Давыдов Михаил Семенович

- Родился я 1 ноября 1925 года в деревне Азёрки, но жил с братом на Урале в городе Орске. Когда началась война, мне было 15 с половиной лет. Брата забрали в армию (а я жил – с ним). Мать с нами была тоже, а отец умер ещё в 1933 году. Я, после того, когда брата забрали, поступил в ремесленное училище – и окончил его по специальности«слесарь паровозов».

Работал на комбинате в городе Орске. И одновременно тогда положили: все, кто имеет 16 лет и старше – они проходили Всеобуч. Я был направлен в аэроклуб. И там окончил парашютно-десантную школу. Ну, тогда все мужчины занимались военным делом. После работы – выходили в поле: окопы рыли, оружие изучали. А из молодых – набрали отряд в ту прыжковую школу.

Как Вы узнали о начале войны?

- Там у нас была футбольная команда – она играла с другим районом в городе. И мы, как болельщики, все дети – пошли туда их сопровождать. Пришли – а матч не состоялся. Так как вышли объявили, что началась война.

Скажите, было ощущение, что она будет долгой, сложной – или что мы сейчас немцев разобьём?

- Я должен Вам сказать – в то время как-то было мнение, что мы на чужой земле быстро разобьём врага, который к нам пойдёт. Но в таком возрасте ещё я не могу сказать, что у меня было что-то особенное, обстоятельное, продуманное по этому вопросу. Тогда был патриотизм, все дети и взрослые как-то болели за свою страну и говорили, что мы победим.

1941-1942 год. Немцы подошли к Москве, к Волге, были на Северном Кавказе… не было такого ощущения, что страна погибла?

- Всем строем нашей страны и убеждением патриотическим народа – не было такого! Была твёрдая уверенность, что всё равно разобьём, все думали, что всё равно мы победим. Поэтому в армию шла молодёжь – и даже на фронт выбегали с гражданки… и мы – молодые все – не то что избегали, а добровольно шли!

В войну многие подростки бегали в военкомат, чтобы их отправили на фронт. Вы с этим сталкивались?

- Не, я не сталкивался, но вообще такие были у нас. Я сам учился в ремесленном училище, нужно было кормиться. А когда исполнилось мне в 1942 году, в ноябре-месяце, 17 лет – я пошёл в армию, и был направлен в Оренбургское авиационное лётное училище.

Какое было качество обучения в училище? Сколько было часов налёта на СБ?

- Учили нас по сокращённой программе, 8-10 часов теории в день… и полёты были и днём и ночью. И летали на разных самолётах: и на Пе-2, и на Р-5, Р-6, УТ… а окончательно выпускные полёты были на СБ. У меня было 60 часов, и лётчики приходили в пределах 50-60 часов.

Вы производили в училище учебное бомбометание?

- Обязательно. Нас учили потребностям фронта, мы бомбили и со средних высот, и с малых, и кроме этого ещё летали на химическую обработку войск. Были такие ВАПы [Выливной авиационный прибор – Прим. ред.], туда химия заряжалась (но в учебных целях – вода), и мы летали на полигоны и её сбрасывали.

Как в училище кормили?

- У нас лётная норма была. Кроме этого – не такая лётная норма, как в настоящий момент, а в день полётов нам давали дополнительно 15 грамм масла и 100 грамм белого хлеба, а так – в пределах нормы… нельзя сказать, что мы очень хорошо питались.

На фронте – было лучше, конечно… хотя и я не могу сказать, что мы голодали в училище… некоторым местным курсантам в Оренбурге, где оно тогда было, родители приносили пищу… нам было по 17 лет: дети, всё в рост шло.

У лётного состава был закон такой: по 100 грамм давали только вечером после вылета. На ужин приезжали – и там давали. Только после вылета. А в пехоте давали перед атакой, но не каждый день.

На каком самолёте Вас там обучали?

- Закончил я это училище на самолёте СБ, такой был скоростной бомбардировщик. В начале войны их почти все поуничтожали: на земле, в воздухе…

В этом училище срок обучения до войны был – три года. Нас обучали по сокращённой программе в полтора года. В июне 1944 года я окончил её и был направлен в 18 запасной полк, это на Украине. Кировоград. В Кировограде нас – лётчик, штурман – экипаж – формировали, и мы переучивались на самолёты Пе-2, пикирующий бомбардировщик Петлякова.

Мы закончили обучение к концу 1944 года. В то время было такое течение: сбор средств на оборону. И вот одесские рабочие собрали деньги – и купили эскадрилью этих самолётов Пе-2. Делегация приехала, вручила нам их – и мы в декабре 1944 улетели на 2-й Прибалтийский фронт. Был направлен в 650-й Краснознамённый бомбардировочный авиационный полк, в 188-ю Рижскую бомбардировочную авиационную дивизию, и вот там, на 2-м Прибалтийском фронте, началась моя боевая работа…

Как формировали экипажи?

- По-разному было. Допустим, в полку, куда я попал, лётчики и штурманы приехали с училища, а радистов нам дали, которые уже были на фронте. У нас в экипаже лётчик был 1922-го года [Рождения. – Прим. ред.], я – 1925-го, а радист – 1916-го. Он уже раньше на фронте был, там их или сбили, или что… разные были причины – и принципы формирования были разные, но в основном молодых брали.

Какие были отношения между ними и старшими?

- Нормальные отношения, как начальник и подчинённый… и прочее. Уважение – должно быть.

Мне было тогда 19 лет, когда я попал на фронт. Могу сказать по моим начальникам: командир звена – был старший лейтенант, командир эскадрильи – капитан, возраст – такой… предположим, командир полка был в то время майор, потом присвоили подполковника, ему было около 40 лет, а начальник штаба полка был подполковник Черкасов, мы в то время считали, что он старик, ему в то время 50 лет было, он с гражданки был призван. Поэтому полк, в который мы приехали пополнением – был как бы «молодым». Мы, 10 экипажей, попали в один полк. У него большие потери перед этим были – и было «омолаживание» нами.

А командир дивизии у нас был – полковник Пушкин, он потом генерал стал, ему 27 всего было. Героя Советского Союза получил ещё за Финскую войну. Пожилых среди лётного состава не встречалось.

Пе-2 был очень сложным в управлении? Говорят, что много лётчиков билось…

- По отношению к другим самолётам он был сложнее, конечно, потому что более «строг» в управлении, что ли. Но по тому времени этот самолёт был современный. У него скорость была большая, такой двигатель хороший… особенно – за «ноги» спасибо: у него даже если грубая посадка была – всё равно выдерживал. Летала молодёжь.

Когда Вы шли на бомбёжку – истребители сопровождали постоянно?

- Да. Это же к концу войны дело было. Постоянно сопровождали. И в Прибалтике, и потом на 1-м Белорусском – нас сопровождали всё время истребители дивизии Василия Сталина. Мы взлетали – истребители базируются ближе к линии фронта – мы выходили на их аэродром – они вылетали вокруг нас – и мы все шли дальше.

Вы отмечали вылеты и победы краской на самолётах? Разукрашивали фигурами, звёздами?

- Ничего у нас не было… только на нашем фюзеляже было написано «Сталинская победа».

Когда Вы прибыли на 2-й Прибалтийский фронт – Вас сразу пустили на боевой вылет или доучивали?

- Подготовка была уже более усовершенствованной: не так, как в начале войны. Когда в любой полк прибудешь или на новое место – лётный состав заставляют изучать район полёта по карте. Стали обращать особое внимание на подготовку, и лётчика проверяли на технику пилотирования, и штурман вылетал с опытным лётчиком: показать квалификацию…

…вот я летел первый вылет с командиром звена, старший лейтенант Летпатов такой был. Т. е. он меня вывозил на линию фронта с выполнением задачи, разведки – и объяснял мне, как определить местонахождение линии фронта: его же так, глазами – трудно… это когда укреплённый район – легко, а без этого линию фронта сложно определить.

Так вот, первый «провозной» полёт штурману давали с опытным лётчиком. А потом экипаж возвращался – и в составе группы летал, как правило. Одиночно мы не летали. Только, как я, в первый вылет и на разведку погоды, а так – в составе группы.

Уже в конце марта, в первых числах апреля – наш полк перебазировали на 1-й Белорусский фронт, где шла подготовка к Берлинской операции.

Расскажите про свою боевую работу: распорядок дня, сколько вылетов Вы могли сделать в день?

- Распорядок дня… какой Вам сказать… как правило, лётный состав размещался не на аэродроме, а вдали от него: 5-10 километров… технический состав – был на аэродроме. Мы летали только днём, ночью – не летали.

Утром – подъём в 4 часа, в каждой эскадрилье была закреплена машина, «Студебеккер» американский. Эскадрилья садится, едет на аэродром, заходит на командный пункт полка, там лётчик и штурман получают задание. Там же – оперативный дежурный, который дежурит круглые сутки: он докладывает нам всю обстановку на фронте и, в частности, на нашем участке действий.

Если какая задача есть – сразу командир полка её ставит, а мы наносим на свои карты линию фронта… особенно, когда доводят нам, чтобы не ударить по своим.

Если задача есть – сразу идём. Если нет – то там около командного пункта была такая палатка, где мы ожидали, а самолёты были сосредоточены. Там технический состав – соответственно задачам, которые мы получали – уже готовил самолёты: бомбы вешали и прочее.

После вылетов вечером возвращались опять мы в своё место отдыха, и ночью находились там.

Наши самолёты делали, как правило, один вылет в день… и на 2-м Прибалтийском фронте, и на 1-м, потому что наш полк при Берлинской операции стоял от линии фронта – 200 километров! Туда-обратно, вся эта подготовка... Те бомбардировщики фронтовые – по два, а те, которые около линии фронта базировались – они помногу делали. Мы вот – один.Но, возможно, которые раньше воевали – делали по два вылета в критической обстановке.

В Берлинской операции мы по одному вылету делали. В ней я их слетал всего семь. Нас перебазировали… ведь, когда перебазируешься – сразу не летишь: там начинается подготовка, изучение, задачу получаешь… потом 1-й вылет в Берлинскую операцию мы сделали по переправе Франкфурт-на-Одере, 1-й Белорусский фронт, Кюстрин: немцы были в основном на восточном берегу Одера, а наш плацдарм был только в районе Кюстрина…

А потом – были же разные задачи. Вот первый удар не получился напрямую, Жуков гулял, пошла танковая армия в обход, у них кончилось горючее – и мы двое суток сидели… нам привозили баки специальные, чтобы мы им сбрасывали топливо… просидели – а вылета не было, потому что они прошли где-то в другом месте. И так далее.

Или, когда ход операции уже был ясен, нас перебазировали на аэродром к Франкфурту-на-Одере, когда уже заняли наши войска, ближе к Берлину, мы уже были около Берлина там 70 километров... а 24-25 апреля Берлин был окружён, а западная группировка пыталась прорвать это окружение – и мы сидели 3 дня в готовности с бомбами, чтобы, если они там будут – то чтобы помочь своим и нанести по ним удар.

Пе-2 был пикирующим бомбардировщиком. А по факту – Вы бомбили с пике или с горизонтали?

- Я, когда был на фронте – бомбил в основном с горизонтального полёта, потому что в это время мы уже чаще летали группами. В составе полка – три эскадрильи, идут друг за другом: массовые налёты делали. Когда наносили удары по Зееловским высотам – там укрепления были до 30 полос, идёт просто с горизонтального полёта групповое бомбометание. Пикирующие – тоже применяли, там и другие есть способы… Но мне не довелось.

Бомбометание производят, как правило, с первого захода с горизонтального полёта. Потому что когда пикирует – эскадрилья рассыпается. Они же по одному пикируются – и это самая лучшая мишень для истребителя противника.

Когда на 1-м Белорусском были – там появились у немцев реактивные истребители первые, нас настраивали на это, но в воздухе мы видели их только издалека, потому что у них полёт был всего 25 минут, так что они не атаковали.

Вот зенитки их – нам здорово противодействовали. В Прибалтике. Там самолётов меньше было. Особенно «эрликоны», у которых боевая деятельность в пределах полутора километров – они, как пулемёт! В Прибалтике мы один самолёт потеряли в полку: зенитки сбили, и в Берлинской операции тоже один, но там неизвестно, кто его: или зенитки, или непонятно…

Учили ли Вас пилотировать? Штурманы помогали лётчикам пилотировать самолёт?

- Разные самолёты есть. Есть те, в которых лётчик сидит в одной кабине, а штурман в другой. А на Пе-2 летали – лётчик сидит, и штурман сидит рядом, так что были случаи в нашей дивизии… штурман-майор привёл домой самолёт Пе-2. Лётчика убили – и он вернул и посадил самолёт. Встал, тело лётчика отодвинул, сел и привёл. Потом он в академии со мной был.

Сколько килограмм бомб брал Пе-2?

- Бомб, согласно техническим данным, 600 килограмм положено, но возили в основном по 800, а опытные командиры эскадрильи в нашем полку даже 1100 возили. Потому что там технические данные одни заложены, а здесь – на максимуме. Даже горючку нормально заправляли, по-полной. Просто мощность позволяла. Дело ещё в том, что зависит от аэродрома: нужно, чтобы взлётная полоса больше была.

С каких чаще приходилось взлетать?

- В Прибалтике в Пярну была полоса бетонированная, а в Берлинской операции – мы на двух аэродромах были – везде грунтовая. Их сделали, когда мы перелетели. Вначале сели в Познань – и ждали, пока нам аэродром сделают около автострады Варшава-Берлин, прямо около трассы. Укатали, привезли бомбы, нас разместили в немецких коттеджах, там командный пункт раньше был пехотный, командира полка, всё оформлено… и на второй прилетели – тоже был грунтовый аэродром, при том – ограниченный лесом. Там лесов много, в Германии.

Истребителям – платили за сбитые самолёты, за боевые вылеты, а как Вам?

- Если я сбил самолёт... да, штурманы – сбивали, радисты сбивали самолёты… и нам выплачивали, если сбил, а так – ничего. Если истребитель слетал и не сбил – ему тоже не давали.

А за основную Вашу работу – за бомбёжку – выплат не было?

- То общая установка была: за определённое количество вылетов – награждали, насколько я знаю. В первые дни войны на штурмовиках давали Героя за 60 вылетов. Потом – за больше, и так далее. Допустим, чтобы наградили Красной Звездой, надо сделать не менее 10 вылетов, а так – деньги платили только за сбитый самолёт.

У нас были сберкнижки. Там в батальонах технического обслуживания лётного полка – финчасть (в самом полку лётном – нет обслуживающих), и они нам деньги перечисляли на эти книжки. И если я улетал с этого аэродрома – мне эту книжку отдавали, и всё.

Замполиты в Вашем полку – были летающие?

- Иногда летали, если они имели специальность штурмана. Я не могу сказать, какой процент… но у нас в полку был майор Авдеев – так вот иногда, когда более спокойная обстановка, его включали в один из экипажей – и он летал. И никаких разниц не было, антогонизма не было никакого: кому что положено – тот то и делал.

У Вас в полку были представители СМЕРШа?

- Я даже не могу ответить… мы молодые были – и они не общались с нами. Ну и мы с ними, соответственно. А когда перебазировались из Германии в Закавказье – там как-то уже и я начальником стал, там уже мы общались, но ничего каверзного не было.

Вы бомбили сам Берлин?

- Нет. Я могу сказать, что мы бомбили только переправы, Зееловские высоты и аэродром. Когда наши войска вышли на окраину, наш полк не бомбил Берлин, потому что там нельзя разобраться было, где наши, а где немцы, наши даже оперативные службы не могли сказать, это улица наша или нет. Берлин непосредственно не бомбили, бомбили только окраину, там аэродром был…

А хотелось Берлин побомбить?

- Я не думаю… зачем разрушать?

Ну, «логово зверя» же…

- Что сделаешь… всё равно думаешь о том – зачем разрушать… если войска наши уже там…

У Вас женщины в полку были?

- Были. Я даже не скажу, много ли… они, может, человек 5-6 девушек… работали – отдельно, поднимали бомбы. Иногда мы даже помогали, потому что тяжёлые вещи всё-таки. На самолётах приспосабливают лебёдки для поднятия бомб, но это очень долго, поэтому – всё вручную…по 100 килограмм бомбы.

Основные у Вас были – 100-килограммовые?

- 100 и 200, но были и 500-килограммовые. Приходилось даже и немецкие бомбы 500-килограммовые возить. У них другая система взрывателей, но внешняя подвеска та же. Вообще, нас учили не опасаться, что бомбы взорвутся раньше времени: рядом с нами, с самолётом. Всё равно там – предохранители… и у наших, и у немецких. А взорваться могла и наша бомба, если что-то неправильно делать. Если у наших были на взрывателях «ветрянки» такие… накручивались со шпилькой… когда бомба отрывается – шпилька уходит и «ветрянка» сворачивается, то у них – другая система, электрическая. В общем, не думали мы об этом.

Говорят, на истребителях до 1945-го года были только приёмники, а передатчики были только на машинах командиров. У Вас в бомбардировочной авиации как было?

- На всех самолётах радиостанции. На всех самолётах. При том, чтоб к радиостанции пульт управления и лётчик и штурман имели: там переключение. У радиста – своя станция. У нас – голосовая, а у них – телеграфная, морзянка.

Кроме бомб, какое вооружение было на Пе-2?

- У радиста ШКАС был боковой: боковые выставляли… 7,62 мм, скорострельный, а запас – всего 200 патронов. А вниз у него был – Березина 12,7 мм: если снизу атаковывали. У штурмана – у меня, у штурмана – я мог повернуться на сиденье, у меня полутурель была, пулемёт 12,7 мм Березина тоже. И вперёд у лётчика были пулемёт и пушка. Как правило, это редко когда применяли… только единственное, что когда нас тренировали по наземным целям – стреляли. С передних лётчик бил и радист снизу, а штурман по земле не стрелял.

Какие были именно Ваши непосредственные обязанности на Пе-2, как штурмана?

- Это не только на Пе-2: на любом самолёте штурман обязан расчёты сделать – это обязательно, должен провести самолёт точно по заданному маршруту, вывести самолёт на цель, прицелиться и отбомбить точно по цели, затем вернуться обратно.

А бомбы кто сбрасывал – Вы или лётчик?

- Штурман. Он командует. Курс, доворот, высоту – всё это штурман даёт. Когда прицеливаешься, мне нужно самолёт довернуть на 2 градуса или больше – я даю лётчику команду, допустим, «Влево 2!»… туда-сюда – всё штурман командует, и всё управление этим сбрасыванием… на последних самолётах на реактивных мы летали – там всё уже автоматическое, и прицел – и там всётоже делает штурман.

А на Пе-2 – прицелы обыкновенные, вертикальные – и всё. В полу есть специальная пята вращающаяся, штурман её использует ещё и для определения навигационных элементов, чтобы самолёт вывести куда надо. Нужен ветер – его определяют тоже с помощью этого прицела… прицеливаешься – и всё.

При групповом вылете ведомые бомбы сбрасывают по сигналу ведущего штурмана, впереди идущего. Он сбросил бомбы, когда все на боевом курсе, а там уже заранее вся команда на боевом, приготовились и смотрят на ведущего. Он открыл бомболюки– и все открывают люки, штурман ведущего сбросил – в это время все штурмана нажимают кнопки – и все пошли… по ведущему. Если летишь эскадрильей – то штурман эскадрильи осуществляет прицеливание и первым сбрасывает.

Ваш полк не встречался союзниками?

- Нет.

Пе-2 – по Вашей оценке – превосходил немецкие самолёты того же класса, был хуже или на равных?

- Я бы так оценил, что он был наравне.

Эти самолёты, Пе-2, появились у нас до войны, но в ВВС их было 1 или 2 полка всего. У него была огромная скорость, и наш штурман полка Карп Яковлевич Фрончук, подполковник – он всю войну воевал на Пе-2, сделал 215 вылетов и ни разу не сбили и ничего, ему Героя дали – так вот он говорил, что основная задача у нас была вовремя заметить истребители противника, и от этих истребителей наш самолёт уходил свободно. Мы пикировали, а при пикировании скорость резко возрастает, и мы легко от них уходили.

Я делаю выводы, что наш самолёт тоже был на уровне их – и даже в некоторых вопросах лучше. У них тоже был примерно такой самолёт: «Мессершмитт-110», тоже с двумя килями.

Ваш полк летал только на бомбёжку – или разведка тоже была?

- В основном разведку погоды мы делали, отдельные вылеты, может быть, и были – но я не могу сказать. Разведка погоды заключалась в следующем: мы фактически шли в район цели по маршруту и выходили на цель, чтобы посмотреть: как, есть ли облака, можем мы бомбить или нет… тут ещё плохо, что, как правило, разведчика никто не прикрывал. Поэтому разведка погоды считалась полноценным боевым вылетом.

В каком звании Вы закончили войну?

- Младший лейтенант. Так и остался. Тогда нас выпускали, так как мы всего полсрока учились, младшими лейтенантами.

А как в бомбардировочной авиации награждали?

- Я как-то не думал, сколько меня наградили…

Единственное – я Вам уже сказал, какое положение было: награды давали за количество произведённых успешных вылетов. Чтобы получить орден Красной Звезды, надо было сделать не менее 10-ти боевых успешных вылетов. Это во фронтовой авиации. В дальней авиации – думаю, меньше, потому что у них полёты продолжались 4-6 часов, т.е. в сутки они могли максимум 1 вылет сделать при любых условиях…

…и ещё– за что? За уничтоженную цель! Вот если поставили задачу уничтожить мост, допустим, и экипаж полетел и уничтожил – независимо от количества вылетов – его награждали.

Если он сбил самолёт – тоже награждали.

Даже могу сказать, такой анекдотический случай был… не в моём полку, а в соседнем: там те летали на «Бостонах» американских, и один экипаж прозевал, когда ведущий сбросил бомбы. И они возвращаются домой с бомбами. А как же они прилетят с ними?! Лётчик штурману говорит:

- Мы на территории противника?

Штурман говорит:

- Да.

- Ну давай куда-то сбросим.

Тот увидел – вот деревушка есть, там церквушка есть: давай туда… отошли немного – бах! – в эту церковь и сбросили бомбы. На другой день в полку требуют найти, кто бомбил такую-то церковь и прочее. Все дрожат. А потом разобрались: оказывается, там было собрание немцев, командующий фронта проводил совещание, и они накрыли их там, и им дали всем сразу по ордену Красного Знамени. Это дело случая…

А по каким причинам Вы могли не сбросить бомбы? Вот первая – прозевал пример ведущего, а ещё?

- Мне кажется, могут быть причины: допустим, закрыты цели и не видно ничего. Так могло быть. Тогда нужно бросать куда-то или по площади или по другой цели… но я не могу сказать. У нас, в моё время, не было такого.

А такой случай был, когда Берлинская операция была: первый вылет сделали, ещё, ещё – а на третий день полк снова полетел –а там всё горит! И они сбросили бомбы, не снижаясь, на Зееловские высоты, потому что там площадь была [Целью являлась просто определённая площадь земной поверхности с густо расположенными укреплениями, а не отдельно стоящий объект. – Прим. ред.], а оттуда все рассыпались по разным аэродромам, потому что там в дыму всё, ничего не видно – строй рассыпался – и по разным аэродромам сели, через день только собрались у себя в полку.

Некоторые на полосу и с бомбами садились. Потому что, если он не сбросил – там всё равно предохранители стоят.

Сидим мы раз на аэродроме под Познанью, смотрим – заходит самолёт,«Пешка» тоже: заходит, шасси выпустил – раз! – не садится и уходит. А кричат:

- В окопы!

Думали – немцы. Они тоже могут такое делать.

Потом подходит – и опять: круг делает, снова заходит… и, наконец, садится без шасси, на пузо, на немецкие бомбы. Оказывается, этот экипаж из соседней армии заблудился, и попался аэродром, и он сел. Там уже – подбежали, подняли самолёт воздушными мешками, лопасти выпрямил техсостав, и на другой день они улетели.

А с бомбами садятся и в учебных целях: допустим, после войны мы обучались так: освоение нового оборудования радиолокационного, новых систем бомбометания или если система откажет – садимся с бомбами. Единственное, что в целях безопасности самолёт не на стоянку рулим, а там особая площадка, туда техники приходят, бомбы снимают – и всё.

Как у Вас подтверждалось уничтожение цели?

- Фотоснимками. Варианты были разные, но у нас, в нашей бомбардировочной авиации, на эскадрилью было минимум 3 фотоаппарата на 3 самолёта: сброс бомбы – и тут же фотографии. Всё по фотоснимку. Тогда и на разборе полётов показывали их, и эти же фотоснимки отсылались, кроме того, вышестоящим.

Понять, кто уничтожил цель, если вы летите группой и бросаете бомбу – невозможно. Просто засчитывается боевой вылет – и всё. А там уже другое дело – это я так думаю – что если группа, полк, уничтожил какую-то важную цель – то награждают, как правило, командование: командира, штурмана полка, которые осуществляли непосредственно подлёт и прицеливание, а остальные – просто…

У Вас такие случаи бывали, чтобы Вы своих бомбили?

- В мою бытность, в нашем полку – такого случая не было, но на фронте такое было не раз, поэтому я Вам и говорил, что утром, когда мы приходили на командный пункт, нам всегда досконально оперативник докладывал, и мы наносили на полётную карту линию фронта: какая деревня наша, какая нет, и прочее. Но ошибки – бывают…

Если отбомбили по своим – то, конечно, меры принимались. У нас служил один лётчик, который был отправлен в штрафбат (я не помню за что). Потом вернулся. Его ранили, когда он в штрафбат попал, а если ранили – то возвращались на старое место… а так разбор всё время был за любые проступки, были и наказания… даже был случай, когда в Прибалтике, во 2-м Прибалтийском, немецкие истребители нас начали атаковывать – а один лётчик крайний, когда там надо было «этажерку» строить, чтобы могли все стрелять – подстроился и спрятался сам…

Не то что он как бы вроде трусость проявил, нет, он не трус: так получилось. И вот после того боевого вылета приехал командир дивизии и разбор делал, ругал его, а мы, молодые, сидели и слушали. Проявлений трусости не было в полку, в лётном составе.

А технический состав? У Вас проблем с ним не было?

- В мою бытность – не было. Они всё заряжали. Но у нас в обязанность входило, конечно, что я должен прийти сам посмотреть: когда сажусь к себе – посмотрю, как всё заряжено и прочее. А если пулемёт откажет – тут ничего не сделаешь… кого тут винить – не знаю.

Вы говорили, что у дальней авиации полёт – 4-6 часов, а сколько в среднем у «Пешки»?

- В пределах полутора часов туда и обратно. Поэтому она и базировалась недалеко от линии фронта, где-то в пределах ста километров туда-сюда. Хотя и запас горючего был большой.

На Ваши аэродромы не налетали немецкие бомбардировщики?

- В Прибалтике – ни разу, а вот на 1-м Белорусскомнад нами только их разведчики проходили через аэродром. Это я за короткий период называю, за Берлинскую операцию. А так – конечно, бомбили раньше, много раз бомбили, как в кинофильмах показывают.

Их же не замаскируешь никак. Во-первых, у нас они грунтовые были, и даже не грунтовые, а как аэродром в Прибалтике: полоса бетонированная, кругом рвы, вода – и как это всё замаскируешь? А самолёты – просто рассредоточивали: не в кучу сгоняли или не как по линейке выстраивали, а, допустим, когда мы перелетели во Франкфурт-на-Одере – там кругом их техники в лес затолкали так постепенно. По-разному, в общем. Зависело от местности.

Каким был Ваш День Победы в мае 1945-го?

- В ходе Берлинской операции мы перебазировались во Франкфурт-на-Одере и жили около автострады на окраине города, там немецкие коттеджи. Каждая эскадрилья коттедж занимала… вечером, 7-го числа, мы поужинали, кино нам показали, легли спать, а перед нашими окнами остановились танкисты, которые шли на фронт. Наши коттеджи охранялись.

И потом часа в два ночи с 7-го на 8-е как поднялась стрельба у нас под окнами! Выскочили – думали, что нападение немцев, потому что в лесах этих много ещё отрядов немецких скрывалось. А нам говорят – кончилась война. Мы тоже достали свои пистолеты, постреляли, посмотрели в сторону аэродрома (он был в пяти километрах): там стрельба идёт с ракетниц. Ну, отстреляли, легли спать, в 4 часа подъём (8-го числа), и – на аэродром.

Приезжаем туда, приходим на командный пункт, оперативный докладывает, что с командного пункта фронта – ничего, никаких задач не известно. Ну, нет так нет. Там не разберёшь. Авиационный представитель всегда на командном пункте воздушной армии сидит, но не может ничего сказать. Там «будьте в готовности» сказали.

«Быть в готовности» – и мы сидим… потом часов в 9 утра приезжает командир дивизии, полковник Пушкин:

- Построить полк!

Построили. Он говорит:

- Выйти из строя, кто сказал «кончилась война»!

8-го числа. А кто что может сказать? Все молчат. Он говорит:

- А может, это провокация?! Откуда вы знаете?!

Официально ничего не объявили, просидели до вечера, никаких команд не было. Потом 9-го числа опять подъём в 4 утра – как правило, и – на аэродром. Приехали – опять никаких задач. Мы сидим в общей палатке… не то что сидим, а тамтопчаны и прочее, отдыхаем. Потом часов в 10 заходят в палатку командир полка и замполит, говорят:

- Товарищи, война кончилась, идите на стоянку и поздравьте свои экипажи и технический состав.

И мы пошли.

Суть оказалась вот в чём. Немцы же тогда заключили договор с Западом, они 7-го числа подписали документ мирный, а это просочилось, потому что в этом городе стояла связная часть правительственная, и всем распространили, там не только мы, там весь фронт стрелял. Насколько я знаю, Сталин не согласился с таким решением: «Как это? Мы воевали – а они заключили договор о перемирии?»…

И потом наша делегация уже заново, во главе с Жуковым, подписывала… они подписали 8-го числа около 12-ти ночи, это по-берлински, а по-нашему это было 2 часа ночи, и поэтому получилось – они празднуют День Победы 8-го, а мы 9-го.

9-го числа приехали мы – и вечером у нас офицеры, которые лётного состава, устроили банкет. В конце банкета командир полка говорит начальнику штаба объявить распорядок на завтра, а тот встаёт и говорит:

- Завтрак в 8 часов.

И всё.

10-го числа… мы привыкли в 4 часа вставать, а тут в 8 уже кто ходит около домика, кто курит и прочее… позавтракали, разбрелись…Потом часов в 10 приходит команда собрать весь лётный состав. Собрали нас, замполит объявляет:

- По согласованию с Военным советом фронта мы сейчас поедем в Берлин, смотреть город и Рейхстаг.

Подошел «Студебеккер»– и мы поехали в Берлин, там расстояние было километров 70. Приехали – одна улица расчищена, остальное всё завалено. Не доехали до Рейхстага метров 300 – нас остановили офицеры с флажками: машины в сторону, а тут пешком. Пошли мы туда, там Бранденбургские ворота, посмотрели… и – к Рейхстагу, а Рейхстаг – подъём такой… входим – народу там везде! В подвалы не пустили: говорят, там ещё не проверено. Наверх тоже не пустили. Ну, побыли на первом этаже. Кабинет Гитлера – там всё разбросано. Постояли, посмотрели, начали выходить оттуда – подъезжает кавалькада машин, выскакивают офицеры (КГБ), дорогу очищают… нас оттеснили, дали дорогу… смотрим – выходит Жуков со своей командой. Кто «ура!», кто «победа!»: это жеконец войны! И когда хронику показывают – нас со спины сфотографировали. А он такой помахал рукой, прошёл, и мы сели и уехали.

На стене Рейхстага расписались?

- Да там всё было исписано… а лётчик, который со мной был – Коля Колежный – как-то забрался туда вверх и написал свою фамилию, а потом рядом написал «Давыдов из Орска», и потом мне фронтовая газета попалась с этими словами… эх, молодые были…

И вот побыли мы там немного, а затем нас перебазировали в Польшу. С немцами – практически не общались. Мы, наш полк. Потому что в том городишке, в котором мы жили на окраине в коттедже – немцы все убежали. Только когда мы жили – уже война закончилась, и хозяева этих коттеджей появлялись. Часовые говорят – они так со стороны обходили и с нами не общались, а в Польше когда стояли – там уже обыкновенно с поляками со всеми в кино ходили и всё такое…

Военнослужащим оккупационных войск Германии было разрешено посылать домой посылки…

- Из Германии я не высылал, а из Прибалтики – было дело. Значит, закон был такой: курящему – давали папиросы, а кто не курит (я как раз не курил) – выдавали сахар, я не помню по сколько, но у меня набралось килограмм шесть. Там почтовое отделение, я пошёл туда,в нём девушки наши обслуживали, они мне упаковали, адрес написали – и послал матери сахар. Другого – ничего не было. Там говорят, что кто-то что-то привёз оттуда… я, ну сколько – 19,5 лет было! – ничего не надо было… не только мне, но и другим: у нас – ничего не отсылали.

Спасибо, Михаил Семёнович.