Шибанов Виктор Иванович

Я родился в 1922 году под Москвой, в деревне Медвежьи озера, рядом с которой располагался аэрокубовский аэродром. После окончания семилетки пошел работать слесарем на завод и без отрыва от производства начал учиться в аэроклубе. Обучение давалось мне легко. Любил технику и, в последствии, сам научился ездить на машине и на тракторе. В 1939 году окончил аэроклуб и должен был быть направлен в Борисоглебское училище, но не прошел мандатную комиссию. У меня было только семь классов образования, а надо было иметь минимум девять. Сказали приходить, когда доучишься. Я пошел в Октябрьское ОРПУ города Москвы на Таганке. И там за год закончил 8-й и 9-й класс. Параллельно, чтобы не терять времени, я устроился в тренировочный отряд в аэроклубе в Теплом Стане учиться на инструктора. Надо же себя кормить, так я в аэроклубе работал техником самолета. Когда начались полеты, я, как техник, сам свой самолет обслуживал, и сам же летал. Окончил тренировочный отряд осенью 1940 года. Дали группу курсантов 12 человек. Зимой прошли с ними теорию, а с мая месяца начались полеты. Надо сказать, что все лето пока мы тренировались перебоев с бензином не было. Нас все время кормили. Выпустил я своих курсантов в июле. А тут как раз немцы начали налеты на Москву и аэроклуб, а это порядка тридцати самолетов, эвакуировали в Йошкар-Олу. Я еще в мае 40-го познакомился с летчицей-инструктором. Хорошо - она летает, и я летаю. Перед перелетом мы с ней расписались. Сели подзаправиться горючим в Алатыре. Вдруг у нас забирают самолеты, ставят часовых, а летный состав в казарму. Женщины, в частности, моя жена дальше полетели, а мы сидим. Дней пять мы шумели, кричали, мол не имеете права, мы дальше полетим. А потом построили нас во дворе и зачитали приказ о формировании 709-го полка ночных бомбардировщиков. Командир полка майор Хороших. Начальник штаба майор …. Инженер полка майор … Фактически из аэроклуба сделали полк. Тут же нам всем присвоили звания старших сержантов и: «Нале-во! В баню шаг-ом марш!». Начали формировать экипажи. Штурмана пришли младшие лейтенанты с кубарями, а я командир, старший сержант! Стали учиться летать ночью. Летали мы, инструктора, как волчки. У меня к тому времени налет был часов 200. Так что проблем не было. Потренировались ходить по маршруту ночью, бомбить на полигоне. Аэроклубовские самолеты у нас отобрали и передали уже сформированным полкам. В январе 1942-го посадили на Ли-2 и отправили в Казань получать самолеты. На них уже был установлен 6 бомбодержателей для 6 полусоток и ШКАС. Штурман чтобы стрелять должен был отстегнуть привязные ремни и встать, при этом он был привязан страховочным фалом. Оттуда полетели на фронт. Сели под Коломной в Стопыгино, потом перелетели под Солнечногорск. С февраля по апрель работали вели ночную разведку дорог. Тут не страшно было. Нас здесь даже ни разу не бомбили.

Второго мая мы перелетели под Воронеж, а на другой день сели под Валуйками на полевой аэродром Симоново. Там уже были готовы стоянки, можно было замаскировать самолеты. Передовая была километрах в 80-100 от аэродрома. Мы вступили в бой на другую же ночь. Нам подвесили бомбы и пошли. Первую ночь бомбили окраины Харькова. День, два, три - ни одного убитого, но почувствовали - там война. Как передовую переходишь, тут уже навстречу трассы эрликонов, приходится набирать по больше высоту, а потом планировать, подкрадываться. Первым погиб командир эскадрильи Николай Бикоревич. За ним заместитель командира эскадрильи капитан Заплаткин над Барвенково. А потом на моих глазах сгорел мой друг Коля Парфенов. Мы полетели на разведку Харьков и Белгород. Часа на два с лишним был полет. Я со своим штурманом Колей Маркашанским шли дублерами, а впереди километра на 3, на минуты, две раньше Коля с младшим лейтенантом Гаркушиным. Высота была 1200-1500 метров Так частенько посылали два самолета, а то и третий пошлют. И все разные сведения привозят. Кому верить? А если сходятся, значит, все в порядке. Над Белгородом такой огонь…. И вот он у меня на глазах загорелся. Только обломки падают. Мы же летали без парашютов… Знаю, что это он падает и такое чувство было: «Почему не меня, а его». Короче говоря начали нести потери.

Ну, а потом… У меня много было неприятностей в жизни, вплоть до того, что я числился погибшим.

Мы садились без посадочных прожекторов и без фар по посадочным огням. Все летчики летали отлично, у нас никто самолеты не ломал. Дело было на аэродроме подскока у хутора Котовка. Я сажусь, а за мной идет командир звена, ввэсовский старший лейтенант Дмитрий Мелешков (честно говоря, я летал лучше, чем он). Ему ракету запрещающую дли. Я сел и только начал выруливать с полосы, обернулся (никогда не смотрел на хвост, а тут повернулся) - близко самолет. Проскакивает посадочные огни и с перелетом идет на меня. Нагоняет и начинает винтом рубить с хвоста. До затылка штурман может всего полметра не хватило, а то бы изрубил его как в мясорубке. Вылез, наорал на его, чуть до драки дело не дошло. После командир полка говорит: «Ну, милый мой, не волнуйся, на моем самолете летать будешь. Главное, летай». И ведь с УДОВОЛЬСТВИЕМ отдал…

Когда отступали от Харькова до Сталинграда мы почти не бомбили. То один подскок, то другой нам дадут, то бензина не успеют подвезти, то бомбы, то БАО потерялся. Даже кормить нас путем не кормили! Зато очень много летали на разведку и восстановление связи. Если идешь на разведку по своей территории, боевым вылетом это не считалось. Но летать по своей территории тогда было опасней, чем бомбить. Почему? «Мессера» днем, как пчелы летают. Руководство войсками было потеряно напрочь. Летишь, видишь, наши, садишься. Спрашиваешь: «Вы кто?» - «А ты кто. Может, немец, шпион. Давай документы!» И своих боишься, и «мессеров» боишься, не знаешь, что делать. Говоришь: «В той деревне Петровка или Николаевка, находится батальон такого то полка такой то дивизии». И дальше полетел. Бывало, наскакивали на немцев, потому что не поймешь где кто. Ведь до Дона бежали! А от Дона до Волги... Если бы Волги не было, наверное, бежали бы до самой Сибири. Что творилось!.. На дорогах заторы, горящее после бомбежек машины… На тоже не сладко приходилось. Многие не возвращались из этих дневных полетов. Как-то нарвались на немецкую колонну и штурмана убило. На самолете пробоины. А пару раз попадал под «мессера» как следует. В какой-то момент 40-ю армейскую эскадрилью связи побили и нас из боевого полка туда. И вот мы ночью летаем бомбить, а потом днем давай лети почту развози, начальство. Прилетел в деревню Камыши на левом берегу Дона, а фонт как раз по реке проходил. Сел. Ко мне артиллеристы: «Ты что! Давай, убирайся отсюда, а то немцы сейчас артобстрел устроят!» Я перелетел. Вижу стоят два самолета 40-й эскадрильи. Со мной был технарь, лейтенант Ярышко, шустрый такой, постарше меня лет на пять. Я только коснулся колесами земли, самолет еще прыгает, он кричит: «мессера!» Прямо в лоб мне истребитель пикирует. Взлетать, с ними кружиться, смысла нет. У меня скорости нет и пулемет только сзади. Самолет катится, я выскочил на левое крыло, технарь на правое, упал на землю спиной. И в этот момент очередь прошла рядом метрах в пяти. Потом второй заходит. А самолет пошел… По-2 нельзя отпускать - хвост легкий, он капотирует, бывает, даже кабина ломается. Вот он на нос и встал. Я отбежал в сторону, и технарь за мной. А куда спрячешься? Травы-то нет, выгоревшая полынь кругом. Они начали бить по нам - только песок летит. Потом один зашел и буквально с высоты метра три как дал из пушки по самолетам, что на стоянке стояли. Один самолет загорелся. Дымом затянуло. Они ушли. Мы самолет поставили на колеса и полетели.

Через дня два мне опять нужно было лететь в эту проклятую деревню Камыши, забрать генерала. Подлетаю, высота метров 10-20 и тут пара «мессеров» давай меня гонять. Так можно было бы со ШКАСА шурануть, а сзади никого. Один зашел, я увернулся. Головой кручу на 360 градусов. Где еще один? Смотрю, еще что-то мелькает в воздухе. Вдруг на земле взрыв. Четверка наших «яков»! Второй немец наутек, «яки» за ним. А мне надо садиться в эту деревню. Генерал Сиднев мне говорит: «Ну что?» - «Одного сбил в групповом бою!» - «А чего губы трясутся?» - «Не только губы, голенища тоже».

Чем мы только не занимались! Ужас! В Сталинграде доходили до того, что приходилось изображать ночные истребители. Давали высоты от 1500 до 3000 метров и приказывали летать вдоль Волги помаргивая АНО, чтобы немцы видели, что воздухе самолеты, мол полно истребителей.

В Сталинграде базировались на Центральном аэродроме. С задания вернулся на рассвете и налет. Три девятки немцев зашли с востока от солнца. Слышу гул по всему небу. Идут 27 штук, как на параде. Как дали! 61 человек был убит на аэродроме. У моего самолета только колеса догорают. Перебрались в Ерзовку аэродром Пичуга, на котором стоял полк истребителей Васи Сталина. Они днем летают, мы ночью. Самолета нет. Поехали в Астрахань - там тоже нет. У нас уже примерно половина полка погибла, а тут прилетел полк и его включают в состав нашего. Сидим в столовой кто остался жив, водка есть, баян есть, а самолетов нет. Бомбить не на чем. Давай, на машину, безлошадники! Сели поехали к этим вновь прибывшим. Отобрали самолеты. Они еще кричали: «Не отдадим!» Ну, там разговор короткий - навоюетесь еще. Вернулись к себе. Это было 19-го августа. К вечеру перекусили, получили задание бомбить переправу на Дону. Это был мой 128-й боевой вылет. Подвесили бомбы, зарядили пулеметы, заправились и пошли. Я взлетел первым. Только линию фронта перевалили - прожектора и начали колотить зенитки. У меня высота была около полутора тысяч метров. Снаряд попал в консоль левого крыла. Сыпануло осколками. По левой руке как кувалдой кто ударил - осколок в локоть попал. Тошнота подступила. Самолет подбит. Я говорю Коле: «Давай, бросай». Он сразу, раз, бросил бомбы. Разворачиваюсь и лечу на свою территорию. «Эрликоны» бьют и бьют. Вдруг в кабине штурмана сработала осветительная бомба ПАР-7. Она небольшая, как термос лежала у штурмана на полу. Я должен был ее над целью сбросить, подсветить, чтобы по точнее бомбить. Мы же как мухи один за одним, так и летит весь полк 30 самолетов. Хлопок, она срабатывает, парашют выскакивает в кабине. Он ее выкинул за борт, а парашют накрыл хвост, и САБ сзади на тросе висит и горит. Представляешь картину?! И бьют. Еще попадание. Левое крыло разбито, самолет разворачивает влево. Я штурману говорю: «Коля, держи правую педаль». Я жму, мне больно ногу. Мне показалось, что взрыв был на полу, нога провалилась в пол и ее зажало. В голове все путается. Мотор отказывает, работает рывками. Сыпемся. Немцы по мне били до 400 метров. Я еще матюгнулся: «Коль, совесть у них есть?!» Мотор совсем все. Только ветер шелестит. Я ничего не пойму - где я нахожусь, сколько метров до земли. Передовую не видел. Вот-вот мы коснемся. Беру ручку. Плечом уперся в приборную доску. Удар, характерный треск, и мне показалось, что меня за ноги приподняли. Очнулся. Думаю: «Дотянул или нет?!» Выскочил из кабины упал. Слышу разговор не на нашем языке - немцы! С руки снимают часы. Тащат меня на плащ-палатке. Все, думаю, пистолет и себе пулю. Дождик крапает - откуда взялся? А это меня из фляжки поливают. Я застонал. Вдруг, кто-то по-русски закричит: «Ты… твою мать!». Наши! Оказалось это были казахи, они балакали по-своему. Мы упали между своими и немцами в противотанковый ров. И вот меня и штурмана притащили в санбат. У меня правая нога в голени пополам была сломана. Вот почему мне показалось, что нога в пол провалилась. Боль была страшная. Левая рука сломана и кроме того сопатка на бок - при посадке сломал. Штурман ранен в обе ноги. Привезли нас в какой-то хутор на рассвете. Сделали уколы. Наложили шины. Пистолет положили за гимнастерку. Помню, я был еще в шинели. Август. В куртке жарко поэтому летали в шинели. Привезли в какой-то овраг. Чуть-чуть южнее Сталинграда. Там на носилках полно раненых. Я еще сестре говорю: «Передайте в полк, что мы живы». Куда там… ни телефонов, ни раций ничего нет.

24 августа привезли в Сталинград. На носилках доставили в школу, где был сделан госпиталь. Лежим в актовом зале. Посмотрел - рядом летун лежит. Вроде знакомый, а вроде и нет. Думаю, что он на меня глаза пялит. Я махну рукой, он тоже. Я за ухо, и он за ухо. Так - это же я, в зеркало, что от пола до потолка смотрюсь! Сам себя не узнал - нос на бок, чумазый и грязный! Бомбят постоянно. Нас стянули в подвал. Из жратвы только кисель, да и есть не хотелось. Потом мы выползаем оттуда. Я ходить не могу. Левая коленка была разбита, а правая нога вообще в шинах. Как из санбата привезли, в госпитале еще не перевязывали - врачей я не видел. До берега метров 300 и мы с Колей поползли. Идет бомбежка, зенитки бьют, все горит. По Волге кто на лодке, кто на бревне - на ту сторону бегут. Какой-то катерок. Вижу нос, а что это за посудина не вижу. Стоит капитан НКВД: «Возьмите!» - «Давай!» Тянули меня: «Тяжелый черт!» А у меня рост 180 и весь не менее 80 килограмм веса. Они меня затянули, на настил положили, и катер пошел. А штурман остался на берегу под бомбежкой. Помню еще бомба рядом рванула. На той стороне Волги причал у Красной Слободы. Катер туда не дотянул, на мель сел. Какая-то женщина меня перетянула на лодку. На том берегу вижу БЗ (бензозаправщик). В нем судя по петлицам авиатор: «Возьми меня». Здоровый парень, затащил. Привез на аэродром в Среднюю Ахтубу, а там как раз 40 эскадрилья стояла. Меня увидели, на руки и в санчасть. Врачи перевязку делают, а летуны один кружку с водкой уже держит, другой закуску - своя братва. Уснул. Вечером погрузили меня на арбу, запряженную парой волов и поехали на Эльтон. Ночь ехали, а день стояли - ходят «мессера». Приехали на аэродром, на котором базировались Ил-2. Меня туда и в санчасть. Положили на травку - вокруг много раненых. Думаю, как-то мне надо вывернуться. Смотрю, машина. Говорю водителю: «Увези меня на аэродром». Привозит на КП, там по радио идет разговор. Прилетел из Москвы самолет Ли-2, видимо, начальство привез, и летит обратно. Командиру говорят: «Возьмете летчика». - «Летчика конечно возьмем!» Меня в Ли-2, арбузы дали. Прилетаем на аэродром Чкаловское, а он в 6 километрах от моего дома. Комендантом аэродрома в свое время был мой отец, а командиром автороты на тот момент был муж моей сестры. Он меня в эмку и домой в Медвежьи Озера. А там мня встречают жена и сын, который родился 8 июня. (С женой мы расстались в ноябре. Она улетела в Йошкар-Олу, оттуда перебралась в Медвежьи Озера).

Маркошанский тоже жив остался - попал в Астрахань. Написал письмо. Как я уже говорил, в полк о нас никто не сообщил и когда я написал письмо, то выяснилось, что мы там «ходим в предателях». Получилось так, что утром 20-го августа немцы бомбили Ерзовку и деревню, где расположен наш 709-й полк. Погибло много людей в том числе комиссар полка Бурмистров. Ага! Значит, Шибанов сказал! Их подбили, они и рассказали. Мы случайно остались живы, а если бы погибли так бы в предателях и остались. Из дома я перебрался в авиационный госпиталь в Сокольниках. Меня там подлечили - нос поставили на место, руку подлечили. Полковые ребята меня навестили. Привезли пустые бланки проездных документов, отпускные и командировочные билеты. Жена подобрала мне, как положено, авиационную шинель, фуражку темно-синюю. 23 февраля, отправили выздоравливающих в Опалиху. . Я там не много побыл и в дырку в заборе нырнул. Сестра кричит: «Больной, больной!» - «Ищите меня в полку». А сам с женой домой, дня два - три побыл, и на Казанский вокзал в поезд Москва - Саратов. Ехал трое суток на третьей полке. Оттуда в Камышин. Оттуда на летучке в Зимовники. Помню, вдоль дороги трупы немцев стояли, как вешки, без штанов, головой воткнуты в снег... Нет полка. Только в Ростове их нагнал, дней 20 добирался. Прибыл в полк: «Ура! Ура!» А тут полку было присвоено звание 25-й московский Гвардейский полк, а дивизия стала 2 гв Сталинградской. Меня наградили орденом Боевого Красно знамени.

Коля вернулся дней за 20 до моего прибытия и мы с ним опять стали летать. Поначалу я хромал, ходил с палкой. Летал недели две с начпродом по хуторам собирали в кассеты еду для полка - яйца, баранину, картошку. Летчики шутили: «Вон, смотри пищеблок летит». Потом начал летать днем на разведку - погода стояла плохая. Таганрог облетаю над Азовским морем и на сушу. Там разведываю дороги. Потом опять на море и домой. Как-то штурман говорит: «Шестовку видишь? - «Вижу. Ну чего?» - «Ты что не знаешь чего, связь рвать надо!» Пошел колесами бу-бух. Летим дальше. Прилетаю и над крышей столовой метрах на десять крючка дал. А на стойке шасси болтались оборванные провода. Они по крыше прогрохотали. Командир полка (в это время уже был майор Анатолий Калашников) на меня: «Засранец! Такой сяо! Мало тебе?! Убиться захотел?! Дурак ты этакий! Если бы провода на винт намотались у немцев бы остался». Потом говорит: «Хватит ему провода рвать». Начали бомбы вещать и туда. Чем хорош По-2? Я был доволен, что летаю на этом самолете. Он везде нужен. Мы и днем летали и ночью бомбили. На каком самолете еще это можно было сделать? Их не было!

Ну ладо, летаем дальше, бомбим. Летом базировались под Таганрогом. Вечером смотрим грозу натягивает с запада. Я должен был идти лидером. Подвесили мне 4 напалмовые картонные бомбы, а под центроплан два здоровых САБа. Я еще сказал, чтобы повесили их на крайние бомбодержатели, так ведь нет - под центроплан. Я должен был вылететь на цель, отбомбиться и повесить САБы, а за мной вылетала эскадрилья. Командир полка говорит: «Взлетаешь, если через 15 минут не вернешься, выпущу эскадрилью, а ты покрутишься, подождешь, потом повесишь САБ, отбомбишься напалмом». Я взлетел, тут гроза. Отбомбиться можно только по передовой, но я не успеваю поскольку через 15 минут взлетит эскадрилья и уткнется в грозу. Я развернулся, пошел на посадку. Штурман дал ракету, я сел, заруливаю, хвостом на ветер поставил. Мотор выключил, БЗ подошел. Инженеру говорю: «Выверни взрыватели». Что-то он отмахнулся и по делам своим убежал. Техник забрался на крыло: «Глазов надень струбцинки, а то у меня управление рвет». Он нагнулся в штурманскую кабину, где у него струбцинки были спрятаны. А у штурмана в кабине шарики бомбосбрасывателя по три с каждой стороны (в моей только аварийный сброс). Снимаю шлем перчатки, кладу под козырек. И тут - пах! Хлопок, как выстрел и под самолетом пламя. Техник нечаянно зацепил за один из шариков и САБ упал с бомбодержателя, будь он подвешен под крылом, то укатился бы, а тут он ударился о костыль и застрял, а ветер с хвоста… Самолет сразу охватило пламя. Мгновенно. Я ничего не вижу - страшное дело, когда горит огонь яркостью в миллионы свечей. Шофер с испугу убежал. Я сел за руль, отъехал. Сел и за голову схватился. Самолет горит, бомбы напалмовые, патроны начали рваться, треск стоит, а рядом самолеты полка. Гасить нечем... Захожу на КП. Командир говорит: «Ну, докладывай». - «Чего докладывать - вон горит». Хорошо, что никто больше не погорел. Что осталось от самолета? Коленчатый вал, шатуны и пулемет. Все остальное расплавилось в порошок… Трибунал. Мне, как командиру звена, не принявшему меры, по обезвреживанию взрывателя представление на второй ордена Красного Знамени порвали. Штурману звездочку не дали, а технику дали 8 лет с заменой тремя месяцами штрафной роты - кого-то надо наказать, самолет-то сгорел. Месяца через три он вернулся в полк - искупил вину кровью.

Летаем дальше. Какие нам задания ставили? Положим, дают бомбить железную дорогу. На полк выделяют. 100 километров. Каждому экипажу дают станцию. И вот весь полк одновременно наносит удар по всей длине пути. Прилетели. Бомбы подвешивают, горючим заправляют и еще вылет. В одну из ночей нам дали станцию Зеленый Гай. Мы до нее не дошли. Проходим Пологи возле Мелитополя. Это километров 110 за линией фронта. Мне штурман говорит: «Видишь?» - «Вижу».- Вся станция забита эшелонами - «Что делать?» - «Да там наверное Петька или Костька работать будет». Нам же никто не говорил, кому какую станцию дают - ты получил задание, отваливай. - «Давай, полусоточку шуранем. Станция большая, махнем штучку, пусть загорится другим легче было. Да и нам полегче лететь». - «Давай». Высота 1500 расстояние до станции километров 6-8. Чем ближе подлетаю, тем больше газ убираю, со снижением иду. Мотор на малых крутится, а с глушителем ШПГ так он просто шипит и пламени не видно. Планирую. Высота метров шестьсот. Он говорит: «Так… так.. держи… Сброс!» Я сразу газ и в разворот с набором высоты. Кружечек сделал, посмотрел - хороший взрыв, осколки летят до самолета. Он говорит: «Заходи еще». Заходи - так заходи. Заходим еще. Уже на газу идем. Самолет качает на взрывах. Видно, эшелон с горючим, боеприпасами, там грохот, дым стоит. Высота 600 метров. Он меня подправляет. Бросаем в другое место. Потом на обе горловины зашли, чтобы ни один эшелон не шел. Так мы шесть раз и заходили. Отбомбились. Штурман говорит: « Становись в вираж, я сейчас немчуру погоняю». - Все две с лишним тысячи патронов туда выпустил. - «Все. Можешь, дать зеленую ракету, путь свободен». Ни одного выстрела по нам сделано не было!

Прилетаем домой. Командир кричит: «Шибанов! Ты опять хулиганишь! То там, то здесь! Цель не свою бомбишь». - «Пусть на мою летят». - «А ты что? Дальше лететь не захотел?!»- «Да, нет… так получилось». - «Не твое дело кому куда лететь. Отстранить от полетов, дело передать в трибунал». - поворачивается к начальнику штаба - «Ты успел на них документы отправить на БКЗ?» - «Вчера отправил». - «Позвони в дивизию. Снять с награждения».

День проходит - летаем. Три, пять. Что он меня от полетов отстранил? А кому летать!? Экипаж-то боевой! Я уже командир звена. Наступил ноябрь. Погоды нет, не летаем. Числа пятого или седьмого объявляют построение личного состава полка: «лейтенант Шибанов выйти из строя». Я выхожу. Встал. Начальник штаба зачитывает указ: «За успешное выполнение боевых заданий, лейтенанту Шибанову присвоить звание Герой Советского Союза!» То в трибунал, а тут присвоить звание… Штурману дали Боевого Красного Знамени. Ну ужин, двойные 100 грамм. Понятно - первый герой в полку и в дивизии. Сидим. Я за почетным столом вместе с командиром полка, замполитом, начальником штаба. Я говорю: «Бать, как не хорошо получается: у Бушуева 600 вылетов, у Оглоблина 650, а у меня всего 300. Они не герои, а я герой?» - «Мы знаем, кому за что давать. Вылет вылету рознь». Мне потом рассказали, что через неделю нашего налета на Пологи проходил военный совет фронта. Командующий фронтом Толбухин спрашивает: «Кто бомбил Пологи» - «25-й гвардейский московский полк». - «А поконкретней?» - «Лейтенант Шибанов». - «Вот с кого надо брать пример! Один самолет, одном вылете уничтожил 120 вагонов и 7 паровозов! «Пешка» днем летала и сфотографировала результаты. Дивизия за неделю столько не сделала, сколько он сделал!» - «А он под Сталинградом был, госпиталь прошел» - «Во! Чувствуется опытный! К герою представили?» - «Нет». - «Представьте». Командир дивизии после совещания спросил: «Что делать с ним?» - «Писать надо на него. Боевик-то порвали, теперь надо писать». За что мне Героя дали? За хулиганство!

 - Как выполнялись заходы на цель?

 Всегда по разному. После обеда и до вылета мы собирались в классе. Часами сидели, прорабатывали задание. Заранее решали, как лететь, каким разворотом отходить от цели, на какой высоте идти на цель и обратно, чтобы не столкнуться. Поначалу конечно всему учились на своих ошибках. Сами тактику разрабатывали Мы никому и не говорили, даже командиру полка, делали по-тихому. Вот такой был случай. Летали с Ростова на Ейск бомбили аэродромы. Они всегда хорошо прикрыты. Вот мы встанем в круг и трещим вокруг цели. Потом один из круга прорывается, отбомбился и в сторону. И так на протяжении минут двадцати крутим и крутим карусель. Конечно, заранее договаривались, кто за кем ныряет. А чего себя подставлять?! Крутись и прилетай с победой, такой порядок должен быть. Я отбомбился и уже выходил из карусели. Вроде далеко снаряд разорвался. Взрывов-то много, прожектора бьют, но этот я отметил. Вышли на море. Луна вверху, луна внизу звезды вокруг тебя Тихо, не качнет. Висишь, ничего не видишь. Только мотор гудит и не понятно - летишь ты или на месте стоишь. Смотрю - в бок хорошо видно, а в перед нет. Я перчаткой козырек протер, понюхал - масло. Я говорю: «Коль, масло. - «Откуда?» - «откуда, откуда! - с мотора!» От Ейска мы уже километров 40 отошли. Осталось лететь еще 60. Болтаемся на середине Азовского моря. Летим. Температура растет, обороты прибрал, пошел со снижением. Масло брызжет. Вот уже и берег показался. Давление прыгает. Вздыхаешь - больше делать нечего. Ни жилетов, ни поясов у нас не было. Парашютов тоже не давали, а то бы я тогда под Сталинградом выпрыгнул. Так-то! Хоть с перебитым носом, но дома, а то бы у немцев был. На высоте метров 200 двигатель заклинило. Только ветер свистит в расчалках. Наверное метрах в 100-150 от воды на берег сели, пробежали и не скапотировали. Судьба? Судьба.

Герой Советского Союза лейтенант, как и я командир звена, Оглоблин. Если по прямой лететь, то от линии фронта до переправы 100 километров, ну а мы крючок сделал и заходи по плавням - их ширина 30-40 километров, ни постов, ничего нет. Вышли на переправу - немцы очухались, когда бомбили последнее самолеты группы. Им и прожекторов и «эрликонов» досталось. Я от цели отошел, над озером встал в круг, собираю группу. Замыкающего подбили, он все левее берет и к плавням. Смотрю, газы прибирает, и садиться на песок. Я помигал, он мне помигал. Прилетаю, докладываю: «Оглоблин сел». 20 ноября 1943 года меня ранило. Лежал в санбате. Приезжает ко мне инженер полка Федоров Александр Иванович, любил он меня. И говорит: «Вить, твой друг возвращается. Ивана сейчас привезут». - «Как привезут!? Вперед ногами?» - «Нет, все в порядке». Оказывается у них пробило масляную систему. Масло вытечет, мотор заклинит. Он решил, что лучше, пока работает мотор, сесть. Сели, самолет завалили хворостом, заминировали. Попали к партизанам. Когда наши освободили эту территорию его привезли на аэродром, а туда полетели технари, взяли с собой маслобак, отремонтировали. Перегнали самолет, а на борту написали «Партизан». Мне в ноябре присвоили звание Героя, а Оглоблину, Константинову и Халибскому - в мае.

Как меня ранило? Полетел за Зеленый Гай. Километров сто за линию фронта. Пришло пополнение штурманов и вот одного из них, Клеймана, я вывозил. Сначала полетели на передовую бомбить артиллерию. Вспышку засек и туда бомбу - пехота нас любила. А тут мы пошли а дальнюю цель. Подвешено у нас было две кассеты с мелкими бомбами по десять килограмм и две полусотки. Идет колонна машин. Я штурману перед вылетом рассказал как бросать: кассету открываем, потом бомба, потом еще кассета, потом полусотка. Подходим. Я говорю: «Захожу вдоль колонны. Ты подправь». А тут прожектор схватил. Что делать? Куда рваться? Мы уже над колонной. Я кричу: «Бросай!!» Шуранули все сразу. Разворачиваюсь на свою территорию. Прожектор держит, а никто не стреляет. Думаю: «Сейчас подойдет «мессер» и расстреляет». Летим, я ничего не вижу, но кручу влево, вправо. По мне стреляли уже сотни раз, уже битый - побитый приходил, весь в дырках. Наши меня тоже били, перепутали и били. А этот… . Я ему кричу: «Стреляй! Стреляй! Стреляй по прожектору». Оборачиваюсь - его нет. Выпрыгнул что ли? Куда он делся? Нет! Пригнулся! За перкаль спрятался! Разве можно?! Или ты его, или он тебя! Не давай себя расстреливать! Первый вылет все-таки - испугался. У меня первые раза два тоже так было. Первый раз не помню, как выскочил из обстрела: «Коль, что-то стрелять закончили?!» - «Наверное, передовую перелетели»... А тут трасса и сильный удар по ноге. Прожектора нет и все! Опытный - у меня бинт и полотенце с собой. Обмотал рану. В кабине запах бензина, но мотор работает. С левого крыла сорван здоровый кусок обшивки и самолет немного тянет в сторону. Штурману говорю: «Подержи управление, а он летать не умеет». Своего Колю-то научил летать, все же я инструктор - он мог и взлетать и садиться. Был бы я с ним… Он бы огрызнулся. Нас бы так просто не расстреляли. …

Летим. В голове все крутится, шумит. Из-под ног брызжет бензин. Видно, сбоку пробило. Я даже перчатку снял, перчаткой держал. Клейману говорю: «У меня сиденье не тлеет? Посмотри» - «Нет, нет». А я чувствую - сидеть не могу. Все жжет. Бензин натек… Только хватило бы горючего. Двигателю обороты максимальные, а то бензин течет. Слежу только чтобы не перегрелся. Долетели. Заходим на посадку. Подвел, притер, коснулся земли и меня на крыло. По земле крылом чиркнул и развернулся. Оказывается, снаряд попал в колесо, осколками сорвало обшивку, пробило бак и четыре осколка в ногу. Под левым боком у меня был толстый, старого образца планшет. Мы его называли мародерский - туда можно было и бутылку с закуской положить и линейку боком поставить. Там у меня книжка лежала «Как закалялась сталь». Планшет в клочья, книжка порвана. Комиссар полка вытащил ее, говорит: «Бог тебя спас. Если бы не он, то осколки в сердце бы пошли». Меня вытащили Голова кругом - крови много потерял. С меня все сняли. Штаны в бензине. Как я не загорелся?! Патрубки же вплотную к кабине - чуть-чуть искра и все. Неделю пролежал в санбате, один осколок вытащили, второй, потом отправили в Москву, в авиационный госпиталь и там четыре месяца.

Перед выпиской мне ребята написали: «Ты не возвращайся. Нас с фронта сняли, полк ушел на переформировку и переучивание на другие типы самолетов.» Меня сначала направили в распоряжение отдела кадров, оттуда в Московскую эскадрилью.

 - Приходилось летать к партизанам?

 - Чаще летали на сброс оружия, продовольствия. Под Харьков летали к окруженным войскам с посадкой. Повесили нам мешки - они по земле болтаются, сопротивление большое. Ужас! Но в основном этим занималась эскадрилья связи, а нам других дел хватало. Летали на выброску диверсантов. В такие полеты штурманов не брали - только летчик и диверсант, их вещи, радиостанция. Этих возили много. В основном девчонок. Но самыми распространенными были задания на бомбометание. Часто вешали две кассеты бомбы. Кассеты могли быть с ампулами с КС или с мелкими бомбами. Внутрь еще набивали листовок ля агитации. В дополнение вешали еще и бомбы Так и кидали - бомба, а за ней кассета. Еще самолет раскачаешь, они разлетаются, накрывают большую площадь. Получалась неплохая музыка. В кабину штурману клали связанные пачки листовок. Штурман берет, ножом - раз, и за борт. Одна такая пачка с ножа сорвалась, по хвосту ударилась и застряла между тросами руля поворота. Самолет стало разворачивать и валить. Я только элеронами его держу. Нога дрожит. Я кричу: «Держи!» - Он подержал. Потом - «Ты летчик, ты и держи». - «Я сейчас тебя пристрелю!» Не помню как, но отцепилась, выкрутились из ситуации.

Как прицеливались? У штурмана была прорезь в крыле и стрелка, но вообще «бомбили по колесу». Просто знаем, где упадет бомба, если ее сбросить с той или иной высоты. А вот как зайти на цель зависит от ее характера. Если цель большая, станция например, тогда можно и глаз сбросить, отбомбиться с планирования - не промахнешься. Если цель точечная, например по железной дороге идет эшелон. Там все стучит, нас не слышно. Тт уже захдишь по всем правилам - высота, скорость, курс. Бросали по одной бомбе. Разворот и из пулемета по нему, чтобы просто так не ходить. Опять разворот - бомбы.

Приходилось и сотки возить. С ними летали на большие объекты, на аэродромы. У меня был однажды хороший вылет. Это было на Миус-фронте. Вечером перелетели на аэродром подскока километрах пятнадцати от линии фронта. Подвесили по-моему, пару полусоток и сотку и пошли на аэродром немецких истребителей. Взлетели. Вышли на него - молчат. Вот они здесь! Вот аэродром под нами! Не стреляют и все! Летаем, даем ракету - а они молчат и все. У нас высота была метров 900. Коля подправил: «Так держи». Бросил сотку. Разворачиваемся -, хороший взрыв. Потом еще. И пошло качать! Пожар громадный! Мы с первой сотки хорошо попали в бензохранилище. По нам ни одного выстрела. Отбомбились оставшимися бомбами и домой. Зарево во все небо! По прямой до аэродрома километров 30-35. Сели: «Товарищ командир задание выполнено. Горит». - «Где?» - «Да вон». - Он поворачивается к командиру 707-й полка нашей дивизии, который работал с того же аэродрома - «Я говорил, что это мой! А то - твой, твой! Из твоей фляжки наливай! Ии экипажу тоже!» - Деваться некуда. Мне кружку, Коле кружку. - «Только мои так могут!» Выпили и на второй вылет.

 - Сколько вылетов за ночь приходилось делать?

 - Я больше четырех ни разу не делал. Но я-то воевал практически только летом, когда ночи короткие. А потом если дают задание на разведку, так это часа на три и возвращаешься на рассвете. За это время можно было два-три вылета сделать на передовую. А я один вылет, и вся спина мокрая.

- После боевой ночи удавалось спать?

 - Утром нас собирает полуторка. И сразу везут в столовую. Если никого не сбили, все по-хорошему, старшина играет на баяне, боевые 100-200 грамм, песни поем. Кормили нас всегда отлично. Потом расходимся по хатам. Если не хватило, то в хате, самогонки или как ее называли «Марии Демченко», добавляли. (Демченко Мария Софроновна инициатор массового движения колхозников за получение высоких урожаев сахарной свёклы. В 1930-1936 звеньевая колхоза им. Коминтерна Городищенского района. На 2-м Всесоюзном съезде колхозников-ударников (1935) дала обязательство вырастить не менее 500 ц сахарной свёклы на 1 га, которое успешно выполнила, получив 523,7 ц сахарной свёклы с 1 га. Прим А.Д.). Спали, но днем конечно не сон. В 2 или 3 часа дня идем в столовую обедать. Всю войну нас обслуживали официантки. Потом подготовка к ночным полетам. Перед полетом врач дает короткие указания, проверяет пульс и температуру и дает по плитке шоколада и то овсяного. Можно было сказать, что плохо себя чувствуешь. Это считалось не зазорным.

 - Во время войны болезни были?

 - Иногда. По чужому саду пройдешь, зеленых яблок наглотаешься - прокладку пробьет. А так все здоровые были.

 - Туалетная бумага была?

 - Газет-то не было! Обычно нам на день давали пачку папирос «Казбек» ии«Беломор». А бывало давали табак. Ножом его нарежешь, а бумаги нет, газет нет. Тогда закручивали в листовки, которые сбрасывали или в рубль. Тогда, как и сейчас, рубль ничего не стоил.

 - Дневные вылеты на бомбежку были?

 - Нет. Это опасно. Или истребители собьют или с земли - скорость-то маленькая. Какой смысл? Только самолеты терять.

 - В полку были самолеты не бомбардировочной модификации?

 - Нет. С-2, самолет с люльками для перевоза раненых были в эскадрильи связи. У нас некоторые самолеты были оборудованы дополнительным баком в центроплане.

 - Какое было отношение к летчицам из 46-го гвардейского полка?

 - В основном они работали по передовой. У нас полеты были посерьезней, подальше. Потому мы вылетов меньше делали, чем они. Ну… девки есть девки - сделали не сделали, пусть поют.

 - Кто ночью обслуживал самолет, бомбы подвешивал?

 - На подскок в задней кабине летели двое - техник и штурман. Улетаем. Техник на земле нас ждет. Сели. Мы оба идем на КП. Там начальник разведки полка, начальник штаба, адъютанты эскадрилий заслушиваю донесение. Техник это время готовит самолет к следующему влету - заправляет горючим, осматривает, заклеивает дырки, подвешивает бомбы.

 - Если экипаж погибал, что делали с личными вещами?

 - Товарищи делили, не отправляли. Когда меня сбили, один одно забрал, другой другое. А когда узнали, что в госпитале, пишут: «Приезжай, мы тебе вещи вернем».

 - Поминали сбитых?

 - Сразу за завтраком. На столе стоят налитые рюмки летчика и штурмана. Никакого баяна конечно нет. Командир полка встанет, скажет… и меня также помянули. Надо сказать, что после Сталинграда и до ноября 43-его потери были небольшие. Может быть пять или шесть экипажей. У нас уже опыт был, на рожон не лезли.

Но было конечно… Погиб мой лучший друг Сашка Боев. Самолет штурман привел. В августе 42-го за неделю до того как меня сбили, он взлетал с каким-то полковником, а немец в этот момент сбросил бомбу. В результате самолет разбит, полковник погиб, а его в тяжелом состоянии отправили в госпиталь. Он вернулся в полк незадолго до меня. И вот пошли они на задание… одна пробоина в полу - пуля в сердце… Похоронили в саду в Ростове.

 - Командир полка летал?

 - Редко, если только на передовую слетает. Комиссары стали летать после приказа в июле 1943 года. Мы их возили. Помню Бурлаков взлетал и тут же упал - только зайцы побежали. Попал на заячье гнездо. Комиссар полка мазнул и скапотировал в картошку. Командир полка Хороших начал кричать, что они ему все самолеты переломают. В общем некоторые толковые, летали, но нужды в этом не было и они не входили в боевой расчет.

 - Какое отношение к немцам?

 - Ненависть и злость. Вот как меня «мессера» погоняли, вот тут эти чувства и появились. Поэтому в характеристике у меня написано: «при выполнении боевых заданий настойчив и дерзок». Помню, из госпиталя ехал, а мимо шла колонна пленных из Сталинграда. Мы на летучке подъехали, дверь открыта. Немец подошел что-то просит. Дал я ему ногой по морде и за пистолет… Нет, жалости никакой не было.

Ведь начинаешь бомбить, и знаешь, что внизу наши же дети, старики. Заходишь, и сердце сжимается. Помню, наступали, бомбили бомбами АО-25. Дали нам цель конюшню возле церкви. Колька говорит: «Одна бомба не взорвалась». Проходит время и полк квартируется в этой деревне. Штурман пошел искать хату. Около церкви дом. Зашли: «Можно?» - «Да». В комнате висит зеркало, а половина его закрыта полотенцем. Спрашиваем: «А почему закрыли половину?» - Ваши бомбили, бомба прошла через крышу, стукнулась о сруб и не взорвалась, но отлетевший кусок бревна разбил зеркало». Посмотрели, а бомба лежит сверху. Думаем: «Это же наша!» Но хозяину не сказали, что это мы бомбили, а то выгонит.

 - Аттестат вы отправили жене?

 - Оклад у меня был 1200 рублей, плюс 25% гвардейских, плюс 25% фронтовых, да еще за каждый вылет получал 10% от зарплаты. Так что я, старший сержант, получал больше командира полка. Домой отправлял и на «Марию Демченко» хватало.

 - С женой постоянно переписывались?

 - Да. Что писали? Она знала всех моих товарищей аэроклубовских инструкторов. Об этом и писали.

 - Случаи трусости в полку были?

 - Не замечал. Быстро страх проходит. Вот когда летишь и вроде оттуда вчера стреляли, а теперь тишина, то как-то не по себе. И мандража перед вылетом не было. Конечно знали, что допустим цель опасная. Например, когда Сухую Крынку - разгрузочную станцию под Харьковом летали бомбить, тогда говорили: «Ну, затягивай голенища. Опять бомбить Сухую Крынку»... Самое страшное - прожектора. Если ослепят, то можно потерять пространственное положение и упасть.

Мы стояли в Ростове, когда в дивизию пришло пополнение. В нашу эскадрилью, в частности. Меня, Оглоблина, Кохановского, Ряховского и других нарядили «возить пехоту». Из пехоты приходили летчики, попавшие туда в 1942 году, и их возили днем и ночью в прожекторах. Полетел Кохановский с курсантом, потеряли пространственное положение. Пришел этот здоровый сержант: «Мы с Кохановским разбились!» - «Как разбились?» - «Вошли в спираль»., Их ослепили, они потеряли пространственное положение и ударились в землю. Кохановского выбросило из кабины, поскольку он был недостаточно привязан и о дерево… мы его в саду в Зимовниках похоронили, а курсант нормально.

Еще помню, на моем самолете крыло поменяли. Дело было днем. Облака были так метров на 1000-1200. Я говорю комэске: «Пойду, похожу в облаках, потренируюсь по приборам» - «Давай. Оглоблина возьми». Полетели. Я подержу управление, потом он. Вываливаемся из облаков, он говорит: «Аэродромчик-то какой маленький» - «Маленький? Ну держись!» Прибрал газ, ручку на себя, потом даю ногу и свариваюсь в штопор. Пару витков сделал и самолет поворачивается вверх колесами. Винт остановился - отлив бензина из карбюратора. Вверх колесами, мотор не работает, управление не работает, Самолет на спине, в обратном штопоре. Я никогда в такой штопор не попадал, и не видел, чтобы другие попадали. Я ручку от себя отдал, самолет, нос потихоньку опускает, и выходит в горизонтальный полет, потоком винт крутанулся - искра, двигатель забрал и как рванет нас! Мы вышли чуть ниже 300 метров из штопора, еще бы полтора витка, и были бы мы на земном шаре. Сели. Посмотрел: «Что-то на новом крыле пистонов нет». Техник шилом ткнул, а оттуда вода. Видно, она затекла в консоль и нас перевернула. Командир мне говорит: «Ты что хулиганил?! До земли штопорил?!» - «Да у меня мотор встал!» Судьба…

 - Суеверия были? В приметы верили?

 - Нет. И в Бога не верил.

 - Это на фронте обсуждалось? Религия, национальность…

 - Никаких обсуждений национальности не было - некогда. Ночью летали бомбить, днем на разведку, связь. То отступление, то наступление, то перебазирование, то кого-то отвезти. Круглые сутки рабочий день. Мы даже любовью не занимались! У меня в подчинении было 5 девчонок, которые бомбы подвешивали. Не с одной не связался! А ведь мне было 20 лет, можно было бы… Прилетаешь, носом в приборную доску, в ушах свистит. Засыпаешь. Просыпаешься под крылом на чехлах, и кровь из носа идет. Почему? Потому что хочется повыше забраться. Мы набирали не сколько нам задали, а от пуза - сколько набрал. Я знаю, где моя цель, и за счет высоты могу спланировать и поразить цель тихо. А ночью и в пасмурную погоду с 3000 тысяч надо пользоваться кислородом. Днем можно до 5000 без кислорода летать, а ночью нет. Наскребаешь 3000 - 3500 метров, а из носа и ушей кровь течет, и жарко, в пот бросает. Я часами летал на этой высоте. Такое впечатление, что от костей тело отходит, своеобразная усталость в самолете. У летчика тяжелая работа… Так что сил на всякие дурацкие разговоры не было.