Калиниченко Андрей Филиппович

Родился я на Украине под Харьковом. В 1940 году окончил десятилетку и, как и многие в то время, пошел в военкомат, чтобы меня послали в военное училище - я хотел в танковое - но попал в Ейское авиационное. Вот так я стал летчиком. Училище мне очень понравилось: помещения в училище хорошие, на стенах картины висели, кормили вкусно и обильно, одевали, строгое расписание занятий, командиры замечательные...

Начались занятия с курса молодого красноармейца, потом теория полетов. В 1941 году начались сами полеты на самом простом самолетике У-2. Только закончили программу, и началась война. Я этот день помню как вчера. Мы находились в лагерях в районе Ейска. Жили в палатках. Погода стояла теплая. Перед началом полетов нас собрали, и мы услышали выступление Молотова. Война! Настроение испортилось. Кто загрустил, кто испугался. Угнетало непонимание происходящего. Почему? Ведь нам говорили, что войны с немцами не будет - заключен мирный договор. Мы радовались, что нам удастся окончить училище, пойти в часть, стать хорошими летчиками. Пока же мы еще ничего не умеем, курсанты, что с нами будет дальше? такое состояние длилось недолго - жизнь продолжалась, мы затянули пояса, и стали учиться дальше. Через месяц или полтора пришел приказ эвакуироваться на восток. Посадили нас в эшелоны и поехали. Блуждали мы долго - видимо не знали, куда нас приткнуть. Часть эшелонов пошла в Среднюю Азию, а нас на Волгу в район Куйбышева, Безенчук. Высадили на чистое поле. До зимы обустраивались - строили землянки для личного состава, классы, столовую. Очень плохо было с питанием. Жили практически на подножном корму, ходили по деревням побирались: то найдем поле с картошкой, выкопаем, наварим, то осенью арбузов с поля утащим. К весне из курса в 120 человек отобрали двенадцать курсантов для ускоренного обучения и отправки на фронт. Я попал во вторую или третью такую группу. Нас кормили лучше остальных в отдельной комнате. Тут уже жить стало немножко легче.
Помню, нам всем выдали винтовки, длинные такие, со штыком и патронташи. Перед полетом надо было поставить винтовку в пирамиду, а потом забрать. Вечером, когда заканчивались полеты, нас заставляли ходить в караул, охранять аэродром, амолетные стоянки. Нам говорили: "Выберите себе такое место, чтобы вас не видели, а вы видели бы все". Ну, выберешь такое место, да и заснешь.

На СБ начали летать только в 1942 году. За лето прошли программу, но поскольку на фронте их почти не осталось, стали переучиваться на Пе-2. А тут зима. Пробовали поставить Пе-2 на лыжи, но самолет тяжелый, курсанты сажают его с "козлами", ничего из этого не получилось. Так что зимой не летали.

Обучение шло на спарке или как мы ее называли "двуштурвалке". Кабина была нескольку длиннее, чем на боевом самолете. Курсант занимал место летчика, а инструктор садился сзади. Обязательно летал стрелок, потому что он держал связь с землей. Надо сказать, что машина очень сложная, особенно на посадке. На СБ мы садились так: полностью уберешь газ с моторов, самолет хорошо планирует, скорость маленькая, легко садится. А на этой машине, мы садились, "на газу". Потому что если газ уберешь, она почти падает - тяжелая, площадь крыльев маленькая. Заходили издалека и потихоньку на газу шли. Так сейчас все гражданские самолеты садятся. Вот подходишь к земле, если скорость не погашена, самолет коснется земли, чуть-чуть подскочит, инстинктивно летчик отдает штурвал и тогда самолет начинает прыгать. А если штурвал не отдавать, то она сама останавливается. Надо сказать, что не все справлялись, многих курсантов отчисляли. А бывало, сломает летчик пару раз машину, начинает ее бояться и сам просит его отчислить, поскольку летать на ней не может. Лично мне сначала не удавалось сажать ее ровно, без "козла", а потом постепенно, постепенно освоил. Когда полетаешь, уже не глазами видишь землю, а нутром, задницей чувствуешь высоту на посадке. Хотя некоторые летали и воевали, а посадку так и не могли освоить - так и козлили. Все зависит от природных данных человека.

"Три мушкетера" Харитон Сахиев, Александр Аносов и Андрей Калиниченко сентябрь 1943 год

Конечно бились: Не много, но раз в два-три месяца инциденты случались. У Саши Аносова при заходе на посадку после третьего разворота отказал мотор. Он пытался попасть на аэродром и не смог. Самолет снижался вдоль главной улицы деревни Приполовенка. Туда он и решил сесть. На пробеге самолет развернуло, и он врезался в дом. Все остались живы, по-моему никто даже не пострадал. Обычно после аварии летчик становится боязливым, у него начинается мандраж: чуть в полете измелился звук моторов или новое дребезжание появилось, он уже боится, а у Саши этого не было. Он не испугался, продолжал учиться, окончил курс и попал вместе со мной на фронт в 73 Гвардейский бомбардировочный полк. Все нас звали четыре мушкетера. Аносов, Николаеня, Калиниченко и Сахиев. Николаеня погиб, а мы так и летали всю войну, до самого конца. У каждого был значок, разработали свой кодекс чести, включавший взаимовыручку в бою, совместное принятие решений о знакомстве с девушками и насчет выпивки. Когда куда кому можно уйти всегда решали сообща. Мы же дети были...

Я немного забежал вперед. Возвращаясь к училищу. Самое сложное - это взлет, полет по кругу и посадка. Когда эти элементы освоили, составляется звено и дают примерно часовой полет по маршруту. Два или три полета мы выполнили на бомбометание, но, честно говоря, я ничего не понял. К маю 1943 года на "пешке" я налетал часов двадцать, а общий налет приближался к ста часам. Выпустили нас в звании "младший лейтенант". Экипажи формировались там же в Безенчуке. Составление экипажа это очень важный момент, потому что без совместных усилий трех человек хорошо выполнить задание и остаться живым не возможно. Нужна слетанность, а для этого экипаж должен друг друга уважать, любить и стараться помогать. Группу выпускников отправляли в специальное здание, туда же приехали штурмана и стрелки-радисты. Нам дали чуть меньше недели самостоятельно подобрать себе экипаж. Познакомились, пообщались. В итоге в моем экипаже оказались Толя Виноградов и Борис Шацкий.

Сформированным экипажам дали несколько полетов по маршруту, на пикирование. Но я тебе скажу, подготовлены мы в училище были очень слабо. Три или пять полетов с экипажем по маршруту, один раз на пикирование - слетанности никакой. А если со штурманом слетанности не будет, то бомбометание будет неточное. Ведь он делает все расчеты, дает команду на ввод в пикирование...

На Балтику было направлено шесть экипажей, остальные уехали на Черное море. Добирались на перекладных. Документы на экипаж были у меня, как командира. Несколько раз попадали под бомбежку. В каком-то городе нас застал налет немецкой авиации. Паника. Мы со штурманом рванули в одно бомбоубежище, а стрелок в другое. Когда закончился налет, мы вернулись на вокзал, а Бориса нет. Ждали, ждали, поезд уже уходит. Мы уехали, решив, что он нас догонит. В полк экипажи приехали в полном составе, а мой без стрелка. Так он и не появился. Может дезертировал, а скорее всего его задержали без документов и в пехоту, а там он и сгинул. До сих пор его помню: сержант Борис Шацкий. Он был опытный, уже повоевавший, награжденный орденом Красной Звезды.

Толя Виноградов, мой штурман, оказался болен малярией, но продолжал летать. Бывало, перед вылетом, мы сидим около самолета, ждем ракеты, а его затрясло. Мы с механиком его положим, накроем самолетными чехлами. Он немножко полежит, придет в себя, садимся в самолет и летим. Но если приступ сильный, то я летал с другим штурманом. Так мы воевали восемь месяцев, а потом я заболел плевритом и оказался в госпитале. Больше месяца не летал, и за это время Толя погиб. Их подбили над финской территорией. Самолет загорелся и упал. Мне дали другого штурмана, Михаила Герасимовича Губанова. По паспорту он Максим, но он не любил это имя, и все звали его Миша. До меня он год провоевал с другим летчиком, но того послали на учебу, а его перевели в мой экипаж. С ним мы летали больше полугода. В марте 1945 года ему присвоили звание Героя Советского Союза, по совокупности полетов.

Возвращаясь в 1943 год, когда мы прибыли на фронт, командир эскадрильи Герой Советского Союза Раков Василий Иванович, получивший это звание еще на Финской, проверил у нас технику пилотирования. Надо сказать, что мы, салаги, плохо летали. Поэтому нас перевели на тыловой аэродром Богословы, где дали дней десять на отработку слетанности, бомбометания, изучение района боевых действий. Только после этого нас ввели в боевой состав полка.

Первые боевые вылеты мы совершали по артиллерийским батареям противника. Располагались они недалеко и были прикрыты не так сильно, как мосты или порты. Нам давали возможность втянуться в боевую работу. Первый вылет я сделал в конце июня 1943 года. Вылетали эскадрильей. Взлетели, построились, набрали высоту, и через двенадцать минут - мы над целью. Присматриваюсь к земле. Где же там батарея?! Ничего не вижу, хотя перед вылетом изучал и карты и фотоснимки: За эти годы местность где стояли немецкие батареи превратилась в лунный ландшафт - одни воронки. Перестроились в цепочку (пикировать звеньями и эскадрильей мы начали позже). Поскольку я шел ведомым, я решил, что сделаю так же, как будет делать ведущий. Выпустил тормозные решетки. Чуть-чуть запоздал с вводом машины в пикирование и угол получился почти восемьдесят градусов. Батарею я так и не увидел - видел только разрывы бомб впереди идущего самолета. В центр этих разрывов положил и свои. Машину вывел на тысячу метров ниже положенной высоты. Еле догнал группу.

На аэродроме меня поздравили, как было положено, с первым боевым вылетом, но скомкан он был донельзя. Помню, лег спать и все думал: "Что же такое?! Почему я ничего не видел?!" Спрашиваю своего друга: "А ты что-нибудь видел?" - "Ничего я не видел. Смотрю, командир пикирует, а за ним. Смотрю, у него бомбы отделились - я тоже кнопку нажал".

Почти весь 1943 год мы работали по наземным целям - батареям, мостам, скоплениям войск, поддерживали сухопутные войска в Синявинской операции. Только когда не было важных наземных целей, нас посылали в море бомбить корабли.

Запомнился вылет на нарвский железнодорожный мост. Полк получил это несрочное, но ответственное задание. Нам дали несколько дней на подготовку. Разработали план вылета. Сделали несколько тренировочных полетов на полигон. Отработали строй, заход на цель, отход от цели. В таких вылетах обязательно давали надежное истребительное прикрытие. Потому, что если вокруг тебя снуют немецкие истребители - у экипажа мандраж, самолеты маневрируют, ты не столько прицеливаешься, сколько думаешь как бы сбросить и ноги унести. А тут спокойно зашли на цель и так хорошо попали, что 21 день по нему не ходили поезда.

- Кто командовал эскадрильей?

- Сначала Василий Иванович Раков. Авторитетнейший командир. После финской он прошел ускоренный курс Академии в Ленинграде, и был назначен комбригом на Черное море. В 1941 году он был направлен в Среднюю Азию в город Танча, где командовал учебным полком. Его обвинили в гибели трех "пешек", которые вылетели по маршруту, попали в снегопад, врезались в землю и погибли. Его разжаловали до майора за то, что он выпустил в непогоду неопытных летчиков, и прислали в полк командиром эскадрильи. В полку он вырос до полковника, получил вторую звезду героя. У него было чему поучиться и как у командира и как у человека. После войны он стал доктором наук, генерал-майором.

- Машины каких заводов были в полку?

- Пе-2 делали в Иркутске и Казани. Иркутские были лучше, легче в управлении, хорошо слушались рулей. Но выбирать не приходилось - какую дадут, на той и полетишь. Поначалу мне дали очень плохую машину. Летавший на ней пилот, произвел вынужденную посадку с убранными шасси, помял ее. После восстановления она стала тяжелая, да и моторы на ней стояли уже изношенные. Я недолго на ней полетал, и мне дали новую.

- Сколько вылетов прошло, прежде чем вы начали "видеть землю", поняли, что овладели самолетом?

- По количеству трудно сказать. Сначала один вылет сделаешь, а потом пять дней нет погоды. Сидишь. Навык неустойчивый, он уходит. Перед Синявинской операцией я уже вылетов пять-семь сделал, а сказать, что многому научился нельзя. А когда началась эта операция, мы постоянно летали. Тут я уже освоился. У нас так считалось: если на первом вылете не сбили, жди третьего, на нем могут скосить. Если на третьем ты цел - седьмой вылет. Если и тут остался жив - пролетаешь всю войну. Это шутка, конечно. Полк переформировывался каждые полгода. Так что через шесть месяцев я уже считался ветераном.

- Какой ваш основной противник? Истребители или зенитки?

- В основном истребители нас сбивали. За всю войну в один или два случая потерь от зенитного огня. В ноябре 1943-го мы вылетели четверкой на подавление огня осадной артиллерии. Вел нас Юра Косенко, мой командир звена, слева шел я, Харитон Сахиев справа, а за ним Сережа Николаеня. Зенитки начали бить когда мы были на боевом курсе, вот-вот должны войти в пикирование. Смотрю, Харитон и Сережа чуть-чуть отстали, потому что разрывы снарядов между самолетами. Прямо перед вводом в пикирование снаряд попал в самолет Сергея. У него отлетело хвостовое оперение, и он вошел в пике и уже не вышел - так и врезался в землю.

Но от зениток нельзя уклониться только на боевом курсе, а так можно и маневрировать и высоту менять. А вот если истребители нападут, тут приходится тяжело: хоть виляй, хоть не виляй - он же рядом висит. Тут главное плотнее встать, чтобы несколько пулеметов отражали атаку. И конечно маневр. Вот где слетанность важна! Я смотрю вперед, а штурман и стрелок смотрят назад. Если истребитель заходят, они меня предупреждают: "Командир, заходят слева". Истребитель носом рыскает, прицеливается и вот замер - значит сейчас откроет огонь. Вот тут они кричат: "Маневр!" - Только одно слово, а я уже сам знаю, что делать. Надо нырять под него! Если слева - влево, снизу - вниз. Бросил машину, две три секунды и снова в строй!

Этой премудрости нас учили командиры - комэск Раков и командир звена Юра Косенко. Юра погиб при налете на Котку. Он полетел с новым штурманом, не слетанные были: На них напали истребители, и они упали в воду...

В конце войны, особенно весной 1945 года, немецкие истребители почти не нападали. Редко, когда пара появится.

- Какой истребитель наиболее опасен - "мессер" или "фоккер"?

- "Фоккер", конечно, представлял большую опасность, поскольку был лучше вооружен и мог атаковать с большей дистанции.

- На каком аэродроме вы базировались?

- Аэродром назывался "Гражданка". Он находился в районе железнодорожной станции Комсомольская. Между современными улицами Вавиловых и Карпинского. Прямо рядом с Пискаревским кладбищем. От станции Ручей мы заходили на посадку. У немцев висели аэростаты с которых они корректировали огонь, и когда взлетали и садились самолеты, то аэродром обстреливался из орудий. Взлет и заход на посадку осуществлялся через узкие "ворота" - коридор в ПВО города предназначенный для пролета своих самолетов. Один наш экипаж погиб от огня собственных зениток. Возвращаясь с задания он отстал от группы, и чтобы догнать ее решил срезать, не попал в выходные ворота, и по нему открыли огонь. Самолет упал в районе Кронштадта. Стрелок-радист спасся, выпрыгнув с парашютом, а летчик и штурман погибли.

- Где жили?

- В общежитии по адресу Большая Спасская 56. Это был деревянный двухэтажный домик. Утром нам подавали автобус и везли в столовую. Позавтракали - и на аэродром. А если стояли белые ночи, то мы без завтрака ехали прямо на аэродром, а из столовой в семь часов утра нам привозили завтрак на машине. Самолеты стояли в рефугах - высоких строениях из бревен и земли, защищавших их от обстрелов и бомбежек. Бывало, сидим в готовности в кабине, смотрим - по линейке эскадрильи едет машина. О! Везут завтрак! Официантка Анечка подставляет лесенку к кабине, несет котлетки или что-нибудь. Мы прямо в кабине кушаем, а она едет к следующему самолету.

Надо сказать, что я попал в полк когда блокада была уже частично снята и нас, летчиков, кормили хорошо. А вот техники и механики вели полуголодное существование. У нас механиком звена был пожилой ленинградец Виктор Михайлович. Он сам недоедал, но все-таки помогал семье. Тем не менее, в 1943 году у него от голода умер сын. Так что кормежка была дифференцирована, кому-то давали, кому-то не хватало.

Стрелки-радисты питались отдельно, вместе с техсоставом, хотя паек у них был летный. Только изредка, когда отмечали, например, сотый вылет экипажа, разрешали в офицерской столовой сесть всем вместе.

- Вы пользовались направленными вперед пулеметами?

- Да. На пикировании, если впереди нет наших самолетов, я открывал огонь. Когда мы участвовали в окончательном снятии блокады Ленинграда, в январе 1944 года, то летали в непогоду при высоте облачности до 400 метров, наносили удары по колоннам отступающих немцев. Если она зенитками не прикрыта, то я сначала как штурмовик пройдусь из трех пулеметов (мои два и стрелка радиста), потом бомбы сброшу и домой. А вот по самолетам стрелять не приходилось.

- Сколько бомб брали?

- Если мы бомбим с пикирования, то использовали только внешнюю подвеску. Брали две бомбы по 250 килограмм и две сотки. А если погоды нет и бомбим с горизонтального полета, то использовали внутреннюю подвеску. Туда только сотки влезали, а сколько я уже не помню. Точно могу сказать, что 1000 килограмм не брали.

- Кабина летчика была удобная?

- Очень удобная. Особенно для летчика. У нас и бронеспинка и наголовник бронированный, а вот штурман и стрелок ничем не защищены. Педали и сиденья регулировались. Я ростом маленький, на взлете мне не хватало длинны рук, чтобы отжать штурвал и поднять хвост. Поэтому штурмана клали мне под спину свои планшетки, набитые разными документами и картами. Один только раз пришлось и штурману помогать отжимать штурвал. Мы уже базировались недалеко от Кенигсберга, когда мне поручили облетать машину после ремонта. Я сел с экипажем. Перед взлетом дал триммер два пульса на пикирование - это помогает поднять хвост на разбеге. Если этого не сделать, то тяжело отжать штурвал. Начинаю взлет, машина оторвалась и полезла вверх. Смотрю по приборам - скоро упадем, я отжимаю штурвал, и не могу. Кричу штурману: "Миша! Помогай!" Вдвоем с трудом отжимаем и все равно она вверх лезет. Вот-вот упадем. Блинчиком, кое-как зашел, вдвоем с ним сели. Что же оказалось? Когда техники ремонтирование, то на электромоторе триммера перепутали полярность и вместо пикирования я выставил его на набор высоты.

В целом в пилотировании самолет был прост и, на мой взгляд, лучше, чем СБ.

- Каковы функции штурмана во время полета?

- До пересечения линии фронта он делает расчеты, вносит в прицел необходимые поправки. Как только линию фронта пересекли, он сидеть не будет, он стоит за пулеметом. Даже если я в пикирование ввожу самолет, он стоит и назад смотрит.

Вот если я один лечу, то тогда он командует: прицеливается, дает команду на ввод в пикирование: "Пошел!" А если группой идем, то я пикирую за командиром, и штурман никаких команд мне не дает. Сам веду цель по центральной линии остекления пола кабины, а если есть боковой ветер, то штурман меня предупредит, и я самолет подверну на угол сноса, и ветер его вынесет прямо на цель. Я мог сбросить бомбы самостоятельно, но только аварийно - мне не дотянуться до ЭСБРа.

В сентябре 1944 года мы летали бомбить немецкие корабли в Либаве. Полк сделал, по-моему, девять вылетов, и понес очень большие потери, поскольку помимо портовых и корабельных зениток, рядом сидели немецкие истребители. Первый вылет в этот день мы сделали утром. Потеряли три самолета, но и сами потопили сразу три подводные лодки.

Второй вылет делали вечером. Для нанесения удара мы заходили с моря, чтобы выходить из пикирования в сторону линии фронта. Истребители нас встретили на выходе из пикирования. Начался такой бой! Я помню, девятка Ракова шла впереди. Я вел девятку, которая шла правее. Немцы почему-то начали атаки с одной стороны. Сбили моего правого ведомого. Следующая очередь по мне будет. Даю команду внутреннему ведомому Степану Сухинину перестроиться, а он не перестраивается. Треск пулеметов непрекращающийся. Штурман и стрелок-радист отбивают атаки одну за одной. Вдруг стрелок-радист перестал стрелять. Кричу: "Вася, почему молчишь?!" Ответа нет. Штурман стреляет. Маневрирую по его команде. Атака снизу и у него прерывается пулеметная очередь. Спрашиваю: "Миша, почему не стреляешь?" А он бросил пулемет, лег и говорит: "Андрюха, готов я". Стрелок молчит, не стреляет. Штурман ранен, не стреляет. Следующая атака с другой стороны, уже бьют по мне. Ранили в ногу и в голову. Кровь потекла по лицу. В левом сапоге хлюпает, но чувствую себя нормально, продолжаю вести самолет. Штурмана периодически потрогаю, он открывает глаза, но не говорит. Выскочили на свою территорию в районе Шауляя. Смотрю, за самолетом Ракова тянется шлейф то ли дыма, то ли бензина. Подбили его. Раков передает по радио: "Иду на вынужденную". Я решил идти за ним, потому что надо спасать штурмана, а то пока я до аэродрома долечу, он уже умрет. Сели на аэродром Шауляй. Следом за нами сел истребитель Емельяненков, который персонально прикрывал Ракова. У него был приказ: "От Ракова не отставать. Куда Раков, туда и ты". Аэродром только освободили - линия фронта находилась всего в четырех километрах. Вытащили стрелка-радиста Васю Романова. Он был мертв. Снаряд попал в голову, оторвал нижнюю челюсть и разворотил гортань. Пока мы стояли, выясняли что делать, видим - через весь аэродром мчится автостартер. Раков распорядился нас, раненых, увезти в санчасть. Сам сел в истребитель Емельяненко и улетел в полк.

Пока нас везли в госпиталь, стемнело. Занесли нас с Мишей в какое-то помещение, пришел врач и сестра с фонарем "летучая мышь". Я чувствовал себя получше, поэтому попросил сначала прооперировать Мишу. Он был тяжело ранен в бок и уже не разговаривал. Сделали м операцию, промыли, зашили. А потом на стол положили меня. Извлеченную из ноги крупнокалиберную пулю врач подарил мне на память. Примерно неделю мы пролежали в этом госпитале, а потом прилетел полковой доктор Тарасов и забрал нас в Ленинград в военно-морской госпиталь. Через месяц я уже ходил. Сначала с палочкой, а когда нога совсем зажила, разрешили летать.

- Оборонительное вооружение "пешки" достаточное?

- Нет. Фактически заднюю полусферу прикрывал один пулемет Березина. У стрелка радиста стоял ШКАС. Он хоть и скорострельный, но калибр у него маленький и дальность стрельбы небольшая. Конечно это лучше чем ничего, но роль его скорее отпугивающая. Вообще положение стрелка-радиста незавидное. Нет, высовываться из астролюка его не заставляли, хотя он мог бы высунуться на полголовы - поскольку от потока воздуха его защищал козырек - но кабина его тесная, брони никакой. Авиационные гранаты были, но я не помню, чтобы мой экипаж их применял.

- Расскажите, как производилось бомбометание с пикирования.

- Для бомбометания были стандартные таблицы для пикирования с разных высот и под разными углами. На боевой курс выходили на скорости 320 километров в час. Пикировали под углом в 50 или 60 градусов. В последнем случае бомбометание было поточнее. Бомбометание могло производиться с высот 3000, 2000 и 1500. Если цель защищена, то старались забраться повыше - на 3000 зенитные автоматы достают, но попасть сложно, а на 1500 по тебе все стреляют. На боевом курсе я выпускаю тормозные решетки. Добавляю газ, чтобы не падала скорость. Штурман включает ЭСБР.

Он должен выставить количество сбрасываемых бомб. Бывало, что мы делали два, а то и больше заходов на одну цель, особенно когда поддерживали пехоту. У моего друга, Харитона Сахиева, моего мушкетера, был штурман Жора Мельников - хороший парень, но в одном вылете перед тем, как сбросить бомбы, он забыл включить электросбрасыватель. Летчик спикировал, нажал на кнопку, а бомбы не сбросились. Мы все сбросились, построились уходить. А Харитон говорит, что же я повезу домой бомбы?! Да это стыд и срам! Вышел из строя, зашел на второй круг, предупредил Жорку, чтобы тот включил ЭСБР, и на втором заходе сбросил бомбы. Тут конечно по нему немцы лупили здорово. У нас были такие металлические портсигары с папиросами, так он домой привез пробитый портсигар. Если бы не попали в портсигар, ногу поранило бы, а так ничего, жив остался:С бомбами старались не садиться, да и управлять самолетом с ними тяжело. Если вдруг бомба зависла, нужно отойди куда-нибудь в Финский залив и постараться сбросить. Мой стрелок-радист Степанов Миша полетел с другим летчиком на задание, и у них не сбросилась одна бомба, зависла. Мы вернулись на аэродром (базировались в Барках под Ленинградом) при посадке бомба оторвалась и взорвалась. Погиб весь экипаж и самолет.

Когда штурман дал команду, я ввожу в пикирование, ногами, вправо, влево шурую, ловлю цель в прицел. Когда она в перекрестии, надо три секунды еще выдержать, чтобы самолет ровно шел и можно нажимать на сброс. Вот Гриша Буланихин цель еще не поймал, а уже сбросил и одновременно чуть-чуть дожал штурвал. Бомбы попали ему на винты и их погнули. Еле долетел домой.

Сбросил. Включается автомат пикирования. Если уже за землю цепляешься, то ему можно помочь штурвалом. Вывод осуществлялся на следующих высотах: если пикировали с 1500 - 700 метров, с 2000 - 1000 метров, а с 3000 - 1800 метров. Вышел из пикирования, тут же убираешь тормозные решетки. Ведущий на выходе подбирает моторы, а мы, ведомые, вылетаем на большой скорости. Так что группа собирается в течение нескольких минут. Выход на свою территорию иногда с принижением, а если истребителей нет, то на высоте полторы тысячи метров. Однажды возвращались над Финским заливом, нанесли удар по кораблям эскадрильей. Раков был ведущим. А он был такой азартный летчик! Вот он снижается, снижается, перешел на бреющий, и мы следом за ним. Правило было такое: на бреющем ведомые должны быть выше ведущего, а на высоте - или ниже, или на уровне его. Я смотрю, а самолет Ракова настолько идет низко, что за ним буруны на воде. Выскочили на остров Готланд, а тут уже и Кронштадт. Конечно, так лететь можно недолго - слишком большое напряжение.

- Есть в мемуарной литературе такой штамп, когда наши истребители атакуют, немцы, не долетая до линии фронта, сбрасывают бомбы. Наши так делали?

- Вряд ли у немцев такое было. У них же тоже приказ, как и у нас. Если ты уже на боевом курсе, ты не имеешь права ни маневрировать, ни сбрасывать - пусть хоть тебя и собьют. Вот как сбросил бомбы, тогда пожалуйста, маневрируй. Правда, возможно, если начинается воздушный бой, а идет не строй, допустим, а один или два самолета, то они могут не долетев до цели сбросить бомбы. И мы так делали. В моей практике такого не было, а в полку такие случаи были. Был у нас такой летчик Смирнов. Он боялся ходить строем. Все время отставал и тянулся соплей за группой. Он, бывало, сбрасывал бомбы до цели. Его потом отчислили из нашего полка как негодного.

Однажды мы полетели парой с Сашей Аносовым в район Нарвы. Я шел ведущим, он - ведомым. Облачность была низкая, метров 300. Вышли на колонну отступающих немцев. Договорились, что будем делать два захода. Сбросили бомбы, Саша за мной. Я захожу на второй, с земли плотный огонь. Отбомбился, а Саши моего нет. Мне стрелок-радист говорит: "Командир, уходи, у нас попадание, разбило приборную доску". Запрашиваю Сашу. Не отвечает. Я же ведущий, прилечу на аэродром, меня спросят: "Куда ты ведомого дел? Как ты не знаешь, где он?" Продолжаю запрашивать его - нет ответа. Вышел на свою территорию перед посадкой в районе Кронштадта над Финским заливом сделал круг, еще раз запросил. У меня такое неприятное чувство, елки-палки, друга, Сашу, мушкетера своего потерял. Прилетаю, сажусь на аэродром, рулю, смотрю, его машина уже стоит. Вышел. Он говорит: "Слушай, Андрей, огонь плотный был и я нырнул в облака, когда вынырнул, а тебя нет. Я посчитал, что ты уже полетел домой".

- Волнение возникало?

- Конечно. Пока погоды нет и мы не летаем - скучно. Как только дают вылет, особенно если сложный, то тут начинаешь задумываться, как выполнить задание и живым остаться. Вместе со штурманом прокладываем маршрут. Подходим к самолету, садимся в кабину. Вот тут начинаешь мандражить. Как только взлетели, построились, все проходит. Вторично страх приходит, на подходе к цели, когда появляются первые шапки от разрывов зенитных снарядов: "Попадут или не попадут?!" Отбомбились, выскочили, все целые, или кто-то упал, а я нет, тут уже опять успокоился: "Сегодня до дома долечу". Конечно, потери друзей переживались очень остро. Выпьешь за ужином, придешь в общежитие, ложишься спать, а его койка пустая. Начинаются разговоры, воспоминания, даже слезы - жалко ведь. Ведь мы на фронте так дружили! Мне однажды Миша сказал: "Ты знаешь, Андрюха, у меня с тобой ближе и нежнее отношения, чем с моими родственниками, братом, сестрой". Когда вместе в бой ходишь, друг друга выручаешь, рождаются очень сильные чувства. Мы бывали в гостях у сестры нашего мушкетера Сергея Николаени, которая жила в Ленинграде. После того как он погиб у меня на глазах установилась нелетная погода. Отпросились у командира навестить сестру. Сергей был награжден орденом Отечественной войны I степени, но награду ему не успели вручить. Мы решили с Харитоном пойти к сестре и передать ей орден. Поехали на трамвае в город. Когда ехали - ничего, а вот когда подошли к дому, взялись за ручку двери - настроение ужасное. Сестра не знала, что он погиб. Это была для нее трагедия. Мы отдали орден, постояли и ушли. Конечно, не каждая потеря полка так воспринималась, только тех с кем близко был дружен.

- Дружили по-эскадрильно или всем полком?

- Всем полком. В столовой все вместе, на разборах все вместе. Дружеские отношения были и с истребителями, которые нас прикрывали. Хотя и ругались частенько. Мы их конечно больше ругали, за то, что они нас плохо прикрывают. Но и они нас тоже за то, что мы растягиваемся. Надо сказать, что когда я пришел в полк, без прикрытия мы никогда не летали.

- Насколько точное бомбометание с "пешки"?

- У нас на полигоне был круг диаметром двадцать метров. Если в него попал - хорошо. Но никогда ты в его центр не попадешь. Немножко, но бомба отклониться.

- Говорят, что много экипажей гибло на третьем или четвертом развороте. Посадочная скорость "пешки" была близка к скорости сваливания.

- На посадке у нас в полку не бились, а вот на взлете погиб один летчик. Он взлетел последним из девятки, решил поскорее пристроиться, дал большой крен и не смог его выправить. Самолет стал снижаться, упустил нос, и упал в районе города.

- Моторы надежные были?

- На тех машинах на которых я летал стояли М-105ПФ. Отказов у меня не было. В строю ходили на скорости 320 километров в час. Моторы старались не форсировать, поскольку он быстро нагревался. Максимальная скорость у самолета была 540 километров в час, но это если без бомб. Мы на такой скорости не летали. Хотя однажды был случай весной 1944-го: Днем было тепло, а ночью еще подмораживало. Дали задание, вылететь одному на разведку. Проработал задание, взлетаю, смотрю на прибор скорости, а скорость растет и растет. Уже 320, а я чувствую телом, что иду меньше. Смотрю уже 350, 400 километров. Я разворачиваюсь, сектор газа не трогаю, смотрю - 600 километров в час! Я делаю круг, прекращаю задание и сажусь. А как садиться, если скорость 600?! Хорошо, что уже опыт был, я по внутренним ощущениям машину посадил. Рулю на стоянку, а прибор показывает 600 километров. Механик подбежал: "что такое командир?" - "Вот прибор барахлит. Проверь". Пошел, доложил командиру что так и так вернулся. Вечером мне механик доложил, что он не зачехлил трубку Пито. Прошел дождь, вода попала в трубку и там замерзла. Поэтому прибор отказал.

- Какие взаимоотношения были с политработниками?

- На моем пути я встретил двух замполитов. Первым был полковник Шибанов, вторым Савичев Тимофей Тимофеевич. Оба очень хорошие люди, хотя и не летающие.

Они выступали при постановке задачи, при разборе, иногда беседовали отдельно с каждым. Какая у них была задача? Похвалить, подбодрить. Если кто-то отличился, они выпускают боевой листок или газету, где пишут статью. Домой родителям напишут о том, что ваш сын воюет достойно. В эскадрильи был парторг, который регулярно проводил политическую информацию. Если кто-то получил письмо от родителей, загрустил, он подсядет к нему, поговорит. А вот со СМЕРШевцем сталкиваться не приходилось. Я его и не видел - хотя когда в архиве работал, то приходилось встречать доносы типа: "летчик Степан Сухинин после полета рассказывал анекдот порочащий советскую власть".

- Женщины в полку были?

- Официантки в столовой. Одна девушка была писарем. Помню, звали ее Вера, а вот фамилию забыл. Очень скромная и недоступная. Ни с кем не дружила. Когда закончилась война, их всех демобилизовали. В 14-ом истребительном полку, который нас прикрывал, писарем была очень симпатичная девушка. Когда уже увольнялись, полки построили, зачитали приказ о демобилизации. Ей что-то вручили, а мы подначиваем истребителей: "Эх вы, такую девушку отпускаете! Нетронутую, слабаки!" Романы если и были, то на стороне.

- В чем летали?

- Летом в кителе и брюках. На ногах ботинки или, если дождь, сапоги. Зимой - в меховых или ватных комбинезонах и унтах. Летом шлемофон без меха, а зимой меховой. Помню, у Ракова Василия Ивановича была американская кожаная куртка. Вылетов не было, и нам разрешили присутствовать на спектакле в Выборгском доме культуры. Харитону не было во что одеться, и Раков ему предложил взять его куртку. Нас автобусом привезли в этот дом культуры. Перед спектаклем мы зашли в буфет, выпили, а закусывать нечем - только морсом запивали. Харитон сильно захмелел и испачкал куртку. Как он переживал! Но Раков, отнесся к этому эпизоду спокойно.

Когда летали над морем, то надевали пробковые спасательные жилеты, капки.

Летали с орденами - у меня их тогда немного было. Первый орден - Красную Звезду - получил после Синявской операции. К этому времени у меня было десять или пятнадцать успешных вылетов. За "Ниобе" были награжден орденом Красного Знамени, а второй получил в 1945 году по совокупности.

- Приметы, предчувствия были?

- У меня нет, а у ребят были. Харитон Сахиев завел бороду, хотя у нас бород никто не носил, и говорил, что она его охраняет. Мы, пацаны, шутили: "Дай, Харитон, подержаться за бороду, может, и меня не собьют". "100 грамм, тогда трогай". У нас были шелковые черно-белые шарфики, некоторые считали, что это талисман.

- Что делали в свободное время? В то время, когда не летали, что делали?

- Если погоды нет, то первые два дня ничего не делали. Отсыпались. Если и дальше погоды нет, то организовались занятия по изучению района, встречи с истребителями, отработке взаимодействия. У нас был тир, в котором мы упражнялись в стрельбе. Проводили занятия с молодыми летчиками и штурманами на знание материальной части, зон обстрела, делились с ними опытом.

- Как вам полеты над морем?

- Очень неприятно. Особенно поначалу. Однажды мы возвращались с боевого задания и вынужденно сели на армейский аэродром. К нам пристал армейский летчик: "Моряки, как вы там летаете?! Да я бы ни за что! Ничего же не видно, ни берега, ни ориентира!" - ну мы с форсом так ответили: "Конечно! У тебя же должна быть морская душа, тогда ты сможешь летать над морем". Действительно, над морем летать очень сложно, поскольку требуется очень точный расчет времени, курса, ветра. Очень много зависит от мастерства штурмана. Но я скажу, что далеко в море мы летали только над Финским заливом, чтобы избежать встреч с истребителями. Обычно же атаковали корабли недалеко от берега.

- Имеются ли засчитанные сбитые самолеты за вашим экипажем?

- У стрелка Василия Романова, который погиб, было два сбитых самолета. Но он их сбил летая в другом экипаже. Ни у меня, ни у штурмана сбитых не было.

- Как относились к немцам?

- Конечно, ненавидели. Без ненависти мы не могли бы их убивать. Это чувство воспитывалось и статьями Ильи Эренбурга и письмами из дома. Моя родина была оккупирована, и долго у меня не было никакой связи с родными. Только когда освободили эту территорию, пришло письмо, что все живы.

- Посылки домой посылали?

- Нет. Я посылал только деньги. Нам платили зарплату, за вылеты и за потопленные корабли. Помню, за СКР давали 10 тысяч, а за крейсер 30 тысяч рублей. Когда ехал в свой первый послевоенный отпуск у меня был чемодан денег. Я их сестрам раздал. Мне-то они не нужны, я был холостой, нас кормили, одевали, а семья жила бедно, даже на еду не хватало.

- Что считалось боевым вылетом?

- Если я получил от вышестоящего командования задание на боевой вылет и пересек линию фронта, то это боевой вылет. Если я линию фронта пересек, но выполнить задание по каким-либо причинам не смог - бомбил, но не попал, или вернулся из-за плохих погодных условий - то считалось, что это неуспешный боевой вылет. У меня есть неуспешный боевой вылет - задание было не выполнено из-за плохой погоды.

- Какие были отношения с техническим составом?

- Очень хорошие взаимоотношения. Мы их любили, а они нас. Никакого пренебрежения не было - боевая работа требует близких взаимоотношений.

- Какое у вас общее число вылетов?

- 55 боевых вылетов. Налет 699 часов 20 минут. Потоплено в группе четырнадцать транспортов, десантная баржа одна, три сторожевых корабля, одна ББО и три подводных лодки.

"Мушкетеры 40 лет спустя" Андрей Калиниченко, Харитон Сахиев и Александр Аносов. Начало 80-х