Силукова Мария Павловна (в девичестве Казилина) родилась в 1935 году в деревне Гаврюково Сенского сельсовета Дорогобужского района Смоленской области. В семье было трое детей, девочек. Старшая Наталья 1929 года, я средняя и младшая Прасковья 1937 года. Отец, Казилин Павел Исаевич, и мать, Казилина Агриппина Михайловна, трудились на земле.
Рядом с нашей деревней по полю проходил большак Ельня-Вязьма. Этот большак проходит от Ельни через Пятрикино и Волочек – 10 километров сплошной лес, далее наша деревня Гаврюково, деревни Городок, Калпиты и город Вязьма (но не через Дорогобуж).
Большак сейчас зарос совсем, а деревень, наверное, нет вокруг уже лет 30-40. Поля превратились в леса. Деревня, в которую мы ездим сейчас (Ленкино), находится за Полибиным и Болдино. Зимой там никто не живет, только летом дачники. Еще одна деревня под названием Ленкино есть ближе к Вязьме.
До войны жители нашей деревни, как и других деревень, занимались сельским хозяйством и лесом. Были хутора и дома лесников в лесах. Наша деревня Гаврюково была большой - больше 60 домов. А после войны осталось около 25 домов, и в поселках вокруг так же.
Еще до войны, с началом коллективизации, жители стали семьями уезжать в Подмосковье и Москву. Да еще и раскулачивание: зажиточных, самых работящих ссылали в Сибирь. Так половина жителей до войны покинула свою родину. Многие из сосланных тогда уже в 70-е гг. приезжали к родственникам. Работящие и талантливые люди, стали художниками, академиками. Перед началом войны не совсем пожилых мужчин на 30 дней отправляли на обучение в военный лагерь в город Дорогобуж. Оттуда и забирали на фронт. Кто-то вернулся потом домой и умер от тяжести ран. А кто-то вообще не вернулся.
Еще до начала войны в наших краях к нам ехали беженцы с запада, где уже шли боевые действия. Когда война пришла к нам, в деревне стали копать большие землянки. На всю деревню было две. Туда спускались, когда слышали взрывы. И вот прямо около входа в землянку разорвался снаряд. Только разорвало чемоданы беженцев. А мог попасть в центр землянки – и никого бы не осталось в живых. Наша деревня три раза была захвачена немцами и трижды освобождалась нашими войсками.
В 1942 году у моих бабушки и дедушки в Гаврюково стояли немцы. Жили у них в доме, вели себя нормально. Мы их не боялись, но были предупреждены, что у них ничего нельзя брать. Они готовили на костре. Молоко кипятили, как сейчас помню, на мангалах. И сидели в нижнем белье, предлагали нам детям карамельки, но мы не брали.
В том же году летом молодежь пошла за ягодами в лес, и к ним навстречу выбежал обгоревший человек и кричал: «Я свой не бойтесь». Его самолет загорелся, и он упал в лесу далеко от деревни. Его на лошади отвезли в больницу в деревню Щербинино. А потом он прислал письмо, что жив, и благодарил жителей.
Наша деревня горела три раза. Первыми горели дом соседа и наш. Немцы готовили у соседа нашего поросенка. У нас было два поросенка и одного у нас отняли, а второго мама спрятала. Жарили его, а в печке, видимо, была дыра, и дом загорелся. Дома были рядом, и загорелся наш тоже ночью. Но немцы нас вытащили. Второй раз пролетал горящий самолет над домами, и упал горящий кусок от самолета – пять домов сгорело. А в третий раз пришли уже жечь немцы.
До сожжения нашей деревни выводили мужчин за деревню, неугодных полицаям, и расстреливали. И полицаи вешали тех, кто проходили по деревням, просили еду. Они голодные шли, и побирались – а их вешали. И мы ходили смотрели на повешенных. Это был урок для жителей. Повешенные были без обуви, одни портянки висели на ногах, ветер качал их – обросшие, борода вся в сосульках, в пальто, в шинелях. Нас приучали с сожалением относиться ко всему этому. Когда прогнали немцев, полицаев судили – дали по 25 лет тюрьмы. Из нашей деревни один умер в тюрьме, другой с семьей не вернулся. А третий жил в другом районе, его встречали - он избежал тюрьмы.
В начале войны зимой все поле неподалеку было устлано телами. Это какой-то штрафной батальон попал под атаку немцев. Все тела весной таскали на их шинелях в братскую могилу. Документы, которые находили, отсылали куда-то. Были люди, которые занимались этим.
В 1943 году в марте примерно немцы готовили нашу деревню к сожжению. Приехали несколько человек, выставили во всех домах окна, двери и еще к ним все железки и увезли куда-то. А в марте приехали, натаскали сена в избы. Несколько дней мы жили вот так. Потом приехали несколько человек и стали поджигать. На выходах из деревни поставили дежурных с автоматами. Еще до войны в нашей деревне начали строить мельницу. Запрудили реку Артёшь, и образовалось большое озеро. Нашу мельницу немцы поджигали несколько дней, а мы дети ходили смотреть, как они бегают вокруг нее - человек 5. И сожгли. Помню, когда все загорелось, все жители деревни двинулись в разные стороны. Мы пошли за кладбище к болоту. На горке стоял немец с автоматом. Но у них в плане, по-видимому, стрельбы по жителям не было. Просидели мы несколько дней – кто в болоте, кто в лесу – а старики вели разведку - что творится в деревне. В марте было очень много снега. Сидели на ветках елей под открытым небом. Холод и голод. Когда из деревни уехали немцы, мы подались туда. Стояли одни трубы печей и горящие пепелища. Обсушились, поели картошку печеную, которая была под полом изб, набрали ее в сумки и пошли в глубь леса. Что-то из тряпок до пожара деревни в сугроб снега спрятали. И в лесу мы сидели в шалашах из еловых веток, постели тоже из них делали. Принесли из деревни чугунные печечки, ели картошку, которую взяли из деревни. Но с голоду тогда еще никто не умер. Кто-то успел корову зарезать и мясо закопать в снег, и делились со всеми - жили одной семьей. В один прекрасный день в марте наши старики заметили стоящий на окраине леса самолет с красной звездой и людей в белых костюмах. И кто мог пошли к самолету, нам тоже было интересно посмотреть. Потом до нас дошло, что это были разведчики. Они осматривали место и искали, куда делись жители. Нам, детям, раздали, что у них было, - сухари, сахар и т. д.
Жили мы в лесу, пока не растаял снег в деревне. Когда мы убедились, что в деревне никого нет, стали покидать лес. Надо было где-то прятаться от дождя. Начали копать землянки около своих пепелищ. Хорошо помню, как к нам подошли два офицера (ремень через плечо и сумочка) и сказали, что нас на днях эвакуируют. Да, нас погрузили на военные машины, почти ничего нельзя было взять с собой. Все взрослые стояли, а мы, дети, по возможности где-то сидели. Повезли в сторону Вязьмы, деревень Поляново и Малошино. Все лето мы пробыли там, но взрослые и дети 12-16 лет к осени пошли обратно в деревню. Выравнивали поля от воронок и собирали колоски ржи, которую сеяли осенью 1942 года под зиму. В эвакуации был сильный голод – все, что было съедобного, съедалось. Травы на лугах не было – столько было народа. Умирали от голода. У нас умер дед наш, у соседей умерли два мальчика. Хоронили без гробов на кладбище около совхоза Ленкино, который ближе к Вязьме.
Потом стали собирать детей в детдом. Мы двое плакали, третья уже работала в деревне. Наверное, было бы лучше, если бы нас забрали. Но нас оставили. Есть в эвакуации было нечего.
К осени мама пришла за нами, и мы покинули деревню Малошино. Шли несколько дней босиком через Калпиты и Городок и пришли в нашу деревню. Основные бои 1943 года были от Ельни, к деревням Волочек, Теплянка и т.д. За Теплянкой все было изрыто, верхний слой земли перевернут вниз. Одни воронки от снарядов и бомб. Все поле и места, где были деревни, в ежах и колючей проволоке. Ходить было страшно и опасно.
По правый берег реки Артёши была вырыта широкая противотанковая траншея. Часть нашего кладбища была срезана. По большаку от деревни Волочек по всему лесу были могилы и окопы, где-то в этом месте поисковики нашли потом какого-то начальника, и стоит там памятник. Они искали его, а еще одного не нашли.
Как идти в Сенную, на краю поля в лесу, был госпиталь. Деревья были обвязаны ватой, бинтом, валялись всякие медицинские предметы, были сделаны скамейки. Рядом было кладбище. Кресты, а на них инициалы и фамилия. Еще одно кладбище было огорожено по пути в деревню Ленкино. Это от нашей деревни на запад. Там растет лиственница. Очень много землянок. Во мху собирали клюкву, а позже около землянок собирали малину. И тут было кладбище, с крестами и окопами, - там похоронены почти одни женщины. Был разговор, что летчицы. На самой высокой точке около нашей землянки был вырыт дзот с окном на большак, а рядом две могилы. Одна могила была с памятником, и в ней был гроб со скелетом человека (косточки лежали на своем месте) – офицер. А в другой могиле были косточки – простые солдаты.
А в лесу был штаб. Это потом описал Жуков в своей книге к 30-летию Победы «Ельня. Рождение гвардии». Только штаб не в Волочке, а в нашей деревне Гаврюково. Красивый сосновый бор, вдали от большака правый берег реки Артёшь. И тут, благодаря работе солдат в штабе, вырос городок: дорога, тропинки, канавки – все как надо. Недалеко от этого городка была поляна. На поляне был насыпан кругом вал. Валялись домики и пушки, вырезанные из дерева. Это была учебная площадка. По левую сторону реки Артёшь на горке была выложена печь из кирпичей деревенских печей. Солдаты построили также колодец со срубом на спуске к речке. Была хлебопекарня, баня на земле. А для жилья и служебных помещений были опущены в землянки рубленые дома с накатами: бревна, а между ними земля, и так несколько раз– на случай бомбежек. Зиму мы прожили в них. Потом летом 1944 года стали доставать дома из-под земли, разбирали на бревна и возили в нашу деревню, чтобы ставить там, каждый на своем старом месте. На перекрестке стоял танк, как я сейчас понимаю, Т-34. И на окраине поля тоже стоял. Это не сгоревшие. А около большака два Т-34 сгоревшие. В них мы, школьники, после войны собирали голыми руками в мешки косточки. Позже было захоронение из всех одиноких могил. В центре сельсовета Сенной со всеми почестями и в гробах, с музыкой. Из Дорогобужа приезжал военный оркестр.
Вокруг деревни все было заминировано. Люди и скот подрывались. А мы, дети, ничего не боялись, спускались в землянки, искали противогазы, разбивали их и доставали фильтры для промокашек в тетради. Встречались скелеты солдат. Наша работа была пасти скот, носить дрова к печке, воду. Летом собирали всякие ягоды, грибы на зиму, помогали картошку выкопать. Собирали весной почки березовые, из еловых и сосновых шишек семена собирали. Цветы пижмы собирали для таблеток от малярии - эта болезнь была распространена. Весной носили березовый сок для кваса. Ходили всей школой дергать лен, сено стоговать.
Перед концом войны весной мы получили похоронку на папу, Казилина Павла Исаевича. Папа ушел на войну еще в 1941 году, и был отправлен с войсками на запад. Оказалось, что он попал на машине под бомбежку в Германии. Но не погиб, а был отвезен в госпиталь в Лигнице, где пробыл полгода. Есть фото: сидят солдаты с забинтованными ногами на скамейке, а за ними медсестра стоит.
Он знал, что Смоленщина была захвачена и жителей эвакуировали. Писал письма в сельсовет – узнать, жива ли семья. Ему ответили, что мы живы и были эвакуированы. Летом я была в огороде, когда пришла почтальон и сказала, что на адрес сельсовета пришло письмо от папы. Возвратился он домой только в начале 1946 года.
Школа открылась в деревне Сенной в 1945 году. Не знаю, почему эта деревня не была сожжена. Она была далеко от большака, и там стояли немцы. И их поперли неожиданно, они и не успели поджечь. А учились в избе, где стояли корова с теленком, без перегородок.
В школу я пошла с 10 лет. Первый год походила до зимы и бросила – не было обуви, чтобы ходить зимой. За эту зиму старшая сестра научилась плести лапти, и на следующий год я уже снова ходила в школу. Младшая сестра пошла позже, а старшая уже не ходила, потому что за время войны переросла, так что после войны уже не училась, а работала в колхозе. С 1 по 4 класс мы ходили в школу в деревню Сенная за 2 километра от нашей деревни. Экзамены в 4 классе сдавали по русскому и математике. Ходили сдавать за 9 километров в деревню Кряково. А с 5 по 7 классы ходили в школу в деревню Городок за 6 километров ежедневно. Потом с 8 по 10 классы учились в совхозе Алексино, там и жили. В этом совхозе разводили лошадей в эпоху Буденного. Каждую неделю мы ходили за продуктами домой за 25 километров. Потому что школьный магазин был только для обслуживающего персонала. Брали буханку хлеба, макароны и прочее, что было, на неделю.
После войны на нашей территории были колхозные фермы: коровы, лошади, овцы. Поля были небольшие. Сеяли рожь под зиму, овес, ячмень, горох. Как до войны, так и после много сеяли льна для тканей. Коноплю для веревок, без которых в деревне было не обойтись. А из семян делали льняное и конопляное масло.
После войны мы с мамой собирали траву на зиму для скота. В то время воровали. Было такое время, когда правительство считало: пусть пропадает скот у колхозников, и трава, и дрова, но брать ничего было нельзя. Работали в колхозах и потом в совхозах ни за что - все отдавали государству (города надо было кормить). Немного только оставляли на посев. Но земли для посева у нас было мало: в деревне в основном был лес и пески, и все было выжжено войной.
После войны мы были второсортными людьми, так как мы были под немцами. Якобы мы с ними сотрудничали. Разве мы в этом виноваты? Не дай бог никому пережить то, что пережили наши родители и мы-дети.
Я бывала там в советское время. Был сделан хороший мемориал. У нас есть фильм про это место и рисунки. В 2015 году я поднималась к памятнику на вал и ужаснулась. Все обшарпано, сорваны все дощечки из мягкого металла, где были написаны части и данные солдат. Памятник солдату побелен известью, а на руке оторван большой кусок до черноты. В городе Дорогобуже есть еще кроме мемориала на валу памятник получше. На месте рва, где немало погибших лежат. Наверное, кто-то за ними ухаживает.
А сейчас говорят с экрана, что где-то памятники уничтожают. Уничтожается сама история нашего города Дорогобужа.
От нашей деревни до Дорогобужа 25 километров. Была в 2018 году летом. Дымит большой завод ЗАО. Вся молодежь ездит в Москву работать. Хлеб в деревню возят из Смоленска за 100 с лишним километров. После войны в деревнях плохие домики были построены. Деревня погибает. Мне жалко свою Смоленщину, которая видела несколько войн. Кладбища 1943 года, наверняка, заросли лесом. Думаю, они где-то на военных картах есть. Но до них можно добраться только на вездеходах. Даже после 1970 года мы ходили на кладбище в деревню, хотя деревень уже вокруг не было. По пути клали на могилы обязательно цветы полевые или лесные. Во время войны молодежь брали в армию, ребят и девчонок, на ремонт железных дорог после бомбежек. Хорошо помню, они находились в городе Вязьме летом 1943 года, когда нас эвакуировали. Назывались горем 37 (городские ремонтные мастерские). Они, наверное, дошли до Германии. А после войны их горем отправили прокладывать железную дорогу в Казахстан (Актюбинск-Акмоленск). Мы им писали письма туда.
Муж Силуков Аркадий Васильевич родился в Пермском крае в 1936 году. Там же встретил войну. После войны был призван, служил в Москве, в Бибиреве. После 10 класса я тоже приехала в Москву работать. Тут и познакомились. С мужем строили Москву. Пяти-, девяти- и двенадцатиэтажные дома. И 20 лет я отработала в проектной организации «Шахтспецстрой» по всему Союзу.
Муж Силуков Аркадий Васильевич
Нашей деревни Гаврюково давно нет. В 2002 году сын купил домик поблизости, на берегу речки в деревне Ленкино. И мы, три сестры, ездили туда каждое лето.
Когда едешь к Белоруссии, деревни убогие, жалко смотреть. А теперь и мелкие города уже в разрухе – не нужны, никто не хочет восстанавливать. Одни магазины. Пройдет, возможно, столетие, и маленькие города, которые были восстановлены после войны в советское время, так же рухнут, как и деревни.
Мне пришлось ехать в поезде на Ласточке, и ехал сосед из Ельни. Я спросила: «Как там жизнь?». Говорит, что работы нет, молодежи почти нет, сплошная беднота. В Москву ездить неудобно – несколько пересадок. Но все едут работать.
Деревню надо понять. Сколько горя взрослые и дети пережили. Обидно, что никогда не вижу и не слышу, чтобы упомянули о дороге Ельня-Вязьма, а ведь на этом кусочке немало лежит наших предков, которые строили оборону Москвы.
