Стрельченко Николай Иванович

Родился 15 февраля 1921 года в деревне Фоменовка, была в составе Атрацитовского района Луганской области Украины в семье рабочих. Украинец.

В Красной Армии с 1938 года. Окончил авиационное училище, служил в частях бомбардировочной авиации.

Участник Великой Отечественной войны с первых дней. Воевал пилотом самолета Ил-4 (ДБ-3ф). Осенью 1941 года зачислен в формирующийся 751 бап, в составе которого прошел большую часть боевого пути. Только в период битвы за Москву с октября 1941 по январь 1942 года летчик Стрельченко произвел 7 боевых вылетов. В июле 1942 года получил первую боевую награду - медаль "За отвагу".

В мае 1943 года на базе полка был развернут еще один полк - 19-й гвардейский. Часть опытных экипажей был, числе которых был экипаж гвардии лейтенант Стрельченко, были переданы в новый полк. Здесь он уже командовал звеном. За следующие полгода гвардии старший лейтенант Стрельченко записал на свой счет еще 42 боевых вылета. Снова был представлен к ордену Ленина, но как и раньше награжден орденом Красного Знамени.

Весной 1944 года на вооружение стали поступать новые дальние бомбардировщики Ер-2 с дизельными авиадвигателями, под них формировались новые авиаполки. В октябре 1944 года гвардии старший лейтенант Стрельченко со своим экипажем был переведен в 329-й бомбардировочный полк. К этому времени на его счету было уже 230 боевых вылетов на Ил-4.

В весне 1945 года экипажи полка осваивали новые боевые машины на аэродроме в городе Умань (Черкасской области Украины). К боевой работе полк приступил только в апреле 1945 года, совершил боевой вылет на Кенигсберг, затем бомбил Зееловские высоты и Берлин. Всего до конца войны полк совершили 61 вылет. Только один вылет на новом самолете успел записать на свой счет старший лейтенант Стельченко. Был награжден орденом Отечественной войны 2-й степени.

Уже после Победы, в июле 1945 год командованием полка был представлен к присвоению звания Герой Советского Союза. Но только в ноябре 1945 года был подписан приказ о награждении… орденом Александра Невского.

Задержка, а потом и понижение награды по рассказам самого Стрельченко, объясняется несчастным случаем: при прогреве мотора пред взлетом он случайно зарубил винтом авиационного механика.

Продолжал службу в частях дальней авиации. В частности, в 27-м бомбардировочном авиаполку в Иванове, на Северном аэродроме. Летал на тяжелых бомбардировщиках Ту-4.

Награжден двумя орденами Красного Знамени, орденами Отечественной войны 1 степени, Александра Невского, медалями, в том числе "За отвагу", "За оборону Москвы", "За оборону Ленинграда", "За оборону Сталинграда".

Биографию подготовил Сергей Каргапольцев (с сайта Авиаторы Второй мировой войны http://allaces.ru/p/people.php?id=23387)

“Петлицы голубые,
Петлицы боевые!!!”

Экипаж - ночной фотограф.

…Бомбардировщик ИЛ-4, на котором я провоевал почти всю войну, конструктивно был не очень сложный, но в технике пилотирования был исключительно строг. Стоит только немного зазеваться или допустить малейшую ошибку в действиях рулями управления, как самолѐт моментально заваливается в ту или другую сторону! Или вовсе свалится в штопор и тогда попробуй его вывести. Хорошо, если это случится на достаточной высоте… А на малой высоте выводить не пытайся! Очень был неустойчив по всем трѐм осям. Но я, имея большой практический опыт, накопленный во время боѐв, чувствовал его очень тонко и нежно.

Прислушиваясь раньше к старым лѐтчикам, которые при рассказах многократно применяли выражение: ”я его тонко чувствую даже задним мягким местом.” Мне это было непонятно, удивительно и нереально. Но сейчас для меня это стало явью. Именно это выражение применительно к моим практическим действиям. Я летал словно играючи. Заметив вражеского стервятника, я бросал машину как хотел, и она всегда повиновалась.

Грамотно применяя стремительный каскад пилотажных фигур, я всегда умело уклонялся от воздушного боя. В районе цели я больше всего боялся слишком поздно увидеть вражеский истребитель - в этом случае меня могут сбить.

Сам я, особенно ночью, видел очень хорошо. Как говорится ”не хуже кошки”. Поэтому я воспитывал всех членов экипажа в духе постоянной бдительности и осмотрительности. У меня голова постоянно вращалась, как на шарнирах, и кроме пилотирования самолѐтом в нужном направлении, видел всѐ вокруг и первым из экипажа обнаруживал опасности. Это я считал основным залогом успешного выполнения боевого задания. Умело уклониться от встречи с истребителем – это второй залог победы бомбардировщика.

Так, вылет за вылетом, в боях я совершенствовал свою боевую выучку. Всегда выходил победителем в любой сложной боевой обстановке. Видя это, командир полка, а впоследствии командир авиадивизии, тов. Тихонов В.Г. принял решение мой экипаж подготовить к выполнению самых сложных, самых ответственных боевых заданий, которые до сих пор не удавалось выполнять самым опытным экипажам. Это ночное фотографирование результатов бомбардирования авиадивизии. Для выполнения подобных боевых заданий посылались опытные экипажи: такие, как командир эскадрильи ст. лейтенант тов. Михайлѐв, командир эскадрильи, Герой Советского Союза майор Лепехин Г.В., ст. лейтенант тов.Шипулин К.И. , ст. лейтенант тов.Тяпченко В.И., ст. лейтенант тов.Одарченко Л.И. и многие другие.

Все эти и многие другие экипажи погибли при выполнении боевого задания, связанного с фотографированием цели после бомбардирования нашей авиадивизией. Все они имели большой боевой опыт. На их счету имелось не менее чем по сто боевых вылетов.

Казалось бы, каждый экипаж способен был выполнить такие боевые задания, но оказывается, это не так просто делается… Что-то они не дорабатывали, что-то они не учли, ввиду чего мы не досчитались дорогих нам человеческих жизней.

Учитывая всѐ это, командир авиадивизии тов. Тихонов В.Г. вызвал к себе весь мой экипаж на личную беседу и предложил нам заняться практической подготовкой к ночному фотографированию целей. Сам лично обещал строго следить за каждым полѐтом нашего экипажа, делать соответствующие выводы, определять недостатки и ошибки, нами допущенные в полѐте, и намечать меры для устранению недостатков.

На наш самолѐт установили ночной фотоаппарат НАФА-3, через некоторое время - более совершенный- НАФА-5, затем НАФА-7, НАФА-9, которые мы изучали, испытывали в боях. Экипаж определял их техническую возможность и с каждым боевым вылетом мы также совершенствовали свою боевую выучку и тактику применения фотоаппарата. Эти боевые задания выполнялись при выполнении основного боевого задания - на бомбометание цели. Не всегда обходилось благополучно… Сначала, часто бывало, что мы не могли выполнить фотографирование цели. Снимки не получались. Но всякий раз Тихонов лично сам производил расследование и выяснял причины неудачного полѐта и вносил соответствующие коррективы и предложения. Он всегда был в курсе самых тонких нюансов выполнения боевого задания, и мой экипаж всѐ больше и больше набирал опыта и навыков в производстве того или другого маневра над целью или в районе цели. Изучив досконально все правила, технику и тактику, выработанную в боях, мой экипаж стал привозить хорошие снимки и всегда выполнял любое самое сложное боевое задание.

В основном долго мы не могли определить момент сбрасывания ФОТАБа (фотографической авиабомбы), которая при взрыве на определѐнной высоте от земли даѐт мгновенной мощное световое излучение (более трѐх миллионов свечей), освещая фотографируемую площадь и светом действуя на фотоэлемент, находящийся в самолѐте с открытым лючком. Сигнал, поданный фотоэлементом через усилительное устройство, получает соответствующая рулевая машинка, открывает затвор фотоаппарата в момент мощной вспышки ФОТАБа. Получается экспозиционное засвечивание с истинным изображением местности на фотоплѐнке.

Если ФОТАБ бросить раньше на долю секунды или позже, вспышка ФОТАБа фиксируется на фотоплѐнке и фотография получается с белым большим пятном, которое замазывает снимаемую местность, находящуюся в передней или задней части фотоснимка.

Если в момент вспышки ФОТАБа самолѐт находился с креном, значит более замазанное пятно будет в какой-то стороне от центра. Опять-таки на снимке изображения нет. Разобрать ничего нельзя. Фотоснимок засвечен. Задание не выполнено и экипаж соответственно будет наказан за эти ошибки, которые были допущены во время фотографирования. А эти ошибки могут быть всегда над целью, где кругом самолѐта разрываются снаряды крупнокалиберной зенитной артиллерии, когда самолѐт находится в ”клещах” прожекторов, а сзади подходит самолѐт-истребитель и прицеливается, вот-вот нажмѐт на кнопку и снаряды с четырѐх пушек и двух крупнокалиберных пулемѐтов полетят в тебя для уничтожения. Попробуй выдержать самолѐт строго по прямой с заданной скоростью и на заданной высоте. Нервы не выдерживают и лѐтчик иногда, проявляя трусость, боязнь, уходит от смерти и сворачивает от курса. А при объяснении своему командиру на земле докладывает и чистосердечно признаѐтся в своей трусости и объясняет свои ошибки. Задание не выполнено. За что хвалить?

На земле легко говорить, отмечать и указывать на твои ошибки, а в воздухе, там надо выполнять! Не взирая на то, что ты трус и нервы твои не в порядке. Будь добр – выполняй приказ.

Это война. А война без жертв не бывает. Ты живѐшь постоянно со смертью рядом и никто тебя не похвалит за невыполнение боевого приказа! Такова судьба наша солдатская на войне. Повезѐт тебе - останешься жив. Не повезѐт - значит судьба… Но во всех случаях ты надеешься на ту самую судьбу… Ведь хочется остаться живым, а раз ты на это надеешься, значит твори! Выполняй задание как подобает советскому воину при защите Родины. Для этого ты и давал клятвенное обещание при принятии Военной Присяги. Отказываться от выполнения задания ты уже не имеешь права. А раз у тебя в руках военное боевое оружие, предназначенное для уничтожения врага, так используй это оружие в своих прямых целях. Поэтому ты не имеешь права проявлять трусость или боязнь, которые пагубно сказываются на выполнении боевого задания.

Учитывая всѐ это, я всегда надеялся на то, что мне повезѐт… А повезѐт мне тогда, когда я не буду бояться смерти, хотя это и странно, всегда настраивал себя на мужество, умную смелость и отвагу, и на то, чтобы в критических обстоятельствах не терять здравый смысл. Не теряйся и будешь делать всѐ осмысленно, тогда тебе и повезѐт. А результат: останешься жив и с честью выполнишь боевое задание.

Эти логические выводы и понятия жизни и смерти на войне меня постоянно воодушевляли на подвиги, в результате которых и мой экипаж стал отлично выполнять самые сложные боевые задания.

Мой экипаж стал привозить хорошие снимки и командир авиадивизии полковник, а затем генерал-майор тов. Тихонов В.Г. стал подсаживать к нам в экипаж (в переднюю кабину) для обучения и перехвата боевого опыта по фотографированию молодых лѐтчиков или штурманов из других молодых экипажей с целью удвоить или утроить количество экипажей-ночных фотографов.

Шла война большая, затяжная…

Закончив битву под Сталинградом наша дивизия, которой командовал генерал-майор авиации тов. Тихонов В.Г., в начале марта 1943 года перебазировалась на аэродром Липицы, что стоит на берегу реки Оки, близ города Серпухова.

Задача для авиации дальнего действия по-прежнему: уничтожать живую силу и боевую технику противника, находящуюся в пути, в ж/д эшелонах и продвигавшуюся на восток, к Курскому выступу, где предполагается грандиознейшая битва исторического значения.

Каждую ночь экипажам 751 ДБАП приходилось совершать по два, а то и по три боевых вылета. Уничтожали противника на ж/д станциях и крупных узлах, таких как Брянск, Вязьма, Гомель, Унеча, Смоленск, Витебск, Орша, Киев, Нежин, Мозырь, Калинковичи, Чернигов, Рославль, Минск и многие другие ж/д станции и узлы, через которые немцы старались как можно быстрее доставить пополнение на восточный фронт.

Ни к одной другой операции во второй мировой войне гитлеровское командование не готовилось так всесторонне и тщательно, как к битве под Курском.

Заправилы Третьего Рейха твердили, что все преимущества на их стороне. Но они знали - не могли не знать - какая гигантская и с каждым часом всѐ возрастающая мощь пртивостоит им на фронте и за его линией.

Дальнебомбардировочная авиация с каждым днѐм всѐ больше и больше наращивала бомбовые удары по врагу.

Наши экипаж, кроме боевых вылетов на ”ближние цели”, получали боевые задания на уничтожение фашистов и в глубоком тылу. Разбивали и сжигали эшелоны при их формировании на таких ж/д узлах как Варшава, Кенигсберг, Тильзит, Будапешт, Бухарест и другие. В этих боях мы все больше и больше набирались опыта и умения. Увереннее овладевали инициативой боевых действий.

Быстро вводилось в боевой строй новое пополнение лѐтного состава. Тем самым улучшились боевые качества авиадивизий, авиаполков и боевых экипажей в целом. Всѐ больше и лучше вырабатывалась тактика применения ночных бомбардировщиков и ночных фотографов как самостоятельных тактических единиц среди специальных родов войск как авиация.

Не один десяток экипажей ночных фотографов подготовили мы со своим экипажем.

Теперь командир авиадивизии тов. Тихонов В.Г. не может сетовать на отсутствие ночных фотографов, отсутствие которых пагубно сказывалось на оперативности действия не только нашей дивизии, а и всей авиации Дальнего действия. Теперь дивизия имеет возможность немедленно получать все данные результатов бомбометания.

23-го марта 1943 года при выполнении боевого задания по уничтожению боевой техники и живой силы противника, находящейся на ж/д узле Гомель, в адрес моего экипажа Тихоновым была направлена поздравительная радиограмма о присвоении нашему полку звания гвардейцев. Лично сам генерал Тихонов поздравил!

Это поздравление ещѐ более воодушевило мой экипаж на выполнение боевой задачи ещѐ и на фотографирование цели после бомбометания нашей авиадивизии.

С первого выхода на цель мы удачно отбомбились, а при заходе на фотографирование более десятка прожекторов нас охватили и вели до самого окончания фотографирования. Зенитная артиллерия ”издевалась” над нами как хотела. Я с боевого курса не свернул и до конца выдержал зенитный шквал огня.

Осколком разорвавшегося в моей кабине снаряда я был ранен в кисть правой руки. Радость присвоения звания гвардейцев заглушала причиняемую мне боль. Снаряд разорвался между приборной доской и верхней головкой штурвала. Осколки врассыпную разлетелись по всей кабине лѐтчика. Несколько осколков врезались в левую ногу выше колена и левую руку выше локтя. Но сразу я и не почувствовал. Верхняя головка штурвала защищала меня от осколков, которые могли бы попасть в лицо и наделать много неприятностей. Этого не случилось.

Я думал, что ранение было не столь серьѐзным, чтобы обращать на это внимание. Но на деле всѐ обстояло не так… При заходе на посадку штурман экипажа, уже гвардии капитан Плаксицкий И.Я. со штурманской кабины добрался до рукоятки и помог выпустить шасси в самолѐте.

С раненной рукой я произвѐл ещѐ семь-восемь полѐтов на боевое задание, приказав всем членам экипажа о моѐм ранении никому не проговориться. И уже после того, когда лететь было невмоготу, обратился к полковому врачу Феде Горбову, который дал мне освобождение от полѐтов на несколько дней. В этих полетах штурман тов. Плаксицкий всякий раз помогал мне убирать шасси после взлета и выпускать их перед посадкой.

Освобождением полѐтов я не отделался. В кисти правой руки оказалась перебитой кость. Мне руку не только перевязали, но и загипсовали. Я не летал около полутора месяцев.

При вручении Гвардейского Знамени 751-й ДБАП был переименован в 19-й Гвардейский Дальнебомбардировочный авиаполк, а позже, в 1944 году стал именоваться 19-й Гвардейский Краснознамѐнный, в 1945 году – Рославльско–Катовицкий авиаполк Дальнего действии 8-ой Орловско-Будапештской авиадивизии Дальнего действия 2-го Севастопольско-Берлинского авиакорпуса Дальнего действия.

На время излечения ран моего штурмана, гвардии капитана Плаксицкого Ивана Яковлевича перевели в экипаж командира авиаэскадрильи гвардии капитана Решетникова В.В., который оказался временно без штурмана и … Случилось так, что при возвращении из боевого вылета , перед линией фронта, в районе города Людиново, вражеский истребитель МЕ-110 напал на экипаж Решетникова, поджѐг его самолѐт. Экипаж выпрыгнул на парашютах, был взят прожекторами и расстрелян в воздухе, не долетая до земли. Погибли гвардии капитан Плаксицкий и гвардии старшина Митрофанов. Сам Решетников чудом остался жив и приземлился на своей территории около передовой линии.

Тяжело и больно было на душе у меня. Глубоко скорбил я по тяжѐлой утрате боевого друга, с которым более ста раз ходил в атаку, выполняя самые тяжѐлые и ответственные боевые задания.

Слишком много он проявлял боевой храбрости и смелости во многих боях. Он всегда перед боем говорил: “наш экипаж не собьют! Мы долго будем жить! Мы очень много перебьѐм немцев! Мы живые войдѐм в Берлин!” И при этом много фантазировал, как он встретит День Победы, что это будет только в Берлине и что лично он сам возьмѐт Гитлера за горло и т.д.

Мне его поведение очень нравилось, что он всегда воодушевлял экипаж на боевой настрой, благодаря чему мы выходили из боя победителями.

Но война время на грусть и оплакивание не отводила… Вскоре мне разрешили летать. В мой экипаж назначили другого штурмана, но уже с большим боевым опытом, недавно вышедшего из госпиталя, старшего лейтенанта тов. Дубового Кирилла Семѐновича.

Он имеет более ста боевых вылетов, но провалялся около шести месяцев в госпиталях после тяжѐлого ранения. Много он утратил боевых навыков. Ему надо было снова ”привыкать” к боям, воспитывать и тренировать свой организм и нервы к выдержке и укрощению страха и боязни при атаке.

Кроме того на фотографирование целей он не летал и не отработал ещѐ автоматизм управления штурманскими приборами, прицелом и фотоаппаратурой. Поэтому ему пришлось много тренироваться на земле. Надолго он засиживался в штурманской кабине. Много спрашивал, интересовался всем, что происходит при выполнении того или другого действия над целью.

И вот штурман готов к полѐтам. Его подготовленность проверил штурман полка, майор, Герой Советского Союза Алексеев Максим Николаевич и дал ”добро”…

Сначала как и во всех неслѐтанных экипажах не всѐ гладко получалось, особенно при фотографировании: то забудет штурман включить обогрев фотоаппарата НАФА-13М, то ЭСБР поставит не на тот интервал, то взрыватели не на то что нужно, замедленно на ФОТАБах поставит, то неправильно выберет точку прицеливания для начала фотографирования, то ѐщѐ что-нибудь у него не получилось в кабине, или растерялся во время захода на фотографирование, когда самолѐт обстреливают со всех видов оружия в лучах прожектора.

Получалось так, что задание экипаж не выполнял. Жизнью рисковали, горючее жгли, бомбы расходовали, ФОТАБы использовали, а фотоснимков не привозили. Задание не выполняли и Тихонов накладывал взыскание на меня и особенно на Дубового.

Однажды, после очередного выполнения задания, приказом по авиадивизии мой экипаж был лишѐн звания Гвардейцев. Я очень много переживал. Крепко мы поругались с Кириллом Семѐновичем. А потом решили не ругаться. Ведь всѐ равно придѐтся вместе воевать: ”Давай найдѐм в себе мужество и стойко переживѐм это взыскание и сделаем определѐнный вывод. Давай вместе решать вопросы выполнения задания”. И я стал штурману подсказывать и помогать в полѐте, что мне было не так легко делать.

Перед каждым полѐтом мы на земле полностью проигрывали каждую мелочь в своих действиях перед заходом на цель и над самой целью во время выполнения задания. Проигрывали полѐт во всех деталях. Всем экипажем тренировали мы больше всего штурмана Дубового. Я требовал от него заучивания действий, т.е. он нам вслух докладывал о том, что он будет делать во всех деталях последовательно перед тем, как подойти в район цели, как он предварительно произведѐт все штурманские расчѐты, как он наметит точку прицеливания, с которой начнѐт фотографирование, какой и почему он включит или выключит тот или иной тумблер и т.д.

Я у Кирилла Семѐновича попросил разрешения на меня и весь экипаж не обижаться, так как это всѐ направлено в пользу нашего экипажа, надо вновь вернуть звание Гвардейцев. О! Как это тяжело было для всего экипажа – вновь вернуть это звание!

Кирюша обещал на нас не обижаться и даже благодарил за то, что мы всем экипажем на него ”насели”. А ведь он по возрасту был старше любого из нас, минимум на десять, а то и более лет. Но в бою мы были гораздо старше его. Это он и мы понимали, и хорошо, что нашли общий язык. Зато он нас отблагодарил своими действиями в бою. Кроме того, он хорошо усвоил тактику действия в бою как штурман. Этим самым мы у него выработали смелость, отвагу, а впоследствии даже - дерзость, которую он проявлял в каждом последующем бою всѐ больше и больше. Нам даже приходилось его сдерживать, за его настойчивое требование выполнять рискованные действия, что могло привести к гибели экипажа.

Кирюша стал для нас авторитетом во всех отношениях. Он не только показывал нам свои высокие знания как штурман, как фотограф, как волевой боец, но и как наш наставник, отец и брат. Он всегда нас воодушевлял на подвиги в выполнении боевого задания. Мы благодаря ему в бой шли бодрые весѐлые и в полѐте всем экипажем даже песни пели. Вот такой стал наш любимый Кирюша! По натуре он оказался добродушным, умным, острым на язык, большой весельчак, знаток и умелый рассказчик множества анекдотов. У него на каждый незначительный или многозначиткльный случай имеется несколько анекдотов, от которых от смеха все в авиаполку берутся за животы и с доброй улыбкой, весѐлым настроением взлетают и идут в бой, забывая обо всѐм, и проявляя при этом мужество и героизм. А находчивости у него хватало на всех…

Таланты свои он начал проявлять лишь после того как у него начали получаться хорошие снимки и отлично выполнялись задания. До этого он как бы ушѐл в себя и мы его не знали и не знали его весѐлого балагурства.

С выполнением боевых заданий у нас наладилось и мы стали привозить и хорошие снимки, а вместе с ними завоѐвывать свой авторитет, авторитет отличного боевого экипажа.

Тихонов нам стал доверять выполнение самых тяжѐлых, ответственных заданий и это налагало на наш экипаж большую нагрузку как в смысле подготовки к каждому отдельному полѐту, так и в смысле проявления смекалистости, находчивости и ”увѐртывания” от гибели всего экипажа.

Раз мы выполняли самые тяжѐлые задания, значит нашему экипажу и больше доставалось в бою. И благодаря нашему Кирюше, который выводил наш экипаж из самых тяжѐлых, смертельных ситуаций, мы выходили победителями.

А по прилѐту на свой аэродром мы всегда в юмористической форме рассказывали всему составу полка, а иногда Тихонов приглашал на эту беседу и многие экипажи из нашей дивизии и ставил в боевой пример нас и бесконечно повторял: “Вот видите? Вот так надо!”

Но так как нашему экипажу больше всех ”доставалось”, то всему техническому составу экипажа приходилось больше работать, потому что “залатывать дырки” и пробоины приходилось почти ежедневно.

Все удивлялись, почему этот экипаж остался жив? Иногда говорили даже так: ”Этот экипаж из легенды”. Но нам всѐ-таки, наверное, и везло…

А раз так, то мы под руководством Кирюши Дубового иногда и специально “доводим” личный состав полка до весѐлого, азартного смеха перед полѐтом на боевое задание. Нас поддерживали и другие юмористические экипажи - Фѐдора Бычкова по кличке ”Макар”, Миши Орлова, Василия Галочкина, Ивана Курятника, Васи Решетникова, Гаврилы Лепѐхина со штурманом Мишей Калининым, Толи Аницкого, Жени Яковлева и многих других. Насмеѐмся досыта и с задороной песней в кузове машины выезжаем на аэродром, а в случае временного отбоя или задержки с боевым вылетом это всѐ продолжалось в землянке, где стоял непроглядный дым (хоть топор вешай) и бесконечный гогот от анекдотов ”травящих” Кириллом Семѐновичем и Мишей Калининым, которые почему-то оказываются всегда вместе и которые как будто вместе оканчивали курсы анекдотистов.

На первом плане всегда выделялся мой экипаж. Всегда и везде он был в центре внимания. Кроме того, не было ни единого события в полку, в которых не были бы виновниками Стрельченко и Дубовой. То экипаж прилетел на изрешеченном полуживом самолѐте, чудом оставшись в живых, то сели на каком-то чужом аэродроме на одном моторе, где вместо нас ожидали своего самолѐта-истребителя, потерявшего ориентировку, находясь ночью в зоне пилотирования и без связи…

Вот к примеру: своему лѐтчику руководитель полѐтов по радио передаѐт: ”Если ты нас слышишь, включи и помигай самолѐтной фарой. Мы тебе включим посадочные прожектора и давай производи посадку”. А мы как раз в это время шли домой, подбитые, на одном перегретом моторе, который тоже был покалеченный, приготовившиеся к покиданию самолѐта на парашютах.

На восьмисотметровой высоте мы договорились покинуть самолѐт без команды, как только сдаст и остановится мотор.

“Работающий” мотор бесконечно стрелял и большие клубы огня вылетали из-под капота, облизывая пламенем борт фюзеляжа и, наконец, выстрелил в последний раз в тот миг, когда я увидел зажженные прожектора аэродрома, и остановился. Я приказал: ”Отставить прыгать!” и сделав полтора разворота без моторов, произвѐл посадку. Руководитель полѐтов спрашивает: ”Кто вы такие и откуда свалились?” А я не зная и не понимая о чѐм начальник спрашивает, ответил: ”Здрасьте! Я ваша тѐтя! Не видишь что ли? С неба, от Бога Иисуса Христа! Принимай дорогих гостей и повинуйся нам. Давай буксируй в кусты, а то немец сейчас нас будет перемешивать с землѐй”. Тут вышел Кирюша со штурманской кабины и с присущим ему юмором включился в диалог и началось юмористическое представление друг друга. Мы, конечно, не знали, что с нами разговаривает полковник, командир истребительной дивизии, который переживает о пропавшем лѐтчике вместе с боевой единицей. А мы ему заправляем Иисуса Христа и Апостола, которым представился Кирюша и которые несколько минут назад должны были бросить свой самолѐт

В это время немцы бомбили город Тулу, около которого мы и приземлились невзначай. Страху на аэродроме было очень много. А я ему приказываю буксировать самолѐт в кусты. Юмор!

То прилетели из задания на горящем самолѐте и произвели посадку на своѐм аэродроме и еле выскочили за несколько долей секунды до его взрыва.

То произвели посадку с зависшей бомбой 500 кг, которая не сбрасывалась над целью.

То произвели посадку на ”светящемся” самолѐте (над целью мы попали под атаку МЕ-110, который облил фосфористой жидкостью).

То привезли с вынужденной посадки мотоцикл с коляской под фюзеляжем. То привезли из боевого задания домашнего гуся, убитого во время бреющего полѐта при возвращении на свой аэродром и застрявшего в передней кромке крыла. Закуска есть, а выпить-найдѐм!

Все эти и много других случаев, о которых можно написать юмористические книги, происходили с нами и всегда обнародывались, были достоянием всего личного состава авиаполка в юмористической форме и всегда сопровождались всесторонним обсужлением с последующими комическими и юмористическими добавлениями, уважающими и знающими цену положительным оттенкам юмора, людьми, в том числе командиром авиадивизии генерал-майором тов. Тихоновым В. Г.. Он с заразительным смехом брался за живот и громко (слышно было на весь аэродром) от души смеялся. Вокруг него собравшиеся как по команде бездельники, ”картузники” и всякого рода подхалимы, валялись для большего эффекта в том или другом рассказе. Слово в этом случае держал, конечно, наш любимчик полка и дивизии, Кирюша Дубовой.

Вся эта юмористическая жизнь способствовала нам продолжать жить и дерзать, осмысленно действовать при выполнении самых сложных и ответственных боевых заданий. Мы совершенствовали своѐ боевое мастерство и повышали наш боевой авторитет. Мы стали на уровне передовых и боевых экипажей. Этим мы гордились, гордился и сам генерал.

После 50-60 успешно выполненных боевых вылетов на фотографирование приказом по дивизии нам было вторично присвоено звание Гвардейцев. Это нас воодушевило на ещѐ большие подвиги. Теперь мы были равноправными членами боевой гвардии. Но генерал Тихонов поставил нам особое задание: выполнять боевые задания с фотографированием целей особо важных объектов:

- Сделайте двенадцать хороших снимков, генерал Логинов (командир авиакорпуса) обещал вам предоставить отпуск на полтора месяца, - закончил свою беседу с моим экипажем Тихонов.

- Есть сделать двенадцать фотоснимков, - ответил я.

- Сделаем, товарищ генерал! – отчеканил Дубовой.

Весь экипаж был доволен и гордился тем, что нашему экипажу, как самому опытному, большое начальство доверило выполнять самые ответственные боевые задания. Мы их выполняли всегда с внимательной и длительной предварительной подготовкой. Кроме того, мы ещѐ и большую помощь оказывали техническому составу в подготовке материальной части.

Всѐ личное время экипаж проводил на самолѐте, детально проверяя все агрегаты, подготавливая их к каждому боевому вылету. Благодаря хорошей подготовке материальной части к полѐту, мы более увереннее и смелее выполняли все боевые задания и всякий раз привозили самые ценные сведения о разрушениях цели после бомбометания нашей авиадивизией. Доказательство тому - наши фотоснимки.

Много фотоснимков мы привозили из ближних целей (Брянск, Унеча, Гомель, Чернигов, Мозырь, Калинковичи, Брест, Вильне, Каунас, Орша, Витебск, Смоленск, Вязьма, Двинск, Дарница, Киев, Белосток, Барановичи), а также из дальних ,таких, как Тильзит, Кенигсберг, Варшава, Краков, Катовицы, Будапешт, Бухарест, Плоешти, Галац, Константа и другие. Наш экипаж выполнял самые сложные и ответственные боевые задания. Вот почему мы вышли в передовые из передовых боевых экипажей. А ввиду того, что нам ”доставалось” больше всех, то мы постоянно не теряли свою боеспособность и наш экипаж в шутку и всерьѐз называли: ”Экипаж из легенды”. Мы всерьѐз гордились этим и воодушевлялись ещѐ больше.

Нашему экипажу после Курской битвы, за успешные выполнения боевых заданий при фотографировании целей после бомбометания, командир авиадивизии, генерал-майор тов. Тихонов с разрешения Логинова, предоставил краткосрочный отпуск сроком на полтора месяца.

Отпуск! Во время войны!.. Это для экипажа было высшей наградой! Не надо никаких наград! Ни орденов, ни славы! Побывать дома! Увидеть свои семьи, своих любимых, своих детей! Отлучиться на полтора месяца от зениток и прожекторов, пулемѐтных и пушечных очередей. Полтора месяца не ожидать своей участи, какие неизбежно бывают на войне, в результате которых родные получают ”похоронки”!!!

Всѐ сбылось то, о чѐм мечтали все члены экипажа, каждый раз при выполнении боевого задания. Пожить бы хоть полтора месяца, забыв обо всѐм. Какое счастье! Церемониал предоставления нашему экипажу отпуска был произведѐн перед строем всего личного состава нашей авиадивизии, где был зачитан приказ по дивизии в присутствии командира авиакорпуса, генералмайора тов. Логинова, который выступил даже с речью, расхваливая всех членов нашего экипажа, называя нас всех по имени. Всѐ это выглядело очень ответственно и благородно.

От счастья мы прослезились и сейчас не могу вспомнить даже про это чествование в деталях.

Генерал Тихонов в последней беседе с нами обещал этот отпуск предоставить после двенадцати успешно выполненных боевых заданий и он своѐ обещание выполнил, но учитывая все обстоятельства, это произошло после выполнения тридцати двух успешно выполненных боевых вылетов.

Отпуск, конечно, каждый провѐл в кругу своей семьи. Он пролетел, как ласточка, и по прибытии в свой полк, снова пришлось пережить грусть и траурные сообщения о своих погибших друзьях, которые не вернулись с боевых заданий. Кроме того, нам очень тяжело было снова ”втянуться ” в бои…

Какая-то боязнь и неуверенность появилась у каждого из членов нашего экипажа, в том числе и у меня. Надо было внутренне переломить эту боязнь, которая влечѐт к соответствующим последствиям, в результате которых выполнение боевых заданий получается некачественное или они вообще не выполняются. Я признался в этом Тихонову. Он меня понял и начал давать нам боевые задания сначала ”лѐгкие”, а затем ”потяжелее”. На фотографирование целей пока не посылал. Наше ”втягивание” продолжалось около месяца.

Для повышения патриотичности, боевого задора и энтузиазма в начале 1944 года по авиакорпусу был издан приказ о присвоении лучшим экипажам символических званий: так, экипажу Аницкого было присвоено символическое звание ”Шахтѐр”, Курятнику-”Александр Невский”, Решетникову - ”Александр Суворов”, Яковлеву - ”Михаил Кутузов” и т.д. Моему экипажу - ”Гвардеец”. Наш гвардейский экипаж получил ещѐ и высокое, почѐтное символическое звание ”Гвардеец”. С двойным воодушевлением, с высокими боевыми качествами и энтузиазмом мы выполняли любые, самые сложные боевые задания.

Война продолжается и конца ещѐ не видно… Фашистов наша Красная Армия гонит из Советской земли. Идут ожесточѐнные бои за освобождение наших земель. Уже освобождается Украинская земля. Моя родина украинцевчленов моего экипажа - Дубового и Устиченка. Идут бои за освобождение Крыма.

Освобождение Крыма было приказано войскам 4-го Украинского фронта и Отдельной приморской армии генерала Ф. И. Толбухина и А. И. Еременко, Черноморскому флоту адмирала Октябрьского и Азовской флотилии контрадмирала С.Г. Горшкова.

Для участия во всех операциях при освобождении Крыма непосредственно принимала участие и авиация Дальнего Действия, в частности и 2-ой Гвардейский Севастопольско-Берлинский авиационный корпус под командованием генерал-лейтенанта Логинова, в состав которого входил и наш 19-ый гвардейский, Краснознамѐнный, Рославльско-Катовицкий бомбардировочный авиационный полк, которым командовал Герой Советского Союза полковник Шапошников А.И. Базировались мы на Украине, в городе Прилуки.

Нашей авиадивизией получен приказ: бомбами крупного калибра разгромить железобетонные укрепления на подступах к Севастополю и уничтожить живую силу и боевую технику, скопившихся на железнодорожной станции, готовящихся к эвакуации боевыми кораблями через Чѐрное море на Запад, в Румынию.

После получения боевого задания экипажи нашего авиаполка разошлись по своим самолѐтам готовиться к бою.

Командир авиадивизии генерал-майор Тихонов вызвал на КП дивизии весь мой экипаж и сказал: ”В отличие от боевого задания всем другим экипажам дивизии вам, дорогие друзья Коля, Кирюша, Володя и Коля Устиченко, предстоит выполнить особо важное задание: сфотографировать результаты бомбардирования нашей авиадивизии. Я уверен, что ваш экипаж, гвардии капитан Стрельченко, с честью выполнит это боевое задание”.

- Как вы смотрите на это, гвардии капитан Дубовой и гвардии старшины Иванов и Устиченко? - в приказном тоне и с вопросительным взглядом обратился он ко всем членам моего экипажа.

- Выполните или пошлѐм другой экипаж? – спросил ещѐ раз генерал чуть погромче.

Все члены экипажа вытянулись в струнку и одновременно ответили:

- Есть сфотографировать результаты бомбѐжки нашей дивизии!

Я после уточнения нескольких конкретных вопросов выполнения боевого задания обратился к генералу:

- Товарищ генерал, разрешите идти?

Тихонов разрешил выйти только Иванову и Устиченко, а к нам обратился со следующими словами: ”Коля и Кирюша, послушайте повнимательней. Я вас знаю давно. Вы оба горячие, но с головой! Задание очень важное и ответственное. Решается судьба Крыма. Сегодня начинается штурм опорного объекта, вы это знаете. От того, как мы отбомбим, будет решаться задача наземным войскам, штурмующих оборону убегающих фрицев. Нам, конечно, надо знать, как мы авиацией отработали. И мы будем в дальнейшем диктовать: выделять ли дополнительные войска или достаточно будет послать туда наши самолѐты с бомбами крупного калибра и на этом закончить. Поэтому нам надо дать срочно данные о результатах нашей работы. Я думаю вы меня понимаете без больших и длинных разъяснений и поэтому полезете на рожон, дабы выполнить это задание. Я вас предупреждаю – задание выполнить будет нелегко, и если вас подобьют, или ещѐ что-нибудь с вами случится, мы все будем об этом сожалеть. Но если и подобьют, то постарайтесь приземлиться на сушу, на свою территорию, не лезьте в море. Я вам советую заходить на цель со стороны моря, чтобы если придѐтся падать, то на свою территорию, к своим войскам.

Ещѐ раз прошу, берегите себя! Вы нам нужны для дальнейших боѐв! До конца войны ещѐ далеко. Вы должны жить! И таких вояк нам больше не подготовить. Не лезьте на рожон, но и смотрите по обстановке. Мне вас нечему учить. Я с вами не прощаюсь. Идите!”

Так закончил своѐ напутственное слово генерал.

Задание очень важное и ответственное и таким образом почѐтное. Всем экипажем мы гордились, что его доверили выполнять только нам. Но оно и самое тяжѐлое, самое сложное.

Надо произвести такой заход на цель, чтобы объект для фотографирования вместился бы в тринадцати кадрах (большое количество ФОТАБов подвешивать конструкцией самолѐта не предусматривалось), чтобы ФОТАБы разрывались только на высоте 1700 метров и точно над разрушениями, железобетонными укреплениями, железнодорожной станцией Севастополь и, чтобы фотографии перекрывали друг друга на 30%, то есть произвести маршрутную съѐмку цели в условиях, когда цель защищена сотнями зенитных пушек разного калибра, ночными истребителями Ме-110, шестью-семью десятками зенитных прожекторов. Фотографирование необходимо было произвести с одного захода. Другого захода немцы нам не позволят сделать…

С такого задания до сих пор ни один экипаж на свою базу не возвращался… Были случаи, когда из экипажа кто-нибудь возвращался в свою часть при помощи партизан и прифронтовых войск и рассказывал, как они выполняли задание и как их сбивали. Остальные члены экипажа обычно домой не возвращались. Фотоснимков, конечно, не привозили. Для выполнения такого боевого задания нельзя было доверять другому, неподготовленному экипажу. К этому времени мой экипаж был вполне подготовлен для выполнения подобных заданий и по праву считался опытнейшим из опытнейших экипажей в Дальней Авиации.

В состав экипажа входили:

- Замкомандира авиаэскадрильи гвардии капитан Стрельченко Николай Иванович – командир корабля;

- штурман эскадрильи гвардии капитан Дубовой Кирилл Семѐновичштурман корабля;

- воздушный стрелок, радист гвардии старшина Иванов Владимир Иванович;

- воздушный стрелок гвардии старшина Устиченко Николай Ильич.

У каждого на боевом счету (кроме Дубового - около 180) числилось не менее двухсот боевых вылетов, из них только на ночное фотографирование восемьдесят-девяносто. Пока подготавливали и подвешивали тринадцать ФОТАБов, на дистанционных трубках-взрывателях установили предусмотренное замедление, т.е. определѐнное время полѐта ФОТАБа от момента его сброса до взрыва. В экипаже мы договаривались о конкретном выполнении каждым членом экипажа своих обязанностей в каждом предвиденном и непредвиденном случаях в полѐте, при выполнении задания, их действиях над сушей и морем и во всех возможных и не предусмотренных аварийных случаях.

Конечно, многое может быть и неизвестно, но всѐ равно оговаривалось: ”А может и так случится, а может быть и так!... Тогда делать надо только так, а в этом случае надо поступать только так!”.

Наш самолѐт должен полететь через сорок минут после полѐта последнего бомбардировщика нашей авиадивизии, по команде из КП.

Самолѐты один за другим выруливают на взлѐтную полосу. Долго разбегаются и в конце бетонки тяжело отрываясь от неѐ, медленно набирая высоту, уходят на разгром убегающих из Севастополя фашистов. Каждый из наших бомбардировщиков увозит 2,5 тонн смертельных ”гостинцев”. У каждого самолѐта подвешено по три пятисоткилограммовых фугасных и бронебойных бомб под бомболюками (внешняя подвеска) и десять штук – по сто килограмм. Мы со взлѐтом не торопимся. Но мне почему-то хочется быстрее взлететь и быть свидетелем когда будут громить фрицев, чтобы получше изучить обстановку в районе действия, для выработки решения по выполнению нашего задания, хотя оно уже проиграно несколько раз теоретически.

Непосредственно перед запуском моторов, в ожидании зелѐной ракеты для взлѐта, к нашему самолѐту подъехал на своей ”эмке” генерал Тихонов.

Спросил о готовности экипажа к взлѐту и включил в состав нашего экипажа прибывшего в дивизию в качестве проверяющего главного штурмана авиации Дальнего действия полковника Петухова Ивана Ивановича.

Присутствие большого начальника на борту самолѐта экипаж ничуть не смутило. Но в кое в чѐм внесло поправку в наши действия. Дело в том, что на борту не оказалось дополнительной кислородной маски со шлангом и штуцером к ней, а время подходит к взлѐту. Договорились: экипажу кислородные маски не одевать,

А Петухову Кирилл Семѐнович должен отдать свою маску и включить ему питание кислородом. Такой приказ я издал в экипаже потому, что маски будут только мешать в обзоре окружающего пространства. Кроме того, весь экипаж был натренирован жизни на высоте длительное время, не теряя жизнеспособности, ввиду тренировочных полѐтов. И, учитывая всѐ это, я не рассчитывал долго находиться на большой высоте. А на высоте до 6000 метров экипаж свободно выдержит и ничего с ним не случится. Все маневры, связанные с выполнением задания, предлагалось выполнять только на средних и малых высотах. От экипажа возражений не последовало.

Для меня была поставлена одна задача: не попасть под атаку ночного истребителя раньше, чем его увидит кто-нибудь из членов экипажа. Задача воздушным стрелкам стояла “смотреть в оба”, штурману- как можно точнее сделать расчѐты, чтобы с одного захода всѐ сфотографировать, вовремя успеть изменить интервал сброса ФОТАБов в связи с изменением (уменьшением) скорости полѐта при выдерживании мною самолѐта по прямой на боевой курс. И тогда мы сможем выполнить с честью это боевое задание.

Задачи не сложные, но…всѐ это теоритически…

Итак, 5-го мая 1944 года, в день начала нашими войсками штурма Севастополя, в назначенное время мы взлетели и взяли курс согласно задания, постепенно набирая высоту до 6000 метров.

Весь полѐт практически происходил совсем не так, как разыгрывался предварительно на земле. Мне пришлось решать самые сложные, со многими неизвестными, задачи в направлении того, как можно лучше выполнить поставленную задачу и живыми прибыть на свою базу со срочными данными результатов бомбѐжки нашей авиадивизии.

Не долетая до цели с полсотни километров, вокруг Севастополя уже наблюдались всплески выстрелов крупнокалиберной зенитной артиллерии, открывшей огонь по сбрасывающим бомбы самолѐтам. На земле, в районе железобетонных укреплений и железнодорожной станции Севастополя наблюдались разрывы крупных и мелких авиабомб. Над городом повисли сначала несколько, а потом десятки штук САБов. Заданная цель подвергалась бомбѐжке. Более чем полсотни прожекторов шарили по небу, разрывая, как иглами, дымовую завесу (от горящих САБов, висящих на парашютах) и вот один попался в клещи прожекторов. На него сразу обрушился шквал зенитного огня. Самолѐт уклоняется от цели, очевидно уже сбросив свои бомбы. Но вдруг резко переворачивается и пламя огня от него стало тянуться сзади метров на триста, сопровождая его до самой земли. На земле упавший самолѐт взорвался. А лучи прожекторов впились ещѐ в один самолѐт.

Достаѐтся моим друзьям и на высоте свыше 3000 метров, а нам придѐтся проходить над целью на высоте не более 2100 метров. Вот и попробуй ухитриться выполнить задание и остаться живыми…

Что придумать? У меня мысли срабатывают очень быстро… Приблизились к цели, я свернул вправо, в море. Сделал большой круг на высоте около 6000 метров вокруг цели, поджидая, когда окончат наши самолѐты разрушать цель, наблюдая за происходящим бомбометанием. Петухов Иван Иванович отмечал на карте крупного масштаба время и место бомбометания нашими экипажами. Море огней над целью от САБов и от разрывов защитной артиллерии освещали цель настолько сильно, что весь Севастополь с этой высоты был виден как на ладони. Дубовой Кирилл Семѐнович возится в своей кабине, готовя всю аппаратуру к выполнению задания. Я сделал второй, чуть поменьше, круг и отошѐл от цели немного на северо-восток.

Но вот боевая работа авиадивизии окончилась. Постепенно гаснут прожекторы, утихают зенитки. Догорают у земли САБы. Тѐмный город словно уснул. Лишь во многих местах железнодорожной станции продолжают гореть крупные пожары. Они ещѐ долго освещали город. На станции, очевидно, горел состав с горючим.

Наступило время работы ночного фотографа…

Находясь километрах в 15-ти северо-восточнее города я начал осуществлять задуманный и учтѐнный с обстановкой над целью, манѐвр для захода на цель.

Предварительно прогрев двигатели, полностью закрыв лобовые шторки и юбки капотов, глубоким разворотом через правое плечо выровнял самолѐт в направлении на цель. Приказал Дубовому наметить точку прицеливания и сообщить мне в процессе прицеливания.

- Экипаж! Внимание! Заходим на цель! – предупредил я экипаж.

Убираю полностью газы моторам и начинаю круто пикировать для набора скорости.

Пролѐт над целью на большой скорости осуществляется не поТихоновски, а, наоборот, в направлении выхода на Чѐрное море, в районе бухты, возле мыса Херсонский, с таким расчѐтом, чтобы пролететь над частью города, через железнодорожную станцию с захватом территории аэродрома, где также наблюдались догорающие самолѐты противника.

В намеченной точке прицеливания, на большой скорости я вывел самолѐт в горизонтальный полѐт. После нескольких доворотов штурман сбросил первый ФОТАБ. Через 15-18 секунд – второй, затем третий. ФОТАБы разрывались друг за другом через определѐнные промежутки времени, ярко освещая лежащий внизу город и станцию. Фотоаппарат НАФА-13М во время вспышек ФОТАБа автоматически производил съѐмку, а затем перематывал фотоплѐнку для подготовки его к очередному снимку.

Однако набранной при крутом пикировании скорости самолѐта хватило на сброс лишь шести-семи ФОТАБов. Пришлось прибавлять газы моторам для увеличения катастрофически падающей скорости, по прежнему выдерживая заданный курс и высоту 2100 метров над пролетаемой местностью. Штурман периодически увеличивал интервал сброса ФОТАБов.

А город в это время начинает снова пробуждаться: появился луч-копьѐ одного прожектора, потом второго, третьего. И сразу более трѐх-четырѐх десятков щупальцев шарят по тѐмному небу в поисках невесть откуда взявшегося самолѐта-фотографа…

Внезапно ослепительный луч бегло метнулся по кабине. Я закрылся в кабине тѐмными шторами и по приборам держу прежнее направление и высоту.

Проходит несколько томительных секунд. Сквозь щели в приборной доске через штурманскую кабину я вижу как луч ещѐ раз скользнул и зацепился.

Тотчас к нему присоединились и остальные. Прожектора схватили в перекрѐстные лучи и ведут наш самолѐт. Штурман по-прежнему продолжает сбрасывать ФОТАБы. Гром разрывов зенитных снарядов заставил меня даже вздрогнуть.

Как-то он оказался даже внезапным, хотя я и был готов к этому обстрелу.

Запахло в кабине горелым порохом. На запах - приятно, но это не смертельно. Ощущение не из приятных… Я крепче сжимаю штурвал, продолжая старательно выдерживать самолѐт на боевом курсе. Грохот разрывов зенитных снарядов через некоторое время внезапно прекратился…

- Ясно! В воздухе вражеский истребитель, - подумал я.

- Экипаж! Повнимательней! Смотрите, не прозевайте!

- Ещѐ около минуты надо держать самолѐт по прямой!

Как мучительно долго тянется время! Эти секунды кажутся годами. Я ещѐ поглубже уселся в сиденье, сжался в комок, прячась за бронеспинкой.

Самолѐт веду только по приборам. Вижу, что прожектора держат самолѐт, в ожидании когда самолѐт-истребитель расстреляет нас со всех четырѐх пушек и двух крупнокалиберных пулемѐтов. Смерть неминуема! Время идѐт, а нас ещѐ не атаковал истребитель… Очевидно ещѐ не подошѐл так близко, чтобы атаковать.

- Предпоследний бросаю! – услышал я голос Дубового.

Страшно медленно текут секунды… Ещѐ один остался! О! Это ещѐ много…

- Последний! – закричал штурман.

Ещѐ надо держать самолѐт на боевом курсе секунд 25-28, пока не вспыхнет последний ФОТАБ и после этого мы можем начать борьбу за жизнь!

И вот последняя вспышка ФОТАБа!

Я резко, со снижением переворачиваю самолѐт на крыло. Экипаж, кроме Петухова, которого мы забыли предупредить, был готов к предстоящему зависанию.

Перевороты самолѐта я продолжаю производить то в одну, то в другую сторону, падая в море то на одно крыло, то на другое, вырываясь из объятий прожекторов.

В момент начала переворота нас, оказывается, атаковал Мессершмитт МЕ-110. Но огненные трассы, опоздав на долю секунды, прошли немного выше и правее. Весь экипаж это видел, кроме меня.

Коля Устиченко вовремя дал очередь из своих пулемѐтов в направлении истребителя. А Володя Иванов со своей установки – тоже!

Тем временем прожектора снова поймали наш самолѐт. Опять последовали серия переворотов с большими скольжениями. Быстрее к земле! Впереди смутно проглядывается мыс Херсонский, а далее - море.

Машина как бы падала то на одно крыло, то на другое с резким изменением в курсе.

Всѐ ниже и ниже. Лучи прожектора сильно наклонились, некоторые уже погасли. Береговая черта уже кончилась, а самолѐт ещѐ падает, прямо в море!

При выводе самолѐта из глубокого скольжения, я уже сам заметил пушечные трассы сверху вниз налево.

Дал резко правую ногу - и ещѐ ближе к воде…

- Кажется живы!

А высота всѐ ниже и ниже. До воды всѐ меньше и меньше! Я понимаю, что жизнь всего экипажа зависит только от меня. Чем резче и круче, а особенно чаще я буду проводить резкие повороты самолѐтом на низкой высоте, рядом с водой, в которую при малейшей ошибке в технике пилотирования можно легко булькнуть, тем больше шансов имеется на то, что мы останемся живы! Значит надо больше маневрировать и уходить от назойливого истребителя. А это нелегко делать. Луна, до сих пор подсвечивающая нам впереди и выше, хорошо помогала в обзоре. Сейчас она сзади (я развернулся уже на восток) и почти уходит за горизонт.

Видимость немного ухудшилась. Горизонта я почти не вижу. Истребитель противника ”сидит” у нас на хвосте, в ожидании удобного момента для атаки.

Коля Устиченко его видит и короткими очередями из спаренных крупнокалиберных пулемѐтов турельной установки отпугивает его.

Я продолжаю маневрировать, прижимаясь к гористому берегу Крыма. Метрах в двенадцати-пятнадцати от воды и в пятидесяти-шестидесяти метрах от крымских гор южного берега Крыма я вывожу самолѐт в горизонтальное положение, прекратив маневры. Только не надолго. Не успел я посвободнее посмотреть вокруг, как тут же услышал тревожный голос Устиченко: ”Командир! Справа сзади выходит на нас истребитель!” Я резко дал правую ногу и заскользил со снижениемк воде и к горам поближе. Тут же услышал стрѐкот наших пулемѐтов.

- Ага! Гад! Отвернулся! Командир, теперь он снизу не зайдѐт. Вода рядом. Вижу волны, - заговорил радист Иванов.

- Слева ему тоже не зайти! –подал голос и Устиченко,- горы мешают. А сверху я его не подпущу!

- Прекратите разговоры! – сказал я - Ишь, нашлись герои! Разболтались! Осмелели! Хватит! Повнимательней следите за ним! Где он сейчас? Ильич, где истребитель? Я спрашиваю тебя, Устиченко. Если вы его прозеваете, нам не сдобровать! Придѐтся всем бульбы пускать на дне. Если вы его вовремя заметите, то он просто так нас не возьмѐт! Уж не такие мы простаки, что нас просто потопить!

Предупредив экипаж об ещѐ продолжающейся опасности, я стал ещѐ больше прижиматься к воде и обходить рядом с горами, чтобы не зацепиться за острые углы и выступы скал на минимальной высоте.

- Командир! Я его вижу постоянно! Он идѐт выше нас, сзади, справа и подбирает момент, подходящий для атаки, так что командир, держи так! – высказал свои мнения воздушный стрелок.

- Есть так держать, Ильич! Будем идти так до тех пор, пока он не отстанет от нас. У нас горючего хватит до утра, а у него горючее должно скоро кончиться. Его будет зло забирать и он будет агрессивнее. Так что смотри, Ильич! Не прозевай! Он конечно будет стараться нас потопить, - сказал я.

Мессер сверху ещѐ несколько раз пытался зайти в атаку и вынужденно уклонялся от встречных трасс, выпущенных вовремя Устиченко. Затем вроде отстал. Продолжая полѐт на малой высоте, огибая высокие горы и скалы южного побережья Крыма, мы прошли в сопровождении истребителя противника уже Балаклаву, Байдарские ворота, район Кастрополя, Симеиз, Алупку, Ливадию, Ялту. Вот и знакомая Медведь-гора. Ильич докладывает, что истребителя он что-то давно не видит.

Я решил проверить, не идѐт ли фашист за нами. Может он спрятался где-то слева, прячась тѐмным фоном гористого рельефа? Я немного набрал высоту, чтобы расслабиться.

В районе между Гурзуфом и Алуштой Николай Устиченко вдруг заметил истребителя, заходящего в атаку сверху справа. Предупредив меня, он дал очередь, но совершенно неожиданно, рядом с правым крылом резанула огненная трасса и на этот раз мимо, потому что я успел дать ногу на скольжение и бросил самолѐт ещѐ ниже.

- Живы! - подумал я.

“Ну, теперь, пожалуй, отстанет. Наберу высоту и через горы на север - домой!” – подумал я и стал потихоньку набирать высоту, огибая горы в районе Алушты в направлении на Феодосию.

- Вот идиот, пристал! Ребята, смотрите и ещѐ раз смотрите! Он всѐ-таки решил нас потопить! Не выйдет! Мы всѐ равно тебя перехитрим! У тебя не хватит горючего, чтобы так долго нас сопровождать! – начал было я успокаивать экипаж, как вдруг Коля Устиченко застрочил из пулемѐтов, предупреждая нас о том, что мы атакованы.

С высоты около ста метров я бросил самолѐт вниз к воде и сильно заскользил…

Трасса сзади огненным ножом полоснула по правой консоли крыла. И сразу после того, как атака была отбита и истребитель отвернул в сторону моря, я почувствовал, что на этот раз самолѐт подбит. Я выругался вслух и сообщил об этом экипажу: “ Наверное, фашист всѐ-таки нас задел и мы подбиты. Сейчас я повнимательнее присмотрюсь к приборам”.

В кабине неприятно запахло бензином. Это слишком опасно. Это огнеопасно. Может быть пожар. Мы над морем… Начало падать давление масла правого мотора.

Я повнимательней присмотрелся к правому мотору и правому крылу. Да! На правой плоскости просматривалось несколько пробоин. Наверное, пробит бензобак в нескольких местах. Шевельнулась мысль: ”Неужели придѐтся бульбуль?” Но я тут же отогнал еѐ.

- Ребята, ничего страшного. Домой мы может быть и не дойдѐм, но живы будем. Я не допущу, чтобы мы глотали холодную солѐную воду. Я немного наберу высоту и в случае пожара выпрыгнем метров со ста. Парашюты на этой высоте откроются. Так что будьте готовы к прыжку. А ты, Коля, посмотри на правый мотор, но смотри, не прозевай истребителя! Он наверняка пожелает нас добить! Он где-то здесь ещѐ! – обратился я успокаивающе к экипажу и одновременно приказываю воздушному стрелку доложить, что он видит на моторе.

- Командир, - обращается Устиченко ко мне, - с правой плоскости что-то выливается, мне кажется, это бензин.

- Не вода же это! – прервал я его доклад.

- А с мотора ручьѐм течѐт масло. Сверху над мотором всѐ крыло в масле! - сказал Устиченко.

- Вас понял! Будем принимать меры, чтобы дойти домой! Смотрите, чтобы фашист ещѐ раз нас не ударил. Это будет у него уже последняя атака. Мы на одном моторе уже не сможем так маневрировать, как до сих пор. Да и скользить можем только влево, а вправо можем хлестнуть бензином на мотор и загоримся. Смотрите повнимательней и мы останемся живы! – так я резюмировал свои доводы о дальнейшем полѐте.

До воды не более десяти метров. Загорится самолѐт - не выпрыгнуть… Надо ещѐ ближе прижаться к крутому берегу. На живот приземлиться невозможно. Врежемся в скалы. Других вариантов спасения экипажа я не нашѐл. Пока летим и не горим. Давление масла мотора падает всѐ заметнее. Я решил продолжить полѐт до Феодосии на малой высоте. В случае пожара быстро наберу высоту до ста метров и направлю самолѐт на сушу, в горы, и будем прыгать. Если самолѐт до Феодосии не загорится, значит мы потом можем долететь и до Джанкоя. Там аэродром Дальней авиации… Если дотянем на одном моторе, то сядем в Джанкое. Решение созрело. Его надо реализовать!

- Кирюша, - обращаюсь я к Дубовому. Тот отозвался.

- Прокладывай маршрут от Феодосии до Джанкоя, - приказал я.

- Да, до Феодосии ещѐ минут десять полѐта. Успеем! Давай сначала туда дойдѐм, - хотел ещѐ что-то сказать штурман, как я оборвал его возражения.

- Я кому сказал! – громким голосом я повторил приказ.

Через минуту штурман сообщил курс от Феодосии до Джанкоя. В экипаже были прекращены всякие разговоры. Если мы долетим на одном моторе до Феодосии без приключений, и если я там определю, что до Джанкоя мы не сумеем дойти, то решил самолѐт посадить на шоссейную дорогу, идущую с Феодосии на Керчь. Там наверняка имеются воинские части, с помощью которых мы сможем срочно передать разведданные (фотоплѐнку, негатив для проявления).

Сбавив газ неисправному мотору, перевѐл винт на большой шаг, уменьшил обороты, снял нагрузку с рулей - триммерами, отрегулировал полѐт на одном моторе и продолжал лететь до Феодосии на малой высоте, попрежнему опасаясь нападения истребителя.

Истребитель как будто отвязался, как будто бы уже догадался, что мы подбиты. А может быть запас горючего не позволяет ему дальше нас преследовать?

Давление масла правого мотора неумолимо падает. Самолѐт не загорелся, но возможность пожара не исключена. И во время посадки имеется такая опасность, когда после уборки газа пламя и выхлопные искры могут попасть на вытекаемый бензин, в результате - пожар неминуем. Мы может быть успеем выпрыгнуть, а вот кассету фотоаппарата вытащить не успеем. Пропал тогда весь полѐт! Вот о чѐм я думал в это время, пилотируя самолѐт в направлении Феодосии.

Постепенно вышел на шоссейную дорогу, что идѐт на Керчь. Развернулся влево. Взял курс на Джанкой. На одном моторе с трудом набрал высоту чуть более 300 метров. Давление масла подбитого мотора три, немного погодя - две с половиной атмосферы… Затем две. Минут через 15-17 будет Джанкой.

А давление полторы атмосферы. Минимально допустимое. Перевѐл винт на больший шаг, уменьшил обороты до минимума. Вот виднеется Джанкой. Только бы не заклинил мотор.

По моей команде штурман выстрелил ракету, что означало: ”Я свой, прошу посадку!” На аэродроме вроде бы нас поджидали. Включили ночной старт. Давление масла около нуля. Я сделал малый круг над аэродромом и произвѐл посадку. Не ожидая конца пробега, я медленно убрал газы и выключил моторы. Наконец остановились.

Кромешная темнота. Тишина. Только треск в моторах остывающего металла напоминает, что на этом свете есть ещѐ кое-что живое…

Открыв фонарь своей кабины, я почувствовал, как в нос ударил одурманивающий запах сирени, исходящий от сиреневых кустарников, окаймляющих окраины всего аэродрома.

- Иванов, вылезай из своей конуры и быстрей наломай нам букет сирени, в нашем присутствии от имени экипажа приподнеси Петухову и поздравь его с благополучным возвращением на землю! – дал я команду радисту, увидев, что полковник Петухов снял шлемофон и собирается вылезать со штурманской кабины.

Иванов побежал к кустам и через две-три минуты вручил мне букет. Я подошѐл к Петухову, вручил ему букет и поздравил его с благополучным и счастливым возвращением на родную землю.

Петухов ещѐ в глубоком шоке от пережитых страшных впечатлений, ничего не понял в этой шутке. Даже спасибо не сказал.

- Да Вы понюхайте, товарищ полковник! Какое благоухание! – продолжал приставать я всѐ более и более убеждаясь, что Петухов ещѐ не пришѐл в себя.

Подъехала машина. Петухов еѐ не заметил, а подойдя ко мне, пожал руку, затем крепко обнял, расцеловал несколько раз и произнѐс: ”Спасибо! Спасибо!”. И что-то невнятно прошептал…

Затем по очереди расцеловал и весь экипаж. Затем подошѐл к вышедшему из машины подполковнику и представился:

- Полковник Петухов, главный штурман Дальней Авиации.

- Подполковник Аверьянов, командир авиаполка,- представился подъехавший на машине.

Петухов начал представлять наш экипаж:

- Командир экипажа Стрельченко и штурман экипажа Дубовой, а это радист Иванов и стрелок Устиченко.

- А я вас в темноте и не узнал, простите, пожалуйста! – произнѐс Аверьянов, - Коля, Кирюша, Володя! Коля! Какими путями к нам, дорогие гости?

- Водными! Из моря летим! Фашистов слышишь там рубят? И мы помогли, да еле ноги унесли, - успел и тут Кирюша пошутить.

- Понимаю! Понимаю! Ну, друзья мои, вы всѐ такие же, как и под Курском были. Очевидно в помощи не нуждаетесь? Я вижу бензин до сих пор вытекает. И на одном моторе? Чувствуется вам досталось! Ну мы поможем!

- А где полковник Пресняков? И где ваша техника? – спросил Петухов у Аверьянова.

- Весь полк вместе с Пресняковым вчера улетел на Украину и оттуда сегодня, как и вы, участвует в штурме Севастополя, - объяснил Аверьянов.

- Ах, да! Я упустил из виду, что ваш полк уже перебазировался на Украину, так вы нам и техническую помощь не сможете оказать? – спросил Петухов.

- Нет, наоборот! Батальон аэродромного обслуживания ещѐ только готовится к перебазированию, да и техсостав заканчивает ремонт калеченных машин, плюс к этому два дня тому назад к нам сел один подбитый ИЛ-4. Экипаж поехал за запчастями на свой аэродром. Им тоже надо помочь, - разъяснил Аверьянов.

Вскоре подъехал трактор. Мне пришлось сесть в кабину на тормоза и участвовать в буксировке самолѐта на какую-то стоянку в кусты для последующего ремонта.

Трактор уехал, а я остался в кабине отдохнуть немного. Да и размечтался… Пришли в голову воспоминания о своѐм детстве и юношестве…

Детство моѐ прошло в нищете и голоде. Родители мои - потомственные горняки. Деды и прадеды всю свою жизнь трудились на шахтах Донбасса. Отец и мать, продолжая династию шахтѐров, приобрели около десятка детей. Я был второй, да ещѐ за мной семеро. В тридцатых годах от голода умерла старшая сестра и младше меня на десять лет в полуторагодовалом возрасте мой брат отдал богу душу.

Я с десяти лет пошѐл работать. Летом - в соседний колхоз, а зимой учился и помогал маме кормит и выхаживать своих братьев и сестѐр. Отец трудился не покладая рук, добывая кусок хлеба. Так что вкус хлеба я начал определять с десятилетнего возраста. Из-за недостатков в семье постоянные скандалы и драки выводили из равновесия всех членов семьи. Я часто задумывался о побеге. Но куда - не знал. Соседи и благородные люди постоянно мне внушали о том, чтобы я хорошо учился, чтобы дурнеем не лезть в шахту: “Киркой всегда научишься отбивать уголь в лаве, лѐжа на боку, как твой отец”. Я внимательно прислушивался к их советам, но выхода себе не находил. Учился и работал. О хорошем вспоминать нечего… Но наклонности к смелости, находчивости, рвения мои к технике отмечали многие, знающие нашу семью хорошие люди и всегда за это меня хвалили.

Мне нравилось, что хвалят за это, поэтому я стал больше как-то показывать на что я способен: с пятнадцатиметровой высоты, со скалы начать прыгать ласточкой в воду. Мне не было и тринадцати лет, а я уже умел управлять грузовиком, занимаясь авиамоделизмом, добился призового места на республиканских соревнованиях и т.д.

Авиамоделизм увлѐк меня в авиацию окончательно. Аэроклуб, военная авиационная школа лѐтчиков в шестнадцатилетнем возрасте сделали меня уже военным лѐтчиком. Так окончательно я порвал со своими родными: и связь, и нищету.

Продолжая воспоминания вспомнил и свою семью, сына Славика, который провожая меня на аэродроме крепко поцеловал и приказал поскорее прилететь с боевого задания.

- Убей всех фашистов! Они очень плохие! Убей их всех, всех и быстрей прилетай домой, папа! Мы с мамой тебя очень ждѐм! – так закончил своѐ короткое изречение трѐхлетний сынок Славик, проживающий сейчас в Прилуках, куда я привѐз свою семью, будучи в отпуске.

Папа, конечно, прилетит, если уж сегодня остался жив и вышел победителем из этого сложного боя. Ему надо быть дома не только потому, что этого желает дорогой сынок Славик, нежно называемый мною ”маленький, умный и дорогой мой Вячик”, а и главное ему надо быть дома потому, что этого требует долг. Долг солдата, защитника и освободителя нашей социалистической Родины от фашистского нашествия. Этого требует закон! Приказ командира! Родины!

- Командир! – услышал я голос Володи Иванова,- Вас приглашают в машину.

Я вылез из кабины самолѐта, подошѐл к ”эмке”. Поехать отказался, а приказал Дубовому снять с фотоаппарата кассету с заснятой плѐнкой и поехать вместе с Петуховым и Аверьяновым, разыскать фотолабораторию и срочно проявить еѐ, использовав для этого приказы и высокие чины главного штурмана Дальней Авиации и их командира полка. Петухов и Аверьянов только улыбнулись и обещали Дубовому помочь. 

Петухов, Аверьянов и Дубовой уехали, а я остался у самолѐта для руководства осмотром и организацией ремонта.

Разыскали стремянку. При свете ручного фонарика и с помощью Иванова и Устиченко осмотрели самолѐт. Обнаружили более двух десятков пробоин вконсольной части крыла.

В пяти-шести местах пробит бензобак второй группы правого крыла.Раскапотили правый мотор. Внутри всѐ залито маслом. Следы течи масла по всему крылу. Маслобак почти пустой, но не пробит. Пробит гибкий шланг, отводящий масло от маслобака к маслопомпе (петрофлекс).

Вскоре приехала машина с группой техсостава и приступила к осмотру самолѐта и устранению повреждений. Я вместе с экипажем помогал в их работе.

Верхняя и нижняя обшивка крыла сняты. Вытащили пробитый бензобак из коробчатого гнезда крыла и увезли его на другой конец аэродрома, где стоял севший позавчера ночью самолѐт ИЛ-4, тоже на вынужденную посадку с разрушенным редуктором винта в моторе, на котором все бензобаки были целы.

Необходимый бензобак сняли и привезли его к нашему самолѐту. Поставили его на место. Подсоединили необходимые трубопроводы. Опробовали на герметичность.

К утру заменили в моторе петрофлекс. Удалили воздушные пробки. Самолѐт заправили бензином и маслом. Опробовали моторы на всех режимах и самолѐт полностью готов к полѐту.

Кстати вернулся сияющий штурман, гвардии капитан Дубовой. Мне это показалось даже подозрительным: не набрался ли где? Вот сукин сын! В такой ответственный момент! Не выдержал! Ну, я ему покажу! - возмутился я до предела.

Дубовой отозвал меня за хвост самолѐта и развернул рулон картона, который принѐс с собой.

На картоне, с перекрытием друг друга было наклеено тринадцать маршрутных фотоснимков. Они были уже дешифрированы и рядом помещѐн список видимых объектов с пояснениями (легендой).

С хорошей резкостью были полностью засняты разрушенные железобетонные укрепления, железнодорожная станция и город Севастополь, Херсонский мыс и аэродром. Виден даже один взлетающий Мессершмитт 110.

Рельефно выделяются 52 стоящих внутри канониров самолѐта. На станции видно несколько крупных и вокруг них много других, поменьше, пожаров.

Рассматривая снимки на рулоне картона я сначала ничего не понимал. Я ещѐ не отошѐл от злого возмущения на Дубового и начал было принюхиваться к нему: от какого снадобья он такой весѐлый? Дубовой продолжал демонстративно ликовать, тыкая пальцами в фотоснимки, убеждая меня в правдивости их на картоне. Я долго не верил, потом начал повнимательней рассматривать всѐ сначала. Внешне сдерживая себя, я внутренне был беспредельно рад выполнению боевого задания.

Да! Это та территория, над которой мы пролетали всего лишь несколько часов назад в смертельно-огненном аду. В этом страшном бою, в результате которого мы вышли победителями! Да, это мы победили! Какая радость! Как хочется жить после этого!

Довольный проявленной инициативой по обработке, монтажу фотоснимков и их дешифрованию, я не мог дальше себя сдерживать, бросился на шею Дубового и, не скрывая своих слѐз, начал обливать ими лицо дорогого мне боевого друга, штурмана экипажа Дубового Кирилла Семѐновича, с которым вместе вышли победителями, приговаривая при этом: ”Кирюша, мой дорогой! Кирюша! Какой же ты хороший мой друг! Мы с тобой должны воевать до самого победного конца! Мы дойдѐм до Берлина! Раз уж мы сегодня выжили, то мы доживѐм до Берлина!”

- Назло всем врагам мы живыми дойдѐм до Берлина! – говорили мы, обливаясь слезами.

- После войны о нас с тобой будут легенды слагать! А в эстрадных ансамблях и по радио песни о нас петь! Живи, Кирюша, сто лет! Это я тебе желаю, - высказался я, вытирая нос платочком.

Оба вытерли слѐзы радости, подозвали к себе воздушных стрелков Иванова и Устиченко. Показали им результаты нашей общей работы. По очереди их расцеловали. Благодарили их за проявленное мужество и отличное выполнение ими своего долга вояк, освобождающих нашу Родину от немецких варваров.

Иванов и Устиченко сначала ничего не понимали и улыбались, а уж потом начали утираться платочком оба. Приятно им было смотреть на весѐлые, заплаканные, возбуждѐнные от радости лица своего командира и боевого штурмана. Такими они их увидели впервые.

Свѐрнутый картонный рулон с наклеенными на него фотографиями результатами бомбометания нашей авиадивизии и фотоплѐнку-негатив уложили в кабину штурмана.

Экипажу я приказал наломать побольше сирени и заложить этот рулон цветами, чтобы Петухову до прилѐта домой не показывать. А если спросит, то сказать, что фотолаборатория на этом аэродроме уже не работает, будем проявлять у себя дома… Экипажем мы решили преподнести сюрприз генералу Тихонову и полковнику Петухову. Договорились, так и сделали: переднюю кабину и даже заднюю заполнили полностью сиренью.

Я пошѐл на командный пункт искать Петухова и доложить ему о готовности самолѐта к вылету домой. Там его не нашѐл, а связался с ним по телефону. Он обещал быть у самолѐта минут через пятнадцать-двадцать. Наконец приехал.

Готовясь к вылету, экипаж заметил у Петухова большие изменения: вчера вечером, сняв фуражку, он надевал шлемофон на удивительно чѐрную шевелюру на голове, а сегодня его волосы были совершенно белыми - поседели за одну ночь. Спрашивать было неприлично и нетактично. Очевидно, с непривычки, он много пережил за этот полѐт…

Для моего экипажа это был обычный, привычный боевой вылет. Такие переживания мы испытывали в каждом полѐте.

После вылета мы, пролетая над морем в районе Севаша, вдруг решили спеть песню.

- Володя, запевай! – приказал я Иванову, который обладал хорошим бархатным голосом и который всегда нас развлекал в полѐте при спокойной обстановке после горячих и страшных боѐв.

- Тѐмная ночь,
Только пули стучат по воде!
Только ветер гудит в проводах!
Тускло звѐзды мерцают…
Ты меня ждѐшь!

- И у детской кроватки не спишь….- присоединился и я со своим негромким голосом.

А мысли снова перебросили меня к своей семье, к сыну…”Жди меня, мой дорогой сын Вячик и я вернусь! Я уже возвращаюсь к тебе, к твоей маме! Встречай своего папу, защитника Родины, воюющего за твоѐ счастливое будущее. Я желаю тебе никогда не видеть и не испытывать такого ада, какой испытывает твой любимый папа. Ада, в котором за один миг седеет полностью голова и люди, если случайно остались живы, чуть не лишаются рассудка. Вырастай, сынок, во взрослого и умного человека, а будучи взрослым, делай для человечества всѐ только доброе и хорошее, чтобы наши и твои потомки всегда вспоминали тебя, благодарили, веселились и улыбались бы в веках!!! Живи для народа, коллектива, общества и кем бы ты ни был: инженером, чабаном, подводником, капитаном корабля или директором, работай так, чтобы в обществе, в коллективе ты всегда был необходим и чтобы твоѐ отсутствие сразу было замечено! Вырастешь большой, прочтѐшь о наших подвигах (не может быть, чтобы о нас никто не написал) и сделаешь соответствующие выводы… Как нам тяжело было завоѐвывать твоѐ будущее, твоѐ счастье”.

Нашу жизнь спасла не только отточенная техника пилотирования, не только машина, которой управляет опытный лѐтчик или весь экипаж и которую на совесть сделал наш советский честный человек, вкладывая маленькую, но дорогую лепту в общую копилку победы нашего Советского народа… А победила наша общая слѐтанность, и понимание друг друга без дополнительных команд, когда каждый член экипажа при любой ситуации или манѐвре самолѐта действует определенным приказом образом, это и есть оружие защиты всего экипажа. Это и есть слѐтанность экипажа, выработанная многочисленными совместными полѐтами в боях.

Мы победили всем экипажем. Так почему же нам сейчас не петь? И экипаж поѐт. Эх, Андрюша! Нам ли быть в печали? Играй гармонь и пой на все лады. Пой, играй, чтобы окна затрещали и т.п. Экипаж веселится!

- А ну, Кирюша, повеселей жми! Давай побольше жизни! Мы должны жить! Жми, Кирюша, - продолжая веселиться вместе с экипажем, я даю команды на это веселье.

В экипаже все поют, веселятся уже несколько минут безудержно. Кирюша начал прыгать по своей кабине. Петухов пополз в самый нос кабины, посторонился от Дубового и дал ему возможность продолжить танец. Кирюша пляшет, изображая танец папуаса. Петухов сначала ничего не понимая молчал и смотрел на это представление, как на чудо, происходящее в воздухе.

А Кирюша, видя это изумление, ещѐ больше начал выкручивать танцевальные ”па”, старался ещѐ больше рассмешить Петухова.

Иван Иванович взялся за живот и начал от души хохотать. Глядя на него сквозь щели приборной доски, я тоже хохотал до слѐз.

Так веселились мы почти до самого аэродрома. После посадки в Прилуках наш самолѐт встречал сам генерал Тихонов.

По всей форме строевой подготовки, доложив о выполнении боевого задания, я вручил Тихонову и рядом стоящему Петухову рулон с фотографиями и фотоплѐнку-негатив, переданный мне Дубовым.

Тихонов сначала не понял, а потом, разобравшись, даже немного растерялся. Он ничего не мог выразить за такой сюрприз, и начал по очереди целовать всех, начиная с меня, а когда очередь дошла до Петухова, то Тихонов, сняв свою генеральскую фуражку, попросил это сделать и Петухова, заявив при этом:

- Что с тобой, Иван Иванович? Ты что, поседел?

- А я сам себя не вижу. Что за чепуху говоришь, Василий Гаврилович? - удивился Петухов.

- Да я всерьез, Иван Иванович. А ну, ребята, у кого есть зеркало? – спросил Тихонов.

- Я зеркало с собой не ношу и не хочу на себя смотреть. Особенно после этого полѐта. Может быть и я такой седой… - высказался я, уклоняясь от неприятного разговора и, повернувшись от них, хотел было уходить, приглашая с собой весь экипаж, но Тихонов, увидев мои намерения, остановил меня и продолжил:

- Николай Иванович! Это ты со своим экипажем в полѐте занимался перекрашиванием головы у Ивана Ивановича?

- Товарищ генерал, полѐт был очень страшный и тяжѐлый, конечно, Иван Иванович, может быть, не испытывал этого раньше, а потом он сидел в самом носу самолѐта и ему страшнее всего было, так как думал, что он первый булькнет в море, когда я удирал от истребителя, делая имитацию падения самолѐта в воды Чѐрного моря…- хотел я было начать рассказ о прошедшем полѐте, но генерал поднял руку, останавливая меня.

- В твоей технике пилотирования я сомнений не имею, да и опыта у вашего экипажа не занимать, поэтому я и предложил Ивану Ивановичу полететь только с вами.

- Ну как, Иван Иванович, доволен? –спросил Тихонов у Петухова.

- Да! Это не экипаж, а находка для нашей Дальней Авиации. Я со многими экипажами летал на боевые задания, но в таких переплѐтах был, пожалуй, впервые. Другой бы экипаж растерялся и наверняка погиб. А в этом экипаже действовали все, как будто всѐ выполняет какой-то автомат. Вот где примерная слѐтанность! Все друг друга понимают без команды и знают, что дальше будет и, соответственно, что нужно делать каждому. Ну, конечно, я пережил много. С этим экипажем можно летать всю жизнь - не погибнешь. Он выкрутится в любой самой сложной обстановке. Вот таких экипажей нам надо, да побольше. Тогда и войну мы закончим быстрее, - заключил полковник Петухов.

- Да это один из самых лучших экипажей-фотографов. И не сомневался, что это задание они выполнят. Наверное, там многие фрицы сейчас ещѐ в себя не придут. Но задание то выполнили, да ещѐ как! А вот из дивизии два опытных экипажа не вернулись.

Он назвал фамилии командиров экипажей.

- Ваш экипаж тоже долго ничего не сообщал. Володя радировал только перед посадкой в Джанкое. Я уже думал о многом, в том числе и о плохом. Но, слава богу! Напрасно я так думал! Всѐ-таки мои предчувствия не подводят меня. Я знал, что вы вернѐтесь с победой! Молодцы! Но экипаж Стрельченко всегда преподносит мне приятные сюрпризы. Надо же! Прилетели с боевого задания, успели отремонтировать калеченный самолѐт на чужом аэродроме, проявить и дешифровать тринадцать фотоснимков… Ну, не молодцы ли! Благодарю вас, мои хорошие! Я и люблю вас за это! – приговаривая и снова целуя весь экипаж, Тихонов долго ещѐ расхваливал нас.

Наконец-то Тихонов отпустил нас. Я приказал экипажу раздать букеты сирени всем присутствующим на аэродроме нашим боевым друзьям. Сели в машину и уехали в город отдыхать. Вечером, на построении личного состава дивизии, при получении боевого приказа, главный штурман авиации Дальнего действия полковник Петухов рассказал об успешном выполнении боевого задания нашим экипажем и в конце добавил о своѐм ходатайстве перед командующим АДД о награждении всех членов экипажа орденами.

На фотоснимках, нами привезенных из боевого задания, командование определило, что железобетонные оборонительные укрепления вокруг и на подступах к Севастополю требуют ещѐ боевой обработки бомбами крупного калибра. Поэтому нашей авиадивизии потребовалось ещѐ несколько боевых вылетов для их окончательного разрушения.

Моему экипажу на вторую ночь пришлось выполнять боевое задание с бомбами крупного калибра…

Об этом характерном вылете в моей памяти запомнилось особо. И я о нѐм расскажу в своих воспоминаниях под простым названием ”Синий платочек”.

Высылаю Вам воспоминания о эпизодах фронтовой жизни летчика майора Стрельченко Николая Ивановича.

Эту рукопись  я нашел среди документов моего отца.  Видимо, Николай Иванович передал ее своему другу, чтобы узнать его мнение.   К сожалению, не могу добавить никаких подробностей.  Спросить об этом уже некого - старые летчики давно ушли в последний полет...

Мой отец и Николай Иванович вместе служили и дружили в послевоенные годы в городе Иваново. Потом военная судьба их развела по разным гарнизонам - отца перевели в Рязань. Потом была демобилизация и переезд в Уфу. Но эта дружба не прекращалась. Помню, что Стрельченко бывал у нас в гостях и в Уфе.  По молодости лет я не мог оценить какой человек бывал у нас в гостях!  Помню, что отец, и сам боевой летчик, отзывался о Николае Ивановиче Стрельченко, как о человеке исключительной героической судьбы.

Мой отец, Шаймарданов Зия Адылгареевич, тоже был участником Великой Отечественной войны. Был командиром корабля 341 Бомбардировочного авиационного полка Авиации Дальнего действия. Последний боевой вылет совершил по центру Берлина 25 апреля 1945 года. В этом вылете самолет был подбит и назад они тянули на одном моторе.  Сели на ближайшем аэродроме, чтобы исправить повреждения. А через некоторое время к ним сел самолет с командующим Авиации Дальнего действия Головановым А.Е.  Главный маршал авиации пролетал мимо, увидел самолет В-25, которые были в его подчинении, решил выяснить как он здесь оказался. Экипажи совместно устранили неисправность и разлетелись по своим аэродромам. 

После войны отец продолжал службу в Дальней авиации. В мирное время к военному ордену Отечественной войны добавились еще два ордена Красной звезды и медаль За отвагу.  

Эта рукопись представляет собой пожелтевшие листки машинописного текста.  Пронзительный рассказ о боевых буднях не может оставить равнодушным. Давал почитать друзьям, но хотелось в память о участниках этих событий, чтобы с ним познакомился более широкий круг.  Перед этим Днем Победы, прочитав  рукопись, Ирина Чембарисова в едином порыве перевела ее в электронный вид. За это очень ей благодарен!

В рукописи упоминаются известные личности в истории авиации нашей страны: главный штурман АДД Петухов И.И.,  командир дивизии Тихонов В.Г. , будущий командующий Дальней Авиацией Решетников В.В.  Эти люди мне встречались в мемуарах Голованова А.Е. "Дальняя бомбардировочная".   В мемуарах Решетникова В.В. " Что было- то было" упоминается Коля Стрельченко и есть описание того боевого вылета, когда погиб штурман Плаксицкий И.Я.

Мы с Ириной Чембарисовой  не вносили никаких правок в текст. Только в отдельных местах, где оригинал был неясным. Это живой рассказ,  а рассказчик не  следит за стилем и, бывает, повторяется.

С уважением,
Шаймарданов Раис
Чембарисова Ирина