Зозуля Николай Герасимович

- Я, Зозуля Николай Герасимович, родился 6 декабря 1922-го года в селе Красный Лиман Сталинской, ныне Донецкой области. Раньше называлась не улица, а Масляковка. Это село украинское, но и русских много было. На шахту приезжали работать и тут женились люди из Курска, Белгорода, Тулы. 100 дворов было.

Семья у нас была небольшая – мама, отец, я и сестра.

Отец был с 1900-го года рождения, участник Гражданской войны – воевал с махновцами в отряде красных в Красном Лимане. Были у них вилы, наган, одна винтовка была. Появлялись махновцы, всадников десять, грабили народ – забирали золото, продукты, водку. Вот с ними и боролись.

Воевал отец и в Великую Отечественную войну. А до этого работал на железной дороге стрелочником.

Мама с 1901-го года рождения. Домохозяйка. В сезон чаще в колхозе работала. А так занималась домашним хозяйством – поросята были, корова.

У нас было 40 соток земли. В огороде выращивали картошку, свёклу, тыкву. Солили на зиму в трёх прекрасных деревянных бочках капусту, огурцы, яблоки мочили.

- Вы не голодали в тридцатые годы?

- В 1933-м году мне было одиннадцать лет. Что я там помню?! Голодали у нас. В тот год зимой снега не было, а потом засуха, и урожая не было абсолютно – всё пропало. И в огороде у нас тоже. Папа охотник был, председатель охотничьего коллектива. Он семью спасал – стрелял грачей и ворон, мы варили и кушали. И ещё воробьев ловили. В сарае дырка была в углу, там сетку натягивали, которой рыбу ловят. Дверь в сарай была открыта, а воробьи там, где солома, собирались. Ну, мы пульнём камнем – они все, штук двадцать, туда в дырку влетают, а выбраться уже не могут. Ощипывали тушки, готовили и кушали. Вот так мы спасались!

- А потом, в 1934-м – 1935-м годах уже нормальный урожай собрали, не было голода?

- Не было. У нас колхоз был очень хороший. Председателем был Козырь Николай. Продавали черешню, виноград, яблоки, груши. В 1937-м году уже у нас колхоз, можно сказать, миллионер был за счёт дохода от сада. Колхоз купил машину, был трактор. В 1932-м году я бегал смотреть на трактор, который работал на поле. А потом уже сами купили трактор гусеничный в колхоз. А в 1937-м году у нас появилось и электричество.

- Вы помните, когда ваш папа вступил в партию?

- Папа вступил в партию в 1918-м году.

- Семья ваша была религиозной, родители верили в Бога?

- Были, конечно, иконы. Хоть папа был партийный, но икона была. На праздники все ходили в церковь. Мама пекла настоящие паски. Помню хорошо, когда поп приходил, брызгал святой водой, освящая всё, что мама напекала, и за это забирал кулич и 9 яиц и на свою подводу клал. А мне так жалко было! Нам же оставался один большой кулич.

- Ваше село или, может быть, Красный Лиман как-то коснулись репрессии?

- Сейчас вам расскажу. Моего папу посадили в 1936-м году. Он был председателем охотничьего коллектива, а там один охотник был нехороший, с папой охотился. Он нарушил охотничьи правила – собак стрелял, пьяный был. И у него ружье отобрали – папа сказал. Так он что сделал?! - Написал письмо в НКВД, что папа в Гражданскую войну из пулемёта стрелял по красноармейцам. И папу забрали. А доказательств-то никаких не было! В нашем селе было три члена партии. Они за отца заступались.

Потом отца отправили в Артёмовск. Уж если в Артёмовск попал, то уже оттуда куда-то обязательно отправят. Уже все!

А командир, с которым отец воевали против Махно, был капитаном дальнего плавания. Жена его была из нашего села, а он не местный, не нашенский. Он уехал и пропал. И тут на наше счастье приехали они в гости в Красный Лиман. Он мой крестный был, оказывается. И приходит к нам: «А где Гераська?». Он называл отца «Гераська». Говорим: «В тюрьме». «Как в тюрьме, за что?!» Вот так и так. Он в прокуратуру, куда-то обратился. Привезли отца снова в суд. И из зала суда его отпустили домой. Оправдали, в партии восстановили.

- Как вы жили после этого?

- За то, что папа сидел шесть месяцев, ему заплатили большие деньги, и мы смогли купить корову. А отец сначала работал в колхозе, а потом уехал в Славянск на железную дорогу работать. Я с папой тоже работал в колхозе, боронили поле. Без обуви ходили – кожа на подошве ног вся потрескалась.

С четвёртого класса я по-настоящему работал. Сначала пахал, управлял двумя лошадьми или двумя быками. Дяденька сзади управлял, а я впереди – был погонялой. Потом я боронил. У меня бригадир хороший был, мне дал грабли. Я очень любил животных. Там была лошадь Гулана, он мне её дал. На граблях мне надо было на семи гектарах собирать колосья после комбайна или после косилки. А я за день две нормы выполнял. Потом бригадир сказал: «Ты так лошадь загонишь! Я тебе дам вторую». Бригадир очень был хороший, меня любил.

- А как же школа?! Вы не учились?

- После четвертого класса надо было из нашего села в Красный Лиман переходить учиться в пятый класс. Но я не пошёл, потому что отца осудили, а я не хотел, чтобы говорили: «Он сын врага народа!» и смеялись надо мной. И я остался в четвёртом классе на второй год – в нашем селе ко мне хорошо относились. И со мной мама занималась.

Потом пошёл я в пятый класс уже в русскую школу, перешёл в шестой. В селе же учился на украинском языке, частично на русском.

- Сколько классов вы окончили? Где работали до войны?

- В общем, когда я в седьмой класс перешёл, ещё в колхозе работал. А потом мне предложил один товарищ работу на почте. Приходи, говорит, зарабатывать деньги на почту. Я на почту пришёл работать сортировщиком. Сортировал посылки, их отсылали поездами. Работал ночью, и ночью же на тачанке возил посылки к поезду. А потом, наверное, отдыхал. Не помню. Забыл уже.

Начальник хороший дяденька был. Приходит ко мне, журнал приносит и просит меня расчертить его. Я ему расчертил журнал, а он и говорит: «А чего ты не идёшь дальше учиться? Я тебя переведу в дневную смену работать через день – иди в вечернюю школу учиться». Я пошёл учиться в восьмой класс в русскую школу. Восьмой окончил – в девятый пошёл. В 1939-м году вступил в комсомол.

- Как тогда относились к советской власти?

- Хорошо было. В 1937-м году у нас колхоз был, прекрасно жили! Все мы одеты были, получали на трудодни много хлеба. А потом уже, когда Хрущёв соединил колхозы, наш богатый колхоз разрушили, полностью. Соединили сразу три колхоза, и забрали у нас хороших лошадей, трактор – всё забрали.

- До войны вы как одевались? Лапти носили?

- Нет, в лаптях не ходил, лаптей не было. Обувь настоящая была – покупали. А зимой носили валенки. Папа сам умел хорошо валять валенки.

- Николай Герасимович, как вы стали лётчиком?

- В девятый класс перешёл, приходит к нам лётчик. (А в то время знаете, какая военная форма прекрасная была?!). Начал зазывать в нас в Славянский аэроклуб. Сказал, что есть набор, и мы будем зимой летать. И ещё нам будут платить – 250 рублей на питание, 250 рублей на руки. По тем временам это были хорошие деньги – отец 350 рублей зарабатывал на железной дороге.

Я в сентябре уже прошёл медицинскую комиссию и начал учиться в Славянске. В конце сентября у меня был первый полёт на У-2. Конечно, сразу не дали управление, но постепенно я освоил. Когда первый раз самостоятельно полетел, запел песню «Три танкиста, три весёлых друга». Лечу, пою эту песню. Никогда не забуду! Полетел, круг сделал, посадку самостоятельно сделал, а потом позвали меня к инструктору. У нас четыре зоны было, километров за 30 от аэродрома. И там набирали высоту 1200 метров, и он меня учил как штопор, как мёртвую петлю делать, переворот через крыло... всю программу. Мы зимой уже летали. Мороз 15 градусов, мы летали...

- Много летали в аэроклубе? Экзамены сдавали?

- Много, я не помню, сколько самостоятельных, у меня лётной книжки нет. В группе было семь человек. Постепенно остальные курсанты тоже самостоятельно начали летать. Я, когда самостоятельно летал, садился в кабине сзади, а курсантов сажали уже вперёд. А когда первый раз вылетал самостоятельно, мне мешок с песком в кабину положили, чтобы центровка была нормальная.

В апреле приехала комиссия, подполковник и капитан, принимали у нас теорию, зачёты были. А потом проверяли лётную подготовку. Садился в кабину у меня подполковник и в зону летали. Я всю программу выполнял с ним. Он поставил отметку хорошую. В общем, я всё сдал и 11 мая 1941-го года отправили меня в Луганск учиться на летчика, в Ворошиловградскую военную авиационную школу. И я там начал летать на Р-5.

- На разведчика вас учили?

- Да, на разведчика. Мы на Р-5 летали за 30 километров, от Острой Могилы до центрального аэродрома. Там много самолётов было – ТБ-3, СБ. Большая школа была лётная в Макаровом Яру, там большую-большую палатку поставили, моторчик, чтобы свет давал. Там уже вылеты на Р-5 самостоятельно делал. И вдруг война началась.

- В 1941-м году перед началом войны вы думали, что она будет?

- Я до войны ещё мальчиком был. В 1937-м году один пожилой дяденька, охотник, бывший офицер (мы с ним в лесу по грибы ходили) сказал, что с Германией точно будет война. Но когда был курсантом в аэроклубе, я, конечно, не чувствовал, что война будет. Мы совсем не ожидали. Спокойно всё было, летали, выполняли задания, занимались.

- Чем запомнились вам первые дни войны? Немцы уже бомбили?

- 22 июня 1941-го года было воскресенье. Нас в этот день повели в баню. Мы ещё не знали, что война началась, понимаете? Привезли в Острую Могилу, в Луганск, на центральный аэродром. Построили и говорят: «Баня сейчас занята другими курсантами, а вы будете смотреть кино». Мы пошли кино смотреть. Одну часть фильма посмотрели, и вдруг показ фильма останавливают. Выходит командир и объявляет: «Война началась с немцами!».

Мы пошли Молотова слушать по радио. Потом пошли в баню. А затем возвратились в свой лагерь. И уже пошла работа по-другому.

Нас ночью сажали с винтовками в глубокий подол – низкое место по-украински, заросшее кустарником. И там мы сидели, дежурили... Потому что в то время немцы уже забрасывали в наш тыл диверсантов, начали прилетать и бомбить немецкие самолёты. Не забуду никогда "Ууу-ууу..." Так у немецких самолётов работает мотор. Ночью немцы прилетали. Это так страшно было! Сидел тихо в кустах, прислушивался, и вдруг ко мне ёжик подполз. И так: "Вррр". И я, честно, испугался ёжика!

Там деревня немецкая была, хорошая, богатая деревня. И сразу немцев оттуда эвакуировали в Казахстан. А нас поселили в этой деревне в домах. Уже стали кормить как-то хуже. Да кормление и не особенно важно!

- А какой был настрой в это время? Что мы их разгромим сразу же или что будет долгая трудная война?

- Понимаете, молодёжь, считала, что мы их разобьём, мы победим! Всё время настроение было такое.

- Как простые лётчики объясняли наше поражение в 1941-м – 1942-м годах? Как вы, курсанты, объясняли?

- После первых поражений, конечно, расстроились. Мы уже почувствовали, что враг очень сильный. Прилетали их самолёты, выбрасывали светящиеся бомбы, выбрасывали диверсантов, началась жизнь совсем другая. Военная жизнь началась.

- Ваша школа осталась на месте или вас эвакуировали?

- Я должен был пойти учиться летать на бомбардировщике СБ (скоростной бомбардировщик), двухмоторном, с водяным охлаждением. Но не пришлось в СБ ни посидеть, ни учиться. Нашу Ворошиловградскую военную авиационную школу направили в Уральск. Чтобы перебраться туда, нам надо было пешком идти до Сталинграда.

- И как вы преодолели этот путь?

- С трудом. Мы дошли до Калача, там Дон. Через Дон двухкилометровая очередь машин на переправу. Мы пришли туда, а нас 2000 курсантов. А ночью прилетели немецкие самолёты и бомбили, и наши четыре курсанта погибли. Но нас переправили. Мы, знаете, пешком шли, сапоги разбили полностью. Подошву сшивали, чтобы держалась. Вшей у нас было полно. Когда мы переправились через Дон, в Калач, там одежду мы сняли, прожарили. И от Калача до Сталинграда ещё, забыл, 70 километров или 170 пешком шли. Это уже был ноябрь 1941-го года. Мы шли, нам колхозы помогали, давали кур и всё остальное – хлеб, колбасу, консервы...

Дошли мы до Сталинграда, где ещё не было боев и голода, и ждём – пароход нам должны были дать, чтобы доплыть до Саратова. Я там пошёл получать 70 рублей курсантских. Получил, их чуть больше было. Поехал в город и решил купить булочку. Называлась булочка французской. Стоял в очереди, прохладно было, и там, как сейчас помню, женщина стояла, раз – упала и умерла. У неё сердце отказало. И я булочку не купил...

Дали нам пароход «Одесса». Посадили в трюм. Там два этажа было. Наверху старший командный состав, а нас вниз. Пять суток плыли до Саратова. Мы ничего не делали, только сидели и били вшей друг у друга, кто больше. У кого 100 штук, у кого 50 – столько вшей было. В Саратове, конечно, дезинфекцию сделали. Стали ждать, когда нам дадут поезд, вагоны с печками-буржуйками.

Я в Саратов поехал, там трамваи ходили наверх от Волги и на горочку. Купил себе булочку, то да сё. Приехал обратно, кинулся, а у меня в кармане ничего нет. И комсомольский билет вытащили, и остальные деньги – вытащили в трамвае. Народу было много. Я это никогда не забуду. Ну, конечно, мне потом уже восстановили комсомольский билет.

Скоро подогнали поезд с буржуйками откуда-то с запада. Открываем вагон один, а там два немца лежат замёрзшие. Никто не хотел в этот вагон садиться. Не знаю, сколько мы ехали, а ехали медленно. Дров почти не было. Так мы, где поезд остановится, там разбирали на топку деревянные защитные (от снега) полосы. Ну, доехали до Уральска. А там уже мороз 31 градус. А мы только в лёгких шинелях и шапках, а сапог не было. Потом дали нам ботинки. У меня один короткий сапог был и один в обмотке ботинок. Поверите?!

- Думаю, что во время войны ещё и не такое бывало.

- Вот. Потом нам дали шапки, одежду какую-то. Повели в баню. Мыла дали кусочек такой, как грецкий орех. А уже жёны инструкторов обработали утюгами наше белье, где вши были. Постепенно нас переодели, и начались занятия. И когда шли, пели песню «Мы за родину, мы за Сталина», у нас запевала был.

- Какие самолёты начали изучать?

- Не стали летать. Оказывается, почти все СБ и все Р-5 уже на фронт забрали. Один самолёт СБ остался. Летали на этом СБ. И осталось человек десять, которые на этом самолёте научились летать... Мы занимались теорией. Изучали мотор, СБ изучали. Теорию бомбометания, полёта. Всё было на формулах, очень тяжело. У меня с арифметикой тяжко было, мне тяжело доставалось. Иногда помогал мне инструктор. Но я вытягивал всё. Иначе не допускали бы к полётам.

Неожиданно срочно нас построили, и выходит начальник школы и объявляет: нашу школу расформировывают. На наше место приезжает Краснодарское летное училище.

- Николай Герасимович, и что дальше было с вами?

- Краснодарское училище прибыло уже своими самолётами, мы их уже не видели. А нас, какую-то часть, направляют учиться в ШМАС, в школу младших авиационных специалистов, которая находилась в Уральске, учиться на стрелков-радистов. Попал туда по распределению. Мог бы попасть, как остальные, в танкисты или пехоту. Я сам попросил командование отправить в ШМАС. Хотел очень летать! Эту школу окончить удалось.

- Как кормили в училище, хорошо?

- Когда в лётной школе были, очень плохо. Суп гороховый какой-то...

- В школе стрелков-радистов что вы изучали?

- Изучали теорию стрельбы и радиостанции.

- И когда вы попали на фронт?

- В марте 1943-го года. Когда окончил ШМАС, выпустили младшим сержантом и направили в Москву, во 2-ю авиадивизию особого назначения. Командовал ею генерал-майор Грачев Виктор Георгиевич. Он Сталина возил и все наше командование, лётчик Сталина был. И там два транспортных авиационных полка было. А наш 3-й транспортный авиаполк базировался в Энгельсе. Самолётом перебросили меня туда из Москвы. Я начал летать с экипажем на Ли-2.

- Куда в основном летали?

- Летали мы, выполняли задания. В тыл к партизанам, выбрасывали в тыл наших диверсантов. В Гродно, в Белоруссии. Большинство в леса сбрасывали. Мы садились там ночью, партизаны костры разводили. Забирали раненых партизан, а туда привозили оружие. Это наша такая работа была. У нас каждый фронт старался взять к себе в армию самолеты Ли-2. Перекидывали с фронта на фронт. На всех фронтах был.

Под Москвой в Люберцах стояла 4-я авиационная дивизия особого назначения (АДОН). Они тоже летали в тыл противника. Летали к окруженным нашим танковым войскам, которые окопались и не имели бензина. Туда возили бензин.

Наша база находилась сначала в Энгельсе, а потом фронт продвигался, и мы передислоцировались, сначала в Жуляны, это под Киевом, потом дальше на запад. Лётчикам-истребителям сопровождение считали как боевой вылет, а мы транспортная авиация...

- А вы много вылетов совершили к партизанам?

- Нет, немного. Я всего четыре или три вылета сделал.

- Немцы вас обстреливали при пересечении фронта?

- Очень, очень сильно. У нас много экипажей погибло.

- Расскажите, как вас сбили?

- Мы уже под Воронежем были. Нас вызвали, чтобы мы полетели забрать людей. И там, в Воронеже один старший лейтенант говорит: «Возьмите у нас три ящика стволов для пушек. Нужно доставить, на «Аэрокобрах» стволы все простреляли, надо менять их на истребителях». А ящики очень тяжёлые были.

Прилетели за людьми. Оказывается, это какой-то дивизии был начальник штаба, с ним два бойца и две девочки, наверное, секретарши. Красное знамя этой дивизии мы должны были привезти... Забыл, куда. Фронт уже отодвинулся, километров на 50 отогнали немцев, шли бои на Курской дуге. Мы должны были полететь в Харьков, в городе тогда минёры работали. И когда мы летели, два немецких «Фоккера» выскочили перед Харьковом, очередь дали. Добивать нас не стали. Или бензина мало было, или по другой причине, не знаю.

Самолёт наш загорелся. Но лётчик сам был харьковчанин, и он повел самолёт на заводской аэродром института в поселке Журавлёвка. Мы горим, уже пламя в самолёте. Сели и нас сильно закрутило на одном колесе. Когда закрутило, борттехника ударило сильно в нехорошее место, как он сказал, по яйцам. И у него яйца опухли, стали, как у барана большие. И температура. Я покатился. Мы остановились, девочки уже потеряли сознание. Дверь заклинило ящиками большими со стволами для пушек. Но я догадался, был в сознании, и большую багажную дверь открыл. И мы скорее выбросили девочек. Там метр высоты был! Начальник штаба и солдаты выскочили и метров 40 отбежали, девчонок забрали туда. Я, весь экипаж, конечно, выскочили. У нас один ранен был, но мы его вынесли, успели. Мы все выскочили.

Самолёт горит, патроны рвутся в горящем самолёте «Ляц-ляц, ляц-ляц», но мы уже были на безопасном расстоянии. Помощи никакой, мы уже лежим, раненый лежит, температура большая была. И вдруг бегут мальчик, девочка и какой-то старичок из поселка. Этот старичок послал мальчишку остановить машину военную, чтобы забрали раненого и людей. И этот дедушка подошёл к больному, пощупал, что у него такие яйца, и побежал домой – принёс ведро солёной капусты. Положил капусту на яйца температуру сбивать. Раненому намного стало легче.

Это был единственный случай за войну, когда нас атаковали немецкие истребители. Больше не было ни разу. Нас всегда сопровождали шесть наших истребителей, потому что мы возили большое начальство, очень большое – и Жукова, и Рокоссовского. Три истребителя наверху, на высоте, а три возле нас крутились.

- За вами приехали? Как вас вывезли с того аэродрома?

- Машина за нами всё-таки приехала. Сообщили, что летят два самолёта. «Дуглас» был с большим грузом. Командир и штурман сели в него, а нас двоих, раненого борттехника и меня, посадили на другой самолёт. И мы полетели на Москву.

Летели мы на бреющем, как раз через места, где бои уже прошли. На высоте полета запах трупный был невозможный – жара была в июле 1943-го года. Видно было, как человек 200 в халатах, в масках, противогазах собирали трупы. Танки горят, машины, трупы кругом, и одна лошадь то поднимается на передние ноги, то падает. Вот такая была за бортом печальная картина.

Прилетели в Москву. Раненого на Соколиную гору отправили, его там подлечили. А меня одели (я в одной майке был), накормили. Дали самолёт и в наш полк отправили.

- Николай Герасимович, сколько за день максимально вылетов вы совершали? А за всю войну?

- Три вылета в день было максимум. Стрелков-радистов не хватало в полку. Прилетаю на базу, говорят: «Лети на другом самолёте. Вот данные, шифровки». И снова летел. Я не отдыхал абсолютно. Меня наградили медалью «За отвагу» в 1943-м году. Ещё меня направили в дом отдыха на две недели, в Смирновское ущелье, есть такое под Саратовом. А мой экипаж полетел с другим стрелком-радистом, и их сбили.

А вообще, у меня налёт часов 12 000 за всё время. Вы же понимаете, сейчас всё вспомнить мне трудно.

- Что-нибудь необычное у вас в полку было?

- У нас даже был диверсант в полку, служил в нашей эскадрилье, был награждён орденом Красного Знамени и в почёте был. Он у нас собирал данные для немцев, но прокололся. Его скрутили, забрали. Месяца три ничего не было о нём слышно, а потом его привезли. Стрелкам-радистам дали две винтовки, приговор зачитали и расстреляли диверсанта перед строем. В одеяло положили и увезли к Волге, зарыли его там где-то. После этого у нас стрелков-радистов начали проверять тщательно. Сами понимаете, когда такое случится, каждого стрелка-радиста проверят.

- А листовки немцы сбрасывали с самолётов?

- Листовки не бросали. Диверсантов было много. Выдавали себя за командиров, а на самом деле наводчики были, куда бомбить надо показывали ракетами. Вот такое было.

- Вы помните своего командира экипажа?

- У меня их было много... Ковалёв. Он был зам. командира эскадрильи, капитан. Летал в экипаже с командиром нашей эскадрильи Костюченко. Он уже на фронте воевал давно, у него два ордена Красного Знамени было. Командир полка был подполковник Чуб Андрей Иванович, хороший командир был.

- Какие были отношения с техническим составом, с мотористами?

- Нас пять человек – экипаж Ли-2, мы сами обслуживали себя. А технический состав находился на базе, в тылу, за 200 км от фронта. Вот, допустим, мы в Энгельсе были. Там начальник, инженер дивизии, инженер эскадрильи, механики, оружейники – все там находились, на базе.

- С особистами встречались?

- С особистами мы встречались только в Люблине. Взяли наши город. Мы прилетели на аэродром, а там никого не было. Сели, вышли из самолёта и видим – к нам бежит медведь. Мы перепугались. У медведя на шее были все ордена – и орден Ленина, и орден Красного Знамени, медаль «За отвагу»… Обвешан был. Слава богу, у нас была банка сгущённого молока, чтобы ему дать! Мы успокоились. Давали зверю еду, а сами снимали ордена. Потом вызвали офицера из особого отдела. Он приехал, забрал все ордена.

Оказалось, что зверь у немцев жил. Они уехали, а медведя бросили.

- У вас в полку были политработники? Как вообще к ним относились?

- На базе политработники, конечно, были. А в экипаже у нас политработник был или штурман, или борттехник.

- Как к вам относились поляки?

- Очень плохо. Мы стояли в Ченстохова. Это польский город. Предстояло брать Варшаву. И мы были в распоряжении польского генерала (у них своя армия польская была). И вот, пошли поляки брать Варшаву. Их разбили. И наши переоделись в польскую форму, форсировали Вислу и Варшаву взяли, освободили.

- Где вы закончили войну?

- Наш полк из Польши перебросили в Прибалтику, под Кёнигсберг. Последние бои там были, кровопролитные бои. Практически моя война кончилась под Кёнигсбергом. Мы туда выполняли разные полеты. Технический состав перевозили, когда обслуживали 13-й истребительный авиакорпус или штурмовиков. Много девушек наших военных было, очень много. Они оружейницы были, связистки. Мы подвозили масла, вооружение. Я войну закончил в звании старшего сержанта.

Был такой командир 13-го истребительного авиакорпуса, Сиднев Борис Арсентьевич, генерал-майор. Я его встретил, потом после войны он уже был командующим воздушной армии в Одесском военном округе. Мы тепло очень пообщались. Меня, кстати, наградили медалью «За боевые заслуги» в 1944-м году.

- Каким вам запомнился День победы, 9 мая 1945-го года?

- Война ещё шла, и мы были в нашем тылу – лётчиков возили, чтобы они получали новые самолёты. И мы там запаслись, две бутылки шампанского купили. И так получилось, что, когда война кончилась, у нас это шампанское сохранилось. И вот ночью пошла стрельба большая – Победа! Мы утром встали, тоже постреляли из пистолетов. Утром завтракаем, генерал сидит, на рояле играет и поёт песню "Чубчик, чубчик, чубчик кучерявый". Никогда в жизни не забуду! А мы, экипаж пять человек, за столом сидим. Достаём шампанское. Генерал пел песню, а как увидел шампанское сразу к нам. Сдвинули столы, шампанское пили, напились хорошо!

- Вам, лётчикам, стрелкам-радистам, штурманам, выдавали фронтовые сто грамм?

- Давали всё время. Всегда вечером во время ужина.

- Война вам снится?

- Снилась даже часто. Сейчас уже не снится. Война давно кончилась.

- А после войны что было?

- Я ушёл со службы в 1956-м году. Мало прослужил – 15 лет. Приказ пришёл, что с октября военную службу, сколько я летал, не год за два считать будут, а год за год. Понимаете?! Война год за три, а служба сама год за год. Мне уже невыгодно было оставаться служить.

Предлагали остаться, стать офицером, но я только что женился, по семейному положению я не мог остаться в строю. Я ушёл на пенсию старшиной. Нас проводили, дали подарок, и я стал гражданским человеком.

Мои награды: медали «За отвагу», «За боевые заслуги», орден Отечественной войны II степени (1985-й г.), медаль «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.»

- Ваше отношение к Сталину во время войны?

- Вообще-то, я не находил в нём плохого, честно говоря. Было тяжело. Кушать мало было. Конечно, мы боялись. Ну, что ж, ничего не поделаешь!

- Как вы считаете, без него мы выиграли бы войну или нет?

- Наверное, нет. Жуков есть Жуков. Он бы ничего не дал людям. А Сталин много дал. Он принимал верные решения. Вызывал больших начальников, наказывал, иногда ошибался, его поправляли, но вряд ли без него победили бы. Он дал очень много.

- Николай Герасимович, большое спасибо за интервью.