Сам я из маленькой деревни на Урале. Родился в 1919 году. Когда мне было шесть лет, отец послал меня в школу, с тем чтобы отучившись пару лет и овладев основами грамоты, я начал ему помогать, более не отвлекаясь на учебу. Он считал, что этого достаточно. Семья была бедная, одет я был плохо и вскоре я заболел тяжелым воспалением легких. Только через два года после болезни я пошел в школу. Закончил пять классов сельской школы. Работал учетчиком в МТС. Потом все же решил учиться дальше. Пошел к директору школы. Помню, был хромой Роман Васильевич: "Прими меня в 6-й класс". - "Куда я тебя приму? У меня же дети, а тебе уже пятнадцать!" - "Прими". - "Ладно, приходи. Будешь успевать - будешь учиться, а нет - выгоню". Два года учился на одни пятерки, а вместо восьмого класса в 1937 году поехал поступать в кооперативный техникум в Сарапул. Отличником я не был, но половина отличных оценок, половина хороших - это я всегда мог. Моя фотография висела на доске почета в техникуме. Закончил один курс. Понял, что мне надо дальше учиться, стал готовиться на исторический факультет Казанского университета. И тут меня вызывают в Горком комсомола. Со мной разговаривал инструктор: "Мы тебя рекомендуем в аэроклуб учиться на летчика". - "Не пойду". - "Как?" - Он испугался. Всем, кому он предлагал, шли с радостью. А я - нет. - "Я отличник, получаю повышенную стипендию, но мне ее хватает только на неделю. В свободное время я хожу на погрузочно-разгрузочные работы на пристань. Зарабатываю. А если в аэроклубе буду учиться, то подрабатывать я уже не смогу - "Тогда мы поставим вопрос о твоем пребывании в техникуме". - "Вот с этого вам и надо было начинать". Так я попал в аэроклуб. В то время обучение было без отрыва от производства, так что я учился в техникуме и аэроклубе одновременно. После сдачи экзаменов в аэроклубе мне дали предписание, в трехдневный срок явиться в военкомат. Я думаю: "Плевал я на предписание, окончу техникум и пойду в университет". Но шел 1939 год, немцы оккупировали Польшу, ожидали, что они могут пойти на нас. Началась частичная мобилизация. В Сарапуле появились военные, которых до этого я и не видел. Осенью началась финская война. Мне даже не дали окончить техникум, а призвали, направив в Свердловск, в кабельно-шестовую роту. Раньше связь какая была? Ставили шесты с фарфоровыми изоляторами, на них натягивают медную проволоку. Зимой очень тяжело. Надо на санках тащить катушку, которая весит пятьдесят три килограмма, ставить шесты: Собирались отправить на войну, но она быстро закончилась. Все начали рапорта писать: тракторист - прошу отправить меня в танковые войска, я - прошу отправить меня в авиацию, потому что я летчик. Через неделю я уже был курсантом Свердловской авиационной школы. В 1940 году я прошел программу Р-5 и был переведен в тамбовскую летную школу, учиться на СБ. Окончил программу к июню 1941 года. Нас не выпустили, поскольку был избыток летного состава, а отправили в Среднюю Азию, в Джезак. Там мы не летали, а занимались хозработами, ходили в караул и все. Вот такой пример. Как-то вечером на построении старшина говорит: "Трактористы, выйти из строя". Нас пять человек вышли из строя. Я трактора знал хорошо, потому что когда был учетчиком, все время был с трактористами, помогал им ремонтировать, шабрить подшипники, регулировать. Отправили на МТС, распределили по бригадам. В бригаде девушки-киевлянки. Они готовились поступать в институты, а тут война. Их забрали учиться на трактористов. Бригадир с финской войны пришел, раненый. Не выходит из палатки - пьет. Так я стал бригадиром. Самая большая проблема в тракторе - это перетяжка подшипников. Надо подскоблить, почистить подшипнички, потом убрать прокладочку, затянуть хорошенько. Так что я в основном лежал под тракторами. Как-то утром позавтракали, идет одна трактористка, в беленькой юбочке, красиво одетая, ревет: "За тобой приехали:" Оказалось, что в конце лета 1942 году из Энгельского училища приехал "купец", старший лейтенант. По летным книжкам из двух тысяч мальчишек он выбрал шестьдесят семь человек, в том числе и меня. Так я попал в училище. Первый полет на Пе-2 я выполнил 6 ноября 1942 года. На следующий день сделал еще два полета с инструктором. Он говорит: "Заруливай на стоянку, моторы не выключай". Выскочил, садиться командир звена. Два полета сделал. Он говорит: "Заруливай, моторы не выключай". Заходит комэск, "батя" как мы его звали. Нам-то 20 лет, а ему 35 или 37: Два полета сделал: "Не выключай. Лети самостоятельно". Я сделал два полета. Полтора года не летал, и полетел! Пройдя программу, весной 1943 года меня выпустили в звании младший лейтенант. Суммарный налет у меня был часов, наверное, сто.
 |
Надпись на обороте: За совершенные 100 (сто) успешных боевых вылетов гвардии лейтенанту Буторину Николаю Дмитриевичу объявляю благодарность и вручаю фотокарточку. Командир 81ГБАКП Герой Советского Союза гв. Подполковник Гаврилов.12 марта 1945 г. Действующая Армия (орфография сохранена) |
В ЗАПе в Йошкар-Оле нам, молодому пополнению, дали самолеты, техников, штурманов, стрелков, то есть экипаж. Полетали в зону, строем, на бомбометание с горизонтального полета. И девяткой перелетели на Воронежский фронт, где вошли в состав 81-го Гвардейского бомбардировочного полка, став его третьей эскадрильей. 5 июля я совершил свой первый боевой вылет. Я летел в первом звене слева - летал хорошо, и мне было безразлично справа или слева стоять (а некоторые не могли слева стоять). Шли плотным строем. Я всегда старался встать плотнее к ведущему. Конечно, если отойти от него метров на тридцать шансов столкнуться меньше, но намного сложнее заметить его маневр. Когда рядом с ним идешь, чувствуешь его движение. Не доходя до цели, попали в облачность. Вышли. Был слева, оказался справа. Отбомбились, пришли домой. Кто-то вообще потерял ориентировку и пришел домой сам. За время Курской битвы я сделал сорок три боевых вылета - больше всех в полку, поскольку летал запасным с разными эскадрильями. По окончании боевых действий вышел приказ наградить летчиков орденом Отечественной войны I степени, штурманов - II степени, а стрелков-радистов - медалями. Всем дали, кроме меня. Почему? Потому что в эскадрильи были Бузорин и Буторин. Девчонкам-машинисткам за ночь нужно было отпечатать сотню представлений, и они перепутали, написали два представления на Бузорина. Ему дали два ордена Отечественной войны I степени, а мне ничего. Как-то вечером, когда начальство вместе с командиром дивизии выпивало, командир полка Владимир Яковлевич Гаврилов подошел к комдиву: "Произошла ошибка". - "Какая?" - "Моему летчику не дали орден". - "Завтра представьте". Но командир дивизии имел право давать орден Отечественной войны только II степени. Целый год я тяжело переживал, что у всех первой, а у меня второй степени. Потом мне дали один орден Красного Знамени, второй орден Красного Знамени и история забылась. А Бузорин разбился под Полтавой при перелете с одного аэродрома на другой. Не справился с взлетом. Записали как боевая потеря, вроде его истребители сбили. Лет через двадцать после войны в Кобеляках Полтавской области создали музей боевой славы полка. Директор музея написал мне письмо. Спросил, почему я не приезжаю. Я ответил, что приезд должен возглавлять большой начальник. А они во время войны только пили и развратничали, и видеть их мне не хочется. Тот же Гаврилов. Он "героя" получил до того как пришел к нам в полк. Командир корпуса его не любил страшно! Он его никогда не награждал, потому что тот не хотел летать. Только если Полбин лично прикажет, чтобы тот вел полк, тогда он летит на своей машине, взяв 600 килограмм бомб. Никогда больше брал! У него лучший самолет, но брал он только 600, а мы всегда таскали тысячу. Девушек менял как перчатки. Полгодика с одной поживет, а потом берет другую. Одна была, так чуть ли не она полком командовала. Из столовой мы на грузовике ездили на аэродром. Так она сидела в кабине, а он с нами в кузове. Потом она забеременела, и он отослал ее домой. Кроме того по его вине потеряли эскадрилью самолетов. Мы сели на аэродром вблизи железнодорожной станции. Мы стояли далеко, а стоянка первой эскадрильи была у самой железной дороги. Ночью они прилетели бомбить и всю первую эскадрилью сожгли. Командира полка решили отдать под трибунал, но командир корпуса спас его.
- Большие были потери в полку?
- Потери на Курской дуге в полку были, но не значительные, но за те два года, что я воевал, полк трижды обновлялся. Вскоре после Курской дуги я был назначен командиром звена. Помню, я вел звено, загорелся мой правый ведомый. Стрелок-радист выскочил к верху и рано раскрыл парашют и зацепился за хвостовой оперение. Самолет горит, падает, а он весит, ничего не может сделать. Летчик и штурман выскочили, в плен попали, в полк они не пришли...
- Как вам самолет Пе-2?
- Машина надежная. Отказов моторов у меня не было, но я помню, как на наш аэродром сел Б-25. Техник горючее залил, обтер выскочившее из патрубком маслице и все. Мы же, когда прилетаем на стоянку, техники открывают все капоты, снимаются и чистятся свечи, проверяется работа карбюраторов. Очень много работы технарям. Что касается летных качеств, то конечно самолет тяжелый и моторы для него слабоваты. Мы называли его хорошо управляемый утюг. Но если летчик дисциплинированный, все делает, как нужно, никаких проблем у него с самолетом не будет. Я могу сказать, что изучил его не плохо. Вот пример. Когда вылетает эскадрилья, то в другой назначается запасной экипаж, на случай, если в основном составе по каким-либо причинам не сможет взлететь самолет. Я всегда был запасным у второй эскадрильи - наиболее подготовленной, лучшей в полку. Все взлетели. Я спросил командира полка, который провожал меня, разрешения полететь вместе с группой. Он покосился на меня: "Лети". В его словах четко была слышна мысль: "Не хочешь жить - лети". Конечно, он оказался прав. В нашей эскадрильи было заведено, что если ведущий выпускает красную ракету, то бомбим с горизонтального полета, зеленую - с пикирования. Бомбили мы стрелки на станции Новоукраинка. Ведущий выпустил красную ракету. Я поднялся повыше. Потом смотрю, они пошли в пикирование. Видимо у них красная ракета была сигналом к бомбометанию с пикирования. Перед пикированием надо выпустить тормозные решетки, а я опаздываю с вводом. Ввожу в пикирование и одновременно выпускаю решетки. Самолет мог на спину лечь, но я чувствовал свою силу как летчик. Сбросил бомбы и выхожу, чтобы не столкнуться с девяткой, немножечко влево. Смотрю, где они, чтобы пристроиться. В это время по мне истребитель как даст! Хвостовое оперение все разбил, пробил бензобак. Правда, мотор не пострадал, все живы, но самолет пораненный. Кое-как вышел Митюха (мой стрелок-радист Матвей Андреевич Сироткин) кричит: "Заходит второй раз!" - "Смотри!" - "Командир! Слева, сейчас будет стрелять!" Я прямо на него глубокий вираж. У меня скорость 320, у него 650, проскочил вперед. Я вывожу из виража, а истребитель впереди как утка без скорости болтается. Мне потом все говорили: "Почему ты не стрелял?! Почему не сбил его?!" - "Самолет был плохо управляем. Рули не работали, только триммера. Как прицелишься?". Истребитель меня бросил. Пришел на аэродром, сел плохо с "козлом". Ко мне сразу подъехали на машине командир дивизии и командир полка. Посмотреть, почему Буторин сел плохо. Глянули на самолет, и ко мне не подошли. Как это так? Не подойти к летчику после боевого вылета! Но они сели и уехали.
- Кто командовал вашей эскадрильей?
- Сначала Огурцов. После того как его сбили, был кто-то я фамилию не помню. Потом Вилюкин, а после него Николай Зайцев. Я так скажу: в нашем полку всех командиров эскадрилий сбили зенитки, а всех летчиков, которые сзади стояли - истребители. Зайцев был командиром бомбардировочного полка не в нашей дивизии. На Курской дуге была очень большая интенсивность вылетов. Я сам помню, как бежит командир полка, кричит нам: "Вылет всем! Без хвостов, без крыльев, но лететь всем!" И вот у него в полку один самолет взлетел и вернулся. Ему доложили, что отказ материальной части. Второй самолет возвращается, а у него приказ - все в воздух! Ему докладывает инженер полка: "Отказ материальной части по вине техника". Зайцев приказывает его расстрелять. Техника расстреляли, а когда стали разбираться - расстреляли зря. Его сняли с должности и прислали к нам командиром эскадрильи. Потом он стал заместителем командира полка, Героем Советского Союза. Он был холостяком, жил, как и все с официантками. Одна полюбила его сильно, а он видимо особых чувств к ней не питал. Дело было уже после войны, когда мы стояли в Вене. Кто-то из подруг подсказал этой девушке, что если дать ему чай со своей менструацией, то он тут же ее полюбит. Она это сделала и своим девчонкам рассказала, а они естественно растрепали всем, в том числе и адъютанту. Тот сразу доложил своему командиру. Зайцев хватает эту официантку, сажает в свою машину. Рассказывали, что он решил ее утопить в Дунае, бросив с моста. Но пока ехал, одумался, понял, что если его во время войны за приказ о расстреле техника сняли с должности и из партии исключили, то в мирное время за убийство не пощадят. Он поехал прямо в штаб армии. Зашел к командующему и рассказал ему. Командующий позвонил на аэродром, и ее из этой машины пересадили в другую, потом в самолет и отправили в СССР.
- Как выполнялось пикирование, и каково соотношение вылетов на бомбометание с пикирования и с горизонтального полета?
Бомбометание с пикирования применялось по точечным целям. Если, например, надо бомбить железнодорожную станцию, где стоят эшелоны, зачем пикировать? Мы лучше девяткой накроем всю станцию сотками с горизонтального полета. Тем не менее, учиться бомбометанию с пикирования мы начали после Курской дуги. Это элементарно, ничего сложного в нем нет. В таких вылетах брали бомбы только на внешней подвеске. Обычно четыре 250 килограммовые бомбы. С пятисотками я никогда не летал. Ввод в пикирование обычно производился с трех тысяч метров. Нам говорили, что штурман должен дать команду на пикирование - хлопнуть летчика по плечу. Но я никогда этого не ждал. Когда штурман вывел на цель, дал курс, скорость и ветер я уже сам слежу за целью, ввожу в пикирование, сразу в прицел ловлю цель. Поймал, сброс и вывод на полутора тысячах. Сразу после сброса бомб включался автомат, ну и сам ему помогаешь. Запомнился вылет на автодорожный мост через Буг в середине июля 1944 года. Полбин из состава своего корпуса отобрал двадцать четыре экипажа и лично повел нас на цель. Перед целью на высоте 3000 метров мы должны были вытянуться в правый пеленг и с пикирования атаковать мост. Первый самолет выходил с левым разворотом и заходил в хвост последнему, замыкая круг. У каждого было подвешено по четыре бомбы. Полбин сказал: "Будем сто раз пикировать. Кто-нибудь да попадет". Хотя, потом, когда я учился в Академии, на кафедре воздушно стрелковой подготовке висел лозунг: "Вероятность попадания бомбы сброшенной с самолета Пе-2 с пикирования по точечной цели равна нулю!". В этом вылете я замыкал строй. Так получилось, что двадцать четыре экипажа промазали, а я попал - разбил мост. После этого Полбин приказал самостоятельно выбирать цели для атаки, а их было много - немцы отступали и скопились у переправы. Чаще всего пикирование выполняли девяткой. Но конечно, из моих 161 вылетов большая часть была сделана на бомбометание с горизонтального полета.
- На каких высотах летали?
- До трех километров. А вот Берлин бомбили с пяти километров. Обычно мы кислородным оборудованием не пользовались, а тут всех проинструктировали. Тем не менее, я маску так и не надел - боялся. Еще в Свердловске я видел майора, который, видимо, использовал не отрегулированную маску и обжег себе легкие кислородом. Ну мы-то молодые, могли на пять тысяч без кислорода, а командир эскадрильи постарше лет на восемь, голова хуже работает - вывалился из строя. Только после войны мы стали осваивать полеты на высотах от пяти до семи тысяч метров. Очень холодно, а кабина насквозь продувается
- Оборонительное вооружение Пе-2 достаточное?
- В принципе да. У стрелка-радиста ШКАС и БТ вниз. У штурмана БТ и у меня впереди Березина и ШКАС. К концу войны у стрелков появились авиационные гранаты.
- Реальная скорость у Пе-2?
- Написано 450 километров в час. Я ни разу не видел этой скорости. Обычно 350-320.
- Взлетали поодиночке?
- Вначале да, потом стали взлетать тройками, а в 1944 году - девятками. Ведь иногда в воздухе собирался корпус - 18 девяток! На сбор над аэродромом времени не было.
- Истребительное прикрытие всегда было?
- Когда Полбин летел, то прикрытие всегда было, причем, один к одному. В том вылете на мост через Буг нас полк истребителей прикрывал. А когда мы летали на обычные задания, я никогда не видел своих истребителей. Может быть, и прикрывали, я не помню.
- Экипаж у вас всю войну один был?
 |
Стрелок Матвей > Сироткин |
- Митюха со мной прошел всю войну, а штурмана менялись. В своем технике, старшине Маркетанове, я был уверен как в себе. Когда нет вылетов, прихожу на стоянку, он около самолета спит в стельку пьяный. Я его не трогаю, знаю, что как только начнутся боевые вылеты, он сутками спать не будет, будет готовить самолет. У меня техник и стрелок-радист имели вдвое больше наград, чем другие. Потому что меня уважали. Если я сказал, что надо Маркетанову дать орден - дадут.
- Какие самолеты были лучше Казанские или Иркутские?
- По-моему, казанские были получше, помягче. Я летал на "иркутянке" и ничего - потерь в экипаже у меня не было.
- Какой немецкий истребитель наиболее опасен - "фоккер" или "мессер"?
- Конечно, "фоккер".
- На разведку приходилось часто летать?
- Редко. Там же был разведывательный полк, он все делал. Нам надо что-нибудь, если не хватало, пофотографировать переднюю часть линии фронта.
- Сколько максимально вылетов в день делали?
- 3 вылета. Но на третьем вылете садились уже поближе не на своем аэродроме, где были истребители. Один раз ждали-ждали вылета, а командир полка говорит, наверное, уже все, ничего не будет. Сели в машины и поехали в баню. Летчики заходят, конечно, первыми. А тут кричат: "В машину!" Помчались на аэродром, вылет. Все летчики были уже одеты, а один стрелок радист не успел. Он прямо на голое тело надел свой меховой комбинезон и полетел. Возвращаясь, домой не пошли, а сели у истребителей. Разместились по хатам. Утром сидим за завтраком. Все в обычной одежде, а он в меховом комбинезоне. Украинка говорит: "Сынку, чего же ты паришься? Снял бы!" - "Ничего. Ничего". Мы, конечно, посмеялись над ним.
- Ночью не летали?
- Нет. Хотя сам командир корпуса ночью летал. Но из-за напряженного боевого графика он не успел ввести ночные полеты, а зря. Иногда отправляли на свободную охоту, но очень редко.
- Кроме этого Бугского моста, у вас были какие-то моменты, когда хорошо попали?
- Мы редко промахивались. Все наши удары подтверждались фотографированием. Был случай у нас в полку, когда полк бомбил по одной цели, а один экипаж зазевался и сбросил бомбы секунд 10-15 позже, но эти бомбы попала в склад боеприпасов. Взрыв был такой, что потом весь полк по нему отчитался.
- Как были окрашены самолеты?
- В зеленый цвет. Зимой в белый не перекрашивали. У командира корпуса, командиров полков, дивизий самолеты раскрашивали.
- Обычный боевой день, как складывался?
- В 2 часа ночи нас будили, и мы шли в столовую на завтрак. Кормили вкусно и сытно, никаких проблем с аппетитом не было. После завтрака, еще затемно, на аэродром. И до вечера, до темна сидели на аэродроме: иногда в землянке, а чаще под самолетом на своих парашютах. Я не видел, чтобы кто-то из летного состава спал, все сидят, курят, разговаривают. Когда вошли на Украину, помню, упражнялись в стрельбе по подсолнухам. Задача была так стрелять, чтобы попасть не в сам подсолнух, а в стебель. Играли, в домино. Вечером, если было боевое задание, то давали 100 грамм, но только тем, кто летал. У инженера эскадрильи всегда был спирт. Я к нему заезжал после войны в Сочи. Я ему говорю: "Вы же нам давали какой-то спирт?" - "Не помню". Откуда он его брал? Вечериночки бывали. В столовой сидели все вместе, по экипажам. Я не мог пить водку. Поэтому после двойного вылета, когда давали целый стакан, официантка театрально на виду у всего летного состава, подносила мне стакан компота. Я смешивал и выпивал. Жили так же экипажами. Разделения по званиям не было. Командир эскадрильи жил с нами. После ужина возле столовой или в каком-либо помещении устраивали танцы.
- Бросали бомбы по ведущему?
- По ведущему. Но полетное задание до нас доводилось. Мы звеньевые были в готовности стать ведущими девятки, если командира собьют.
- Чувство страха возникало?
- Нет. Ни страха, ни мандража. Я помню, удивлялся на командира эскадрильи. Он постарше нас, трясся. А мы что? Наше дело воевать: К потерям относились спокойно, без трагизма. Боевая потеря - ничего не сделаешь. Кстати за все время я даже не был ранен.
- Трофеи брали?
- Я очень был брезгливый. Ничего не брал. Командир полка пианино отправил в Москву на Ли-2 со своим адъютантом. Из Вены ему привезли автомобиль! А мы что? В кабину не возьмешь ничего.
- Какое было отношение к немцам?
- Ненависти не было.
- К войне какое было тогда отношение?
- Это работа. Но мы ее выполняли ответственно. Знали, что могут убить, но просились на вылеты.
- Как далеко вы обычно базировались от линии фронта?
- Не дальше 100 километров. Истребители и штурмовики - 30. Когда мы садились на их аэродром, это страшное дело. Это все пропито, никаких личных вещей у них не было. Даже портянки продавали за самогонку. А мы интеллигенция: нас кормят в столовой, нам готовят кровати.Я однажды встретился с командиром зенитной батареи. Пошел такой разговор кто кого. Я ему говорю: "Давай. Я лечу, тебя бомблю, а ты в меня стреляешь. Посмотрим кто кого!" Конечно, это все осталось на уровне разговоров
- Случаи трусости в полку были?
- Пришел к нам нас один старший лейтенант, с орденом Красного Знамени. До этого он был ночником, летал на Ил-4. Он отказался летать на Пе-2. Его судили, отправили в штрафной батальон. Пробыл там три месяца, жив остался и вернулся к нам. Но летать все-таки на Пе-2 не стал.
- 9 Мая как встретили?
- Сказали, что война закончилась. Все выбежали, начали стрелять из пистолетов. Залезали в свои самолеты, стреляли из пулемета. Я не то, ни другое не делал. Эйфории у меня не было. Закончилась и закончилась, все нормально.
