Родилась я 20-го декабря 1928 года в Киргизии. Вообще-то наша семья жила в Оренбурге, но в 20-х годах родителей, как и очень многих других людей направили поднимать среднеазиатские республики. Там они постоянно переезжали с места на место, поэтому мы, три младшие сестры из четырех, родились в разных местах Средней Азии. Например, я родилась в Джалал-Абаде, куда папа привез рожать маму из какого-то местечка. И потом мне рассказывали, что обратно из роддома нас с мамой папа вез на двухколесной арбе.
Если можно, расскажите, пожалуйста, немного о довоенной жизни вашей семьи.
Папа родился в селе где-то недалеко от Казани. Но их семья жила настолько бедно, что когда ему исполнилось двенадцать лет, мама вынуждена была отдать его, как тогда говорили «в мальчики» к одному трактирщику. Жилось ему там несладко, спал где-то в сарае, был мальчиком на побегушках, но когда подрос, смог хорошо проявить себя и его повысили в официанты. Но насколько я понимаю, такая жизнь ему настолько обрыдла, что когда началась 1-я Мировая война, папа добровольцем записался в армию и ушел защищать Отечество. А по возвращении с фронта он оказался в Оренбурге, где познакомился с мамой и женился на ней.
В Средней Азии мы прожили довольно долго, и можно сказать, что вполне обосновались там, потому что в последнем местечке, где мы жили перед возвращением, имели аж две комнаты. По тем временам это считалось хорошими условиями. Но папа очень тосковал по России, по русской природе, поэтому в нем всегда жила идея вернуться на Родину. А в этом последнем местечке, где мы жили, родители очень подружились с молодой парой учителей, мужем и женой, которых туда прислали на работу. Всячески им помогали, поддерживали, поэтому, когда эти ребята отработали положенный срок и уехали обратно, то в свою очередь решили помочь родителям перебраться в Россию. Этого молодого парня назначили директором школы в Скопине, и он позвал родителей к себе и помог обустроиться на новом месте. Вот так мы перед войной оказались в этом небольшом рязанском городке.
Как вашей семье жилось, например, в материальном плане?
Что и говорить, тяжело жили, все-таки в семье четверо детей, своего дома нет, поэтому жилье все время приходилось снимать. К тому же папа у нас был на редкость добрый человек, который мог свою последнюю рубашку отдать. Работал он бухгалтером, но был мастером на все руки: и столяр, и плотник, помню, вечно, что-то строгает. Люди это знали и приходили к маме: «Степановна, попроси Ивана сделать для Нюрки кроватку, она же должна на днях родить». Отец ходил в лес, сам выбирал материал, потом стеклом полировал заготовки и делал настоящее чудо, которым все любовались. И все это совершенно безвозмедно, может быть, даже в ущерб семье, потому что, наверное, мог бы брать хоть минимальную плату, ведь жили мы совсем небогато. Но вот такой он был добрый и не совсем практичный человек
Как вы узнали о начале войны?
Я узнала на улице, когда вела младшую сестренку Олю из садика. Мама же там устроилась работать на фабрику, на которой шили маскировочные халаты для армии, и работала в разные смены. И вот мы идем по улице, и вдруг я вижу, что люди словно в трауре и все только об этом и говорят: «Война! Война!» Прихожу домой: «Мама, там тети говорят, что война началась…»
Сразу началась мобилизация, но папу не призвали, потому что в 1-ю мировую он то ли очень сильно обморозился, то ли надышался, ядовитых газов, но с тех самых пор у него бронхов не было, одни корешки. Правда, его долго, в течение месяца проверяли в разных комиссиях, но в итоге не взяли даже в трудармию.
Но вскоре по какой-то причине мы из Скопина переехали в село Мшанка, что у железнодорожной станции Павелец-2. До сих пор помню, как нас в санях везли туда: возчик, отец, мать и мы, укутанные в одеяла. Ночью проснулась: звезды, лошадка фыркает от мороза и опять заснула…
Остановились там в доме бывшего секретаря сельсовета, а у них и самих семья большая, а тут еще и нас пятеро. И отец говорит: «Раз хозяин на фронте, значит, я должен содержать всех!» Представьте себе: девять детей, их мама, наша и сам больной отец… Но папа недаром работал бухгалтером, он все так скурпулезно рассчитывал, буквально по граммам, что мы из этого расчета и жили, не имея фактически ничего…
Но немцы все подходили и подходили к Москве, и однажды ночью я проснулась и услышала такой разговор. Ведь все то время, что мы там прожили, папа помогал проводить эвакуацию колхозного имущества, и вот они сидели за столом: председатель колхоза, председатель сельсовета, папа и решали, что делать дальше. Уговаривали его: «Иван, поехали с нами!» А мама плачет: «Куда я одна останусь с детьми?» Он, конечно, решил остаться с нами, и тогда на прощание они нам оставили кадушку пшеницы и кадушку ржи… Но все это богатство, конечно, делили на всех, а не только на нас.
И вот, помню, как мы впервые увидели немцев. Играем на нашей улице, которая вела прямо на станцию. Ее, кстати, перед самым отступлением наши взорвали, а все паровозы эвакуировали. Только два паровоза не успели эвакуировать, и как люди рассказывали, немцы машинистов сразу убили, но правда это или нет, не знаю.
В общем, мы все играем, маленькая сестренка на саночках, тут бегут мальчишки и кричат: «Немцы! Немцы!» Мы сразу побросали у кого санки, у кого что, рты разинули, и я вижу, идет немецкий офицер. В фуражке с высокой тульей, хромовые сапожки и ест белый пряник. А мы ведь уже голодали… На него смотрим во все глаза, а он нас словно и не заметил, прошел мимо. За ним метрах в двадцати идут два солдата. А уже зима ведь, причем, суровая, а они в пилотках, как-то нелепо подвязали носовые платки… Но основные силы остановились на станции, там же большое село. Причем сделали как. Вдоль дороги стояли глинобитные или деревянные кладовые, в которых семьи хранили свои запасы, так немцы загнали свои танки прямо под эти мазанки.
И вот первая ночь. На улице темно-темно и вдруг стук автоматом в дверь. Вышла им открывать или тетя Маша, хозяйка, или мама, уже не помню. Там трое немцев: двое с плетеными корзинами в руках и один, видимо на всякий случай, с автоматом наизготовку. А в сенях стояли куриные насесты, немцы, видимо это уже знали, потому что прямо в темноте начали шуровать кур. Ловко хватали их, тут же отрывали им головы и кидали в корзины. Куры, конечно, заметались, шум, гам… В общем, в первую же ночь из двадцати кур немцы поворовали всех, чудом уцелели только две курицы.
А у нас же как получилось. Дров нет, готовить и даже топить было нечем, поэтому незадолго до этого отец сделал санки, чтобы возить с полей солому. Взял с собой старшего сына хозяйки, которому было около шестнадцати лет, и пошли. Солому то они привезли, но после этого отец слег с тяжелейшим крупозным воспалением легких… И вот представьте себе нашу ситуацию, папу лечить надо, а нечем…
На станции жил врач, так мама отсыпала из этих двух кадушек зерна, и огородами-огородами по снегу шла к нему на станцию, и в обмен на зерно он ей давал несколько таблеток сульфадимезина… Можете себе это представить?! Но отца ведь нужно было как-то поддерживать, так ему по маленькому кусочку варили курочку, хотя нам, детям, совсем ничего не давали. Еще мама давала ему четвертинку молока, но, как и где она его доставала, даже не представляю, потому что советских денег люди уже не хотели брать. Наверное, с нас что-то снимала и меняла. А отец лежал в бреду и как он выжил, я сейчас просто не понимаю…
 |  |
Родители – Иван Михайлович и Анна Степановна | |
В общем, в первую же ночь немцы ограбили всю улицу, но продолжали ходить по домам. Заходят и сразу требуют: «Матка, яйки, курка!», и сразу к русской печке. Сами открывали заслонку, чтобы посмотреть, стоят ли там какие-то чугуны или нет. А у нас не то что ничего не стояло, даже не пахло едой… Но я вот вспоминаю, и сама до сих пор поражаюсь, до чего же немцы были голодные. Неужели их так плохо снабжали? И почему-то раздетые. В том смысле, что почти не имели хорошей зимней одежды. Поэтому прямо на улице могли остановить человека и снять с него валенки. А будешь возражать, получишь… Или когда в дом заходили, увидят валенки и сразу примеряют на себя.
А через пару дней я спасла двух последних куриц и возможно тем самым помогла выжить отцу. Получилось как. Уже на рассвете, опять пришли немцы. А из сеней было еще две двери, один на улицу, а другая во двор. Но у этой нищей семьи даже никакого двора не было. Там начинался огород и шел спуск к железной дороге. И вот немцы опять стучат в третью или четвертую ночь. Конечно, им открыли, ведь только попробуй не открыть. Я тоже в сени выскочила, и когда немцы входили, не думая ни о чем, распахнула дверь во двор, и эти курицы шмыгнули туда, а на улице же их никак не поймать. Немцы даже немного растерялись, видно совсем не ожидали, что такая вот пигалка так поступит… Так и ушли ни с чем, а я была безмерно рада, что спасла последнее наше богатство. Ведь до этого я слышала разговор мамы с тетей Машей, как мама горько плакала, не понимая, как и чем спасти отца…
А вскоре произошел случай, который я запомнила на всю жизнь. К нам в дом зашли два немца, увидели отца на постели и к нему. А отец же пока лежал, оброс, к тому же поседел он очень рано, поэтому понятно, что выглядел не очень. И один из немцев, рыжий такой, достал пистолет, как мне показалось с очень тонким дулом (судя по всему «парабеллум» – прим.Н.Ч.), направил его на отца: «Рус партизан! Рус партизан!» Мама перед ним стоит на коленях, бьет себя в грудь и покашливает «Кхе, кхе», пытается объяснить, что отец болеет. Второй немец этого рыжего немножко одергивает, но тот с пеной у рта заладил, словно заевшая пластинка: «Рус партизан!» И все, больше я ничего не помню, потеряла сознание… Потом мне сестры рассказывали, что немцы все-таки подняли отца, раздели его донага, видно решили посмотреть, где у него ранение. Конечно, так ничего и не нашли, тут мать с сестренками плачут, я без сознания, в общем, второй увел этого рыжего. А я же потеряла сознание, когда стояла вцепившись в изголовье кровати, так мне пришлось разжимать пальцы… В общем, в этот раз пронесло, но немцы свирепствовали вовсю. Не гнушались ничем, даже снимали с женщин платки, поэтому от греха подальше люди прятались от немцев. Старались без крайней надобности из домов не выходить, в основном на печке сидели. Вот так мы прожили в оккупации около двух месяцев.
А немцы когда пришли, никого не арестовали, не расстреливали?
Насколько я помню, немцы никого не расстреляли, но это бы непременно случилось, если бы мы дождались карательного отряда. Уже перед самым освобождением по селу везде были развешены такие красочные объявления, за что полагается расстрел…. И мама, конечно, забеспокоилась за отца, потому что он хоть и поработал в правлении местного колхоза всего месяц или два, но его могли бы выдать. Там же одна гнида нашлась. Как звать уже не помню, щупленький такой мужичок, кстати, немец по происхождению, который до войны работал в колхозе. И когда пришли немцы, он сразу вызвался с ними сотрудничать. Но он потом куда-то исчез, наверное, ушел вместе с немцами.
Еще что они вытворяли. В это время коровы были уже стельные, так они стали резать их… Конечно, люди рыдали, ну а что сделаешь?.. В общем, обстановка сложилась весьма непростая, а тут еще и ждали со станции карательный отряд.
Мужчин в селе не было совсем, только мальчики и подростки, и их отправляли туда ближе к станции на разведку, чтобы хотя бы заранее узнать о приближении карателей. И вот однажды выхожу рано утром из дома, открываю дверь на огород и вижу, что со станции в сторону запада вдоль железной дороги идет цепочка людей. Все как-то беспорядочно укутанные, обмотанные кто во что горазд, тут наш самолет летит, по ним стреляет, а они бегут вприпрыжку… Сразу кинулась в дом: «Посмотрите, как немцы уходят!»
Вот так немцы ушли, а дети есть дети, как бы ни было тяжело, а им всегда хочется играть. И вот под вечер мы играем на улице, заигрались так, что ничего не замечаем вокруг, и вдруг видим, что вокруг нас стоят люди в белых маскхалатах и на лыжах. Спросили у нас, что и как, тут все наперебой стали им рассказывать, как немцы бежали вдоль полотна железной дороги, и что у нас на улице немцев нет. Эти разведчики ушли вперед, а через какое-то время по улице пошла конница.
А у нас дома мама или тетя Маша в этот вечер каким-то образом раздобыли свеклу и сварили ее. Мы стоим на улице, смотрим на конницу, и вдруг, слышим, как мама зовет нас домой. А не можем перейти улицу - такой сплошной колонной шла конница. И так минут тридцать. Потом пошли обозы, но тут уж мы как-то перебежали улицу. Зашли в дом, нас посадили за стол, дали всем по свекле и тут забегают два солдатика. И мама с тетей Машей так им обрадовались, суют им по свекле: «Ребятки, вы же с холода, поешьте горяченького!» Но они начали отказываться: «Нам нельзя! Нам не разрешают, нас будут ругать!» А мама с тетей их прямо со слезами уговаривают, все-таки заставили взять и они убежали. Вот так нас освободили…
Но немцев-то хоть и прогнали, а мы все такие же: холодные, голодные, папа больной, поэтому родители решили уехать в Туркмению. А если точнее, даже не решили, а у нас просто не осталось другого выбора. Ведь мы же обносились фактически до полной нищеты и остались почти без вещей. А там хоть климат не такой суровый как у нас. Валенок не надо, в одних башмаках можно хоть круглый год ходить. Вот только из этих соображений мы и уехали туда.
Почему именно в Туркмению?
Все очень просто. Наша самая старшая сестра Галя буквально в последние дни перед войной окончила педагогический техникум и ее направили на работу в туркменский городок Керки. Но уехать к ней нам удалось не сразу. Почти год хлопотали, чтобы получить пропуск, это же пограничная зона, и только где-то в октябре смогли уехать. Но доехали туда с огромным трудом, во всяком случае, добирались очень долго, недели три, наверное.
И вот в этом городке, который расположен недалеко от границы с Афганистаном мы прожили несколько лет. Мама работала в библиотеке, а папа устроился бухгалтером в детский дом и нам выделили комнату, в которой мы жили всей семьей. Но считали, что так и надо, потому что все так жили.
 |
Муж – Михаил Иванович |
Как вы узнали о Победе?
Мама вставала очень рано, и пока мы еще спали, уходила отоваривать карточки, чтобы перед школой дать нам хоть по кусочку хлеба с кипятком. О настоящей заварке в то время даже и не вспоминали. И вот 9-го мая мы еще спим, а тут мама барабанит в окно, потом врывается: «Победа! Победа! Мир!» и мы поскакали… Даже сейчас не могу это спокойно вспоминать… Совершенно незнакомые люди на улице при встрече обнимались, радовались, кричали от счастья… А другие, те, кому уже некого было ждать, плакали от горя… Не просто навзрыд, а в голос… Это действительно праздник со слезами на глазах…
Из ваших родных кто-то воевал?
Воевали, конечно, но перечислить всех не смогу. Например, старшая сестра Галя буквально за несколько дней до войны успела выйти замуж за хорошего парня. Женя его звали, преподавал историю. Но как началась война, его, конечно, сразу призвали. На фронте он был очень тяжело ранен в голову и потом всю оставшуюся жизнь очень страдал от последствий ранения.
А мой муж – Сушков Михаил Иванович окончил в Тушино авиационную школу и потом служил главным механиком по точным приборам в ночном бомбардировочном авиаполку. Освобождал Украину, Молдавию, Румынию, Венгрию, а закончил войну в Чехословакии.
Вам столько всего довелось пережить в войну, и я хочу спросить, что вы чувствовали и чувствуете к немцам?
В войну была ненависть, именно самая настоящая ненависть, но сейчас, конечно, такого уже нет. Но вы знаете, то, что не все немцы сволочи и фашисты, я поняла еще во время оккупации. Однажды на улице мы встретили одного немца. А у нас в скопинской школе был просто прекрасный учитель немецкого языка. Мужчина средних лет, к сожалению, уже не вспомню, как его звали, который помимо немецкого знал еще несколько языков: английский, итальянский. И мы все его обожали, потому что его уроки были словно глоток какой-то совершенно другой, отличной от нашей жизни. Особенно ждали и хотели, чтобы он нам что-то почитал. Бывало, прочтет немецкую или итальянскую сказку, а мы рты разинем и сидим тихо-тихо… И вот у этого учителя я очень хорошо знала грамматику, и уверена, что еще бы год, два и точно заговорила бы на немецком. В общем, когда на улице этот немец заговорил, так тихо и спокойно, что-то на немецком, а что-то на русском, то общий смысл сказанного я поняла совершенно точно: «Я не хочу войны! Мой папа фабрикант, и нам эта война не нужна…» Так что среди них были и такие люди.
А к Сталину вы как относитесь?
Что мне вам сказать… Помню, например, один такой случай. Еще шла война, и папа как-то пришел домой, а кушать нечего. Хорошо оставался кусочек хлеба, и вот помню, он стоит, режет лук и говорит словно думает вслух: «Вот, сталинское сало едим…» Ленина отец просто боготворил, а к Сталину плохо относился.
Потом вспоминаю еще такой момент. Когда Мшанки освободили, мы от этих Калинкиных переселились в дом к одним бабушке с дедушкой. Жили они очень скромно, если не сказать больше, и у этой бабульки было единственное богатство - белые чесаные валенки, в которых она она позволяла себе ходить только в церковь. Вернется оттуда, протрет их и опять в сундучок, до следующего похода в церковь. И вот помню, в один день эта бабушка плачет, потому что по улице уже шли то ли раскулачивать, то ли что, во всяком случае, она безумно переживала, что у нее отберут ее единственное сокровище. А мой папа ее успокаивал: «Не волнуйтесь, не заберут у вас валенки!» В этот дом, конечно, даже не зашли, но я все думала, неужели нельзя по другому?..
Вы, кстати, ни разу не упомянули фамилию этой женщины, в доме которой жили в оккупации.
Фамилия ее была Калинкина, это я совершенно точно запомнила. Когда я вам сейчас все рассказывала, то называла ее тетей Машей, но на самом деле не уверен, что ее звали именно так. Но точно уже не помню.
А вы случайно не знаете, как звали ее мужа, и остался ли он жив?
Как его имя я или не знала или уже не помню, но точно знаю, что он погиб на фронте…
Как сложилась ваша послевоенная жизнь?
В Керки окончила десятилетку и поступила в Ташкентский сельхозинститут на факультет селекции. А после окончания обучения нас троих направили на работу в Молдавию. Дело в том, что как раз в то время в Молдавии планировалось начать развивать хлопководство и нужны были знающие специалисты. Начинала работать агрономом в Оланештах, а ушла на пенсию экономистом из Совета Колхозов. Воспитали с мужем сына и дочку, есть трое внуков и правнук.
При слове война, что сразу вспоминается?
Как мама прибежала и кричала не своим голосом: «Победа! Мир!» Как все люди радовались, обнимались… И вспоминаю, как этот рыжий фриц стоял направив пистолет на моего отца. Такой злой, что вы не можете себе представить… И еще война мне постоянно снилась, но только до тех пор, пока я не родила первого ребенка. Был какой-то определенный сон, из-за которого я постоянно посыпалась в холодном поту…
| Интервью и лит.обработка: | Н. Чобану |
