Белослудцев Валентин Николаевич

— Я, Белослудцев Валентин Николаевич, родился 5 февраля 1920-го года в Слободском районе Кировской области, селе Пукач. Рос в обычной крестьянской семье. Отец был крестьянином, мать — сельской учительницей.

Школы в нашем селе не было. Я пошел учиться поздно, в 9 лет, из-за травмы ноги. В 7 лет я сильно поранил ногу, 2 года почти не мог ходить. Моя школа была в восьми километрах от дома, при меховой фабрике «Белка» в Кировской области. Учились там 7 лет. На неделю мы с ребятами уходили жить к местным жителям, обычно, знакомым, жили там на время учебной недели, в воскресенье возвращались домой. Учителя были хорошими, особенно хорошо помню учителя математики. Я закончил школу среди лучших пяти учеников, на отлично.

Отец мой был грамотным человеком, окончил реальное училище. Звали его Николай Яковлевич, родился в 1884 году. В Первую мировую на фронте он не был, работал тогда в Вахрушах на кожевенном заводе, снабжавшем армию обувью. То есть, работал на оборону, поэтому на фронт его брать не стали. Он рассказывал про те времена так: на заводе был мастер-немец, у него отец учился кожевенному делу. Во время, когда началась Первая мировая война, мастер уехал, отец остался и занял его место, стал мастером цеха. Он был уже достаточно подготовлен, освоил кожевенное дело. И вот, в Первую мировую войну отец служил мастером цеха на заводе знаменитых в то время фабрикантов Вахрушевых.

Вообще, в то время люди были, в основном, малограмотные или неграмотные. В селе на 20-25 домов большинство крестьян закончило 1-2 класса церковно-приходской школы. А отец и его братья были грамотными. Братья закончили реальное училище в Слободском.

В нашем селе не было даже электричества. Охотились, рыбачили, занимались сельским хозяйством, так и жили. Отец был охотником-любителем, я бы сказал, это самый лучший вариант. Стрелял прекрасно, меня тоже брал на охоту. Когда мне исполнилось 12 лет, он купил одноствольное ружье, так что с 12 лет я стрелять умею. Ходили, в основном, на зайца, тетерева, водоплавающую дичь.

У нас в селе была охотничья метка, поэтому приезжало много охотников. Ехали из Вятки, Слободского, Мирного. Наши охотники на медведя не ходили. Отец рассказывал, что, когда он был подростком, из леса прибежал бык с отвалившимися рогами. Тогда пошли по его следу, нашли заколотого медведя. Бык заколол его рогами — вот такие места были.

Держали кур, корову. И, пока отец занимался сельским хозяйством, до 1928-го года, была и лошадь. В 1928-м приехала исследовательская партия из Москвы, изучали болото, он был для них проводником. После этого отец хозяйством не занимался, на болоте организовывали ресурсы разработки, он стал работать в торфопредприятии, так как был грамотным человеком. Кажется, одно время он был прорабом на том предприятии.

Голодно было в 1930-е годы, но нашего села этот голод как-то не коснулся, по крайней мере, я его не ощущал.

У родителей до меня был первый ребенок, он умер примерно в возрасте года. Тогда дети чаще умирали, по-моему, чем сейчас. Был у меня младший брат (уже умер), сестра младше меня на 2 года (тоже нет в живых). Брат был 1926-го года рождения, в Великой Отечественной войне не участвовал. Его не призвали даже: был инвалидом. В живых у меня сейчас только одна сестра, 1931-го года рождения, живет в Огнинске.

— Ваша семья была религиозной?

— Да, можно так сказать. Как и все крестьяне тогда. Я бы не сказал, что мама была очень религиозной, она всегда говорила: «Моя религия — это моя совесть». А отец всегда молился, когда была церковь, ходил, наверное. Церкви не стало уже при советской власти, ее сломали. Она была как раз там, где я учился

— Каким вам запомнился первый день войны?

— Я уже служил в Красной армии. После семи лет в школе я окончил в Великом Устюге водный техникум по специальности судовождения. Работал сначала помощником капитана на пароходе. Меня призвали в армию по комсомольскому набору, прямо с парохода. Призвали, отправили от Архангельска пароходом на Соловецкие острова. А на Соловках тогда этих лагерей не было, они были ликвидированы, был учебный отряд Северного флота. Там готовили специалистов для флота, плавсостава, морской авиации.

Еще была ШМАС — школа младших авиационных специалистов. Я ее закончил, получив специальность стрелка-радиста бомбардировщика СБ. В апреле 1941-го года я уже был направлен в полк, теперешний Североморск, тогда назывался Ваенга, на аэродром. Служил в 72-м смешанном авиационном полку ВВС Северного флота. И начал там службу стрелком-радистом на бомбардировщике СБ.

Первый день войны запомнился, в основном, сообщением. Вообще, перед самым началом войны, числа семнадцатого/девятнадцатого июня, к нам на аэродром прилетал немецкий разведчик. Уже тогда командиры, прошедшие финскую компанию, были насторожены, говорили: «Это опасный признак, что к нам начали летать немецкие разведчики». Так и вышло. Потом начались бомбежки нашего аэродрома. Полка, вернее. Всего тогда в Северном флоте было два полка. Был полк на летающих лодках МБР-2 и наш смешанный авиаполк, в котором было три эскадрильи.

Кстати говоря, одной истребительной эскадрильей командовал (может, помните) будущий дважды Герой Советского Союза Сафонов Борис Феоктистович. Я его лично видел, он был настоящим командиром, так сказать, боевой летчик. Тогда он гремел, удачно сражался с немцами.

Объявление войны Германией СССР не было неожиданностью. В общем-то, уже ждали этого. Особенно после прилета этого немецкого разведчика. А потом начались бомбежки нашего аэродрома, причем, интенсивные, продолжались они примерно месяца два. Иногда даже два раза в сутки были. Значит, тогда сразу срочно вырыли щели, когда немцы прилетали, мы сразу прятались в эти щели или за камни, там валунов полно. Под бомбежками много раз пришлось побывать.

Конечно, были потери в технике, в людях и матчасти от бомбежек. Однажды даже вот такая была потеря, особенно мне запомнилась: нам прислали, по-моему, пятерку истребителей, новых, с завода, собрали на стоянке. И при первой же бомбежке истребители были уничтожены немцами.

В это время, в 1941-м году, я не часто вылетал. Даже и не знаю, сколько у меня было вылетов в этом полку. Но было несколько боевых вылетов. А потом авиации Северного флота передали 33-й отдельный отряд ГВФ, состоящий из гражданских летчиков, из Архангельска, из Сыктывкара был отряд. Там были самолеты Ли-2 и Р-5, по-видимому, по просьбе командира этого отряда потребовались стрелки-радисты на самолеты Ли-2. И нас, двоих стрелков-радистов, примерно в сентябре 1941-го года откомандировали в этот отряд. Тогда он базировался в Архангельске. Мы начали летать вот на этих самолетах Ли-2 (тогда ПС-84).

— Расскажите, пожалуйста, об обучении в ШМАС.

— Мы усиленно готовились. Видимо, уже тогда высшему командованию было ясно, что война вот-вот наступит, поэтому нас активно готовили, мы много занимались. В школе, где готовили младших авиаспециалистов, занимались помногу. Физподготовка была очень хорошая, я, например, в молодости был приличным лыжником, поэтому частенько ходили командой после занятий. Пообедали, на лыжи встали, пошли до Соловецкого кремля. 15 километров было до Соловецкого кремля и обратно. Хорошая была тренировка и закалка.

Призвали меня в июне 1940-ого года. До Великой Отечественной войны еще ведь была война с Финляндией, ее я мог оценить только по средствам массовой информации, что-то писали. Раз победили, значит, победили, значит, наши силы были больше. Кстати говоря, об авиации первая мысль у меня, пожалуй, тогда и возникла. Когда мы приехали на Соловки, нас начали распределять по специальностям, несколько человек, окончивших техникум, посовещались и решили подать рапорты в школу морской авиации. Наши рапорты удовлетворили, мы ее закончили.

ШМАС располагалась в 15 км от Соловецкого кремля, от монастыря. Там была двухэтажная тюрьма, здание из красного кирпича. Когда мы туда прибыли, это была обычная тюрьма. Ее переделывали в школу, класс делали из двух тюремных камер. Мы сломали одну стенку между двумя камерами, примерно месяц вкалывали, переоборудуя эту тюрьму в ШМАС. Пришлось вкалывать с ломиком, штукатурить и т.д. Переделали эту тюрьму в школу. Поселочек там был очень маленький. Было, кроме этого основного трехэтажного здания, еще двухэтажное, где жили, по-видимому, охранники, а потом преподавательский состав школы. Вот такие, значит, воспоминания.

Обучение началось только после ремонта, а закончилось в конце апреля 1941-го года. Учебные вылеты совершали уже в полку, точно не помню, один или два. Я стрелял нормально, зрение было в то время у меня отличное.

— Валентин Николаевич, расскажите подробнее о том, как вы совершали вылеты.

— Это были не тренировочные вылеты, мы сразу стали летать стрелками-радистами, один на одном самолете, другой — на другом. Со мной был еще стрелок-радист Вася Глухов, бывший радист на каком-то ледоколе. Тогда, в 1940-м году, все отсрочки были отменены, в армию призывали всех. Помню, он был из Ленинграда. Мы с ним попали в этот отдельный 33-й отряд ГВФ СФ. Там стали летать, были почти ежедневные полеты из Архангельска к Мурманску, на аэродром Мурмаши, южнее Мурманска. На другие аэродромы около Мурманска обычно вывозили боеприпасы, а обратно — лежачих раненых. Человек 15 лежачих раненых брали на борт и возили в Архангельские госпитали.

В день больше одного вылета не сделаешь. Расстояние от Архангельска до Мурманска довольно большое, мы ходили прямо через Белое море и Кольский полуостров. Полеты, в основном, выполнялись бреющие, потому что немецких истребителей тогда очень много летало, особенно, по Кольскому полуострову. Они летали и охотились за нашими самолетами. Нас спасало только мастерство бывших гражданских летчиков, которые буквально брили по елкам. Самолеты были камуфлированные, мы проскакивали незамеченными немцами.

Несмотря на это, один наш самолет был сбит с ранеными около аэродрома Арктика близ Мурманска. Вот только взлетел Ли-2 с ранеными, немецкий истребитель сделал атаку, подбил его, летчики посадили самолет на склон сопки, без шасси, конечно. Сравнительно удачно сели, но на горящем самолете. Там была медсестра, Лида Томилова, как сейчас помню, молоденькая девушка, лет 18-19, наверное. Самолет горит, экипаж сначала от него отбежал, а эта девушка начала вытаскивать лежачих раненых. Вытащила всех, никто не погиб. За этот подвиг она была награждена орденом Ленина. Помню, даже в газете «Правда» была статья под заголовком «Северная героиня». Подвиг этой девушки был отмечен. За все полеты у нас была одна такая потеря самолета.

Позже, когда уже стали летать на Карельском фронте, вот этот 33-й отдельный авиаотряд ГВФ СФ был преобразован в Карело-Финскую особую авиагруппу Гражданского воздушного флота (ГВФ), передан Карельскому фронту в 7-ю воздушную армию. Мы базировались тогда в Беломорске.

Здесь уже пришлось воевать. Затем Карело-Финская особая авиагруппа ГВФ была преобразована в 5-й отдельный авиаполк ГВФ 7-й воздушной армии. И мы тогда начали летать на Выборг с разведчиками, занимались заброской в Финляндию, летали к партизанам за линию фронта. В этот период уже были встречи с немецкими истребителями, нас атаковали.

— Можете рассказать о наиболее запоминающихся эпизодах?

— Таких было много. Особенно запомнилось, когда уже в 1942-м году немцы начали бомбить Архангельск, а у нас там на Карельском фронте дальней авиации не было. Поэтому были такие дальние цели, как в Ботническом заливе, порты Оулу, Кемь на границе со Швецией. Поставили нашему полку задачу летать и бомбить тылы Финляндии. Самолеты были переоборудованы под дальние ночные бомбардировщики, вешали нам четыре бомбы по 250 кг, то есть брали 1000 кг бомб на внешнюю подвеску. Самолет был оборудован тогда четырьмя пулеметами: один, неподвижный, впереди у летчиков, один (крупнокалиберный пулемет Березина) — на периле сверху, еще два — в хвосте, справа и слева. Вот так транспортный самолет Ли-2, тогда ПС-84, превратился в самолет-бомбардировщик Ли-2.

Мы летали на бомбежки только ночью. Потому что нельзя было летать на этом самолете в дневных условиях, нас бы быстро сбили немецкие истребители. Скорость порядка 220 км/ч, а с бомбами даже до 180 км/ч, если подвеска снаружи, еще надо четыре бомбы подвесить.

Всего у меня было порядка 517 вылетов за войну. Сейчас уже можно считать в общем, за время войны, и на Карельском фронте, и на Дальневосточном фронте с японцами. Боевых вылетов, конечно, было около 200, а в глубокий тыл, в Финляндию, например, было около 60 боевых вылетов, на бомбежки.

С истребителями один был случай. В 1942-м году мне пришлось летать на самолете Р-5. Биплан такой, поликарповский. В свое время, в начале тридцатых, он был на Тегеранской выставке даже признан лучшим самолетом-разведчиком. Бомбардировщик-разведчик. Двухместный самолет, спаренное управление, передняя кабина пилота, сзади летчик-наблюдатель (штурман). Но я не сказал еще, что, когда летал стрелком-радистом, я помогал ему там ориентироваться. Я был штурманом с образованием, хоть судоводительское, но компактной навигацией не владел.

Потом, уже по предложениям командиров самолетов, с которыми я летал, мне предложили переквалифицироваться в штурмана. Ну я проштудировал учебники по аэронавигации, бомбометанию, фотографии, аэрофотографии. И, так сказать, полетал на тренировочные бомбежки на полигон, учебными бомбами, после этого я уже утвердился и стал летать штурманом на Ли-2.

А в 42-м году мне пришлось летать вот на этом самолете Р-5. Я до сих пор вспоминаю об этом самолете с любовью. У меня есть даже такая его модель, которой нет в музее аэропорта Шереметьево. Этот самолетик был в свое время (30-е года) массовым. Не один десяток полков был вооружен этим самолетом. По-моему, потом он в Испании воевал.

Он представлял собой биплан с двойными крыльями, управление осуществлялось в обоих кабинах. И у пилота, и у штурмана были педали и ручка управления, поэтому пилоты нас, штурманов, тренировали взлету, вождению и посадке. Для чего? На случай, если пилота ранят, чтобы штурман мог вести самолет. Поэтому у меня от этих полетов остались очень теплые воспоминания.

Летали мы тогда к партизанам только на бреющем. Начались белые ночи, круглосуточно светло. Запомнился мне один случай: однажды уже выполнили задание, от партизан летели, нас перехватил финский истребитель. Был у них такой Gloster Gladiator, это английский самолет, еще подарок финнам во время финской войны. Он заходит с хвоста. Зачем? Явно для того, чтобы сбить. Дал по нам очередь длинную, но не попал. Рядом почти с нашим самолетом трасса прошла. Был такой летчик у нас, Леша Щербаков, хороший пилот аэрофлотовский, он говорит: «Валентин, подожди, не стреляй, не отвечай. Все равно дистанция большая, подожди. Может, поближе подойдет». Но он, конечно, поближе стал подходить, но, по-видимому, моя очередь оказалась первая. Ну и я ему влепил очередь из пулемета. И потом партизаны передали нам, что истребитель Gloster Gladiator рухнул в лес, был сбит. Вот такой был пример.

За это меня потом наградили, получил орден Красной звезды, после этого, по-моему, эпизода. А с сорок второго на сорок третий зимой, всю зиму летал я опять штурманом, но уже на самолете Ли-2. Бомбили мы глубокие тылы Финляндии в ответ на бомбежки Архангельска. Двумя машинами летали, две машины у нас было под ночной бомбардировщик оборудовано в этом полку. Бомбили мы с высоты примерно 3000-3300 м, вот так. Вот с этих высот.

Зенитная артиллерия, финская отвечали, естественно. В первый раз, когда мы пошли на порт Оулу в Ботническом заливе, через всю Финляндию, помню, при подходе километров за 150 сбросили туда разведчика. Еще прежде, чем отбомбиться. По-видимому, он был финн, потому что был молчаливым. Мы его сбросили, набрали 3000 м, вышли на порт Оулу и отбомбились. Первый раз, когда отбомбились, никакого противодействия зениток не было, на вторую ночь пошли туда же, тогда уже нас встретили зенитки. Причем, довольно интенсивно. Просто, по-видимому, в первое время они не знали, что дальней авиации у нас нет, не ждали. Поэтому противодействия этой нашей бомбежке не оказали.

По Финляндии, конечно, пришлось порядочно по многим местам полетать. Летали всегда по ночам, зимой ночи темные, летали и бомбили по крупным железнодорожным станциям. Я помню даже, была у финнов такая большая узловая станция, по ней несколько раз летали, по объектам, которые нам давали, все бомбили. Но особенно запомнилось бомбежка города в Финляндии, где был военный завод. Мы его пошли бомбить двумя самолетами. Первый наш экипаж, под командованием Васи Дончука (Василий Иванович), бухнул 4 бомбы по 250 кг по этому заводу. Вспыхнул большой пожар. Даже когда мы уже отошли километров на 70, еще все полыхало. Через полчаса туда второй экипаж Ли-2 еще добавил огня.

Во время этих вылетов бывало такое, что самолет получал повреждения, пробоины чинили частенько. В основном, повреждения были от зенитной артиллерии, осколков. Малокалиберная зенитная артиллерия нас почти не доставала.

Потери были, конечно, общие, но Ли-2 мы не теряли тогда.

Эту зиму летали. Потом были в нашем полку еще МБР-2. Пограничники нам передали, это был такой морской самолет. Ну вот, кстати говоря, в этом полете мы сели на побережье на аэродроме в 40-50 км восточнее Беломорска, поужинали, пришли снова. Ждем, когда придет второй самолет. Самолет этот второй держит связь все время. И потерял ориентировку. И все время восточными курсами, на восток уходит. В общем, продержался он в воздухе 9 часов 15 минут. Сел на Северную Двину, на лед. Без шасси. Летчик там был классный, конечно, но, по-видимому виноват штурман, Женя Сухов, раз потерял ориентировку.

Посадил самолет так, что трубку Пито даже не погнули. Потом туда привезли винты. Винты, конечно, в баранку. Сменили винты, самолет пригнали снова на нашу базу в Беломорск. Но результат был такой: командиру и штурману командующий 7-й воздушной армии объявил взыскание, а борттехнику за то, что он подобрал такой режим и смог продержаться до рассвета 9 часов в воздухе, была объявлена благодарность. Я за тот боевой вылет на военные объекты города Йоэнсуу позже получил орден Красного знамени.

Были небоевые потери. Например, Ли-2 здесь, около Сергиева-Посада, летал за запчастями. Летел туда, ночевал там. Утром загрузили самолет, полетели. Он на высоте где-то 150 метров шел. И вдруг около Сергиева Посада отказали оба двигателя. Пока борттехник соображал насчет причины отказа двигателей, самолет потерял высоту.

Сообразил уже перед приземлением, что выработали топливо из бака. Я считаю, что тут борттехник виноват: вовремя не переключил питание на полный бак, винты отказали. Он переключил, двигатели забрали, но выровнять машину уже нельзя было. Она ударилась в землю. Результат был такой: сгорела машина, экипаж погиб, спасся только один летчик, его как-то выбросило. Разрушилась передняя кабина, он вылетел. Фамилия его была Речко, по-моему, он пережил войну. Старый летчик ВВС-овский. Вот такая была потеря небоевая.

Больше, насколько мне известно, небоевых потерь полк не нес. Что касается самолета Коршеновича, который разбился около Сергиева Посада, видимо, судьба была остаться в живых. Я должен был лететь в Москву, но мы как-то всегда стремились, если был вылет куда-то в тыл, то хотелось летать. А здесь перед самым вылетом мне говорят: «Валентин, ты не полетишь, пойдешь на задание на бомбежку».

Штурманов у нас тогда в полку не хватало. Сказали, пусть только что прибывший из училища молодой штурман слетает в Москву для практики. Я остался в Беломорске, в ближайшую ночь слетал на боевое задание, а этот молодой штурман полетел в Москву. Он загрузил тогда два двигателя истребителей, один впереди, в турели, второй сзади, ближе к хвосту. Когда самолет ударился о землю, веревки, которыми был привязан один двигатель, лопнули. Этот парень оказался закован прямо в турели. Рассказывали, что самолет горел, он громко кричал, но так и сгорел там. Молодой парень, который не успел даже полетать на боевые задания.

— Расскажите, пожалуйста, больше о ваших самолетах. Надежным ли самолетом был Ли-2?

— Да, хороший был самолет, надежный. Это был американский самолет ДС-3, лицензию на него перекупили где-то в 1936-м году, начали производить у нас. Производить начал Химкинский авиационный завод, в Химках был тогда, 84-й авиационный. Поэтому его назвали уже не ДС-3, как американские, а по названию и номеру завода, ПС-84. Потом этот самолет, когда стало не хватать дальних бомбардировщиков, приспособили как ночной бомбардировщик. И даже Гризодубовская дивизия дальней авиации летала на самолетах Ли-2.

Свой первый боевой вылет я не очень помню. Наверное, благополучно прошел, поэтому ничего особенного не осталось в памяти. Были вылеты, когда нас атаковали немецкие или финские истребители, когда зенитки попадали. Во время войны все вылеты были по ночам, так что запоминались те, во время которых было больше противодействия. А противодействие потом было почти над каждой целью.

На Р-5 были жертвы, я знаю, что один штурман погиб, Зенкевич, около немецкого аэродрома Алакуртти, около Кандалакши. Их сбили там. Я уже потом, после войны, был на сборе ветеранов седьмой воздушной армии. Посетил Алакуртти, бывший немецкий аэродром, который сейчас на нашей территории. Мы обнаружили, что около него сбили наших.

Помню командира самолета. На Ли-2 в Финляндию я летал с командиром по имени Василий Иванович Дончук. Я с ним пролетал много. Летали с ним до тех пор, пока его на повышение отправили командовать 108-й отдельной развед. эскадрильей. Василий Иванович был очень хорошим летчиком, но слишком, я бы сказал, азартным. Иногда нужно было его пыл осаждать.

Возможно, поэтому он не дожил до конца войны. Когда он ушел из нашего полка, во время операции на Карельском фронте, он летал на разведку и благополучно возвращался обратно. При возвращении из одного такого полета он увидел немецкую колонну на территории, решил штурмануть ее, хотя это в его задачи не входило: он разведзадание выполнил. Уже возвращался, начал штурмовать немецкую колонну, и его сбили. Погиб парень, жалко очень. Герой Советского Союза посмертно. Высокий такой, красавец был мужик, хороший летчик, но вот так его азартный характер погубил.

Штурман в авиаотряде был всего один. Поэтому, когда мы пришли в этот отряд, штурманов не хватало, мне приходилось летать со многими летчиками. Примерно с двенадцатью летал за все время войны. Чаще всего я вспоминаю как раз о том, который погиб, Вася Дончук, очень тепло вспоминаю, мне нравилось с ним летать. Потом был Иван Чуриков, он после войны еще долго летал на флоте. Летчик-миллионер, налетал миллион километров, я с ним тоже много летал. Помню еще летчиков Редько, Володю Никитова, с ним летали на Р-5 на свободную охоту.

Это значит, что били по транспортным средствам или, может быть, немецким колоннам.

На Р-5 тогда были на двух плоскостях подвешены 6 реактивных снарядов (РС). Вот этими РС-ами можно было разбить и уничтожить машину. Р-5 — это были самолеты постройки начала тридцатых годов. Их прекратили выпускать в тридцать шестом году. Думаю, некоторые списывались по износу. А вот с Ли-2 такого не было. Их было немного, в основном, все уцелели. У нас в полку, в конце, зимой, было два Ли-2. До этого один Ли-2 сбили с ранеными, потом, я знаю, что один Ли-2 был потерян при вынужденной посадке. Таким образом, пару самолетов Ли-2 мы потеряли.

Ходили на свободную охоту с этим Володей Никитовым по немецким транспортным средствам на территории Финляндии. Как видите, успешно, живы остались. Вообще-то, полеты на свободную охоту довольно азартные, опасные. Но по молодости, может быть, в полной мере и не оценивали опасности. Техников тоже помню. Как же их не помнить, когда они готовили машины к полетам, безотказно все летали. Я вот, в частности, о себе говорю, не было отказов никогда. Тимошенко был, я помню. Остальных фамилий не вспомню, годы уже берут свое.

Помню, в 1942-м году на Р-5 был характерный вылет, накрепко засевший у меня в памяти. Хотел бы рассказать о нем. На Р-5 у меня был летчик Флебенков Ефим. Задача была выбросить аккумуляторы и провизию разведчику, который сидел вблизи немецкого аэродрома Алакуртти, на широте Кандалакши. Полетели не туда. Летели первый раз, аэродром рядом. Подняться на большую высоту для лучшего обзора было нельзя: нас бы сразу заметили и сбили. Летали на малой высоте, разведчика этого найти не могли. А он должен был выложить на поляне белое полотнище. Полетали, полетали, не могли найти. Вернулись обратно. Вернулись мы, по-моему, на аэродром Африканда или Кировск, оттуда летали. Прилетели, не выполнили задание.

На другую ночь нас посылают, на следующую. Полетели снова. Прилетели в тот район, никак не можем найти поляну, где он выложил. Может, он там сам боялся, что его засекут и перехватят. Потом я говорю пилоту: «Давай, метров 150 хотя бы набери, обзор будет получше немножко». Набрали 150 м на некоторое время, вижу, на просеке это белое полотнище.

Зашли, сбросили ему туда аккумуляторы, пищу и полетели обратно домой. При пересечении линии фронта нас здорово обстреляли. Пробили, начало выливаться масло, весь фюзеляж у нас в масле оказался. Весь самолет в масле практически. А двигатель еще работает. Мы на нем долетели до аэродрома в Кировске. И уже почти на границе аэродрома двигатель отказал, мы спланировали на этом самолете на посадку, благополучно сели, потом был ремонт. Уже техники приехали, заменили что нужно, очистили самолет от масла и мы перелетели на свою базу. Вот такой случай.

— Валентин Николаевич, расскажите, пожалуйста, об условиях на войне: как кормили летчиков, служили ли девушки?

— Кормили летчиков хорошо. Ну, особенно, когда стали поступать американские продукты. Тушенка американская, конечно, выручала. Шоколад был. Мне как летчику всегда давали.

Девчата были, у нас в полку было много девчат. Были девчата, призванные сразу после окончания десятилетки. Видимо, они были направлены сначала на курсы радистов. И вот, они у нас в полку были радистками. Хорошие были девчата. Когда мы летали на задание, они всегда, даже не в свое дежурство, ждали посадки самолета. Молодость есть молодость, ухаживали за девчатами, конечно. Свадеб я во время войны не припомню.

Обмывание наград было, после награждения пропускали 100 грамм фронтовых. Перед вылетом, само собой, никто не пил. Я, кстати, в жизни не курил ни разу. Летчики у нас, вообще, как-то не помню, чтобы курили. Мы молодежь, можно сказать. У нас же был летный состав в основном пожилой, аэрофлотовский уже, который имел большую практику. Мы свои папиросы, по пайку которые положены, им отдавали полностью.

Я тут вспомнил эпизод, историю одну. Шло вручение орденов, а мы базировались на деревянном аэродроме около шлюза Беломорканала. Он был на болоте, на сваях. Были бревна, на них поставлены доски толщиной около 5 см ребром, таким был весь аэродром. А штаб полка был на другой стороне Беломорского залива.

Там у нас базировалось звено МБР-2, это были такие гидросамолеты. Вручали ордена, был фуршет небольшой. Дело было зимой, мы с этого деревянного аэродрома в штаб полка через залив прямо на аэросанях ехали. После фуршета обратно поехали, и туман. Мы ехали в этот туман на аэросанях, не могли найти берег.

Потом все же приткнулись к берегу, но не сразу определились, где. Это было немножко восточнее конечного шлюза Беломорканала. Но потом притопали, значит, аэросани оставили пока. Ночь, темно. И вот, утром за аэросанями пошли. Запустили их, погода была хорошая, решили посмотреть по следу, где мы ездили ночью. И поехали по своему следу. В одном месте, не доезжая до чистой воды метров 10, мы развернулись ночью от воды. Я говорю, опять-таки, случайность. Чуть бы дотянули... Что значит 10 метров на аэросанях? Мы ведь все могли бы утонуть.

— Как вам запомнился День Победы?

— Конец войны я встретил в звании старшего лейтенанта, а начал я ее краснофлотцем. Так вышло, потому что, когда я в пятом авиаполку стал летать, оценили мое умение ориентироваться, мне было предложено самостоятельно подготовиться к должности штурмана.

Я проштудировал учебник аэронавигации, бомбометания, метеорологию я знал еще по техникуму довольно хорошо. Подготовился, летал, мне присвоили сержанта. Летал сержантом до сорок третьего года. В 1943-м присвоили младшего лейтенанта, а потом, через какое-то время, дали лейтенанта и старшего лейтенанта в конце войны.

День Победы я встретил в Уссурийске, в госпитале. Как я туда попал? На Карельском фронте было мало витаминов, я очень сильно попортил зубы, на Дальнем Востоке у меня возникло воспаление челюсти. Отправили в госпиталь, сделали операцию на челюсти. Операцию проводил знаменитый в то время хирург А. Вишневский. Там, в госпитале, я и встретил Победу.

Экипаж приехал ко мне в госпиталь всем составом, мы выпили по стопочке, поздравили друг друга с Победой. Вскоре после этого я выписался из госпиталя. В июне был Парад Победы, туда нужно было срочно доставить маршала Мерецкова. Нам поставили такую задачу: на самолете С-47 как можно быстрее его доставить. С маршалом Мерецковым летело командование, по-моему, штаба Тихоокеанского флота, вице-адмирал Александр Сергеевич Фролов.

Я пошел в штаб за консультацией, получить задание, как лететь. Мне в ответ говорят: «Прокладывай маршрут как можно короче». Вот и все советы. И доставить нужно как можно скорее. В пунктах посадки была обеспечена заправка в течение 1 часа 40 минут. Дальше — без остановки до Москвы. Летчиков-рекордсменов, которые летали на Дальний Восток и потом блуждали по тайге, готовила целая бригада в Москве. А мне самому пришлось прокладывать маршрут через 4 аэродрома, посадки, дозаправки. Карт никаких не было.

Если даже аэрофлотовские самолеты там летали, они держались ближе к железной дороге. Посоветовались с командиром. Первым посадочным пунктом был Магдагачи, аэродром в северной части Манчьжурской границы на нашей территории. Второй аэродром — около Иркутска, аэродром Белая, чуть северо-западней, километров 40 от Иркутска. Третий аэродром — Новосибирск (Толмачево), для дозаправки. Четвертый — Свердловск. И пятый — центральный аэродром имени Фрунзе в Москве.

Мы вылетели рано утром, помню, погода была на аэродроме Воздвиженка около Уссурийска. Приехали пассажиры. Командир корабля, командующего войсками Приморской группы, майор Кошевич, отдал рапорт. Маршал спрашивает: «Ну как, Кошевич, лететь можно?». «Погода позволяет, летим. Естественно, на таком большом расстоянии одинаково быть не может. Но будем стараться».

Взлетели и пошли по намеченному маршруту. За нами пустили через какое-то время самолет, который должен был дублировать, если у нас будет какая-то неисправность. Прилетели в Магдагачи, нас примерно за 50 минут заправили — быстро — мы снова по газам, в Иркутск. Пришли на аэродром Белая. Звучала радионавигация, я ей хорошо владел. Сели в Белой, тоже быстро заправились. Чуть подольше нас заправляли на аэродроме в Толмачево, в Новосибирске.

Потом по прямой был перелет к аэродрому Кольцово. Знаете, что такое ортодромия? Это прямая на глобусе, кратчайшее расстояние между двумя точками на поверхности Земли. Вот, по ортодромиям я все пять участков провел, нигде ни разу не искали аэродром, сразу выходил на аэродром, на всех четырех были быстрые заправки. И, в том числе, на последнем, пятом аэродроме, на Москву.

По-моему, тогда были в воздухе 30 часов 50 минут, за все пять участков маршрута. За 30 часов долетели. И мы сели вот уже в 14:00 следующего дня на аэродроме имени Фрунзе на Ленинградском шоссе в Москве.

Потом адъютант рассказывал, что, когда маршал Мерецков докладывал о прибытии Иосифу Виссарионовичу, он спросил: «Ты откуда рапортуешь? Из Новосибирска?». Он говорит: «Нет, я уже на Центральном аэродроме». Не думал, что можно так быстро долететь. Сталин заинтересовался этим перелетом. Маршал рассказал о нем. Сталин, вроде бы, сказал отметить экипаж, как следует. Так что я был участником перелета Ворошилов-Уссурийск-Москва под руководством майора Кошевича. Отметили. Меня даже подавали на звание Героя Советского Союза. Но звание Героя не дали, получил орден Отечественной войны 1-й степени.

— Что вы можете рассказать о войне с Японией?

— Я вам не сказал, что в конце 1944-го года меня назначили штурманом в экипаж на самолет С-47, американский самолет, Дуглас. В личный экипаж маршала Мерецкова. Обслуживали мы только командующего Карельским фронтом. Командир корабля был Кошевич, я был назначен штурманом. Таким образом, я служил штурманом и на Дальнем Востоке в этом экипаже. Но мы там много летали, там же дорог мало. Поэтому маршал хотел везде подлететь поближе, мы его возили. Ни одного отказа у нас в технике не было, ни одного полета мы не сорвали. На второй день после занятия Харбина сразу в Харбин прилетели, потом — в Порт-Артур. В общем, везде. Особенно в Маньчжурии полетали много.

Характерно то, что маршал Мерецков доверял нашему экипажу. В противоположность многим руководящим работникам, которые старались вмешиваться в дела экипажа, чего-то подсказывать, он никогда этого не делал. Он всегда приезжал, сразу командир корабля ему докладывал, он сразу задавал вопрос: «Лететь можно?». Все. «Можно, товарищ маршал». Ему тогда уже маршала присвоили. На Карельском фронте он же был еще генералом армии.

— Как вы относитесь к Сталину?

— Мы считали его, так сказать, вождем. Вы знаете, он всегда был настоящим государственным деятелем. Он заглядывал вперед, был мудрым человеком.

— После войны вы так и остались в авиации?

— Да. В пятьдесят первом году я ушел в военно-воздушную академию. В пятьдесят пятом я ее закончил. Штурманский факультет. Начальником нашего факультета был бывший чкаловский штурман, генерал-лейтенант Александр Васильевич Беляков. Значит, закончил эту академию, и меня назначили старшим штурманом в дивизию особого назначения (ОДОН), которая базировалась на центральном аэродроме. ОДОН означает «отдельная дивизия особого назначения». Правительство возили. В этой дивизии было три полка, в один из полков, который и сейчас существует, военной транспортной авиации, я был назначен старшим штурманом.

В начале, правда, был несколько месяцев штурманом эскадрильи, а потом старшим штурманом полка. И был старшим штурманом полка до 1960-го года, когда Хрущев начал глушить авиацию. Дивизия была расформирована, два полка тоже, двадцатый и первый. И частично из этих полков была сформирована авиационная бригада, четырех- или пятиэскадрильного состава, на Чкаловский аэродром. А наш полк, 508-й, был передан военно-транспортной авиации. И меня тогда оставили в этой бригаде, Чкаловской. Я дал согласие остаться. И в этой бригаде был полтора года, наверное. Потом мне предложили должность старшего штурмана инспектора военно-транспортной авиации, ВТА. Вот я с 1961-го по 1973-й был на инспекторской работе. Я уволился в конце 1973-го года в звании полковника.

— Снится ли вам война?

— Да, иногда снится. Частенько снится авиация. После того, как я уволился, меня пригласили в центр подготовки летного состава Аэрофлота преподавать самолетовождение. Тогда он еще назывался учебным отрядом, а потом его преобразовали в центр подготовки летного состава. Несколько лет, пока начальником цикла самолетовождения там был Вадим Петрович Падалко. Это был знаменитый полярный штурман, орденоносец, был награжден орденом Ленина за перевозку делегации в Соединенные Штаты в 1941-м году. По восточной трассе два экипажа из полярной авиации.

Он меня раньше знал, и вот, когда мы встретились с ним, уже после моего увольнения в запас, он говорит: «Приходи ко мне на цикл преподавателем. Я, — говорит, — скоро все равно уйду, будешь руководителем этого цикла». Ну а чего мне бездельничать? Я сразу устроился там в Шереметьево. Был преподавателем, нас было трое вместе с начальником Падалко. А потом Падалко ушел на пенсию, я стал начальником цикла самолетовождения в центре подготовки летного состава. И проработал там преподавателем еще 22 года. Транспортом стало каждый день ездить из Москвы в Шереметьево трудновато, и я подал заявление и ушел.

До 1996 года я в Шереметьево трудился. А потом еще, когда ушел, мне предложили в институте гражданской авиации то же самое преподавать. Там была кафедра спецподготовки английского языка, на ней летный состав проходил двухмесячные курсы. После 2 месяцев освоения английского языка, я преподавал то же, что и в Шереметьево: международные правила полетов, особенности полетов по международным воздушным трассам. Опыт у меня уже был, с правительственной дивизией нам приходилось летать за рубеж.

Аэрофлот выписывал полетные карты национальных изданий американской фирмы, летный состав ими пользовался. Английские карты преподавал летному составу. И бортовые ценные сборники. Американские Jeppessen и французские AVIAV. Ну и пользовался нашими, конечно. Военно-транспортной авиации техническими рейсами, то есть полными рейсами, когда оказывали помощь. Ну, например, в Южную Америку, Перу летал первым рейсом, потом летал в Бангладеш, Дакку, Индию. Приходилось летать на Ближний Восток, Дамаск, в Африку во время службы в военно-транспортной авиации с 1961-го до 1973-го.

Вспомнил один запоминающийся эпизод из моей летной работы, расскажу. Был 1967-ой год. Это было время военно-транспортной авиации, сорокалетия комсомола. Мне поставили задачу — выбросить группу альпинистов (5 или 6 человек) на пик Ленина в Средней Азии. Его высота — 7134 метра. Пик этот (вершина горы) представлял собой площадку порядка 600 на 400 м. И площадка была не точно по линии горизонта, а под наклоном, угол которого 15° примерно. Я поехал, у нас там полк стоял. Предварительно, прежде чем летать на выброску, мы 3 дня в 4:00 утра взлетали, набирали высоту, проходили над этой площадкой, выбирали ветер. То есть, за три дня мы меняли ветер. По этому ветру рассчитали выброску, на четвертый раз полетели и выбросили эту группу. Они все благополучно приземлились на площадку, потом спустились с этой горы.

А на второй год, в 1968-м году, так получилось, что я не принимал участие в этом. В штабе у себя смотрю, по коридору идет старший той группы альпинистов. Встречает меня, здороваемся, он говорит: «О, Валентин Николаевич, мы снова собираемся прыгать туда же. Опять нас бросайте». Вроде бы, у них утвердилось, что благополучно все. А я как раз в отпуск ушел уже. Я ему показываю путевку в санаторий, говорю: «Видишь, сегодня уезжаю в санаторий». Уехал. А потом, когда уже вернулся, узнал, что это группа опять прыгала, ее бросал другой штурман, с полка, по-моему, того. Это был 1968-ой год. Два человека попали на площадку, двое погибли. Там был обрыв в 2000 метров. Вот, такой печальный случай. Зря я в санаторий поехал, наверное. В честь сорокалетия у них был еще прыжок, но, слава богу, он был благополучным. Мне они все были благодарны.

— Помните, как вас награждали?

— Да, в общем, как обычно, награждали. Помню, орден Красной звезды я получал в штабе фронта. Вручал его Геннадий Николаевич Куприянов, первый секретарь Карельского областного комитета ВКП(б). Потом вручали еще один орден, точно не помню, какой, его уже командир полка вручал. Процедура стандартная: сбор личного состава, вручение, поздравления. Однажды, помнится, даже фуршет организовали. Мои награды следующие: орден Отечественной войны I степени (1945 год), орден Отечественной войны II степени (1985 год), медаль «Партизану Отечественной войны II степени», орден Красной звезды (1942 год), орден Красного знамени (1944 год), медаль «За освобождение Советского Заполярья», медаль «За победу над Японией», медаль «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.».

— Валентин Николаевич, спасибо вам за рассказ, большая честь побеседовать с вами.