Ю.Л. Сами мы с моей женой, вообще-то говоря, сормовичи, то есть, жители Сормовского района Нижнего Новгорода. Но если ее отец отработал 60 лет на «Красном Химике», то мой начинал там работать мальчиком на побегушках. Дальше он стал учеником электрика, затем сделался электриком и чуть позже - мастером-электриком. Вся его деятельность умещается на одной странице в трудовой книжке. В возрасте 60 лет он вышел на пенсию. Кстати говоря, поступили работать мы почти одновременно. Если моя жена пришла в сентябре, то я где-то, наверное, в октябре. Из 30 человек, работавших тогда на заводе, нас почти никого не осталось. Сейчас, в свои 92 года, я совершенно потерял слух. Я родился в городе Горьком 18-го мая 1926-го года.
И.В. Когда вы здесь до войны жили, было ли у вас предчувствие, что скоро начнется война?
Ю.Л. Как я могу про это что-то сказать? В те годы мы жили пацанами на Комсомольском, который местные называли Шанхай. Отцу тогда только что выделили на работе квартиру. До этого мы жили в бараках. В эти же годы я ходил в радиокружок сормовского дома пионеров. Потом вдруг к нам приходит какой-то мужчина с молоточками и спрашивает: «Кто хочет идти учиться на железную дорогу на машиниста?» Это было, кажется, в 1939-м году. Руки подняли сорок человек. Оканчивали мы это железнодорожное училище ввосьмером. Открывали детскую железную дорогу, как сейчас помню, восьмого ноября. На открытие мне дали молоточек и я как путевой обходчик им что-то делал. Потом все стало на свои места. На дороге тогда работала примерно тысяча с лишним человек. Сейчас из всех из них остался я один. Они пришли ко мне и спросили: «Вы участник войны?» Я сказал: «Да, я в этом деле участвовал». Но это было уже потом.
И.В. Чем вам запомнилось 22-е июня 1941-го года?
Ю.Л. День начала войны я хорошо запомнил, это — да. Это произошло в воскресенье, в солнечный день. С Чкаловска шли дети, ехали мотоциклы с колясками и везли какие-то знамена. В то время как раз, как выяснилось, проходил пробег Чкаловск — Горьковский. Его участников вышли встречать не только сормовские, но и почти все жители города. По всему чувствовалось, что на улице — праздник. И вдруг по всему городу стали развешивать такие, знаете ли, картонные репродукторы, в том числе и по всему Сормову. А народ у нас вовсю гуляет по «Коминтерну». И вдруг все мы слышим выступление Молотова о том, что Германия без объявления войны наступает на нас, бомбит Киев и Белоруссию. Рядом, как я понимаю, стояли и все слушали офицеры, находившиеся в запасе. Женщины заплакали. Ведь я, когда после войны сюда прибыл и устроился снова работать на 92-й завод, то считался командиром и в случае войны шел пятым по счету (это была какая-то там, понимаете ли, категория). Впоследствии уже я стал старшим лейтенантом, юристом — закончил Тарасовский юридический институт. Учился я там на очном отделении. Там в основном она (показывает на жену) меня учился. Она работала врачом в Саратове и жила где-то за городом. Проучившись четыре года, я вернулся в Нижний Новгород. И в случае войны числился в спецкоманде как прокурор дивизии. Но я был уже пехотным, а не флотским офицером.
И.В. Как вы попали в ряды ВМФ? Ведь на вас на всех имелась наверняка бронь?
Ю.Л. «Бронь» была на всех, кто работал на заводах. Причем не только на «Красном Сормове», но и во многих других местах. Но потом со всех заводов людей, все-таки, начали потихоньку брать. Между прочим, я видел лично Лаврентия Павловича Берия, когда он приезжал к нам на 92-й завод. Он был маленький и в форме. Рядом с ним стоял большой такой гигант. Помню, они мимо цехов проходили и смотрели. Тогда же приезжал к нам главный инженер Жрабин. Потом он в Москву уехал. Как видите, в моей биографии не было ничего особенного — все проходило как у всех людей.
И.В. Немцы бомбили город?
Ю.Л. Немцы бомбили город. Это не только я, но и мой доктор, то есть, жена хорошо знает. Они тоже на Комсомольском жили. А там получилось как? Когда мы еще ходили в восьмой класс школы и уже, как говорят, вовсю шла война, нас сразу распределили по группам и отправили на крыши домов. Там мы скидывали зажигалки. А когда я уже стал учиться в девятом классе, отец мне сказал: «Идти работай!» И мне пришлось идти устраиваться на работу. Так я оказался на 92-м заводе.
И.В. И все-таки, как вас призвали?
Ю.Л. А дело в том, что я впоследствии попал в школу акустиков на флот. Тогда нас из тридцати человек отобрали тринадцать или четырнадцать ребят и повезли в Полярное. Когда же нас привезли на место, то стали учить. Но перед этим я совсем немного побывал на фронте. Но это, как говорят, дело смешного случая. Я работал на 92-м заводе. Мой дядюшка Леонид Иванович Лукоянов работал как раз на 92-м заводе. В то время город был поделен на 64 района. Наш район назывался Кагановичским. Прихожу я к дяде и говорю: «Дядя Леня, мне голодно, я все время худею. Пришла бумага в наш 64-й военкомат. Может быть, меня как-то записать?» Он ответил: «Я поговорю о тебе». И меня после разговора с ним включили в этот список.
Но когда я начал проходить медицинскую комиссию, то мне сказали: «Какой же вы большой!» А рост мой в то время составлял метр 48. Я был весь худой. Тогда главный врач поставил меня на стол. Кругом меня ходили врачи в белых халатах. И вдруг врач им и говорит: «Посмотрите, какой герой: два сантиметра не хватает до того, чтобы его пригласить в армию». Кто-то сказал, глядя на меня: «Он сам поправится. Надо его во флот направить. Там его откормят». Надо сказать, меня действительно хорошо откормили и я вырос на 17 сантиметров.
После того, как мы оказались в Полярном, я участвовал в разгрузке каких-то вещей. Затем наш состав принял присягу, и поступил приказ: «Первому взводу построиться с полной выкладкой!» У нас была «форма восемь»: мешок за плечами, шинель, шапка, ботинки и автомат. Все-таки на улице было холодно! Нас повезли на границу с финнами, где мы находились где-то в течение месяца. За этого время в нашем взводе убило семь человек. Мы стреляли из своих автоматов, но при этом никак не двигались.
Через какое-то время пришла соответствующая команда (сейчас я, старый, мало что помню), и нас по особому списку отобрали для флота в команду акустиков. Поступил приказ какого-то военного начальника, который дал распоряжение: «Первый взвод с границы убрать!» На замену нам пришли такие же молодые солдатики в форме в сапогах. Они продолжили на границе свою службу. Наша спецкоманда оттуда убыла. Вот, как говориться, в основном и все мои действия.
Н.Л. А почему ты рассказал, как вы драпали?
Ю.Л. Не надо за меня говорить. Нина, я же тебя просил: пойди на кухню. Мне твоя помощь в данном случае не нужна. Так что, Нина, сиди и слушай меня.
Н.Л. Хорошо!
Ю.Л. Но после этого мы, собственно говоря, чем занимались? Нас поделили и распределили по разным местам. Сам я поначалу оказался на Балтике на линкоре «Октябрьская Революция», с командой в четыре тысячи человек. В то время в Кронштадте стоял с отбитым носом «Марат». Наша «Октябрьская революция» была тоже там же пришвартована. Так как нас там служило несколько тысяч человек, дело доходило до анекдотичных случаев. Бывало, находясь в увольнении, спрашиваем друг друга: «Ты откуда?» Говорит: «Я с — Октябрьской революции». «И я с Октябрьской революции». То есть, мы друг друга не знали. Я в акустике сидел на вахте в качестве радиста. Сидишь, бывает, час, потом еще что-то делаешь. Впоследствии я стал сигнальщиком. А потом через какое-то время к нам пришел командующий Кронштадтским морским оборонительным районом. Проходит по рядам, смотрим. Когда же он подошел ко мне и задал два каких-то вопроса, то я сделал два шага вперед и сказал: «Я учился на акустика, а сижу на вахте и работаю не по специальности». Генерал что-то записал себе, а через неделю после случившегося последовала команда: таким-то и таким-то — построиться с вещами. Так нас восемь человек, разобрали по разным специальностям.
Едва мы пришли на новое место, как заметили, что с моря идет какая-то эскадра. Оказалось, что это была наша впоследствии эскадра. Я попал на эскадренный миноносец «Вице-адмирал Дрозд». Его командиром был Дмитрий Львович Кутай, который дослужился до звания вице-адмирала. Помню, после войны он здесь жил со своей женой. Жена его была наша, как говорят, коксовская, и проживала на развилке. Звали ее Екатерина Ивановна. Но если она была с 1926-го года, то он — с 1924-го года. Когда, помню, наша команда к нему пришла, ему сказали: «Товарищ командир, посмотри, там пришли молодые». Мы, значит, стоим. А так как я был совсем маленький по росту, то сумел спрятаться. Этот Кутай говорит: «Кто там прячется? Как фамилия?» Я ответил: «Краснофлотец Лукоянов!» «Откуда?» «С Горького». «Ко мне пойдешь».
И хотя при нем имелся другой специалист, он все равно меня к себе взял. Так я у него на корабле прослужил акустиком пять лет: с 1945-го по 1949-й год. Мы провели через себя вес немецкий флот: корабли и эскадренные подводные лодки, такие «итальянки». В Ленинграде мы стояли около моста лейтенанта Шмидта. Эти лодки, впрочем, шли дальше — сначала в Пиллау, это в районе нынешнего Кенигсберга, а уже оттуда — в Германию. Мы во всем этом деле участвовали. На какое-то время нас даже поставили на ремонт. 5-го апреля прилетел американский разведчик. Около Либавы его сбили. Выяснилось, что им была сфотографирована вся наша часть. Вот, пожалуй, и все мое участие в этой войне.
И.В. А чем вам закончилось окончание войны?
Ю.Л. Как мы узнали о конце войны? 4-го мая 1945-го года мы, как говориться, шли водой, а вся наша армия шла землей до Берлина. По воде мы вышли на уровень Польши, как вдруг пришла команда: «Вернуть флот на свои постоянные места». Но, возвратившись в Ленинград, мы встали не у своего прежнего места — у моста лейтенанта Шмидта, а на Неве. Корабли выставили в ряды и начали расцвечивать. А мы же не расцвечивались никогда. С этого момента мы поняли, что делу войны — конец. Нас распустили. Так что Победа застала меня в Питере на данном корабле.
Н.Л. Да расскажи ты о Победе.
Ю.Л. Нина, пожалуйста, не надо мне ничего говорить. Я говорю то, как есть. Зачем ты меня за все цепляешь?
Н.Л. Ты кое-что забыл.
Ю.Л. Я ничего не забыл, я все помню. 90 лет доктору, а все надо что-то от себя сказать. Так-то, знаете, мы вместе живем 66 лет. Срок , конечно, большой. Сейчас ведь бывает как? Где-то 19 лет люди поживут — и все, расходятся.
И.В. Вас награждали?
Ю.Л. Первой моей наградой во время войны стал гвардейский значок, который у нас, у моряков, был в виде такого «угольничка». А почти сразу после того, как закончилась война, нам на корабле сообщили, что всех нас будут награждать медалью «За победу над Германией в Великой Отечественной войне». И вскоре нам ее всем действительно вручили.
И.В. Как вас кормили?
Ю.Л. Кормили нас на убой. Как только я попал в Полярное, так из нас сформировали маленькую команду. По сути дела, нас образовалось два взвода. Всех вместе нас, наверное, было тридцать человек. Вот нас и взяли воевать с финнами. Потом, правда, четыре человека убило. Мы их похоронили по-флотски в том месте, где у нас стояли лодки. Ну а потом я оказался на гвардейском эскадренном миноносце «Вице-адмирал Дрозд». Сам вице-адмирал Дрозд, как вы, наверное, знаете, погиб в Кронштадте. Причем погиб он, можно сказать, по-глупому. Они ехали на машине в Ленинград из Кроештадта. В это время немцы обстреливали блокированный ими город. И, как оказалось, пробили лед. Там что-то его запорошило. Шофер ничего не понял и проехал прямо. Машина начала тонуть. Из нее успел выпрыгнуть один только шофер. И Дрозд только успел сказать: «Какая дурацкая смерть!» Но они не могли уже открыть двери. Вода прижала их так, что они погибли. Но наш корабль, на который мы попали служить, оказался очень стойким. Известно, что корабль-миноносец ставит мины. Мы же под руководством Кутая тралили мины. Причем делали мы таким образом. На 200 метров протаскивается кабель. Сзади идет корабль, за которым движется обмотка летки. Но она не задевает корабль. Все, что находится сзади него, взрывается. Так мы взрывали мины. Посмотрите на нее (показывает на жену): в течение 66 лет, наверное, сто раз мой рассказ слышала, а все никак не успокоится.
И.В. Какими были ваши потери?
Ю.Л. Я уже говорил, что шесть человек у нас погибло после того, как мы поучились в школе гидроакустиков в Полярном. С корабля же у нас погибло и того меньше людей. Ведь команда корабля состояла из 250 человек. Это потом уже нам присвоили гвардейское звание. Мы стояли, как я говорил, в Ленинграде у моста лейтенанта Шмидта. Когда немцы начали стрелять и бомбить нас своей авиацией, то наши из главного калибра стреляли по этим самолетам. Кто-то, наверное, и погиб. Как видите, у меня никакого боевого опыта почти и не было. Сейчас с нами, бывшими военными моряками, занимается в Нижнем Новгороде такой контр-адмирал Геннадий Станиславович Яковлев. Он, как говорят, нашел нас и стал приглашать по школам. Мы делали выступления и в 44-й, и 199-й, и 52-й школах. Позавчера, кажется, в одной из школ мы убрали цветы. Если случаются какие-то памятные дни, то контр-адмирал нам звонит. А какое наше здоровье? Здоровья-то у нас совсем никакого нет. Нас даже ведь покачивает.
И.В. Страх испытывали на войне?
Ю.Л. Ну а как же? Я, например, видел лично, как в Кронштадте двоих наших расстреляли.
И.В. За что?
Ю.Л. Они оказались дезертирами в армии. Их построили при нас буквой «П», зачитали приказ и расстреляли. А потом, когда война закончилась, мы начали выводить немецкий флот. Нам, как сейчас помню, надо было привезти немецкую лодку. Мы ее приводим в киль. А ведь раньше-то было как? Если корабль идет в море, то мы ничего против не могли делать. Мы только «сос» могли давать. К нам же поступали всевозможные команды. Наша подводная лодка должна была в Лиьаву идти. Мы в этой Либаве стояли день, потом — еще один. Кутай командует: «Личному составу — вот в эту палубу!» Помню, у нас тогда имелся свой оркестр. Приходит Кутай и спрашивает нас: «Моряки, что будем делать? Три дня мы тут стоим. Ни у кого спросить ничего нельзя. Немцев тут нет. А мы должны подводную лодку сопроводить. Что будем делать?» Решение было принято мгновенно: «Домой пошли!» По пути, кстати говоря, мы и тонули. Случалось всякое. Там в Балтике есть такое место — водоизмещениям 2600. Мы по пол-борта приняли одну машину, потом — другую. Чуть не получился взрыв. Затем за нами ночью пришел «Славный» и повел нас. Пришли мы в Либаву. Смотрим: около Либавы стоит немец. Хорошо, что фарватер знал: сам нарушил, пришел, встал и начал ждать того самого момента, когда его пустят в баржу. Но его не пускают. Они плакали. А нас после того, когда той ночью привели, три дня болтало. Мы, считай, совсем голодными ходили. Нам сыграли «Варяга». Видите, нет у меня никакого боевого прошлого. Да и не нужно ничего про меня писать. Я так об этом думаю.
И.В. Воевал ли у вас кто-нибудь из семьи?
Ю.Л. Нет, у меня больше никто не воевал. Так получилось, что отец работал на «Красном Сормове», дядя — на 92-м. Их на фронт не взяли. У меня и так-то в городе родни было немного. Вот у жены двоюродный брат погиб на войне, а у меня — нет.
Н.Л. Я добавлю: там у тебя во время войны было два таких интересных случая, где вы попали в самую настоящую кутерьму.
Ю.Л. Нина, не заносись! Не нужно всего этого говорить.
| Интервью и лит. обработка: | И. Вершинин |
