Родился я в Ленинграде, в 1926-м году 21-го апреля. В один день с королевой Великобритании. (Смеется).
Мои родители - военные врачи. Мать — Нина Константиновна Егорова, доцент Военно-Медицинской Академии (далее ВМА). Отец — Егоров Леонид Иванович, кандидат наук, в армии с 1918-го года. Он окончил семинарию, стал комиссаром санитарного поезда, потом санчасти. Был заместителем комиссара Академии в генеральском звании (комбриг), но счел невозможным для себя быть политруководителем, не понимая сути работы врача, и вообще хотел быть врачом, а не политработником. Окончил академию, получил звание военврач 3-го или 2-го ранга, работал на ликвидации эпидемий на КВЖД, а когда вернулся место врача уже было занято. Сформировал инфекционное отделение в окружном госпитале. На пенсию он ушел с должности начальника инфекционного отделения 442–го окружного военного госпиталя.
Мой дед, отец матери, был помощником главного технолога фабрики «ГосЗнак», тогда это называлось «Экспедиция заготовления государственных бумаг». Там печатали деньги, документы, книги, специальную литературу.
Отец мой из крестьян. Мать из интеллигенции. Я недавно узнал, что у мамы бабушка была потомственная дворянка.
В детстве я жил то в городе, то в деревне Боровне, у бабушки. Бабушка вырастила восемь человек детей…
— То, что у вас мать из дворянской семьи, проблем не создавало?
В анкетах писали — мещане. И все.
А проблемы бывали по иным причинам. И отец и мать - оба члены партии. Отца в 36-м уволили из армии, воинского звания лишили, и из партии исключили. Почему? Тогда он работал в окружном госпитале, и обругал своего ассистента, не способного к работе, а тот кляузу написал, о том, что отец во время гражданской войны находился на территории, занятой белыми. А это действительно было. Он с сестрой ездил на Юг, в Ростове заболел сыпным тифом, и находился там в госпитале. Это он в анкете не указал. И по этой кляузе, его исключили из партии. Сестра, поехала в Ростов, в архиве нашла документы и привезла. Отец послал их в Центральный Комитет партии с объяснением. В результате его восстановили и в партии, и в армии, но в личном деле оставили выговор, поскольку, он дал повод к нему «прицепиться».
— Коллективизацию Вы помните?
Помню. Первый трактор пришел в 34-м или 33-м году. «Фордзон», с железными колесами и с трехгранными шипами. Я даже управлял им, тракторист мне позволил. Когда машины стали поступать в деревню, стиль работы и быта стал меняться.
Мой дед был - «интеллигенция в деревне», - писарь волостного управления, на пенсии стал как бы почтальоном. На нашем доме висел почтовый ящик. Почта приходила к деду. Грамотных было мало, и к нему приходили, чтобы он читал письма и газеты, обсуждали статьи. Я помню, эти обсуждения.
Когда сегодня обсуждают прошлое, не понимают обстановки того времени, делают неверные выводы смотря на события тех времен исходя из сегодняшних знаний, и вольно или не вольно искажают историю. Понимаете? Какие изменения тогда произошли! Ведь от натурального хозяйства ушли…
Я поступил в 7-ю образцовую школу Выборгского района. Потом ее переименовали в 138-ю. Там же учились и моя родная сестра, и двоюродная. Они обе старше меня.
Жили мы на Нижегородской улице. Ныне это улица Лебедева. Там остановка трамвайная напротив серого пятиэтажного здания. Это дом 10А, который построен в 41-м году. В него мы в апреле 41-го въехали. Если будете проезжать — грязные окна на первом этаже около парадной — это наша квартира. Там сейчас моя племянница числится, но живет она в Германии…
Воспитание я получил от бабушки, а десятилетнее образование в школе.
Учиться я начал в 33-ом году. Тогда еще и нулевой класс был. Школа была великолепно оборудована. У нас и кино-класс был. Хорошие учителя были. Когда началась война, я закончил 7-ой класс.
— Что Вы помните о предвоенных конфликтах – Халхин-Гол, Финляндия...?
Что помню? Тогда не только газеты, но и журналы были. Радио у нас было постоянно включено. В кинотеатрах тогда перед каждым кинофильмом шел киножурнал - кратко новости были изложены. И с людьми, которые были участниками событий, мы общались, и чувствовали совпадения сведений из разных источников.
А в школе мало об этом говорили, там мы другим занимались…
Финская война. Буквально на второй день ввели затемнение. В темное время суток люди стали ходить со светящимися значками. В темноте начались хулиганство и грабежи, и стали вводить строгие меры.
Бомбежек не было. Тревог тоже не было. Карточек на продукты не вводили. Все нормально было.
Отец в то время был в Кандалакше. Вот там была война. Под Выборгом бои шли. Отец был в армии эпидемиологом, следил, чтобы не было эпидемий.
Раненые поступали и в Ленинград. Мать в ВМА работала, там очень много было раненых. Она по специальности была гинеколог, но пришлось работать хирургом, и выхаживать раненых.
Мы, школьники, ходили в ВМА ухаживать за ранеными. Беседовали с ними. Писали за них письма, от них информацию получали, видели результаты войны…
Выступали перед ними с концертами. И я и сейчас помню, стишок, с которым я выступал.
Сынок, я отправляюсь в дальний путь,
мне надо ехать на заре.
Прошу тебя взглянуть
идет ли дождик во дворе?
Прости, отец, мне спать пора,
покличь собачку со двора.
И если шерсть на ней суха,
то и погода неплоха.
Помню и фамилию одного раненого - Арташкин, у него всё тело было в занозах и гноилось, и эти занозы вынимали. Дело в том, что финны закладывали мины в деревянные ящики и при взрыве кроме осколков были и куски дерева.
— Слышали ли Вы от родителей, что Финская война продвинула нашу военную медицину?
Финская война показала слабость нашу. Минимально необходимого оборудования не было. После Финской реорганизация началась.
— Как Вы узнали, что началась Отечественная война?
В субботу 21 июня я получил аттестат за 7-й класс с табелем. А в нем две «тройки». Отец увидел их и говорит:
— Две «тройки»! Будешь готовиться и мне сдавать. Пока не сдашь, будешь сидеть дома. Завтра отдохнешь, а с понедельника – заниматься.
Вот такие у меня перспективы были. В воскресенье поехали в ЦПКО отдыхать. Музыка играла. Настроение было приподнятое. Покатались на американских горках. Приезжаю домой, отец открывает дверь и говорит:
— Кимочка, война! Немцы напали, это всерьез и надолго.
А дальше я его стал редко видеть, и переписки с ним не было. Он был где-то на Карельском перешейке. Потом отступал, а поскольку он из крестьян - хозяйственный, то при отступлении он еще и брошенный скот в город гнал. Ему команды не было, он по своей инициативе. Скот сдал, и получил назначение — начальником госпиталя. Может, благодаря этому скоту кто-то и продержаться смог…
— А Вы чем в это время занимались?
Чего ждать от мальчишек? Война? Каникулы! Обычная жизнь. Играли в футбол, катались на велосипедах.
После начала войны весь город перестраивался – крыши и стены камуфляжно покрасили, натянули сетки, стекла и витрины, памятники закладывали мешками с песком. Потом стали оборудовать бомбоубежища и копать щели.
Мы стали обустраивать дом: наклеивали на окна ленточки, заносили на чердак песок, инструмент, деревянные стропила покрывали противопожарным составом. У нас сделали на крыше площадку под пулемет, но так его и не поставили. Я тогда первую рану получил, наступил на гвоздь, торчащий из доски, гвоздь проткнул подошву, и в ногу вошел.
Организовали дежурство в бомбоубежище. Молодежь — проигрыватель нашли, и устраивали там танцы.
В тот день все бросились в магазины скупать все, что можно. Я по дурости купил две бутылки лимонада… Оказалось – лимонная водка. Так и стояла.
Появились беженцы, которые говорили:
— Я из Луги приехал. Там немцы!
— Брось врать! Какие немцы?
Не верили… По радио слышим названия потерянных городов, по карте стали следить.
Наши окна на Нижегородскую выходили. Ночью солдаты идут строем — топ-топ, топ-топ. Всю ночь. Трамваи солдат везут. И всё на юг.
Тревоги объявляли, но бомбежек пока не было. Они начались в августе. Слухи дошли, что на Староневском проспекте дом разрушили. Поехали туда на трамвае посмотреть. В журналах, в кино мы видели такое, а тут в натуре — три этажа разрушено!
8-го сентября, вечером, часов в пять, полшестого — «Тревога». Зенитки шпарят, по ушам бьют. Выскочили на крышу. Осколки свистят, по кровле грохот. К трубе прижались и смотрим. Над Невой «девятками» немецкие самолеты летят. Зенитки шпарят по ним. Разрывы кругом, но хоть бы один...
Появился дым. Сперва подумали, что по Неве буксир идет, а он все сильнее и сильнее… И всё заволакивает. Позднее узнали, что это разбомбили Бадаевские склады…
Это была первая серьезная бомбежка. А потом разбомбили Зоологический сад, горели американские горки. Всё это из окна было видно.
Есть у меня документ. (читает) «…в клинике госпитальной хирургии ВМА им. С.М. Кирова, по уходу за ранеными бойцами и командирами.» С 6-го сентября я стал работать.
Поскольку занятия в школе не начались, болтаться без дела в военное время я считал неприличным. Мать разрешила мне ухаживать за ранеными. Я фотографией тогда увлекался и мне предложили работу в рентген-кабинете. Обучили готовить проявители, закрепители, проявлять пленки, настраивать аппарат.
Поработал недельку, и рентген-техник заболела. А раненые-то поступают… И я быстренько научился работать за рентген-техника. Помню, привезли женщину. Ей нужно было сделать снимок тазовых костей. Раненую снизу раздели, а я, 15-тилетний мальчишка, пока настраивал аппаратуру, такого стыда натерпелся – раньше-то голых женщин не видел…
Как «Тревога», раненых в бомбоубежище. «Отбой» — раненых обратно. Новых раненых привезли — надо делать рентген. Везу в кабинет. Вот такая работа у меня была.
— В ВМА тогда лечили только военных или и гражданских тоже?
Кого привезли, того и лечили. Насколько мне помнится, и после войны бывали гражданские. Для выполнения лечебной программы отбирали себе больных…
Мать была на работе круглосуточно, и я часто на работе ночевал.
В нашей квартире жили: я, обе бабушки, двоюродная сестра. Родная сестра уехала в Свердловск еще в июле.
Со временем мы перестали «по тревоге» бегать в бомбоубежище – «тревог» стало столько, что не набегаешься. Окна заделали щитами, чтобы со двора не разбили стекла, и чтобы осколками не повредило.
Продукты по карточкам получали. Изредка отец приезжал и от своего пайка выделял что-то…
— А как Вы попали в эвакуацию?
Утром 26-го ноября раздался телефонный звонок:
— Майор Егорова? Через час с членами семьи быть с вещами… (я не помню, «где»). Не больше 16 килограмм вещей на человека…
И все. А что, куда, как? Не ясно…
Я отцу позвонил. А мать позвонила начальнику клинического отдела Медведеву Николаю Ивановичу:
— Николай Иванович, мы не успеем собраться. И еще — я мать хочу взять с собою. Можно?
В ответ:
— Берите. 2 часа добавлю, и машину за вами пришлю.
Собрались: я, мама и бабушка. Оделись потеплее, чтобы вещей в руках меньше было. Документы взяли. И сухарей немножко. Нас привезли в Ковалево, аэродром Смольный, теперь это Ржевка, выгрузили. Сидим, ждем. Тихо. Холодно. Пасмурная погода, низкие облака. И, наконец, часов через пять садятся три самолета Ли-2. Самолеты оборудованы турелями. Внутри по бокам скамейки, а посередине деревянный постамент закреплен. Стрелок залезал туда, и в турель.
Через некоторое время нас пригласили на посадку:
— Идите к самолетам. По двадцать человек на самолет.
Загрузились и на взлет. Летели на малой высоте, облачность низкая, погода пасмурная. Над лесом, потом над Ладогой, на другой берег перелетели, долетели до Хвойной. Всех укачало настолько, что пассажиры выйти не могли, вывалились и легли на землю. А я более-менее держался. И еще служивый один. И мы с ним все вещи покидали с самолета вниз, потом людей выгружали. Вот так мы в эвакуацию из Ленинграда выехали. Это был мой первый полет в жизни.
— Истребители вас сопровождали?
Я не видел. В самолете на скамейке сидел боком к движению, а окна за спиной.
Мы приземлились в Хвойной, и нас направили в клуб. Разместили нас на сцене, а потом отвели в столовую и предупредили:
— Хлеб на два приема. А остальное можете съесть, но будьте осторожны.
Дали по огромному куску, наверное, граммов по четыреста-шестьсот хлеба и по миске густого супа. Мы пожалели, что взяли из города сухари, ведь там осталась моя вторая бабушка и сестра двоюродная – их забрал отец в эвакуацию в феврале 1942, они потом у него в госпитале работали…
В Хвойной около аэродрома мы видели огромные склады продовольствия, прямо на воздухе: туши мяса, брезентом покрытые, мешки. По озеру еще нельзя было возить, и пока самолетами пересылали.
Мы переночевали, потом пришел санитарный поезд ВМА. Загрузились в теплушки. Для отопления добывали уголь, дрова…
Доехали до Свердловска. Там я попытался повидаться с сестрой, которая уехала сюда к подруге. По адресу я ее не застал, но ночью сестра сама пришла к поезду.
Остановка была еще в Ташкенте, наверно решали куда дальше. Направили нас в Самарканд. Там была республиканская больница, и еще несколько госпиталей были переданы ВМА. Мать работала в республиканской больнице, которая была базой Самаркандского медицинского института. И нас разместили в студенческих общежитиях. Это были бараки. Водопровод и туалет на улице. Никакого отопления. Готовить пищу не на чем. Вот такие условия…
Но, прежде этих бараков мы пожили в конюшнях Самаркандской крепости. Там мы встречали Новый год. А в конце января мы переселились в общежития.
 |
|
Партийная и комсомольская организация госпиталя, где работал отец (в очках) Егорова Кима Леонидовича. В центре сверху – двоюродная сестра ЕКЛ, Егорова Энгелина Сергеевна |
— Чем Вы там занимались?
Я в школу поступил. Школа номер 45 была трехсменная. В нашем классе было девять русских и столь же испанцев, эвакуированных из города Пушкина, Преподавали у нас и местные, и эвакуированные.
— А как преподавали, если сравнить с ленинградской школой?
Сравнивать трудно. 138-я школа была образцовая…
— Поясню, почему этот вопрос задаю. У воспоминаний ветеранов одна общая черта – средне-азиатские призывники даже по-русски не говорили, весьма не образованные….
Разрешите Вас вывести из заблуждения. Самарканд довоенный был местом ссылки. А во время войны туда эвакуировали заводы, научные учреждения, киностудии, театры и прочее…
— Я слышал такое про Алма-Ата, Ташкент...
А третий — Самарканд. И еще были города Чарджоу, и еще…
— А не было ли в те времена такой солдатской поговорки: на свете есть лишь три дыры Чарджоу, Кушка и Мары?
Нет. Были иные, к примеру:
— Что курим?
— «Семь С»: «Совершенно секретный самаркандский самосад: саксаул, солома, сено. (смеется)…
В школе у нас преподавала математику бывшая заключенная или как тогда говорили — «урка». Преподавала великолепно. Как говорится, разжует и в рот положит. По литературе был какой-то профессор, который все с удовольствием рассказывал, но понять его было трудно. Я помню, он меня о чем-то спросил, и я начал отвечать:
— А это как бы...
И только я сказал «как бы», он перебил:
— Вот именно «КАК БЫ»!
И пошел дальше, а я остался.
Мы начали учиться в феврале 42-го, а в апреле кончили, потому что настала жара и учиться стало невозможно… Ах да, в это время я успел вступить в комсомол.
На заседании комитета комсомола школы мне стали задавать вопросы, и когда я на какой-то вопрос не ответил, мне сказали:
— Плохо подготовился — не принимаем.
Со второго раза меня приняли. В райкоме получил билет. И тут каникулы. Но оказалось, что меня директор школы ищет. Прихожу, она говорит, что комитет комсомола в полном составе ушел на фронт, и меня рекомендовали в секретари комсомольской организации. И я им стал. Пришел в райком за инструкциями, мне говорят:
— Надо организовать допризывную подготовку, и субботники, и сбор вещей для фронта, и ребят привлечь к работе в госпитале. Надо на колхозные поля выезжать — рабочих рук не хватает. Надо организовать сбор подарков для детей фронтовиков…
Поручений масса. Как я со своими товарищами с ними справлялся – это отдельная и большая история. Упомяну только, что общественная деятельность, конечно, не способствовала решению личных проблем, и в какой-то момент в нашей семье стало не хватать денег даже на дешевые обеды в ведомственной столовой. Отец был на фронте, но денег по его аттестату мы еще не получали. И тут я вспомнил, что, то ли по глупости или по уму, мы в эвакуацию взяли с собой облигации займов. И я решил — проверю-ка я облигации. Я переписал номера, и проверил их в городе в сберкассе. И оказалось, что мы выиграли около двух тысяч! А цены на рынке около 60-100 рублей за килограмм крупы.
На них я купил пшенки, рису, масла растительного и еще четырех куриц. И перед окном для них нишу сделал, кирпичом обложил, и туда куриц поселил. И яички появились. В общем, и продуктов купил, и на обеды оставил, и матери отдал.
Потом всем, кто в общежитии жил, выдали по крошечному кусочку земли. На ней мы выращивали картошку и морковку. Земля там плодородная, как говорится — палку сунь и она врастет. Вырастало все быстро. Картошка два урожая давала… Иногда за молоком на рынок ходили. Жили, в общем, не тужили.
Призвали меня в армию в сентябре 43-го. В 17 лет. Работали мы тогда на виноградниках. Делали вино. Днем собирали виноград, а ночью его перерабатывали. Кроме винограда еды не было, так мы из пневатической винтовки чижиков стреляли. Моему однокласснику пришла повестка. Вроде и мне должна прийти. Может, в военкомате что-то напутали? Пришел домой — повестки нет. А что значит «прийти домой»? Это 30-40 километров пешим ходом, по жаре! А я к тому же в колхозе малярией переболел, и пока пешком шел, чуть концы не отдал. Пришел в военкомат, говорю:
- Почему повестки мне нет? Вот мое свидетельство приписное.
Посмотрели:
— Ой, хорошо, что Вы пришли! На Вас нет документов. А где хотите служить?
Наверно, к таким добровольцам как я в военкомате особое отношение. А мне все равно где служить. В Ленинграде был у меня приятель, Боря Шарыбин. Он мечтал о танковых войсках, и служил в них. Я и говорю:
— В танковые войска.
Отвечают:
— В танковые войска у нас сейчас набора нет. В авиацию хотите?
— Ну, - отвечаю - в авиацию, так в авиацию.
Так я попал в авиацию. Оформили, дали мне предписание, сказали явиться через два дня. Потом перенесли еще на два дня. И явиться уже с ложкой и со всем прочим. И так я ходил, наверное, неделю. Приду — отошлют.
Мама уже устала провожать меня. У нее работа, дежурства, она же военнослужащая, сколько же можно отпрашиваться. Наконец, погрузили нас в машину и на станцию в Самарканд. Ехать надо до города Мары.
Сопровождающий сходил куда-то, вернулся:
— Ребята, билетов нет. А поезд будет через 1.5 часа. Как хотите, так садитесь.
Место нашлось только на крыше вагонов. С вечера еще ничего, а потом - среднеазиатская ночь, и пока солнце не взошло, мы все «ды-ды-ды»… А как солнце взошло - жарко. Доехали до Мары.
То, что называлось «карантин» длилось почти месяц. Нас там собралось «с миру по сосенке» — все в своей одежде, из разных мест. Почти у каждого оружие. У кого узбекские ножи — пчаки, так называемые. У кого пистолет, у кого наган, у кого что.
Народ разный. Воровство началось. Хотя воровать-то было особо нечего, но, как говорится, «свинья грязь найдет». Я поехал в офицерской шинели с «золотыми» пуговицами. У меня их в момент срезали.
Поместили нас в конюшни. Колючки среднеазиатские собрали, положили, брезентом накрыли. Спать - кто как.
Питание в карантине было неважное. После гражданки не хватало. Но после блокады – очень даже ничего. Мы ходили к колючей проволоке, туркменки приходили и через колючую проволоку продавали лепешки, катык - это типа жидкого сыра, кислое молоко, табак. Деньги у нас были, и мы все это покупали.
На работу стали нас посылать. С утра построение, отбирали и посылали разгружать вагоны с моторами, продуктами. В пекарне помогали, на кухне, аэродром очищали…
Примерно месяц длился этот так называемый «карантин». После этого нам устроили шмон. Было это в двадцатых числах ноября. Вывели всех на улицу, и проверили все вещмешки, и под подушками. Отобрали ножи, пчаки, наганы – целую кучу набрали. После этого повели нас в баню. Вшей было непомерное количество! До этого в баню нас редко водили. А тут и баня, и белье выдали, чистое, но ношеное. Через неделю еще раз. И выдали одежду поприличнее. В казарме поставили двухярусные кровати. Набили матрасы и подушки соломой. Появились дневальные.
Присягу мы приняли 5-го декабря, в День Советской Конституции.
А занятия начались еще до присяги. Разделили нас на группы. Те, у кого образование 9-10 классов — радисты, те, у кого меньше — стрелки. Длились занятия, включая самоподготовку - по 12, по 14 часов в сутки.
Морзянки много было. С утра, как только кричали «подъем» сразу начиналась «морзянка». Ее передавали по радио. После этого зарядка, туалет, и на занятия. Общая радиотехника и электротехника, вооружение, теория стрельбы… Чего нам только не давали. Классы были оборудованы прилично. Стрельбы на земле проводились. Заряжали ленты для пулемета. Патроны разные: зажигательный, бронебойный, разрывной и трассирующий, в чередовании были. Набивали ленты для ШКАСа, для УБТ. Познакомились и с пистолетом, винтовкой, карабином. Знакомили нас с разными отказами оружия.
В конце обучения провели воздушные стрельбы по конусам. Проводили их так: два самолета Ли-2 с турелью. В самолете 20 человек. Один самолет конус тащит, с другого стреляют.
Тренировались и стрелки, и радисты. Стрелки из ШКАСа стреляли, а радисты - из УБТ. Были еще стрельбы и на полигоне, из ШКАС, установленного в колпаке. Готовили нас для Ил-4-го.
В Мары мы курсы кончили в феврале 44-го года. По-моему, 23-го февраля. Экипажи формировали в Байрам Али. Это недалеко от Мары и туда нас везли на машинах. В Байрам Али мы жили в палатках. Условия страшные! Аэродром, а вокруг пустыня. Самолет взлетит — пыль долго стоит. Начались несчастные случаи. Полеты прекратили. Летали там мало. И все же несколько полетов я сделал. Чем мы на аэродроме занимались? Драили оружие, самолеты на стоянке. Тренировали морзянку.
Вдруг команда. Через час улетать! Надо переодеться. А мы не знали, какой полет будет. Одели на голое тело комбинезон, и полетели. А полет высотный. А там бр-р-р (смеется). Бодрит. Хорошо — полет не длительный. Спустились, ох как жарко.
(Смотрит записи). У меня записано, 26-го мая 44-го года перелет в Саваслейку. Там мы были до 7-го августа 44-го. Потом через Иваново 8-го августа в Шаталово. Это между Смоленском и Рославлем. И началась у меня фронтовая служба - 109-й Бомбардировочный Авиационный Рижский Краснознаменный Полк. Тогда он еще не был Рижским.
— Как Вас встретили в полку?
Приехали, выгрузились. Уже не помню, кто руководил нашим обустройством:
— Здесь располагайтесь. Вот мешки для набивания матрасов. Там сено возьмете. Белье получите у старшины, и прочее. Пойдете в столовую. На довольствие вас поставили.
 |
Воздушные стрелки-радисты 2 АЭ 109 БАРКП: снизу - Василий Акимов, Егоров, (?); |
— И сразу в летную столовую повели?
Сразу. После перелета поесть надо было. Столовая великолепная: официантки обслуживали, столики на 4 человека. Хлеб белый и черный был уже на столе. Официантка подходила и предлагала на выбор первое и второе, компот или чай…
— Как такое изобилие после школы воспринималось? И наличие девушек-официанток не смущало?
А почему оно должно было смущать? Девушки-оружейницы были. И в батальоне аэродромного обслуживания девушки были. Женщин военнослужащих было много.
Изобилие на столе? Но нормы питания разные — у летного состава, у технического персонала, у БАО. И в разных местах питание разное.
У нас в Саваслейке такой случай был. Мы питались по талонам, и стрелок с голодухи воровал талоны. Его поймали и избили. После этого он подал заявление и ушел из части... Все были одного возраста. Как это называется? Батьковщина, или дедовщина?.
Перебазировались на прифронтовой аэродром, там талончиков не было. И нормальное питание было.
— Обмундирование получили, когда в полк пришли или ранее?
Мы прилетели буквально в гимнастерках, и шинель еще. А в полку нам дали полевые сумки, хлопчатобумажные комбинезоны, унты, летную одежду - летные меховые комбинезоны. Еще простые и шерстяные носки, унтята, унты с галошами. Комбинезон с воротником. Перчатки шерстяные и меховые. Что еще было? Подшлемник. Шлемофон. А когда в полет — еще парашют тащили.
— Парашют одевали, или он в кабине лежал?…
Каждый приспосабливался по-своему. Стрелок лежал, и парашют на нем… А я всегда с парашютом стоял, никогда не снимал – дополнительный вес на спину и ноги. Хотя если бы нас сбили выбраться из машины тоже не просто…
— Парашют у Вас был один и тот же? Или меняли?
Один и тот же. Мы сами его перекладывали. По-моему раз в месяц, или в три месяца.
— А личное оружие какое получили?
Оружия у нас много было. Личный — ТТ. Затем, винтовка, карабин или автомат при несении караульной службы. Мы охраняли стоянку, дежурили у штаба, у знамени полка. Несли караульную службу те, у кого не было полетов. Иногда нас поднимали по тревоге, где-то высадился парашютист, или прочее. Прочесывали местность… Служба есть служба, никуда не денешься.
— Казармы были или землянки?
Где как. В Саваслейке были землянки. Нары двухэтажные, под нарами вода. Настелены доски, чтобы по воде не ходить. Комаров было несчетное количество. В Шаталово был сарай и старый клуб — деревянное здание. Выход прямо на улицу, без кубрика. И шоссейная дорога рядом.
— А жили отдельно от офицеров и от технического состава?
Чаще отдельно. В Лунно жили в одном здании, но были отдельные комнаты. У нас была комната с двухэтажными нарами, а у офицеров были отдельные койки у каждого.
— Летали с одним экипажем?
С разными. Бумажка у меня есть, там записаны экипажи, с которыми летал. Экипаж Толстоброва - выполнили успешно. Экипаж Смирнова — возврат по метеоусловиям. Экипаж Смирнова — успешный вылет...
А вот дальше идут записи со своим экипажем.
Сейчас я вам свой экипаж покажу. Летчик Иван Коваленко. Штурман Батеев Михаил, отчество не помню. А стрелок Кармазин Иван.. Из Ашхабада. Отчество вылетело из головы.
 |
|
Командир Коваленко Иван Павлович, стрелок Кармазин Иван, Штурман Батеев Михаил, Егоров Ким Леонидович |
— Уточнение состава экипажа: летчик — Коваленко Иван Павлович. 21-го года рождения. Штурман Батеев Михаил Тимофеевич, 23-го года рождения. И Егоров Ким Леонидович, стрелок-радист, 1923-й года…
23-й год — это ошибка писаря. Я ничего не приписывал.
(Стрелок Кармазин Иван Васильевич см. публикацию http://www.privpravda.info/boevye-vylety-strelka-karmazina/ ). В том же полку служила Раиса Дмитриевна Демина. См. http://svecha43.ru/zemljaki/mama-ne-plach-ya-vernulas.html )
С 22 декабря 44-го года полеты на порт Либава, Кенигсберг, Данциг. Потом опять Либава, Данциг и окрестности Данцига.
Первый вылет со своим экипажем помню. Полет на Либаву. Мощный зенитный огонь… Штурман сбросил бомбы, а пилот, у него это первый самостоятельный вылет был, плавно уходит от цели. А надо было с резким снижением. Я помню, как штурман кричал летчику:
— Резче! Резче уходи!
— А где самый сильный зенитный огонь был?
Запомнился порт Хель. Узкая коса. Мы спокойно зашли на цель. И вдруг перед носом такой фейерверк! Вы не представляете. Пилот не выдержал, отвернул в сторону и спрашивает:
— Ребята, может в воду бомбы сбросим?
Штурман и я говорим:
— Надо на цель идти!
Развернулись и зашли. Мы тогда привезли дыры и на корпусе, и на плоскостях. Если посмотреть представление на награду летчика, то там вылет числится успешным, а у меня - нет.
 |
|
Командир экипажа – Коваленко |
— За время вашего участия в боевых действиях большие потери в полку были?
Наше пополнение было пять экипажей — 20 человек. Когда кончилась война, осталось десять. То есть за девять месяцев половина…
— Какая основная причина потерь: зенитки, истребители?
Не всегда было известно. В полку три самолета погибли на своем аэродроме. Возвращались ночью с задания. На кругу идут на посадку. Прожектор включен и АНО — «АвиаНавигационные Огни».
Первый со снижением на посадку. По нему очередь — ррраз! И он в землю! Второй заходит. Ррраз! Третий — ррраз! Суматоха, кричат все. Три экипажа! Стрелять зениткам некуда.
Когда возвращались с задания, немецкий истребитель пристроился…
— И часто немецкие истребители такую охоту устраивали?
На наш аэродром - несколько раз.
И в полете было такое. Мы возвращались, истребители за нами долго гнались. Вылетаем из облаков — истребитель! Уходим в облака — обледенение! Истребители отстали, только когда мы на свою территорию пришли…
— На каких высотах ходили?
Полторы тысячи — три тысячи. А на маршруте на три, на пять. Когда линию фронта проходили, забирались повыше, тогда кислородные маски использовали – по самочувствию. Старались не пользоваться ими – и легкие кислород жег, да и масло кругом – могло загореться…
— Встречались ли Вы с применением Приказа Сталина, принятого по инициативе Голованова, о том, что сбитые экипажи дальней авиации после возвращения из-за линии фронта не проверять в фильтрационных лагерях?
Были у нас люди, на которых этот приказ распространялся. Были и такие, кто возвращался, но больше не летал, но не по ограничению контрразведчиков, а по тяжелому ранению. Из нашей эскадрильи, мой приятель Ваня Гудков и его экипаж были сбиты над линией фронта. При этом Ваня сбил истребитель. У него была «Звездочка» за сбитый. Их особисты взяли, но долго разбираться не стали. Как узнали, что они из авиации дальнего действия, всех вернули в часть.
— Попробую сформулировать вопрос, Было ли обязанностью Сталина думать на тему вернувшихся из плена. Говорят, Голованов пошел и вот ему пошли навстречу, потому что это был Голованов. Я много лет думаю, что Сталин ли должен был решать такие мелкие вопросы?
Кто такой был Сталин? Глава государства? Извините! Глава партии? Извините! Верховный главнокомандующий!
А мы говорим о войне! И он — Верховный главнокомандующий!
И Голованов подчинялся непосредственно Верховному главнокомандующему! Потому что авиация дальнего действия была в его прямом подчинении!
А Голованов к нему обращался почему? Потому что авиация дальнего действия — особые кадры. Они на особом учете были! Отбор производился.
— Какие отношения у Вас складывались с особистами?
Не знаю. У нас их вроде не было.
— А происшествия, нарушения какие-то были?
Нарушения были. И у меня было нарушение. Дневальным был, в помещении жарко, я и заснул минут на двадцать. А один из штурманов, решил выслужиться: взял у меня из кобуры пистолет. Я проснулся — нет пистолета. Доложил командиру своего экипажа, что кто-то из своих, пока я заснул на посту пистолет взял… Выяснили, что это был штурман с другого экипажа. С ним ребята поговорили. Но он все-таки доложил командиру эскадрильи Герою Советского Союза майору Брысеву… Пообещал на губу посадить, но тут вылет объявили, и все забылось.
— Вы с членами экипажа общались пневмопочтой?
Пневмопочта была. И самолетно-переговорное устройство - СПУ было. В СПУ слышимость отличная. И переключаешь на летчика, на штурмана, стрелка, либо на всех сразу.
— А с другими самолетами голосовая связь была?
Между самолетами вообще не переговаривались. С ними только через землю. Это в начале войны летали группами, может у них были переговоры, я не знаю, как это было. Мы летали в основном ночью, и каждый самолет самостоятельно. Каждый заходит на цель по-своему. Каждый бомбится в свое время. Отбомбившись должен послать сообщение: «Отбомбился время такое-то, курс такой-то, высота такая-то, погода в районе цели…». Мы передавали это кодом. А когда летали к цели, мы работали только на прием.
— Вы могли давать указания летчику что ему делать, например, в случае когда к вам в хвост заходит немец?
Ну, а как же? Летим по маршруту, что-то мне показалось, я говорю:
— Вань, поверни маленько вправо? Чего-то я не могу из-за хвоста разглядеть.
Или стрелку, тоже Иван, говорю:
— Иван не видишь ли...?
У нас постоянная связь была.
— Рабочее место стрелка-радиста удобное было?
Кабина свободная, но я уставал. Все время в колпаке. Была люлька — лямка для сидения, но на ней сидеть было неудобно. Радиостанция за спиной. Впереди пульт с тумблерами и с ключом, для работы радиостанции. А слева пульт, там СПУ с переключателем, и для включения всяких устройств. Баллон с кислородом там тоже был.
— Бортовым вооружением для стрельбы по земле пользовались?
Что-то не помню такого. Может стрелок пользовался. Понимаете в чем дело? Летали ночью, скрытно. Если обнаружишь себя, тебя могут сбить. Поэтому старались себя не обнаруживать. Бомбы сбросили и скорее тикать!
— А по прожекторам?
По прожекторам бросали бомбы. Так называемые РРАБы - ротативно-рассеивающие авиационные бомбы, они были против зенитной артиллерии.
А против радиолокаторов ПВО у нас появились, наверно, месяца за два до конца войны, ленты бумажные, с фольгой с одной стороны. Стрелок бросал их в люк. Пачку, бросал, а она от потоков воздуха разлеталась.
— Это в районе цели?
Да. Либо при прохождении линии фронта.
— Как назначались вылеты? Как вы узнавали, что вы летите?
В дальней авиации не так: команда «По самолетам!», ракета и летят. Нет. Мы узнали заранее. У нас длительная подготовка была. Назначается вылет, перечисляются экипажи, дается команда:
— На КП явиться в обмундировании в такое-то время!
Собираемся. Когда на КП приходили, разбирались по экипажам, выяснялось здоровье экипажей, состояние самолетов. Те, кто полетит, получали необходимые сведения. Летчикам информацию много… Радисты записывали, то, что говорил начальник связи полка. Мы получали информацию о порядке радиообмена, каким кодом пользоваться, какой сигнал «свой—чужой», основные частоты, дополнительные, дополнительные сведения к работе.
Когда всю информацию получим — ждем команду на вылет. Было какое-то помещение. Кто-то пел - у нас были люди, которые пели хорошо. Кто-то обсуждал свои проблемы...
— А в чьем ведении были радиокомпасы?
Штурмана. Радиополукомпас.
— Запас патронов к пулемету брали с собой?
Запас не брали. Пулемет «УБТ» - Универсальный Березина Турельный. Ленты набивали и в ящик. Вот сколько в ящик войдет полностью, вот всё что есть.
— Ленты оружейницы набивали?
Как правило мы сами набивали. Вот когда частые вылеты были, тогда оружейницы набивали, а в основном делали сами.
У меня был такой случай. Самолет на взлет пошел, а колпак ррраз! и открылся! В чем дело? Колпак запирается красной ручкой: зацепляешь и прижимаешь. Я вошел, смотрю: красная ручка вроде на месте. А что оказалось? Тот, кто тут работал, за крючок-то не зацепил. Мне взыскание! За то, что я не проверил. Вывод: когда кто-то за тебя делает — могут возникнуть проблемы. Поэтому мы патроны набивали сами. Оружейники пулеметы чистили. Но, вылеты ведь не каждый день. И если погода плохая, то на аэродроме либо за самолетом ухаживаешь, либо свой пулемет чистишь, разбираешь-собираешь, лишний раз его получше узнаешь.
— В вашем полку экипаж к подвеске бомб и к другим работам по подготовке самолетов привлекался?
Нет, у нас подвеска бомб, загрузка баллонов – это все батальон аэродромного обслуживания. А с моторами возятся техники-мотористы. Когда у нас перерыв, то иногда и нас привлекали. К примеру, самолеты пришли с завода в белой окраской, а она на 30 или 40 км в час скорость снижет. Мы смыли ее каустической содой.
— Окраска самолетов снизу голубая или черная?
Снизу голубой, и две звезды…
— Еще звезда на фюзеляже, или на киле? И где номер самолета?
А по-разному. В основном на киле.
— Номер присваивался в полку? Или самолет приходил уже с номером?
Вот это я не помню. В полку у машин были номера. Приказ на вылет звучал так: экипаж такой-то, на машине такой-то.
— Как ИЛ-4 держал повреждения?
Ответить не просто. Повреждение повреждению рознь. В полку был такой случай. Обстреляли один самолет. Заклинило руль поворота и руль глубины. Радист и стрелок ранены, и пилот, спасая их, привел самолет и посадил. А потом проводил занятия, как он это сделал, пользуясь моторами, элеронами…
А если машина сбита, как узнать какие были повреждения?
Если баки пробиты, более-менее держал. И если масло текло, дотягивали. Дальше: на одном моторе — великолепно тянул, но без набора.
У нас все время учебные полеты были, непрерывно. Приходят новые пилоты, или после перерыва какого-то, после болезни, либо долго не было полетов. И просмотр устраивается — не утратил ли летчик квалификацию. На новой машине, на которой не летал, значит с машиной освоиться нужно.
К примеру, когда мы стояли в Дубно, в Белоруссии на берегу Немана, у нас были учебные полеты.
Учебный полет без радиста не обходился. Как полет проходил? Взлет, по кругу, посадка. Взлет, по кругу, посадка. Потому что самое сложное — это взлет и посадка.
— А что во время этих полетов делал стрелок?
А не было стрелка. А у стрелка-радиста работа была. Он поддерживал связь, экипаж между собой связь держал, а обслуживал это радист. Во-вторых, с землей связь должна быть, с аэродромом. Когда мы приходили в зону аэродрома, мы переключались на аэродромную станцию и пилота подключали, и он разговор держал, либо мы с ним связь держали. Работа постоянная. Радист - это глаза и уши самолета. И кроме того — охрана, у него круговой обзор, ни один член экипажа не имеет такого обзора как радист.
Однажды в учебном полете приключилось следующее. Взлетели. Поворот, второй поворот. И вдруг, мотор зачихал и перестал. Инструктор говорит:
— Ну, вот мотор барахлит, потренируемся в полете на одном моторе.
Летим на одном моторе, он говорит:
— Мотор перегревается. Уменьши шаг винта.
На меньшей скорости пошли. Третий поворот сделали, четвертый поворот сделали. И тут мотор вообще встал. Заглох, тяги нет, Мы мандражировать стали. Планируем. До аэродрома не дотянули... Перед аэродромом было картофельное поле. И летчик с инструктором посадили на него. Самолет не скапотировал.
— А тренировки по радиосвязи проходили?
Какие тренировки, когда мы постоянно работали?
— Существовали ли подробные инструкции для летчиков и штурманов, как какую цель бомбить?
Сейчас пытаются написать закон на все случаи жизни. В жизни так не бывает! Поэтому в каждом конкретном случае экипаж поступал по-своему. Экипаж самостоятельно летит. В полете обсуждает вопросы, исходя из обстановки принимаются решения. Но было указание, мы должны были, и это приказ, отбомбить конкретную цель. Если не смогли сбросить на цель, просто куда-то бросить мы не имели права. Мы летели обратно с этой бомбой, которую не сбросили, и на полигоне, уже на своей территории сбрасывали.
— Садиться на свой аэродром с бомбами допускалось?
Нет! Была болотина, на ней крест, вот туда с высоты 500-600 метров бомбы и сбрасывали.
— На самолете стоял фотоаппарат, чтобы подтвердить результаты?
Не на всех самолетах. На нашем — не было.
— Вопрос о втором фронте и вообще отношения к союзникам?
Над вторым фронтом смеялись - тянут, тянут.
Вы читали газеты того времени. Мы верили газетам! Недавно вдруг заговорили, что все врали. А говорили всё правильно! И сейчас это подтверждается!
Кстати, я был радистом. И я имел возможность слушать Геббельсовскую пропаганду.
— За это же наказывали?
А кто меня накажет? Кто узнает, что я слушаю? В воздухе, когда в полете переключаю летчика на аэродромную радиостанцию, а мой приемник при этом бездействует. Я его включаю. И кручу - хочу музыку слушаю, хочу что-то такое...
Сейчас музыкальную станцию называют «Маяк». Сейчас это радиостанция для развлечения, а тогда это был ориентир. В наше время, радиомаяк передавал музыку, а потом позывные морзянкой.
Когда немцы про нас говорили, было ясно, что у них представление о хорошем совершенно другое, чем у нас. И про нашу жизнь они мало что знали…
— Когда Вы были в Польше, как местное население относилось к вам?
На польской территории мы по одному, и без оружия не ходили. Кроме польских были и бандеровские банды. Однажды нам зарплату задержали — оказывается, они начфина нашего убили.
Какие еще впечатления о Польше. Наши ребята в выходной день ходили по магазинам. Там на первом этаже почти каждого дома – магазинчик. Они не гнались за большой прибылью, но даже и небольшая прибыль была в семью. Допустим, нам нужна была какая-то мелочь, спрашивали, а в ответ:
— Сейчас нет, но, если пан зайдет завтра, мы это достанем!
Завтра заходили — обещание было выполнено.
Рядом с нашим городком был завод-лесопилка, и мы наблюдали и удивлялись полякам — как только конец работы, гудок, ворота тут же открываются, и они толпой выходят. То есть они уже у ворот стояли. Мы этому удивлялись.
Мы работали по-другому. Я же вам говорил, когда мы были в Средней Азии, мы искали работу. Мы комсомольцы были, сознательные. Воспитание другое.
— Вот список потерь вашего полка, с октября 44-го. Может быть, сможете по поводу некоторых сказать что-нибудь?
Экипаж Белова. Белов Виктор Михайлович. Блинов Алексей Владимирович. Гудков Иван Сергеевич.
Они не погибли! Гудков жив. Вот он на фотографии.
Кстати, с Беловым я тоже летал. Тогда, когда мы сели с бомбы — «25-го апреля — возврат по метеоусловиям, с экипажем Белова».
— Экипаж Дорожкина: Лосецкий, Дорожкин, Зимин и еще…?
Это не из нашей эскадрильи.
— Миронов Николай Васильевич. Убит из ТТ. Ноябрь 44-го
Фамилию помню, а вот как убит...
У нас в полку был штрафник - пилот. Он по пьянке из пистолета убил кого-то. Может быть это про него… У них штурман Гаврилов был командиром экипажа.
— Как вы узнали, что война закончилась?
Последний боевой вылет нашего полка был в ночь на 1 мая 45-го года.
На Свинемюнде. Там была очень сильная оборона, это порт, оттуда эвакуировали войска. Мы не полетели — матчасть отказала. Буквально, со взлетной полосы мы вернулись на стоянку. А мой приятель Женя Гражданов полетел и не вернулся...
 |
|
Стрелок-радис
Евгений Гражданов |
А работа полка продолжалась. Боевых вылетов нет, но всё, как говорится, «наготовь». Учебные полеты продолжались. И вот 8-го числа, мне везло, со мной любили летать летчики, учебный полет, а учебные полеты у нас в темное время суток, в Польшу, Бяла-Подляска. Полеты в зону, по кругу, летали. Летчики менялись. Летим. Стрельба! Трассеры идут. Идет сплошная стрельба, я не понимаю в чем дело.
У нас ходили слухи, что бандеровские банды всюду. Поляков мы боялись…
— Так все-таки поляков или бандеровцев?
Разницы между ними никакой не было. Есть такая пословица: «Где есть поляки, там евреям делать нечего». То есть у поляков, черты характера, из-за которых евреев не любят, еще более развиты. Но наряду с этим, Саша Матвейчук, там где-то на полячке женился…
И вот по поводу стрельбы я спрашиваю:
— Ребята, что это? Чего это сегодня поляки бесятся?
Когда на посадку заходили, по местному времени около двух часов ночи было. Связь, с аэродромной станцией на летчика переключил, ему с КП давали команды:
— Доверни, подтяни…
А я переключился на приемник и слушаю известия. Поймал известия и слышу, говорят, что подписан акт о капитуляции, и приказ девятое считать выходным днем, Днем Победы. Вот, так я узнал о дне победы.
Ну, естественно, всем сказал. К аэродрому подлетаем. У нас там тоже стрельба, из личного оружия стали стрелять.
А после полета пошли в столовую. Поели, по 100 грамм выпили и пошли спать. А утром, значит, пошли по магазинам.
- Пан, наливай! Победа! Что, не хочешь? Не рад победе? (смеются)
 |
Стрелки: (?), Кармазин из экипажа Коваленко, Каримов из экипажа Акимова |
— Какова была зарплата стрелка-радиста?
Мне трудно сказать… Потому что сначала, когда учились, деньги нам не нужны были. И когда мы на советской территории служили, тогда, сумма небольшая была, 8.50 платили.
А вот когда в Польше уже служили, там одну треть нам давали, а две трети на книжку клали. Тут я уже получал «должностные». Как стрелок-радист, были еще выплаты за вылеты. За вылет на Берлин я получал 600 рублей. Летчик и штурман получали больше, но сколько, я не помню.
— 600 рублей это была стандартная сумма за любой вылет?
Я не обращал внимания. На книжку зачисляли…
— Вы аттестат на родных не оформляли?
Я не оформлял, им не надо было. И отец и мать получали хорошо. Еще и мне могли прислать денежку. Так что я в деньгах не был заинтересован. А на что польские злоты, что мы получали, тратили? Сфотографируемся на память, для быта мелочевку купим: письменные принадлежности, бритвенные…
 |
 |
Бяла-Подляска |
— У Вас ведь наверняка было желание немцам отомстить?
Чувство мести, конечно, было. Как оно у нас проявлялось? На бомбах писали послания. Я помню, когда в Кенигсберг в первый раз слетали, у меня чувство такое мстительное было — вы бомбили Ленинград, теперь узнаете, что такое бомбежка, и я буду на вас бомбы сыпать. Было такое настроение у меня. Про других не знаю.
Про настрой народа скажу. У нас в полку, тем молодым ребятам, кто в конце войны пришел, боевые вылеты не давали. А они рвались в бой…
Была такая традиция: молодые пришли в часть, надо, так сказать, поставить. Ну, и эти пацаны пришли, и поставили. Немножко выпили, это для повоевавших немножко, а они «нализались». Мальчишку рвет, а он кричит:
— Мама, я фронтовик!
У него это от избытка чувств — наконец он на фронте! Такой настрой народа был! Не заставляли его в армию идти. Он рвался! Понимаете? Я таких эпизодов вам могу много привести. Это то, что я видел, то, что я знаю.
— А после 9-го мая чем вы занимались в полку?
Усиленно начали нас занимать физкультурой! Во время войны никакой физкультуры не было. Офицеры отделились от сержантов. Стали с сержантов требовать больше, изучали уставы, несли караульную службу, ухаживали за самолетами, обслуживали. Парашюты переукладывали, и оружие чистили…
 |  |
Бяла-Подляска | |
— Женский персонал из России или местный?
Из России вольнонаемные были. У нас не было полячек.
— Вроде бы сразу после войны прошла волна авиакатастроф. Бились немеряно. Погибло много, в том числе весьма заслуженных летчиков. Было такое у вас?
У нас не было. Слухи ходили. Но это были не официальные сообщения.
А когда мы перебазировались в Корею, а там условия другие, и до нас не слухи дошли, а официальные сообщения: группа штурмовиков врезалась в сопку! Погибли все, сразу. Высотомеры были по давлению. Выставлялись на аэродроме при взлете. Условия были не привычные. А если сопка по дороге? И наверно в мирное время, внимание слабее стало. Расслабились…
Когда перебазировались в Северную Корею-то, наш полк построили, знамя вынесли и… Полк расформировали!
Запомнилось мне то построение, потому что были местные части и наша. Дальневосточные части во время войны чем занимались? С одной стороны, они готовились к войне на Дальнем Востоке, а с другой стороны, готовили экипажи для войны с Германией — оттуда отбирали наиболее опытных, подготовленных в авиацию дальнего действия.
 |
Бяла-Подляска |
— Когда вы узнали, о перебазировании на Дальний Восток?
Мы сидели в Бяло-Подляске. Там был такой эпизод: Сталин и его команда возвращались из Берлина в Москву поездом. Примерно за три часа до прохода этого поезда нас выстроили вдоль железной дороги с двух сторон, метрах в 20-30. И мы охраняли, никого не пускали. (Потсдамская конференция закончилась 2 августа 1945 года)
И вот, собрали нас, и зачитали приказ, о том, что такого-то числа всё имущество сдать, и подготовиться к перебазированию
Команда какая-то осталась. А экипажи загружали в теплушки – «500-веселый» поезд. Я уже не помню нормативы, 10 лошадей или 20 лошадей. А нас было сорок человек. Двадцать человек с одной стороны и двадцать человек с другой. Десять внизу и десять вверху.
Родителям надо было сообщить, что я перемещаюсь, и я купил почтовых открыток, и время от времени на станциях бросал их с надписью «На станции такой-то встретил я Кима». (смеется)
Едем через всю страну. Едем и едем, едем и едем. Подъезжаем к Иркутску. А там служил мой товарищ по Самарканду. Он в училище учился. Подумаю, неплохо бы увидеться. Попросил командира. В ответ:
- Ну ладно, только не отстань.
Увольнительную мне выписали. Я пошел в училище, повстречались с ним. Потом приезжаю на вокзал, а эшелон ушел, где он — не знаю. На поезд! Какой-то скорый идет. Какие билеты? Денег нет. На подножку между вагонами и вдоль Байкала! С одной стороны скалы, с другой Байкал. И только когда в Улан-Уде приехали, увидел своих, они как раз мылись. Я черный весь, грязный! И меня сразу под воду… (смеется). Вот так вот!
— А как кормили в пути?
Кормили регулярно. На стоянках. На них проверяли вагоны, меняли паровозную бригаду… Стерлась из памяти эта поездка. Ехали, наблюдали природу…
Доехали мы до станции Краскино около озера Хасан. Там нас высадили, и мы в палатках жили на берегу озера.
А дальше нас на машинах перевезли на корейскую территорию и снова по железной дороге. И наконец, мы впервые увидели корейцев.
Утречком на станции, построение. Перед строем ходит человек, что-то говорит, они внимательно слушают, потом команда и все расходятся по местам. Дисциплина, порядок…
Красиво. Море. С другой стороны сопки. Растения типичные для японских картин, такие ярусные.
Не помню, как мы разгружались и как нас перевезли на аэродром. На аэродроме мы и обосновались…
— А название аэродрома не помните?
Ханка-2. Там мы оказались 16-го июля 46-го года.
На границе аэродрома стояли японские самолеты. Самолеты эти заливались не бензином, а спиртом метиловым. Из-за этого кое-кто из наших отравился на смерть.
Самолеты были двухмоторные легкие бомбардировщики. Их передавали корейцам. И когда первый корейский летчик совершил самостоятельный полет и сел, все корейцы на аэродроме бросились его качать.
А я там не летал.
 |
|
Елфимов Анатолий (Корея) |
— А наша техника какая была?
«Ил – четвертые».
Там, по-моему, три полка было: 303-й, 444-й и еще какой-то. Почему запомнил? Нас построили, сказали, что полк расформируется, и кто в какой экипаж, в какой полк. Командиры наши, кто принимал участие в боях, пошли на повышение. Но кое-кто увольнялся.
Меня распределили в 303-й полк дальнего действия.
Мы не летали, и начальство загружало сержантский состав всякими работами. И вот послали меня однажды на бомбосклад. Очищать от сухой травы, чтобы не было пожара. Это было в начале августа. Жарко.
Поработал я, и к вечеру чувствую, не выдерживаю физических нагрузок, у меня, это и раньше бывало. И перед вечерним построением, подошел к командиру звена, из нашего полка, и говорю:
— Разрешите мне не выходить на построение. Плохо себя чувствую.
Он вроде того: «Ничего, потерпишь». Мне так обидно стало. На следующий день у меня температура! В санчасть пошел. А врач хороший был — все время больных искал. С помощью корейцев, которые понимали русский язык, освоил японскую рентген-аппаратуру. Меня послушали — порок сердца, и — запрет на работу. 20 дней меня продержали, полечили, и перевели в управленческий аппарат 55-й авиационной дивизии, на должность заведующего складом топографических карт. Выдавал штурманам необходимые карты.
А там я был до 24 декабря 46-го года.
— И вас уволили в запас?
Нет. Я оттуда послал папе жалостное письмо: «Милый папочка, возьми меня отсюдова! Посмотри на карту Советского Союза, где эта Корея, и где Ленинград. Хоть от дела не бегаю, но и дела не делаю, а годы идут».
Отец, недолго думая, пошел на прием к министру авиации Новикову. И тот перевел меня в Ленинградский военный округ на должность радиотелеграфиста в 996-й, по-моему, зенитно-артиллерийский полк. Воинская часть эта располагалась напротив Измайловской церкви, на Измайловском проспекте. Пришел туда, обратился к командиру. А он:
— Да на черта ты мне нужен?!
Я говорю:
— Не знаю, прислали, если не нужен, домой пойду? У меня телефон есть — понадоблюсь — позвоните!..
И я жил дома. И так я прокантовался до середины февраля 47-го. К какому-то параду готовились. И меня высвистали, потому что для парада народ нужен. С утра до вечера денёк я помаршировал. А к вечеру у меня температура! Я на следующее утро в гарнизонную поликлинику. Там меня в госпиталь, а в госпитале пообследовали, и со второй группой инвалидности уволили из армии. Белый билет с переосвидетельствованием через год. Дали инвалидность, связанную с пребыванием на фронте.
| Интервью: | О. Корытов, К. Чиркин |
| Лит. обработка: | И. Жидов |
