Манаенков Тимофей Сергеевич

Я родился в 1924 году. 16 июня 1941 года окончил десятилетку в Тамбове. Вообще-то я из области, но десятилетку оканчивал в городе у дяди. После школы я хотел пойти в авиационное училище и усиленно готовился к этому, я сдавал нормы ГТО, ПВХО, Ворошиловский стрелок, вообще, у нас у всех в то время был такой настрой – защищать Родину.

Но 22 июня грянула война. Я мог бы и должен был уехать в свою деревню, но думаю, как же так, а вдруг здесь что-то без меня произойдет. Я же учился здесь. И действительно, меня стали привлекать к разносу повесток, а потом, 3 июля, я поехал в Брянскую область, на рытье окопов. Станция Жуковская, мы там 2 месяца копали противотанковые окопы, рвы, эскарпы… Мне было работать сравнительно легко, потому что я из колхоза, и был физически закален, а вот тамбовчане-школьники страдали, спина болит, норма была 10 кубометров, многие не выполняли… Так мы работали до конца августа. В августе команда – всех эвакуировать. Вернулся я уже не в Тамбов, а в свой колхоз. Меня там встречали как все равно фронтовика. Приходили, смотрели руки. Старые солдаты спрашивали: «Видел немца?» А немцев я только в самолетах видел, они нас там обстреливали, зайдет на траншею, как даст очередь… Никого не задело, но все равно…

Стал работать в колхозе. В военкомате взяли сразу на учет, сказали: «Без нашего разрешения никуда. Куда нужно, мы пошлем». Потом уже осенью, нас послали на рытье окопов уже в Тамбовской области.  Меня поставили старшим над бригадой из нашего села, 200 человек, причем, большинство женщины, ребят очень мало было, и вот месяца полтора, мы копали окопы, долбя мерзлую землю. После этого я в колхозе работал бригадиром, потом счетоводом, у меня отец был счетоводом, но я не любил эту работу, любил работать с людьми. Бывало, летом, когда уже пошел новый урожай, приезжаю, меня уже стоят, ждут. Повозки нагруженные, лошади запряжены. Дают мне двух-трех девчонок, я старший, веду этот караван. Надо все ссыпать, сдать, отчитаться и привезти документы в колхоз. Регулярно заходил в военкомат, спрашивал. Мне говорили: «Сиди. Давай хлеба больше, вот твоя задача. Нужно будет – позовем».

Наконец в сентябре пришла повестка. Меня направили на Северный флот и определили в морскую пехоту. Я попал в минометное подразделение, где проходил курс молодого краснофлотца и все представлял – как себя поведу, когда столкнусь с немцем. А через месяц, нас после ужина построили и мы пешком отправились в Мурманск, это около 30 километров от нашей части. Там нас определили в экипаж, но никто не говорили, зачем, что. Потом проверяли на слух, чтобы определить кто может быть радистом. У меня был хороший слух и меня определили в Объединенную школу Каспийской военной флотилии. Мы когда на эшелоне с Северного флота ехали, думали, что едем под Сталинград, но нет проехали мимо и на Каспий.

Я досрочно окончил школу радистов,  и меня направили на Волгу. В 1943 году Волга стала главной артерией, по ней с юга шла нефть и грузы от союзников. Моя задача была – обозначать фарватер и следить, чтобы его не заминировали.

Нас на посту двое было. Мы сделали себе земляночку и наблюдали, я еще освоил специальность сигнальщика. Посты располагались так, чтобы видеть соседей.

Немцам, правда, тогда уже не до Волги было, но до июля 1943 года они еще бомбили, ставили мины. Так прошло лето 1943 года, а в 1944 году нас перебросили в Запорожье, там формировалась Дунайская речная флотилия. Я попал радистом на бронекатер номер 3, его командиром был лейтенант Глазунов, очень грамотный, культурный человек, к несчастью, в последнем бою он погиб.

Сформировали нашу флотилию и мы пошли вперед. Однажды в районе деревни Патовец высаживали десант и я корректировал нашего дивизиона по войскам противника За это я был награжден орденом Красной Звезды.

Но просто быть радистом мне было скучно и я стал искать себе еще дела. Изучил ручной пулемет и держал его в радиорубке. Во время боя, я в полный рост стоял в радиорубке, слушал телефоны и вел огонь из пулемета. Потом освоил ДШК. Помню, в конце марта 1945 года мы высаживали десант, а у нас пулеметчика не было, честно говоря не помню почему, заболел или ранен был. Командир говорит: «Давай за пулемет». Я встал, открыл огонь и так удачно попал – как написано в наградной листе: «Уничтожил пулеметную точку и тем способствовал успеху десанта». Не бронекатера, а всего десанта. Потому что обычно от пулеметов противника потери большие, а тут я заставил его замолчать, не знаю, убил – не  убил, но главное, что точка замолчала. Пять лент по 50 патронов выпустил для верности. Награжден был за это орденом Отечественной войны I степени.

В декабре 1944 года, во время высадки десанта, катер получил пробоину в днище. Мне командир приказал, спуститься в кубрик и заделывать пробоину. Я спустился, а в кубрике темно, вода прибывает, до колен дошла, потом до горла, а я пробоину заделываю и думаю: «Еще немного прибавится и я захлебнусь»,  –  но повезло, вода перестала прибывать, а потом вообще убывать стала.

Были и другие случаи. 11 апреля в Вене мы высаживали десант на второй имперский мост. Днем, примерно в 12 часов, после обеда, боевая тревога. Командир сказал: «Долго мне рассказывать нечего, идем десантом. Когда пойдем в зону огня, вести самостоятельно огонь по целям, смотрите, выбирайте следующие цели». Я тогда был на радиостанции. Мне говорят, сиди и не высовывайся. А во время десанта наш бронекатер получил два попадания.  Первый снаряд попал в кормовую часть, там начался пожар и Николай Махортов, пулеметчик побежал тушить. И в это время, как рванет, второй снаряд попал в машинное отделение и осколки дошли даже ко мне в радиорубку, я был ранен, контужен. Но мне повезло, я выжил, а вот Махортов был убит и командир тоже… Он в радиорубке был, я очнулся – смотрю у него левая сторона вся изуродована, но он еще жив был, вечером, в госпитале скончался.

Катер остался на ходу, он шел на скорости 20 узлов, это 35 с лишним километров в час. А у нас вся команда изранена. Хорошо, рулевой не тяжело ранен был, сумел выбросить катер на берег. Потом нас оттащили, а экипаж отправили в госпиталь. Я там побыл 2 дня, из меня штук 20 осколков вытащили, но почти все маленькие были, убойную силу потеряли, так что – через 2 дня я из госпиталя выписался.

- Как складывались отношение в экипаже?

- Очень хорошие. У нас был культурный командир. Обедал всегда вместе со всеми, боже упаси, если ему кок положить мясо побольше… И на зарядку он выходил первый. Когда он погиб, к нам пришел другой командир, так он кричал: «На зарядку!» А сам лежит. Конечно, никто не ходил.

Вообще, меня хорошо приняли в команде. Передо мной был один радист, и с ним случай приключился – на катере загорелся брезент, и он вместо того, чтобы тушить, выбежал, кричал, горим, спасайтесь. Командир сказал, я его не возьму. И вместо него привели меня. Командир спросил: «А как он?» «Хороший специалист, знает все хорошо, дисциплинированный, аккуратный в работе». Он ко мне: «Не боишься?» «Нет». Так я попал в экипаж.

- Как жизнь на катере?

- Летом нормально, а зимой холодно. Мы приспособили буржуйки и получалось, что с одной стороны жарища, а с другой холод. Но никто не ныл.

- Какая была иерархия в экипаже?

- Команда. Например, у мотористов была команда, в ней старшина команды и командир отделения, у комендоров – отделение. Командир отделения комендоров был эстонец, хороший парень. Второй номер – вертикальный наводчик. Рулевой-сигнальщик Яша Ковальчук, у него был в подчинении один сигнальщик, Саша Глушко. А радист я был один, подчинялся непосредственно командиру.

- Какого возраста в основном народ в экипаже?

- Я и Яша Ковальчук были с 1924 года, были двое ребят с 1926 года, остальные года на два-три постарше. Яша Богутов из команды мотористов старше года на три. Командир катера с 1921 года рождения.

- Приходилось работать на кухне?

- Нет. Радистов запрещалось привлекать к тяжелым физическим работам, чтобы руки не сорвать. Когда грузили боезапас, я был верхним вахтенным. Меня все в шутку подначивали: «Радисту можно не наливать». Но это в шутку, так меня в команде уважали, особенно после одного случая.

В 1944 году нашему бронекатеру было задание – высадить десант и позже поддерживать его огнем. Высадили десант. Надо занять точку и открыть огонь, но – только встали, как немцы зажали катер в вилку, сменили позицию, только встали – опять вилка, наверное, кто-то нас засек. А ночь,  Дунай вышел из берегов,  и берег было трудно отличить, так что командир ориентировался только по компасу и мы, случайно, зашли в минированный канал, у нас был обозначен на карте, но там стоял знак – не для судоходства. Зашли и сели на мель. Пытаемся сняться – немножко сполз – стоп. Решили затопить автопик, кормовой отсек, там ничего не было. Затопили, создали небольшой дифферент на корму. Не получается. Перегрузили весь боезапас из второго отсека на корму. Все равно не получается сняться. Тогда командир говорит: «Передать по радио, нуждаемся в срочной помощи». Я сел в радиорубку, вызываю открытым текстом. Я связываюсь, нет связи. Думаю, может, у передатчика настройка сбилась на градус, поправил, меня услышали. Говорят: «Слабо слышно». Я переключился на свежую батарею и меня услышали. Я передаю: «Нуждаюсь в помощи, сидим там-то». Он говорит: «Повторите, не понятно». Они не поверили, думал, что ошиблись. Повторил. «Высылаем два бронекатера – 4-ка и 7-ка». Все, кто мог высыпали. Сигнальщик смотрит, два бронекатера идут и ведут интенсивный огонь по деревне. Потом один бронекатер, 4-ка, развернулся, остался там же, стрелять, а 7-ка пошла к нам, с нее бросили конец, и нас за одну минуту сняли. И вот после этого ребята говорили: «Наш радист соображает». Потому как светало, и, если бы немцы нас заметили, расстреляли мы. Авторитет сразу вырос.

- Работали ключом или микрофоном?

- В основном, микрофоном, открытым текстом по сигналу. Ключом я работал, когда связывался с составом бригады, там уж ключ. А внутри, в бою вот так.

- Вы вот говорили автопик, второй отсек, а как вообще катер выглядел?

- Первый отсек – это форпик, там краска хранилась, потом жилой кубрик. Следующий отсек артиллерийский, танковая башня от Т-34. Потом, четвертый – бензоотсек. Пятый – моторный. А на самой корме камбуз.

- Сколько катер мог взять десантников?

- На борт 45 человек. И открыто сидели и в кубрике.

- Личное оружие было?

- Нет, у меня не было. Только когда носил оперативную сводку, я с трофейным пистолетом ходил, мне его дал оперативный дежурный. Он начальником шифровальной службы был, знал меня лично. Сказал: «Тимофей, вот тебе пакет, вот тебе пистолет. Пакет никому не отдавать, стреляй. Это оперативная сводка, совершенно секретные документы, сдашь дежурному под расписку. Дальше пойдешь, доложишь». Я пошел. Ходил, ходил, искал, никак штаб найти не могу, устал ходить даже. Спрашивал у патрулей. Говорят: «Не знаем. Зайди, в комендатуру». А комендантом был майор, он злой был, его не любили. Говорили, что однажды его даже офицеры утопить хотели. Я в комендатуру пришел, мне надо было узнать, где штаб флотилии, сдать пакет, это же все-таки боевой приказ. Разговариваю с дежурным офицером. Вдруг выходит майор: «А это что такое?!» Я не бритый был, бескозырка была примята, брюки не глаженые, ботинки нечищеные. «Это кто такой?» «Товарищ майор, я такой-то, несу оперативную сводку дежурному по флотилии, старший лейтенант передал мне». «Сдать пакет и оружие». «Нет. Не сдам», – отступил на шаг, руку положил на пистолет.

Он к дежурному:

«Возьмите у него краснофлотскую книжку. Идите, потом будем с вами разбираться».

Я пошел, сдал оперативную. Сказал, товарищ капитан второго ранга, вот так мол и так. Он мне: «Слушай, друг, ничем тебе помочь не могу. Этот майор такая сволочь. Не ходи. Главное, что ты сдал пакет». Я пришел, доложил, пакет сдал и доложил, что у меня в комендатуре изъяли краснофлотскую книжку. А командир у нас был педант, говорит: «Надо идти, раз ты оставил документ». Я отгладил брюки, почистил ботинки, поправил бескозырку. Прихожу, сидит дежурный майор. Он мою краснофлотскую книжку достает, передает мне, вдруг появился этот майор. «А ну-ка ко мне». А я, недолго думая, выскочил на улицу и бегом, самое главное-то книжку я получил. Пришел, доложил командиру, тот говорит, ну все, славу богу. А там могли бы на гауптвахту посадить.

- Как флотская кормежка?

- Только в бою консервы, а так варили постоянно. Картошка была, консервы были, разные крупы. Все варили.

- Какое у вас отношение к немцам? Ненависть была?

- В 1944 году в сентябре, мы пришли в Измаил, сошли с катера и пошли по берегу. Увидели раненых немцев. Когда я шел, думал, собаке собачья смерть, а когда посмотрел – валяется, кричит – киндер. Достает фотокарточку ребенка. В бою, конечно, кто кого. Ненависть в бою была, стремился убить. А вот тут… Но желания помочь тоже не было.

Ну и было строжайшее указание – пленных не трогать. Хотя, конечно, были желающие…

- Как складывались взаимоотношения с мирным населением?

- Нормально. Румыны были простые, им эта война не нужна. Сербы – это браться, мы с ними из одного котелка ели, были с ними в окопах. Огонь корректировали.

Я упросил командира десантников взять меня на берег, меня взяли. Но меня оберегали. Я там заблудился, дело было к вечеру, шел, потом вдруг темно, не знаю, куда идти. Стал выбираться по приметам. Вышел к своим, а они уже доложили, что пропал человек. Может, в плен попал. Потом мне командир сказал: «Никуда больше не отпущу, будешь около меня».

Немцы… Я видел их в июле 1941 года, когда копал окопы. Рядом с нами никому ненужный мосточек был, так они его разбомбили. По 6-8 заходов делали, чтобы его разбить. Беженцы гнали скот, а немцы расстреливали, гонялись за каждым человеком, машиной! А в 1945 году было по-другому. В марте 1945 года я был пулеметчиком, захватили пленных, мальчишки еще. Они стоят с поднятыми руками, вот тут мне их стало жалко. Куда их понесло, сидели бы дома. А мы были немножко постарше, может, на год-два.

- Что с ними сделали?

- Куда-то отправили, это уже не наше дело.

- А как относились к гражданскому населению?

- У нас строжайшее указание было – гражданское население не трогать.

- Спасибо, Тимофей Сергеевич.