Абрамов Юрий Сергеевич

Абрамов Юрий Сергеевич: Я самый молодой штурман в морской авиации. Мне повезло: я попал в 1-й минноторпедный авиационный полк, этот полк имеет большую и славную историю. Здесь я встретил много тогда еще живых героев.

Я хочу вам показать фото командира полка, в котором я служил. Тогда в 1944 году, командиром был Борзов Иван Иванович. Это личность хорошо известная…

Иван Иванович такой командир был: он прибегал к каждому вернувшемуся самолету, ждал, когда начнет вылезать экипаж, переживал за каждого погибшего. Каждого погибшего знал, а ведь в экипаже до пяти человек, бывало, погибало…

Немного летчиков такого высокого класса было как он. Его хорошо характеризует Сашка, мой друг, Герой Советского Союза Александр Иванович Разгонин. Они вместе начинали лейтенантами до войны еще.

Он и как человек был, высокопорядочный, и как командир. Не случайно он стал потом маршалом.

- Юрий Сергеевич, давайте с самого начала…

Родился я в 1925 году, в Ташкенте. Мои предки по отцовской лиинии были участники освоения Средней Азии. Оттуда, и тянется история нашей семьи. Папа родился в Ташкенте. А мама приехала в начале XX века.

Нельзя обойти молчанием трагедию моей семьи. Мой папа так и остался монархистом. После революции он не пошел к красным.

Мой родной дядя окончил тот самый университет, который пытался окончить Ульянов-Ленин. Был юристом. Он перешел на сторону красных. И в Красной армии занимал хороший пост. Я сейчас и не вспомню, как он назывался. Ну, в общем, один брат стал красным, другой - остался "белым". Вот такая трагедия семейная.

А дедушка получил документ, подписанный от имени Ульянова, его секретарем, в котором говорилось, что он, согласно окончательно принятому решению, не будет выступать против Советской власти и т. д. и т. д. В общем, смысл такой: "До самой смерти его не трогайте", пусть живет. Такой документ.

Мой папа прятался, скитался по старым знакомым, где только он не жил. Дома бывал набегами, и так вот я родился… Я виделся с отцом очень редко. Вот такая жизнь была.

Отец был призван в армию, и попал в рядовые и пропал без вести. Ему тогда было пятьдесят с лишним лет.

Мой старший брат родился еще в старое время за три месяца до первой февральской революции воевал танкистом. На фронте он стал инвалидом, вернулся с фронта умирать.

Да, и я тоже был тяжело ранен в 1944 году, тоже стал инвалидом.

- А как же отца в таком возрасте призвали на войну?

В первые дни войны было опубликовано Постановление Совета Народных Комиссаров: на территориях, которые оказались в соприкосновении с противником призыву подлежат от шестнадцати лет до пятидесяти пяти лет. А папе еще такого возраста не было, да и находился он далеко. Но в конце второго года войны его все равно призвали.

- А как Вы попали в авиацию?

Это было такое время - все стремились в авиацию. В 1940 году я сделал попытку поступить в Чкаловскую школу. Тогда и школа называлась Чкаловская, и город Чкалов. Потом старое название Оренбург возвратили.

Я занимался физической подготовкой, был хорошо развит. Можете себе представить, в шестнадцать лет мой вес был восемьдесят килограмм. Я занимался гирями и гимнастикой. Медкомиссия меня пропустила. А на мандатной комиссии я "засыпался". Городские жители должны были иметь паспорта. А у меня его еще не было, поскольку мне было только пятнадцать лет. И я потихоньку у мамы взял свое свидетельство о рождении и подделал запись. Подделку заметили. И мандатная комиссия меня зарубила.

Это не уменьшило мое желание. Я ждал совершеннолетия. Но, когда мне исполнилось шестнадцать лет, началась война. И я пошел в военкомат и стал требовать, чтобы меня призвали в армию, потому что в шестнадцать призывали в прифронтовых территориях.

- Тебе еще рано- говорят - Мы не имеем права. Если Вы хотите, поставим Вас на учет. А пока пройди всеобуч.

Я быстро освоил то, чему учили и выполнил все нормы, потому, что мы еще в школе проходили военное дело. Раньше военное дело в школах было обязательно. Я отлично стрелял из винтовки, имел значки ГТО и "Ворошиловский стрелок". Окончив Всеобуч, получил соответствующий документ и сдал его в военкомат.

- Ждите, - сказали.

Как я потом понял, они со мной просто играли, не хотели обидеть. А наши люди погибали уже на Волге. Меня очень задевало, почему же мы не можем пойти и помогать… И такое рвение было не только у меня, а у всех молодых.

И вот, наконец, я получаю повестку. Мама говорит:

- Все идут, сынок. Такое время, и ты должен идти.

И без всяких слез отпускает меня.

В военкомате дали направление на пункт сбора в город Чирчик. Это рядом с Ташкентом. И первый же военный, которого я там встречаю, был в форме с "птичками". Оказывается я попал в авиационную школу… И все срослось…

Было это осенью 1942 года.

Меня почему-то сразу заметили, и сделали заместителем командира по строевой части. Нас держали в карантине месяц, может полтора… Потом меня зачислили во 2-ю эскадрилью. Командовал ей майор Попович.

Фильм "Два бойца" вы, наверное, видели? Он там снимался. И мы участвовали в съемках в массовках, как солдаты с винтовками. А майор Попович консультировал по авиационным вопросам. Я хорошо помню это время, познакомился со знаменитыми актерами. Они приходили к нам, и мы с ними беседовали, общались свободно…

- Вы знали, что Вас будут учить на штурмана?

Нет. Уже приняли присягу, прошел еще месяц, и только потом объявили, что наша учебная эскадрилья готовит стрелков-бомбардиров. Она была сформирована из эвакуированной школы стрелков-бомбардиров. Вот подзабыл название… Она была на берегу Днепра… Может, вспомню.

- У Вас досады не было, что Вы не летчик-истребитель, а штурман?

Нет. Настроение было такое, что на фронт даже автоматчиком согласился бы. Не только согласился, я рвался на фронт.

- Мы беседовали с Григорием Тархановичем Аванесовым и он сказал, что отбор был по результатам экзаменов: кто получше соображал в математике, тех - в штурманы. А кто хуже - тех в летчики?

Аванесова, знаю. И у нас также отбирали. Но я не хотел об этом говорить… В штурманы брали со средним образованием. А летчики, как правило, были старше по возрасту, но редко кто из них закончил восьмой класс.

- Мы слышали такую байку: "Летчик - это извозчик, который возит штурмана на работу" Так говорили?

У нас был немного другой вариант.

- В немецкой бомбардировочной авиации командиром экипажа, был штурман. А у нас - летчик, независимо от звания штурмана?

Да, независимо… На самом деле в работе экипажа все решал штурман. И как вывести на цель, и вернуться домой, это все дело штурмана… Но знаете, трудно отделить летчика от штурмана.

- А что Вы изучали?

Много дисциплин. Прежде всего, навигация. Бомбометание. Про это в двух словах не скажешь. Радиосвязь. Штурман в частности, должен был, , принимать "на ключе", как минимум, шестьдесят знаков в минуту… Преподавалась даже гидрометеорология. Но главное для штурмана - самолетовождение. Я имею в виду не пилотирование, а именно штурманскую работу.

В авиашколе я летал сначала на "У-2", потом, с месяц, на "Р-5". Потом на "СБ". На нем учился больше - полгода. Тогда "СБ" еще считался новым. Это была прекрасная машина, но был очень серьезный недостаток - тихоходность. На "СБ" мы выпускались. Это было в начале 1944 года.

- Пилотировать Вас учили? И доводилось во время войны самому пилотировать?

Нет. И летал я только на "Бостоне", на нем возможности подменить пилота не было.

- Несколько вопросов по школе. Как был организован быт?

Прекрасно.

- В каком обмундировании Вы ходили?

Выдали чистую новую форму, из простого материала. На голове пилотки. Сначала были ботинки с обмотками, потом английские ботинки. Ботинки как сапоги, но целиком шнуруются. Их выпускали специально для пустыни - англичане в Сахаре воевали. Нам прислали такую обувь в подарок. Это было удобнее, чем в обмотках.

Кстати, кроме теоретических занятий, был у нас один марш бросок - с грузом снаряжения тридцать килограммов пробежать рысью, с одной остановкой тридцать километров. "Быстрей, не отставать" - кричит старший лейтенант Числов… Да, да Числов!… Вот так иногда всплывают, казалось бы, забытые фамилии…

- А как кормили в авиашколе?

Кормежка для того времени была отличная! Можно сказать, почти летная норма. Каша с мясом… На завтрак обязательно белый хлеб со сливочным маслом, сахар, чай. Я не знал никого, кто у нас был бы голоден.

Перед выпуском нам неожиданно присвоили офицерское звание - младший лейтенант, а мы были уверены, что присвоят старших сержантов. Но пришел приказ… Выдали нам хорошую армейскую форму, погоны полевые, нормальные сапоги, считались офицерскими, хороший ремень.

После окончания авиашколы вместо фронта я оказался в Военно-морском училище имени Леваневского. Морских летчиков не хватало, и пополнение готовили из армейских. Переподготовкой занималось, в частности, это училище.

- Вы один туда попали, или весь выпуск?

В морское училище из нашей школы была направлена группа двадцать пять человек. А выпускали из училища Леваневского индивидуально, по мере того как курсант "оморячивается"…

Про то, что нас направляют в военно-морское училище, мы не знали. Выдали нам документ. Сказали, что в Куйбышеве обратиться ккоменданту, он вскроет пакет, и мы получим дальнейшие указания.

- Сколько по времени и как добирались из Чирчика до Куйбышева?

Железной дорогой. Мы приехали в Куйбышев на третьи сутки, пришли к коменданту. Он пакет вскрыл, и оказалось, что наша станция назначения - Безенчук. Выдали нам другой запечатанный пакет… Строгая секретность тогда была…

Вышли на станции назначения и удивляемся: часто встречаются военнослужащие в морской форме. А моря и близко нет! Спрашиваем встречных:

- А где здесь начальство?

- Вот пройдете еще немножко и увидите здание, куда вам и нужно, в общем, сами поймете.

Это говорили военные, которые нам попадались, и в морской форме и в армейской. Мне показалось, что авиационное обслуживание почти везде было армейское. И даже в морской авиации, все вспомогательные службы одевали в армейскую форму. Редко, когда служащие БАО встречались в морской форме.

Наконец мы дошли. Вышел дежурный в морской форме.

- Построились! Рассчитаться!

Ну, как положено. Вскрыли пакет, достали список, проверили наличие.

- Вы находитесь на территории училища имени Леваневского. Будете здесь учиться. Вы уже командиры, у нас такой порядок: жить будете в гостинице.

И началась подготовка. "Оморячивание". Стали изучать особенности штурманской работы над морем. А море единственное, это Волга…

Теорию торпедометания прошли. Сдали государственный зачет.

- Топ-мачтовое бомбометание изучали?

Практически не изучали.

- Сколько Вы в училище Леваневского отучились?

Да всего ничего - четыре месяца. Быстро мы осваивали самую современную технику, какая была в то время.

- А на чем летали в училище Леваневского?

На "Бостонах, "А-20". У нас были "А-20" - с шестью пулеметами.

- А с четырьмя пушками и двумя пулеметами были?

Таких не помню.

- А где было рабочее место штурмана до переделки?

В училище самолеты не переделали, и штурман сидел сзади летчика, связь с ним только телефонная.

Надо сказать, что самолеты в училище не имели специализации. А задуман "А-20" был и впервые применялся как ночной многоместный истребитель. Точнее как штурмовик, и в то же время и ночной истребитель.

- Приборы были родные - американские? Или уже наши?

Американские и откалиброваны не в метрической системе. Привыкли быстро. Молодой человек быстро схватывал все. Триста пятьдесят футов - это значит, сто метров.

- А бомбы учились кидать?

Кидали, но цементные. Настоящие стоили дорого, и вещь это опасная.

- А прицел для бомбометания был какой?

Точно не могу сказать. По-моему, "ОПБ". Американских не было.

- Как Вы считаете, достаточное было обучение для участия в боевых действиях или по условиям войны, нормально?

По условиям войны нормально.

Добавлю, что во время подготовки я дважды прыгал с парашютом, сначала с "Ли-2". А потом с "По-2". Вот это было интересно. Надо набраться смелости, вылезти из кабины, пролезть на крыло и оттуда выпрыгнуть. Что касается меня, я никакой боязни не испытывал.

- Когда Вы закончили обучение в авиашколе?

Я закончил училище и прибыл в полк в мае месяце 1944 года. Прибыл как раз на формирование 51-го миноторпедного полка. Формировались недолго, непосредственно в Ленинграде, на Гражданском аэродроме. Сформированный полк перебрался в Клопицы. Там стоит памятник: "Отсюда начинал путь 51-й полк". Я туда выезжаю с женой, каждый год выезжаю… Это моя святая обязанность, и, несмотря на болезни мои дурацкие…

А часть полка была сразу откомандирована в Ладогу, и воевать начала оттуда.

Вот фото, на котором я присутствую.

- Это на фото Свирский?

Да, Свирский… Это единственная коллективная фотография, на которой и я присутствую. Мне Слва Жукв из ТАСС из маленькой увеличил. А оригинал в музее в Клопицах лежит. Я туда все передаю. Ни одного человека в живых нет, кроме меня. Все погибли. И многие из погибших даже на коллективные снимки не попали.

- К фотографиям мы вернемся позже. Давайте мы продолжим. Первые вылеты 51-го миноторпедного полка - удары по Свирской дамбе. Вы в вылетах на Свирскую дамбу участвовали?

Нет. Никто присутствующие на этом фото там не был. Ни с 1-го полка, не из 51-го полка, нет.

1-й полк к тому времени, когда сформировали 51-й полк, был уже сильно потрепан. И нашу 1-ю эскадрилью целиком, во главе со всем руководством, со всей техникой и самолетами передали в 1-й.

- 1-й миноторпедный полк к этому времени уже был гвардейским, А когда Вы получили звание гвардейца?

Сразу не дали. Нужно было заслужить - полетать на боевые задания.

1 ГМТАП. Построение полка, 1944.

- У гвардейцев была и денежная надбавка.…Кстати, а Вы помните сколько получали, начиная с курсанта авиашколы?

Курсантом - семьдесят пять рублей. Но я их не получал, а сразу целиком переводил их в Фонд обороны.

- В приказном порядке, добровольно, или добровольно-принудительно?

Добровольно.

В училище Левеневского в звании младшего лейтенанта, нас тогда называли командирами Красной Армии, получал семьсот или шестьсот рублей.

А когда пришел на фронт в 51-й полк, основной оклад стал девятьсот тридцать.

А после присвоения звания гвардейца у меня без боевых премий получалось две тысячи с чем-то.

- Это Вы на руки получали, перечисляли на книжку, или Вы продолжали переводить в Фонд Обороны?

Кто как желал. Я, например, маме посылал. Я знал, как она там мучается - брат уже два года лежал тяжелораненый. А мне деньги не нужны были: кушать, курить и даже вечером выпить - все это для меня было бесплатно.

- Полканов Николай Филиппович из 4-го гвардейского полка говорил, что треть денежного довольствия в добровольно-принудительном порядке отдавали в Фонд обороны.

Полканова я не знал, и про "принудительно" даже не слышал. У нас было добровольно.

- В 1-й миноторпедный полк Вы прилетели уже сложившимися экипажами?

Да. Как мы сформировались, так туда и пришли. Но летал я не только с Крыловым, но и с другими летчиками. Но это всегда значало, что произошло что-то особенное. Но я никогда не интересовался что конкретно. Если Борзов приказал, то никаких разговоров. Все бегом, и в полет!

Как начались боевые действия, летный состав начал нести потери. Я приведу цифры: 51-й полк провоевал десять месяцев - погибло двести человек. Шестьдесят семь самолетов. 1-й полк воевал всю войну, с начала и до последнего дня. До 9-го мая. Пятьсот шестьдесят человек погибло.

Это цифры точные. У меня есть эти данные, и я готов кому-то молодому передать, что бы не пропало… Я же не вечный, я уйду. И хочу, чтобы моих однополчан помнили.

- В мемориале на месте бывшего аэродрома на памятнике приведен список погибших. Там могилы расположены или только памятный знак?

Это считается мемориал, но есть и могилы на кладбище.

- В интернете есть хороший сайт посвященный 51-му полку. Там и потери показаны, есть и воспоминания ветеранов, фотографии. Кто-то из родственников это дело делал. Вы видели?

У меня соответствующей техники нет. Но я слышал. Это сделал сын начальника связи.

- Вы торпеды бросали?

Нет, я бросал только бомбы.

- У Вас в полку было разделение: топ-мачтовики, торпедоносцы?

Такого жесткого разделения не было, но часть машин переделывали. Убирали все вооружение на носу, место штурмана перемещали в нос. Это требовало довольно много переделок. Переделывали по разным причинам. Например, для крейсерских полетов, то есть на свободную охоту. Хотя у нас очень мало было таких крейсерских вылетов, но все равно.

- Никто конкретно не пишет, как штурман целился, но отмечают, что у штурмана на "Бостонах" при прицеливании были сложности. Когда Вы сидели в центроплане, как в этих случаях Вы целились? Вам же не видно, что впереди делается? Я имею в виду, именно вариант "А-20Ж", когда впереди пушки стояли.

Как же не видно? У меня со всех сторон окна, астролюк у меня есть…

- Получается, в него вытаскивали прицел и целились? Так что ли?

Всяко было, это уже у кого какая была фантазия, чего только не придумывали, Один из штурманов, потом он Героем Советского Союза стал, садился на пол открывал люк и контролировал высоту. По воде смотрел…

- А целился кто? Летчик, получается, целился сам?

Да. Летчик в этом случае, за все отвечает.

- У Вас бывали случаи, когда штурман вываливался в нижний люк?

У нас такое случилось в 1944 году, когда мы в Новой Ладоге стояли, и готовились к удару по дамбе на Свири. Я могу фамилию назвать - Григорьев, он выпал из "Бостона".

(Возможно речь идет о мл.лейтенанте Григорьеве Борисе Васильевиче 51 МТАП погибшем 4.8.1944 подробности гибели которого в Книге памяти не указаны)

Это произошло в районе нашего аэродрома. Там кругом леса и болота. Погиб сразу же, упал в лес с высоты примерно триста метров. Место падения примерно знали, и его нашли… Похоронили только косточки - волки съели… Опознали по сохранившемуся морскому кителю… Вот так…

- А на каких высотах полеты в основном были?

Бреющие. Высота метров до ста, максимум. Бурун от нашего самолета по воде шел… И торпеду, и бомбы при топ-мачтовом бомбометании бросали с высоты тридцать метров.

- А как высоту определяли? Мне рассказывали, например, что на Шепелевом маяке, на высоте двадцать пять метров, была белая полоса, и когда шли на задание, по этой полосе запоминали расстояние до воды. Такое было?

И такое было. Мы тоже знали Шепелевский маяк.

- На топ-мачтовые бомбометания, какие бомбы брали?

Как правило, брали две пятисотки. Тонные брали только самые опытные люди…

- А почему, ведь у "Бостона", грузоподъемность большая?

До тонны восемьсот у него грузоподъемность. Много было обстоятельств, по которым выбор бомб делался. Смотря под кого бросать. Можно и оба борта пробить, и тогда бомба вне судна взорвется. Просматривали разные варианты бомбовой нагрузки и выбирали лучший.

- Недавно вышла книжка А. Широкорада - "Торпедоносцы", в ней он нелестно отзывается наших торпедоносцах и сомневается в реальности их побед. И в доказательство ссылается на такой пример: немецкие подводники на потопление транспорта в среднем затрачивали три-четыре торпеды калибром "533 мм". Наши авиационные торпеды менее мощные - диаметром 45 сантиметров. А наши кинут одну, и докладывают, что атакованный ими корабль за пять минут утонул… Ваше мнение?

Мог и быстрее утонуть, это зависило, что за корабль. Чаще всего целью был транспорт.

- А при топ-мачтовом бомбометании Вы видели, что посудина точно утоплена? Или только попадание видели?

Э, как теперь говорят, - "хороший вопрос"… Попадание, да видел. А ждать пока утонет, времени не было - удирали. Не только Вы, но и Иван Иванович Борзов спрашивал нас:

- Ну что, трудно было посмотреть?

А вот посмотрите хоть эту одну запись, короткую такую. И Вы поймете, была ли при топ-мачтовой атаке, возможность ждать пока атакованное судно затонет. Вот посмотрите, это из архива.

"…При отвороте вправо, во время отхода от цели самолет подбит, в экипаже есть погибший…"…

Топ-мачтовое бомбометание очень результативное, в девяносто, я бы даже сказал, в девяноста пяти процентах случаев это успешный удар по врагу. А то, что остается от ста процентов, это вероятность вернуться живым и невредимым.

Если честно сказать, то топ-мачтовому бомбометанию нас, практически не учили. Топ-мачтовое - это придумали американцы…

- Американцы?

Именно американцы. И у них был большой практический опыт. Они тренировались на старых баржах и кораблях, разной высоты, вырабатывали не только тактику бросания бомб, но и лучший маневр при уходе.

После удара пролететь надо так, чтобы самому не зацепиться. Есть очень крупные транспорты с высоким бортом. Казалось бы, это самое удобная цель, с одной стороны, и в то же время, как убежать? Можно сделать разворот. Вот нас на развороте-то и шлепнули. А можно - прыжок. Сразу, метров на триста.

- И тогда все брюхо под зенитками?

Ну а что делать? Так вот американцы и учились над самыми разными коробками (кораблями) маневрам.

А мы все постигали в бою. Дорого нам это обходилось… Когда читаете книги, в них упоминаются четыре - пять погибших. Как правило, командиры экипажей. А на самом деле очень много погибло при топ-мачтовом бомбометании.

А я самый молодой, и воевал-то чуть-чуть…

- Вы так переживаете: "Я молодой…" Вот бывший Президент США Буш-старший, был самым молодым пилотом-истребителем ВВС флота…

Это я знаю… Но я молодой, в смысле, что мало воевал…

- Ну, знаете… Во-первых, слава Богу, что живы остались, это раз. А во-вторых, у Вас сколько выходов в атаку?

Восемь… Один - разведка, и еще одна постановка мин, это не атаки.

- Восемь! Восемь раз выходить в упор на зенитки. На кораблях ведь немцы тоже жить хотят?

А как же. Когда меня спрашивают: "Страшно было?" А я говорю: "Нет, никакого страха не было". Я как-то "чумел" что ли, когда шары летят красные.

А на подходе, если нас заметили, то уже на восемнадцать километров дальнобойные бить начинают. А когда ближе, они бьют уже по воде, чтоб столб воды поднять… И столкновения со столбом были. Чего только они не придумывали…

- В чем заключалась основная работа штурмана при топ-мачтовом бомбометании?

Я точно по приборам слежу за расстоянием до корабля.

- С какого расстояния необходимо было бросать бомбы?

Это зависит, в частности и от калибра бомбы. Пятисотка - одно расстояние, тысяча - другое. А если двести пятьдесят килограмм - чтобы наверняка, совсем рядом бьешь. У меня всегда перед глазами стоит экипаж Пискунова. Штурман у него был Валя. Мы его не Валентин звали, а Валя. Потому что он такой молоденький был.

Их самолет на самом близком расстоянии от корабля вспыхнул, но они успели таранить корабль. Таран, самый настоящий. Сообщение об их подвиге было сразу опубликовано. Прогремело здорово. Но потом как-то забыли. Но я, например, когда приходилось разговаривать с пионерами, всегда их вспоминал.

Я видел, как погибал Иванов, и как погибал Казаков, тоже я видел.

- А как? можно рассказать?

- При отходе, когда уже сбросили бомбы, важно в каком направлении удирать, иначе сразу же зенитчики поймают. У них артиллеристы были, каких у нас не было.

И вот я смотрю, кто там, и сразу узнал - это был Казаков. Он летит, опускается ниже и вдруг в воду, нырк, и все.

Причины не понял я. Я так и доложил Борзову. Он:

- Ну ладно, видел, хорошо.

У нас спасательных никаких средств не было, чтобы помочь, спасти экипаж сбитого самолета. И вот во втором случае, подбитый самолет приводнился. Дымило что-то у них, но не горело. И я видел только то, что они все выскочили. Я знал, они из гаргрота попытаются вытащить лодку, но на это дается всего минута и самолет утонет. Они не вернулись, но ни тогда, ни потом - после войны… Погибли, весь экипаж.

А о том, что я видел, я промолчал. Даже так было.

- А какие средства спасения у Вас были?

Капка. Я так иногда скороговоркой говорю - "капка". Но как раз капковых, у которых в материю пробка вшита, спасательных жилетов у нас не было. Были только надувные. Спасжилет так устроен, что вверх ногами никогда не перевернешься. Он автоматически надувается. Но если он в самолете раздуется раньше времени, то не вылезешь. И еще есть шланг, на случай, если не сработает автоматически, тогда можно самому надуть. Цвет спасжилета я хорошо помню, у меня был, оранжевый. Были еще и желтые. Цвет выбран такой, чтобы издалека на большом расстоянии можно было увидеть. И еще лодка с запасом питания лежала у нас в гаргроте…

- ЛАС-10, должно быть?

Да.

- Из самолета как лодка выбрасывалась?

Надо было садиться на воду… На спокойной воде самолет держится всего лишь одна-две минуты, и тонет. И за это короткое время лодку самим нужно успеть вытащить. Так что единственное, на что мы могли рассчитывать это "капка". Мы и парашюты не одевали. Точнее, летчик вынужден был одевать, потому, что он на нем сидит. А мой парашют лежал рядом, и остальные не одевали. Высота малая, парашют бесполезен, "капка" единственное средство спасения.

- Вы помните бортовые номера самолетов, на которых Вы летали?

Нет, я и не запоминал, и не помню.

- А Вы не помните, какого цвета самолеты "Бостон" были?

Снизу - голубой, А сверху, такой серо-коричневый, и наши звезды. А американские звезды закрашены, но проступают, видно, что закрашены в спешке.

- А какие-нибудь эмблемы, рисунки на самолетах были?

Нет.

- Радиополукомпас поставлялся с "Бостонами"? Или наши ставили?

Вместе с самолетом "Бостон" - американский. У нас и высотометры все стояли американские. В футах конечно. В некоторых успевали переставить приборы, такое бывало. А в основном мы тренировались переводить футы в метры. Все соображали быстро. Сто футов - тридцать метров.

- Вы по 51-му миноторпедному полку показывали нам брошюру, там количество побед отмечено. А в 1-м миноторпедном такое было?

И что там что написано?

- Там на фотографиях видно, что нарисованы корабли и звездочками отмечены, вылеты, победы.

А это, это было.

- Сколько у Вас стрелков было? Один или два?

Конкретно в нашем экипаже чаще всего был один стрек, он же и радист. Экипаж "Бостона" не всегда три человека был, но в основном три.

- Сколько всего у Вас боевых вылетов числится?

Всего десять. Но вылет на разведку не сравним по опасности с атакой. Не стреляешь, не бомбишь, наоборот втихаря. Бывало наши армейцы начинают по нам стрелять, они же не видят кто летит. Тогда показываю им, что я свой: бросаю ракету, белую допустим, "свой". Или зеленую…

- Вы можете сказать, насколько Ваши удары были эффективны?

В одиночку мы никогда не атаковали. Только группой. Наше место в группе было заранее определено. Наши результаты определяли другие. Потом нам говорили и это записывали.

Группы формировали на основании разведданных, в зависимости от состава цели, наличия сопровождения, типа корабля. Это все учитывалось. И прорабатывалось. В итоге рисовали схему удара, и Иван Иванович спрашивал:

- Вот так. Поняли? Понятно? Все! По машинам!

- Пока разведчик привез снимки, пока проявили пленку, пока ее просмотрели, пока составляли план атаки, за это время и караван переместился, и боевое охранение могло измениться. В таком случае как быть?

Конечно ситуация могла измениться… Командир группы командует, называет фамилию и дает команду конкретному экипажу:

- Семенов, цель видишь? Атакуй!

Поскольку все работают на одной волне, то все слышат…

- Вы фильм "Торпедоносцы" смотрели? Похоже?

Смотрел. Немножко, кое-что есть…

- Когда Вы совершили Ваш первый боевой вылет? И его цель?

С аэродрома Клопицы в 51-го полку я два вылета сделал. Задача первого вылета в Рижский залив: уточнить данные разведки: там, два или три транспорта двигались, без охранения. Данные предварительной разведки сильно различались. И нам приказали лететь… Второй вылет был на постановку мин…

- А разве мины под "Бостоны" вешали? Вроде бы очень маленькое расстояние до земли было?

Вешали. Но наш экипаж в этом втором моем боевом вылете, выполнял лишь роль отвлечения: ночью надо было опуститься на определенную высоту и барражировать. Нужно было своим шумом отвлечь противника. Нам зачли вылет как боевой: "на постановку мин", хотя бросал другой самолет. Со штурманом 1-й эскадрильи Алексеем Рензяевым. Погибли они уже в 1945 году по вине летчика.

(Экипаж: майор Меркулов В. С., капитан Рензяев Алексей Иванович, старшина Грибовский А.П. и мл.с-т Растяпин В.С погибли в самолете, сбитом зенитным огнем в марте 1945 года. Рензяев ГСС от 6.3.45, остальные члены экипажа ГРФ от 23.2.1998.)

Потом вся наша 1-я эскадрилья ушла в 1-й ГМТАП.

Рензяев как бы шефство надо мной установил. Хотел, чтобы я все узнал, всего "понюхал". Он мой земляк, тоже жил в Ташкенте. Он ко мне всегда так обращался:

- Ташкент! Давай полетишь!

- Из десяти боевых вылетов, Ваш самолет трижды сбивали, Вы садились на воду?

Два раза из трех на воду не садились. Вот в последнем, мы оказались в воде. Два раза мы после того как нас подбивали, садились на вынужденную на землю.

- А кто Вас сбивал, истребители или зенитки?

Во всех случаях нас побивала зенитка. Истребителей мы в бою не встречали. Точнее, я не встречал истребителей. Мы убегали от истребителей. Но бывало, что истребители и сбивали, и добивали наши подбитые самолеты. Вот экипаж, в котором штурман Габрильян был. Я потом вспомню и фамилию летчика обязательно… я только вчера вспоминал его. Их срубил истребитель, ни один не выпрыгнул… разбили их "в пух и прах"…

(22.9.1944 сбит истребителями А-20 с экипажем: мл.лейтенант Баранов Александр Федорович, мл.лейтенант Габриэльян Георгий Константинович, сержант Захаров Алексей Андреевич)

Нехороший тогда день был - 5 эпипажей потеряли. Собрались вечером, коньяк, водку поставили. Долго не могли успокоиться… Мы видели как "раз!", и их нет…

- А когда этот случай произошел? Вы не помните, по времени?

Сейчас я вспомню, как раз в это время появлялся у нас сын Сталина, Василий…

Его личный летчик ночевал у нас, и на нашем "Бостоне" он летал в Москву. Его дивизия истребителей стояла отдельно. Но вроде как Борзов помог ему самолетиком.

- Раскажите, что происходило, когда Вас подбивали?

Первый раз нас сбили, когда мы ходили на постановку мин, хорошо стукнули, хорошо. Еле-еле дотопали и брякнулись, но даже я живой остался. Штурман-то впереди, все шишки на него, все удары. Повезло…

Второй раз нас подбили в Рижском заливе, мы быле в группе топ-мачтовых бомбометаний, в момент атаки ударили…

В одной из книг описано, как нас тогда подбили, как правый двигатель начал дымить...

Я кричу:

- На флюгер ставь тот, который дымится, сейчас вспыхнет.

А командир группы кричит:

- Разворот к земле!

А мы оттуда и топали, и топали, топали. И брякнулись на землю. Вот такая была посадка.

- На одном моторе "Бостон" летел свободно?

Грелся страшно. "Грелся" и летчик, Петр Чистяков:

- Не могу больше тянуть, не могу.

Я говорю:

- Петя, тяни, тяни, как хочешь. Тут негде, негде, негде. Ищу площадку, ищу площадку, - и потом - Вижу площадку! Прижимай, прижимай, прижимай…

Все ближе подходим… "Не стукнись… Тихонечко".

Садились с убранными шасси, и удар получился сильный. Нас всех подняло, а потом придавило. Самолет остановился буквально, метра три-четыре перед оврагом. Если бы туда бы сползли, то…

Я сейчас даже не помню, кто первый вылез, наверное, Петька вылез из гартгрота. Он хороший мужик был, здоровый такой. Достали топорик, и давай рубить. А радист, сидит и нервно бормочет:

- А я не буду рубить, я не буду рубить, я не…

Вылезли, и мне выпала "честь" идти искать помощь. Только-только наши первые части прошли. Но идти в ночь я отказался. На следующее утро вышли на дорогу: наши "Студебекеры" идут с грузами. У меня морда поцарапана, на заднице пистолет болтается, хоть документов никаких нет, но по одежке видно кто такой. Поднял руку, машина остановилась. Там сидит какой-то чин большой.

Я рассказал, но в ответ:

- Мы не можем, у нас такой груз, что мы не можем.

И так несколько раз безрезультатно останавливал "Студебекеры", потом остановил какой-то "ЗиС". Посадили меня наверху. Отвезли совсем недалеко:

- Слезай! Дальше не по пути.

Осень, быстро стемнело, и я вынужден был обратно идти пешком к самолету. Подхожу, а мне: "Стой! Кто идет!" Это мои, уже оборону держат: "Кольт Браунинг" пулемет крупнокалиберный вытащили… Заночевали. Наторой день делали бесполезные попытки, и только на третий день кто-то из армейской авиации ехал в нужную сторону, и они меня взяли. А остальные остались охранять самолет. А я путешествовал. На мое счастье, какой-то перелет был на наш аэродром. Уж не помню, какой самолет был, и какой груз, но сели на наш аэродром. С трудом прибегаю на КП, к Иван Ивановичу. Он посмотрел напряженно и спрашивает:

- Один?…

Я говорю:

- Двое остались там, - и называю точку нашей вынужденной посадки.

- Хорошо. Свободен. Вызвать санчасть!

И меня в санчасть увезли. Вот такой был порядок у Иван Ивановича.

- А когда это примерно было?

Это было во времени… Порохню сбили, хорошо я помню, 27 августа. (Самолет сбит истребителями противника 27.8.1944, лейтенант Порохня Павел Архипович, ст.лейтенант Дьячук Виктор Тимофеевич, мл.сержант Дырин Иван Васильевич, ст. сержант Королев Анатолий Карпович погибли. Прим. И.Жидов)

А нас… в сентябре 1944 года? После войны я с Петром так и не встретился. Он умер... Он потом, уже без меня, еще раза три падал. Это мне рассказывал начальник штаба нашего истребительного полка Храмов. У нас в дивизии этот истребительный полк постоянно входил, а к концу войны добавили еще два.

Юрий Васильевич Храмов, со временем стал доктором военных наук, профессором… Он все, не только в памяти держал, у него и в записях было.

- Храмов же истребителем был в 21-м полку, комиссар эскадрильи?

Я про него и рассказываю. Сделал шестьсот вылетов

Он был комиссаром эскадрильи, а потом стал начальником штаба.

- А как Вас третий раз сбили?

Вы знаете, в моей памяти долго оставались только одни ощущения: почувствовал удар, вспыхнул правый двигатель… и все. И я кричу:

- Миша, - Налево, налево! Налево, тяни налево! Тяни налево!

Я вижу, где еще "коробки" стоят, уйти от этой армады нужно…

Но он не отвечает, и стрелка не слышу. Сергей, я полагаю, ранен был…

И продолжаю:

- Бери влево! Бери влево! Влево бери!

Шум и непрерывно "тя, тя, тя" - это осколки бьют, бьют, бьют…

И я понял, что мы погибаем.

Мой товарищ, Скрябин Алексей Захарьевич наблюдал со стороны наш самолет и написал, что мы посадили самолет на воду. Он уже умер, но про это можно прочесть. А я этого не помню. Меня выбросило через астролюк.

К этому моменту у меня осколок сидел, другой осколок торчал… Кровь шла, еще два больших осколка здесь вот, вот тут до кости… И на скуле, чуть ниже уха. Выбило несколько зубов. Говорить не мог, потому что у меня язык был порезан осколком и части его болтались… И в заднице осколок. И еще по мелочи много. И на ногах, везде. Когда я раздеваюсь, всех шрамов не пересчитать. Долбили нас здорово…

Мишку я не могу винить. Летчик не виноват. И нет Мишки, и Сергея радиста… Утонули…

(12.10.44. самолет сбит зенитным огнем кораблей. Погибли младший лейтенант Крылов Михаил Алексеевич и сержант Куртовенный Сергей Петрович)

- А дальше? Немцы Вас увидели и подобрали?

Должен честно сказать, что всегда, когда меня спрашивали в "органах", я отвечал: "Не помню, не знаю". Потому что только попробуй им скажи, все подробности.

Немцы меня подобрали, откачали, и налили "Шнапс" в рот. Привели в чувство.

- Они знали, что Вы советский летчик?

Конечно, знали. На мне ведь советская форма…

- В чем обычно Вы летали?

Форма обычная морская, не парадная. В зимнюю пору - зимняя: нижнее белье шерстяное, китель, штаны, свитер под китель, Свитер пуховый. Шапка или фуражка. Шлемофона у меня не было. Вот подшлемник белый был, шелковый, наушники были отдельно маленькие, аккуратные и ларингофон.

Откачали, передали на какой-то корабль, и в трюм меня бросили… И началась у меня такая жизнь…

- А операцию Вам сделали? Осколки повытаскивали?

Какая операция! Никакой медицинской помощи. Единственное, откачали меня. А я весь избитый, раненый. И кровь лилась, сколько хотела, никто ее не останавливал. Я снова потерял сознание. У меня дрожь какая-то началась. Я был в агонии.

Потом меня перетащили куда-то, и молодой немец пытался со мной поговорить. Переводчика не было и ничего не получилось. Он махнул рукой. Я подумал, что расстреляют и все кончится.

Сознание время от времени работало, вдруг я почувствовал, что по земле меня волокут, и услышал шум, визг и русский крик. Оказалось, что это пленные, которые живут в немецком плену уже два-три года. Команда, которая использовалась на строительных работах. И эти пленные меня потащили. Естественно под охраной автоматчиков. На следующий день, когда очнулся, я рассмотрел, что это была за охрана: один косой, другой безрукий. Но "СС", так что "шутки с ними плохи". Если что не так, то "фьють и все". Я видел, как наши страдали от этих охранников.

Повезли меня на повозке в Кенигсберг. У меня температура, ничего не соображал. Куда-то меня тащили, куда-то швырнули, и я падал. Оказалось, это было "гестапо". А потом повезли на машине, Посадили между двух охранников. Но это были не "ССовцы", а обычные армейские… Куда везли, я не знал. Сознание мутное… Привели в помещение где много столов, кто-то сидит кушает… Оказалось это летчики. Меня привезли в штаб или столовую какого-то авиасоединения, черт его знает.

- К немецким летчикам пообщаться?

К летчикам, чтобы сфотографироваться, видимо. Эти двое которые меня привели, посадили меня к себе за стол. По-немецки они лопочут:

- Флигемаринен…

Ну, то есть - морской летчик. И мне кушать дают. Один яблоки принес…

Я так никому никогда не рассказывал. А попробуй, когда будешь сидеть в каком-нибудь КГБ, скажи какому-нибудь нашему сержанту - хохлу. Он тебе сразу:

- Предатель! Родину продал!…

Или вроде этого… Поэтому я про плен ничего не рассказывал.

Немцы посмотрели: "Что с него возьмешь?" Молодой еще и даже разговаривать со мной не стали. Снова увезли.

- То есть на Вас посмотрели, увидели, какой вы молодой были…

Мне было девятнадцать лет. Младший лейтенант. Да еще в каком состоянии… Я думал, что они будут дознание вести, что-нибудь требовать. Но и на меня посмотрели, и в лагерь Вайден, это в Германии на границе с Австрией. Шталаг-13. нагрудный номер: девятнадцать тысяч четыреста… сорок семь. Уже подзабывать стал.

- Это специальный авиационный лагерь был?

Нет. Там разные были. И национальности разные. Но разделены по признаку национальности - отдельные коридоры, к англичанам, французам, немцам… Русские были в самом конце, в закутке.

- А кто-нибудь из русских мог пойти, например, к англичанам?

Нет, никогда. Мы отгорожены колючей проволокой. Там у них музыка играет, они получали из дома и от государства посылки. У них продолжалось присвоение очередных званий… По этому поводу они устраивали праздники. Чествуют награжденного, орут, кричат. Совсем по-другому они жили. И они это понимали.

Вот такой эпизод помню. Холодно было, а у меня шапки не было. И вот однажды, мы проходили мимо французов, один из них что-то прокричал и что-то бросил, и "шлеп", прямо в меня попало. Оказывается это шапка морская с хохолком таким, теплая… Подарок он мне сделал. И кричит вслед еще что-то…

Такие события в душу как-то прямо доходят…

- А Вам операцию ведь сделали? Или так и не делали?

В лагере видят: подыхает человек: На мое счастье нашелся в лагере хирург, порядочный человек, наш русский. А помощник, кстати, у него был немец. Я забыл как по-немецки, это называлось: отдельное помещение, выделенное для ухода за больными, естественно, внутри проволоки. Привели меня туда. Раздели. Тут какая-то блямба выросла, тут торчит что-то непонятное, зачернело и заросло грязью.

- А что ж такое у тебя! Как же ты терпишь? Ты же сгнил уже!

И вытащили все осколки. Долго они там смотрели, задело мозг или нет. Видимо не пробило. Когда осколок из головы вытаскивали, я такую боль почувствовал… Сразу пришел в себя, стал соображать… Потом чем-то мазали. Щеку зашивать не стали - залепили пластырем. Чем лечили? Соляным раствором, мочой, тряпками обвязывали…

Все! Не хочу про раны больше рассказывать, это тяжело…

Я уже много пропустил эпизодов. Прибывая там, в плену короткое время, со мной очень много разнообразных событий произошло, и где я только не побывал… Я и у Власова побывал… Ну не лично у него, а там где были расположена штаб-квартира, там где власовцы работу с пленными вели…

Взяли из лагеря и привезли неизвестно куда. Красивая аллея, поднимаюсь по ней. Охрана немецкая. Этот замок, использовали для агитации пленных за вступление в Российскую освободительную армию. "РОА". Это очень интересный эпизод истории. Не все знают об этом. Я никогда не встречал в нашей литературе, или в нашей прессе, или по радио даже.

Где это было, я не знаю. Замок, окруженный красивыми дубами. Многие наши побывавшие в плену бывали там. Это мы друг от друга узнали, когда проходили проверку в Алкино.

Как нас туда привели, сразу распределили по комнатам. В комнате двухъярусные деревянные кровати, с матрацами, набитыми соломой. Солдатский обед. Для нас после лагеря, это было, ну прямо не знаю, что и сказать. Картошка, хлеб, и каша какая-то, похоже, что с мясом. Ужин такой же и еще чай дают. Каждый день приходил какой-то тип, и читал лекции:

- Вы находитесь на территории генерала Власова, Скоро, в ближайшее время, будет утверждено правительства нашего движения…

Потом страх нагоняет: что будет с нами, если мы не будем с ним сотрудничать. И так десять дней. Одно и тоже. Потом стали вызывать на беседы. В основном их вели русские, но и один армянин пришел, разодетый такой. Рассказывал, какой он богатый был, и сколько от советской власти неприятностей ему досталось. Или еще: дадут книгу читать, потом спрашивают:

- О чем книга? Что понял, чему научился?

Короче всеми способами хотели направить наши мысли в нужную для них сторону. Но не получалось у них. Дурацкие лекции и разговоры настолько раздражали, что я уже просто слышать не мог. Они чувствуют, что мы совершенно не воспринимаем их уроки, и начинают нервничать. Вот-вот еще немного и по роже стукнут, еще удерживаются, но уже с трудом, и уже оскорбляют.

Мы пленные и друг друга побаивались, не доверяли друг другу. Но один из более опытных, присмотрелся к нам, и мне тихонько рассказал, что нас ожидает:

- Я летчик Кудряшов, майор дальней авиации, был сбит. Я про местные порядки знаю: бить не будут. Не бойся. Бывают случаи, запугивают расстрелом, но только запугивают. Имей в виду это…

Не знаю, почему он доверился мне, думаю: "Кудряшов он, а может, не Кудряшов? Правду сказал или врет?"

И вот в один прекрасный вечер, пришел конвоир, в немецкой форме, но русский, "РОА" написано:

- Давай, вперед! - толкает меня - Вперед! Вперед!

И в темноту куда-то ведет. Потом свет включили - стена кирпичная. И по ней выбоины… Крик:

- Становись! Заряжай!

- Повернись!

Хотя и помню, что майор Кудряшов говорил, но думаю: "Сейчас шлепнут…". Я повернулся. Погасили свет, какие-то лампы замигали. И вдруг: "тр-р-р, тр…" - стрельба. И пыль сыпется на меня.

- Прекратить! - орет кто-то. - Прекратить! …вашу мать!

Ничего себе комедию устроили: стрельба, потом "Прекратить!". Я сразу понял, когда пыль посыпалась, били-то по-верху…

Меня - за руки и потащили в другое помещение. Там нас человек двенадцать набралось. Утро приходит, выпустили. Ко мне подсел самый главный, который больше всего нам надоел:

- Ну что? Это я спас тебя, это я дал команду: "Отставить!". Жалко стало тебя, молодой ты еще… Что думаешь-то? Убьют же вас всех как собак. Надо соглашаться. Скажи свое последнее слово.

Я еле-еле вымолвил:

- Хочу остаться военнопленным!

И тут мне кто-то сзади как даст по голове. Я еле-еле удержался. Увели в другую комнату. На следующий день нас не кормили. И перевели меня рабочий лагерь. А оттуда я бежал…

- Вы не слышали, были ли случаи, что кого-то уговарили перейти?

Наверно были. Во многих случаях мы догадывались, что это, ну как бы сказать, "комедия" устраивается. Явно подставные люди якобы давали согласие. Вроде как пример нам показывали. Я думаю, были и такие, кто переметнулся, чтобы выжить. Ведь многие понимали, что скоро войне конец будет, а перед ним и нам может конец придти…

- Слышали что-нибудь о наших летчиках, которые у немцев летали? Кроме Китаева?

Вот в выступлении генерала Власова, в котором он перечислил всех членов своего правительства, он назвал министром авиации - Мальника, нет, не Мальника, память подводит… Мальцев…

Короче тот в прошлом он был авиатор, потом директором санатория ГВФ в Крыму.

А вот наши пленные генералы к Власову не пошли, сидели до конца войны. Двадцать четыре генерала отдельно сидели, в изоляции. Кто-то из них умер в плену, не дождался конца войны.

Я в плену близко знал лишь несколько человек, наших морских авиаторов. Но они к немцам не перешли.

Я только одного знал летчика. Это майор Китаев, Герой Советского Союза. Его я запомнил по проверочному лагерю, его там видел. Офицеры над ним суд устроили. Там же в основном были офицеры. Тысячи. Так что с ним сделали? Точно неизвестно, слухи были, что расстреляли его.

- Тут же в лагере?

Иногда там выстрелы бывали. Возможно, приводили в исполнение наказание по пятой категории…

- Поясните, что такое категория?

Я прошел государственную проверку по первой категории: полное доверие, право снова служить в армии. Правда, когда я вернулся в свою часть, через некоторое время после моего возвращения в часть меня по приказу уволили…

Вторая категория - те, кто не имеет права служить в армии. И еще, оставались подаблюдением.

Третья - это разные сроки лишения свободы.

Четвертая - это пожизненный срок. Тогда говорили, что таких отправляли на атомные рудники. Там долго не выдерживали. Моя сестра была замужем за водителем, который вольнонаемным работал на таком руднике "Алтын-Абканский комбинат". Долго не выдержали. Сначала ее муж умер, а потом и она. Хотя ездили каждый год в санаторий бесплатно. Мы тогда получали, зарплату копейки, а они десять-двенадцать тысяч в месяц. Это были бешеные деньги.

- А пятая категория, это что было?

Это расстрел за воинские преступления.

- Вас наши освободили.

Нет, не наши.

- А кто? Американцы?

Освободили мы сами себя. Я бежал, и не я один, а целой группой. Бежали из рабочего лагеря. Задумали побег человек, наверное, пять или шесть. Но сбежать удалось лишь троим: мне, Сереже Чепышко - армейскому стрелку "Ил-2"… а вот третий из памяти у меня уже выпал. Кто он был, куда потом делся, уже не помню. И мы двигались, зная географию, в сторону Чехословакии. И вышли на чешскую территорию к станции Младотицы. Вдруг нас остановили вооруженные люди. Это оказались люди из отряда Смирнова. Этот объединенный партизанский многонациональный отряд контролировал заметную часть территории. Один из остановивших нас людей кричит:

- Слушай, так это наши!

Двое узнали нас, они убежали раньше, еще до нашего побега. При нас один побег был неудачный. Беглецов, человек семь, поймали, и на наших глазах забили до смерти. Но это не остановило заключенных. Несколько человек вновь ушли, и их не поймали. И вот они нас узнали. Повезло нам удивительно. Но так в жизни бывает. Вот так попал в отряд и появились у нас друзья.

Нас сразу осмотрели, переобули, переодели. Помню немецкие красивые сапоги. Записали личные данные. Выдали под расписку карабин и три или четыре обоймы патронов. Я не принимал участия в боевых действиях. Меня не брали, потому, что во мне веса осталось сорок восемь килограмм. Выполнял только обязанности часового.

- А Вы не помните, когда Вы сбежали?

Это был… март 1945 года. Подзабывать много стал… Я перенес пять лет тому назад эту гадость - инсульт. А в прошлом году я поймал еще и инфаркт. Лежал опять в Военмед, в нашей академии. Так удачно и во время меня схватили и увезли на скорой помощи…

- Вы были в отряде, а потом в какую часть Красной армии попали?

Красную армию мы встретили в чешском городе Раковнике. Вошла танковая дивизия или корпус, не помню. Мы уже хозяева были, порядок установили. Они узнали, что вся школа была забита пленными немцами. Мы их не брали в плен, они сами сдавались.

- А кому сдавались Красной Армии, или вашему партизанскому отряду?

Отряду. Деваться им было некуда, и они побросали оружие. Я помнил установки партии: нельзя без суда наказывать пленных немцев. Когда наши партизаны, особенно побывавшие в концентрационных лагеряхб добирались до пленных, начинали им мстить - вешали, издевались. Я помню, меня звали эсэсовца вешать, говорили:

- Ты же от них страдал, давай, хоть одну скотину повесишь…

Я не пошел, противно стало. Я считал, что над пленным человеком издеваться - это грех великий. А с приходом этих танкистов начали останавливать издевательства, самосуд и казни. Не все и не сразу это поняли и приняли - уж больно немцев ненавидели.

- Но немцы же над пленными издевались?

Пусть их судят по закону… Немцы очень разные были. Вот, к примеру: я работал в угольных копях, возил вагонетку. И хорошо помню нашего мастера, Макса. Он по утрам приносил нам бутерброды - сало с хлебом. Каждому. Тоненькие такие листочки сала. Немец подкармливал нас! Он даже ругался на меня, только один раз, когда я специально вагонетку завалил. И помог ее поставить - у меня сил не было. И не ударил и не донес, хотя понял мой поступок. Вот такой был этот Макс. А потом он куда-то пропал. И наша работа на шахтах прекратилась, перевели меня на каолиновые карьеры. Из каолиновой глины фарфор делают. Вот этот самый перевод и дал возможность общения и организации побега. Ведь из-за проволоки не сбежишь. Убьют. Только подошел к красной ленте - "паф" и готово дело…

- Вернемся к тому, что пришли части Красной армии. И что Вы, пошли в комендатуру, или Вас вызвали?

Русских много было. И все ждали какого-то распоряжения. Но еще до этого восстание подняли в Праге. И нас как десантников на платформах поезда перебросили в Прагу на помощь. Потом участников наградили за освобождение Праги. Вот после этого наш командир говорит:

- Командование настаивает, что все советские люди должны пешком, этапом идти.

Один из моих знакомых по отряду меня тогда уговаривал:

- Не ходи! Оставайся здесь. Чехи - хорошие люди, они почти русские, славяне. Оставайся. Такие красивые девчата. Куда ты поедешь?

А другой, постарше, и поумнее нас всех, сказал:

- Надо взять из отряда документ, что мы участвовали в боях, что мы награждены. И с печатью отряда. Пусть хоть групповую бумагу дадут нам для проезда по Чехословакии.

Выдали нам такую справку и двинули мы не организованно. Добирались по-разному, где пешком, где ехали - машину разбитую подобрали, завели и поехали. Такое тоже было. В Словакию пришли, там нас везде гостеприимно встречали. Хорошо кормили, поили, ну все по-человечески. В самых лучших условиях отдыхали. И продолжали двигаться. Потом мы вышли к Польше. Мы прослышали, что там есть пункт сбора, через который мы должны пройти. Однажды мы прошли буквально рядом со знаменитым лагерем Освенцим. На встречу наши солдаты идут, и кричат:

- А, предатели! И откуда их столько прет?

Ну, каждому не скажешь, каждому не объяснишь. И вот мы пришли в Брест-Литовск. Там нас стали оформлять. Забрали наши справки и с наших слов записали все данные: фамилию, имя, отчество, где родился, где служил, награды, все данные по плену… Ну все… Сергей Чепышко остался в Польше. Он на месте прошел проверку и стал искать свой полк. Остальным выдали проездные документы в Башкирию, в место с названием Алкино. Потом я оценил всю прелесть этого места...

Нас строго предупредили, что проездные документы выписаны так, что мы должны проехать мимо Москвы. А мы нахально решили ехать через Москву. У меня в голове записан адрес московский жены Сергея Чепышко. И я нашел ее… Подъезжаем к Москве. С нами едут наши демобилизованные солдаты. Разговорились, рассказали, что были в плену. Потом поняли, что нельзя было этого говорить. Приехали в Москву, а нас уже встречают. В черных шляпах…

- Чтоб к вечеру духу вашего здесь в Москве не было!

Пронесло. Мы откомандировали старшего из нас, нашего капитана, в нашу флотскую резиденцию. И неожидано запросто попали к начальству управления кадров. Туда приходило много таких, как мы. Всех кормили, поили, на дорогу давали еду… Выдали и нам конфеты, шоколады, всякие вкусные вещи. Но главное пообещали:

- Не волнуйтесь братцы, проверка - это быстро: два - три месяца. Ну, четыре, не больше.

Мы обрадовались, поехали в это Алкино.

- И сколько по времени на самом деле заняла проверка?

Долго, но меньше года. В общем, в 1946 году я приехал на Балтику. Оказались в Алкино очень поздно вечером. Идем, спрашиваем дорогу, нам отвечают:

- Вот туда. На бугорке будет сторожка, увидите.

Подошли мы к сторожке, оттуда выскочили автоматчики:

- Кто такие?

- Вот документы.

- О, офицерье пришло! Хорошо! Сколько вас?

Пересчитали, записыли:

- Шагом марш!

Открыли ворота - раз, открыли - два, третьи, четвертые ворота решетчатые открывают. И закрывают…

Там все расписаны по полкам: 2-й, 1-й, 4-й, 5-й и так далее. А жить негде. Ни землянки, ни палатки, а сколочены черте-что из брезента и всякого хлама. И вот там мы поселились. И началась новая жизнь. Погоны нам всем дали, но солдатские и старую форму солдатскую… И оказались мы в условиях, не лучше, чем жили в плену. Начали мы много писать бумаг. А в это время давят на психику.

- Предатель! Предал Родину! Продал такой, сякой… такую-то!

Некоторые не выдерживали, вешались, бросались на проволоку, по ним стреляли. В день помывочный, нас на речку под автоматами повели. Потом пересчитывают: одного не хватает. Кто-то утопился… Да, до этого дошло. Вот такое дело… Когда война началась с Японией, мы стали орать, требовать, письма писать: "Отправьте нас на фронт! Мы смоем с себя грязное пятно своей кровью! Отправляйте нас на фронт!" Бесполезно.

Оказывается когда организовывали этот лагерь, то первое время, как то полегче, посвободнее было. И после, как мы проверку прошли тоже положение улучшили. Самое страшное выпало именно на тот промежуток, когда мы на проверку попали. Командир нашего полка, с армянской фамилией, без ноги, Герой Советского Союза, Москву он защищал. Этим очень хвалился, и орал, на нас:

- Я вам…

Одни угрозы и больше ничего. А у меня кровотечения начались. Что ни сьем, кровь сочится. Один старик-полковник мне посоветовал сходить в медпунт. Пошел, пожаловался.

- Снимай штаны! Повернись! Что-то, - говорит, - у тебя действительно течет.

Только я рот открыл продолжить свои жалобы, а мне:

- Хватит болтать! Много таких мудрецов. Марш отсюда!

И все. Кормить надо, народу тысячи. Там такие здоровые кухонные столы были. С той стороны ты сидишь, а с этой стороны, какая-нибудь тетя Мотя раскладывает. Я коробочку носил консервную для еды… Вот так было. Про это нигде не написано…

До нас доходили слухи, что из Америки кричали на весь мир: "В мире не было ничего подобного, чтобы так относиться к своим бывшим пленным, которые воевали!" Возможно, достучались… И к нам прислали комиссию во главе с армейским генералом Захаровым. И с ним представители всех родов войск. По признаку рода войск начали разделять. Построят полк:

- Моряки, два шага вперед марш!

Мы вышли. Подумали: все жизнь новая грядет. Опять раздали нам бумагу, такую серую, ручку, чернила:

- Пиши, со дня рождения и до сегодняшнего дня, все подробно: где ты был, где родился, где крестился, родственники где живут. Не дай Бог, если за границей есть родственники, но все равно пиши.

Про "не дай Бог" - это говорил нам капитан I ранга, явно подсказывал, чтобы кто-нибудь по наивности не написал. И мы писали несколько дней. Потом все это проверяли, и требовали корректировать те места, где, по их мнению, не так, как надо. Переписывать заставляли все начисто - как будто за один раз написано. А потом написанные нами бумаги собрали и уехали. Мы сидим, ждем… Прошли красивые парады Победы, закончилась война с Японией, мы сидим. Еще не зима, но холод и сырость…

А до этого нас использовали на сенокосе. Дождь льет, и день и ночь, но все равно "коси" под автоматами. Охрана у нас была из какой-то автономной республики. Но повезло - старшим в охране был русский, здоровый такой, младший лейтенант, с севера. И он старался нас беречь от оскорблений и от битья. Мы слышали, как он своих подчиненных наставлял:

- Если кто-нибудь из вас хотя бы орать на конвоируемых будет, я не прощу!

Привезут кашу, он контролирует, чтобы всем досталось. Вот такой человечный был охранник. Собаки у него злые, а сам человек! Нам собаки были не страшны, мы их уже видели. К этому относились как к норме. У немцев охрана, и здесь охрана. Но это же наши, чего волноваться. А еще было такое: едут мимо нас люди на базар и везут чего-то съедобное. Видят нас:

- Это же бывшие пленные!

И тащат нам поесть. Охрана начала гонять, а наш младший лейтенант говорит:

- Пусть...

И нам подбрасывали. Даже масло сливочное! В то голодное время! Вот такой наш народ, русский. И это было... Пришло освобождение. Одели нас в новые армейские шинели, и форму новую. Но без звания… Русский народ, он и добрый, он и умный, он и "толковый":

- Шинели новые давайте загоним.

И как только проездные документы оформили, как говорится "чин-чинарем", тут же продали все эти шинели… В Москву приехали и сразу опять в управление кадров флота. Там нас одели в морскую форму и дади две недели отдыха, чтобы мы приняли человеческий вид. Никаких у нас забот не было, только чтобы вовремя пришел на завтрак, обед и ужин, и на вечернюю проверку. Как санаторий…

- Кадры распределяли обратно в свои части?

Нет. Например, мне было предписано вернуться на Балтийский флот, в свою дивизию. А в дивизии распорядились - в 51-й полк, откуда начинал, туда и вернулся… Я понимал, и принял как должное: я побывал в плену, а 1-й полк - гвардейский…

А через два месяца, может через два с лишним, приказ: уволить в запас, со статьей, типа "морально неблагонадежный". Или что-то вроде этого. В общем, это слово "мораль" там было.

И я поехал домой. В Москве на вокзале очередища… Хотя у меня литер, но записался в очередь аж 521-м. И вдруг, ко мне подходит разодетый, у него орден Ленина, ордена… Вот так встреча - Юрчаков, штурман полка Гризодубовой. Мы вместе в плену были. Он с женой. Меня как бы адъютантом взял. И тут же мы с ним в драку залезли…

Заехал я к нему домой в город Кинель, это под Куйбышевым, ветка такая есть - в Среднюю Азию. Я там у них заночевал. Он мне деньги дал - "На дорогу". Я пытался отказаться, но не получилось. У него отец был каким-то начальничком на железной дороге. Билет мне сделали и проводили меня. Вот такая встреча…

- От Юрчакова Вы поехали домой, и что дальше?

Это печальная история… Встретила меня мама, в то время ей было уже пятьдесят шесть. Брат, инвалид войны, танкист, лежит… До этого он два года в госпитале лежал. Привели его в состояние, которое посчитали выздоровлением, и привезли его "в подарок" маме… Она не работала, ухаживала за моим братом. Денег нет, и тут я явился "без копейки"…

- А за пропавшего без вести отца пенсию не платили?

Нет.

- А когда Вас сбили, пенсию платили Вашей матери?p>

Я считался погибшим. У меня хранится то извещение, что мама получила. Там, написано, что оно служит основанием на получение пенсии. Но, по-моему, она не получала их. Более того, мама была религиозным человеком, но как ее не уговаривали сходить в церковь и совершить обряд моего отпевания, она не пошла.

Это был самый тяжелый период в моей жизни. Я все вижу и все понимаю, но ничего не могу сделать. У меня не было тогда даже паспорта. Вместо него выдали листочек с записью: "С правом проживания только в сельской местности". То есть лишили права проживать в городе, а приехал я в Ташкент. Вот мое было такое положение. В 1942 году перед призывом я был зачислен в транспортный институт. Вышло постановление Правительства: "Восстановить участников войны в институтах, где они учились, или были приняты". Я попытался воспользоваться своим правом. Но меня в архивах не нашли. И это был очередной тяжелый удар. Поступать заново на общих основаниях я не мог. Я оказался лишенным всех прав. Положение отчаянное… Перед уходом в армию, наш сосед, очень порядочный человек, маляр, настоящий мастер, попросил меня, "заядлого" комсомольца, поучаствовать в крещении его дочери: "Кумом будешь…". Тайными окольными путями мы пришли в захолустную кладбищенскую церковь и там окрестили его дочку.

При встрече этот наш сосед Михаил стал расспрашивать меня о моих планах на будущее. Я вкратце рассказал про свое бесправие, про свои беды. Он предложил мне пока работать с ним. Я с благодарностью согласился. Это дало мне возможность помогать маме, брату. Жил так: где работа, там и спал. Мне очень мешало то, что у меня нет паспорта. Кончался трехмесячный срок, в течение которого я должен был зарегистрироваться на селе. Я старался осмыслить: "Что дальше со мной будет? Что же я делать?"

И вот однажды, я решился, оделся поприличней, старый китель одел, чтоб было видно, что я имею какое-то отношение к нормальной человеческой жизни, и стал ходить по всем предприятиям и учреждениям, и открыто говорил: вот так и так. Но куда не приду, везде отказывали из-за отсутствия у меня специальности. Иду и читаю вывеску: "Академия наук Узбекской ССР". Что-то меня толкнуло, зашел.

- Я в отдел кадров.

- К начальнику? Вот сюда! Пожалуйста.

Вхожу. В кителе, оставшемся с войны, с наградами - в планочках сидит узбек, посмотрел на меня и вежливо предложил сесть. Я сел и начал рассказывать ему… Все. И даже то, что был зачислен студентом, но меня не восстановили. Он внимательно выслушал и говорит:

- Я Вам помогу! У нас есть "Академический городок". Там размещена часть научно-исследовательских институтов Академии наук Республики. Там очень много работ, на которых Вас могут использовать. Вы же грамотный. Писать ничего не буду, запоминайте: Научно-исследовательский энергетический институт. Обратитесь прямо к заместителю директора по науке Николаю Арсентьевичу Чернову. Скажите, что прислал Вас Ахмедбаев в отношении устройства на работу. Запомнили?

С визита к Ахмедбаеву началась новая жизнь. Как он сказал, так я и сделал. Для начала предложили должность завсклада.

- Это научный склад, в основном аппаратура разная. Привезли из Германии. Вашей обязанностью будет выдача аппаратуры. Вы быстро освоите: амперметр, вольтметр и т. д., и т. д.

Начальник отдела кадров, как сейчас помню, Мария Прокопьевна, сделала в Трудовой книжке первую запись: "принят на работу с такого-то числа". И началась у меня работа. Благодаря специфике работы кладовщиком я быстро со многими перезнакомился. Некоторые из них стали моими учителями и наставниками, например, мастер Борис Акимович, фамилия сейчас выпала…, инженер механической мастерской Цыганков, главный инженер Казанков. Он в прошлом отсидел десять лет… Все знали, что он, классный специалист, ни за что сидел. Фамилия такая не рабочая, не сельская, вот и посадили… Это было.

- И чему Вас стали учить?

Во-первых, работе на всех металлорежущих станках. Это и первые "ДИПы" наши знаменитые, были и иностранные. По репарации привезли. И я быстро осваивал, понимал смысл. У меня появился подъем энергии. Появилась еще и ночная работа. Я стал подрабатывать, и помогать семье… Однажды выполнил заказ директора института - металлический корпус для его личной картотеки. Он остался очень довольный и выписал мне премию пятьсот рублей. Я обомлел… И тут начался следующий этап. Волей-неволей стал чаще заходить в бухгалтерию, и главный бухгалтер обратил на меня внимание:

- Ты же был зачислен в институт? Ты же образованный человек? Что ж ты так и будешь слесарем. Учиться надо!

Уговаривали меня долго. И самое главное, что мама посоветовала. И она как-то сказала не прямо, а тихонечко промурлыкала:

- Ты у меня же красивый и образованный и хорошо русский язык знаешь.

А она сама несколько языков знала. Французский знала, но даже от меня долго скрывала, и немецкий. Естественно знала узбекский, таджикский….

- А в школе, у Вас национальные языки изучали?

Обязательно - узбекский. Такое положение установили еще в XIX столетии, когда завоевывали Среднюю Азию. Кстати, утверждают, якобы Ульянов основал Ташкентский университет. Ничего подобного! Еще Николай II. Все перевернули…

Короче, по направлению я поступил на годовые курсы бухгалтеров по специальной программе ЦСУ Союза ССР. Были они в Ташкенте. Прописку мою продлевали, продлевали. Там на листочке уже записи об этом делать негде было. Вот тут-то я и паспорт получил. И я осмелел. А поднял меня Ахмедбаев, узбек, фронтовик…

- А на апелляцию Вы тогда подавали, чтобы Вас в партию восстановили?

Нет. Только в 1958 году восстановили.

- А по военной линии…

У меня военный билет был, там все было написано. Да включая и награды, которые я получил. И что я сидел в плену, тоже было написано. Все написано там было сначала до конца. В конце запись, уж не помню точно формулировку, ну, в таком смысле, что я такой морально разложившийся, что уже дальше некуда. Про это все кадровики знали.

- То есть паспорта у Вас не было, но военный билет был на руках?

На руках, но никто им не интересовался.

Когда я закончил курсы, меня направили в Министерство легкой промышленности бухгалтером. Там же в Ташкенте. И как только я устроился на работу, мне стали вызывать в КГБ.

- Можно Вас на минуточку? - говорят, - Вы знаете эту улицу? Вас хотят видеть в КГБ. В двенадцать часов ночи будет Вам пропуск. Не забудьте. Будьте любезны.

И так продолжалось, пока не умер Иосиф Виссарионович. Связано с этим или с чем-то другим, понятия имею. На допросах вопросы были такие:

- С Вами в плену одновременно был такой человек. И называют фамилию. Что Вы можете о нем сказать?

Я отвечаю:

- Не знаю. Я по фамилии не могу ничего сказать. Фамилии мы знали только самих близких. Потому что были такие условия у нас… Покажите мне фотографии, так я не могу. И по-человечески рассказываю все…

А они требуют свидетельских показаний, но с какой стороны? Может тот, о ком речь наоборот меня оклеветал? Всякие мысли лезли в голову. И спрашивают меня со всех сторон. Ночью… И держат до трех-четырех ночи. А я уже женился к этому времени. Это какое-то хамство…

- И супруга ревнует, где ночью пропадает.

И это тоже было. Были всякие накладки… И так продолжалось долго. А на работе начальник кадров предупредил:

- Вы знаете, мы на Вас должны давать и даем характеристику. По требованию военкомата.

Каждые полгода отправляли бумажки в военкомат. И так продолжалось до смерти Иосифа Виссарионовича. Через год после смерти Сталина меня вызвали в военкомат и показали бумагу, где все было расписано как я был в плену. С подробностями тогда-то там-то… И это был секрет, от меня никто об этом никогда не должен был узнать. Только теперь я могу свободно говорить, ничего не боюсь. Что мне бояться, когда скоро девяносто лет будет. А что я был в партизанском отряде, я скрыл. Мой друг, все время спрашивал:

- Ну почему ты медаль носишь, а не хочешь рассказать?

Я говорю:

- Не хочу! А медаль "Медаль за освобождение Праги" ношу. Вручили мне в партизанском отряде.

- А действительно, почему Вы умалчивали о том, что были в партизанском отряде?

Потому что не хочу дальнейших разбирательств. И по сей день, я в особых органах состою на учете. Есть отдельный учет тех, кто был в плену. И даже когда он умирает, не вычеркивают. У меня друзья есть в КГБ.

Ну, что к этому я добавить. К примеру, 1970 год. Сто лет Владимиру Ильичу Ленину. Я читаю: "…награждаются все участники войны, защитники Родины" Всех награждают, меня - нет. Я давно восстановлен в партии. Я к секретарю парткома:

- Как коммунист коммунисту: почему мне не вручили эту медаль?

Он отвечает:

- Не сердись на меня. Я здесь не причем. У тебя есть заковырка - был в плену!

Это был 1970 год!

- Каким образом Вы оказались в Военно-морской медицинской академии? Вас восстановили в кадрах?

Я там состою на учете благодаря общественной работе.

- То есть, получается, что как Вас в 1946 году уволили из армии, так Вы до сих пор младший лейтенант?

Нет, я уже лейтенант. Это уже наш Президент присвоил. Но жалко мне, мой старый военный билет. Мне его заменили. Теперь он как у всех - одинаковый. Жалко тех записей, что там раньше были написаны. По тем записям всю мою биографию написать можно было…

У меня много внучатых племянниц и прямых племянниц. И здесь есть, и в разных городах и в Ташкенте. Они все просят:

- Дядя Юра напиши нам, хоть кратенько, откуда все мы родом. Что бы все это расписал.

Я обещал, но вот заболел один раз, заболел второй.

- Все равно надо написать.

Буду писать, буду.

Кстати со временем так получилось, что я - хранитель памяти и о 1-м и о 51-м минноторпедных полках. Я куратором являюсь. И я в свое время во всех инстанциях сделал заявление: "Пока будет биться сердце, я буду это делать!".