Латышев Юрий Романович

Я родился 20 декабря 1924-го года в селе Изобильное Ставропольского края в семье бывшего красноармейца Латышева Романа Сергеевича. В нашей многодетной семье росло трое братьев и две сестры, и все мужчины участвовали в боях за нашу Советскую Родину. Жизнь у нас была очень трудная, ведь как раз шло время становления советской власти. Проходили бухаринско-троцкистские процессы, отец в это время работал грузчиком на железной дороге, тяжело давался заработок, мама была домохозяйкой. В 1940-м году старший брат Степан был призван на военную службу в город Севастополь. К тому времени я окончил 9 классов, а несколько раньше, в 1939-м году наше правительство организовало обучение молодежи в школах ФЗО при железнодорожных училищах, и я попытался, как сын работника железной дороги, поступить в такую школу для обучения на машиниста паровоза. Но мне не удалось, после призыва старшего брата нужно было помогать по хозяйству, а вскоре началась Великая Отечественная война.

При станции, на которой трудился отец, был разбит большой парк, где силами железнодорожников проводились различные мероприятия – танцы, соревнования. В субботу 21 июня 1941-го года мы пошли на танцы, вернулись домой, и сразу же легли спать. Воскресенье выдалось теплым днем, и вдруг пришла соседка и сказала, что передали по радио – началась Великая Отечественная война. Все у нас померкло, кончилась счастливая жизнь. Вскоре призвали на защиту Отечества моего отца, в 1942-м году он вернулся домой тяжело раненным инвалидом.

Мне шел только семнадцатый год летом 1941-го года, так что я остался дома. Когда отец вернулся с фронта, немцы взяли Ростов и рвались на Кавказ, и тогда нас, призывников 1924-го года рождения, 2 июля 1942-го года призвали в армию и направили в Ставрополь, в эвакуированное туда Житомирское военно-пехотное училище. Не прошло и недели, как мы начали заниматься, утром вышли на плац для занятий, и тут налетели вражеские стервятники, разбомбили железнодорожный узел и нефтебазу, в городе началась паника, ведь никто не мог предположить столь быстрого нападения, ведь немцы только 24 июля 1942-го года оккупировали Ростов. А тут они уже бомбят Ставрополь. Все государственные учреждения и гражданские стали спешно эвакуироваться, люди массово оставляли город, воинские подразделения и партийные организации стали отступать на машинах, остальные пешком, кто как мог. Тогда нас собрали на плацу и сказали: «Давайте все выходите за город в село Татарку, это примерно в 10 километрах от Ставрополя». Так и подытожили: «Сбор училища в Татарке!» А мы еще не были как положено обмундированы, ботинок ни у кого нет, только обмотки и брюки, верхней формы также не хватало. Так что нас собрали в селе, и мы начали отступать вместе с пехотными частями. Справа остались Армавир и Минводы, там шли бои, а мы отходили без боев в сторону Грозного. И только на подступах к Осетии в Беслане нас собрали всех в кучу и определились, что делать дальше.

Из Сухуми была переброшена 62-я отдельная морская стрелковая бригада, которая размещалась поблизости от нашего расположения. Нас обмундировали и выдали всю положенную форму, после чего из курсантов училища сформировали отдельный батальон автоматчиков, который включили в состав этой бригады. В боях мы не участвовали, находились во втором эшелоне. Когда 6-я немецкая армия была окружена в Сталинграде, то противник понял, что его могут окружить на Кавказе и начал отступать почти без боев. Мы преследовали немцев до самого Новороссийска. Приняли участие в освобождении станицы Крымской, но под Новороссийском остановились, потому что немцы там крепко закрепились и создали сильную оборону при поддержке с моря. Так что мы под Новороссийском побыли некоторое время в лесу, после чего нас перебросили в станицу Крымскую в июле 1943-го года для прорыва «Голубой линии». Опорные точки немцев располагались в семи километрах от наших позиций на цепи возвышенностей. Их уже пытались прорвать, но все попытки оказались провальными. Нашу бригаду бросили на прорыв этой линии. Оборона у немцев была страшная. Да и наши траншеи настолько выкопали, что мы в полный рост стояли, причем бруствер еще возвышался над головами. Нейтральная линия была вся усеяна трупами наших ребят.

Дважды наша бригада пыталась прорвать оборону врага, и так и не сумела. В августе 1943-го года нашу бригаду снимают с позиций и направляют по железной дороге на Украину. К тому времени Курская битва закончилась, но шли сильные бои на реке Миус, нашу бригаду включили в состав 51-й армии, образовав 953-й стрелковый полк 257-й стрелковой дивизии, которая стала в ходе войны «Сивашской», «Краснознаменной» и была награждена орденом Суворова. Я попал в стрелковую роту, как бывшему курсанту присвоили звание «младший сержант». Поскольку на Миусе образовался к тому времени большой прорыв наших войск, то немцы поняли, что могут угодить в окружение, и начали поспешно отступать, мы же стали их преследовать в сторону Запорожья. Справа от нас наступал 4-й гвардейский Кубанский казачий кавалерийский корпус, который в боях потерял много казаков, и у них остались бесхозные лошади. Нам предложили взять в полк несколько десятков коней, в результате был образован конный взвод разведки 953-го стрелкового полка, я стал помощником командира взвода. Преследовали противника в конном строю впереди наступающих порядков пехоты. До самого Мелитополя почти не встречали сопротивления, сильных боев не было, за исключением нескольких стычек с заслонами из бронетранспортеров. А вот на реке Молочной мы приняли большой бой, немцы хотели окружить и уничтожить всю нашу дивизию. На станции Тащенак произошел большой бой, где наш полк перебил большое количество немецких танков, которые враг бросил в контратаку. После боя нам раздали миллиметровые карты для дальнейшего использования, на которых было изображено Азовское море и кусочек Крыма, а также написано – «Сиваш, или Гнилое море». Тогда мы сообразили, что нам придется этот Сиваш форсировать.

Вышли на украинский берег Сиваша ночью 1 ноября 1943-го года. Нам сказали, что командир полка поставил задачу перейти Сиваш, а крымский берег был обрывистый. Дали распоряжение зажечь костер, чтобы когда «наше войско», как называл 953-й стрелковый полк его командир майор Григорий Ослоновский, будет форсировать Сиваш, на том берегу был бы ориентир. Приступили к форсированию залива взводом в составе 20 человек. Дошли до середины, вода дошла выше груди, как раз был прилив с моря, и многие, конечно, же, пострадали при переходе. В броде имелись уступы, по всей видимости, образованные воронками от снарядов, и когда солдат в нее опускался, то мог больше не всплыть. Мы перешли Сиваш благополучно, собрали под обрывом крымского берега курай, зажгли его, после чего весь наш полк начал форсирование залива. Мы вышли на берег все мокрые, у каждого имелось всего по одному диску патронов к автомату. Но время шло, надо было занимать плацдарм и углубиться на крымскую землю на 13-15 километров, после чего занять оборону. Наш полк вышел левым флангом к селу Каранки, оно расположено на погорье, затем двинулся за село и начал окапываться, а штаб расположился в самом Каранки. Наш взвод как разведчики находились при штабе полка. Вечером командир полка вызывает нас и говорит, что надо углубиться в сторону крымской земли до соприкосновения с противником. Связи с тылом не было, и мы даже не знали, где расположен противник, и какие силы сосредоточены против нас. И наша группа, двенадцать человек, ночью покинули свой передний край, где еще окапывались солдаты, пошли вглубь крымской земли. Не зная местности, мы услышали лай собак и поняли, что впереди расположен какой-то населенный пункт. При этом мы имели приказ не вступать в бой ни при каких обстоятельствах. После обнаружения противника мы должны были тут же возвратиться назад и доложить, где находятся немцы. Вернулись к утру, и по карте установили, что группа вышла на железнодорожную станцию. Около этой станции мы слышали, как на железной дороге разгружаются танки, раздавался скрежет гусениц, немецкие крики и прочее. Выполняя волю начальства, мы вернулись и доложили о ситуации. Командир полка сразу понял, что немцы вскоре пойдут в атаку – полковой штаб покинул село и вышел на передовую линию, где окопались солдаты – а они вырыли окопы высотой еле-еле по колено, ведь после такого длительного перехода через Сиваш солдаты повалились на землю и спали мертвым сном. Нам разрешили остаться в селе и отдохнуть на квартире. Мы пришли в один дом, где хозяином был татарин, принес он сена, на полу постелил и мы повалились мертвым сном. Через час или два прибегает связной из штаба полка, который к тому времени выдвинулся за деревню и расположился около двух скирд, и сказал, что майор Ослоновский велел нам срочно явиться к нему. В трестах метрах впереди этих скирд проходила передняя линия окопов. Мы быстро собрались и вышли к штабу. Смотрим, часов в девять утра развернутым фронтом на нас поперло 13 танков, как насчитали полковые офицеры, из них два тяжелых, остальные средние, и пехоты тьма-тьмущая. Немцы решили сбросить наш десант обратно в Сиваш. Четко видно, что пехоты позади танков целая туча. Справа от нас располагался 948-й стрелковый полк, там везде голая степь, и было хорошо видно, как проходит линия обороны соседей, а слева 943-й стрелковый полк. Мы находились посредине дивизионных порядков. Немцы атаковали в полный рост, танки двигались с открытыми люками. Вскоре слышим, как началась стрельба со стороны наших окопов. Затем раздались выстрелы ПТР и очереди пулеметов, у нас даже 82-мм батальонный миномет с несколькими минами имелся, которые ребята перетащили через Сиваш. Он зачавкал, а немцы все равно идут как во время психической атаке, прекрасно понимая, что у нас нечем встречать врага. Начальник штаба полка залез на скирду, и кричит командиру полка: «Товарищ майор, правый сосед бежит!» Получилось, что 943-й полк расстрелял все до последнего патрона и дрогнул. Командир полка приказывает наблюдать дальше, а стрельба справа все тише и тише, реже и реже, последние патроны достреливают. И тут начштаба снова кричит: «Левый сосед бежит!» Снова майор приказал продолжать наблюдение, после чего начштаба докладывает, что наш полк бежит! Ну, что тут поделаешь, у солдат закончились патроны, а немцы все идут и давят. Тогда комполка приказал нам: «Разведчики, выскочить и задержать отступающих!» Мы вскочили, из автоматов в воздух постреляли, кричали: «Стой! Стой!» Да куда там, разве их остановишь – они бегут со всей скорости. Но в то же время мы думаем, что делать дальше, ведь приказ № 227 «Ни шагу назад!» никто не отменял. Но и оставаться на месте нельзя, поэтому командир полка в главе нашего взвода последним покинул село Каранки. Мы вышли в лощину километров в пяти от села и на пригорке залегли, остановили нас политработники и смершевцы. Кричали в лицо убегавшей пехоте: «Куда вы, позади Сиваш!» Так что мы залегли, ждем, что дальше будет. Командиры знали, что ночью с большим трудом на крымский берег была переправлена 45-мм пушка, ее собрали, и боеприпасы на себе перенесли, и как раз сейчас орудие катят к нашим позициям. Село Каранки прекрасно видно, скирды горят, немецкие танки возле них заправляются, после чего откуда-то сзади куча народа подошла к нам – это на руках целый артиллерийский взвод катил пушку. Ее быстро установили, политработники сказали, что тыловики на себе несут нам патроны к ПТР и ящики с боеприпасами. Принесли патроны – и мы ожили. Немцы тем временем перегруппировались, и стали двигаться из села по лощине к нашим позициям размеренным маршем. Все дрожат в ожидании атаки, но зато патронов у каждого полно, да еще и 45-мм пушку установили. Наши солдаты рвутся в бой, а немцы идут как на параде – люки открыты, так что мы допустили эти танки на 200-300 метров и открыли огонь – два танка подбили, остальные повернули и назад. А наши ребята рванулись вперед, отбросили вражескую пехоту и восстановили свои позиции. И здесь мы увидели окопчик, в котором лежал ПТР-овец, раздавленный танком, и противотанковое ружье рядом с ним – бедняга до последнего патрона отстреливался и не смог ничего предпринять, немцы его просто-напросто раздавили гусеницами. Это был страшный эпизод того боя, когда у нас ничего не было с собой, ни оружия, ни боеприпасов и сдержать такую армаду было настоящим подвигом.

После того памятного боя нашу дивизию перебросили на правый фланг плацдарма поближе к Перекопу. Началась длительная оборона, готовились к серьезному наступлению и штурму вражеских позиций. Несколько месяцев мы стояли в обороне. Голая местность, ни одного блиндажа нет – все выкопали себе небольшие окопчики, плащ-палатку натянули сверху – и одно хорошо, что выдалась мягкая зима, одни дожди и сильных морозов не было. Нам выдали под шинели фуфайки, и все время обороны мы пробыли под открытым небом. В чем заключалась наша задача как разведчиков? Мы на ночь выходили на передовую линию, которая была четко оформлена, немцы находились по высоткам. И мы наблюдали за поведением противника, фиксировали огневые точки, и одновременно подменяли солдат, которые за день страшно уставали – ведь копали и расширяли траншеи, делали «лисьи» норы, в которых спали. То ящик с патронами деревянный разломают, сварганят костерчик и сидят вокруг него, а мы их вроде как охраняем, чтобы они могли отдохнуть от очередного напряженного дня. В целом наш 953-й стрелковый полк занимал невыгодную позицию, немцы располагались по хребту холмов, а мы немножко под скатом, и не видим, что творится в немецком тылу, а они прекрасно весь наш тыл просматривают. Так что задача заключалась в том, чтобы сбросить противника и занять выгодную высоту. Началась кропотливая подготовка к местной операции. Приходила дивизионная разведка, потому что надо было взять «языка», чтобы узнать, какая ситуация на вражеских позициях, где и что расположено. Но эта разведгруппа подорвалась на минах, потому что немцы себя очень хорошо оградили, наставили проволочных заграждений, в том числе спираль Бруно и многое другое, понавешали всяких банок – как только до проволоки дотронулся, они тут же гремят. В итоге запретили брать «языка» поиском, из штаба дивизии пришел приказ прекратить попытки, потому что даже армейская разведка не смогла взять пленного. Что делать, непонятно.

Тогда командир полка нас вызывает к себе, у него была хорошая теплая землянка, а мы ютились в небольшой землянке высотой по колено – чуть только выкопаешь поглубже, а на полу стоит сивашская вода. Майор Ослоновский говорит нам, что скоро будет большое наступление, наш полк пойдет на штурм вражеских позиций, и тут он говорит: «Но мое войско будет наступать вслепую, а это чревато большими потерями. Нам нужен «язык». Если кто желает добровольно пойти за ним – даю десять суток отпуска домой». Мы, командир взвода, я и еще трое бойцов отвечаем, что мы сначала посоветуемся, стоит ли нам вообще лезть в пекло немецкой обороны. Это же равносильно самоубийству – прямо по пахоте ползти надо. Решили, что попробуем, но поставили условие, что пусть саперы нам прорежут проход в проволочном заграждении, тогда мы попытаемся проникнуть в траншеи и взять «языка». Собралось нас четверо, все добровольцы, в том числе и я. Нам приготовили группу поддержки, которая находилась за нами. Вышли на передовую в три часа ночи. Дождик моросит, тишина. А уже точно знали, где и в каких ячейках у врага пулемет, они же всю ночь не спят, стреляют из пулеметов и траншей, а днем прячутся в блиндажах. Знают, что если до восьми утра мы не пошли в наступление, значит, атаки не будет, тогда все раздеваются до нижнего белья, а блиндажи-то у них теплые. Выйдет один немец среди дня, по траншее в ячейку зайдет, постреляет в сторону наших траншей, и обратно возвращается в тепло.

Прибыли трое саперов из инженерно-саперной бригады, условились с ними, что средством связи у нас станет телефонный шнур длиной 40 метров, один конец у них, второй – у меня, и когда саперы прорежут проход, они дернут за шнур и потихоньку уползают, а мы уже начинаем свою работу. Вылезли мы на половину нейтральной линии, которой было всего-то метров 150. Чувствуем, что саперы дергают шнур, это значит, что проход уже прорезан. Ну, теперь уже никуда не денешься, надо ползти. Кое-как с автоматами долезли до проволоки. На фоне неба прекрасно виден немецкий бруствер. У нас обычно траншеи сплошные – рота занимает позиции, и потом идет стык с позициями соседней роты, а у противника между траншеями имелся промежуток, мы в него проползли и получается, что сзади подползли к брустверу. Боец Рысьев, здоровый моряк, спрыгнул в ячейку, а мы лежим около траншеи с автоматами наготове. Вот зашуршала палатка, закрывавшая вход в блиндаж, расположенный от ячейки примерно в пяти метрах. Видно, что у немцев внутри блиндажа тепло. Вышел немец, позевал, ему тепло спать было, и опять вернулся назад. Сердце прямо в землю вбивалось, ведь мы не знали, чем это все закончится. Потом, когда он во второй раз вышел, то пошел в свою ячейку. Только дошел до бруствера, как Рысьев его оглушил, выкинул на бруствер, и тут немец во всю глотку заорал. Вскоре поднялась стрельба, ракеты в воздух полетели, тогда мы схватили немца за руки и за ноги и бросились в этот проход. Моментально все проделали, я даже не помню, как мы выбрались и выскочили на нейтральную линию. Там находилась большая воронка, и мы спаслись только тем, что ринулись в нее. Когда немного поутихла стрельба, то мы проползли в свою траншею и пленного прямо в нее бросили, сами буквально попадали вниз. Все в грязюке, смотреть страшно. В это время начальник штаба батальона доложил по телефону командиру полка, что трофей взят! Кричит в трубку во все горло. Мы повели немца к штабу полка, майор Ослоновский с начальником штаба вышел нам навстречу, а «язык» стоит, трусится весь, ведь он понял, где находится. Комполка приказал дать пленному водки, прежде чем допрашивать. Немец стоит, ноги расставил, дали ему сто грамм, он выпил, после чего еще и говорит на ломаном русском: «Мало!» Начальник штаба полка вынимает пистолет и грозится: «Я тебе дам мало! Я свою порцию тебе отдал!» Этого «языка» забрали в штаб дивизии, и он рассказал, что они ждут атаку русских до восьми утра, если наступления нет, то раздеваются и спать ложатся.

На третий день после удачного поиска силами одного батальона мы выбили противника из этих траншей и заняли возвышенность. Теперь наша сторона расположилась на господствующей высоте, мы прекрасно видели вражеские позиции. Во время атаки немцы прямо как лебеди, все в белых кальсонах и рубахах, бежали через небольшой заливчик Сиваша, в котором имелось водички по колено, не больше, на ту сторону. Там враги и заняли оборону. Ну, требуется расплата. Командир полка говорит нам: «Я, ребята, не имею права отпускать вас домой. А вот в тыл на украинский берег я вас на десять дней направлю». Дает нам с собой канистру спирту, и мы проехали через Сиваш, через который к тому времени сделали переправу. Тыловики отработали серьезнейшим образом – натаскали земли, насыпали ее в мешки и укладывали их по мелководью с обеих сторон от одного берега к другому. Саперы также проделали большую работу – в сам проход, оставшийся между мешками, уложили понтонный мост. По нему переправлялись даже танки. Я даже помню такой случай, что когда этот мост был выполнен еще до половины, то подул сильный ветер, который принес в Сиваш воды, так что мешки, которые укладывали в Сиваш, размыло и остались только хвостики. Все восстановили. Когда мы оказались в тылу, то нам тут же рассказали, что не сегодня-завтра будет наступление. Но мы уже и сами чувствовали, ведь весь плацдарм был забит техникой и артиллерией. Готовились очень серьезно, так как в Крыму сидела целая 17-я немецкая армия – это тебе не игрушка.

Накануне большого наступления вечером командир полка нас вызвал и предупредил, что завтра начнется атака, и мы никуда не должны от него отходить. Утром 8-го апреля 1944-го года началась массированная артподготовка. И на Перекопе, и у нас на плацдарме. Тьма-тьмущая разрывов и свиста, я такого потока снарядов больше никогда не видел. Действительно, хорошо подготовились. Наш полк должен был наступать через небольшой заливчик Сиваша, примерно 700 метров в ширину. Немцы засели на той стороне, куда мы их выгнали. И в первый день наш полк не смог прорваться – только выскочили солдаты на их берег, там их быстро встречают, на себя вызывают артиллерийский огонь, в результате весь Сиваш стал серым от шинелей мертвецов. 9 апреля 1944-го года нас вызывает командир полка и дает задание: «Отправляйтесь в передовую в траншеи, возглавьте новую атаку». И в 10-00 утра снова началась артподготовка, я с взводом перебежали через Сиваш, и немцы, как и вчера, вызвали на себя огонь, и только я вступил на твердую землю, как неподалеку разорвался снаряд, и меня ранило осколками в левую руку, в голову и контузило. Потерял сознание, наши войска пошли вперед, а я остался со всеми убитыми лежать. И только когда солнышко припекло, то понял, что живой. Смотрю, что где-то впереди идут бои, и порадовался, что, Слава Богу, ребята прорвались. Вскоре меня подобрали санитары, кстати, вокруг лежали одни убитые. Переправили через Сиваш в Мелитополь, где был размещен приехавший из Москвы госпиталь, в котором работали врачи из столичного медицинского института. Размещались мы в конюшнях конного завода, где были построены нары и все приспособлено под госпиталь. Затем нас переправили в Сочи. Везли в эшелоне с красными крестами. И вспомнил я, что когда мы находились в обороне, то из политотдела дивизии приходили лекторы и читали лекции. Соберут кучку солдат – и начинают о чем-то рассказывать. Помню, что одна тема звучала – «дидактический материализм». И в ходе лекции нам говорили о том, что ничего в этой жизни нет ничего постоянного, все течет и изменяется. И вдруг я из этого ада, в котором пробыл несколько месяцев, попал прямо в Сочи, в настоящий рай. Санаторий «Беларусь», в котором мы находились, и где меня вылечили и сняли гипс, представлялся райским местом, каким-то нереальным после фронта.

Но долго мы там не задержались. На руке еще швы были синими, и отправляют меня в числе 15 выздоровевших в Ставрополь в запасной полк для формирования маршевых рот на фронт. Здесь я понял, что в стране идет тотальная мобилизация, потому что призывали даже стариков в 50 лет. Я пробыл в этом полку с полмесяца, нас построили к маршу, выдали все новенькое с иголочки, я не представляю, как крепок был наш тыл, если мог всех столь четко снабжать. И полторы тысячи новобранцев через весь город под музыку двух оркестров отправились на вокзал. Шли мы от казарм до железнодорожного вокзала три километра. И там уже стоял эшелон с двумя паровозами, ожидал нас. Через пятнадцать минут после посадки мы покинули Ставрополь. Дорога шла зигзагами, хвост только на повороте, а мы голову состава видим, и весь эшелон дружно пел «Прощай, любимый город!» Десять суток мы находились в пути.

Нас направили на пополнение 4-го гвардейского Кубанского казачьего кавалерийского корпуса, который тогда находился в Белоруссии. Привезли нас в город Слуцк, а корпус к тому времени эшелонами уже перебросили в Румынию. Эта страна уже капитулировала, нас поворачивают на 180 градусов, и приезжаем мы в Румынию, там уже выгружается корпус, эшелоны стоят в городе Яссы. Нас быстро вывели за город, все голодные, как-никак, десять суток ехали на сухом пайке. Начали ребята по магазинам ходить. Но Иосиф Виссарионович Сталин все предусматривал – из Монголии местные жители пригнали табун диких лошадей, которые провели в пути больше двух месяцев. Они прибыли к нам на пополнение. Ну, среди пополнения у нас имелись и моряки, которые задом наперед седло на лошадь укладывали. А она же, монголка, дикая, голову опускает вниз, и сидишь на ней как перед пропастью. Думаешь, сейчас споткнется, и улетишь вниз головой, без фронта погибнешь.

Через неделю весь наш корпус в полном составе двинулся на границу с Венгрией. Попал я в 32-й гвардейский кавалерийский Кубанский казачий Слонимский Краснознаменный ордена Александра Невского полк 9-ой гвардейской кавалерийской казачьей Кубанско-Барановичской дважды Краснознаменной орденов Суворова, Кутузова и Богдана Хмельницкого дивизии. Определили меня в звании сержанта помкомвзвода в сабельный эскадрон.

Впереди лежала Трансильвания. И начался глубокий рейд в тыл врага. Собственно говоря, мы вошли в 1-ю гвардейскую конно-механизированную группу генерал-лейтенанта Иссы Александровича Плиева. Всю Венгрию мы прошли, немцы и венгры не ждали и не думали, что мы сегодня здесь, а утром уже через несколько десятков километров под Будапештом. Так как враг нас не ждал, то города мы освобождали четко. Атаковали мы в основном спешившись, но где могли, то и в конном строю наступали, я даже удивлялся. Один город точно брали в конном строю. Мы тогда двигались походной колонной, впереди танки, а потом вся техника осталась позади – ждали заправки, а наша конная колонна пошла вперед. Немцы оставили большой заслон, на машинах были установлены крупнокалиберные пулеметы, а у них был такой городок, типа нашего социалистического городка – стоят многоэтажные домики и за домиками установили машины с пулеметами, чтобы нас задержать. И когда мы оказались где-то за километр до этого городка, немцы открыли шквальный огонь трассирующими пулями, от которых даже поле перед городком покраснело. Весь наш полк бросился врассыпную. Выскакивает начальник штаба полка майор Шакшаев на коне, он был осетином, а они лихие кавалеристы, кричит: «А, испугались казаки трех немцев, понимаешь!» Вернулся куда-то назад, потом смотрим, три «Студебеккера» тянут зенитные пушки прямо по полю, разворачиваются и по этим домикам как начали палить. И тут майор Шакшаев лично возглавил атаку в конном строю, вы представляете, я такого еще не видел, в полку оставались старые казаки, как они рубали этих немцев, красота – те по улице бегут, а они с саблями прямо на них. Я тоже рубанул одного, но к своему стыду зарубить не смог – это трудное дело, моя сабля плашмя по каске хряпнула немца, тот закружился, смотрю, его следующий за мной кавалерист зарубил. Вот такие лихие казаки у нас служили.

Орден Славы III-й степени я получил за уничтожение вражеского бронетранспортера. Мы двигались по Венгрии без больших боев, немцы оставляли заслон, а сами отступали. Шли походной колонной, знамя в развернутом виде впереди колонны, рядом его телохранители, потом штаб полка, за ним головной эскадрон, дальше остальные эскадроны. И мы были в головном эскадроне. На подступах какому-то населенному пункту около дороги стояла двухэтажная мельница, огороженная глухим деревянным частоколом. И только наш взвод вышел на видимость противника, немцы из окон второго этажа открыли шквальный автоматный огонь. Появились у нас убитые и раненые, многие разбежались. Тогда командир эскадрона, мы с ним в кустарнике засели, неподалеку находился лесок, приказал мне взять противотанковую гранату. Объяснил, что они меня прикроют, а я пробегу до этого здания. Я взял гранату, наши ребята как открыли по окнам мельницы автоматные очереди, что я благополучно пробежал все сто метров до здания. Встал, отдышался, прошел немножко вдоль высокого деревянного забора, метров 20, наверное, слышу, как заработал мотор во дворе. Выглянул – а там завелся бронетранспортер, я оттуда скорее в другую сторону, кинулся прямо и повернул налево. Только добежал до угла и смотрю – показывается нос этого бронетранспортера, и тогда я гранату ему прямо в открытый кузов кинул. Это был полицейский бронетранспортер, а не военный, которые были вооружены пушкой или пулеметом, по четыре человека в ряд сидело по обеим сторонам моего бронетранспортера. Сам упал, как только очнулся – вокруг дым, бронетранспортер горит, а на заборе висят куски мяса и кишки. И тут слышу крик: «Ура!» Это наши ребята в атаку пошли. После мельницы мы спустились вниз, там было большое село, подъезжает командир полка, спрашивает: «Где этот бомбардир?» Подводят его ко мне, он вынимает из кармана и вручает мне Орден Славы III-й степени. Потом как-то они смогли приказ на меня оформить именно на этот орден, хотя не всегда представления на награды вышестоящее командование утверждало, бывало, что и другие награды выдавали. И комполка одно сказал: «Спасибо тебе!»

Сильный бой мы приняли в городе Брно в конце апреля 1945-го года. Это был большой промышленный город, начались тяжелые уличные бои, немцы страшно защищали каждый дом. Мы все спешились, коноводы увели лошадей, и в пешем строю атаковали врага. Я освобождал со своим взводом улицу за улицей, из одного многоэтажного дома в другой большой дом перебегали и так далее. А потом мы заскочили в один дом, какой-то огромный, развернули рояль, поставили на него станковый пулемет «Максим» и через окно открыли шквальный огонь по немцам. Перебежали улицу, вошли в какое-то административное здание с длинным коридором, только успели немного пробежать, немцы в соседних домах засели, поливали нас огнем. Я в боковой коридор вбежал с автоматом, а там немецкий офицер стоит. И сейчас помню его лицо. Он выстрелил из пистолета «парабеллум», я потом с этим пистолетом домой демобилизовался, и в бедро левой ноги меня ранил. Я сразу же кинулся в открытую сбоку дверь, которая вела в какой-то кабинет. Он снова выстрелил, и в соседний кабинет забежал, около двери встал и ждет, думает, что я следом забегу, а дверь между кабинетами была застеклена, я выглянул и увидел, что он стоит и смотрит. Ждал меня. Тогда я тихонько поднял автомат и целую очередь во вражеского офицера выпустил. И он присел, забрал у убитого пистолет и вышел из дома, в сапогах кровь хлюпает, командир полка встретил меня и говорит: «Иди срочно в тыл, там разворачивается госпиталь». Это было у меня третье ранение.

За войну я получил девять благодарностей от Верховного Главнокомандующего Иосифа Виссарионовича Сталина. Великая Отечественная война закончилась для меня под Прагой. К тому времени уже Берлин 2 мая 1945-го года пал, и мы на Прагу двигались с открытыми знаменами.

- Как кормили на фронте?

- За границей мы ели сами, все то, что на складах брали – все было наше, полевой кухни не ждали. А во время боев на советской территории нужно выразить благодарность нашим тылам – консервы у нас не сходили из рук, а нам, разведчикам, особенно в Крыму, когда было холодно, выдавали каждый день по 100 грамм спирта, чтобы мы могли согреться. Тушенка была постоянно, так что голода мы не испытывали.

- Вши были?

- Куда без них. Особенно в Крыму заедали, ведь мы несколько месяцев сидели в окопах. Бывало, фуфайку бросишь, а она сама шевелится.

- Трофеи собирали?

- Нет, а зачем нам немецкое добро, у нас своего полно было. И немецким оружием я ни разу не пользовался, свое было хорошее.

- С особистами сталкивались?

- Они нас не трогали – зачем им на передовой показываться?!

- Какое было отношение в войсках к партии, Сталину?

- Только одно – в бой шли «За Родину! За Сталина!» Иосиф Виссарионович не сходил с уст. Победа – это его заслуга, и заслуга нашего народа.

- Как относились в войсках к Иссе Александровичу Плиеву?

- Это был настоящий боевой генерал. В походе всегда свои войска сопровождал. К примеру, по дороге проходит колонна казаков, он обязательно где-то с оркестром стоит, выберет на обочине место, провожает колонну и каждого приветствует. А у нас в каждом эскадроне четыре пулеметные тачанки, две повозки с ПТР – это же сила! Мы едем, ребята с чубами, оркестр играет. Красота! Сабли у всех на боку.

- Как бы вы охарактеризовали венгров как противника?

- А мы их не видели, они нам не помеха были, мы сражались в основном с немцами. Знаю, что когда мы проходили города и села, то венгры своих жен и дочерей подальше от нас прятали. Но мы ни о чем таком и не думали, понимали, что только вперед надо идти, и больше ничего.

- Женщины у вас в части имелись?

- Они служили в хлебопекарнях, прачечных и в медсанбате, так что они находились в тылу. Относились к ним хорошо, ведь они обеспечивали нам заграницей чистое белье и одежду. Сибирь нам как казакам прислала полушубки – так что мы не мерзли, тыл все отдавал фронту.

- Как вас встречало мирное население?

- В Чехословакии нас встречали великолепно. Чехи были просто восхищены нами, и когда проходили по чешскому городу наши войска, невозможно было проехать, прямо с лошадей тянули за ноги, особенно женщины, и каждому кричали: «Наздар! Наздар! Наздар!» Мы чехов считали своими самыми настоящими братьями.

- С власовцами не сталкивались?

- Нет, не довелось.

- Что было самым страшным на войне?

- Я не думал об этом. Наоборот, в голове сидела военная романтика. После крымского «языка» вообще был бесстрашным. Хотя, конечно, в такие моменты, как поиск «языка» или тогда, когда я бронетранспортер уничтожил – сердце билось так гулко, что ужас. Сейчас, может быть, уже не стал бы себя так вести, как тогда на фронте.

- Как бы вы оценили монгольских лошадей?

- Неплохие лошадки, выносливые и неприхотливые. Знаете, когда мы проходили Румынию, то решили взять себе румынских скакунов и зашли в какой-то двор. Только вошли в дом, как с чердака спускается румын. Мы его спрашиваем насчет лошадей, а он тычет нам в лицо бумажкой, в которой дословно было написано следующее: «Справка выдана товарищу румыну в том, что советские солдаты изъяли у него двух лошадей для нужд армии, а еще одна лошадь, сука, за скирдой спряталась». Не стали мы у него последнюю лошадь отбирать, так и воевали на монголках.

Демобилизовался я в 1946-м году по ранению. Работал в райкоме комсомола три года, поднимал молодежь на восстановление народного хозяйства, потом была перспектива попасть в высшую партийную школу, но здоровье не позволило мне, потому что образовалась язва желудка. Ушел на хозяйственную работу, в Крым переехал в 1957-м году с семьей: женой, дочерью и сыном. Здесь долгое время работал в строительной организации ПМК-177, строили инфраструктуру Евпатории, начиная от школы № 1 и заканчивая дворцами культуры в каждом совхозе. Это был большой шаг вперед для нашей страны – мы поднимали культуру в селе и всячески развивали ее. Я горжусь тем, что принял большое участие в развитии Крыма. И гостиницу «Украина» в Евпатории наше ПМК строило. Причем строили почти вручную.