Дымов Василий Андреевич

Родился в 1916 году на Украине, в городе Николаеве. Работал до призыва в ряды ВМФ на шахте начальником участка в Донбассе. В 1938 году был призван в ряды ВМФ. Поступил в Ленинградское военно-морское инженерное училище имени Ф.Э.Дзержинского, которое окончил по ускоренному курсу. Затем служил в должности начальника боевого механической части корабля на Северном флоте. В этом качестве участвовал в Великой Отечественной войне. Участник конвоев PQ-17, БД-5 и других. Был ранен. Награжден орденом Отечественной войны 2-й степени, двумя орденами Красной Звезды, двумя медалями «За боевые заслуги», медалями «За оборону Советского Заполярья» и «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.» После войны служил на Балтийском флоте. Всего прослужил в рядах ВМФ 32 года. Уволился из рядов ВМФ в звании капитана 2-го ранга. В настоящее время — капитан 1-го ранга. Работал учителем физики и математики в школах Таллина (Эстония).

Василий Андреевич, расскажите для начала о вашей жизни до призыва на флот. Вы где родились, где учились?

Я родился на Украине — в городе Николаеве. В 1916 году я там родился. Так что мне сейчас уже 96 лет. Потом Гражданская война была.

Вы этого времени не помните?

Ну что вы! Мне всего четыре года тогда было, когда это началось. Кто же такое помнит?

Кем был ваш отец?

А он министерским работником был.

Голод 20-х годов помните?

А как же? Голод у нас был. Погибали люди. Никто и хоронить их не хоронил. Особенно много в 1921 году умирало, - об этом рассказывала мне моя мать. А в 1930-1933 годах, когда на Украине снова голод начался, у меня отец умер с голоду. Я тогда жил в Донбассе и работал на шахте начальником участка. Мать осталась с детьми. Все они от голода такими опухшими были. Так я их забрал к себе в Донбасс. Вот такой голод Сталин устроил тогда. 10 миллионов погибло людей только на Украине. Но голод ведь был не только на Украине! А в России, а в Поволжье, а везде? Там тоже голод был. Позабирали хлеб, позабирали все, что было. Дошло до того, что нечем было кормить детей. И колхозы пошли тогда же. Горбачев как-то сказал про эти колхозы — что это было государственное крепостное право. Ведь как это было? Если идет бригадир, тебе говорят: иди работай. После этого ты целый день работаешь, на работе тебе выдают какой-то там обед. Приходишь домой — а дома и кушать нечего. Дети спрашивают: «Чего нет кушать?» Когда забирали все у людей, люди эти спрашивали: «Зачем вы берете?» А те, кто этим занимался, говорили: «Сталин сказал, велел все забрать.» А они, бедные люди, жили в землянке. Они спрашивали: «Чем детей нам кормить?» А те и говорили: «Не наше это дело.» А все забрали. И попухли люди с голоду и умерли, все. Было у нас зерна немножко. Так тоже его забрали. Видишь, погибли все у нас. И отец погиб. И соседи погибли. И не хоронил людей никто.

Я и сам хорошо знаю, что такое были эти колхозы, что такое была эта коллективизация. Я, например, полгода работал в колхозе, 300 трудодней получил, а килограмма хлеба не дали. Все под красным флагом на элеватор пошло. А на элеваторе хлеб горел. Такая была тогда жизнь, что все время работаешь, а ничего не получаешь. И сколько людей погибло? Сейчас и Путин, и Медведев сказали, что никто не хочет больше советской власти. Они уже переходят на образ американской жизни: этих фирм, которые делают самолеты, делают качественно и отвечают за качество, а государство людей этим снабжает. Социалистическая экономика же оказалась неэффективной!

А как и когда вы попали на флот?

Понимаешь, я шахтером был. Я был на шахте начальником участка. И поэтому мне давали отсрочку от призыва. И перед войной же, в 1938 году, взяли в армию и направили на Северный флот. И всю войну я пробыл на Северном флоте.

Как только вас призвали на флот, куда вас направили?

Да, меня, поскольку у меня среднего образования не было, послали учиться. Сначала просто матросом я служил. А после меня направили учиться. Я проучился в военно-морском училище и стал офицером. И потом механиком на корабле служил. Должность была у меня такая — начальник боевой механической части корабля. Я и на тральщике, и на любом корабле мог служить. Потом началась война. Я, значит, на корабле служил. Наша работа заключалась в сопровождении конвоев: в Америку и назад. И самое страшное было там — пока мы шли, нас преследовали авиация, торпеды, подводные лодки. Это ужас что было. Горел Мурманск, и все там в городе горело. Такая там война была! А там, кроме того, круглые сутки был день: все время светло было. Такая была там обстановка, что он, бывало, бомбит, бомбит, бомбит, и ты на это уже не обращаешь внимания. Гибель кораблей, гибель людей, - все это уже считалось обычным явлением.

Войну вообще ждали на севере? Я имею в виду в целом обстановку, которая была накануне начала войны...

Да, было такое. Меня, например, сильно смутил день 14-го июня. Чувствовали все офицеры, что будет война. А вот Сталин, видишь, издал 14-го июня сообщение, что пока нападения не будет. Он думал, что Гитлер не сделает нападения, потому что с ним встреча была запланирована. А Гитлер не пошел с ним на встречу: не хотел разговаривать и ответа не дал. А через шесть дней начал войну. Вот великий вождь народов, понимаете ли, а к войне не был готов.

Когда вы до войны служили, проводились ли репрессии в отношении офицерского состава? Допустим, старшего офицерского состава.

Ой, ой, сорок тысяч человек Сталин расстрелял. Все были в Магадане, и на Беломорканале, и в других местах заключения, понимаешь ли. Но Сталин не только офицеров и военных репрессировал. Он и гражданских, инженеров тоже многих репрессировал. Много-много погибло людей тогда. Но это не он, а Ежов всем этим делом руководил. Ежова потом Сталин расстрелял. Маленков потом написал Сталину письмо, что Ежов избивает людей. Тогда Сталин снял его и расстрелял. На Украине потом голод начался. Там 10 миллионов людей погибло. Но это было не только на Украине, а и по всей России. У меня отец, например, умер с голоду, я об этом вам уже сказал. Мать с детьми голодала. Я их в Донбасс взял к себе, где работал на шахте начальником участка. Мать в шахте стала работать, я тоже в шахте работал. Короче говоря, в шахту полезли и работали. Ну поскольку я был начальником участка, мне давали отсрочку. А потом уже забрали все-таки перед войной. Забрали немного матросом послужить. А потом направили учиться. После окончания этого училища я стал офицером. И дослужился до полковника, то есть, до капитана 1-го ранга.

Значит, арестовывали у вас? Были такие случаи?

А как же? 1937-1938 годы - это же самое страшное время было в стране. На Северном флоте, когда я там служил, остались одни матросы да корабли. Почти ни одного офицера не было. Командующего Душенова арестовали, члена Военного Совета Барашина арестовали, начальника политуправления арестовали, начальника подводных лодок Грибоедова арестовали, начальника связи Иващенко арестовали, начальника строительства арестовали. Короче говоря, всех арестовали. А как эти аресты получались? Было это так. Вот арестуют офицера ни за что ни про что и начинают его бить. Я вам рассказываю об этом, как это было на самом деле, потому что знаю об этом. Значит, арестуют его и бьют-бьют-бьют. Он уже не в силах держаться. Он уже называет какого-нибудь офицера, на которого был, может быть, злой или недовольный. Потом этого, значит, который говорит на офицера, расстреливают, а того арестовывают. Арестовывают того — начинают тоже бить. Бьют-бьют, пока тот не даст показания. Ну а если он не дает показания, тогда для этого тройка была: прокурор, секретарь обкома партии и председатель трибунала. Они его в таком случае и судят, понимаешь. Они не смотрят, сколько лет дать ему: десять, пятнадцать или сколько-там. Дают наказание: Колыма. Вот Горбатова, генерала армии, Героя Советского Союза, тоже арестовали так. И он был на Колыме. Уркачи отбирали у него все. Но я потом это узнал. А тогда арестовывали ночью людей и все, и не говорили, куда там этого, допустим, человека забрали. Ежов все это делал. Но тут и Берия был в этом деле замешан. Но Берия-то больше атомной энергией занимался: он атомную энергию вырабатыввал, схемы всякие. А Ежов только выслуживался перед Сталиным. Сталин же дал им, НКВД-шникам, директиву, что в белых перчатках не допрашивать. Они поняли, что надо бить. И бить-бить-бить стали. И сорок тысяч  офицеров репрессировали. Подумать только: Рокоссовский сидел, Королев сидел, Туполев сидел, Петляков сидел, все сидели.

А что было за училище, в котором вы стали учиться?

Было такое морское инженерное училище в Ленинграде. Сейчас его нет уже. Я там учился.

Основной упор на что делался в обучении?

На технику, на двигатели, и на санитарные условия. Разные там вещи проходили. Там разные отделения были: одно, другое, третье. Я двигатели изучал: дизели и разные там вещи.

Хорошо вас готовили, как вы считаете, в этом училище?

Ну у меня хорошо все шло, потому что я работал на шахте, был подготовлен и знал все. Ну и я быстро закончил ускоренном образом. Потому что двигатели были одинаковые: что там, что там, что на шахте, что на кораблях. Занималось с нами человек 15 или 20. Это уже 70 лет прошло и даже больше с того времени.

Много с вами по времени занимались?

Я бы не сказал, что много. В общем, нормально было. Учеба нормальная была.

Начало войны чем вам запомнилось?

Война меня застала на Северном флоте. Я выходил из кабинета начальника политуправления Гришанова. И вдруг он мне вслед и говорит: «Василий Андреевич, вернись! Сейчас будет правительственное сообщение.» Я вернулся и вскоре речь Молотова услышал. Он говорил о том, что началась война. Но война на Севере уже началась не 22-го, а 17-го числа. Тогда немецкие самолеты над нами летали. Наши все в Ваенге находились — месте, где два дома деревянных было. Там я я служил еще матросом, когда только во флот призвался до войны. Такая была там обстановка, что самолеты летали. А потом началась война. Наши истребители, И-15 и И-16, бипланы, «чайки», как их называли, они не догоняли «Юнкерсов». У «Юнгерсов» скорость 500 с лишним была, а у наших - 350. И «Юнкерсы» летали очень низко. И за каждым матросом охотились. 17-го числа они фотографировали наш аэродром, фотографировали нашу базу. Вот уже началась тогда война с немцами. Наши докладывали. А Сталин сказал: «Не трогать — пусть летают!» И когда война началась, они налетели и разбомбили наш новейший эсминец, который стоял в Полярном в Екатерининской бухте. Тогда 100 с лишним людей погибли, да и потонули тоже — вода же холодная на Севере.

А первая бомбежка чем вам запомнилась? Вы это помните?

Как же не помнить? Когда она была, моего товарища убило, а я остался жив. А было так дело. Мы пришли с моря, понимаете ли. А до этого как раз была бомбежка. Немец разбомбил нас, в общем. Город горел. Он же деревянный был. Тушить его бесполезно было. А люди, когда все это началось, бежали в горы: по тропинке да по скалам. Особенно женщины бежали, с детьми своими, с колясками. По такой полосе они шли. А немец спускался на истребителе М-109 на М-110 (я точно не помню) и с пулемета по ним строчил. И мне командир корабля говорит: «Пойди, посмотри, может, кто живой там остался, если требуется помощь - помоги.» Я пошел, посмотрел: там была целая полоса убитых. И ребенок сбоку лежал. Его мать была убита и была вся в крови. Я сказал матросам: «Возьмите ребенка и отвезите в бухту.» Ну а мать что? Мать уже убитая была. И только после этого вернулись мы на корабль, как на нас опять был произведен налет. А там как раз канава рядом была такая. Я туда упал и стал кричать старшине, который там был: «Ложись!» А он не успел лечь, и его осколком задело. Когда все закончилось, я поднялся. Смотрю: а он уже мертвый. Но время было такое, что потом мы на потери как-то уже и не смотрели. Потери были, особенно когда шли в Америку или куда-то. Это ж вы представляете, что было? 15 торпедоносцев в 50 метрах летели над нами и сбрасывали на нас торпеды. А нас шла целая армада. 50 кораблей-либерти шли с транспортами: везли танки, самолеты, которые давали нам американцы. Даже масло давали! А от нас нефть шла. Так что шел туда в Америку и обратно беспрерывный такой поток. И особенно сильные бои с немцами были в районе Рейкявика и туда-сюда к норвежским берегам. Тут уже хворь одна была. Наши стреляют, он бомбит. Подводная акустика докладывает: слышу — подводная лодка. Наши корабли разворачиваются и отходят. Тогда же нельзя было останавливаться. Это страх и ужас был один, что тогда на море творилось. Но я был молодой тогда, 25 лет было всего. Что там было со мной? Переживал, боялся. Потом мне как-то пришлось с группой офицеров попасть на прием к президенту Америки Рузвельту. Так он все нас через переводчика спрашивал: «Где больше всего немец нападает? Сколько потеряли людей? Где немцы больше всего бомбит?» Немец все время нас бомбил, преследовал. Ну а подводными лодками он начинал нас преследовать почти что от самой Америки. Преследовал все время. Ну акустики, конечно, докладывали об этом. Но нам еще не так страшно было. Ведь мы шли на тральщике. Немцы сбрасывали бомбы в основном на транспорта, а мы им были не так нужны. Ну сбрасывали, конечно, глубинные бомбы, отгоняли корабли. Но это было еще терпимо. Бывало в пути, что то один, то два корабля потеряем. А вот когда Рейкявик проплывали, тот тут уже самолеты с норвежской базы, да и шведских баз один за одним летали нас бомбить. Было так: один улетает, другой налетает, бомбы сбрасываются все время. Конвой был большой: 50 транспортов. И конвой Р-17 тоже был большой. Но из 37 кораблей, барж с этого конвоя пришло только семь в Архангельск.

Вот вы участвовали во многих морских конвоях. Расскажите поподробнее, как организовывалось это конвоирование.

Ну как организовывалось? Наши все корабли военные шли конвоем, а подводные лодки, значит, охраняли этот конвой. Но у нас охранение было очень слабое. У нас не было авианосцев, у нас не было крейсеров ПВО. У нас, помню, были крейсер «Баку», миноносец «Урицкий» и другие. Но «Баку» пришел с Дальнего Востока. И еще пришли.... Они через Северный полюс к нам пришли. Трудно было льды пробивать, но все-таки пришли. А то шли через Америку. Война есть война, ничего не поделаешь. А так у нас мелкий флот был, короче говоря. Ну и Рузвельт, когда мы попали к нему на прием в 1943 году, спрашивал нас: сколько потеряли людей, сколько погибло кораблей, какая техника погибла? Мы там стояли. А с нами был матрос-переводчик. Через него мы сказали Рузвельту: столько-то и столько-то. Он тогда спросил нас: «Чем вам помочь?» Мы попросили его помочь с зенитными средствами. Рузвельт сказал: «Хорошо.» И он дал нам тогда крейсер ПВО, на котором было 90 пушек. Вот это дело было уже другое. И когда шли с этим крейсером, немцы как-то по-другому летели. Немцев сбивают. Один немец, когда его сбивают, кричит, падает, без парашюта, а другой немец падает с парашютом. Никто их не брал у нас в плен уже. Считали: ну падает — дак пусть падает. Вода холодная, ну и поймет, каково на нас идти. Ну а потом уже торпедоносцы в 50 метров торпеды начали на нас сбрасывать. Смотришь: наши транспорта только так разламываются, люди и на одной половине, и на другой половине, танки и самолеты, которые были в трюмах разобранные, все это шло ко дну. Через некоторое время немцы опять нападают, и корабль опять разваливается. А мы по бокам шли, справа и слева, и охраняли эти транспорта. И впереди тральщики шли. Так что немцы бросали все время бомбы на нас. Ну а куда нам было деться? Куда было уйти от этих торпедоносцев, которые летят прямо в кучу? Куда было уйти от них? Они же быстро шли. А корабль не так же быстро шел.

Сопровождение транспортов вообще большое было?

Американцы и наши старались давать сопровождение большое. Тральщики шли по бокам и отгоняли подводные лодки. Но не так страшны были они, как самолеты.

А самолеты сопровождали вас?

А аэродромов же не было. А Ю-87 шли прямо перпендикулярно и бросали бомбы. А куда ты денешься в такой ситуации? Тут уже все видишь: на один корабль бомба попала, на другой попала, на третий попала. И так все время было.

Грузы какие вы в основном сопровождали?

С Америки шли танки, самолеты, масло, продукты. От нас шли нефть, дрова, они были хорошие, лес был хороший. Но я ж не знал этого, потому что все это было накрыто. Короче говоря, было так: мы давали им, они нам, ну менялись. Но меня это тогда не интересовало.

В ваш корабль были попадания?

Да нет, немец старался в транспорта попадать, а не в охранение. На тральщики, которые танки везли и прочие грузы, он старался попадать. Но однажды был случай такого попадания. Это было тогда, когда я шел с кораблем на Новую Землю, - мы тогда везли груз «Марину Раскову», большой такой транспорт, на котором и оружие, и продовольствие были. Вдруг акустик нам говорит: «Вижу подводную лодку: она такая-то такая-о. Ждите, сейчас подводная лодка будет атаковать.» Не прошло полчаса или около часа после этого, тогда уже мы подходили к Новой земле, как вдруг стала подплывать подводная лодка. Заметили ее мы в перископ. Эта подлодка хотела торпедировать не наш тральщик, им это не интересно было, а большой корабль, который с грузом шел. Ну а наш капитан подставил свой тральщик . Ну и попала торпеда в нас. И все, кто были на палубе, все оказались в воде. Этим нашим командиром тральщика был капитан 1-го ранга Филиппов. Ему ноги перебило. Он крикнул раза два в воде и утонул. Я был молодой, плавал хорошо. А Дианов, начальник базы, послал торпедные катера. Они приплыли, нас оттуда, значит, с воды, вытаскивали, давали выпить, а потом растирали. Ну и я после этого целый месяц отлежался в госпитале. Все-таки вода холодная. У меня после того были белые руки и белый нос. Но спасли. Потом после госпиталя опять попал на корабль. Ну и всю войну я так служил начальником механической части корабля.

Кстати, Василий Андреевич, расскажите о том, как вы попали на встречу к Рузвельту.

А там вот что получилось. Вместо меня должен был идти в Америку на встречу с Рузвельтом судовой механик Дроздов. Но он вышел на палубу, сказал ой-ой-ой, и заболел. Тут некогда было решать, кого бы взять в эту Америку. Но он струсил на самом деле. У него были жена и трое детей. И он испугался, что погибнет. Заменили его на меня. А с ним разбирались. Потом признали, что вроде заболел он. Ну и вызвали после этого меня. Я с одним полотенцем побежал. Ну и мне сказали, что я должен лететь по одному делу. А отказываться нельзя было. Разве можно в военное время было отказываться? Трибунал бы мне сразу же был. Мне прямо сказали: «Иди и все! Иначе под трибунал пойдешь!» Ни от чего отказываться было нельзя. Но там, на войне, я уже не считался с потерями. Думал только о том, как бы спастись. Вроде на тебя этот летит самолет, который бомбы сбрасывает, - этот сволочь Ю-87 всегда вертикально шел и сыпал бомбами. И тебе кажется, что на тебя это все идет. Ну какая бомба попадет на тебя? Тебе кажется, что вроде на тебя она идет. Ну падает мимо. Это - хорошо. А если около тебя бомба упадет, тебя сметет сразу в море. В море, значит, попадешь. Ну сколько ты там пробудешь? Там холодная вода была, это в Баренцевом-то море. Даже очень холодная: там четыре градуса температура. Поэтому сразу, как в воду ты попадал, у тебя руки белели.

Стало быть, вас отобрали для встречи с Рузвельтом. Что было дальше? Что в Америке запомнилось?

Да ничего особенного. Ну а что эта Америка? Ведь мы часто приходили в этот Рейкявик, а это — рядом с Америкой. Ну что я там видел? Видел ледяную гору. А так больше стояли мы в порту: там, бывало, заправишься, и идешь дальше. А потом в пути нас начинали качать страшные волны. Это было выше Америки, чуть ли не с границе с Канадой. Ну и со встречей с Рузвельтом было то же самое. Отобрали нас пять человек моряков. Сообщили, что должны лететь по заданию. А куда и зачем мы должны были лететь, нам этого не сказали. На самолете прилетели мы в Вашингтон. Когда прилетели, офицеры подъехали на машине. Они нас забрали и подвезли к калитке. Я определил, что вроде это Белый дом: видел по рисункам его. Ну нас туда и привели. Часовой встретился. Пошли дальше через овальные такие помещения. Прошли, значит, после этого еще подальше. Еще одни часовые нам встретились. Потом зашли в какую-то комнату. Смотрю: сидит в коляске худощавый человек. Я понял, что это Рузвельт: по фотографиям я вспомнил его. Сидит, значит, Рузвельт, а сбоку два негра у него стоят. Он сказал по-русски нам только «здравствуйте.» А потом начал по-английски с нами говорить. Ну и он спросил нас, где были самые страшные бои. Наш переводчик ему сказал, что самые страшные бои были там, где находится остров Медвежий - вдоль норвежских берегов, потому что там и авиация, торпедоносцы, и подводные лодки были. Там ведь и правда были просто у нас страшные потери! Он сказал: «Ну хорошо, я вам помогу.» И вот после этого дал крейсер ПВО. Потом еще дал один линкор. Так что помогала нам Америка. Ну а Черчилл видишь, что сделал? Черчилль не любил Советский Союз. Когда шел конвой PQ-17, там очень много транспортов везли. Там было и масло, и танки, и хорошие самолеты «Кобра», которые были прекрасными машинами. И когда этот Черчилль услышал, что немцы выпускают «Тирпиц», большой линейный корабль, который разгромил бы сразу английские корабли, он приказал своим военным кораблям оставить конвой и вернуться домой. Сказал: а транспорта пусть одни идут. Они пошли, и подводные лодки их раз — и атаковали. И из 37 кораблей только семь дошли до Архангельска. И сейчас там возле острова в Баренцевом море лежит один корабль с маслом. Вот не знаю, подняли или не подняли его теперь со дна.

А так никаких впечатлений не осталось от этой встречи. Я минут 20 постоял всего там. Потом вышли и улетели. Мне это не интересно было: мы думали о том, как бы спастись... Ну и потом была дана команда: «Готовиться и пошли!» Помню, что Рузвельт, что самое главное, спросил: «Где немец больше всего атакует конвой?» Мы сказали, что от Рейкявика до Норвегии. А там ужас что творилось, вот именно там.

Вас вообще часто подводные лодки атаковали?

А как же? Беспрерывно атаковали. Боже мой! Но мы их тоже били, тоже топили немецкие подводные лодки. Но они, правда, старались топить не нас, а транспорта. Их такие военные корабли не интересовали. Их больше транспорта интересовали. Но бросали против нас такие глубинные бомбы. Особенно мы потеряли много подводных лодок. До 16 штук потеряли. На каждой подводной лодке по 70 — по 100 человек. Вот такие подводники, как Фисанович, и многие другие там погибли. Много погибло! Что там и говорить. А с Фисановичем мы вообще-то друзья были. Он на 172-й подводной лодке служил. Смелый был товарищ. Сивко, помню, тоже такой был. Но он был в морской пехоте. Я лично его знал. Я же написал про него стихи. У меня недавно была журналистка. Я ей и отдал их. Вы читали их в конце статьи? Это статья обо мне в «Комсомольской правде» была опубликована. Заканчивались мои стихи о Сивко так: «Так на флоте повелось/ За отчизну милую / Не щадить себя в бою / С вражескою силою.» Эти строчки и в статье были приведены. Сивко с моря был взят. То есть, его взяли с учебного отряда с Соловков. Стихотворение о нем я большое написал. Но отдал, говорю вам, той журналистке. Но у меня, честно говоря, много стихотворений в 1942 году о Сивко было написано. Я писал стихи еще с 1940 года. А Сивко потом так погиб. Значит, когда командира убили, их отряд стал отступать. Патронов не хватало. И тогда Сивко стал во весь рост и зажал две лимонки-гранаты Ф-1. Немцы ему стали кричать: «Рус, сдавайс.» Они их Подпустили вплотную. А потом Сивко сказал: «Рус не сдается!» И взорвал эти гранаты. И их побил, и сам был побит. Так он погиб.

А что еще вы о Сивко можете сказать?

Ну я могу о нем сказать то, что раньше он был матросом. Он был уже на подводной лодке специалистом. Он ведь закончил учебный отряд - объединенную такую школу. Закончил школу, и его после этого взяли на флот как специалиста. А в то время было и такое, что снимали людей с кораблей, с подлодок и посылали на сухопутный фронт. И он пошел в бой.

А с чем было связано это снятие людей с кораблей, вы не знаете?

А связано было с тем, что немцы вот-вот уже подходили к Мурманску. А если бы они заняли Мурманск, то весь флот пропал бы. Артиллерия бы осталась в тылу, - она же в Полярном была. Но Мурманск бомбили, он горел, и все. Только они не хотели бомбить верх Мурманска, где там суда ремонтировались. Гитлер сказал: «Оставьте для ремонта!» А то все бы разбомбили. Страшно было на все это смотреть: все горело.

После 1944 года боев как таковых не было у вас?

Еще были. Мы уже были на территории Норвегии тогда.

А как норвежское население встречало вас? Каким было его отношение к вам?

Население нас хорошо встречало. И я еще встречался с нашими ребятами, которых забрасывали в Норвегию в тыл как наших агентов. Мы же тут, на Севере, обучали их. И они, когда их выбрасывали в Северную Норвегию, давали против немцев сведения, где немцы находятся, где их аэродромы, где их самолеты. В общем, они выходили на связь и сообщали, что и как. Но это уже было дело разведки, так сказать. А норвежцы к нам относились очень хорошо. Вот финны — плохо. Видел я этих норвежцев так что. Люди как люди. Но я ж их языка не знал.

С подводниками общались?

Так мы вместе с ними в Полярном стояли.  У нас же на причале стояли подводные лодки — вот «Щук» эти. Так что, конечно, общались. Но мы, я говорю, много подлодок в Баренцевом море потеряли. 16 штук подлодок потонули! И до сих пор они там в море лежат. Там же глубина на километры растянута. Кто их достанет? Но я бы не сказал, что подлодки немцев были сильнее наших. Их побольше было.  Наши тоже сбивали. Вот Маринеско потопил судно. Наши также прорывались через минные поля. Через сети прорывались. Это было в Балтийском море. Ну а Северном флоте не поставить было ничего. Надо было идти в воевать Норвегию. Но топили там наши подлодки немецкие корабли.

Кого-нибудь из высшего командования встречали?

Встречал командующего флотом Головко, видел Кузнецова. Головко я видел, когда он выступал. А Кузнецова видел на совещании. Так же, как вас вижу, так и его видел. Но потом Головко поменяли на Дроздова у нас. А с английским министром иностранных дел Идена за ручку здоровался. Но он, конечно, не со мной персонально здоровался. А дело так было. Он в 1942 году пришел на крейсер из Англии в Мурманск. И нас, офицеров, выстроили для встречи с ним. Он сошел с крейсера, к каждому офицеру подошел, поздоровался, потом сел на машину и уехал на вокзал. Нам вокзале там уже поезд стоял, который уже отвез его в Москву. А сзади на платформе четыре орудия зенитных стояло, они его охраняли. Там в Вологде немцы побомбили немного их. Ну и Рузвельта, конечно, видел. Ну а Рузвельт что? Только спросил нас тогда, на встрече: «Девочки дали вам доллары?» Но я не придаю никакого значения этому. Прошло 70 лет с этого времени. Кого это интересует? И и мне не так интересно: ну посмотрели Америку — посмотрели, и все.

Что за корабль был, на котором вы ходили?

У нас сначала тральщик был, а потом был эсминец «Куйбышев».

На вашем корабле сколько человек было?

Где-то 60 человек. Но это смотря какой корабль. Если эсминец (я ж и на эсминце был), то человек больше было, если тральщик — то, значит, меньше. Во время войны было так: куда пошлют, туда и пойдешь.

Какие были ваши обязанности на корабле?

Я был механик. Моя задача была в том, чтобы корабль шел, чтоб работали у него двигатели.

А вооружение какое было у него, у вашего тральщика?

Ну пушки были у нас на корабле. Но пушки не какие-то были особенные, - просто были 45-миллиметровые орудия. На других кораблях были и 85-миллиметровые пушки. Ну по самолетам эти наши зенитки били в основном. Пулеметы там же крупнокалиберные были.

Случалось такое, что подбивали?

Ну было такое, что сбивали. Например, такой случай был. Немец допустил наши корабли,  наш караван, до города Беломорска. А потом прислал свои четырехмоторные самолеты «Юнкерсы». Вот тут он с высоты бросал торпеды в наш конвой. Но поскольку он ошибся, торпеды не могли в нас попасть, получилось так, что он  только один наш транспорт подбил. Но наши сбили один самолет и в Архангельске поставили, чтобы люди смотрели его, этот самолет. Немец часто в районе Диксона, в районе Новой земли на нас сбрасывал торпеды. Я должен сказать, что у нас плохое было тогда вооружение. И он тогда очень издевался над нами.

То есть, преимущество было на стороне немцев?

Ой, да у них полное было над нами преимущество. Наши самолеты не доставали их самолеты. Ну что там Сафонов наш сбил? Он случайно сбил немецкий самолет. Да и то он сбил Хейнкель-111 на американском «томагавке» реактивным снарядом: случайно попал и сбил. Хейнкель после этого упал в воду. Ну а я Сафонова лично знал. А познакомились мы с ним в столовой. Он тогда рядовой был еще. Это он стал командиром полка уже потом. И сам погиб. Это происходило прямо на моих глазах. Конвой шел тогда с Америки. Немцы выпустили 50 самолетов, а мы выпустили только четыре. Сафонов два самолета сбил, пошел на третий, а в это время Мессершмитт с облаков выскочил , ударил по нему, и он в океан упал. В Ваенге наши самолеты стояли. Но там что самолетов было? Ну 30-40 самолетов там у нас было всего. А уже потом англичане нам дали Харикейны. Но эти их самолеты были самая настоящая чепуха! Знаешь, почему? Потому что немецкий Мессершмитт-109 их сбивал запросто. Эти англичане давали нам эти «Харрикейны» за золото. Стали мы их просить у них другие хорошие самолеты, которые они производили. Так Черчилль их не давал. А Рузвельт дал нам «Кобры». Хорошие были самолеты, но у них с подшипниками было что-то плохо. Мы сказали, они переделали их, и потом уже нас ими начали снабжать. И потом и Покрышкин, и Кожедуб начали уже на этих самолетах бить Мессершмиттов. Очень хорошие были эти самолеты — аэрокобры. Рузвельт был человек порядочный. Особенно нам помогли американцы Гарриман и Гопкинск.  Они поехали и доложил, что надо помочь России. И Рузвельт помогал. И самолетов много дал, и танков тоже много дал. А Черчилль давал все, что ему не нужно было. Мы дали 80 почти тонн золота. Но это золото почти утонуло в пути на корабле. Но его часть достали, а часть так и лежит на дне в Баренцевом море.

Были ли вы ранены во время войны?

Ранен я был. Осколком задело меня. Бомбежка тогда была. Во время бомбежки отскочил кусок снаряда, попал в меня и выскочил. Лежал после этого я почти два месяца в госпитале. Заросло и все. Но отметины и сейчас остались. Госпиталь, где я лежал, был в Полярном. Умирали в госпитале. Но там это считалось обычным явлением. Умер-умер, жив-жив. Матросов вообще-то много погибло на сухопутном фронте. Автоматов не было у них. У немцев автомат, а у нас винтовка, трехлинейка, да и то — этого не хватало.

Как у вас общение с союзниками проходило? Вы вообще общались с ними?

Да все время общались. Ну как же? В одном клубе все проводили время. Они к нам ходили, мы к ним ходили. Ну и так это четыре года продолжалось. Один, помню, человек с американского корабля пришел. Мы через переводчика по английски ему говорим: бомбили? Он говорит: «Ой, бомбыл-л...» Оказывается, это был украинец, который живет в Америке. Он американским украинцем, короче говоря, оказался. Когда-то ушел с России в Америку. Вот он нам и сказал: «Ох и бомбыл». А американцев нам посылали в основном тех, которые жили до войны еще в России, а потом тогда же, до войны, переехали жить туда. И канадцы тоже у нас были. Но были и просто американцы, и были и негры. В Америке же совсем разные люди живут.

С кем проще было общаться: с англичанами или американцами?

С американцами. Англичане высокомерные были такие. Там клуб был у них. И они больше в этом клубе пили. И требовали, чтоб им побольше проституток давали. Требовали, чтоб были публичные дома. Но мы им сказали, что у нас нет публичных домов. Американцы были попроще, конечно. И Сталин больше уважал американцев, чем англичан.

Кстати, сегодня поговаривают, что публичные дома в Мурманске неофициально все же были...

Конечно ж, что-то такое было. Но это ж не официально было. Может, и было. Может, некоторые девчата соглашались, которые голодные были, или просто им говорили: иди! Англичане высокомерные были.

Голод испытывали на Севере во время войны?

Голода не было. У нас мало было людей. И побили много людей. Поэтому голода не было. Давали кушать, да и все. Правда, вот когда немец хотел отрезать через Кандалакшу железнодорожный путь, вот тогда мы голодали. Тогда проложили путь через Белое море. Вот поголодали сколько-то.

На вашем корабле такое было, что людей снимали и отправляли на сушу?

И у нас было такое. С кораблей снимали людей, создавали бригады морской пехоты, и туда их направляли. С наших кораблей тоже брали в морскую пехоту. Много хороших ребят туда забирали. И посылали уже эти бригады под Сталинград. Они там как раз и воевали хорошо, эта морская пехота-то. Не зря же пишут, что морская пехота проявила себя лучше всех. За ней и солдаты шли в бой. И все вместе шли в бой. За четыре года у нас несколько бригад создано было на Севере. Ведь когда немцы по Западу шли сюда до Полярного, сухопутные войска состояли только из колхозников, которые стрелять еще не умели и у которых винтовок не было. Надо же было его, колхозника-то, научить, чтоб он брал правильно винтовку. А то он стреляет, понимаешь, куда-нибудь. А вот матросов когда пустили, они как пошли, и тогда и солдаты за ними пошли. Тогда и немцы остановились, и матросы не пустили их в Мурманск. А тогда уже немцам осталось 40 километров до Мурманска идти.

Случаи трусости, паники встречались на корабле?

Да нет, тогда такого на кораблях вообще не могло быть. Там уже люди были проверенные. Каждый знал, что он не продаст. Ведь тогда всем было ясно только одно: если что-нибудь случится — тогда все погибнут. Каждый подводник знал: если подводную лодку подобьют, то все 100 человек пойдут на дно. Что интересно: Черчилль же приказал уничтожить подводную лодку Фисановича. И все погибли. Уже боевые действия тогда закончились. Эта была трофейная итальянская новая подводная лодка, которая нам досталось. От нас выбрали 100 наших лучших мастеров на подводных лодках, и взяли ее сопровождать. Англичане сказали нам: «Идти только этой трассой и этим курсом домой!» И вот, когда Фисанович поплыл по этой трассе, англичане пустили бомбардировщики и потопили подводную лодку. Только сейчас англичане рассекретили, сказали, что это ихний бомбардировщик потопил нашу подводную лодку, когда Черчилль им приказал. И еще говорят: «Как бы он, Черчилль, смотрел бы в глаза Сталину, что потопил подводную лодку и людей?» Фисанович всю войну провоевал, несколько кораблей уничтожил. Он приходил в бухту немецкую, и его уже немецкие посты что-то по-немецки спрашивали. А он по-немецки отвечал. Он знал хорошо немецкий язык. И отвечал что-то, или матом просто посылал. И еще как-то. А так пускал торпеды, топил что-то у немцев и назад возвращался. И англичане его погубили. Я его тоже знал. Как же я не знал? Мы все в одной столовой кушали. Он был моим другом.

Как вас награждали на флоте?

Там же на корабле награждает всех командир. И я тоже был награжден.

А какими наградами вы были отмечены?

У меня два ордена Отечественной войны и два ордена Красной Звезды. Есть у меня еще 20 медалей, в том числе две медали «За боевые заслуги», кроме этого. Но я все награды отдал сыну в Петербург. Сейчас ведь в Эстонии не разрешают носить этого: ни форму военную нельзя носить, ни медалей этих с орденами...

За что вы были этими орденами награждены, помните?

За бои, за охрану, за конвой это все нам давали. Мы ж не с винтовкой на поле боя стреляли, чтобы можно было нас за что-то конкретное награждать. У нас было так. Вот идет, к примеру, корабль. Если корабль идет хорошо, стреляет хорошо, значит, командир знает, как всех награждать.

Более высокими наградами награждали кого-нибудь? Скажем, героя кому-то давали?

Кому-то давали героя, но я этого даже сейчас и не помню.

Об особистах что можете рассказать? Они какую-то работу выполняли на вашем корабле?

А я их не знал. Они все под чужими фамилиями были у нас. То есть, вместе с нами они в Америку шли под чужими фамилиями. Они предохраняли у нас всех, чтобы не было измены родине: Потому что если бы в случае чего в Америке кто-то остался, было бы стыдно. Так что они были под чужими фамилиями и шли как военные офицеры. Никто не знал, кто особист, а кто не особист. Они были как настоящие офицеры у нас на корабле.

Какую-то подписку давали, когда отправлялись в Америку?

Какую подписку давали? Не давали ничего. Предупреждали, нас, конечно, что надо беречь себя, чтобы не было измены, что надо не отлучаться от группы и быть всем вместе. Вот, например, когда мы встречались с Рузвельтом, девочки дали нам доллары. Ну куда мы их подевали? Мы не пошли какие-то там костюмы покупать. Нас это не интересовало. А пошли и купили тушёнки и рома.

Как вообще во время войны кормили вас?

Ну в войну нас кормили так, что жить на это можно было. Но вы знаете, что трудно было и на сухопутном фронте, и особенно после того, как наши бадаевские склады немцы разбили в Ленинграде. Кормили нас, конечно, по особой норме. Давали первое, второе, котлеты, там еще что-то. Но обычно консервы давали. Но не очень так кормили нас. Не было такого, чтоб наедались мы. А вот тушонка американская помогала нам. Но мы, честно говорю, не особенно о том думали. Думали о том, как вернуться бы домой живыми. Меня не интересовала ни еда, ни Америка, ничего это не интересовало тогда. Ни Рейкявик, ни горы не интересовали меня. Ведь мы как только выходили из порта, так эти большие волны начинались. Если бы вы видели океанские волны! От них нас в стороны бросало. И нас в это время бомбили. Некоторые американцы, когда видели, что их бомбят, делали себе специальные уколы, чтобы умереть сонными, - это когда их торпедировали. Лучше умереть сонными, - - считали они. Такие волны океанские поднимались, что это был ужас один.

Сто грамм полагалось принимать?

Знаете, когда стоишь на посту и следишь за приборами, нельзя быть выпившим. А давали нам сто грамм, когда мы приходили домой и когда уже не на посту находились. Вот тогда давали нам по сто грамм. И поросенка могли зарезать и дать к этим сто граммам. А когда в боевом походе находились, никаких сто грамм не было положено. Потому что ясно было одно: смотри за приборами. Кто торпедист,  кто связист, а кто акустик - каждый занимался своим делом. Ведь акустик за многое на корабле отвечает, он же должен докладывать, где слышит шум подводной лодки, в каком направлении слышит, и пеленг давать. И командир корабля уже, получая от него сигналы, старался маневрировать: в какую сторону идти. Тральщик не просто так уходил от торпеды. И если этот акустик будет выпившим, что же получится тогда? А вот когда возвращались из походов, тогда можно было и по сто грамм принять.

Окончание войны чем вам запомнилось?

Окончание войны запомнилось тем, что кричали все «ура». На Северном флоте мы все были.

Войну в каком звании окончили?

Я, по-моему, капитан-лейтенантом уже был тогда.

Во время войны служили ли у вас юнги на корабле?

Нет, юнг не было, - на военных кораблях их не было. А зачем же они были нам нужны?  На такие корабли, как наш, старались брать только одних специалистов. Все лишнее убирали. Юнги были до войны и после войны. А на кораблях во время войны их не было. Они же не специалисты были. Зачем же нам нужны были лишние потери? Нам они были не нужны. Так что брали только специалистов.

Нацмены были у вас?

На корабле были кто угодно. И украинцы, и грузины у нас были. Там уже не обращали на это внимания, - лишь бы ты был хороший специалист. Ну что вы! 15 наций было в республике. Брали по грамотности, по специальности. В команду меня ж так же набирали. Интересовались тем, как я учился, как я сдавал экзамены, как я знал свою специальность. Там, на корабле, украинцев очень много было, грузин много было, армян тоже было много.

Как складывались отношения с личным составом на корабле?

Нормально складывались. Матросы - они дружные были. Но на корабле же не было и не могло быть ничего такого. Потому что от каждого зависела судьба корабля. И командир говорил: «Если ты что-то не то сделаешь — значит, все погибнем.» На подводной лодке было то же самое: ты там должен аккуратно выполнять свои обязанности, кем бы ты ни был. Иначе можно погибнуть. Там так: если гибнут, то все гибнут. Там же глубины на километры растягивались.

Были случаи, когда специалисты не справлялись с обязанностями?

Этого не было. Не дай Бог! Что вы! Моторы должны были у нас все время работать в боевой обстановке. Это не допускалось, чтобы кто-то не справлялся.

Поломки случались?

Бывали, но их на ходу быстро исправляли. Бывало, понимаете, такое, что заливало нас сверху водой, что попадало туда, в корабль, сколько-то воды, но потом быстро выкачивали и удаляли все, что попадало.

Политработники на корабле были?

Политработники были. Но политработники — они, кроме того, были и просто офицеры. Они, политработники, были также офицерами. Это было как у летчиков — он и политработник был, он и летал на самолетах. У нас же все специалисты были. Поэтому политработник мог заменить у нас командира. В общем, взаимозаменяемость была там у нас.  Ну а так что политработники? Комиссар нам читал сводки с фронтов. А читал он сводки такие, что то тот сдали город, то — этот сдали. Потом перестали мы этими сводками интересоваться: что это мы все сдаем-сдаем-сдаем наши города?

Отношения с комиссаром хорошие были у вас?

Да что там? Хорошо все было. Комиссар старый был, с ним нормально все было. Все-таки старший офицер был. Звание его было батальонный комиссар по-моему.

Жили в каких условиях во время войны?

Когда в походе, то, конечно, в каютах. А когда стояли, мне комнату выделяли как холостяку, и там я, значит, жил.

Вы лично чем были вооружены?

Ну винтовка была. Че это за оружие-то было? А потом стали ППШ давать. Но мне не приходилось на корабле его применять. Пистолет был ТТ у меня.

Одевали вас как?

Ну как обычно. Китель и все остальное, что полагалось. Тепло в обмундировании было, нормально.

Случаев обморожения не было у вас? Все-таки на Севере холодно...

Когда под Новой землей в воду попал, то побелел. Но спасли меня, все нормально. Вода холодная была там, всего 4 градуса. А тогда, к тому же, особенно сильные шторма были, когда холодные такие волны ходили. Все это я пережил.

Круглосуточные дни и ночи как-то влияли на вас в войну на Севере?

В начале то, что круглые сутки был день, а потом ночь, влияло, а потом уже я не обращал внимания на это, уже привык. У нас было так, что кто шторы вешал днем, чтобы спать, а кто просто привык: пришел, сел, заснул. Ну а так что были эти день и ночь в Североморске? Если это ночь, так это была настоящая ночь-ночь-ночь. Бывало, идешь и руки вперед выставляешь, чтоб не упасть. А потом все время был день-день-день.

Каким было отношение к Сталину во время войны?

Плохо к Сталину относились. Вы же, наверное, читали Жукова. Ведь Жуков ему прямо говорил, как надо поступать, а он другое утверждал. Неважно к нему относились. То, что он зажимал крепко директоров заводов, чтоб давали-давали, это, конечно, было. Видишь, Жуков Василевский сказали уже ему другое, сказали, как надо было окружить Паулюса. А что можно было еще другое предложить? А он стоял на своем. Вот Жуков, Малиновский, Василевский, - вот это полководцы были. А он что? Гитлер, видите, его обманул. Самолеты летали по Западному фронту, все самолеты наши сфотографировали, а он — молчок. Потом вся куча ихних самолетов на нас налетела. И немец за одну ночь 1200 наших самолетов уничтожил. Командующий ВВС Западного фронта застрелился после этого. И немцы гуляли. Не было у нас самолетов. Танков у нас было немного. Они, правда, устарели. Но они были разбросаны, в каждой роте. А у немцев танковые армии целые были. И что же? У нас десять танков, а он пускает тысячу танков. И они шли свободно по нашей территории. И дошли до Волги, до Кавказа дошли.

В партию во время войны вступили?

Да. Ну а как по-другому? Комиссар сказал: «Подавай заявление!» Я комсомолец был. Подал заявление, и меня приняли в партию. Перед этим кандидатом немножко побыл, а потом в партию вступил. И сейчас партийный билет сохранился. А сейчас куда его девать? Это никому не нужно. Нет той страны, в которой это было нужно. А в партию я вступил примерно в 1942 году.

Всегда ли верили в победу?

Я надеялся на это. Только я удивлялся, почему так долго это все тянется. Мы же раньше пели песни, что воевать будем на территории врага. Была даже песня, в которой слова были такие: «Полетит самолет, застрочит пулемет, загрохочут железные танки...» И я, конечно, был страшно удивлен, когда война началась, что у нас такая отсталая техника. Самолеты никуда не годились. Танки были уже старые. А когда стали выпускать танки Т-34, то это уже хорошие были машины. Правда, Катуков сказал, что для того, чтобы с них стрелять было получше, надо поставить пушку посильнее — 85. И поставили. И сказал, что на танк КВ нужно больше пушку поставить. Потому что раньше что на Т-34, что на КВ — одинаковые пушки стояли. А КВ тяжелый был танк, он ломал мосты. А когда пушку КВ поставили, он и «Тигров» стал бить, и «Фердинандов» тоже стал бить... Ну потом и Америка дала нам 14 тысяч танков. А самолетов сколько дала! Но это было потом.

Из вашей семьи кто-нибудь воевал еще, кроме вас?

Все погибли. И брат погиб, и все погибли. Три человека погибли. Дядя тоже погиб. Но тогда с каждой семьи погибало. Я один остался из семьи в живых.

Поддерживали связь после войны с теми, кто с вами воевал на корабле?

Поддерживали. Но поумирало тоже много людей — ведь с этих событий столько много времени прошло. Им тогда было по 20 - по 30 лет. А уже прошло 70 лет. Поддерживал связь. А как же? С хорошими друзьями связь поддерживали, ездили друг к другу. А потом стали слышать только одно: умер, умер, умер...

Ездили после войны в Мурманск на места, где воевали?

Ездил, конечно, в Мурманск после войны. Помню, на подводную лодку смотрел, на которой Фисанович воевал. Там эта лодка выставлена. Там и Сафонову, и Фисановичу памятник стоит.

После войны вы на Северном флоте служили?

Нет, перевели меня на Балтийский флот. Служил я в Калининграде. Уволился я в запас капитаном 2-го ранга. Последняя моя должность — старший механик. А не так давно присвоили мне звание капитана 1-го ранга. Прослужил всего я на флоте 32 года. На Севере все прошел: куда посылали, туда и ехал, а отказываться не имел права. Потом в Эстонии, в Таллине, я окончил институт, работал преподавателем физики, математики в школах, преподавал военное дело. Сейчас на пенсии. Вот видите (показывает фотографию в трауре), жена недавно померла. И сейчас я один живу. Видите: мне 96 лет, и я сам готовлю пищу себе. Убираюсь в квартире, на рынок хожу. А уже 96 лет, уже сил нету. И переживаю за жену. 67 лет прожили мы с ней, сын у меня в Питере живет, он — подполковник, 16 лет на Северном флоте был, везде был. И там живет его семья. Сын его тоже офицер. Так что никого здесь, в Эстонии, нет. Не знаю, если помру — так помру, меня тут же все знают, так что если что - похоронят.