Рычков Валентин Дмитриевич

- Я родился в Тюмени, но совсем маленького меня привезли в Киселевск, и до 16 лет я прожил в Киселевске. И учился там, и обрел друзей, - а потом началась моя военно-морская служба. Служба это такая, что сегодня здесь, завтра там. Бросало меня по всему свету, и больше двух-трёх лет я мало где задерживался. Еще у меня есть сестра и брат: сестра на 5 лет младше, и брат еще младше её на 5 лет.

- Сколько Вам было лет в 1941 году?

- 16 лет. Когда началась война, я учился в 10-м классе.

- Перед войной в кружках занимались?

- Да. Очень активно. Я и в ИЗО, и в радиокружок ходил. Коротковолновые, детекторные приемники сами своими руками делали. Как всегда, в футбол гоняли: до 10 голов, до 20 голов...

- Нормативы сдавали?

- ГТО, Ворошиловский стрелок, БГТО. Все значки, какие были, я завоевал, - это обязательно. Тогда было просто неприлично не заниматься в кружках.

- Когда началась война, что чувствовали?

- На начало войны реакция была разной. Взрослые встретили войну со слезами на глазах, с озабоченностью, с растроенностью, и так далее. Бегали к друг другу, шептались, обменивались мнениями, понимали, что надвигается страшная беда. Так вело себя взрослое население. А мы, молодежь, - с энтузиазмом и воинственно. Собрались в горсаду на танцплощадке, но ни о каких танцах не было речи. Мы все разбились на две группы. Одна группа "специалистов военного дела" утверждала, что 2-3 недели - и от фашистов ничего не останется. Вторая, более степенная группа, говорила: "Нет, не 2-3 недели, а 2-3 месяца - и будет наша полная победа, разгромят фашистов". Азарта этому придавало еще необычное явление. В это время на западе был не обычный "закат как закат", а багрово-красно-кровавый! Все говорят: "Это наша Красная армия так обрушилась всеми огневыми средствами на немцев, что видно даже и в Сибири!" Ну, это была утопия, конечно. А я... Сейчас я не знаю, по какой причине, но тогда стоял и думал: "О чем они говорят?" Мне говорили, что я всегда был умным, - может быть, я не уверен. Мой друг Ромашко, он и сейчас живой и может подтвердить, что случилось. Он говорит: "А ты, Валька, чего стоишь и не говоришь своего мнения?" И я говорю дословно следующее: "Нет, ребята, на дело нашей победы уйдет не менее 2-3 лет". Какой тут шум-гам начался, как меня только не оскорбляли, не обвиняли! Думаю: "лишь бы по морде не надавали за такой прогноз". Не знаю, не могу объяснить почему, но я был уверен, что какие там 2-3 недели! Два года, - как я сказал. Но оказалось, что я хоть и был ближе к истине, но сильно-сильно ошибался. Ушло не 2 года, а больше...

- Когда начали приходить сводки об отступлении нашей армии, как это воспринималось?

- Воспринимались не очень остро. В самом начале войны нас отправили работать в колхозе. Меня отпустили на день домой, я иду, и навстречу идут два друга, тоже отпущенные на побывку домой. И когда они сказали: "Валька, Киев сдан", - тогда у меня первый раз дрогнуло сердце, и я понял, что дело очень плохо. А до этого как-то оптимистично относились! Откуда мы могли знать, что за один только год сдалось в плен 3 миллиона человек? Мы же тогда не знали. Тем более, напичканы были в отношении того, что "будем побеждать малой кровью на территории врага". Лично я встревожился и очень забеспокоился, когда мы сдали Киев.

- В связи с войной, как изменилось обеспечение? Что было перед войной, как вы были обеспечены материально?

- Все-таки Киселевск - это был шахтерский город, сугубо промышленный. Там 10 шахт, 2 угольных разреза, 3 завода. И его немножко (может быть, чуть-чуть) лучше снабжали, чем село. С началом войны, конечно, все изменилось. Уж на что я потом стал рабочим завода реактивных снарядов, - и то мы жили, честно говоря, впроголодь. Ни муки, ни крупы, элементарных продуктов досыта не было. На заводе какое-то время устраивали бесплатные обеды, но это было не всегда. Вообще-то бедность ударила по нам. Жизнь и так была не роскошной, хотя спокойной, счастливой. Болезней нет, никаких забот нет, не обременены мы были этими заботами. Казалось, что впереди светлая, широкая дорога прямо в коммунизм. А тут, когда хлебнули этого горя... Похоронки за похоронкой! Из двух или трёх школ сделали одну, и в школе, где я учился, организовали госпиталь. Когда город заполнили раненые на костылях, уже было не до "ура-ура". Мы поняли, что надвигается страшная, кровавая, тяжелая беда, из которой мы с таким трудом выкрутились! Победа - победой, но досталась она... Ведь Вторая мировая война длилась 6 лет, в ней участвовали 61 государство. Во Второй мировой войне погибло 55 миллионов человек, из них 27 миллионов наших. Это чудовищная цифра! То есть победа - эта слава нашему самому крепкому, стойкому, выдержанному, беззаветному народу, победившему несмотря на колоссальные ошибки в организации подготовки страны к войне. Все-таки это чудовищная цифра...

- С ранеными не общались?

- Общались. Не хочется об этом говорить, но иногда раненые вели себя не очень корректно. И костылями на улице дрались, ругались, где-то находили выпить. И пьяные были. Мы-то обоготворяли раненых! Кровь пролили за Родину, на руках их надо носить. А вот эти неоднократные случаи лирику поубавили.

- Были у них панические настроения?

- Нет. Как бы это ни было тяжело, но вера в победу все-таки была. Я не знаю, не помню ни одного случая, и на заводе где я потом работал, чтобы где-то кто-то говорил: "ай, пропадем!" Такого не было. Точо скажу, я таких случаев не знаю. Хотя люди всякие-разные были.

- Может дело в том, что люди боялись такое говорить?

- Конечно. Можно было загудеть по полной программе. У нас там, в Киселевске, пересадили и отцов моих друзей.

- Много?

- Что я тогда знал? 1937 год - мне 12-13 лет. В нашем шестиквартирном бараке с одного конца у Усольцева Тольки отца посадили и потом расстреляли, - и с другого конца. Но те не коренные киселевчане, они мало с нами общались, я даже их фамилии не знаю. Иван Максимович Воронов был председателем Райкома угольщиков, у него мой отец работал. У них было два сына и дочь. Со старшим сыном, Ванькой, мы были друзьями. Так вот, когда Усольцева посадили, дня через 2-3 прибегает парень кричит: "Ваньки Воронова отца забирают!" Что там, через дорогу перебежать. Одноэтажный дом рубленый такой. Из окон выбрасывают стулья, кастрюли, книги. Тетка Нюра, жена Воронова, Ванька Воронов, мой друг, стоят, и все горько плачут... Отца уже увезли. Его посадили, не расстреляли. Семь лет его лупили, истязали, заставляли, чтобы он признался, что он японский шпион. Он бравый такой мужик: не поддался, ничего не подписал. И после 7 лет, взяв подписку, что он ничего не будет рассказывать, его выпустили. Его давно нет в живых, поэтому можно говорить, что его истязали, били, заставляли признаться.

- Семью выселили?

- Сразу же всех выгоняли. "Враги народа"! Все отворачивались от них.

- Вы продолжали общаться с Вороновыми, или это было действительно опасно?

- Они уехали. Потом уже, когда Ванька приезжал, мы с ним немного пообщались. Изменился он здорово! А вот директор шахты Киселевская (раньше она называлась "Номер 3"), Паховкин такой, - у него было два сына, и с младшим, Васькой, я тоже дружил. Вот его посадили. Мы часто общались, хотя он редко бывал дома, всё время на шахте. Посадили, увезли, расстреляли. За что? Потом оказалось, что ни за что. А их, как и всех, выгнали из дома. Не помню, где они жили. Васька написал мне письмо. Пишет: "Мой отец ни в чем не виноват, случайная ошибка". Я письмо оставил на столе открытым. Отец случайно увидел и сделал мне замечание: "Валентин, ну что же ты переписываешься с сыном врага народа?" Я говорю: "Папа, он же не враг" - "Не твое дело. Я тебе рекомендую больше не переписываться". Вот такая была обстановка.

- Карточную систему, когда ввели?

- Сразу же после начала войны ввели карточки. Мы не теряли карточки, никто у нас в семье не теряли. Но бывали случаи, когда у людей или воровали карточки, или по рассеянности они их теряли, - это трагедия, смерть! Правда, в большинстве случаев откликались соседи, друзья, товарищи. Они помогали. Как только война началась, с вечера у магазина занимали очередь, и всю ночь стояли. Часа на 2 приходила сестра, которая еще на 5 лет меня младше, - мать посылала её, чтобы я пришел домой, отогрелся, и снова шел в эту очередь. А утром не всегда доставался хлеб! Я уже не помню, сколько на семью давали этого хлеба со всякими примесями. Нахлебались горя!

- У вас еще кто-нибудь получал карточки в семье?

- Отец получал до 1942 года.

- На шахте?

- Нет, он был главным бухгалтером Райкома угольщиков. Потом отец был призван на фронт, и в госпитале умер по болезни. И тогда нас начали выселять из квартиры, потому что эта квартира была ведомственная, - а отца-то не было. Тогда мать пошла на месячные курсы мотористов водоотлива, закончила их, - и на эту шахту пошла работать. Под землей она проработала 16 лет - и всё в резиновых сапогах. Но когда отца не стало, я был уже "рабочий класс", - и основная тяжесть легла на мои плечи. Я был пацан 15-16 лет, но у меня была рабочая карточка, - по ней 800 грамм хлеба давали. Это нам здорово помогало.

- Еще кроме хлеба еще что-то давали, какие-то карточки еще были?

- Да. Насчет мяса не помню, но жиры немного, но давали. Карточки были разного цвета.

- Комсомольцем Вы были?

- А как же! Я был секретарем комсомольской организации школы № 1, самой большой. А как это получилось? Когда началась война, секретарь вместе с родителями уехал. Директор школы у нас был Михаил Иванович Кондаков, который потом стал президентом Академии педагогических наук СССР. Я до сих пор с ним общаюсь, сейчас он лежит в ЦКБ, лечится. Вызывает он меня, я захожу, и он говорит: "Вот что, Валентин. Леонид завтра уезжает, иди и принимай у него дела". Я говорю: "Михаил Иванович, положено же выбирать!" - "Сейчас война. Закончится война, тогда выберем. А сейчас иди, принимай дела". Так я стал секретарем. Но я был секретарем не долго, после работы в колхозе всех учеников старших классов по мобилизации отправили кого на заводы, кого на шахты. Классы с 7-й по 9-й учились по-старому, хотя их из трёх школ свели в одну. Я же попал на завод. Меня поставили к станку по внутренней расточке камер реактивных снарядов "Катюши". И на заводе из меня сделали токаря, которым я был два года. Это были два тяжелейших года в моей жизни. Работали мы отчаянно. Мне и еще некоторым ребятам было присвоено звание "Гвардеец Трудового фронта", - вот как мы отчаянно работали. Нужно было полгода выполнять на 150-200% такую норму, которые выполняли в Москве профессиональные рабочие. Конечно, мы работали с нарушением технологии. В обед я работал на 2-3 станках: бегал от одного к другому, чтобы поднять проценты выполнения. Но работали мы здорово!

- Рабочий день сколько продолжался?

- 12 часов, причем без пересменки. Как заступил в 8 вечера - так и работаешь до 8 утра. 3-4 месяца - только в ночь. И за первых полгода был один выходной день. За второй год - два выходных дня. Итого за два с лишним года работы на заводе было 3 выходных дня. А так - 12-часовой рабочий день на конвейерной системе. И холодный цех...

- Смены были через две?

- Я работаю 12 часов, меня приходит Ленька Литягин менять, 12 часов работает. Вот и все. Потом опять я. 12 часов у станка простоять в холодном цеху с голодным брюхом, - это было испытанием.

- Обеденный перерыв был?

- Был. Быстренько что-нибудь поедим, что мамы давали. Полфляжки молока, кусок хлеба, - и бежим в кузнечный цех поспать, потому что там тепло. Вот так использовали обеденный перерыв. Побыстрей пожевать - и бежали погреться.

- На заводе не кормили?

- Было одно время, может быть, месяца два или три, когда в столовой дневной смене давали обед. Какой-то супчик, но хоть что-то было. Какое-то время это было, а потом уже нет.

- "Черный" рынок в городе был?

- Был. Я боюсь соврать, сколько стоила булка хлеба, но помню, что очень дорого.

- За деньги, или как натуральный обмен?

- Можно было и бартер, и деньги, - всяко-разно.

- Что-то продавали?

- Мама как-то выкручивалась. Одежда была плохая, одеть нечего. Ножом по штанам я срезал грязь, масло. Колени грязные, руки грязные, изрезанные, - со стружкой ведь все время работали. Ад кромешный! Что положительное вижу в этом? Эта двухлетняя моя работа на заводе, - она закалила характер. Это действительно так. Она приучила меня к невероятным трудностям. 5 километров шлепаешь до завода по шпалам, 12 часов там крутишься, и 5 километров обратно. Только пришел, кажется, только прислонился к подушке, - и мать опять будит: "Валька, иди на работу".

- На что хватало зарплаты, которую Вы получали?

- Только на питание. Я не помню, чтобы за 2 года работы, мама купила что-нибудь. Я все отдавал матери: другой мысли и не было.

- Развлечения были? Пили, танцевали?

- В отношении выпить, - не помню. Еле-еле дотащишь голову до подушки! В каких-то мероприятиях редко, но удавалось участвовать. С ребятами, девчатами.

- В Фонд Обороны заставляли что-нибудь давать? Или сами сдавали?

- Принудительного ничего не было. Подписки на займ, - это было. С принуждением, агитацией, уговорами и запугиванием. А в Фонд Обороны добровольно несли теплые вещи, тут принудиловки не было. Народ нес, откликался на это дело.

- Вы тоже что-то сдавали?

- Я нет, а мать участвовала в этом деле. Хотя и сдавать особенно нечего не было. Но все равно население к этому относилось очень добросовестно. И все, что можно было отдать - отдавали. Хотя и сами жили впроголодь, надеть нечего было.

- В чем конкретно заключалась Ваша работа? Что Вы делали на станке?

- Элементарно - реактивный снаряд. Он состоит в основном из трех частей: Головка, камера и стабилизатор. Камеры привозили с другого завода, тяжелые болванки килограммов по 15. Так же как и головки и сопла со стабилизатором, их потом клепали, обтачивали. Укорачивали инструментами до нужных размеров. А я занимался внутренней расточкой камер, - это самая сложная, самая трудная и самая привилегированная работа. Туда ставили ребят получше, покрепче, посмышленнее. Ведь камеры что? Там же горючее, порох!

- Халтуру удавалось делать?

- Речи даже не было. Такого слова мы, во-первых, не знали. Там ведь в проходной, когда выходишь, обыскивают каждый раз. Был знаменитый процесс "11 гвоздей". Один парень украл 11 гвоздей, нес в кармане. Его поймали на проходной, - и и ему "6-25". Это значило, что 6 месяцев удерживается 25 процентов с зарплаты. В комнате 50 сидел прокурор или следователь, он туда зашел, через 5 минут вышел, и весь суд закончился. Ни о какой халтуре даже речи не возникало. Мы даже не слышали, чтобы кто-то подрабатывал.

- Были такие, которые жили намного лучше, чем другие? Для кого война - мать родная?

- Никогда не было и не будет, чтобы все жили одинаково. В этом смысл развития всего живого, чтобы у всех было всё разное. Если все одинаковое, рано или поздно погибнет все. Таких резких перепадов, как сейчас, - чтобы зарплаты по 8 миллиардов и по 3 тысячи рублей, - конечно, не было такого. Но все равно кто-то чуть-чуть получше жил. Мы были пацанами, но кто-то получше одет, у него валенки. А кто-то ходил в заплатках. Абсолютного равенства не было, были различия, - хотя и не бросающиеся в глаза. Кто-то чуть получше жил, а кто-то чуть похуже.

- Кто жил получше?

- Получше жили руководители. Директора шахт, директора заводов. Они и должны жить получше, на хрена ему тогда тянуть лямку директора завода? Но резкого различия, что он "буржуй недорезанный", - такого не было. Таких случаев я не знаю.

- Вы следили за фронтовыми сводками?

- Конечно. И репродукторы были и устная информация. Кто-то чего-то узнал, - бежит к соседу рассказывает.

- Когда Вы поняли, что начинаем выигрывать?

- Наверное, после битвы за Москву. Потому что в битве за Москву решающую роль сыграла дивизия сибиряков, которые приехали туда в белых полушубках, с автоматами, с сытыми рожами. Сразу поднялся дух у москвичей! Кадровая армия была :, а вот эти ребята!.. Сибирскую дивизию комплектовали у нас, в Киселевске-Прокопьевске, - а меня не взяли, порвали повестку. Сибиряки воевали очень хорошо, стояли насмерть! "Внесли свой достойный вклад в дело разгрома под Москвой", и так далее.

- С Москвы уже была уверенность?

- Не только у меня.

- Не было сомнений в Сталине, в Партии?

- Не было. Боготворили даже больше, чем бога! От бога ничего не зависело, а от Сталина зависело.

- То, что не сразу на фронт, война идет к завершению, и шансов попасть на фронт, практически нет, на Вас это влияло?

- Конечно. Я был самый младший в классе: меня дразнили "Люлек". Все одноклассиники на фронт, а я... Кстати, большая часть ребят сложила там голову. И я хотел на фронт! И я все время стремился попасть на фронт. Мне ни разу не удалось остаться на второй год, хотя это делали мои друзья - кто по разу, кто по два. Поэтому я в классе оказался самым маленьким, и не подходил по возрасту - это было первое. А второе, - что был приказ Сталина рабочих с завода, который производит реактивные снаряды не брать на фронт. Первая попытка в военкомате мне не удалась. Когда я принес повестку, меня выгнал заместитель директора по найму и увольнению, - тогда такая должность была. Потом прошел слух, что рядом, в городе Прокопьевске (он сейчас слился с нашим), открылся военный акушерский техникум. И вот прошел слух, что того, кто туда поступит, с завода отпустят без суда и следствия. Я после смены рванул туда. У меня было свидетельство об окончании 9 классов, а туда брали с 7 классов, - поэтому меня с удовольствием приняли в этот техникум, выдали мне студенческий билет, другие документы. Наутро я прихожу к заместителю директора, и говорю: "Вот у меня студенческий билет, Вы теперь меня должны освободить и отпустить с завода!" Он посмотрел на меня брезгливо и говорит через губы: "Ну, посмотри на себя, акушер!" А у меня действительно, при таком же росте как сейчас, вес был 60 килограмм. Измученный тяжким трудом, голодной жизнью, руки изрезаны стружкой, покрыты несмываемым слоем машинного масла... Конечно же, меня близко, на километр, нельзя было подпускать к медицине! Такое сложилось, видимо, мнение и у заместителя директора. И вот он у меня на глазах рвет мой студенческий билет, другие документы и говорит: "Иди, не рыпайся, судить буду". Это были не пустые слова, потому что за прогул или двукратное опоздание можно было схлопотать "6-25". Вот так! Так что меня не брали сначала по возрасту, а потом на завод отправили, а там броня. В какой-то степени было и завидно, и стыдновато, что ребята старше меня на год, на два воюют, - а я нет. Что делать. Каждому своё... Но потом мне помогла заместитель начальника отдела агитации Горкома Партии, коренная киселявчанка. У нее сын учился в Военно-морском училище имени Фрунзе, и она замолвила за меня слово в Горкоме партии. Оттуда был звонок. Всемогущее, всепобеждающее слово "блат"! И вот меня директор вызывает с третьей смены. Сразу в голове: "за что?" Норму выполняю, ничего плохого не говорил. Прихожу к директору, там с ним сидят человек пять, и он говорит: "Правда ли, что ты так рвешься в армию?" - "Правда. Только не в армию, а на флот" - "Хорошо, мы тебя отпустим, рассчитывайся". Какое "отпустим"!? Я уже через несколько часов собрал котомку с какими-то пожитками. Плачущая мама помогла, - и я бегом побежал на поезд. Без паспорта (была только справка, что он сдан в заводоуправление), без денег, без билета. Приехал в Красноярское подготовительное училище, куда меня приняли. А потом, через полгода, отправили в Высшее военно-морское училище во Владивосток. Так началась моя военно-морская служба.

- Что вас подвигло из сухопутного города на море?

- На этот вопрос трудно ответить. Я сам другой раз удивляюсь! Видимо, юношеская романтика. Хотя, честно говоря, - я дже плавать не умел.

- В каком году вас приняли в подготовительное училище?

- Осенью 1943 года.

- При призыве на военную службу медкомиссию проходили?

- Нет. Директор сказал, что "отпускаю", я бегом домой, маме сказал, - мама плачет, собирает. И бегом на вокзал, - какие там комиссии!

- Кормили в училище хорошо?

- Курсантская норма, три раза в день кормили. Как санаторий! Трехразовое питание, сидишь на лекциях... Мне это показалось санаторием высочайшего класса. За год я с 60 килограмм добрал до 80 килограмм. Когда курсанты ссорились, кому вахту "собаку" отстоять, с 0 до 4 часов утра, я говорю: "Да я отстою!" Что мне было отстоять 4 часа в тулупе с винтовкой по сравнению с 12 часами работы на заводе? Поэтому мне эта служба показалась раем, она была для меня как санаторий. Три раз кормят, одет нормально, раз в неделю в баню водят...

- У Вас был год предварительной подготовки?

- Да. За два годы работы на заводе я забыл, что такое синус, косинус, тангенс, и так далее, образно говоря. Поэтому мне первые полгода было тяжко, - но потом я наверстал и отлично учился.

- Какие были взаимоотношения с другими курсантами?

- Очень хорошие. Мы до сих пор собираемся, каждый год по 2-3 раза. Повидать друг друга, обменяться информацией, выпить, не без этого.

- А когда вас во Владивосток перевели, стало лучше, хуже?

- В смысле материального обеспечения - так же. Нормы те же, порядок, распорядок тот же. А в том смысле, что это не подготовительное училище, а выше, - это придавало уверенности.

- Плавать научились?

- Куда денешься, научился.

- Когда закончились война, Вы восприняли это с радостью?

- Конечно. Какая была неописуемая радость! 9 мая 1945 года все ждали, были уверены абсолютно, что вот-вот Германия рухнет. А когда сообщили, что подписан акт о безоговорочной капитуляции, - это с таким ревом, с таким восторгом встретили! Незнакомые люди бросались на грудь друг друга, целовались. Нас собрали в столовой (это огромный зал был) - всех курсантов, преподавателей, более 2000 человек. Контр-адмирал Осипов выходит на сцену, там трибунка. И с трудом наведя тишину в ревущем от восторга зале, он говорит: "Дорогие товарищи, поздравляю Вас с нашей величайшей победой". Как взревет этот зал! Все-таки закрытое помещение, столько тысяч людей. А контр-адмирал повалился на пол сцены, и на наших глазах скончался... Вот так был омрачен День Победы для нашего училища. Нашему классу поручили, так совпало, организацию его похорон. Памятник типа маяка сделали на заводе.

- Сердце?

- Да. Сердце такой радости не выдержало. Вот такой был эпизод в нашем училище. Кому что, - а город, страна ликовали.

Мое участие в Великой Отечественной войне (точнее, в той её части, которая относилась к войне с Японией) было не длительным, - всего месяц. В то время мы, курсанты первого курса Тихоокеанского высшего военно-морского училища были направлены на морскую практику на корабли Амурской флотии. Всех нас расписали по кораблям, и часть моего класса (это порядка 6-7 человек) направили на монитор "Сунь Ятсен". Монитор - это чисто артиллерийский корабль, вооруженный четырьмя артиллерийскими башнями с орудиями 120-130-мм калибра. На нём стояло 7-8 зенитных пушек, была установлена великолепная броня. Корабль был очень хорошо, добротно построен, содержался отлично, а подготовка у экипажа была великолепная. Дело в том, что перед войной матросы на этом мониторе служили уже по 5 лет. Казалось бы, что можно увольняться, а тут грянула война, которая длилась еще 4 года. Итого - 9 лет срочной службы. Матросы были высочайшего класса подготовки. Мы, курсанты, были моложе их, и они относились к нам по-отечески, по-братски. Никакой дедовщины и в помине не было!

Всех нас приказом командира корабля Виктора Дмитриевича Корнера (в скором будущем - Героя Советского Союза), расписали на вакантные должности. Меня расписали заряжающим на 4-ю башню, в погреб. И всю войну мы занимались артиллерийской стрельбой. Отряд в составе монитора "Сунь Ятсен" и трёх бронекатеров шел на острие сил Амурской флотилии - как разведывательный дозор. Монитор своими восемью пушками главного калибра и бронекатера с реактивными снарядами "Катюши" громили скопища японцев, их ДОТы, ДЗОТы, и так далее.

- Часто стрелять приходилось?

- Очень часто. Подготовка была личного состава экипажа блестящая. Ведь 9 лет срочной службы! Они асы, мастера своего дела были.

- Ваша задача в чем заключалась?

- Я был в артиллерийской башне заряжающим. Снаряд "вжиг" досилателем, потом заряд "вжиг", - и закрываешь ствол. А тут уже наводчики.

- Кто подает снаряды?

- Человек 120 экипажа. На каждом действии люди: на элеваторе подают, и все это в доли секунды, все должно быть отработано. А там приборы, стрелочки совместились, "огонь"! Как жахнет! Первое время стреляли все время учебными, - а там же шлюпки на корабле, их называли "самовары". А когда боевыми начали, - всё, включая шлюпки, смело с палубы от выстрелов своих пушек. Все-таки 120-130-мм. Почему "120-130"? Потому что мониторы были вооружены четырьмя двухорудийными башнями, и на некоторых, как на нашем мониторе, стояли 120-мм, а на мониторе "Свердлов" - там 130-мм пушки.

- У всех в двухорудийных башнях?

- У всех. По 4 башни: две в носу и две в корме, - и в каждой по два орудия.

- Вы заряжающим были одного орудия?

- Да. Первая башня, вторая башня - мостик - третья башня и четвертая башня. Так вот я в 4-й башне был заряжающим. Остальные курсанты, - кто где.

- Пороховых газов после выстрела много?

- Нет, мы не ощущали ничего. Были, конечно, недостатки. Например, башенная броня, через амбразуру ствол проходит, - и промежуток вокруг ствола закрыт только брезентом. Ствол же не может соприкасаться с бронёй! И через этот брезент нашей башни старшину 1-й статьи Воронова убила шальная японская пуля... Казалось бы - в башне, в броне, а пуля попала в эту щель между стволом и бронёй. Такая была суматоха! Мы неделю труп Воронова возили. Куда девать, не выбрасывать же за борт? По бортам были кранцы для маскировочных сетей, и вот на сети положили и три дня не могли приткнуться похоронить, потому что всё время была пальба, стрельба. Война - это поганое дело...

- У Вас такое ощущение сложилось?

- Лучше самый плохой мир, чем хорошая война. Она настолько всем осточертела!

- Вы считаете, что хлебнули много?

- Я помню, как при нас расстреливали. Троих японских офицеров привели - где-то их взяли наши разведчики. Их посадили в баню, дня два повозили, а потом решили расстрелять. Мы сидим на палубе, обед, - а их выводят. Монитор приткнулся к берегу, их вывели на берег, из автоматов "вжиг", - и в воду спихнули. Ожесточаешься на войне до такой степени, что на глазах убивают людей, а мы сидим, хлебаем щи...

К 19 августа 1945 года вопрос "кто кого" был уже решен. Три наших фронта под руководством маршала Василевского по сути дела разгромили хваленую Квантунскую армию, и она начала в основном сдаваться. Но некоторые части японцев, особенно под руководством фанатиков-командиров сражались отчаянно. Поэтому, несмотря на то, что война вот-вот должна была кончиться, моряки и сухопутные войска несли обидные потери. Для более успешного ведения артиллерийского огня и огня реактивных установок в каждом населенном пункте, городе или деревне на самых высоких зданиях создавались корпосты. Для связи с корпостами, для отправки боевых распоряжений туда и обратно часто использовались мы, курсанты. Это делалось по каким-то неведомым нам причинам, - но вообще-то это и правильно! Расскажу про один из таких походов в городе Дзямусе. Город брали сухопутные войска при поддержке Амурской флотилии, и к этому времени его мы практически уже захватили. Меня с Васей Сарбуковым, моим другом и однокашником, послали с очередной порцией документов на корпост, доставить туда боевые распоряжения. Нас проинструктировали, сказали, чтобы мы были осторожны, - и мы с Васей отправились. Вооружились мы весьма легкомысленно: у Васи был "Маузер", а я взял гранату с запалом, - и все. А ведь на палубе мониторов, в том числе и нашего, валялись, лежали груды трофейного оружия! Можно было вооружиться, - но молодость есть молодость. Мы добрались до указанного корпоста, сдали документы, получили другие документы для корректировки артиллерийского огня и двинулись в обратный путь к причалу на реке Цунгари, где стоял наш корабль и бронекатера. Шли мы, как нам казалось, осторожно, но вдруг случайно натолкнулись на большую группу, толпу японцев. Мы, конечно, струхнули, спрятались в ближайший переулок и потихонечку стали выглядывать. Нам показалось странным, что японцы агрессивных действий не проявляли, а что-то кричали нам вслед. Но потом, когда мы увидели, что они миролюбиво относятся к нашему появлению, мы потихоньку вышли. От толпы японцев к нам направился японец с белым флагом. Он знал несколько русских слов и видимо изображал роль парламентера: показывая, что у него нет никакого оружия, он шёл с поднятыми руками. С трудом мы с Васей уяснили, что они обрадовались нашему появлению и хотят сдаться в плен. Жестами мы показали им направление движения, и из этой толпы довольно быстро образовался строй. Вася встал во главе колонны японцев с "Маузером", а я с гранатой наготове - в хвосте колонны. И вот через час мы благополучно прибыли на причал, где стоял наш монитор "Сунь Ятсен" и сдали эту толпу японцев изумленному командованию. Они побросали все свое оружие прямо на причал. Как потом выяснилось, это была медико-санитарная рота в количестве около 100 человек. За этот "беспримерный подвиг" меня с Васей наградили медалями "За Боевые Заслуги". А нас начали подначивать друзья и знакомые: "А ну-ка расскажите, как вы вдвоем окружили целую роту японцев и взяли её в плен?" Но нам было не до смеха. Кто знал, что у них мирные намерения, и что они страстно желают сдаться в плен? Ну, а вскорости война с активным участием монитора закончилась. Монитору "Сунь Ятсен" было присвоено гвардейское звание, капитану 3-го ранга Виктору Дмитриевичу Корнеру было присвоено звание Героя Советского Союза, а 78 членов экипажа были награждены орденами и медалями. На этом в целом и закончилось наше участие в войне с Японией.

- Потери среди курсантов были?

- Были. И на войне и после войны. Когда минный заградитель взорвался, мой одноклассник Зеленин погиб. На лодке Коля Котов погиб, - подводная лодка погибла, и он погиб.

- А на самой войне?

- Не более 2-3 человек.

- Победу над Японией праздновали?

- Праздновали. Сейчас это как-то стали подзабывать. Во-первых, масштаб не тот, потери не те, значимость не та. Мы когда с одноклассниками, "однокашниками" когда собирались, то определяли - по каким дням. Чтобы не просто так собираться! Установили первый день - это день выпуска, сбираться в этот день обязательно. И второй день - 3 сентября, день Победы над Японией. А то забывать стали, и на нашем уровне непосредственных участников, и на государственном уровне. Хотя всё это правильно. Ведь это только эпизод Великой Отечественной войны.