Волков Анатолий Иванович

Я родился в 1920 году в Казахстане. Школу окончил с отличием. В дипломе была запись: «Имеет право поступить без экзаменов в высшее учебное заведение». Но я ушел в авиацию. Годы были трудные, семья большая. За мной еще шли 3 девочки. Отец работал агрономом. Что он зарабатывал?! Я так подумал, что чем на шею садиться, надо получить специальность, помочь поднять семью, а потом уже поступать в институт. Вот такие планы были.

Я поступил в Тамбовское летное училище ГВФ в 1938 году. Зимой прошли теорию, а летом 1939-го вылетели на У-2. На второй год освоили Р-5 и СБ. В ноябре 1940 года я окончил училище. Когда нас выпустили, нам дали бумаги, что материалы на присвоение воинских званий направлены в 8й отдел НКО. Такая бумажка у нас существовала, но званий нам не присвоили.

У нас были две мужских эскадрильи, наша первая, набора 1938-го года, заканчивала на СБ, а вторая - на Р-5 и была еще женская эскадрилья, переведенная из Батайска к нам. Они закончили на У-2.

В это время по всей стране стали организовывать отдельные учебные эскадрильи на У-2. В каждой эскадрильи два отряда по 10 летчиков-инструкторов. Вот в такую эскадрилью в городе Канск, что в 300 километрах восточнее Красноярска я и попал. В городе было училище летнабов ВВС и был полевой аэродром, на котором они летали на Р-Z в основном по маршрутам. И мы там же пристроились. Курсантов, 17 - 18-летних мальчишек, начали набирать из тайги. Некоторые даже автомобиля еще не видели, не то что самолет. Три месяца проходили с ними теорию, а в мае 1941-го начали летать. В течение трех месяцев шла летная практика. У каждого инструктора по 6 курсантов. Группы небольшие, и налет у каждого курсанта получался около часа за летный день. Где-то вылетов 35-40 курсант сделает - можно выпускать самостоятельно, особенно, если хорошо «схватил» посадку - самый сложный элемент. А в посадке в чем сложность? Надо при подходе к земле, скользить по ней взглядом, не прыгать с предмета на предмет, а именно скользить. Тогда легко определить ты на одном или на двух метрах от земли. Вот когда видишь, что он «схватил землю», направление держит хорошо, крены не допускает, до приземления плавно доводит рули высоты до посадочного положения на высоте 20-30 сантиметров от земли, не «козлит» особо. Уже готовишь его к выпуску. Сначала с ним слетает командир звена, потом командир отряда, а тот уже разрешает самостоятельный полет. И вот за три месяца мы их выпустили с самостоятельным налетом часов по 15. А там уже вторая смена проходит теорию. В общем запустили конвейер.

 - Инструктор в какой кабине?

 - Обязательно в задней. Курсант в пилотской кабине.

День начала войны я не помню. Все же мы далеко находились. Конечно было тревожно - города сдаем, людей на фронт призывают. У нас все спокойно, как летали, так и продолжаем летать, надо готовить кадры. Я написал рапорт с просьбой отправить на фронт - отказали: « Надо учить. Они пойдут, а потом вы за ними». Потом еще раз - тоже самое.

Постепенно стали нищать, ввели карточки, цены на рынке выросли - чувствовалось, как страна потребляет ресурсы, направляет все на войну. Вот эта система социализма, колхозная система позволяла мобилизовать все ресурсы. Помню в декабре 1944-го на Ил-2 прилетели в Бухарест. Зашли в город - у них нет войны! Все ходят в шляпах, все упитанные, магазины всем забиты. В ноябре 1944-го наш рубль шел за 100 лей. Литр смирновской водки стоил 80 рублей! А в Харькове 500 рублей стоила бутылка самогона! Вот что такое капитализм. А ведь они воевали.

В конце 1941 года, уже началась война мы перелетели на запад в Богатол. Там мы выпустили вторую и третью группы курсантов. Всего я подготовил 18 человек.

В 1942 году меня назначили командиром звена. Однажды поручили перегнать два самолета в Иркутск на ремонт. Я летел с техником, а второй самолет пилотировал инструктор, который должен был вот-вот уйти на фронт. Из Боготола долетели до Красноярска, заправились. Потом в Канске сели на военный аэродром. Техника оставили наблюдать за самолетом, а сами пошли в город к знакомым, договорившись через час встретиться. Возвращаемся на аэродром, а он немножко подвыпивший. Я говорю: «Коля, ты в состоянии лететь?» - Он хохотнул: «Да, ерунда». Пришли на аэродром. Техник мне говорит: «На твоем самолете на 15 литров бензина больше, чем у него». - «Ничего, мы долетим до Тайшета. 10-15 литров бензина еще останется». Коля говорит: «Нет, надо выровнять». А как выровнять? Не вычерпывать же. Меня провожала моя будущая жена, а тогда 17-летняя девушка. Мы с ней сели в самолет. Сделал круг и сел. Вместо нее сел техник. Спрашиваю: «Полетим? А то может, заночуем здесь?» - «Да, что!» Взлетели, набрали высоту. Вижу, он летит слева ниже. Потом чувствую техник меня по плечу бьет и вниз показывает, а Коля крутит пилотаж над городом. Я развернулся и вижу, как он задел шасси крышу одного дома и уткнулся в следующий. Потом выяснилось, что он даже поясными ремнями не был пристегнут. Вот какая небрежность! Его из кабины при ударе выкинуло и головой о фундамент дома. И все. Я сел на аэродром, дал телеграмму. Меня отстранили от полетов, отдали под суд. Суд дал мне два года условно…

А тут приказ 227… Я еще не числился военным. Меня направляют в военкомат. А из военкомата с приговором и предписанием на поезде я поехал в Омск в запасную бригаду. Какую же чушь сейчас порют про штрафные роты… Уму не постижимо!… Короче говоря в Омске формировалась наша 152-я армейская штрафная рота. Там нас тренировали, окопы копать, с автоматом, по-пластунски, вперед в атаку «За Родину!», «За Сталина!». Винтовки были, но стреляли мало. Кто был в этой роте? Было два курсанта авиационного училища, ушедшие в самоволку. Старшина какой-то роты, утащивший домой кормить детей две буханки хлеба. Медсестра из санбата, которая лекарство домой утащила. Да, женщины были. Они были медсестрами. С одной я дружил. И очень много было ребят, которые освобождались из тюрем. Бандитов не было - воры, хулиганы. Они кучковались вместе. В роте было шесть взводов примерно по 50-60 человек. Всего нас было 320 человек. Командиры - командир роты, его заместитель, два замполита, пропагандист, командиры взводов - все не штрафники. Я держался ближе с командиром взвода, с более старшими. Один из уголовников на меня набросился с какой-то железкой: «Ты там не сексотишь?» - «Брось чушь городить. Ну-ка убери ее, а то врежу». Они поняли, что я не поддаюсь и больше не беспокоили.

По прибытии на фронт мы были вооружены автоматами. Были у нас ротные минометы, ДП.

Мы прибыли эшелоном на Брянский фронт в конце мая 1943 года. Выгрузились в районе Белева. Ночью нас маршем перебросили в расположение какой-то дивизии, державшей оборону между Белевым и Болховым. В лесу, где размещались штабы, мы провели день и еще одну ночь. От него в сторону немцев простиралось широкое поле и примерно в шестистах метрах протекала речушка приток Оки, по пологом берегу которой были отрыты наши окопы. Немецкий берег речушки был обрывистый. За речушкой на пригорке была деревня, занятая немцами. Нам в полдень дают задание выйти к речке, взять эту деревню. Зачем?! Днем! Можно же было ночью вывести роту под берег, а с рассветом пойти в атаку. Нас 300 человек - мы бы их смели. Мы отошли метров на 400, когда немцы открыли минометный огонь отсекая нас от леса, а потом взяли роту в вилку и начали ее косить. Из под огня надо уходить, а народ не стреляный, растерялся - упал и лежит. Командир пока их поднимет, бегая по цепи, его уже убьют. Моя знакомая, медсестра из Москвы начала бегать, помощь оказывать. Она абсолютно не обращала внимания на разрывы мин. Пока наблюдал, видел, что она все время бегала от одного к другому. Уже потом я ее не видел. Наверное была или ранена или убита. Мы с командиром взвода ротных минометов скатились в маленький овражек. Своих подтянули и бегом вперед. Добежали до реки и под обрывистый берег спрятались. Постепенно там скопились все кто уцелел - человек шестьдесят. Ждем дальнейших указаний. Одного посыльного послали - не вернулся, второго - не вернулся. Рассредоточились, подкопались под обрыв. Мы вдвоем с командиром стоим у обрыва. Прилетает наша мина и бьет в ста метрах, в стороне, прямо по речке. Видно, решили, что тут немцы накапливаются. Летит вторая мина и разрывается за лейтенантом. Сноп осколков пошел прямо на него и в сторону. Взрывной волной меня сбросило в воду. По лицу кровь течет - осколочек рассек ухо и кожу на голове… Я выбрался на нашу сторону. По мне немцы стали стрелять. Я метнулся обратно под защиту берега. От моего лейтенанта остался один сапог с ногой и пилотка. А я как раз свою потерял. Надел его пилотку. Все! Командира нет, указаний нет. На себя никто руководство этой группой не берет. Сидим, ждем. Все-таки потом прибыло указание, всем, кто есть на берегу возвращаться. В сумерках поползли назад по трупам. Одного раненого знакомого парня я на себе вытащил. Ему осколок в живот угодил. В итоге на второй день из этой роты нас осталось примерно семьдесят человек. А командиров нет. И вот ведь - в этот день немец стал уходить сам. Мы видели, когда они уходили из деревни, что никакой техники у них не было. Видимо была только минометная батарея, уничтожившая нашу роту. Остатки ее вместе с дивизией пошли в наступление, перешли речку. Вижу, узбек лежит с ручным пулеметом, стреляет по немцам метров на тысячу, а пули идут высоко. Я говорю: «Смотри, как у тебя прицел стоит». Лег, установил ему прицел.

Немец ушел. В итоге на третий день, когда мы вернулись обратно в лесок нас, тех кто мог на ногах стоять осталось двадцать четыре человека. Приехал корпусной трибунал, три человека. Со всех нас сняли судимости. Вызывали по одному, спрашивали, какая воинская специальность. С собой из документов мне удалось взять пилотское свидетельство и летную книжку. Все же у меня уже было более 800 часов налета. Пока я в речке плавал документы подмокли, но я им их показал и меня направили в воздушную армию.

Приезжаю в штаб воздушной армии. Подхожу к дежурному по подполковнику. Показываю ему направление от трибунала. Тот говорит: «Что?! Штрафник?! Тебя обратно надо в пехоту!» Думаю: «Мать честная, неужели, будет от ворот поворот». Дежурный с моими документами пошел докладывать. Часа через полтора вышел кадровик, сказал что член военного совета и командующий посмотрев бумаги, заявили: «Какая пехота?! У нас летчиков не хватает! А это готовый летчик - с таким налетом его за десять дней на любой тип переучить можно! Немедленно отправить в УТАП!» Выдали предписание, в котором было написано: «проверить и отправить в боевую часть» и я поехал в Бенкендорф-Сосновку под Тамбовом, где находился учебно-тренировочный полк армии. Я туда прибыл в обмотках. Нахожу штаб. Меня направили к командиру эскадрильи, он посмотрел, говорит: «Ладно, ты пару дней почитай литературу о У-2» - «Да я все помню!» - «Ну вспомни инструкции. Главное, иди к старшине, чтобы тебя переобмундировали. И чтобы к самолету в обмотках не приходил! Только в сапогах пущу тебя в самолет». Мне дали сапоги. Перерыв у меня был месяцев восемь, но с таким налетом как у меня особенно ничего не забудешь. За два дня я прошел дневную программу полетов, сходили по маршруту, в зону на пилотаж, потом ночью полетали. Практика слепых полетов у меня уже была - в эскадрильи мы сами тренировались летать под колпаком. Все. На этом обучение закончилось.

Меня отправляют на Брянский фронт. Приезжаю в 387 полк, а им командует бывший начальник моего Тамбовского училища, полковник Наконечный. Дней десять я осваивал на земле с руководителем полетов, как подводят и сажают самолеты ночью. Самое сложное для этой авиации - посадка. Из ориентиров только два костра - плошки с промасленной ветошью. У одной надо посадить самолет, а другая, метрах в трехстах, помогает направление держать.

Потом мне дали несколько провозных ночью. Главное перед каждым взлетом альтиметр точно выставить на ноль. Давление же меняется и он может чуть-чуть ошибиться, а ты разобьешь самолет. В тренировочных полетах круг делали на 200-300 метров, в пределах видимости «посадочных огней». После четвертого разворота, начинаешь в переднюю плошку целиться так, чтобы она над капотом стояла. Все время следишь за высотой. Скорость держишь в пределах 90-100 километров в час. Если летишь нормально, не перелетаешь ее, то капот ее не закрывает. Руководитель полетов стоит у посадочной плошки с фонариком. Если фонарик ровно горит - хорошо идешь, если моргает - значит не дотягиваешь, подтяни немножко. Обычно идешь с недатягом, чтобы на газу идти. Причем, когда подходишь, высота 30 метров, начинаешь скорость убавлять, переводишь на 80 (легкое парашютирование), но все время на газу - ни в коем случае на малый газ не переводишь двигатель. И вот так чувствуешь, как плошка подходит, смотришь - десять метров осталось, пять, а дальше ты уже подтягиваешь ручку, парашютируешь, подщупываешь землю… Ее не видишь, смотришь только на плошку. Убрал газ, плюхнулся. Бывало даже с метра падали, но ничего не случалось, и дальше покатился.

Боевые вылеты выполнялись следующим образом. Аэродром базирования был километрах в 30-50 от линии фронта. В сумерках перелетали на аэродром подскока. Иногда, если основной аэродром был недалеко от передовой, летали прямо с него. Подвешивали нам 200 килограмм бомб. В основном брали 50-килограммовые фугасные. КС возили, это ампулы с горючей жидкостью, так у нас один летчик страшно обгорел. На взлете у него двигатель отказал. Он впереди себя залез в кустарник и КС стали гореть. У штурмана был сзади ШКАС больше штурман в кабину ничего не брал - ни бомб ни листовок. Летали без парашютов.

Я сделал 66 боевых вылетов. 6 на Брянском фронте, потом полк вывели в тыл получать самолеты, а затем 60 на Первом украинском фронте. По линии фронта я никогда не работал. Всегда уходили за линию фронта, в ближние немецкие тылы. Работали по площадям. Точечных ударов не было - не видно ничего. Линию фронта проходишь, там пожары, красные болванки летят туда-сюда. Ушел за линию фронта - сплошная темень. Если луна светит, то рельсы блестят, реку видно, лес темный на фоне снега очень хорошо видно. А в темную, безлунную ночь… зимой еще ничего, а летом - вообще кругом чернота сплошная, и только отдельные огоньки. А что это за огоньки, кто его знает. Указывают лесной массив, где воздушная разведка засекла скопление войск и техники, идем туда, кидаем на этот массив бомбы, а куда они попадут, черт его знает. САБов мы не возили. Штурман ведет самолет по курсу и расчету времени. Его задача была вывести на цель и сбросить бомбы. Он же высоту задает, предположим, 800-1200 метров. Выше не летали - расход топлива большой и при облачности ниже 400 метров не летали. Приходим на цель, штурман говорит: «Я сбрасываю бомбы». И все. Сбросил, и полетели домой. Дивизия трехполковая, полки по линии фронта расположены примерно в 50 километрах друг от друга. По середине стоит мигалка, не прожектор, а именно мигалка - мощная электрическая лампа, которая мигает азбукой Морзе две буквы - положим, буква «А» - точка и тире. И буква «Т» - два тире. Как вышел на мигалку, от нее берешь курс на площадку и засекаешь время, поскольку знаешь точно сколько от мигалки до нее. Каждый полк на эту мигалку выходит на своей высоте, с эшелонированием по 100 метров, чтобы не столкнуться. От мигалки я начинаю планировать с таким расчетом, чтобы подойти к плошкам на высоте сто метров. Эти плошки видны примерно с 3-4 километров. И вот уже здесь начинаешь делать маневр, искать землю, идти точно к первой плошке, держа вторую в створе. Садились всегда правее огня.

Первый боевой вылет как я уже говорил я совершил на Брянском фронте. Мы бомбили какую-то станцию. Мне дали штурмана, который не только уже имел порядка 400 вылетов, но и мог пилотировать самолет. Как потом выяснилось, ему было приказано, в случае если я поведу самолет в тыл к немцам, меня пристрелить, а самолет привести на свой аэродром. Вот так! Поначалу не доверяли. В октябре 1943 года личный состав 387-го полка отправили в Алатырь на доформирование. Меня назначили командиром звена, присвоили звание лейтенант. Получили самолеты и в январе 1944-го полк полетел на фронт. На фронте полк фактически был расформирован, а летный состав с самолетами пошел на пополнение уже имевшихся полков. Вот так я попал в 620-й полк. Он был сформирован в Балашовском училище. В полку было два типа самолетов - одна эскадрилья Р-5 и две эскадрильи на У-2. В 1942 году они летали с прожектором. Самолет подходит, руководитель полетов дает команду, прожектору положить луч. И по лучу садились. Но однажды пришел немецкий бомбардировщик и шуранул серию бомб. Полк целую эскадрилью сразу потерял. С тех пор прожектора убрали, освоили этот новый метод по двум плошкам.

Дали опытного штурмана звена, имевшего тоже порядка 400 вылетов Колю Кошелева и мы включились в работу по уничтожению Корсунь-шевченковской группировки. Летали бомбить хорошо защищенный аэродром Калиновка около Винницы. И вот приходим на цель. Забегали прожектора… А мы, как правило, набираем высоту побольше, а потом мотор задроссилируем и идем, чтобы звука мотора не было слышно. Один раз прожектор нас схватил. Я моментально ослеп. Коля мне в наш матюгальник кричит: «Закрой глаза, уткнись в кабину, и ничего не делай! Брось управление! Сиди, жди, пока не скажу открыть глаза! Надо минуту, другую подождать. А как самолет будет лететь, что будет с ним, мы сейчас не в состоянии ничего изменить». И мы повалились черт знает как. В какой-то момент он говорит: «Открой глаза, и собирай шарики и стрелки, как тебя учили. Выводи самолет в горизонтальный полет». Я вижу скорость, высоту, «Пионер». Все это собрал. Вираж влево и быстрее к себе. Мы таким падением выскочили из луча. Если бы второй схватил - все, уже они не выпустят. Или тебя добьют или все же успеешь не схватить снаряд и удрать от них.

Как-то за одну ночь мне удалось выполнить одиннадцать вылетов. Был период распутицы и мы летали с пойменного луга - там дерновина плотная. С вечера на тросах с откоса туда спускали самолеты, а утром затаскивал обратно. Аэродром был всего километрах в пятнадцати от линии фронта. В ту ночь дул сильный западный ветер километров 50 в час - только взлетел, не долетая линии фронта, у тебя уже высота 800-1000 метров. За линию фронта зашли (цель была недалеко), бросили бомбы. Убирал газ и на малом газу долетаешь до мигалки - путевая скорость километров 150 в час. От мигалки до аэродрома… А еще и боковой ветер, снос большой и сажать тяжело. Только сел, не успели перекурить. Техники кричат: «Бак заправлен, бомбы подвешены». Опять взлетаешь, опять то же самое, и вот за ночь 11 вылетов! Это шестая часть того, что я за 3 месяца сделал! А где-то в конце марта приказ: «полку погрузиться в эшелон, самолеты оставить в дивизии и в Харьков». Когда приехали в Харьков наш полк переформировали в 620-й ШАП. За две недели переучили на Ил-2 и стали мы гонять штурмовики из Харькова, куда их пригонял другой полк, на фронт. Летали в основном по маршруту Харьков -Кировоград - Тирасполь или Бердичев. Если на Польшу лететь, то Бердичев, а если в Румынию - Тирасполь. За нами все время Ли-2 ходил. Сдали самолеты. Сели в Ли-2 и обратно в Харьков. И опять погнали самолеты.

Больше боевых вылетов я не делал. Ну, а за 66 вылетов меня наградили двумя орденами Красной Звезды.

- Какой была окраска самолетов?

 - Зеленые. Никакого камуфляжа не наносили - ночью за чем он нужен?!

 - Линию фронта на какой высоте проходили?

 - На линией фронта, как правило, «эрликонов» не было и никто по нам не стрелял. Где-то метров 600 набираешь, если не хватает, где-то чуть-чуть задержишься. На цель выходили на 800-1200 метров. Вот на аэродром когда ходили, там набирали 1500 тысячи и на малом газу шли со снижением, чтобы шума мотора не было слышно с земли. Двигатель конечно не выключали, а то потом не запустишь. У меня был такой случай в Богатоле. Мороз под 30 градусов и мы с курсантом решили немножко схулиганить, опуститься пониже. Задроссилировал двигатель и пока планировал - подзастудил его. Стал газы давать, а он не забирает. Еле расшуровал его, даже запаниковал, стал смотреть, где мне тут приземлиться в случае чего. Так что выключить его можно только вынужденно.

 - Контроль бомбометания был?

 - Никакого.

 - Потери в полку были?

 - Боевых потерь за то время, что я был в полку, не было. Была вынужденная посадка ночью. Федя Кулко летал на Р-5, и они со штурманом сели ночью в тылу у немцев. Их крестьяне переодели и они месяц добирались обратно в полк. Вернулись и опять стали летать.

 - Сколько обычно было вылетов за ночь?

 - По-разному. От двух до пяти. Все зависит от расстояния до цели, погоды, ветра. Правда, дальше пятидесяти километров за линию фронта мне летать не приходилось.

 - С истребителями противника приходилось сталкиваться?

 - Нет. Был такой случай. Мы перебазировались из-под Белой Церкви дальше на запад, а там остался один техник - что-то он ремонтировал. Рано утром меня послали на У-2 забрать его и привезти на новый аэродром. Я лечу, тихое утро, только расцвело. Не долетая аэродрома километров пять я вдруг вижу справа «мессер». Летчик на меня посмотрел и пошел дальше. Почему он меня не тронул? А ведь сбить меня было легко - я его, черта, не видел. Вот такой был разгильдяй!

 - Дневные боевые вылеты у вас были?

 - Нет. Только спецзадания, вроде того, что я только что рассказал.

 - Как был организован быт летчиков?

 - Площадки искали поближе к деревне, в которой и жили по хатам. В феврале помню я заболел, простудился. Хозяйка положила меня на печь: «Грейся, сынок». Поила меня разными отварами. Ночь была нелетная - низкая облачность, туман. Приходит ко мне летчик моего звена Жулин. Сам слегка навеселе и мне приносит самогона. Налил стакан: «Командир, на! Полечись». Выпил. Он говорит: «Пойду к Машке». У нас в полку были девушки-оружейницы, которые пулеметы чистили, ленты набивали патронами, взрыватель заворачивали - делали легкую работу, а парни вешали бомбы. Этот Жулин шел по огородам, на него напала собака, он вытащил пистолет и выстрелив в воздух прогнал ее. После этого пистолет засунул в карман шинели. Зашел в квартиру, где Машка жила. Хозяйка говорит: «Она ушла к подруге». - «Ладно, сейчас закурю, и пойду спать». Вытащил пистолет, взял за ствол и рукояткой ударил по столу видно с досады, что не застал. Пистолет выстрелил. Пуля попала в печень - он один раз вздохнул и все. Когда я поступал после войны в Академию, на мандатной комиссии спросили: «а за что вы получили десять суток домашнего ареста на фронте?» Я стал соображать. Мать честная! Вспомнил, да, был приказ по дивизии, мне десять суток командир дивизии дал за то, что у меня застрелился летчик в звене. Но видимо это формально было - летать-то надо. Так что жили в основном нормально. Кормили хорошо.

После полетов шли на завтрак - сто грамм и спать. Бывало спать приходилось на аэродроме подскока. Там ничего нет, даже кроватей. Комбинезон меховой, унты, солому подстелил, воротник закинул, лег и спишь. Ничего - спали, да так крепко, что ой-е-ей!

А дальше зимой дни короткие - подготовка (разборы, происшествия, политзанятия, изучение приказов), а дальше длинная ночь. Я же почти все вылеты я сделал зимой. Еще помню на фронте мы изучали новый гимн: «Нас вырастил Сталин на верность народу на труд и на подвиги нас вдохновил…» . Ходили строем и его пели.

- Между вылетами ночью, только штурман шел отчитываться за вылет, а летчик обычно спал в кабине?

 - Никто никуда не ходил. Тут вешают бомбы, мы уходим в сторону на перекур. Не успеешь покурить уже кричат: «Самолет заправлен, бомбы подвешены, можно взлетать». Все отчеты писали потом, за ночь. Если за каждый вылет писать отчеты, надо целую канцелярию держать.

 - При интенсивных вылетах штурман брал управление на себя?

 - Нет. Продолжительность полета по запасу бензина, это полтора часа. Тут и усталости нет.

 - А был ли мандраж перед боевым вылетом?

 - Нет. Не ощущалось. Работа, боевая работаю

 - Аэродром батальонного обслуживания у вас был?

 - А как же, в каждом полку был. Обслуживал он нас хорошо - ни с боеприпасами, ни с горючим проблем не было, этого хватало.

 - Насколько У-2 живучий?

 - Достаточно живучий, гореть там особо не чему. Надо сказать, что я дырок не привозил. Вот над львовщиной, когда перегоняли Ил-2, нас обстреливали даже после войны. Приходилось привозить дырки.

 - Командир полка летал?

 - При мне ни разу, заместители и комиссар летали в хорошую погоду и недалеко.

 - Какое у Вас было отношение к немцам?

- К врагу, какой бы он ни был национальности отношение одно - уничтожить, выгнать с нашей земли. Другого отношения быть не может! Но когда он попал в плен, уже обезоружен - пусть живет. Его не надо трогать. В Харькове мы стояли на аэродроме Основа, рядом с которым был лагерь немецких военнопленных. Идешь по дороге, смотришь, а там наши надзиратели, сволочи, немцев заставляют на корточках прыгать по земле. Ну, за что его так мучить?! Они обессиленные, худые, тощие. Они пленные! В штрафной, когда мы немцев погнали, то в одном селе поляки в плен сдавались, прямо выходили из блиндажей: «Я пОляк! ПОляк! Немец насильно забрал в армию, не стреляйте нас». Этих поляков мы разоружили, отправили. Рядом с хатой лежал и стонал раненый немец, молодой мальчишка. Решили, что надо оказать ему помощь. А тут подходит комиссар: «Что?! Немец?! Что ему санитара вызывать?!» Достает пистолет. Солдат этот пришел в сознание, понял что его расстреливают. Тот стреляет ему в голову. Вскрикнул и все… Что это за отношение? Мое мнение - врага надо уничтожать, если он не сдается, а если он уже ранен, не трогай, дай ему выжить. Конечно, показать я этого не мог. Меня бы тогда рядом с этим немцем бы и положили. В душе я так подумал: «Сукин сын, что же ты делаешь?! Показываешь, что ты такой прям вояка! Надо в атаку идти вместе с нами, а не пленных добивать в тылу!»

 - У Вас были суеверия, приметы, предчувствия?

 - Нет. Мать у меня была очень набожная, малограмотная. Она после войны говорит: «Я за тебя все время свечки ставила, сынок, бог помог тебе выжить». - «Я там летаю, не видел я там бога». Обиделась.

 - Что писали с фронта?

 - Жив, здоров, работаем. Когда был в штрафной, вообще никому не писал - состояние было тяжелое, а когда освободился, то написал, что попал в такой-то полк, на таком-то направлении.

 - После У-2 переучивание на Ил-2 как давалось?

 - С таким опытом, как у меня, просто. Я сам вывозил свое звено на спарке, а потом выпускал самостоятельно. Ил-2 тяжеловат, у него шасси на боковой удар слабоваты были, а так очень надежный самолет.

 - Как встретили Победу?

 - Гнали самолеты в Ченстохов и сели в Бердичеве. Заночевали. Утром рано пошла стрельба, крики: «Война окончилась! Война окончилась!» Мы повыскакивали, постреляли. Что делать?! Надо готовиться к вылету. Командир полка сразу на КП поехал, докладывать и получать указания, как действовать дальше. К десяти часам приезжает командир полка и дает отбой полетам. Значит, надо организовывать День Победы. Отправили делегацию в город. Нашли кафе, договорились, но у них была только закуска, а за горилкой нас отправили к бердичевским властям. Там была торговая часть, с ними надо балакать. Пошел туда замкомэска Федя Куликов. У него на груди два «боевика», три «отечки» и Орден Александра Невского. Он часто летал на особые задания. Когда шла Корсунь-Шевченковская операция, и установилась распутица, он Р-5 днем возил топливо в баках и канистрах передовым частям. За это командующий дал ему Орден Александра Невского. Такому герою сложно было отказать - выписали две четверти горилки. Получалось что-то по стакану на человека. Не много, но они обещали еще дать. Дело шло к обеду и вдруг команда лететь дальше. Забежали в столовую, нам говорят: «Хлопчики, мы знаем про вашу беду. Закуска не пропадет, ее скушают, а с горилкой решайте как быть». Мне в чехол кабины положили одну четверть, и еще кому-то вторую. Прилетели на аэродром Грудок Ягильенский и там уже вечером выпили - не пропала.