Полковник в отставке, инвалид Отечественной Войны второй группы, два тяжелых ранения, награжден 4 орденами (два ордена Отечественной войны 1 степени и два ордена Красной Звезды) и 25 медалями.
Я родился в городе Вышний Волочок, в Тверской губернии. В 1940 году окончил 10 классов средней школы и поступил в военно-морское хозяйственное училище, которое находилось в Выборге. Там меня и застала война. Очень быстро наше училище было эвакуировано в Ленинград. Разместили нас в здании Адмиралтейства, а вначале сентября весь второй курс нашего училища, 400 человек, был преобразован в курсантский батальон и отправлен на фронт. И в течений двух месяцев мы воевали под городом, который сейчас называется Ломоносов.
Пошло нас 400 человек, а осталось - 98, в том числе тяжелораненых и искалеченных. После окончания войны, мы, кто остались в живых, собрали деньги и на месте боев в память о погибших соорудили памятник - он называется "Якорь".
После ранения, в начале октября, я был переправлен в Ленинград, в госпиталь. Блокада уже началась, и командование приняло решение о выводе училища из Ленинграда. Надо было совершить марш - 200 км по первому льду. Но тяжелораненых - а нас было около 25 человек- в том числе и меня - оставили в госпитале. Так мы остались в Ленинграде в первую блокадную зиму. Начался голод. Мы, как курсанты, что-то получали - кусочек хлеба, в столовой варили суп: в основном вода и ложка какой-нибудь крупы. Мы охраняли Адмиралтейство (от мародеров, чтобы там все не разграбили), и вот, помню, как-то раз во время артобстрела в вестибюль вошла одна женщина и говорит: "Матросик, можно я погреюсь?" - я подвел её к батарее - у нас там была кочегарка, было тепло, посадил её на стул, и, собственно говоря, забыл о ней. Потом я к ней подхожу, чтобы её разбудить, а она холодная и мертвая. И так повторялось несколько раз. Мы заинтересовались, почему к нам так приходят умирать. Оказалось, что в городе знают, что матросы так не бросят, а обязательно похоронят. И действительно, у нас была машинешка, мы отвозили этих умерших женщин без документов, без всего, на Пискаревское кладбище. Там были траншеи, где добывали гравий, песок, строительный материал, и вот эти траншеи и стали братскими могилами. Только на этом кладбище жертв блокады более 400 тысяч человек похоронено.
У меня в памяти сохранилось такое воспоминание - напротив Адмиралтейства, как и сейчас, был сад, а дальше проезжая часть забита троллейбусами. Троллейбусы как бы мертвые, все занесено снегом, люди еле-еле бредут. Помню, женщина на санках умершего везет. У меня часы испортились и я пришел в часовую мастерскую, а приемщик мне говорит: "Слушай, матрос, тебе не нужны золотые часы? Я тебе их отдам за буханку хлеба." Но у меня не было буханки хлеба, ничего не было.
Конечно, на хлебе в блокадном Ленинграде можно было обогатиться, и некоторые из тех, кто был приставлен к нему, обогащались.
Всего за эту зиму я потерял больше двадцати килограммов веса, так что, в Москве, когда я пошел в парикмахерскую, меня там отказались брить, сказали, что у меня на лице очень сильно натянута кожа, может лопнуть. Страшный был вид.
Но и в блокаде мы знали и верили, что победа будет за нами. Верили, что вырвемся из блокады, прорвем кольцо. Когда мы узнали, что после тяжелых боев немцы отброшены от Москвы, то среди наших раненых ребят возник просто стихийный митинг.
Что еще о блокаде рассказать? Действительно, самое страшное, что с человеком может случиться, это голод. Но даже несмотря на голод люди не сдавались, я знаю, что работали оборонные заводы, ремонтировали танки. А немцы были совсем близко от Ленинграда. Выйдешь вечером, особенно если морозный воздух, слышны пулеметные очереди. Балтийский флот стоял в Неве, в том числе и подводные лодки. Вот какой эпизод вспоминается. Уже после войны я учился в военно-юридической академии, а вместе со мной там учился один врач. Он был врач и захотел стать юристом. И он рассказал такую историю. Зимой было принято решение отправлять подводные лодки в Балтийское море, чтобы они, пройдя подо льдом Финский залив, топили немецкие корабли. Одну лодку снарядили, она ушла и пропала. Конечно, она никуда не дошла, потому что между Поркалаудом и Таллином была немецкая минно-артиллерийская позиция. Там было много противолодочных сетей, и лодки просто не могли пройти. Потом дошла очередь и до его лодки. Их снарядили двухмесячным пайком, что в условиях блокадного Ленинграда было сделать очень-очень трудно. И они знали, что все равно погибнут. Поэтому офицеры приняли решение - свой паек раздать родным и близким, а себе оставить недельный запас и справить по себе поминки. А он, как врач, заведовал вином (вино входит в рацион подводников). И вот они справили по себе поминки, на следующий день ждут разрешения выйти в море, как вдруг приходит приказ поход отменить. Надо сдавать продукты на склад, в том числе и вино. Командир сразу пошел на склад и сумел договориться, что продукты они постепенно возместят. А так как вина в городе было не достать, то этого врача отправили в штрафной батальон.
Еще помню, что когда начались налеты, город сразу сильно изменился. И вовремя налетов было очень много сигналов с земли ракетами, которые наводили немецкие самолеты на цель. Патрули много этих шпионов ловили.
Но самое сильное воспоминание это, конечно, голод. На фронте с едой было получше, а после ранения, помню мне начали сниться сны о еде. Как мать варит щи со свининой! Жира в котелке столько, что аж пар не идет, а запах...
Уже весной мы добились, чтобы нас (кто остался) вывезли из Ленинграда и отправили в Москву, где в это время находилось наше училище. И как только проехали "Дорогу жизни", мы просто почувствовали, что здесь не блокада. Здесь могли просто так дать белого хлеба. В Ленинграде это было бы невозможно.
