Воспоминания о военных дорогах

Предисловие

Проходит уже 60 лет со времён Великой Отечественной войны 1941-1945 годов. Война уходит в прошлое. Мне уже за 80 лет, ослабла память, уже не помню имена и фамилии многих моих однополчан, с которыми был в боях, походах и госпиталях, а также точные названия местностей, сел и деревень, где мы воевали.

Но облики друзей-товарищей, события того времени останутся в моей памяти навсегда.

Дома я иногда рассказываю о боях, в которых мне пришлось участвовать, о густых северных лиственных лесах под городом Тихвин, о трескучих морозах и густых снегах на реке Волхов, о трудных дорогах под Ржевом, о длинных оврагах Воронежской области, о Пинских болотах Белоруссии, о темных летних ночах Украины, о холодной и мутной воде реки Висла в Польше. Моя внучка Ира настояла, чтобы я написал о своих военных дорогах. Первые строки рукописи понравились моей дочке Дариме и моему зятю Баясхалану. Они вдохновили меня на создание этих воспоминаний, которые останутся моим детям, родственникам и близким друзьям.

Служба на маньчжурской границе (июль-октябрь 1941 года)

Начало Великой Отечественной войны 22 июня 1941 года застало меня в поселке Агинское Читинской области, где я в Агинском педучилище сдавал экстерном выпускные экзамены. Громкоговоритель висел на улице на телеграфном столбе, откуда объявили о начале войны с фашистской Германией. У меня не было сильного волнения, все думали, что война скоро закончится. Я даже не предполагал, что эта война так изменит мою жизнь, что так много придется мне пережить.

Успешно сдав все экзамены и получив среднее образование, я вернулся домой в село Узон Дульдургинского района. Вскоре мне пришла повестка из военкомата о призыве в армию. В то лето мы жили в пади Шамба, где моя семья пасла отару колхозных овец. Я оседлал коня и один поехал в военкомат села Дульдурга, путем даже не попрощавшись с матерью, отцом, братьями и сестрами. В военкомате сразу сформировали группу около 20-ти человек новобранцев для отправки в воинскую часть. Я успел встретить знакомых, которые вернули моего коня домой. В этот же день нас посадили в грузовик и повезли на станцию Дарасун. Там оказалось довольно много призывников, и оттуда всех повезли поездом до станции Мациевская, что недалеко от границы с Манчжурией.

Так я неожиданно оказался в армии. От станции Мациевская мы пошли строем к своей части. Здешняя местность - это сопки Манчжурии, голые холмы и впадины, нет ни лесов, ни речек. В одной из ложбин нас накормили, выдали старую военную одежду, а свои домашние вещи велели упаковать, подписать и обещали вернуть домой. Но впоследствии оказалось, что интенданты нас обманули и одежду нашу домой не вернули.

Нам сказали, что мы пришли на пополнение 65-ой стрелковой дивизии, которая находилась на границе с Манчжурией. Командиром дивизии был тогда полковник Кошевой, впоследствии маршал Советского Союза. Вскоре пришли представители полков дивизии и распределили нас. Я попал в 38-ой стрелковый полк, 3-ий батальон, 4-ю роту, 3-ий взвод, 2-ое отделение рядовым. Со мной в одну роту попало несколько ребят из нашего района: Раднажапов Арсалан, Батуев Гармажаб и другие, которых уже не помню.

Наш 3-ий батальон располагался в палатках в глубокой безлесной лощине недалеко от границы. Здесь была батальонная кухня. 65-я стрелковая дивизия была кадровой, рядовой и сержантский состав - старослужащие от 1919 до 1921 года рождения. Нас, молодых бойцов, обучали материальной части винтовки образца 1891 года, учили ходить строем, здесь мы приняли военную присягу, и здесь я впервые увидел людей различных национальностей: еврея - рядового в нашем взводе, кавказских людей: грузин, армян и других.

Вдоль маньчжурской границы с нашей стороны были вырыты окопы с ходом сообщения, натянута колючая проволока, подходы были заминированы. Часто эти мины взрывались из-за того, что в них попадались тарбаганы, которых в этой степи было великое множество. Летними ночами на границе мы не мерзли, но с наступлением осени в октябре стало ветрено, холодно, и даже выпал снег. С маньчжурской стороны никого не было видно. Иногда проезжали какие-то военные машины, но в целом было спокойно. Однажды мы видели, как проезжал вдоль границы всадник, скорее всего это был один из шенекенских бурят - выходцев из Агинска, живших в то время в Манчжурии.

В батальоне проходили учения, состоялся поход на 30 километров с полной выкладкой: скатка-шинель, винтовка и другое солдатское снаряжение. Периодически объявлялись пробежки. Некоторые не выдерживали и падали в санитарные конные телеги. Я каким-то образом выдержал этот поход. С похолоданием командование дивизии решило строить глубокие землянки, их рыли лопатами. Вскоре была готова одна такая землянка, в которой мы стали ночевать.

В конце октября пришел приказ об отправке нашей дивизии на фронт. Нам дали сухой паек на трое суток, и мы двинулись пешим строем до станции Даурия, где погрузились в товарные выгоны и направились на запад. Проехали Читу, Улан-Удэ, ехали вокруг Байкала. На одной из станций у Байкала зашли в магазинчик, где продавались только консервированные крабы, и мы тогда наелись этого добра. На других остановках ничего не продавалось, хотя у всех были кое-какие деньги. На всем пути никого из знакомых я не встретил. Погода была осенняя, солнечная, ехали с открытыми дверями нашего товарного вагона, смотрели на русские просторы. Поезд шел быстро с редкими короткими остановками.

Сколько времени ехали - не знаю, и наконец приехали в город Куйбышев, ныне Самара. Нам выдали новое обмундирование, солдатам яловые сапоги, офицерам -хромовые, и новые винтовки СВТ (самозарядная винтовка Токарева). Оказалось, что мы должны участвовать в параде войск. В то время правительство СССР и дипломатический корпус были эвакуированы из Москвы в Куйбышев. И вот мы 7 ноября днем прошли строем мимо государственной трибуны. Потом всех нас хорошо накормили, а вечером повели на ту же самую площадь, где мы должны были встретиться с Ворошиловым и Калининым. Так, на этой площади вся дивизия - громадное количество солдат - слушали речь Всесоюзного старосты. Я стоял далеко от трибуны, ничего не видел, ничего не слышал, но передавали, что нас отправляют на защиту Москвы. Сразу после митинга нас повезли на вокзал, погрузили в вагоны и отправили на фронт.

Тихвинские бои

Погрузившись в те же товарные вагоны, мы поехали в сторону Москвы. Мы, рядовые солдаты, фактически ничего не знали, кроме одного - нас везут на фронт. Наконец нас высадили из вагонов, и м оказлись в сотнях километров от города Тихвин, что восточнее Ленинграда. Нас повели по лесной дороге, кругом северный лес. Шли мы несколько дней и ночей с полной амуницией, в отделении был один ручной пулемет, у каждого винтовка, 2 гранаты РГД, одеты были в сапоги, шинели, имели противогаз, лопаты, котелки. Сперва шли быстро, но скоро стали уставать, все время ждали команду на привал и сразу засыпали от чрезмерной усталости. Ночью очень хотелось спать, но на ходу это было невозможно, поэтому один шел впереди, а второй, держась за ремень, шел за ним и пытался спать на ходу. Все валились от усталости. Так мы двигались какое-то время, сколько километров мы прошли - не знаю. Днем над нами пролетели немецкие «юнкерсы», они летели куда-то на восток бомбить наши города и поселки. Некоторые из наших солдат стреляли по ним из своих винтовок.

Наконец мы приблизились к фронту и развернулись в боевые порядки по батальонам. Кругом лес, снег, под снегом вода, хмурое пасмурное небо в ноябре. Один батальон впереди, потом второй, за ним третий. Таков боевой порядок. Наш батальон сперва шел в 3-ем эшелоне. Так двигались в сторону города Тихвин, откуда была слышна пушечно-минометная стрельба. В наш батальон стали попадать снаряды, впервые там я увидел раненых и убитых. Мы двигались все вперед, а когда настала ночь, остановились, и всем приказали вырыть окопы. Земля была под снегом и тонким слоем воды. Мы выкопали себе небольшие окопчики для защиты от снарядов. Ночью стало холодно, мы разожгли костры, грелись, ели что у кого осталось от сухого пайка, так как батальонная кухня и наши старшины отстали от нас. От движения по мокрому снегу наши кожаные сапоги размякли, а ночью от холода замерзли. Мокрые сапоги на огне разваливаются, и многие оказались босиком. Целую ночь была слышна стрельба из пулеметов, а с нашей стороны кто-то выбивал трель из станкового пулемета.

Однажды утром наш батальон вышел на первый эшелон к опушке леса, там .виднелись какие-то дома. Был приказ идти в наступление перебежками и стрелять. Не помню, стрелял ли кто-то из наших, но наши винтовки СВТ не работали. СВТ - красивая автоматическая десятизарядная винтовка со штыком-кинжалом, который мы любили носить на поясе, но затвор должен быть совершенно сухим, при любом попадании влаги, а тем более песка, она не работает. Так я ни разу и не смог выстрелить. Но все наше отделение двигалось вперед. Началась интенсивная оружейно-пулеметная стрельба как с нашей, так и с немецкой стороны, так мы вышли на опушку леса.

В это время над нашим отделением на дереве разорвался немецкий снаряд. Я был оглушен, из носа и ушей пошла кровь. Шинель была разорвана. В лицо впилось множество мелких осколков снаряда, я был весь в крови. Смутно помню, как Арсалан вывел меня с поля боя, и я потихоньку с помощью санитаров дошел до медсанбата. Я был тогда в полусознательном состоянии. Помню, как проснулся ночью в какой-то медицинской палатке с нестерпимой болью в голове, во всем теле, со страшной жаждой. Дальше группу раненых вывезли в г. Череповец, где я лечился более месяца. Очевидно, меня поместили в гражданскую больницу, и поэтому об этой контузии и ранении не оказалось справки в Военно-медицинском музее Ленинграда.

Так закончилась моя первая встреча с войной. Тогда я - рядовой красноармеец 2-го отделения 3-го взвода 4-ой роты - ничего толком не знал: как проходили боевые действия, кто был командующим. Теперь, после 60-ти с лишним лет я знаю, что из Куйбышева нас направляли на защиту Москвы, но пока мы ехали, восточнее Ленинграда прорвались немцы и, финны, взяли г. Тихвин и двигались в сторону Вологды и Ярославля. Для предотвращения прорыва немцев направили нашу 65-ю стрелковую кадровую Сибирскую дивизию. Она вошла в состав Тихвинской группы войск под командованием генерала Мерецкова.

Тогда наша дивизия успешно овладела городом Тихвин, погнала немцев на запад до реки Волхов. Об этом мне рассказал потом мой однополчанин Иванов Матвей Бураевич. Мой однополчанин Раднажапов Арсалан погиб в боях за Тихвин. А я участвовал только в начале этих успешных Тихвинских боев.

Бои на Волховском фронте, под Новгородом

Моё участие в этих боях надо начинать с формирования маршевых рот в городе Вологда. После излечения в Череповце меня направили в Вологду на пересыльный пункт. Он находился в громадном недостроенном корпусе льнокомбината, где солдаты располагались на больших пятиэтажных нарах. Сюда стекалось огромное количество людей, они составляли в основном три категории отправляемых на фронт: во-первых, только что призванные на войну окающие северорусские мужики из районов Архангельской и Вологодской областей со своими торбами, неграмотные крестьяне. Вторая категория - это выпущенные из северных тюрем и лагерей заключённые. А третья категория - очень немногие - выздоровевшие или выздоравливающие после боев солдаты. К этой последней категории принадлежал я.

Из входной двери казармы кричали строиться для отправки на фронт или в столовую. Как кормили, не помню. Я провел здесь несколько дней, успел подружиться со многими молодыми ребятами, и вскоре пришел и наш черед построения для отправки на фронт. Нас погрузили в холодные товарные вагоны и повезли на запад.

По дороге наши бандиты - бывшие заключенные при каждой остановке большой группой отправлялись грабить грузовые товарные составы, в вагон приносили много всякой еды. Помню, они прикатили целую бочку очень жирной и вкусной селедки. Мы объелись этой селедкой, после сильно хотелось пить, а находили только паровозную воду, отчего у всех были расстроены желудки. В вагоне все время топили железную печку, было тепло.

Таким образом, нас привезли на какой-то полустанок, недалеко от станции Бологое по дороге Москва - Ленинград, где мы выгрузились. Нам выдали сухой паёк на пять дней, повели строем в сторону реки Волхов. Потом этот строй рассыпался, какие-то офицеры пытались навести порядок, но ничего из этого не получилось. Шли мы кто как по реке Мета, а все наши бандиты исчезли, наверное, пошли грабить сёла или вовсе дезертировали. Зима 1941-го года была очень холодной, днем мы шли, а ночи проводили у костра в лесу: спереди жарко, а сзади холодно, пытались заснуть. Через несколько дней мы дошли до фронта, который проходил по р. Волхов.

По прибытии к фронту вечером того же дня подъехали конные сани, привезли нам винтовки, патроны в цинковых ящиках, гранаты, сказали, что сегодня ночью будет наступление, вывели нас на окопы недалеко от реки. К нам в окопы пришел какой-то политрук, провел беседу, сказал, что мы причислены в состав 848-го стрелкового полка. Не помню, были ли мы разделены на отделения или во взводы. Никто не записывал нас, кто мы, не видно было никакого командира, но команда подавалась, в частности, выйти на огневой рубеж, а с темнотой - на рубеж атаки. Тогда шел густой снег, кругом было бело. Мы вышли к какому-то пологому берегу, была видна покрытая льдом река, темный лесистый западный берег, куда мы должны были наступать. Вскоре услышали команду «вперед» и все пошли. Оказалось, что справа и слева было очень много наших войск.

На лед довольно широкой реки вышли тысячи наших солдат, одетых по-разному, все были припорошены снегом, кто перебежками, кто просто так, приблизились к противоположному берегу. Никакой артподготовки не было. В какой-то момент вся река осветилась ракетами, началась бешеная стрельба с той стороны.

Стали слышны крики, шум, стоны, ругань, заговорили наши пулеметы. Такая пляска смерти продолжалась долго. Кто был на льду - все попали под смертельный огонь, почти все были расстреляны. Наша группа (не назовешь отделением или взводом) не дошла до середины реки, сразу попала под сильный огонь немце,кто-то был убит, ранен, кто-то бежал назад. Я остался лежать на месте, укрывшись за убитым сразу человеком. Так лежал я очень долго, что меня и спасло. Стал выползать назад, когда сильная стрельба прекратилась, и только периодически продолжалась пулеметная стрельба над рекой.

Пока я полз, встретил еще одного живого, тоже выползающего из реки. Так мы дошли до нашего берега, там нас встретил какой-то человек, спросил из какого мы полка, куда-то нас повели. Было ясно, что я уцелел от этой бойни. Не знаю, куда делась наша первоначальная группа, я никого не встретил, да и близко знакомых никого не было. Убитых и раненых на реке скоро покрыл густой снег. Говорят, весною тысячи трупов из Волхова через Неву попали в Финский залив. Уже после войны я искал какие-либо сведения об этих боях, спрашивал у ветеранов, но не встретил никого, кто бы был там или знает о боях на реке Волхов в январе 1942 года.

Последующие дни мы, уцелевшие, располагались в каком-то лесу возле сгоревшей деревни. В этой деревне нашли подполье с мерзлой картошкой, жарили её на костре и в углях. Потом вычистили подполье, пытались спать, ложась в несколько рядов: один ложится на дне, на него другой, третий и так в три наката.

Тогда стоял страшный январский мороз, ниже 30 градусов. Приходилось разжигать костры, чтобы согреться, даже несмотря на то, что немцы ночью били из пушек или минометов по нашим кострам. Страха не было вовсе: какая разница: погибнуть от снаряда или насмерть замерзнуть. В это время нам стали привозить еду, даже водку. Старшина давал нам водку по бутылке, так как нас осталось мало. Не помню, чтобы мы сильно напивались, на морозе водка была густая, тягучая жидкость, сначала обжигала внутри, а потом мерзли еще больше.

Потом нас перевели к переднему краю, где построили деревянно-снежные укрепления с амбразурами. Через них видели на расстоянии около километра немцев, быстро перебегающих из одного блиндажа к другому. Ночью мы отдыхали в оставшемся от немцев теплом блиндаже. Посменно переходили к снежным траншеям, за два часа чуть не замерзали. Здесь я близко познакомился с одним парнем моего возраста по фамилии Гришин из Тамбовской области. Однажды нас двоих назначили на дежурство в снежные траншеи. Ночью он залез в это снежно-деревянное укрепление и замолчал. Когда я зашел туда, он уже тихо замерзал. Я вытащил его оттуда, стал катать, колотить, тереть. Так я его оживил, и после этого мы с ним подружились.

Что собой представлял немецкий блиндаж: днем и ночью там горела коптилка из гильзы снаряда, было тепло, но полно вшей. У каждого на голове и на теле была уйма вшей. Днем мы жарили одежду на костре, и вши сыпались горстями. Один наш командир в блиндаже ловил их и расстреливал из пистолета.

Зима 1941-1942 годов в России была очень холодная. На фронтах, особенно на севере страны, стояли страшные морозы. Мерзли немцы, мы тоже. Хорошо выдерживали морозы только сибиряки. В январе 1942-го под Новгород привезли из Средней Азии пехотную дивизию, состоящую в основном из узбеков. Говорили, что выходя из вагонов, они на ходу замерзали, падали замертво или обмороженными. Как могли воевать при таком морозе эти южане? Было большой глупостью привезти их туда. Некоторые русские солдаты издевались над ними: «юлдаш» (по-узбекски - товарищ) стало почти ругательным словом. Когда я был в госпитале после ранения, видел много узбеков с обмороженными почерневшими руками и ногами. Это было страшно.

Помню еще такой случай. Однажды вечером наш взвод куда-то повели. По дороге мы увидели какую-то скирду и подумали, что это сено. Когда приблизились, оказалось, что это замерзшие трупы наших солдат, сложенные похоронной командой.

Через некоторое время нас сняли с места, повели в наступление. Было много солдат, может батальон или полк, пошли по лесу. Встречались так называемые «кукушки» - в основном это были финны на лыжах. Они залезали на высокое дерево с обзором. При приближении противника расстреливали многих, сеяли панику, а сами успевали удрать на лыжах. Так «кукушка» тогда Гришина ранила в ногу, пришлось мне вывести его с поля боя, сдать санитарам.

Наши войска двигались дальше, подошли к какой-то деревне (потом я узнал, что называлась она Крутики), нам приказано было взять эту деревню. Перед атакой нам выдали водку и привезли питание. Русский народ пошел быстро, с шумом, руганью. При приближении к деревне нас встретил очень сильный огонь из пулеметов и автоматов. Мы были вынуждены залечь. Очень многие здесь были убиты и ранены. Мало кто успел хотя бы зарыться в снег. У меня тогда вся одежда была изрешечена пулями, из телогрейки вылезла вата, а одна пуля попала мне в стопу, поэтому я выполз назад, прихрамывая, дошел до медпункта, где разрезали мои валенки и брюки и перевязали рану. Хотя пуля пробила кость, я легко перенес это ранение. Не знаю, взяли ли наши войска деревню Крутики, но тогда мы были воинственно настроены, это был жаркий бой, все мы стреляли, стремились вперед.

После более чем месячного нахождения в боях, у костра, не зная теплого жилья, я оказался на вторых нарах теплого санитарного поезда. Сначала привезли в город Шуя, оттуда в город Свердловск на Урал. Госпиталь был расположен на территории Уралмашзавода в здании школы. Там я лечился до апреля-мая 1942 года.

Много лет спустя в 1986 году во время зимних школьных каникул я со своей внучкой Ирой поехал в Новгород. В гостинице сказал, что в 1941-м году я здесь воевал. Нам дали номер, мы осмотрели город, были в музее города, нам показали карты, материалы тех боев. 848-й стрелковый полк входил в состав 267-й стрелковой дивизии. Дивизия наступала через Волхов севернее Новгорода. Проехать туда мы не смогли -очень далеко.

Ржевские бои 1942 года

После госпиталя я поехал на пересыльный пункт Свердловска, откуда меня повезли с группой красноармейцев в город Североуральск. В то время где-то здесь формировалась новая уральская воинская часть. Это была 129-ая отдельная стрелковая бригада. Я попал в 3-ий отдельный стрелковый батальон рядовым во взвод автоматчиков. Тогда в массовом масштабе войска вооружали автоматами ППШ. Мы изучали этот автомат, проходили обычную боевую подготовку, строевое учение, умение рыть окопы. Наш взвод располагался в большой казарме на двухэтажных нарах. Топили печь, надо было сушить всю одежду, особенно портянки. Одеты мы были в ботинки со скатками. Весною растаял снег, везде была вода, слякоть. Так мы пробыли здесь до июня, пока не были отправлены на Западный фронт. Наша бригада расположилась недалеко от фронта в лесу. Я не знал, в каком месте мы находились, в какой области, нам это было безразлично. Взвод наш располагался в одной палатке, командиром был молодой лейтенант, который приходил к нам с утра, и мы продолжали боевую учебу. Однажды утром всю бригаду повели и выстроили на лесной поляне. Оказалось, что привели нас на показательный расстрел дезертиров. Привели двух человек в нижних рубахах и поставили их около ямы, которая была уже готова. Наш взвод оказался недалеко от них. Выстроили отделение солдат с винтовками, зачитали приговор. Приговоренные стояли, мне кажется, безразлично. После залпа их не стало. Нам сразу скомандовали «кругом, шагом марш». Впечатление было неприятное, хотя до этого я видел много смертей. Мне думается, что дезертировали солдаты близлежащих областей Украины и Белоруссии. Там был густой лес, бурная зелень, прекрасная летняя погода - это тянуло людей к свободе.

Общее наступление наших войск под Ржевом началось 6 июля. Нас вывели на рубеж атакивчером в сумерках, а утром на рассвете должна была начаться атака укрепленного района немцев в селе Рябинки. Перед атакой мы сбросили с себя все лишнее, включая скатки (скрученные шинели, одетые через плечо) и противогазы.

Каждый солдат остался в каске и плащ-палатке и имел при себе оружие с боеприпасами, две гранаты, саперную лопатку и немного еды в сумке от противогаза. У каждого должен был быть медальон с указанием имени, фамилии и домашнего адреса, который пришивался к поясу брюк с внутренней стороны.

Помню, мы остановились в редком березовом лесу, сидели под деревьями, была теплая ясная погода. Каждый сидел молча со своими думами, останусь ли жив завтра. Недалеко от меня какой-то сидящий солдат упал. Мы подошли к нему, оказалось, он умер от разрыва сердца, его унесли санитары. Время непосредственно перед атакой - страшное время. Чтобы понять, это надо пережить.

К утру перед атакой прибежал кто-то из штаба батальона, попросил нашего командира выделить двух автоматчиков для охраны командного пункта батальона. Наш командир послал меня с кем-то, поэтому в этой первой атаке мне участвовать не пришлось. В этом бою погибли и были ранены многие наши бойцы. Не знаю, какая была моя судьба, если бы я не остался тогда охранять командный пункт.

С рассветом началась мощная артподготовка, наши войска начали наступление. Много дней шли упорные бои, сплошной грохот пушек, мин как с нашей, так и с немецкой стороны. И на этот раз не было наших самолетов, летали в основном немецкие. Наши взяли Рябинки и продвинулись дальше. Наш поредевший 3-ий батальон был все время в боях. Я помню, как наступали на деревню Кузнечики. Дело в том, что под этой деревней погиб мой земляк из Тунки по имени Перенлай, фамилию его я тогда знал, а теперь забыл. Раньше он был зачислен во взвод ампулометчиков. Они были вооружены так называемыми ампулами для борьбы с танками противника - это поллитровые стеклянные бутылки, наполненные горючей жидкостью. Эти бутылки легко разбивались, отчего сгорали сами ампулометчики. Поэтому этот взвод расформировали. Перенлай, значительно старше меня, полноватый, среднего роста человек, решил перейти ко мне во взвод автоматчиков.

Мы пошли на эту деревню цепью. Когда вышли из леса, показались дома. Мы пошли по густой траве. Немецкий пулеметчик подпустил нас ближе и резанул очередью. Многих из нашего взвода убило и ранило. Я успел быстро упасть, а Перенлай и еще несколько наших солдат не успели, были прошиты пулеметной очередью. Перенлаю прошли по груди четыре пули, он умер сразу. Мы начали стрелять, заговорили пулеметы. Мы тогда заняли деревню Кузнечики, прогнали немцев. Убитых наших товарищей мы похоронили в лесочке на краю деревни в вырытых окопах и небольших могилах без гроба, без надписей в так называемых братских могилах. Со временем они, наверное, сравнивались с землей. Трудно представить, сколько солдат осталось лежать на полях, в лесах, в оврагах и просто у дорог Смоленщины под Ржевом, Сычевкой, Карманово, Погорелое Городище. После войны я нашел родственников Перенлая в Тунке, даже получил несколько писем, но вскоре переписка прекратилась.

В июле и до середины августа наш батальон много раз перебрасывали. Я помню бои под деревней Соседово. Мы вырыли там окопы почти на открытой местности. Нам были видны немецкие позиции, днем постреливали снайперы. Однажды нас бомбили немецкие самолеты, было довольно страшно, когда они пикировали на нас. К счастью, на нашу группу не попали. На этом поле под деревней Соседово было убито много народу. Была жаркая погода, тела убитых начали разлагаться, в поле стоял страшный запах крови и разложения трупов. Днем мы не могли выйти из своих окопов, а ночью ходили в тыл за пищей. Однажды я с термосом возвращался из кухни в свои окопы. Вдруг я почему-то остановился, и в это время перед моим носом пролетела крупная трассирующая пуля, обожгла мой нос. Я долго ходил с отметкой от этой пули. Так, наверное, помог мне мой Бог, молитва моих родителей.
К середине августа в нашем батальоне уже не было деления на взводы. Не помню, кто остался в живых из нашего взвода автоматчиков, но всего из батальона, как говорили из 1500 солдат, осталось в строю живыми 30-40 человек. Командиром батальона остался политрук роты по фамилии Костенко. Очевидно, командование батальона было выбито. В нашем батальоне до конца боев еще оставались люди. Солдатская почта (слухи) доносила, что 2-ой батальон нашей бригады в первые дни боев под Ржевом попал под немецкую танковую атаку и почти полностью погиб.

Однажды в туманную ночь, когда мы сидели в окопах около деревни Соседово, пришел приказ о нашей замене другой пехотной частью. Ночью нас сменили, мы вышли в тыл. Какая была радость, что мы остались на этот раз живыми. Утром мы увидели себя: все в засохшей крови, грязи, одежда превратилась в лохмотья, а сами - измотанные, грязные человеческие тени.

Сейчас вспоминаю, что ближе к передовой линии становилось больше трупов наших солдат. Советское командование бросило туда очень много войск, по дорогам двигалась пехота, кавалерия, много артиллерии. Позже я узнал, что в 1942 году на Западном фронте под Сычевкой воевали 1-ый и 2-ой кавалерийские корпуса. Мне вспомнилось, как в районе Погорелого Городища они проходили мимо нас. Сидя на обочине дороги, я - выросший в степи около лошадей - любовался кавалеристами, скачущими на высоких лошадях и одетыми в красивую форму. Тогда они казались мне легендарными небесными воинами, и я даже представить не мог, что когда-либо окажусь в их рядах.

Лето 1942 года на Западном фронте было ненастным, проливные дожди шли сутками. Дороги были в страшной слякоти. Мы видели много застрявших наших машин, пушек и даже танков. Очень трудно было нашим войскам, здесь мы не добились больших успехов, но потери людей, материальной части, мне кажется, были ужасными. Под Ржевом и Сычевкой местность овражистая, поросшая лесом, кругом небольшие речки, земля мокрая. Вода из земли проступала мутная и красноватая. Говорили, что это наша земля плачет человеческой кровью. Нам давали ампулы с хлором, чтобы мы во флягах хлорировали эту воду и пили. В послевоенные годы я прочитал стихотворение Александра Твардовского:

Я убит подо Ржевом
В безымянном болоте
В пятой роте, на левом
При жестоком налете.

Стихи меня очень тронули, я представил себе ясную картину жестоких боев 42-го года, вспомнил убитых там друзей.

По сравнению с боями под Новгородом на реке Волхов здесь наша армия воевала более квалифицированно, если так можно выразиться. Была артподготовка, пехота шла в бой цепью. Мне думается, что немцы были более подготовленными, это мы шли на их огонь, имели большие потери.

Идти в атаку цепью, постреливая, довольно страшно: не спрятаться, не бежать, рядом идут твои товарищи. Если же идешь в бой перебежками, то выбираешь, куда быстро спрятаться от пули. Мне думается, что в Ржевских боях я научился поднимать голову и ориентироваться на поле боя, находить, откуда идет опасность, понял, как вести себя. Это была учеба на практике войны. После выхода из боев при новом формировании мне было присвоено звание «младший сержант». Однако, я не чувствовал себя военным, не освоил как следует строевой шаг, не научился командовать, громко докладывать.

В 1941 году на границе с Манчжурией меня немного учили ходить в строю, в 1942-м на Урале тоже немного учили, а на фронте этого не требовалось. В страшном бою надо научиться быть спокойным, внимательным, не рваться впере ли бежать назад, надо выполнять свою маленькую задачу. Это - великая учеба. Были люди, которые казались поначалу очень храбрыми, а на деле оказывались трусливыми. Когда мы ехали на фронт, в нашем взводе автоматчиков был такой красивый разбитной парень с Северного Кавказа. Он пел, как гулял по темным улицам Махачкалы. А потом мне рассказывали, каким он оказался трусом, убежал назад во время атаки.

В 2003 году была издана книга В.В.Бешанова «Год 1942 - учебный», в которой описывается, как 1-ый Кавалерийский корпус Белова был на рейде юго-западнее Вязьмы в тылу немцев. В книге упоминается, что корпусу тогда помог выйти из трудных условий партизанский полк Жабо, а что это за полк - не сказано. Я знаю, что командиром этого партизанского отряда был мой земляк Жабон Бадма Жапович. После войны он вернулся домой - скромный человек с несколькими незначительными наградами. Жил он просто, много лет работал чабаном. В 2001 году, спустя более чем полвека, ему пришла награда «Герой России», но он не успел ее получить, умер, даже не узнав об этом.

Далее описывается Бешановым, как генерал Сандалов уговаривал командира нашего 2-го кавкорпуса В.В.Крюкова пойти на рейд к Вязьме за реку Гжать. Но наш командир мудро отказался, так как это безусловно означало быть за рекой окруженным и уничтоженным немецкими танковыми войсками. Я думаю, своим отказом он спас наш корпус от неминуемой гибели. В книге 1942 год назван учебным. Под Ржевом и Сычевкой тогда погибло 2 миллиона солдат. Очень дорогой ценой досталась народу учеба наших генералов.

Бои под Воронежем

После выхода из боев под Ржевом мы, уцелевшие после боев, долго шли, а раненых везли на конных телегах, т.к. легко раненые не хотели отстать от батальона. Где-то нас погрузили в товарные вагоны, привезли в г. Мичуринск Тамбовской области, который расположен на берегу реки Воронеж. Мы, как остатки нашего батальона, расположились в какой-то деревне под городом, сначала нас разместили по двое, трое по домам у хозяев на мягких кроватях. Вскоре наше блаженство закончилось. Нас вывели в лес - это была дубовая роща, мы должны были рыть себе землянки. К нам поступало новое пополнение, появилось новое командование. Батальон, бригада теперь составляли полноценные боевые части. Меня оставили в штабе батальона в качестве связного. Мы -старожилы, остатки от Ржевских боёв - занимали как бы привилегированное положение. Был у меня здесь напарник москвич - молодой парень, который очень много знал, читал стихи, он еще не участвовал в боях.

В декабре 1942-го года мы были выдвинуты на подступы к городу Воронеж. В деревнях Воронежской области на полях были большие, покрытые землей бурты картофеля и сахарной свеклы. Я помню, как в составе группы от батальона я ездил на рекогносцировку в Воронеж, который был еще под немцем. Очевидно, искали возможности наступления на город. Под Воронежем наша бригада заняла оборону на какой-то равнинной местности, были выкопаны глубокие окопы. Однажды ночью нас, группу автоматчиков из 5-6-ти человек, послали в разведку с задачей достать языка. Мы -вооруженные автоматами, гранатами и другим оружием, в маскхалатах - пробились и несколько дней находились в тылу противника, шли по оврагам, редким лесочкам, охотились, искали, кого бы поймать. Вот однажды вечером к нам подкатился на телеге с лошадью немец-водовоз. Мы его взяли, целую ночь тащили к своим, и утром были в своих окопах, усталые и радостные. Здесь я впервые услышал, как кто-то из наших пел песню «В землянке». С тех пор, когда слышу эту песню, представляется мне снежная равнина под Воронежем. Не знаю, какая была польза от нашего языка-водовоза, но в наступление на город мы не пошли.

Нашу бригаду вскоре перебросили южнее Воронежа. Мы форсировали реку Дон около города Лиски. Здесь мы столкнулись с какой-то венгерской дивизией и погнали её на западу до города Острогожск, занятого этой венгерской дивизией и еще какой-то немецкой частью. Острогожск расположен в равнинной местности, с северо- востока и востока имеется невысокая безлесная гора, а с юга и запада - равнина. В бою по освобождению города кроме нашей бригады участвовала еще какая-то воинская часть. Они наступали с юга, а мы с востока или северо-востока. Мне кажется, что венгры не оказывали сильного сопротивления. Далее в одной деревне под городом нашим разведчикам сдалась в плен целая рота со своим командиром. Острогожск мы заняли без артподготовки, так что.не причинили городу сильного вреда. Взяли очень много пленных венгров, много трофеев. В одной из церквей города был склад продовольствия, штабелями лежали сало-шпиг, галеты, сахар, мука и т.д., солдаты брали, кто сколько мог и что хотел. Немцы и венгры отступили в основном на север. Мы находились в Острогожске несколько дней, потом пошли на север вслед за отступающими немецкими войсками. В качестве трофеев к нам попало много лошадей, телеги, сани. Дело в том, что в том году в Воронежской области выпало много снега. Чтобы двигаться куда-нибудь, надо было расчищать дорогу. Некоторые наши солдаты взяли себе верховых лошадей, я тоже выбрал себе одну верховую лошадь с седлом, стал ездить верхом. Когда мы выехали из Острогожска, у нас получился пеше-конно-санный строй. Мы занимали много деревень, приближаясь к районному центру - городу Нижнедевицк. Так мы выходили в тыл немецких войск, находящихся в г. Воронеж.

Однажды в лунную январскую ночь наш батальон переезжал в одну деревню, оставленную накануне немцами. Наши разведчики были там днем и убедились, что немцев нет. Мы двигались спокойно, кто пешком, кто на санях, впереди - командование батальона. Местность была безлесная с возвышенностями и холмами, по длинной низине и оврагам располагались дома. Когда мы находились в 200-300 метрах от домов, начальник штаба батальона позвал меня, приказал поскакать в деревню, присмотреть дом, в котором можно будет разместить штаб. Я вихрем влетел в деревню вниз по уклону, увидел группу людей, подлетел к ним и спросил: «Кто такие?». Они сразу закричали: «Рус! Рус!», стали ловить мою лошадь. Я понял, что попал в засаду. В это время кто-то впереди выстрелил в меня, и этот выстрел в тишине прозвучал так громко, что все от меня отпрянули. Мой конь встал на дыбы и сбросил меня. Я оказался перед толпой людей и инстинктивно стал «поливать» их автоматной очередью. Получился страшный шум: я бегаю, стреляю, и они тоже стреляют. Когда я бежал, разрывная пуля попала мне в ноги. Я через два или три дома перескочил через какую-то сельхозмашину, выставил свой автомат и спрятался. Я был в маскхалате и попал в тень луны, трудно было меня увидеть. В это время с нашей стороны заговорил пулемет. Вскоре немцы ретировались, подобрав убитых и раненых в этом скоротечном бою. Меня искать они так и не стали. Воцарилась тишина, я лежу и истекаю кровью. Если вылезти на улицу перед домами, меня могут обнаружить немцы, возможно оставшиеся в этом селе. Ждал долго. Через какое-то время я все же пополз назад. Это было длинное село, все двери домов выходили на улицу. Наконец я увидел в глубине маленький домик, где через маленькое окно был виден свет. Я подполз туда и постучал. Какой-то старческий голос спросил: «Кто?». Я ответил: «Я русский, я ранен». Что-то долго там молчали или обсуждали, но потом все же открыли дверь. Я лежал на низком их крыльце. Увидев меня одного, старик впустил меня в дом. Была там еще старуха. Я сказал, что я ранен и должен перевязать свою рану. Комната у них была крохотная, я лег в середину, разрезал не знаю чем свои брюки и обнаружил большую рваную рану от разрывной пули. Я знаю, кто в меня попал - это один из тех, кого я уложил автоматной очередью сразу. Он лежал недалеко и стрельнул в меня.

Старуха, увидев рану и кровь, чуть не упала в обморок, а старик помогал мне. У меня всегда были индивидуальные пакеты ое-как я перевязал себя, вроде стало легче. Теперь думал, как быть дальше. Старик сказал, что в деревню немцы то приходят, то уходят. Есть полицейские, поэтому он боится оставлять меня у себя. В соседнем селе, в 5-6 км, есть русские, надо мне за ночь выбираться туда. Но как? Он предложил мне: он несколько километров повезет меня на санях, а там я сам доползу. Так мы и сделали. Он повез меня на санях, к этому времени стала виднеться следующая деревня, тогда я распрощался со стариком. Я бесконечно благодарен этому старому русскому человеку, который с риском для своей жизни помог мне в трудный момент моей жизни.

Вскоре я натолкнулся на наш караул, но из другой части. По телефону они соединились с нашим батальоном, и скоро я оказался в медсанбате. Там у меня поднялась температура, я впал в полусознательное состояние. Стали приходить ко мне мои товарищи из разведки, штаба батальона. Перед отправкой меня в тыл, пришел начальник штаба нашего батальона. Он сказал, что я почти спас батальон от засады, передал благодарность от комбата. Они боялись, что немцы взяли меня в плен, извинялся, что они вроде как бросили меня, отошли назад, говорил, что батальон не мог двинуться в село, не зная, кто там.

Наша бригада очень далеко углубилась в тыл немцев, вывозили раненых, пленных (в основном мадьяр) на конных санях несколько дней. Это была зима 1943 года. Начальник штаба батальона распорядился покрыть меня теплой меховой шубой. Так я распрощался со ставшим для меня родным 3-им батальоном 129-ой отдельной стрелковой бригадой. Меня, оказывается, наградили тогда медалью «За Отвагу». Я этого не знал, получил эту медаль только когда приехал домой. Надо сказать, что в 1942-1943 годах очень редко награждали на войне, поэтому эта моя медаль - очень редкая награда.

Везли меня несколько суток, не помню, как санитары кормили, обогревали нас по дороге. С нами шла группа военнопленных мадьяр. Когда они узнали, что везут раненого монгола, то всячески оказывали мне внимание, я тоже своих просил относиться к ним хорошо. Я, как мог, пожелал им вернуться домой в Венгрию. Тогда они сказали, что являются выходцами из Монголии, тоже монголы. С тех пор всегда к венграм я имею теплые чувства.

Через какое-то время я попал в эвакогоспиталь, где раненые лежали на соломе. От долгого пребывания в полевых условиях моя рана воспалилась, началась газовая гангрена. Всю нижнюю часть тела покрыли гипсом, вроде стало легче, но скоро под гипсом появились вши - это страшно тяжело: ни почесать, ни пошевелиться. Все задерживалось с высылкой нас в тыл. Здесь, в связи с распространением гангрены, один врач мне предлагал отрезать ногу, что для них пустяк. Я не согласился и сохранил свою левую ногу, однако, много раз меня оперировали, рана моя все осложнялась. Как ехали, сколько ехали - не помню. Привезли меня в Башкирию на станцию Юматово.

Санаторий «Юматово» располагался в живописной местности,на берегу небольшой реки. Большие корпуса. Раньше это был дом отдыха башкирского начальства, превращенный во время войны в госпиталь. К маю бурно началось цветение садов, деревьев. Кормили и лечили нас хорошо. Здесь я находился до мая 1943 года.

Кавалерийский рейд на Десну

Из госпиталя я поехал на пересылочный пункт в город Уфа. В это время там набирали кавалеристов для пополнения кавалерийской части. Хотя я не служил в кадровой кавалерийской части, но вызвался в пополнение этого рода войск, мотивируя тем, что я всю жизнь ездил на коне. Со мной согласились и взяли меня в кавалерию.

Набранную группу привезли на станцию Туймазы. Оказывается, здесь готовили башкирских коней для пополнения конского состава какой-то кавалерийской части и набирали солдат для сопровождения коней. Вскоре нас погрузили с конями в вагоны и повезли в сторону фронта. Вскоре нас выгрузили из поезда. Кроме верхового коня под седлом каждый солдат вел по 2-3 коня на поводу. Так ехали несколько дней, на остановках пасли своих коней на лугах зеленой травы. Наконец мы приехали в район городов Сухиничи и Людиново Калужской области. Здесь мы сдали привезенных коней. Оказалось, что мы прибыли в пополнение частей 2-го гвардейского кавалерийского корпуса. Командиром этого корпуса в 1941 году был легендарный генерал Доватор Л.М. После его трагической гибели до конца войны корпусом командовал опытный и умный генерал Крюков В.В.

Вскоре прибыли представители частей корпуса, нас построили и распределили. Я попал в 4-ю кавалерийскую дивизию, 11-й кавалерийский полк, 4-й сабельный эскадрон, во второй взвод. Здесь мне выделили коня. Достался мне тогда какой-то гнедой конь. Дали кое-какое кавалерийское обмундирование, сапоги со шпорами, клинок и пилотку. Спросили, каким видом оружия владею. Я сказал, что владею почти всеми видами пехотного оружия, что я не новичок на войне, а предпочитаю автомат ППШ. Такого автомата в то время в эскадроне не было, поэтому мне дали обычное кавалерийское оружие - карабин. Хотя я и имел звание «младший сержант», однако, стал одним из рядовых бойцов в одном из отделений второго взвода. Моим напарником (т.е. тем, с кем я получал пищу в один котелок) в первое время был рядовой Николай Заварзин - мужик намного старше меня из каких-то южнорусских областей. Получилось, как поется в песне: «Второй гвардейский храбрый взвод теперь моя семья».

Фронт был далеко, мы располагались в каком-то лесу, готовились к походам и боям.

В конце июня 1943 года наш корпус начал выдвигаться к фронту. Двигались ночами, а днем находились в лесу. Теперь в кавалерии во время походов мне стало значительно легче, чем в пехоте. Я был довольно выносливым, у нас на родине тогда все воспитывались на бурятской борьбе и на конных скачках. Это был образ жизни, а не спорт в современном понимании. Я - привычный к верховой езде - меньше других уставал, умел ездить ночью в полусонном состоянии, и по приезде утром был бодрым и мог дневалить, вскипятить чай, ухаживать за конями и т.д. Это стали замечать во взводе и эскадроне.

Мне кажется, что эскадрон, полк, может быть весь наш корпус, был укомплектован полностью. На отдых летом останавливались в лесах или на их окраине. Бойцы группировались, часто пели песни. Отличались своей певучестью голосистые куряне, их называли «курскими соловьями». А костяк нашего корпуса составляли кубанские казаки -потомки запорожских казаков, украинцы. Мне очень нравились их старинные украинские казачьи песни, при возможности во время войны старался их услышать, хотя раньше я никогда их не слышал. Так, я запомнил одну из них - песню «Галя»:

Ихолы козаки от Дону до хаты
Спидманулы Галью, забралы с собою
Поедем с нами, с нами, козаками
Краше буде тобе, чем у ридны мамы
Галья согласилась, на коня садилась
Эх, повезли Галью темными лесамы
Эй ты Галья, Галья молодая
Эх, повезли Галью темными лесамы
Эх, повезли Галью темными лесамы
Привязали Галю ко сосне косами
Привязали Галью ко сосне косами
Запалили сосну сухимы дровами
Запалили сосну сухимы дровами
Сосна догорает, Галья помирает
Эй ты Галья, Галья молодая
Сосна догорает, Галья помирает

После летних переходов наш корпус подошел к фронту северо-западнее города Брянск. В это время происходили сражения на Курско-Орловской дуге. Корпус влился в это сражение. Наши пехотные, танковые войска проделали нам неширокий прорыв в обороне немцев. В этот прорыв устремился весь наш конный корпус. Мы скакали галопом, брички, пушки на конной тяге - тоже галопом, так как с боков в нас стреляли немцы из пушек, минометов, пулеметов. В нашем эскадроне не было потерь. Так мы ушли на сотни километров в тыл противника. Двигались только ночами, а днем располагались в густых брянских лесах, костры зажигать запрещалось. Была поставлена задача перерезать железную дорогу Смоленск-Брянск и форсировать реку Десна.

Однажды утром наш полк оняли по тревоге. Полдня ехали рысью, даже местами галопом, нам приказали приготовить клинки, винтовки, гранаты. Мы вышли из леса и приблизились к большой деревне. Пошли на эту деревню казачьей лавой под командой «шашки к бою». В деревне было много немцев, какое-то юнкерское училище. Мы их застали врасплох. Они бежали по улицам к лесу, кое-кто даже стрелял в нас. Я никогда не учился рубить шашкой, поэтому сразу вложил ее в ножны, взял карабин в руки, догонял и палил в сторону убегающих немцев, жалел, что нет у меня автомата. Так мы освободили эту деревню, многие немцы убежали в лес за деревней, многих взяли в плен. В домах мы не видели гражданского населения. Это была деревня Гришина Слобода, расположенная недалеко от станции Жуковка. Не задерживаясь долго в Гришиной Слободе, сразу двинулись в сторону Жуковки.

Ночью мы вышли к станции, заняли железнодорожный вокзал. Не помню, был ли бой, но помню, как ночью наш взвод остановился за вокзалом. Мы заняли оборону по какой-то канаве вдоль дороги. Вдруг услышали, что со стороны немцев к нам приближается танк или самоходка. Он остановился недалеко от нас, постоял недолго, потом повернул обратно и ушел. Командира взвода почему-то с нами не было. Потом мы жалели, что ни у кого не было противотанковой гранаты.

Когда настало следующее утро, из отдельных домов стали выходить немцы, неожиданно встречались с нами. Оказалось, они не знали, что ночью в станцию вошли советские войска. Только на следующий день немцы опомнились, стали наступать. Чтобы отразить атаку немцев, мы заняли оборонительную позицию. Тогда командир нашего эскадрона лейтенант Игнатьев приказал мне взять ручной пулемет Дегтярева и вести интенсивный огонь по немцам из здания вокзала по железнодорожной линии. Так я стал пулеметчиком.
Ручной пулемет Дегтярева - очень хорошее оружие, позволяющее метко стрелять, ставя соответствующий прицел, короткими очередями в 2-3-4 патрона на далекое или близкое расстояние. Здесь нет такой сильной отдачи на плечо как при стрельбе из карабина или винтовки. Но в позиционном бою необходимо быстро менять позицию, особенно ночью, когда тебя могут «засечь» по вспышке выстрела. В наступательном бою надо быстро «засечь» огни выстрелов противника и суметь подавить огневую точку. Все зависит от твоей расторопности. Недостаток - в малом запасе патронов в диске: при непрерывной стрельбе пулемет быстро нагревается и начинает «плевать» свои пули. В основном я воевал с безотказным деревянным ППШ (пистолет-пулемет Шпагина) - 71 патрон в круглом диске - этого надолго хватает в бою.

С взятия станции Жуковка и форсирования реки Десна начались оборонительные бои нашего корпуса в окружении. Немцы подтянули сюда пехотные, танковые дивизии, стали бомбить нас и наши тылы.

На брянщине местность равнинная, лесная, гор там нет, на открытых местах расположены деревни. Одйажды вечером командир эскадрона собрал 5 или 6 бойцов и отправил на разведку в деревню, к которой мы вышли. Нам нужно было узнать, есть ли там немцы, и какие войска там стоят. В сумерках мы пробрались к деревне, увидели какие-то машины и один танк. Выбрали один дом и пошли к нему, готовые моментально открыть огонь, если появятся немцы. Там оказались два немецких солдата, получилась скоротечная перестрелка, мы их ликвидировали, а один из нас был легко ранен. Мы быстро ушли оттуда и возвратились к своим, узнав, что в деревне немцы.

Я помню последнюю ночь в окружении. Наш эскадрон занимал оборону в каком-то редком лесу, мы вырыли небольшие окопы, находились недалеко друг от друга, редко постреливали. Слышали, как немцы что-то делали, двигались вдоль фронта, а к утру их не стало. Вскоре мы увидели вдалеке цепи солдат. Когда они приблизились, мы узнали - это были наши пехотинцы. Мы поднялись навстречу, все были рады, перед обороной нашего эскадрона вышли наши освободители. Так мы вышли из окружения и рейда.

За время боев в окружении мы потеряли многих убитыми. В санитарных частях корпуса накопилось много раненых, корпус находился в тяжелом положении. Много было потерь в конском составе. Но все же мы сумели удержать железную дорогу и переправу через Десну до подхода других частей нашего фронта. Боевые успехи нашего конного корпуса по форсированию реки Десна были отмечены в приказе Верховного Главнокомандующего, многие бойцы и командиры корпуса получили правительственные награды. Я был награжден тогда орденом Красной Звезды. Это боевой орден, полученный мною не за заслуги, а за боевые подвиги в июле 1943 года, когда я был в рядах сабельного эскадрона в звании младшего сержанта.

В центральной газете «Красная Звезда» за июль-август 1943 года вышла статья под названием «Кавалерийская атака конников эскадрона лейтенанта Игнатьева». В ней писалось, что кавалеристы зарубили 70 фашистов. Нам прислали эту газету, мы читали и смеялись, спрашивая друг друга: «Сколько фашистов ты зарубил?». Что-то никто не признавался, настоящие воины всегда скромны.

Здесь я хочу написать, что в 1941-42 годах в тяжелых боях, будучи в пехоте, я думал, что живым никогда не вернусь домой, скорее бы кончились мучительные испытания, нисколько не берег себя. Мне все было безразлично, у моих отца и матери много детей. А после того, как я попал в кавалерию, возле коня, и особенно после рейда на Десну, появилась у меня надежда: ведь могу же вернуться домой. Стал беречь себя в меру своих возможностей, не лез вперед, стал скромным и осторожным.

Несколько слов о письмах домой. Мои родители были людьми неграмотными, а сестры и братья в то время были еще детьми. До и во время войны русского языка у нас в доме никто не знал, нас учили писать по-бурятски с использованием латинского алфавита. Поэтому письма с фронта я писал латинскими буквами, и так как во время боев писать удавалось крайне редко, то посылал свои солдатские треугольники в основном из госпиталей. Надо сказать, что до 43-го года, когда я не верил, что вернусь живым, мои письма были в основном прощальными. Я интересовался, как у нас дома, как братья, сестры, как наш скот, дом и т.п. Получал письма редко, потому что часто менялась моя полевая почта. А когда я приехал с войны домой, не помню, сохранялись ли мои письма, я этим уже не интересовался.

От Десны до Буга

После выхода из рейда мы находились в тылу недолго, начались наступательные бои за Десной. Нас куда-то перебрасывали, двигались ночами по лесам. Осенние ночи в южных районах СССР, особенно на Украине, очень темные, не видно было впереди идущего всадника, поэтому на спине пришивали белую тряпку. Если двигались днем в сухую погоду от движения тысяч коней, повозок и орудий поднималась густая белая пыль. Все мы были в этой пыли, сверкали только глаза.

Походы были тяжелые. Помню, как брали одну деревню недалеко от города Гомель. Наш полк наступал в пешем строю, оставив коней в лесу. Пошли в село цепью во весь рост со стрельбой. Немцы недолго сопротивлялись и быстро побежали в соседний лес, но из села кто-то стрелял. Немцы не могли так быстро убежать, так как лес был не так близко от. села. Мы подозревали, что стрелял кто-то из местных жителей. Несколько человек из наших были ранены, даже убиты, но деревню мы взяли. Какие-то хозяйки дали нам молоко в крынках и хлеб. Мы, как победители, расположились открыто на краю села, стали кушать. В это время из леса немцы дали по нам пулеметную очередь. Пули попали нам под ноги, и несколько наших бойцов так легкомысленно были ранены. Мы тогда убежали в укрытие за домами и стали стрелять в ответ. Позже, когда проходили мимо этого леса, видели несколько убитых немцев.

Во втором взводе я познакомился с одним моим земляком из Иркутской области, города Усолье-Сибирское Викуловым Иваном Ивановичем. Он был намного старше меня, участвовал еще в Гражданской войне, командовал чуть ли не партизанским отрядом, а в 30-е годы за что-то сидел в тюрьме. Он был очень мудрым, спокойным человеком. Мы близко сошлись как земляки. В бою держались тогда вместе. Однажды мы наступали через лес на какую-то деревню, в которой были немцы. Остановились в лесу и договорились, что если будет окрик «Второй взвод, впере&aquo; - идем вперед, а если только «Второй взвод» - бежим назад, так как кричать «Назад» тогда было нельзя. Мы с Викуловым остановились, рядом с нами находился один расчет станкового пулемета. Далеко впереди услышали, как кричат и стреляют немцы: «Хальт! Хальт!». Станковый пулемет постреливал, я тоже давал автоматные очереди в 2-3 патрона. Недалеко от меня лежал Викулов. Через некоторое время он появился передо мной, и я чуть не застрелил его. Оказалось, что когда он лежал от меня впереди правее, то через поляну заметил наступающих немцев. Он с пулеметчиками уложил нескольких и позвал меня и еще одного из расчета пулемета. Мы поползли за трофеями, взяли их оружие и ранцы с продуктами. За это время наши уже отступили назад, и мы остались одни. Когда мы вышли на поляну позади леса, наши были уже за поляной, а сзади наступали немцы. Тогда Викулов повел нас не вперед, а влево вдоль фронта. Если бы мы побежали через поляну, то не успели бы убежать далеко, немцы бы нас застелили. Мы с расчетом станкового пулемета, с трофеями долго шли влево, обходом перешли на другую сторону поляны через небольшую речку. Мы видели, как немцы остановились на опушке леса, а наши остановились на другой стороне. Мы вышли на какое-то поле с высоким урожаем пшеницы, заняли оборону, установили пулемет в сторону немцев, сами заняли позицию кому как удобно и решили подождать, что будет дальше.

У нас было много еды, недалеко протекала речка, мы не разводили огня. Так мы пробыли здесь 2-3 дня, а потом вышли к своим. Там нас уже считали погибшими или пленными, потому что слышали, как мы стреляли. Мы рассказали, как вышли в тыл немцев, как мучились. Нас тогда отправили в тыл, накормили и дали отдохнуть несколько дней.

Когда я был в 4-м эскадроне, долгое время мы с Викуловым находились вместе. Потом, когда я перешел в штаб полка, стали видеться редко. Когда мы были в Польше под городом Седлец, кто-то из 4-го эскадрона сказал мне: «Твоего Викулова убило». Я быстро подъехал туда. Оказалось, возле какой-то речушки шальной снаряд разорвался возле него. Мы тогда его там же похоронили. После войны я из Иркутска съездил в Усолье-Сибирское, нашел его дом, встретился с его сестрой. Больше никого из родственников не было. Там не проявили к нему особого интереса. Викулов Иван Иванович, старый воин, был награжден в 1943-м году орденом Отечественной войны 1-ой степени. Тогда я потерял своего боевого товарища.

Хочу рассказать еще о двух моих земляках. Они пришли к нам в полк в период после рейда на Десну или после мозырьских боев. Балдан Санданов из Агинска, человек пожилой, попал в 4-й эскадрон, был рядовым в одном из взводов. Он был ранен в руку где-то в Польше, с забинтованной рукой нашел меня в штабе полка, попрощался и ушел в госпиталь, оттуда его демобилизовали. Я, будучи студентом, гостил у него в Агинске, а его сын, Иван Санданов, геолог, несколько раз заходил ко мне в Улан-Удэ.

Вторым был Жаб Абидуев из села Сагаан-Оль Могойтуйского района, человек средних лет, очень крепкий, боевой. Он попал в разведвзвод, поэтому мы близко соприкасались, и даже один раз вместе ходили в разведку. Он оставался в полку до конца войны, был много раз награжден орденами и медалями. После войны на родине он работал табунщиком, сагаан-ольцы очень почитают его как славного воина-кавалериста. Балдан Санданов умер давно, а Жаб, как я слышал, умер недавно, глубоким стариком, но с ним мне после войны увидеться не пришлось.

Еще один эпизод боев за Десной. Мы заняли оборону или просто остановились на опушке леса, кони были позади в густом лесу. Впереди вдалеке была видна какая-то деревня. Мы заняли оборону по краю леса, на ночь (была теплая августовская ночь) я вырыл себе неглубокий окопчик, расположился спать, немцев впереди не было видно. Я уже спал, когда услышал какой-то грохот, страшный шум, вокруг темно. Вскакиваю и натыкаюсь на что-то твердое. Через какое-то время появляется свет, ничего не понимаю. Оказывается, на меня наехал наш танк. Танкисты выдвигались для наступления на деревню и не заметили меня, лежащего в неглубоком окопе. Я оказался между гусеницами. Если бы танк взял на полметра или несколько сантиметров в сторону, я был бы раздавлен. Но кто-то заметил, что танк наезжает на меня, стали кричать. Танкист отступил, и я оказался жив. На следующий день мы пошли в деревню за танкистами. Из деревни стреляли немцы и подбили один наш танк. Я тогда понял, что в бою находиться близко к танкам очень опасно. Это только в кино очень эффектно, а в действительности бежать в атаку около танков весьма неприятно.

Помню еще такой случай. Мы расположились на краю леса, впереди - поле с урожаем, недалеко позади были наши кони. Командир эскадрона капитан Жуков тоже был позади метрах в ста. Ночью мы слышали какой-то звук на пшеничном поле. Оказывается, это немцы, скорее всего власовцы, выдвигались вперед к нашей позиции, готовились напасть на нас. Утром с рассветом они начали интенсивную стрельбу из пулеметов, минометов в сторону нашей позиции. Мы проснулись и тоже открыли бешеную стрельбу из наших автоматов, винтовок и ручного пулемета. Почему-то здесь был только наш эскадрон. Постреляв какое-то время, все будто сговорились и побежали назад к командиру эскадрона. Он с наганом выбежал нам навстречу, мы остановились и залегли. Немцы бежали за нами, мы далеко откатились назад. Нам тогда надо было держать свою позицию, а мы почему-то оказались толпой испуганных солдат. Где были наши командиры, сержанты - я не знаю. Слышал, что за это наше отступление кто-то из командиров понес наказание.

Наш корпус формировался на Кубани в Краснодарском и Ставропольском краях, поэтому первое время* корпус состоял в основном из кубанских казаков - потомков запорожских казаков. Хотя они были обрусевшие, но говорили с сильным украинским акцентом. В 1943 году их оставалось в нашем корпусе еще довольно много, а один такой казак был в моем взводе. В походе есть такая примета: если конь поворачивает голову назад и смотрит на всадника - это плохо. У того казака был резвый, подвижный конь. И вот он стал поворачивать голову назад, несколько раз смотрел на него. Мы это заметили, когда ехали. Он говорил, что это не к добру.

Так и получилось. Как-то ночью нас, группу бойцов, послали в разведку. Это было осенью, мы вышли из леса, пошли по полю. Договорились, что если наткнемся на засаду, то убежим кто как может, и соберемся в лесу. На засаду мы наткнулись, постреляли некоторое время, рассыпались и побежали назад. Когда собрались в лесу, тот казак не вернулся. Тогда мы ничего не могли сделать. А в конце войны, когда мы были в Германии в оккупационных войсках, пришло письмо от него. Оказалось, он раненый попал в плен немцам, был освобожден в 1945 году. Спрашивал, есть ли кто-нибудь в полку, кто помнит его, и что он был награжден какими-то наградами, что служил в полку и т.д. Я написал ему ответ, послал какую-то справку от полка. Что было с ним дальше, какая была его фамилия, я сейчас уже не помню.

Наш корпус двигался на запад в сторону Белоруссии. Форсировали реку Сож, подошли к городу Гомель. В боях по освобождению этого города мы не участвовали.

Еще будучи в 4-ом эскадроне, часто ходили в разведку, иногда ночами, иногда днем. Во взводе у нас был рядовой сабельник Таратухин, человек в годах, откуда-то из Казахстана. Он отказывался ходить в разведку ночами, говорил, что у него куриная слепота: ночью ничего не видит. Однажды мы решили это проверить.

Командир нашего взвода приказал группе солдат выдвинуться по редкому лесу вперед. Кто-то из нас, один или двое, вышли вперед, чтобы начать стрельбу поверх нас. Мы должны были бежать назад, собраться через двести-триста метров. Когда собрались, наш Таратухин прибежал целым и невредимым. Так мы убедились, что он симулировал, чтобы ночью спокойно отдыхать.

В октябре или ноябре 1943 года мы переправились по понтонному мосту через реку Днепр южнее станции Лоев. Корпус двигался в западном направлении, были частые стычки с немцами, освобождали много деревень, в том числе небольшой город Хойники. В это время в наш эскадрон пришло пополнение - более 20-ти ребят 1925, 1926 годов рождения. Здесь они впервые участвовали в боях. Вспоминается бой под Белорусской деревней Хатки. Наступали на деревню утром при негустом тумане. Виднелись редкие низенькие дома за снежным полем. С нашей стороны открылся интенсивный оружейно-пулеметный огонь, мы пошли в деревню перебежками и вытеснили немцев за деревню. Я помню, как метались под огнем наши молодые ребята, как неумело бегали, ложились, прятались от пуль. Они были точно такими, каким был я в 1941-42 годах. В этом бою большинство из нового пополнения выбыло из строя. Наступала зима. В декабре 1943 года мы приблизлсь к городу Мозырь. Здесь происходили бои за освобождение этого города и станции Калинковичи. Мозырь и Калинковичи представляли тогда сильный укрепленный район немцев, выдвинувшийся далеко на восток среди Пинских болот. С западной стороны узел имел один единственный выход - железнодорожную линию рядом с рекой Припять. Наши войска долго пытались взять город с восточной стороны, т.к. мозырьский укрепрайон, оставаясь в руках немцев, угрожал наступлению или обороне наших войск на Украине. Поэтому, воспользовавшись отсутствием здесь сплошной линии фронта, наш 2-ой гвардейский кавалерийский корпус был отправлен в далекий рейд в обход укрепрайона через Пинские болота.

Это был очень опасный трудный марш. Наступили холода, шел снег, а под снегом-вода, болото. Не было кормов для лошадей, не говоря уже о пище для нас самих. Очень трудно было нашим бричкам из обоза, артиллеристам, минометчикам. Ночью мы жгли костры, грелись. Потом на место костра расстилали хвойные лапчатки, на них ложились спать, и при этом коней держали на поводу. Это был наш отдых. С большим трудом двигались по бездорожью, по болотистой местности. Из-за плохой погоды немецкие самолеты летали редко, наших самолетов мы тогда не видели.

В результате трудного похода наш корпус вышел в тыл немцев к долине реки Припять в 40-50 км от города Мозырь. Сразу же вступили в бой с противником, форсировав реку, заняли деревню Беседки, которая занимала выгодную позицию для взятия и обстрела железнодорожной линии. Сразу нам не удалось перерезать железнодорожную линию, так как подходы к железной дороге были сильно укреплены. Защищали дорогу очень сильные немецкие войска. Оказалось, что это была одна немецкая дивизия СС. Это специально созданные Гитлером воинские части, как они считали, нечеловечески храбрые «белокурые бестии», предназначенные для победы немецкой нации, завоевания мирового господства. Эта дивизия защищала подходы к железной дороге со всей своей мощью, танками, артиллерией. А у нас были только карабины, пулеметы, легкие минометы и пушки. Но все же мы вели тяжелые многодневные непрерывные бои, пытаясь прорваться к железной дороге. В этих боях мы понесли очень большие потери.

Из-за действий нашего корпуса, немцы, боясь полного окружения, были вынуждены срочно оставить этот укрепрайон. А части, которые наступали с востока, после ухода немцев, без потерь заняли Мозырь-Калинковичи. Тогда наш корпус не возвратился в Мозырь, а двинулся на запад, догоняя немцев.

За бои по освобождению города Мозырь все дивизии нашего корпуса по приказу Верховного Главнокомандующего получили почетное наименование «Мозырьские». Командиром нашей 4-ой кавалерийской дивизии тогда был генерал Г.И. Панкратов.

После войны мой однополчанин из 11-го гвардейского кавалерийского полка Ломоносов Д.Б., который был тяжело ранен в тех боях, посетил г. Мозырь. Он заметил, что в городском музее наш 2-ой гвардейский кавалерийский корпус совершенно не упоминается в числе освободителей города, а освободителями считаются части, которые вошли в город после ухода немцев. Это несправедливо.

Наш корпус, не возвращаясь обратно в Мозырь, двинулся в юго-западном направлении по территории, давно занятой нашими войсками. Проезжали мимо городов Обруч и Сарны. Передовые части иногда встречались с бандами бендеровцев. По дороге останавливались в крупных украинских деревнях. Мне кажется, здесь не было сильных боев, население жило в целом спокойно и не бедно. Мы находили здесь корм для лошадей, да и нас самих хорошо кормили и даже угощали горилкой (самогоном).

К весне 1944 года мы оказались у западной границы СССР на реке Буг в районе города Ковель Волынской области Украины. После Мозырьских боев из 2-го взвода 4-го эскадрона меня перевели в штаб полка ординарцем помощника начальника штаба (ПНШ-1) капитана Кривобокова. Мне было присвоено звание «гвардии сержант». В походе мы находились во главе полковой колонны. А поскольку мой начальник ведал разведкой полка, я близко общался с разведвзводом. В штабе полка были хорошие кони, требовалась большая работа по уходу за ними, необходимы были хорошие коноводы.

Штаб полка представлял собой целое подразделение: сюда входили взвод связи, взвод разведчиков, взвод боепитания, хозвзвод и при нем офицерская и солдатская кухни. Был в штабе и парикмахер Аваков - большой мастер, все офицеры брились у него. Командиром полка был полковник Аристов, начальником штаба - подполковник или майор Урусов - красивый, холеный командир. Потом его куда-то перевели, и весной его в полку уже не было. Заместителем командира по тылу был подполковник Сидельников Петр Иванович, спокойный пожилой человек. Многие наши ветераны после войны встречались с ним.

В боях за освобождение Польши с лета 1944-го до зимы 1945-го года

Летнее наступление нашего корпуса началось с форсирования реки Буг и переходом на территорию Польши. Помню, как в жаркий летний день мы перешли реку Буг по мосту. Был ли это понтонный мост или какой-то другой - не помню. Передовые наши части быстро овладели небольшим польским городом Влодала. Наш полк не входил в этот город, мы быстро продвинулись мимо него на северо-запад, где освобождали польские деревни. Немцы нам здесь не оказывали сильного сопротивления. Помню, как мы зашли в один польский дом, на стенах которого были развешаны яркие картинки или иконы с изображением чертей, дьявола, святых, каких-то безобразных людей. Это был дом католического христианина. Мы очень удивились.

В садах местных деревень были в изобилии различные ягоды и фрукты. Мы на конях заходили в эти сады. Я очень удивился, когда увидел вишневые деревья, обсыпанные крупными красными ягодами, кисловатыми на вкус. Мне они очень понравились. Вообще мы в Польше находили вдоволь еды и для себя, и для лошадей, которых кормили зеленой травой. Продвигались мы быстро. Помню несколько дней боев под городом Седлец. Нам оказал сопротивление местный немецкий гарнизон, который имел танки и артиллерию. Очевидно, наши войска наступали сплошным фронтом, поэтому мы быстро овладели городом, за что наш 11 -и гвардейский кавалерийский полк получил почетное наименование «Седледкий».

Мы непрерывно двигались. После Седлеца заняли много польских деревень, а так же город Минск-Мазовецкий. Как-то в августе несколько дней двигались форсированным маршем днем и ночью, очевидно, в направлении Варшавы. Ночью мы даже стали слышать где-то впереди гром пушечной стрельбы и взрывы. Я, как рядовой воин, не знал, что это означало. Впоследствии, из истории Великой Отечественной Войны я узнал, что в это время происходило знаменитое Варшавское восстание. Немцы уничтожали повстанцев, а Варшаву превратили в руины. Этот шум мы, наверное, и слышали. Скорее всего, советское командование решило направить на выручку польским повстанцам войска, в том числе наш мобильный кавалерийский корпус. Но это только мое предположение, в литературе я не встречал упоминаний об этом.

Однажды в теплый солнечный день мы спешились, пошли по лесу, вышли к небольшой речной долине с высоким западным берегом. Говорили, что на том берегу -немцы. Мы пошли в обычное наступление. У нас не было крупной артиллерии, кроме 45-ток, которые среди солдат назывались «прощай Родина» из-за маломощности. Когда такую пушку обнаруживают в боевых порядках, то расчет пушки всегда попадает под огонь пулеметов, снайперов, минометов противника. Когда началось наше наступление, с той стороны выдвинулось вперед несколько мощных немецких танков «Тигр». До сих пор помню, как спокойно вышли они вперед с опущенными стволами пушек, спокойно подняли стволы и стали стрелять в нашу сторону. Я был с разведчиками полка в низине, и немецкие снаряды со свистом проносились над нашими головами и взрывались позади. Не знаю, кого они поражали. Немцы не наступали, только остановили нас. Таким образом, я думаю, мы не подошли к Варшаве и не смогли помочь повстанцам.

С выхоо на территорию Польши мы часто встречались с польской армией Костюшко Григоровича. Солдаты и офицеры носили польскую форму, у них были трех-или четырехугольные фуражки. Солдатов называли «пане жолнежи. Польские жолнежы были веселые ребята, все хорошо говорили по-русски, так как армия формировалась у нас в Советском Союзе. Говорили, что когда немцы узнавали, что перед ними поляки, специально усиливали нажим на них. Поляки вынуждены были бежать и при этом кричали: «Вот придут русские, вас побьют, как следует». После боев пол Варшавой мы с ними больше не встречались.

В боях на территории Польши мы находились в непрерывных походах, как до Варшавы, так и после ее взятия. Нас перебрасывали с одного участка фронта на другой. От непрерывных походов наши кони очень износились. Здесь хочу сказать несколько слов о конях. Наш корпус, сформированный на Кубани, был укомплектован в основном такими породами лошадей, как дончаки и буденновки. Это очень сильные верховые лошади, высокие и крепкие, легко носят кавалериста с полным воинским снаряжением: карабином, шашкой, гранатой, патронами, противогазом, кормом для лошадей в торбах и т.д. Они легко тянут двухконную бричку, как необходимый обоз для каждого эскадрона. В 1943 году, когда я только пришел в кавалерию, мне выделили небольшого гнедого коня. Он у меня затерялся во время рейда на Десну. Потом мне дали крупную серую кобылу, высокую и мощную. Я ездил на ней с полной выкладкой и прошел с этой лошадью почти год с конца 1943-го до середины 1944 года. Это была смирная строевая лошадь. Обычно кавалеристы вступали в бой на этой войне не в конном строю, как при Чингисхане, а пешком, оставив коней в тылу на попечение коноводов. Коноводом становился поочередно один из трех или четырех сабельников, он отводил коней в тыл. В этом случае, если погибал кавалерист, конь оставался беспризорным. И наоборот, бывало, что самолеты бомбили наши тылы, и тогда, прежде всего, гибли кони, которые не умеют прятаться. Так что когда кавалерист возвращался живым в тыл, его коня могло не быть. У меня эта серая кобыла была в боях под Ковелем и в походе на территории Польши. Как строевая лошадь, она не выходила из строя ночью, когда я обычно дремал, сидя верхом на ней. Сейчас я уже не помню, где сменил эту лошадь, как затерялась моя серая кобыла.

Когда мы были на территории Польши, нам прислали эшелон монгольских лошадей. Группу во главе с офицером и, в том числе, меня, послали выбирать лошадей для полка. Помню, стоял состав из пульмановских вагонов (это очень большие товарные вагоны). В каждом вагоне по обе стороны двери за загородками вольно стояли непривязанные лошади, среди которых были как смирные, прирученные, так и дикие. Там их ловили и выводили из вагонов. Были случаи, когда дикие лошади перепрыгивали через людей и выбегали на волю. Так в польских лесах образовались стаи диких лошадей. Говорят, что потом их пристреливали, так как никто не мог их поймать.

Мы привели в полк много монгольских лошадей. Они были очень выносливые, но маленькие. Кавалерийское седло садилось от гривы до хвоста, а у высокого россиянина ноги доставали до земли. Запрячь в бричку таких лошадей было невозможно, потому что они были ниже брички и пролезали сквозь большие хомуты. Но, несмотря на все это, у нас в полку было много монгольских лошадей, они очень помогли нам в походах.

Кавалеристы на войне всегда ищут лошадей, так как в походах кони изнашиваются, начинают хромать, надо их подковывать, подлечивать и т.д. Помню такой случай. Проезжая мимо какого-то польского хутора, мы заметили конюшню с довольно хорошими конями и решили ночью напасть на нее и сменить своих изношенных лошадей. Мы, группа разведчиков из 8-9 человек, ворвались на хутор, приставили хозяину наши автоматы и велели выводить коней. Каждый подобрал себе нового коня, а старого оставил. Я подобрал себе небольшую мышиного цвета лошадь, довольно смирную. Так мы уехали, и я стал ездить на другом коне.

Однажды случился с этим конем у меня такой казус. В ночных походах я обычно дремал верхом на коне, а конь сам шел в строю. Но моя новая лошадь не была приучена к этому, и когда я задремал, она вышла из строя, чтобы попастись. Я проснулся и обнаружил, что вокруг как-то тихо, а мой конь кормится на поле со скошенным урожаем пшеницы. Я тут же спрыгнул, приложился ухом к земле и услышал звуки движения брички вдалеке. Вскочив на коня, я помчался в том направлении по какой-то грунтовой дороге. Ночи в августе там всегда очень темные. Мчусь и вдруг натыкаюсь на всадника, спящего на коне. У меня всегда был автомат наготове. Спрашиваю, кто он такой. Оказалось, кавалерист из 12-го полка, тоже отстал. Я понял, что двигаюсь в правильном направлении. Мы вместе поскакали вперед и вскоре догнали хвост нашей колонны. Лишь к утру я догнал свой полк, который начал располагаться в лесочке на привал. Когда я подъехал к своим разведчикам, уже не помню, кто кого выговаривал: командир меня или я своих товарищей, что'не посмотрели за мной ночью, когда я дремал, сидя на коне. Однако, мои приключения на этом не закончились.

Увидев неподалеку в низине лужи воды, я помчался туда, чтобы напоить своего коня. Как только я подъехал к самой крупной луже, мой конь провалился, и я с конем стал тонуть. Тут прибежали наши и с трудом вытащили меня вместе с конем. Оказалось, я чуть не утонул в торфяном болоте. Вышел весь мокрый и грязный, так же, как и мой конь. Так я за одну ночь отстал от полка и провалился в болото.

В Польше тогда действовало много бандитов, которые нападали даже на колонны. Оказаться одиноким - верная смерть. Когда мы были в Польше, нам выдавали польские деньги - злотые, не помню сколько, но мы покупали у полячек только самогон, так называемый бимбр. Почти в каждом доме в деревнях продавали бимбр на злотые или на всякую военную одежду.

Наш корпус непрерывно перебрасывали в различных направлениях. К осени 1944 года мы оказались на берег'у реки Висла, южнее Варшавы. Как-то я с группой наших конников подъехал к этой великой реке. Река Висла - широкая, мутная, холодная в октябре. Я думал, как одолеть эту реку. На той стороне были немцы, происходила редкая артиллерийская стрельба с двух сторон. Зимой 1944 года наши войска начали наступление с так называемого Сандомирского плацдарма за рекой Висла. Плацдарм находился южнее Варшавы. Мы перешли Вислу во время мощного наступления наших войск. В воздухе ревели самолеты, гремел непрерывный огонь пушек и катюш. Мы рысью проезжали через Вислу по понтонному мосту, иногда снаряды падали в реку. После переправы мы быстро двигались на северо-запад в сторону Варшавы, выходя в тыл варшавской группировки войск противника, вступали в неизвестные населенные пункты. Часто сталкивались с немцами, которые отступали от Варшавы. Особенно тяжело приходилось разведчикам и другим передовым отрядам полка. За удачные разведывательные бои в варшавской операции нас, группу разведчиков, наградили тогда медалями «За Отвагу». В это время мне было присвоено звание «старший сержант». Наши войска освободили Варшаву. Личный состав нашего корпуса был награжден медалями «За освобождение Варшавы».

На территории Польши я помню бои на подступах к городу Бромберг (ныне польский город Выдгош). Наши войска здесь быстро одолели немцев, бои были с танками противника. Не знаю, какие части участвовали в боях. Город не подвергся разрушению. Когда наша дивизия первой вошла в город, нас торжественно встречали горожане, выносили ведрами вино и фрукты. Играл даже духовой оркестр. Мы разместились в каких-то домах административного типа. Но в городе мы были недолго, двинулись дальше в сторону Германии. Здесь мы вступили в обширную провинцию Померанию, раньше принадлежавшую Германии, ныне входящую в состав Польши. Наш корпус овладел городом Шнейдюмюнде, преодолел так называемый укрепленный померанский вал, и таким образом вышел к территории самой Германии. За этот поход и бои наш второй гвардейский кавалерийский корпус получил наименовне «Померанский», а командиру корпуса генералу Крюкову В.В. было присвоено звание Героя Советского Союза.

Поход в Германию, конец войны

Как я помню, зиму 1944-45 г.г. после освобождения Варшавы наш корпус провел в непрерывных походах. В это время мы взяли города Бромберг и Шнейдюмюле, преодолели померанский укрепленный вал, потом двинулись на север и вышли к берегу Балтийского моря к городу Кольберг. Но корпус не задерживался долго на одном месте, мы все время куда-то двигались. Сильных затяжных боев не было. К марту 1945 года мы оказались на берегу реки Одер в районе города Кюстрин. В составе группы я выезжал в Кюстрин, видел очень высокие дома, выходил на берег реки, возможно, это был Одер. Помню, все обсуждали, как и где форсировать реку Одер, говорили о наступлении на Берлин. После достижения района города Кюстрин наш корпус двинулся на юг, в район города Франкфурт-на-Одере.

Наступление на Берлин началось 16 апреля 1945 года. Передовые части сразу перешли Одер и двинулись на Берлин. Наш корпус перешел Одер южнее г. Франкфурт-на-Одере и сразу же двинулся в сторону Берлина. Не помню сильных боевых столкновений нашего корпуса с противником. Сразу после форсирования Одера мы проезжали по местам, где проходили наши передовые части. В Германии нет высоких гор, местность низменная, но есть небольшие возвышенности, откуда можно наблюдать всю панораму впереди и с двух сторон. Немцы отступали, оставляя свои населенные пункты, которые наши войска беспощадно сжигали, разрушали, взрывали. Поэтому ночью можно было наблюдать, как продвигались огнем наши войска. Наш корпус иногда вступал в бой с противником, но в основном нас перебрасывали с одного места на другое.

Не забуду один трагический случай в моей жизни. Однажды под Берлином я был в составе группы офицеров и разведчиков нашего полка в количестве более 20 человек, отправленных на рекогносцировку местности. Мы поднялись на небольшую возвышенность с редким лесом, которая находилась довольно далеко от переднего края.

Как только поднялись на высоту и замелькали там, прозвучал противный, скрипучий звук немецкого шестиствольного миномета, и на нас посыпались мины. Тогда погибли и были ранены многие наши товарищи. Меня отбросило волной в какой-то окоп, и так я уцелел. Оказалось, что это место было хорошо пристрелено немцами. Они создавали сильные оборонительные рубежи для замедления быстрого продвижения наших войск, такие как Зееловские высоты. Это были, как мне кажется, не горы, а естественные или искусственные насыпи, пологие с запада и крутые с востока, в несколько десятков, а может быть и сотен метров высотой, которые было трудно преодолеть. Здесь немцы дали нашим войскам оборонительные бои.

Я не знаю точно, какие дивизии или полки нашего корпуса непосредственно участвовали в этих боях. В те холодные и пасмурные весенние дни мы проехали мимо Зееловских высот, двинулись дальше в обход Берлина с северной стороны и заняли некоторые населенные пункты и города предместья Берлина. Помню, как в одном немецком городке мы зашли в местный универмаг. На полках было полно всяких товаров, одежды, кипами лежали материалы, почти как в современных супермаркетах. Это было удивительно. Мы не знали, что брать. Я взял одну авторучку, которую долго хранил.

С переходом на территорию Германии всем было разрешено отправлять посылки домой. Нам выдавали со складов полка и эскадронов кое-какие вещи, которые мы отправляли на родину. В наших войсках было много людей, родные места которых были оккупированы немцами, много тех, кто потерял своих родных. Они жаждали мести, беспощадно сжигали немецкие дома, ночами уходили грабить местное население. В это время вышел строгий приказ о наказании мародеров. В деревнях и городах немцы оставляли дома пустыми, уходили на запад с армией или собирались большими группами в подвалах. Они вели себя мирно.

Наш корпус не участвовал в уличных боях в самом Берлине, а прошел по северной окраине города и направился на запад, преследуя отступающие части немецких войск. Иногда мы сталкивались с колонами отступающих немецких частей. Так, наш полк однажды встретился с довольно большой отступающей моторизованной колонной, состоящей из танков, самоходок и различных видов автомашин. Здесь у нас не было серьезного столкновения. Наверное, не в наших силах было остановить колонну, стремительно бегущую, чтобы сдаться американским войскам.

Вообще бои под Берлином и за Берлином - это война моторов, артиллерии и авиации. Наш корпус в составе 61-ой армии под командованием генерала Белова двинулся на запад и 7-го мая достиг реки Эльба, куда в это время с западной стороны подходили американские войска. Мы, по старинному казачьему обычаю, напоили коней из реки Эльба - последней водной преграды в нашем победном движении. Некоторые наши офицеры и солдаты встречались с американцами. Из разведвзвода полка на встречу с американцами ездил наш командир лейтенант Малютин.

После этого нас сразу отвели назад, и полк расположился в немецкой деревне Паров. Наш разведвзвод занял один деревенский немецкий дом, в котором почему-то никого не было. Во дворе бегало много живности, куры, индюки, в подвале дома было полно всяких копченостей, солений, сала, чего мы никогда не видели в русских деревнях. Спать расположились на мягких перинах, но, конечно, в одежде с автоматом на боку. В этом походе мы часто встречали спиртзаводы, где в цистернах или других посудах находили спирт и разные вина, которыми наполняли все наши походные емкости. Станковые пулеметчики даже сливали воду из кожухов и наполняли их спиртом. От питья чистого спирта некоторые охрипли, что было заметно всем, но никто их не осуждал, не замечал.

День победы 9-го мая мы встретили в деревне Паров. Среди ночи с 8-го на 9-е началась сильная стрельба. Тогда мы и узнали о нашей победе, все вышли на улицу. Я тоже разрядил свой автомат ППШ. Как раз накануне в наш взвод привезли большую дубовую бочку немецкого пива, и мы продолжили праздновать, отмечать нашу победу.

На 9-е мая был назначен парад нашего полка недалеко от деревни в лесу. Мы, штабники и разведчики, поехали на парад вместе, оделись, как могли. У меня тогда был небольшой гнедой конь. Полк выстроился на широкой лесной поляне, командовал парадом командир полка полковник Аристов. Приехал командир корпуса генерал Крюков на коне. Был салют из артиллерийских орудий и минометов. После парада прошел концерт каких-то артистов. Но главное, спела свои песни жена нашего комкора Людмила Русланова, это было очень радостно и интересно.

Так мы встретили День Победы. Летом 1945 года мы были в составе оккупационных войск, находились на севере Германии в городе Штральзунд. Полк наш располагался в военном городке, жили в благоустроенных немецких казармах. Свободно выезжали в город, который находился в нескольких километрах от нас, кое-что покупали в немецких магазинах и фотографировались. Несколько снимков сохранились у меня до сих пор. В жаркие дни купались в Балтийском море.

В связи с победой в этой великой войне и взятием города Берлин многие наши рядовые, сержанты и офицеры были награждены орденами и медалями. Я тогда был награжден орденом «Отечественная Война» 2-ой степени и медалью «За Взятие Берлина». Мне было присвоено воинское звание «гвардии старшина».

Когда мы находились в Штральзунде, наш 1-й гвардейский кавалерийский полк расформировали. Я в составе штаба полка был переведен в 9-ый гвардейский кавалерийский полк 3-ей гвардейской кавалерийской дивизии. Полк располагался тогда на острове Рюген, что недалеко от Штральзунда в Балтийском море. Жили мы там в фешенебельном имении какого-то немецкого барона.

Тогда, к концу войны, в Польше и Германии у меня было много друзей. Из разведвзвода - командир отделения разведки, с которым неоднократно ходили группой в разведку, Дмитрий Странцев, который был награжден Орденом Красного Знамени. В штабе полка вместе служили со старшиной Скляренко Иваном Семеновичем из Днепропетровской области Украины. Было ему уже за 40 лет, и тогда он казался мне стариком. Он звал меня поехать на его Днепропетровщину, говаривал: «Оженю тобе на хохлушке, добре будешь козак». Штабные связные, коноводы Матюнин, Данилов и Путинцев, с которыми веселились по окончании войны в связи с нашей победой, с которыми обменивались адресами и карточками и обязывались вечно помнить друг друга. После войны я переписывался с некоторыми друзьями, но со временем переписка прекратилась. Когда я учился в институте в Москве, то случайно встретился с майором Малютиным (в 1944 году он был лейтенантом, командиром взвода разведки). Мы очень обрадовались, он повел- меня, студента, в ресторан, хорошо накормил, мы поговорили, вспомнили о наших боевых годах.

Надо сказать, что в 3-ем батальоне 129-й отдельной стрелковой бригады в 1942-1943 годах и в 11-ом гвардейском кавалерийском полку в 1943-1945 годах большие и малые мои командиры, друзья рядовые и сержанты всегда относились ко мне хорошо, мы заботились и берегли друг друга как могли. Такие отношения в боевых условиях для меня явились одним из главных факторов того, что я остался живым и относительно невредимым.

В сентябре 1945 года весь наш корпус своим ходом двинулся из Германии домой. Осень была дождливая. За весь сентябрь и октябрь мы проделали путь более 2 тысяч километров через Польшу и прибыли в район города Советск (бывший Тильзит Калининградской области).

В ноябре 1945 года, я был демобилизован, сдал своего коня и оружие. Из корпуса составили большую группу демобилизованных кавалеристов, разодетых в лампасы, кубанки, башлыки, шпоры и прочее. Набрался целый эшелон товарного поезда. Так мы проехали по всей России до Дальнего Востока, высаживаясь по мере прибытия в родные места. Я высадился в Чите в ноябре 1945 года. Там встретился со своим отцом, с земляками, приехавшими в город продавать мясо, а оттуда поехал в родные места.

Послесловие

Когда я вернулся домой с войны, безусловно, радовались все родные и близкие люди. Моя мама Санжит сказала, что вернувшийся с войны должен находиться дома 3 дня, так я и сделал, никуда не ходил. Отец устроил небольшой праздник, застолье, пригласили стариков и моих друзей, фронтовиков, вернувшихся с войны, которых было совсем немного. Магазины тогда были пусты, но отец достал где-то канистру красного вина, чем мы и угощали пришедших.

Каждый день к нам кто-нибудь приходил, чтобы встретиться со мной. Старики и старухи степенно садились, все угощались у нас чаем, все хотели поговорить со мной, спрашивали о войне, смотрели награды и кавалерийскую форму, в которой я приехал домой: брюки с лампасами, кубанка с красным верхом, сапоги со шпорами, красный башлык и кое-какие «сувениры» с войны. В 1945-46 годах население нашей страны встречало фронтовиков как победителей, фронтовики любили ходить со своими орденами и медалями. В эту зиму я съездил в Читу, в Улан-Удэ, где в Пединституте учились мои сестры Гыпылма и Долгоржаб, бывал в селе Дульдурга.

Люди жили бедно, за продуктами выстраивались длинные очереди, но фронтовиков пропускали вперед. Так было в первое время после Победы, но по мере ее отдаления, это почтение стало меркнуть. Привилегии фронтовиков оставались по довоенному положению в виде денежных выплат за ордена и медали. За самую престижную солдатскую медаль «За Отвагу» платили 10 рублей, за ордена «Красная Звезда» и «Отечественная Война» - по 15, а за орден «Красное Знамя» - 25 рублей. Так было до денежной реформы 1947 года, а после нее и эту материальную льготу полностью отменили. В Указе Правительства говорилось, что сами орденоносцы якобы не хотят получать льготы. Таким образом, фронтовики, победившие в этой кровавой войне, ничего не получили от государства! Безногие, безрукие инвалиды продавали на рынках свои ордена и медали за бутылку водки, наши награды совсем обесценились, стали детскими игрушками.

Так, молодые и старые фронтовики, инвалиды войны приравнялись ко всему населению. День Победы 9 мая перестали праздновать, он стал обычным рабочим днем. Тогда запрещалось даже создавать какие бы-то ни было общественные организации, кроме ВКП(б), комсомола и пионерии. Только в 70-80-х годах, когда к власти пришел бывший фронтовик, Брежнев, стали вспоминать о Победе в Великой Отечественной войне. Стали создаваться Советы ветеранов по всем административным областям и районам, а также в организациях и на предприятиях. На заседаниях этих Советов обсуждалось положение фронтовиков в целом, отмечалось бедственное положение отдельных ветеранов, плохие жилищные условия, медицинское обслуживание и т.д. Тогда же вышел Закон о ветеранах, в котором было определено, какие льготы они должны получать. Стала оказываться некоторая материальная помощь.

Начиная с 1975 года в связи с 30-, 40- и 50-летием Победы, а также в связи с круглыми датами образования Вооруженных сил СССР, ветеранов стали обвешивать юбилейными медалями. В 1985 году по инициативе Брежнева ветеранов войны наградили орденами «Отечественная Война». Так у нас образовался целый «иконостас» наград, чем мы отличаемся от ветеранов войны других стран. Таким образом наше государство отметило заслуги фронтовиков за победу на прошедшей войне.

В 1985 году, спустя 40 лет после Победы, в возрасте 63 лет меня признали инвалидом войны. Я тогда представил справки от Военно-медицинского музея Ленинграда о полученных ранениях и контузии и о моем лечении в госпиталях в военное время. Так, с 1985 года я стал получать небольшую надбавку к моей зарплате. Потом, в 1991 году, вышел на пенсию и стал получать пенсию инвалида войны. Мне кажется, что большинство участников Великой Отечественной войны, вернувшиеся живыми, умерли до 80-90-х годов, не имея никаких привилегий, никакой материальной и даже моральной помощи со стороны государства.

Наверное, у немцев не было тогда никаких шансов для победы над Советским Союзом с его народом, с такой громадной территорией, с такими материальными ресурсами. Мы должны были победить и победили. Были, вероятно, более легкие и более скорые пути для этого. Но для нашей страны, нашего народа получился именно такой путь. Очень верные слова, любимые нашим поколением: «Нам нужна одна Победа, за ценою мы не постоим». Так, целых четыре года страданиями, гибелью миллионов наших людей - такой ценой была достигнута Победа нашего народа в этой кровавой войне.

Победа является великой заслугой нашего поколения военного времени, заслугой Великой Красной Армии, заслугой всех отдавших свою жизнь за эту Победу, а также вернувшихся живыми с войны. Я был рядовым воином Великой Красной Армии и внес свой посильный вклад в эту Победу.