Свердловский Борис Григорьевич

Меня зовут Борис Григорьевич Свердловский. Я родился на Украине. Бывшая Киевская, затем Житомирская область, станция Попельня. У меня в паспорте написано неправильно: Попельная, а фактически - Попельня. Еще в паспорте написано: родился в 1922 году, а фактически - в 1923. Я еще до войны, сопливый, поступил в аэроклуб, а значит, мне нужно было иметь 1922 год рождения. Я тогда жил в Москве, написал в Попельню, где у меня жила дальняя родственница. Сказал, что мне нужна копия метрика о том, что я с 1922 года, она мне выслала, и с тех пор я стал 1922 года рождения.

В 1932 году мои родители переехали в Москву. На Украине был страшнейший голод. Иногда мимо проходили машины со жмыхом - с шелухой от подсолнухов. Мы, пацаны, сделали из толстой проволоки крючки и ими цепляли, доставали кусочки жмыха. Голод был сильнейший, я это помню. Из Попельни мы переехали в Киев, где у нас была родня, и прожили там около года. А потом поехали в Москву, - там жила родная сестра моей бабушки.

У меня была сестра, ей было 8 месяцев. Отца уже не было, они с матерью разошлись за год до этого. Матери дали только один билет, - больше нельзя. Мне взяли билет на второй день. А мне было 9 лет. Мать уехала, оставила мне полбуханки хлеба и одну морковку. Мы с ребятами съели эту буханку за 15 минут, и в этот день я больше ничего не ел. На второй день поехал в Москву. Сел в вагон, а в Брянске в нашем вагоне сгорела букса, вагон отцепили. Поезд Киев - Москва шел один раз в сутки, и ждать пришлось до следующего дня. Я ничегошеньки не ел. На следующий день пришел поезд, нас посадили. Сидит дядька, ест хлеб с мясом. Я у него ничего не просил, но, видно, выразительно так на него смотрел.

- Мальчик, ты что, есть хочешь?

- Да, хотел бы.

И он мне дал кусок хлеба с мясом. Я это запомнил на всю жизнь.

Первый класс я окончил в Киеве, а в Москве - 7 классов. Мать работала одна. У нее на иждивении были я, моя сестра, бабушка. Тяжеловато ей было.

- Как вы попали в авиацию?

В Москве в Филевском районе есть завод, тогда это был авиационно-строительный завод имени С.П. Горбунова. Так вот я туда пошел в ФЗУ, учеником токаря. Учился, ходил на практику в цеха. И вдруг вижу: один парняга приходит в пиджаке, а на нем такая эмблема, курица…

- Откуда это у тебя?

- Учусь в аэроклубе на летчика, - ответил так, с гордо поднятой головой.

Думаю: а я тоже хочу. Помню, видел в трамвае одного летчика в такой красивой форме, так я ему позавидовал! Иду в аэроклуб. Вот так и так, хочу учиться.

- Какой возраст? Во-первых, ты очень молодой. А, во-вторых, на летчика принимают только с 10 классами.

Получаю из Попельни метрику. А с 7 классами не берут. Я иду в другой аэроклуб - не берут. Я в третий - не берут. И вот на Красной Пресне на Мантулинской улице был аэроклуб Ленинградского района. Я пришел туда. Там мне сказали, что на летчика принять не могут, но могут на механика - с 7 классами.

- А механики летают?

- Летают.

Я же тогда не соображал. Потом понял, как они летают. Если летчик возьмет куда-нибудь, тогда он летит.

Пошел механиком. Учимся. Пока учился, ничего особенно не замечал. А потом, когда вышли на аэродром, курсанты-летчики летают, а механики за ними чистят самолеты. Мне это стало не по душе.

И вдруг выходит постановление, что стахановцев производства можно принимать на летчиков и с 7 классами. Это было начало 1940 года. Я пошел к мастеру цеха, мне нужна была справка, что я стахановец. Он от смеха чуть не умер. Какой я стахановец? Сопляк, ученик.

- Зачем тебе такая справка? - перестал он смеяться.

Я все объяснил. Он меня хлопнул по плечу.

- Будет тебе такая справка!

В конце смены принес, и меня взяли учиться на летчика. В начале декабря я уже окончил этот аэроклуб.

- Вам запомнился первый полет?

- Инструктором была девушка. Полетели, мне понравились. Она делает круг над аэродромом, великоватый. И мне говорит: мы четвертый разворот далеко сделали, будешь сам летать - так далеко не надо. А я не соображаю, далеко это или близко, понятия не имею. В первом полете понял очень мало. А потом стало лучше, лучше.

Я окончил аэроклуб в конце 1940 года, тогда к нам приехал заместитель начальника кировабадской летной школы, ему надо было пять курсантов в летную школу забрать. Видимо, я ему понравился. Он проверил человек 20, слетал со мной и другими. И потом сказал: вот этих ко мне.

Мы сели в поезд и поехали в Кировабад. Сейчас он называется Гянджа…Это в Азербайджане. Там была бомбардировочная летная школа. Я ее окончил. В аэроклубе летал на По-2, в школе тоже сначала По-2, тогда он назывался У-2. Потом вылетел на самолете-разведчике Р-5. Потом - на СБ конструктора Архангельского. Полета 2-3 сделал на "пешке", но самостоятельно на ней не летал. И из Ирана нам поступили американские "Бостоны". Они из Америки до Ирана шли пароходами, а из Ирана наши летчики-перегонщики их перегоняли в Кировабад. Этих самолетов у нас было полно. И мы переучились на "Бостоны".

- После СБ пересесть на "Бостон" было сложно?

- "Бостон" ни в какое сравнение не идет с СБ. Во-первых, там такие удобства, - я был поражен. Я первое время сравнивал кабину "Бостона" с кабинетом директора. Все удобно, все на месте, культурно. Но самое главное - безотказнейшая машина. Я на ней пролетал с 1943 года по 1952 год - 9 лет. Один раз был отказ - прогорел поршень. И то я двигатель не выключал. Он немножко дымил белым дымом, я нормально долетел до аэродрома, там поршень заменили, и все было в порядке. Больше отказов не знал.

- Как узнали о начале войны?

- В 1941 году я был курсантом кировабадской школы. Днем прибегает один курсант и говорит: ребята, война с Германией! Скажу вам откровенно, мы ничуть не загрустили, мы почти обрадовались, - завтра Германия станет Советским Союзом. Так уже было с Литвой, Латвией, Эстонией, западной Украиной... Чуть повоевали - и уже стали нашими. Так же, думаю, будет с Германией. А потом смотрю, наши отступают, отступают… Нам объяснили это тем, что не подошли регулярные войска. Дальше - больше, обманывать нас не было смысла, мы уже узнали всю правду.

Я в это время учился. Когда в октябре 1941 году немцы стали подходить к Кавказу и возникла опасность, что они захватят Кировабад, наше училище расформировали. Половину курсантов отправили в Балашов, половину - в Энгельс. Я попал в Энгельс. 10 дней мы ехали туда в товарняке. За это время нам давали 200 грамм сухарей в сутки на каждого и одну баночку печеночного паштета на четвертых. Я этот паштет не ел, с детства терпеть не мог печенку. Правда, два раза за это время мы обедали. Один раз нас накормили в Махачкале, а один раз - в Поворино… И что вы думаете? Приехали мы в Энгельс, нас сразу - в баню, белье прожаривали. Столько ехали - нахватали вшей по дороге. И оттуда - в санчасть, на весы. Ребята похудели на 4-5 кг, а я - на 200 гр, а ведь ел только 200 грамм сухарей в сутки. Очень устойчивый организм был, ей-богу!

- Как проходила дальнейшая учеба?

Ни одного полета в Энгельсе мы не сделали, только в караулы ходили. Что мне там понравилось: там были разбиты части. Зима. Холодно. Мы охраняли самолеты, а одеты были в легкие шинелишки, сапоги. Так летчики что делали? Летчики летное обмундирование (унты, комбинезоны) оставляли в кабинах, и наши курсанты открывали кабины, надевали все их обмундирование и ходили в нем, а утром опять все это запирали. Ни одного случая не было, что у кого-то пропал шлем или комбинезон. Брали - но все клали аккуратно на место.

Рядом были мастерские по ремонту самолетов, и, видно, они очень нуждались в рабочей силе. Однажды утром построили нас и спрашивают: токаря есть? Некоторые подняли руку, я тоже поднял.

- У вас какой разряд?

- Пятый.

- У вас?

- Четвертый.

Меня спрашивают. Я же был учеником, у меня был третий разряд. Но я взял и сказал: шестой разряд. И несколько человек отобрали. Мы перестали ходить в караул, а вместо этого работали в ночную смену. Днем спали, ночью работали. На занятия не ходили, в караулы не ходили, всю ночь работали. Кормили нас паршиво. Но, кто работал, питались очень недурно. Почему? Официантки просили: сделай это, сделай это. Мы делали. А они нам за это кусок хлеба лишний дадут.

В феврале 1942 года нас опять повезли назад в Кировабад. И там уже мы начали летать. Бензина хватало.

- Как вы попали на фронт?

В ноябре 1943 года с фронта прилетел заместитель командира полка майор Ёоркин. Всех проверил, отобрал пять экипажей. А у нас же этих "Бостонов" стояло черти сколько! Сказали: выбирайте самолет, на нем и полетите. У меня была одна знакомая дама, переводчица с английского языка. Ее звали ВВС - Вера Владимировна Снигирева. Она соображала кое-что в авиации. И когда я сказал, что мы улетаем на фронт и надо выбрать самолет, она пошла со мной на аэродром. И сама мне выбирала самолет. Она залезала в кабину, смотрела, там же все по-английски.

- Экипаж уже был сформирован?

- Да. Я полностью получил экипаж еще в Кировабаде. Штурманом у меня был Ряськов Григорий Павлович. Хороший парняга, но были штурмана и посильнее, чем он. Стрелок-радист Леня Шанидзе, он сейчас живет в Гаграх, чувствовал себя очень плохо. После войны он был сержантом, его уволили в запас, и мы с ним потеряли переписку. Дня четыре тому назад звонят мне.

- С кем имею честь говорить?

- Я внучка Шанидзе.

Сказала, что находится в Москве, хотела встретиться. Потом перезвонила, у нее температура поднялась, так что встретиться не смогла.

Нас было четыре человека. Еще у меня был воздушный стрелок Шмидт, редкий баламут, но стрелок неплохой. Завел себе собачку. Однажды в Венгрии на каком-то аэродроме мы сели, увидели вдалеке какую-то кучу. Подходим туда, видим: боевые гранаты. Что этот Шмидт делает? Берет гранату, привязывает к хвосту собаки и пускает ее. Эта собака бежала, бежала и взорвалась. Могла взорваться и под самолетом, но взорвалась где-то в поле. Он получил хорошую взбучку, и на этом все закончилось.

- Сколько человек в экипаже "Бостона"?

- 4 человека. После войны стало 3 человека: воздушного стрелка убрали. Были летчик, штурман, стрелок-радист. Еще техник, механик, авиационный моторист, электрик, оружейник - всего 9 человек.

- У вас нормально складывались отношения?

- Всегда были хорошие отношения, уверяю вас. Командиром звена был, зам. комэска, командиром эскадрильи. Меня всегда уважали. Я мог отругать человека, если он провинился в чем-то, но перед другими защищал и никогда не давал в обиду. Сам с ним разберусь.

- На каких модификациях "Бостона" вы летали?

- У "Бостонов" несколько модификаций. Б-3 - самая такая неважненькая из всех из них, А-20Б - это уже хорошая машина, потом А-20До, А-20Ж, А-20Ц, А20А. Много было модификаций. У меня была А-20До. Вооружен самолет так: впереди две 23-мм пушки, и два пулемета по 12,7 мм. На наших самолетах пушки были 20-мм, а на "Бостоне" - 23-мм. Дальше. У стрелка-радиста - башня и два спаренных пулеметов. У воздушного стрелка с левого и правого бортов - блистер. И слева, и справа по пулемету, он и оттуда может стрелять, и с другой стороны. А штурман сидел сзади. На А-20Б, А-20Ц, Б-3 он сидел впереди, а на А-20До, А-20Ж, А-20К - сзади. Потом стали переделывать в полку, но не наши мастера, - приезжали из армии. У меня впереди все вооружение сняли, оставили только два пулемета, а на это место посадили штурмана. Сделали застекленную кабину, поставили ему прицел. И он стал сидеть впереди.

- Сколько Бостон брал бомб?

- 1600 кг. 16 штук… У нас были ФАБ-100 (фугасная авиационная бомба), я ничем кроме нее не бомбил. Все было в бомболюках. Немецкими бомбами не пользовались.

- Обмундирование вместе с "Бостонами" приходило?

- Да, было, но его расхватывали еще до нас. Из обмундирования ничего до нас не доходило. Но нас тоже неплохо одевали: меховые шапки, меховые шлема, - шлемофонов у нас не было. Вначале комбинезоны были, а потом - меховые брюки и куртки. Комбинезоны были теплее. Варежки. Шерстяные перчатки, потом меховые перчатки… Я был вот так одет. Никакие морозы нас не брали.

- Как вас приняли в полку?

- Я прилетел в полк на Украину, зимой, в конце ноября 1943 года. До того я летал в Кировабаде, там снега не было, а тут снег лежит. Я при снежном покрове никогда не летал. Командир полка говорит: ладно, Свердловский, слетай по кругу, покажи, что умеешь. Я взлетаю… Сделал один разворот, второй, а аэродрома-то нет. Привык, что вижу большое поле, где стоят наши самолеты, посадочный "Т", по которому ориентируюсь. А тут все в лесу спрятано, аэродрома не вижу. Примерно делаю расчет по времени. Один разворот, второй, третий, выхожу, снижаюсь, аэродрома не вижу. Даю газы, ухожу на второй круг. И штурману говорю: Гришка, ищи. Второй круг сделал, смотрю - посадочный "Т", и я уже с него глаз не спускал. Захожу, выравниваю, - снег лежит белый, а при снежном покрове надо иметь опыт.

Что такое посадка? По приборам можно все делать, но во время посадки человек сам определяет расстояние до земли, глазомерно. Посадка - это умение точно определить высоту самолета. Потому что в зависимости от высоты, надо придать самолету посадочное положение, выровнять. Я выровнял высоко, и оттуда упал. Упал, сел. Но козла самолет не делал, ударился и сидит. Командир полка говорит:

- Свердловский, я тебе сочувствую, бывает. Ты пока походи по караулам, обдумай все как следует. Будет лучше - будешь летать. Если не будет - пошлем доучиваться.

Все это было сказано вежливо, культурно, но представляете, какое мое состояние? Меня направили в караул. Но долго я не ходил, потому что надо было летать. Разок сходил в караул. И потом он говорит:

- Ну, что, Свердловский, полетишь?

- Полечу.

- Ладно, давай.

И меня - в боевой расчет. Вылет. Полетели. Строем я летал более-менее прилично, как и все остальные. Пристроился.

- Нервничали?

Я не боялся, но было такое напряжение, удивительное состояние.

Бомбили мы населенный пункт Софиевка на Украине, там было скопление артиллерии. Отбомбились. Ни одного выстрела зенитки не сделали. Отбомбились как на полигоне, и все равно у меня было очень сильное напряжение. Прилетели, сели, - все в порядке, все хорошо. Командир звена Некрасов стал со мной разговаривать.

- Свердловский, учти: если нас будут обстреливать, снаряд, который разорвется и ты его увидишь, - его не бойся. Он тебе никаких неприятностей не сделает. Того снаряда, который попадет в тебя, ты не увидишь.

И что вы думаете? Я был очень восприимчивый, втесалось мне это в голову. Делаем второй вылет. Били нас здорово, а я никакого внимания на это не обращал.

Этот Некрасов был хороший дядька, но я из-за него лейтенантом ходил несколько лишних лет. Он не виноват, конечно, но из-за него.

- Почему?

В Днепропетровской области был населенный пункт Ивановка. Там протекает река Волчий. На той стороне реки, в Васильковке, стоял 13-й Гвардейский полк, они летали на "пешках". В 13-м Гвардейском полку был свой хороший клуб, Дом офицеров. И там были танцы. Однажды мне кто-то говорит: Борька, пойдем на танцы туда. Ну пойдем. Спрашиваю разрешения у командира звена Некрасова:

- Можно мне пойти туда?

- Зачем?

- Танцы, хочу посмотреть.

- А ты танцевать умеешь?

- Да.

- Пойдем вместе, ты меня научишь.

- Слушаюсь.

Приходим туда, там их офицеры и наши. И что вы думаете? У девок такой характер: с чужими танцуют, а со своими - не очень. Их офицерам это не понравилось, и они затеяли драку. Я вижу такое дело: один майор ударил Некрасова. Я заступился за него, как шарахнул здорово этому майору! Он отлетел в угол. Помню, посмотрел на меня таким пронзительным взглядом.

Закончилась война. Нашего командира полка Никифорова убирают и назначают другого. У меня что-то екнуло. Это был он. Думаю, я пропал. Но что вы думаете? У меня с ним были очень хорошие отношения.

В первые годы после войны мы жили по частным квартирам. И мне однажды нужна была машина, чтобы привести дрова. Я обратился к командиру полка.

- О, бери. И мне заодно привезешь.

- Слушаюсь, хорошо.

Вот такие были хорошие отношения.

А я был лейтенантом. Срок проходит, мне не присваивают звания. Потом его куда-то перевели, прошло несколько месяцев, и мне присвоили старшего лейтенанта. Начальник штаба сказал, что писали представление несколько раз, а комполка каждый раз зачеркивал. Вот какая подлость…

- Как строился боевой день?

- У меня есть две самые любимые песни: "Землянка" и "Помнит Вена…" Почему? Когда я прибыл на фронт, меня зачислили летать. Мы ожидали вылета в эскадрильной землянке. Была зима, посередине горела печка, дрова. Штурман Сашка Голоперов играл на баяне...

А под Веной я окончил войну. И был в Вене много раз. Мы им помогали: там был голод. Как правило, больше раздавали женщинам. Хлеб, колбасу, - кто что мог.

- Суеверия были на фронте?

- Я суеверный. У меня однажды пропали перчатки. Было холодно, и я попросил их у радиста командира эскадрильи.

- Борька, я дал бы тебе перчатки, мне не жалко. Но у меня вот этот взял перчатки, его сбили.

Не стал я брать у него перчатки.

Были и другие суеверия: не брились перед вылетом. Но меня это не касалось. У меня были свои.

Однажды привезли на аэродром арбузы. Все набрали, и я тоже. И полетели. Вы не представляете, как я захотел… ужас!

- Вроде были писсуары?

- Не было ничего. И с тех пор не было вылета, чтобы я сначала не пописал, а потом уже сел, полетел.

- Курили?

- Курил лет с 12-ти лет и до 1978 года. У меня была язва двенадцатиперстной кишки, а врач сказал, что - от никотина.

- Водку давали?

- 100 грамм, и только после боевых вылетов.

- Какие-то вылеты особенно запомнились?

- Конечно. В апреле 1944 года мы бомбили одесский порт. Наши уже подходили к Одессе, немцы оттуда драпали. Многие драпали морским путем. И нам приказали нанести удар по порту. Мы вылетели, и в воздухе уже нам передали: будьте внимательны! Наберите побольше высоты! Впереди стоят аэростаты заграждения. И мы набрали порядка 5000 метров. Прошли эти аэростаты заграждения, снизились и шарахнули по порту. Мы затопили баржу, на которой было 400 немцев. Небо было черное от разрывов. Результаты сразу сообщили, наверное, там была наша агентура. Сразу получили благодарность.

Я потерял там слух на левое ухо. Полетели мы туда после обеда, а когда назад летели, дело уже к темноте шло. Мы набрали высоту, а потом очень резко снижались. А я был сопливый, ничего еще не понимал: мне бы надо было раскрыть рот, что-нибудь кричать, продувать… И когда я сел, выключил мотор, - тишина. Смотрю: мотор работает, а я совершенно не слышу. Я чихнул, и как будто кто-то стрельнул в левое ухо, я даже присел. Все стал слышать, а из уха пошла кровь. И с тех пошло все хуже и хуже, сейчас на левое ухо почти ничего не слышу.

Еще бомбили одну немецкую окруженную группировку с очень маленькой высоты. Салоники бомбили в Греции. Там тоже была немецкая эскадра, море огня было. Шли девяткой. Я шел в ведущем звене правым ведомым, а слева шел заместитель командира эскадрильи штурман Сашка Голоперов, хороший мой друг. В них попала бомба, летчику кисть осколком оторвало. Они сели на вынужденную. Я смотрю, один наш летчик снижается, за ним смотрит. Думаю: чем я хуже? Тоже пошел. И получил за это потом хорошую взбучку. Мы не слишком ему помогли. Он сел, к нему со всех сторон сбежались воевавшие за немцев албанцы. Мы ходили по кругу возле него и стреляли, не подпускали их близко. У меня ведь огонь приличный - четыре пушки и три пулемета. И у другого что-то тоже приличное было. Стреляли, стреляли… Но потом, когда у нас уже горючее подходило к концу, мы поднялись и пошли домой.

А их взяли в плен. Обращались с ними безобразно. У летчика рука стала пухнуть, гнить. Они пытались бежать. Их поймали и сказали, что если еще раз убегут, передадут их немцам. Прошло какое-то время, они опять бежали, их поймали и передали немцам. Так те с ними обращались гораздо лучше, чем албанцы. Летчику Фисенко оказали медицинскую помощь. Потом они от немцев убежали, попали к югославским партизанам, и те их через линию фронта переправили к нам. Во время войны, все, кто был в плену, приходили лагеря. А наши - нет. Почему? Фисенко потом все время был с нами, но уже не летал, рука… Его сняли с довольствия, но кормить - кормили. Шинели нет, сапог нет - собрали у кого что, отдали ему. После войны его уволили в запас. А Сашка Голоперов был талантливый штурман. Его сразу же посадили в самолет летать.

Почему он был талантлив? Когда бьет зенитка, нельзя же целиться в самолет, целятся с упреждением. Что такое упреждение? Снаряд летит секунды 3, за это время мы проходим 300 метров. А мы же тоже не дураки, мы же прямо не летим: то туда, то сюда… Но есть участок, когда чуть сюда, чуть туда - нельзя. Это боевой путь, когда штурман прицеливается и бросает бомбу. Тут надо лететь точно, строго, без всяких отклонений - это самый опасный отрезок. И вот у штурмана первой эскадрильи Черного, этот кусок занимал примерно полторы минуты, у штурмана полка Головенкова - минуту, а у Сашки Голоперова - 30 секунд. Вы представляете, что это такое? И причем бомбы он клал лучше всех. Талантливый был штурман.

- Бомбили по ведущему?

- Да, только по ведущему. Ведущий прицеливается, и мы бросаем бомбы. В связи с этим был такой случай. Нам этот вылет не засчитали, хотя по дроге нам досталось. Нам дали задание - бомбить город Кралево, в Югославии есть такой город. Что, к чему, как, зачем, и надо ли бомбить Кралево - мы не знали, потому что нас подняли по тревоге - и по самолетам. А штурман эскадрильи был не Голоперов, а Прохоров. Они с командиром эскадрильи пошли на командный пункт, им там дали задание. А нам-то все равно, мы по ведущему бомбим, они-то знают, куда бомбить. Это потом уже узнали, что надо было бомбить Кралево. И вот мы полетели. Вышли на населенный пункт Крагуевац, до Кралево еще было идти 6 минут. Но что оправдывало штурмана: этот Крагуевац располагался точно также как Кралево. Излучина реки абсолютно одинаковая и там, и тут. И Прохоров этот Крагуевац принял за Кралево.

Говорит: открывай люки, боевой. Командир:

- Подожди, как бомбить, еще 6 минут лететь.

- Нет, вот он, Кралево, уже под нами. Наверное, был попутный ветер, мы пораньше прилетели.

Командиру эскадрильи как с ним спорить? Он штурман, должен следить за самолетовождением. Пока они разбирались, скандалили, мы почти половину боевого пути прошли. Люки закрыли, развернулись на 180 градусов и опять зашли… Мы понятия не имеем, в чем дело. Опять люки открыли… Все бросаем бомбы, а Осипов не бросил. Почему не бросил, понятия не имею. Мы сели, только зарулил самолет командира эскадрильи, как подходит М-1, такая черная машина, штурмана забирают, сажают туда и увозят. И больше я его не видел.

Оказывается, мы неправильно отбомбились. В Крагуеваце наших не было, но были югославские партизаны, и мы по ним сбросили бомбы. Мы еще не успели прилететь, а НКВД уже все знало. Вылет не засчитали.

- Часто вылеты не засчитывали?

У меня 6 незасчитанных вылетов. Один вот такой. А пять - это мы бомбили одну окруженную группировку. Кругом наши, а у них на этом пятачке сконцентрирована вся техника. Небо было все черное от взрывов. Боевой курс, заместитель командира эскадрильи летел левее меня. Его сразу сбили, все погибли. Командир эскадрильи бомбы бросил - и сразу в разворот. В развороте легче. Тот вылет не засчитали. Бросили хорошо, отбомбились, а не было фотоконтроля. После того, как сбросили бомбы, обязательно должен быть проведен фотоконтроль, а его не было. И вот 5 вылетов без фотоконтроля. А почему так делали? Потому что очень сильно зенитки били, командир эскадрильи не хотел еще людей терять и сразу на разворот уходил.

- С особистами приходилось сталкиваться?

- Встречался. Уже после войны меня хотели взять в сверхдальнюю авиацию на Ту-95, дальний бомбардировщик. Перед тем как меня перевести, пригласили в особый отдел. Где вы родились? Я сказал. Они посмотрели: нет такого села в Киевской области. Я беру карту, показываю им, - вот Попельня. Они: так это Житомирская область. Она когда-то была Киевской, а потом стала Житомирской, но я об этом не знал. Потом мама, папа. Отца я лишился в 1932 году. Из-за того, что не знаю судьбу отца, меня туда и не взяли.

- Комиссары у вас были летающие?

- Замполит однажды летал, но немного. Отношения с ними нормальные были.

- На каких высотах обычно ходили?

- В среднем 3000 метров, было 4000, редко было 5000. Один раз не бомбили, но забрались на 6000 метров.

- Кислород был?

- Нет. На 5000 все было нормально, только чувствовалось, что воздух какой-то сухой. А на 6000 - в глазах темно, в висках здорово стучит, но мы там недолго были, быстренько спустились вниз. 6000 метров - это тяжело.

- От цели уходили с набором высоты?

- Нет. Обычно, когда пересекали линию фронта и подходили домой, шли ниже. Когда нас перебросили на Первый Украинский Фронт, мы попали в корпус Полбина, и он нас первый раз повел на вылет. Отбомбившись, пошли назад и вниз, вниз - я даже удивился - на высоту примерно 2-3 метра. И пошли на этой высоте. Ну, не 2-3, метров 15-20… А один командир звена, левый ведомый, пошел еще ниже его. Мы, когда сели, он нас собрал всех, расчихвостил, что мы летать не умеем, привыкли только на высоте лететь. Летают как павы, только на бреющий перешли, все удивились: как же так, никогда такого не было! И с тех пор мы тоже стали ходить на бреющем. Но это только на Первом Украинском Фронте, потом опять стали на обычных высотах ходить.

- Истребители вас атаковали?

- Да. Но их мы боялись меньше всего: немецкий истребитель редко-редко подходил. Мы всегда летали с сопровождением. Это были чудо-летчики. На Третьем Украинском Фронте нас прикрывала эскадрилья Саши Колдунова. Меня во время войны отправили в командировку под Одессу в село Зельцы. Там разбитые полки переформировывались и получали технику. И надо бы лететь к фронту, но они не могли делать дальние перелеты: у них штурмана нет, только один летчик. И нас посылали лидировать их, не меня одного. И вот я как раз лидировал эскадрилью Колдунова, героя Советского Союза. Видел его перед концом войны в Карлсдорфе. Он надутый что-то, злой. Я говорю:

- Сашка, в чем дело?

- Летать не дают.

- Почему?

- Черт их знает.

Оказывается, в конце войны вышел приказ: Героев Советского Союза (а ему дали уже вторую золотую звезду) не выпускать. Берегли их. И так было понятно, что мы победим, и их стали беречь.

- Отношения были с ними хорошие?

- Лучше не придумаешь! Наша 244-я дивизия была РГК (резервы Главного командования), где тяжело становилось, туда нас и бросали. Однажды, во время львовской операции, переправили нас на Первый Украинский Фронт. И нас сопровождали покрышкинцы на "Аэрокобрах". Надо вам сказать, что истребители "Аэрокобры" у нас были самыми лучшими. Когда ЯК-3 вышли, покрышкинцы переучились на них, потому что те были еще лучше. И они нас сопровождали. Близко к нам не подпускали немецкие самолеты.

Мы условно кодировали наши истребители, называли их "маленькие". Мессера 109, называли "худые": у них тонкий фюзеляж.

Однажды нас прикрывали 4 истребителя Покрышкина, и радисты увидели, что впереди на нас идут 12 мессеров. Они по радио: "маленькие", "маленькие", "худые" впереди!!! Что вы думаете они ответили? "Не бойтесь - нас много!" Их было всего четверо - а тех двенадцать! И они никого не подпустили к нам. Вот такое у нас было прикрытие. У меня о них самые лучшие воспоминания.

А зенитки, конечно, нам мешали. Против зениток ничего сделать не могли.

- Потери большие были?

- Когда я прибыл на фронт, в эскадрилье было 9 экипажей, мой был 10-й. Когда окончилась война, в эскадрильи было тоже 9 экипажей. Но из тех, кто был, когда я прибыл на фронт, осталось три экипажа. Шесть экипажей было сбито. Причем четыре - на моих глазах. Это, в основном, зенитки.

Я родился в рубашке. Два раза было, что я шел ведомым справа, а левого сбивали. Один раз сбили Мишку Подорванова, зам. командира эскадрильи. И Фисенко с Голоперовым второй раз сбили. И еще двоих видел. А еще двое шли сзади, так что как их сбивали, я не видел. Только когда прилетели, их уже не было. Все остальные экипажи прибыли уже после меня, и их тоже сбивали. Я их уже не помню, не считал их.

- Были в полку те, кто воевал с начала войны?

- Полк сформировался в 1942 году. Такие были. Сашка Голоперов, командир полка.

- Командир полка много летал?

- Много. Командир полка Никифоров был человеком редкой культуры, грамотным, вежливым, эрудированным.

- Сколько максимально вылетов в день делали?

- Три вылета, но это редко. Два вылета тоже не каждый день, но чаще. Чаще всего - один вылет. Летали в основном девятками.

- Дырок много привозили?

- Привозил. У меня был самолет № 24, и однажды я привез 24 дырки. Одна дырка была сзади недалеко от хвостового оперения.

После войны с 1945 по 1948 годы мы были в Румынии, потом перелетели на "Бостонах" в Грузию. Там были с 1948 по 1952 годы, а потом меня забрали в дальнюю авиацию. И где-то в промежутке между 1948 и 1952 годами разбился самолет, сорвался в штопор, в пике и разбился. Стали разбираться, в чем дело. Оказывается, этот самолет во время войны получил пробоину, и трос у руля высоты или поворота был перебит, лопнул; самолет потерял управление и разбился. Приказали расшить все военные заплатки и проверить, в чем дело. На моем самолете руль поворота держался на трех нитках. Весь был перебит. А я сколько летал… Трос поменяли, и я опять полетел.

- День Победы помните?

- Хочу еще рассказать о конце войны. В 8 км от Вены есть село Траусдорф. 8 мая мы бомбили чехословацкий город Брно, там немцы не сдавались. Очень удачный вылет был: мы взорвали склады, бензиновые цистерны. Мы делали второй вылет, так после первого дым был на высоте 3000 метров.

Чувствовалось, что дело идет к концу войны. Сели, все нормально, легли спать. Жили мы в большом бараке, там было несколько больших комнат. В каждой было человек по 10. Легли спать, часа в 2 ночи - шум, гам. Война закончилась! Какой уж тут сон! Вместе со всеми обсуждаем, смеемся, разговариваем. Все хорошо.

Утром часов 9 утра, после завтрака - построение. Всегда на аэродроме был один полк, а тут оказалось два. Строятся два полка. Командир полка говорит маленькую речевку, поздравляет нас. И говорит: разрешаю всему личному составу выпить по стаканчику вина. Чудесно! Выступает командир дивизии, тоже поздравляет. И тоже - разрешаю всему личному составу выпить по стаканчику вина. Ага, два стакана можно выпить. От себя немножко добавили. Короче говоря, выпили мы недурно. Я опоздал на обед минут на 5-7. Когда пришел, столовая была уже полна. Вот так вот столы стоят, а в другом конце сидят начальник штаба, командир полка, зам. по летной части, начальство и жена командира полка. Она все время с нами была. Она работала машинисткой у инженера полка. Сижу, обедаю. Вдруг залетает начальник штаба и говорит что-то командиру полка. Командир полка стал белый, как стена. Подъем! Все на аэродром! Такое у нас часто бывало. Кто соображал, вначале гарнир съедал, а мясо оставляет на потом. В случае тревоги - хватает мясо и бежит.

Прибежали на аэродром. Оказывается, в Альпах, по-моему, в Линце, крупная немецкая группировка не сдавалась. И нам приказали нанести крупный бомбовый удар всем полком. Командир полка видит, в каком состоянии его летчики, поэтому и бледный стал такой. Не выполнить приказ - немыслимо! По самолетам! Я тоже был навеселе. Сажусь в самолет, запускаю моторы, взлетаю. А лететь надо в горах, под нами Альпы. Я держусь на своем месте и соображаю, что все пьяные, столкнутся еще. И я решил полететь чуть-чуть пониже, метров на 5-6, чтобы безопаснее. Летим. Я смотрю: моя группа все выше, выше. Я тоже стал немножко приподниматься. Но я знаю такую вещь: когда летишь в горах, кажется, что впереди горы выше тебя, а когда к ним ближе подлетаешь, они все ниже, ниже становятся. А тут я подлетаю, она не понижается, а наоборот делается выше. Потом сообразил: она же выше меня! Я по газам - и вверх, проскочил. Перелетел эти горы. Отбомбились мы. Прилетаем. Думаю, надо же сесть. Я трезвый так красиво и хорошо не садился, как пьяный. Честное слово. Точно, аккуратненько сел. Зарулили. Не успели мы собраться, как от верховного нам благодарность. Вот так мы встретили 9 мая - День Победы.

- За что вы воевали?

- Воевал за Родину, за Сталина. У меня же понятие о Сталине было таким, как писали в газетах. Помню, преподавательница мне сказала: что написано в газетах - непреложные истины, а в книгах допускаются кое-какие художественные отступления, в книгах можно приукрасить. То, что писали о Сталине, не подлежало сомнению. Я считал, что Тухачевский враг, Егоров враг… Из пяти маршалов - три сволочи. Два только остались: Ворошилов и Буденный.

- Какой у вас общий налет?

- У меня все записано в летных книжках. После училища налетал часов 300.

Выбрали самолет, полетели на фронт, в 861-й авиационный полк. У нас был комитет ветеранов нашего полка, и когда праздновали 30 или 40 лет со дня окончания войны, мы собирались в Москве, приезжали из разных городов. Мне было легче, я жил в Москве. И однажды председатель комитета заказал для нас значки: на голубом фоне силуэт самолета, а с обратной стороны написано "861 БАП 244-й БАД". У меня есть такой значок.

Свой боевой налет я тоже не помню. 72 боевых вылета.

- Какие у вас награды?

- Первый орден Отечественной войны I степени - за 40 боевых вылетов. Потом за 65 вылетов получил орден Отечественной войны II степени. Награждали, не тем, что заслужил. Я читал представления на мои награды и понял, как это делалось. Первый раз: достоин награждения орденом Отечественной войны I степени. Награждают. Второе представление: достоин награждением орденом Красного Знамени. А дают орден Отечественной войны II степени.

Всего у меня 4 ордена, но за время войны мне дали два. Третий дали к юбилею Победы, 30-ти или 40-летию. Орден Красной Звезды - за выслугу - 15 лет в армии. Медали "За победу над Германией", "За взятие Будапешта", Вены. Болгарская медаль Отечественной войны. Медаль "За боевые заслуги". 17 медалей всего.

- Война для вас самый значимый эпизод в жизни?

- Война была самым значимым эпизодом. После этого сколько я летал, никто не стрелял в меня, никто не атаковал.