Брок-Бельцова Галина Павловна, часть 2

- Я, Галина Павловна Брок-Бельцова, родилась в 1925-м году.

Мой отец, Брок Павел Александрович, воевал в Первую мировую войну, был солдатом. После демобилизации приехал в город Родники Ивановской области. Там познакомился с мамой, Прасковьей Ивановной Быковой, которой тогда было 16 лет, и стал за ней ухаживать. Мама была очень красивой! С нее рисовали портрет. И мамин отец, Иван Быков, бондарь (изготавливал прекраснейшие бочки), был против того, чтобы она связывала свою жизнь с простым солдатом, и категорически запрещал ей с ним встречаться - он хотел для нее совсем другого человека. Но папа выкрал маму и увез ее в Москву, где устроился на моторостроительный завод № 24 имени Фрунзе (район Семеновской) и получил квартиру.

Отец был специалистом по авиационным моторам, слесарем золотые руки. И голова у него, я бы сказала, была бриллиантовая. Сразу проявил себя как мастер и прошел путь от рядового слесаря до заместителя начальника цеха завода.

Вы знаете, я догадывалась, что он имел образование. Конечно, начальное, не среднее. Но он был, видимо, по природе очень умным, деятельным человеком. Отец был коммунистом, и все время читал газету «Правда», был в курсе событий. И сколько помню, я училась читать по газете «Правда». Она была для нас с отцом "настольной книгой". Но какие-то события отец со мной не обсуждал.

Мама образования не имела. С четырнадцати лет до замужества работала за ткацким станком. Она разбиралась в тканях, любила шить и была по тому времени белошвейкой. Шила, перешивала одежду для всей семьи и для других людей, создавая совершенно уникальные вещи. С ней советовались, что и как одеть. И с детства я видела прекрасный вкус моей мамы.

У нас в семье было трое детей. Брат Борис умер в больнице от дифтерии, задушенный этой скоротечной болезнью. Тогда еще не могли бороться с ней. Отец сходил с ума. Потом они снова хотели мальчишку, но родилась я, а через семь лет, в 1932-м году, как они говорили, появилась поскребыш – моя сестра Валя.

Я хочу сказать, что я счастлива, что у меня была такая семья.

- Что вы можете сказать про поколение ваших отцов, матерей, дедушек? Чем они отличались от вашего поколения?

- Хочу сказать, первое, что их отличало – это сильный характер, работа и профессия, которым они отдавались полностью. И дед – бондарь Иван Быков, и отец, и мама. И всему, что знали и умели сами, родители учили нас, учили нас жить достойно. Мама могла сказать: «Галя, то, что ты надела, тебе не очень подходит! Заработай, и я куплю тебе на твои деньги то, что надо». И я помню, до войны, когда я впервые была помощником пионервожатого в пионерском лагере и заработала первые 300 рублей, она мне на эти деньги купила пальто, туфельки, берет и воротник вязаный под него. И я стала такая нарядная! И мама мне говорит: «Зарабатывай, и ты всегда будешь нарядной. Ты всегда сможешь приобрести себе что-нибудь красивое, изящное».

К сожалению, как художник, модельер, сейчас это стилист, мама не состоялась. Она говорила мне: «Галя, учись! Не будь как я, домашней хозяйкой. Приобрети специальность – это очень важно! Не будь ни от кого зависимой, как я от отца». И это говорилось о нашей добропорядочной семье, где отец глава и диктует всем и все, а мама смотрит на него влюбленными глазами! Я знала, что папа и мама любят друг друга, заботятся друг о друге, пока они были вместе, пока мама была жива. У них было чувство семьи и заботы – все в дом, все для семьи, для благополучия. И, несмотря на это, отец был прекрасным специалистом, очень ценился на работе, и шел вверх по служебной лестнице. Вот это все о семье, которая воспитала меня.

И я была в семье свободна, совершенно счастлива, совершенно независима. Благодаря настойчивости и требовательности отца я получила в школе такой заряд жизненной энергии, знаний, основу образования и воспитания, что я вспоминаю отца с огромной признательностью за то, что он выбрал для меня такую школу. Школу, которая сформировала меня, как личность. Потом были университет, аспирантура, армейская, разведывательная, школа жизни.

И сейчас, когда, казалось бы, активная часть жизни уходит, я не чувствую себя освобожденной от общественной жизни. Мне исполнилось девяносто пять лет (интервью 2020 года), и я востребована также или почти также, как после того, как я стала преподавателем и специалистом.

- Чем еще вам запомнились ваши детство и юность?

- Мальчишкой я не была, но была воспитана, я бы сказала, в спартанском духе. Отец был чрезвычайно требователен и суров в воспитании. Он мог, например, предъявить мне неудовольствие по поводу того, что я простудилась: «Закаляться надо! Что это за простуды?!». - Надо идти в театр, а я простужена! Мама не любила театр, а я с ума сходила по театру, по литературе. И отец ходил в театр со мной. А тут я простужена! Он сердит: «И неужели ты не можешь?!». И я, будучи простуженной, шла с ним в театр, потому что он не мыслил не пойти. Ему дали билеты на заводе, как отличному работнику. И вдруг билеты в театр пропадают! Его требовательность: быть здоровой, спортивной, отличницей в школе, в образцовом классе – ко всему этому я стремилась, чтобы отец был мною доволен.

Я жила на Малой Семеновской, ходила в лучшую школу Москвы, 3-ю образцовую, что находилась на Большой Семеновской. Через переулки, закоулки ходила учиться в эту школу. Это было воспитание отца. Я закончила блестяще образцовую Московскую школу с неимоверной любовью к литературе, к русскому языку, потому что преподавателем в этой школе была Нина Васильевна Корнеева, прекрасный литератор. Я ждала ее уроков, слушала с таким восторженным настроением, что она обратила на меня внимание и сказала своим родственникам: «У меня есть ученица – Галя Брок, чудная девочка. Я чувствую, как она любит литературу». И эта любовь к русскому языку, к слову, к русской классической литературе сохранилась у меня на всю оставшуюся жизнь. И когда меня спрашивают о поколении победителей, о тех, кто воевал: «Что вас сделало такими?», говорю: «Литература, классическая русская литература!».

- Расскажите, пожалуйста, подробнее о вашей учебе в 3-й московской образцовой средней школе.

- Я жила своей жизнью, которую дала мне школа. Занятия и постоянно кружки. Кружки – это возможность себя найти в чем-то. Был в школе даже свой театр, танцевальные кружки. Помню, читала, по-моему, Маршака: «Драмкружок, кружок по фото, а мне и петь охота! За кружок по рисованию тоже все голосовали". А когда я шла со сцены в зал, Марья Марковна сказала: «Хор, кружок, кружок по фото, драмкружок, еще кружок – это слишком много! Выбирай себе, дружок, один какой-нибудь кружок!».

В 14 лет я выступала в театре на Веденовской в роли Майи Кречет. Для этого меня отобрали в танцевальном кружке. Вот это было театр! Отец гордился, сидел в ложе такой довольный.

Были у нас и значки по достижению нормативов: «Готов к санитарной обороне», «Готов к химической защите», «Готов к труду и обороне». Школьные газеты, «Молнии», статьи, листовки – все в классе, все это работа. Спортзал (преподаватель физкультуры Петр Кириллович) был открыт от темноты предрассветной до темноты вечерней. Волейбол, баскетбол, снаряды, маты, конь, брусья... И до войны занятия физкультуры в бассейне при Мачальских банях. Мы ходили сюда на спаренные часы по физкультуре и занимались, плавали. Были у нас слеты спортсменов и соревнования по школам, по районам. Легкая атлетика, коньки... Парк Сокольники заливался водой, и мы на коньках по льду под музыку между сосен вальсировали. Благодаря всей этой системе я была чемпионкой среди девочек по плаванию, чемпионкой по легкой атлетике, чемпионкой города по волейболу. Вот такое становление, так сказать, моральное и интеллектуальное, физическое и нравственное. Класс, коллектив был определяющим в наших взаимоотношениях. Отсюда коллективизм, чувство плеча, поддержка, дружба. Даже тогда, когда тебе, допустим, девяносто с лишним, все равно около тебя те, кто в свои сорок, шестьдесят мыслят также, как и ты, которым ты нужен, потому что даешь заряд бодрости, отвечаешь на их вопросы, которые ставит жизнь.

В молодости мы хотели объять необъятное. И была вечная занятость, вечное движение. Поэтому я чувствовала себя свободной. Отец занимался своим делом, мама – родившимся ребенком, а я занималась собой. Никто не контролировал, как уроки, что уроки. Уроки сделаны, я на физкультуре, в кружке, на катке, на стадионе... Только мама знала, а папа вообще ничего не знал. Он только видел, что я в вечном движении, в поиске себя.

- Галина Павловна, жизнь москвичей как-то изменилась с началом Финской войны в ноябре 1939-го года?

- Если честно, то изменилась ли жизнь москвичей, об этом я узнавала позже. В 1939-м году мне было 14 лет. Я еще не была комсомолкой. Политинформаций, разговоров о политике, о решениях – правильно, не правильно – не было. Воспитание шло больше через классическую литературу и создание системы, условий для учебы и развития.

Заводы работали, моторы делались. Кроме отца в семье никто больше не работал. И только в 1940-м году я устроилась помощником пионервожатого. Тогда уже в воздухе пахло войной. Мы это чувствовали, догадывались об этом.

- Когда началась война с фашистской Германией, вас эвакуировали?

- Во время войны, в октябре 1941-го года цех отца эвакуировали в город Куйбышев на Безымянку. И он вместе с коллективом устанавливал станки почти под открытым небом и организовывал его работу. Он пробыл в Куйбышеве до конца войны, а с ним и наша семья – мама, дедушка и мы с сестрой.

- То, что ваш отец был связан с авиацией, как-то повлияло на ваш выбор военной профессии?

- Нет. Никаким образом! Только позже муж моей дочери Татьяны, который работает в фирме Туполева, нашел историю моего отца, как мастера золотые руки, награжденного медалью «За оборону Москвы». Нашел упоминание об эвакуации авиационного завода № 24 имени Фрунзе. А перед войной я о работе отца не задумывалась.

- Ваши родственники как отнеслись к тому, что вы уходите на войну?

- Положительно. Эшелоны заводчан с семьями, 10 миллионов человек, шли на Восток. А мы, молодежь, способная держать оружие, ехали на Запад, защищать Родину. Мама сбрасывала бомбы зажигательные с крыш, дежурила, папа домой не приходил – спал у станков. Вся страна работала на Победу. Поэтому, когда я сказала, что еду на фронт, мои родители говорят: «Значит так надо!». Окна ТАСС, плакаты везде висят «Чем ты помог фронту?!». Плакат «Родина-мать зовет». Что ты сделал?! И у тебя совесть шепчет: «А ты что сделал?» Иду добровольно в Красную армию: «Пошлите, куда нужно!». И одних в тыл, других на фронт.

- Как вы попали в Красную армию, куда вас направили?

- Я написала заявление – добровольцем направить меня на фронт. Тогда мне было 16 лет. А мне сказали: «Мы будем вас учить специальности синоптик-метеоролог». И отправили в 1-е Московское Краснознаменное военное авиационное училище связи.

Начальник училища генерал-майор Василькевич Виктор Эдуардович был прекрасным руководителем. Все было хорошо организовано, везде порядок, дисциплина. Еще бы выделила лейтенантов, командиров роты Маремьянова и взвода Коваленко. Помню, мы эвакуированы, живем и учимся в бывшей конюшне. И туалет на улице, а дверь закрыта на сломанный гвоздь. Я открываю ее, а там горы замерзших фекалий. Мы взяли лом, все очистили – засверкала кафелем туалетная комната. Выстроились 300 девчонок-добровольцев. И лейтенант Маремьянов, образцовый командир, подтянутый, строгий, умный, красавец говорит: «Кто открыл дверь, закрытую на сломанный гвоздь?! Три шага вперед!». Я делаю три шага вперед, разворачиваюсь. «Фамилия?» – «Брок». «Имя?» – «Галина». «Отныне все приказы, которые я или лейтенант Коваленко будем передавать через помощника командира взвода Галину Брок, выполнять как мои. Ясно?!» Все: «Ясно!». Маремьянов говорит: «Галина, в строй!». Встала на прежнее место. Он говорит: «Не здесь! Отныне вы впереди строя идете, как младший командир». Вот что такое командиры, вот что такое инициатива, которая была не наказуема, а наоборот, поощрена. Это начало моей службы в Красной армии.

- Почему вы стали штурманом Пе-2?

- Мы год проучились в училище связи. В это время 125-й гвардейский бомбардировочный авиационный полк понес огромные потери под Ельней. Нужно было пополнение в полк. Приходят к нам авиаторы и говорят: «Нужно 10 добровольцев, готовых переучиться на летчиков-наблюдателей, штурманов Пе-2. Кто готов поехать в центр, переучиться и оттуда на фронт, поднимите руки». Подняли руки самые отчаянные, неугомонные, отличники, человек 12, а нужно было 10. И нас направили в 3-й запасной авиационный полк в город Йошкар-Ола учиться на летчиков-наблюдателей, позже их стали называть штурманами.

И там были свои командиры, блистательные совершенно. Я выделила бы двоих. Один из них Бельцов Георгий Степанович, командир эскадрильи, старший лейтенант, летчик-ас и мой будущий муж. Он готовил летчиков на новой технике, на пикирующих бомбардировщиках Пе-2. И он учил нас. Нас было 27 девчонок: летчики, штурманы, стрелки-радисты. Формировали боевую эскадрилью Пе-2. Он выучил всех и отправил на фронт. Второй – лейтенант Бродянко Николай, помощник Бельцова. Он нас посвятил в парашютное дело. Надо было перед отправкой на фронт прыгнуть с парашютом, хотя бы по разу. Кто не прыгнет, на фронт, в полк не полетит. За один раз все отпрыгали, но при этом очень волновались и боялись. Когда дошла моя очередь, мне не хотелось прыгать. Надо было сделать шаг в некую пропасть с парашютным кольцом в руке. И мне Бродянко говорит: «Прыгай!». И я так чуть назад, страшновато! Он говорит: «Прыгай, иначе не попадешь в цель, в стороне окажешься». И я прыгнула. И вот Бродянко на всю жизнь остался у меня как командир, который может заставить тебя прыгнуть самостоятельно, интонацией, обоснованием: «Прыгай, иначе оторвешься от коллектива!». И я прыгнула. Вот эти два командира остались в моей памяти.

- После участия в боевых действиях, как вы думаете, вас достаточно обучили в запасном полку?

- Все, что надо было дать, эти опытные летчики-мужчины дали нам, девчонкам. В книгах, которые мы издали – «Раскова с нами» (2020), «По примеру Марины Расковой» (2011), «Раскова снова зовет» (2015), – есть все о наших командирах. Они сделали все для того, чтобы мы знали свое дело и одерживали победы, чтобы вышли из боя живыми. Это заслуга наших командиров.

- Какой у вас был налет в 3-м запасном полку?

- Он был минимальным, но достаточным, чтобы быть готовыми выполнять любые задачи. Научили нас стрелять, бомбить, ориентироваться, что мы и делали на фронте. После выполнения заданий весь личный состав, некоторые были ранены, вернулся с войны живым.

- На первых боевых вылетах, новички испытывали страх?

- Абсолютно нет! Нам было по 18 – 19. Отчаянные, уже принимавшие не одно решение самостоятельно, мы были готовы к самым сложным испытаниям. Авиация – это сплошные испытания. Никакого чувства страха! Чувство неудовлетворения – да! Чувство непонимания обстановки – да! Сложность в ориентировании – да! Потому что на карте одно, а когда взлетаешь – на местности другое. Лесов нет, деревень нет, дорог много. Думаешь: как же ориентироваться?! Старики говорили: «Мы тоже терялись». Опыт, практика позволила объять и это, казалось бы, необъятное и победить незнание за счет практического опыта полетов.

- Бывало такое, что по два боевых вылета совершали в день? Как выдерживали девушки?

- Да, бывало. И если ты молод, здоров, полон энергии, желания чтобы скорее закончилась война, силы на это находятся.

- За время ваших 36 боевых вылетов не было такого, что вы теряли ориентировку?

- Было, временно. Бой, тебя атакуют «Фоккеры», отстреливаешься. Истребители ведут борьбу, на тебя нападают, спасаешь хвост самолета. Спасаешь самолет от обстрелов за счет смены курса, маневрирования и думаешь: «А где ты?!». И цепляешься за ориентир. Вот озеро, за ним аэродром, все! Потеряла, сопоставила местность с картой, тут же сориентировалась за счет знания района боевых действий.

- Галина Павловна, были какие-то хитрости, уловки, приемы, которые помогали летчикам выжить и победить?

- Хитрости, уловки... Да, конечно. По теории вероятности Эйнштейна в одно и то же место снаряд не попадет. Значит, идет строй куда - где разрывы и огонь или туда, где свет и все ясно?! – Туда, где пекло. Только ушел из одного района – а там уже рвутся снаряды. А ты там, где они только что разорвались и осколки еще сыплются на обшивку самолета. Это хитрость, расчет, ум, опыт?! – Да!

Теперь тебя атакуют истребители "Фокке-Вульфы", и у твоего самолета есть мертвая зона между фюзеляжем и крылом, куда ни одна из точек огневых, а их четыре у самолета, не достает. А враг знает материальную часть. Враг не дурак! Он технику знает иногда лучше, чем тот, который ею управляет. Поэтому, зная наши мертвые зоны, он, чтобы мы не смогли по нему стрелять, заходил с той стороны один или два раза и уходил, чтобы развернуться и свои пушки направить на нас. И какая хитрость остается, если ты его не можешь сбить, зная, что он сейчас собьет тебя?! – Летчик бросает машину вверх, вниз, в сторону, не дает противнику прицелиться. Это уловка – да, это выход – да! Надо уметь найти выход из любой критической ситуации.

Например, нам обрубили полхвоста, с бомбами падаем. Что делать – бросать бомбы на пехоту, которая перешла в наступление, или садиться на аэродром?! Летчики всегда помнили неизменное правило: «Сам погибай, а пехоту выручай!». Сели сами, самолет только разбили, но тогда думали о людях больше, чем о самолетах. Если на первом этапе войны не хватало техники, то потом техники становилось больше и больше, а летчиков, экипажей – меньше. Погибали летчики, штурманы и воздушные стрелки. Если техника подвела, не готова, могли сесть на другой самолет. Всегда были резервные самолеты, которые нами использовались.

- Вы участвовали в бомбежках немецких переправ на реке Березине. Слышал, что там очень сильное было немецкое зенитное прикрытие…

- Не только там – везде. Враг так сопротивлялся. Если рассказывать про каждый бой, то мы с вами будем сидеть до вечера. Были взятие Кенигсберга, который Гитлер планировал после сдачи Берлина сделать своей столицей, – укреплен неимоверно, а крепость была нами взята. Переправа Березины – пожалуйста! Днепр – пожалуйста! За переправу через Днепр давали Героя, но надо было переправиться – огонь был ураганный. Сгорали, тонули, погибали, чтобы товарищи могли выполнить задание и двигаться вперед. А город-порт Пиллау?! А порт Либава?! Я сейчас назову, где мы воевали: Сталинград, Ленинград, Кавказ, Курск, Прибалтика, Восточная Пруссия, Белоруссия. После взятия города Борисова в Белоруссии наш полк получил собственное наименование – Борисовский. Это эпопея.

Читайте наши книги и будете знать все. Сорок фронтовиков написали о войне. Я вам пересказывать все это не буду, потому что не хватит ни времени, ни сил.

- Общался с некоторыми ветеранами, и они отмечали очень сильную оборону Либавы. А где, на ваш взгляд, была у немцев самая сильная оборона ПВО?

- На мой взгляд, в Кенигсберге очень сильная была оборона. Это мощная крепость, как говорили, второй Сталинград. А что такое Сталинград, вы знаете. Один дом остался во всем городе – дом Павлова. А в Кенигсберге не осталось ни одного дома – все было в руинах.

Пал Берлин, 8 мая мир праздновал Победу. А мы летали на Либаву, теряли наши экипажи в бою. А за взятие порта Пиллау у меня благодарность Главнокомандующего нашего, Иосифа Сталина.

- Первой наградой у вас, как я понимаю, был гвардейский значок...

- Да, совершенно верно. Мы прибыли в гвардейский полк Расковой. Знамя вынесли, мы клялись, проходили посвящение в гвардию. Ты в гвардейском полку – это уже награда. Здесь Герои или люди, достойные этого звания, и ты среди них. Гвардейцы, вперед! Такой девиз был всегда. Гвардейцы, расковцы вперед! Был даже марш расковцев. Это уже обязывало нас быть подобными тем, кто составлял основной костяк полка, нашим девчонкам-"старикам", которым было по 20 – 22. А нам, молодыми, – по 18 лет.

В гвардейцы нас посвятили, и мы полетели в бой. И вернулись гордые, что мы не опозорили звание гвардейца. А это высочайшее звание. Гвардейских соединений очень мало у нас. Во время войны было достаточно, потому что отличались в боях, а потом расформировывали. Вот и наш 125-й гвардейский авиаполк имени Марины Расковой тоже. Война закончилась, мы демобилизовались и наше знамя в архиве. Гвардейское расковское знамя. Когда мы собирались, нам это знамя давали на построение. И сейчас, если знамя дают, то только потому, что я еще осталась из боевого летного состава.

- А вы с орденами летали?

- Да. Мы носили ордена, не снимая. Они были не на подвесках, как сейчас – лента и висит орден, а на винтах. У нас говорили: «Ну, ты молодец – геройский подвиг! Готовь дырочку – ты награжден!». А у нас хлопчатобумажные гимнастерки, которые легко протыкаются. Вставляешь винт и с орденом ходишь. И если сгорает человек, то по серийному номеру ордена знают, что это он.

Конкретные награды летчикам давали за определенное количество боевых вылетов с подтвержденным бомбометанием. И давали их прямо в самолете перед следующим боевым вылетом. Никаких построений, торжеств. Кто знает, может ты не вернешься с боевого задания. И ты одеваешь орден и не снимаешь, и он все время с тобой.

Форму стирали сами, и она, пропотевшая, служила, пока новую не давали. И все время носили ордена. Я лично была награждена орденами Красной Звезды, Отечественной войны 1-ой и 2-ой степени, медалями.

- Какая награда и за что для вас особенно дорога?

- Здесь можно говорить только о том, как оценивала страна подвиг авиаторов в связи со взятием неприступных, казалось бы, крепостей, портов, переправ, укреплений. И мы это чувствовали, когда нам вручали почетные грамоты от Главнокомандующего. Когда спрашивают, какая награда для меня самая ценная, говорю: медаль «За взятие Кенигсберга». А грамота за Пиллау? – Она для меня тоже очень дорога!

- Как насчет пикирования? Бомбили?

- Пикирование – это уклон 45 градусов. Когда выходишь из пике, сбрасываешь бомбы и уничтожается мост, железнодорожная станция, скопление какое-то военной техники. Это наиболее точное бомбометание. Мы учились этому. Но потом нам запретили – медики пришли к выводу, что женщине нельзя пикированием заниматься. Физиология мол у женщин не та, не выносит семикратных перегрузок, а мужчинам можно. Мы только с горизонтального полета бомбили. В крайнем случае, как исключение, при пикировании.

- Приходилось ли вам или вашим боевым подругам выезжать на место бомбежек целей?

- Во время войны нет.

- Летали в разведку?

- Нет. В разведку посылали асов. А мы были молодыми, начинающими, которым еще надо было учиться. И нам было у кого учиться, с кого брать пример. Маша Долина, все мои друзья – Герои Советского Союза. У нас в полку были пять Героев Советского Союза и одна Герой Российской Федерации. А у расковцев в 46 гвардейском ночном бомбардировочном полку – 23 Героя Советского Союза, 2 Героя Российской Федерации и одна Народный Герой Казахстана. Это люди, которые сделали больше боевых вылетов, чем мы, – те, которые пришли в середине войны, а не в ее начале.

- Какие плюсы и минусы у самолета Пе-2?

- Вообще, Пе-2 – чудная машина, вот сейчас только прошла конференция под рубрикой, очень интересная рубрика, у меня висит листовка и название такое: «ПЕшка, которая вышла в ферзи». Воздушная война Великой Отечественной выиграна за счет пикирующего бомбардировщика Пе-2 и штурмовика Ил-2, который немцы прозвали «Шварцтот» – «черная смерть», «летающий танк». Жаль, что конструктор самолета Петляков сам разбился на ПЕшке.

- Не было отказов техники, оружия?

- Бывало, но не как правило, а как исключение. И технический состав делал все, чтобы исключить такое. Но техника есть техника – ломается!

- Самолеты зимой красили в белый цвет? Рисовали на них звездочки или какие-то рисунки?

- Это сегодня модели серебряные, а Пе-2 был цвета хаки. А насчет звездочек за сбитые немецкие самолеты, то мы их не сбивали, наша задача – разбомбить цель, что работает против наших пехотинцев и нас, и немецкие самолеты. Но когда нас атаковали и прикрытия не было, наши тоже сбивали немцев. Это как исключение. Тогда мы отбивались плотным строем, что многократно увеличивало нашу боевую мощь.

Те, кто сбивал, – звездочки рисовали. А Лилия Литвяк, расковка, летчик-истребитель, сбила много немецких самолетов, но звездочки не рисовала. У нее на самолете была нарисована техниками прекрасная белая лилия. А у меня рисунков на самолете не было, только надпись «За боевых подруг!». Это писали на самолетах.

- Сколько раз лично вам приходилось вести бой с истребителями?

- Бой с атакующими нас немцами был один. Тогда один из двух моторов ПЕшки вышел из строя, бомб несли 1000 килограмм. Мы отстали и два «Фокке-Вульфа» на наш самолет в атаку пошли. Мы летели вверх – вниз, вправо – влево, чтобы не дать им прицеливаться, и вели огонь, пока они не зашли в мертвую зону. Немцы второй раз заходили, когда подлетели наши французы. Ребята из полка «Нормандия – Неман» прикрыли нас от врага и проводили на аэродром.

- Часто ваш самолет повреждали в боевых вылетах? Были ли после них отметины от осколков, от зениток?

- Не каждый вылет, но очень часто. Был один общий вылет на сильно укрепленные зенитными установками вражеские цели. Такой был плотный зенитный огонь, что четыре человека были ранены – летчик, два штурмана и воздушный стрелок. Раненый летчик со штурманом вместе довели самолет до аэродрома подскока и посадили.

- Галина Павловна, на фронте вы задумывались о смерти?

- Нет, тогда нет! Сейчас, когда плохо, у тебя давление, криз, ты думаешь: «Елки-палки, никого нет, я одна! Давай приму душ, чтобы прийти в себя и вызвать скорую». Не хочется умирать. Все мы умрем, рано или поздно, но никто туда не торопится. Еще много несделанного.

- Как насчет веры в Бога? Верили девушки в полку?

- Вы знаете, я говорю только о себе. Есть вещи, о которых не говорят, когда не знают. Мы знаем, что небо, космос принимает нас, поддерживает – это наша подушка безопасности. Вроде падаешь, но не очень жестко. На самолете летишь или с парашютом – нормально, тебя поддерживает что-то. И вот где бы когда бы я ни падала, я чувствую, что небо меня поднимает над опасностью и я остаюсь самой собой. И если будут спрашивать, скажу, что я дитя космоса, и он меня любит и поддерживает, потому что я люблю его! Люблю жизнь, небо и солнце!

- Кого из своих боевых товарищей вы могли бы выделить, как самых лучших летчиков?

- Из опытных летчиков я бы выделила Героя Советского Союза Марию Долину. Одна деталь. После обстрелов зениток прилетела, садится на аэродром, самолет весь разваливается, а она остается в кабине бронированной. Нам тогда было по 18 – 19, а ей 22. Из молодого пополнения назову летчика Лену Малютину. Над целью была ранена в живот, выполняет задание, садится на запасной аэродром. Винты еще крутятся, подъезжает санитарная машина... Лена Малютина выжила, дальше воевала и прожила долгую жизнь. Еще была Тамара Русакова, вся семья Русаковых авиационная. Александра, Нина и Тамара – три сестры, заслуженные летчики-испытатели, инженеры.

Помню случай, когда в полную меру проявился характер Тамары, ее способность действовать в самых неожиданных ситуациях. Дело было зимой. Аэродром был засыпан снегом в полтора метра. Вывести самолет на взлетную площадку можно было только точно по утрамбованной полосе, посадить тоже. Чуть уклонился – ты в сугробе и капот (аварийное опрокидывание самолёта на переднюю часть – «нос») – самолет под снегом. В тот полет самолет командира эскадрильи Бельцова съехал с укатанной полосы в снег и оказался в сугробе, произошло капотирование. А машины нет, чтобы снова самолет поставить на колеса и высвободить летчика. Командир был на сиденье инструктора, а это второе сиденье внутри фюзеляжа, и он закрыт со всех сторон. Все стоят, растерянные, а уже слышно, что командир стучит по фюзеляжу – задыхается.

И Тамара Русакова говорит: «Надо подкоп, чтобы воздух пришел к командиру в кабину! Он там!». И она руками в мокром снегу сделала лазейку для воздуха, и Бельцов ожил.

Подошла техника, уже подняли хвост, летчика высвободили от того, чем он там был зажат. Командир получил свободу, весь синий, говорит: «Как вовремя! Меня спасла лазейка для воздуха...». Это Тамара Русакова спасла его. Потом летчика Бельцова поместили в госпиталь, где он попросил позвать к нему летчиков, кто, спасая его, отгребал снег от самолета. И он был счастлив, что мы пришли его навестить...

- Были ли недооцененные летчики, летчицы? Может быть, у вас в полку, на ваш взгляд, кто-то еще был достоин высокого звания Героя Советского Союза?

- Да, были. И не один. Летчики совершили по столько же вылетов, что и Герои. Но Герои попали под огонь...

Когда самолет подбивали и он загорался, у летчика ПЕшки, 7 тонн, до взрыва было всего три минуты, чтобы выпрыгнуть. И все тянули, обгорая, до нейтральной полосы. И там почти горящие или тлеющие выпрыгивали. Наши переходили в наступление и отбивали, спасали летчиков. И у тех, кто горел, после войны был рак крови, очень рано они ушли из жизни.

- Насчет технического состава – оружейников, мотористов...

- Мы все единый экипаж, одна команда, у нас одна работа, одна ответственность, одна любовь. Они любят самолеты и мой самолет тоже. Они относятся к экипажу с уважением, и мы к ним с любовью. Один в поле не воин, вот коллектив – это да. Летит три человека, а обслуживает вся команда – семь или восемь человек.

- Бывало, что соседями по аэродрому были полки истребителей, штурмовиков – Ил-2, Ла-5?

- Если мы базировались дальше от фронта, потому что у Пе-2 радиус действия больше, то штурмовики, истребители базировались в прифронтовой полосе – аэродромы подскока, чтобы взлетел и уже был виден враг. У нас был основательный, с базой обеспечения, а у них походный аэродром для взлета. Нам нужно хозяйство перебазировать, склады. А у них нет – оружие и вперед! Поэтому аэродромы разные. Садились у нас они, как на запасные. Нас подбили – мы с одним мотором садимся на их аэродром. А он меньше по размеру, не приспособлен для бомбардировщика – выкатываемся за аэродромную черту.

- Может быть, у вас были какие-то интересные встречи с летчиками – истребителями или штурмовиками?

- Конечно, были. Французские летчики полка «Нормандия – Неман» нас прикрывали. Вот в книге вы можете прочитать. Называется очерк «Встреча боевых друзей». Наша летчица Оля Шолохова, штурман Валентина Волкова садились вынужденно на аэродром истребителей. Пурга, и вдруг летчики, бывшие на аэродроме, видят – ПЕшка садится, а ее видно сразу – бомбардировщик. И выходит Оля Шолохова, чудная, бесподобная, ас. И Валя Волкова. Они говорят: «Женщина на не дамском самолете!». Французам предлагали летать на Пе-2 – отказались, не доведена машина до ума. Американцы пробовали – отказались. Не подходит, сложна. А наши мальчишки и девчонки летали. И вот союзники восхищались. И в книге очерк был сначала на французском, а теперь и на русском. Вот только что Мартин Гэй издала книгу «Ночные ведьмы. Дневные фурии. Советские летчицы в 1941-1945 годы». Это все о нас. Называет нас великими женщинами ХХ века, теми, кто овладел такой техникой, от которой отказались зарубежные друзья, такие как французы и американцы. И французы пишут: «Мы бы собрали все цветы мира и положили бы к ногам советских летчиц!». Вот такое признание заслуг. Покажем вам эту книгу, только что издана, всего пять экземпляров. Мартин Гэй приезжала. Она встретилась с Ириной Ракобольской, одной из ночных ведьм, и со мной, из дневных фурий я одна осталась. Моя дочь Татьяна принимала ее. И вдруг Мартин Гэй озаглавила книгу так, что нам стало неудобно, - «Великие женщины ХХ века». Франция считает нас, советских летчиц, вот такими представителями выдающихся женщин мира. Издали книгу 75 лет спустя. А обещали: кончится война, расскажем, встретимся. Ни разу во Франции не были. Они у нас были, в наших музеях «Нормандия – Неман», и наши книги подарены им. А их книга только что вышла, причем тогда, когда Героев нет уже в живых, только Ракобольская и Брок-Бельцова остались.

- Насчет наркомовских сто граммов. Как вы считаете, нужна была вообще водка на войне?

- Нужна, однозначно! Поясню. Проснулся, приходишь на аэродром и ждешь в готовности. Меховые унты, носки, краги, куртка, брюки – в 4 – 5 утра все кажется тяжелым. Вылетаешь на задание раз, второй. Вечером после разбора полета ты устала, ничего уже не хочешь, только отдыхать до утра, пока снова надо будет лететь на боевое задание. Приходишь – в столовой импровизированный стол. И все такое вкусное! А у тебя совершенно нет аппетита! И тут тебе говорят: «Наркомовских сто граммов! Ты выпей и почувствуешь что надо!». И выпиваешь эти сто граммов, начинаешь есть, оживаешь. Если кого-то днем видел горящим, вспоминаешь и горюешь, если увидел сидящим рядом, то радуешься, живешь! В казарме иногда и раздеться не успеешь, в комбинезоне засыпаешь...

Поэтесса Маргарита Алигер, жена летчика, ленинградка, написала стихотворение. И там есть такие строки: «Давай сюда законные сто грамм, а хлеб хорош, ломай его руками!».

- Праздники – 23 февраля, 7 ноября или 8 марта как-то отмечали во время войны?

- Нет. Отмечали, когда получали зарплату, оклады гвардейские, офицерские очень большие, и надо было расписываться. Мы, во-первых, почти все отправляли аттестаты родственникам. У меня мама моя, Прасковья Ивановна Брок, получала от меня аттестат всю войну. Я спрашивала, сколько можно из зарплаты отправить в тыл. Говорят: «80 процентов». Говорю: «Оформляйте». Остальные 20 процентов в фонд обороны отдавали, на выпуск танков, самолетов. Так что денег не было, тратить некуда, о сберегательных книжках не думали. Все безденежные были. Только о войне думали, о том, чтобы закончить и вернуться домой.

- Насчет орденов. В фильмах показывают, как обмывают награды. Была такая традиция?

- Было такое. Орден кладется в стакан – давали после вылета наркомовские сто граммов.

- Была у вас в полку художественная самодеятельность?

- Была, но очень мало, очень редко, в распутицу.

- Отличались аэродромы в Восточной Пруссии, Германии от наших?

- Да. Огромные были отличия. У нас были утрамбованные, чтобы взлетать, ледяные или земляные поля, или раскисшие от дождя. А в Восточной Пруссии, Германии – бетонированные, асфальтированные и такие же полосы для взлета – одна, вторая.

- Приходилось общаться с местными жителями в Прибалтике, в Восточной Пруссии или в Польше?

- Очень мало, особенно в Прибалтике. Когда мы стояли в Литве, там «лесные братья», настроенные против Советской власти, убивали военных. Единичные случаи, но были. Мы сохраняли бдительность. Ни в какие заведения, на какие-то встречи – ничего! Только свой гарнизон, своя часть. Но было общение: мальчики – девочки, девочки – мальчики, танцы там, вечера совместные.

- После войны были там, где воевали?

- Да, но давным-давно. В Калининград, бывший Кенигсберг, я, дочь Татьяна, ее супруг ездили в санаторий военный. И там были на экскурсии по местам, которые освобождали, по руинам, которые остались – люки, металлические крышки с надписями на немецком, брустверы высокие у домов без заборов – остатки былого Кенигсберга.

Калининград пытаются откусить у нас, так же как и Курилы или Крым, так же и перешеек, Финляндия который в свое время нам отдала, как замену определенной части территории. Нужно четко указать: все, что мы завоевали, отвоевали, взяли, получили, имеем, – не отторгается! Запрещается это! Эта земля полита нашей кровью, там есть еще наши ребята и девчата не захороненные. Ищем, находим.

После войны посетили Сталинград – заводы «Красный Октябрь», «Баррикады», дом Павлова.

- Галина Павловна, как вы сейчас относитесь к бывшим противникам?

- Вы знаете, когда воевали, относилась к ним, как к врагам, – надо уничтожить, иначе они уничтожат нас. После войны окончила МГУ, защитилась, издают в Веймаре наши сборники, и мы туда прибыли. Я увидела организованность, четкость в выполнении задания. Один пример: собирались на экскурсию, старший немец, офицер: «В восемь отъезд». Восемь часов, наши опаздывают. «Первый раз, – говорит, – сегодня мы ждали, завтра ждать не будем». И на следующий день некоторые опять опаздывают, автобус трогается. Они просят, стучат – автобус не останавливается. И я подумала: есть то, чему у них следует учиться.

- Есть ли какой-то секрет долголетия, кроме того, что вы чрезвычайно активный человек?

- Наверное, с этого надо начинать. Чтобы быть активным, надо иметь цель – великие цели рождают великую жизненную энергию. У меня во всех делах всегда была цель и всегда важная, значимая – получить хорошее образование, добиться успехов в спорте, защитить Родину… Всему этому научила школа, семья, система, работа. Все крутилось, работало на создание поколения патриотов, готовых защитить Родину. Вот и весь секрет!

- Огромнейшее вам спасибо за интервью.

Первое интервью с Галиной Павловной было опубликовано на сайте в 2012 году.