Афанасьев Георгий Васильевич

Я родился в Вязниках в 1919 году, 29 ноября. Тогда этот город напоминал большую деревню куда сильнее, чем сегодня. Родители мои были простые люди. И вот как-то на поле, где копали картошку, сел самолет. Если быть более точным, то за оврагом на поле. Но это совсем рядом с картофельником. Мы жили на улице Ярополье — это самая окраина Вязников. И вот за нашей улицей сразу там дальше овраг. Глубокий. А за ним Комзяки. И до самой станции. Так вот большущий овраг, а по дну его речка небольшая. И он сел на самый край — как он уцелел?

Народу набежало море — особенно мальчишки. Взрослые мужики немного стеснялись — сами были удивлены. Так что нас — пацанов — гоняли. Да только все равно мы пролезли.

Что в самолете сломалось — не помню. Как и марку машины. Что мне было? Десять лет, понимаешь.

Вроде биплан. А с другой стороны, и моноплан мог быть. Небольшой был самолет. Что-то времен Первой мировой. А возможно, что и АИР. Какие там наши самолеты в то время были? Только ведь и наш Р-1 Поликарпова с английского содран. Но только все равно уже плохо помню — времени-то прошло сколько. Как мне сейчас помнится, что-то там с трубками бензопровода. Потому как разбирали немного, а ремонтировать понесли какую-то мелочь в кузню. Починили быстро. Летчики двое в регланах кожаных, а мужики охраняли самолет — иначе ущупали бы его до дыр.

Заводили его интересно. Один мужик брался за лопасть, а другие за руку свободную тянули в сторону. Три мужика цепочкой. До сих пор не пойму, зачем нужна такая технология. Какая там система была. Боялись, вероятно. Вот его другие-то и отдергивали. Никто в жизни не видел же и не пробовал. И потом... Провернуть его не так просто. Мы потом освоились с этим в летчиках, так и то это было не просто и не так уж безопасно. А тут, видимо, сил не хватало. Черт его знает. Или сил не хватало, или для безопасности друг друга тянули.

И вот запустили его, он как-то развернулся, а нас всех ветром тут сдуло, понимаешь.

Вот тогда я и заболел авиацией, загорелся желанием. Мне видится так. И я как приехал во Владимир в пятом классе, так я до самого поступления в аэроклуб и был в авиамодельном кружке. Клуб организовали как раз в 1937 году.

Я, родители, брат. Жили на Ременниках, в самом низу улицы. Уж и дома-то того нет. Ходил в первую школу, что у Золотых. Где диктор Левитан учился. Но у нас возраст разный. Он постарше лет на пять. В школе негде пересекаться было. Он рано в Москву уехал, я в училище молодым попал. С ним брат больше общался. Так, пересекались в общих компаниях иногда. Голосище у него и тогда зычный был. Сам он тихоня. В уголке где-нибудь жался. А я уже офицером тогда был, с «курицей» (жаргонное название эмблемы ВВС) на рукаве. Что мне такая мелочь? Он ведь известным позднее стал. А тогда просто тихоня. А я нос задирал. Форму тогда очень уважали.

Начал я карьеру с авиамодельного кружка. Занимались сначала во дворце пионеров — тот, что в центре, бывший. Все очень примитивное. Зимой холодища. Но делали модели. Соревнования проводили. Руководитель наш совсем молодой был. Позднее перешли в первую техническую станцию.

У нас первая детская техническая станция — маленький домик, где сейчас техникум на Ременниках, где вот улица Мира... как раз на улице Дзержинского. На месте строительного техникума был маленький домик. А на улице Мира там стоял тир — длинный, вплоть до улицы Большой Московской. Длиннющий. Там овраг был. Та сторона вообще была вся оврагами. Такой земляной вал. А с другой стороны Дом Красной Армии — Обком потом. А с другой стороны Дом Милиции. Ну, это надо по карте показывать.

Так вот как Мира шла, так вверху все это занимал тир. А рядом — каток. До самого Дома Красной Армии.

Вообще, интересные учителя попадались, повезло нам. Француженка из бывших. Высокая, худая, строгая. Боялись ее. А географ с нами походы устраивал, до сих пор помню от него, как называются сплавы песка после попадания молний — фульгуриты. Все хочу в «Что, где, когда?» вопрос отправить, да не знаю, как сформулировать.

В школе учился хорошо. А тут в парке Пушкина вышку парашютную поставили, аэроклуб организовали. Я и записался, прошел комиссии — медицинскую и мандатную. Причем, мандатная была самой первой. Но мне проще — я из рабочей семьи. После поступления в аэроклуб тяжеловато пришлось. Хотя справлялся как-то.

Я учился в 10 классе — 1936 год. Поступил в аэроклуб осенью. Зимой давали теорию, а весной начались полеты. А кончили в августе? Или сентябре? Да, в сентябре 1937 года. Меньше года.

В теории давали все. Как следует. У нас был техник Родионов такой. Башковитый, хороший мужик. Хороший моторист. И самолет давали хорошо. Моторы М-11 знали до винтика, до дырочки. Сколько раз их перебирали.

Была форма в аэроклубе. У нас была какая-то... Черти дери-то... Какая-то, понимаешь... Значок какой-то... Тут что-то вроде петлицы, а на ней круглый значок аэроклуба. И потом, модно это было — значки иметь. ГТО, ОСОВИАХИМ и вот этот. Три значка.

Самолетов было два. Оба У-2, кукурузники. Очень простая машина. Надежная. У нас были не самые новые — часть пилотажа на них по причине износа запрещали делать. Самолеты стояли в пойме. Под аэродром Рахмановский луг использовали. Мы же сами и ухаживали за ними. Помню, как в ураган бегали их крепить. Точнее, перед разливом. Тросы, растяжки, колышки. Они легкие, их ветром легко сдувало. Тут получилось как... Начальство решило, что в половодье зальет их. И мы дежурили по очереди. По двое бегали туда ночью и щупали рукой: где там вода? Там же тот берег крутой. А этот пологий. Просто луг. Ничего. Только колдунок. Шест и два самолета. Тут Рпешка протекала. А там луг. Просто луг и все. Два самолета — две пилотажных зоны. Одна над Добрым, вторая в противоположной стороне.

Оборудование кабины наипростейшее. Трубка Пито с указателем скорости, термометр, вроде как прибор «Пионер», где крен-скольжение показывался. Шарик такой. Не уверен, что он был. Почему-то кажется, что стоял на У-2. Могу путать. Сама доска простая фанерная, а приборы шурупами привинчены — все элементарное, простое.

Летали над Клязьмой и поймой, да еще по маршруту гоняли нас. Два раза. И один раз в слепой кабине. Вот и все. Вся подготовка. До Бавлен по маршруту летали.

А по приборам — кабина закрыта со всех сторон. И ты по приборам смотришь. Но все черт знает как. Все наспех. Ты первый раз. Тебе кажется, что его — самолет — туда тянет. А он наоборот. Комедия какая-то, понимаешь.

Раз на У-2 козла сделал. Единственный раз за жизнь.

Потом у нас появился УТ-2. Уже в процессе. Летом УТ-2 был. На нем кто-то из начальства пробовал слетать. А нам-то нет. Уже не досталось.

С парашютом прыгали много. До тошноты. Это сейчас с тросами, с автоматами сигают. А тогда сам вылез на крыло, да прополз по нему, за расчалки, цепляясь. Рука на кольце, и пошел... Сам считаешь, сам дергаешь. Мне не очень нравилось, хотя любители встречались.

На тренировочных прыжках было по два ранца — запасной и основной. С одним парашютом уже в части летали. И вот как-то один из наших, на первом прыжке, с испугу умудрился оба купола открыть. И немного не дождался открытия первого. Сообразил, что зря второй дергал, а там уж запасной лезет на волю. Его положено в таком случае зажимать, как бы в позе эмбриона. А то спутаться могут стропы. Ну он и зажимал — у него запаска между ног со спины и выскользнула. А мы над аэродромом прыгали. Уже приземлились, а тут этот летит. На карачках, понимаешь. На двух парашютах. И медленно так, почти параллельно земле. Как кошка — руки ноги растопырил. Ветер, помню сильный был. Так его удуло к чертовой матери на огород к какой-то бабке, еле вернулся потом.

После аэроклуба тех, кто более-менее хорошо летал, отправили в летную школу в Перми. Я попал. Как и хотел — в истребители. Точнее, мы ни о чем и не думали. Купцы приехали. Сразу приехали и сосватали в училище. И поехали. А в какое, куда... Казарма общая. Одни в одной эскадрилье, другие — в другой. Хотя, похоже, было так: с десятилеткой взяли в истребиловку. Недоученных — в разведку. Так что летать путью я только в части начал. Да и в части нами не особо утруждались.

Как получилось... В 1937 году, как помните, клич по стране был: комсомолец — на самолет! Много аэроклубов в городах по линии ОСОАВИАХИМа. А в Перми было Высшее военно-техническое авиационное училище. И на его базе, при нем, организовали ВШП — военную школу пилотов. Год там готовили. Я туда и попал.

При любой температуре каждое утро выгоняли на зарядку. На улицу. Дисциплина военная. Там физподготовка была как следует. И турник, и брусья, и колесо вот это — на нем кружились. Не знаю, укреплялся вестибулярный аппарат на нем или нет, но на нем крутились.

Лагеря летние хорошо помню, как проходили. До аэродрома далеко. А мы пешком топали. Все в пыли. А на аэродром нам привозили второй завтрак полетный. Чай, булочку или бутерброд. Очень хорошо кормили. Теория, физическая подготовка. На лыжах ходили, ориентированием занимались, плавали много.

Само училище на отшибе, корпус в три этажа. Рядом проходила Китайская восточная железная дорога. Мы по ней ориентировались.

Вообще, первые самостоятельные полеты у нас проходили на И-5. Вот еще тот конь! У него сильно передняя центровка была. Страшно вертлявый на посадке и взлете. Ногами его постоянно корректировали, особенно на посадке. То и дело ногами дрыгаешь. Очень неприятная машина, верткая. И шасси жесткое — там амортизаторы резиновые. Садился жестко очень. Просто стопка жесткой резины, пакет такой. Поэтому как плюхнешься, так позвоночник трещит, в голове аж отдается, понимаешь.

Коптил он здорово. Там только кольцо Тауненда вместо капота. Вылезали с такими мордами... Все выхлопные — все в морду. Там козырек такой только...

На рулежке не высовывались. Обзора не то что хватало — привыкали. Но знали, что чуть прозеваешь — он на бок.

Учили на старье всяком. И-1, И-15, И-15 бис. По коробочке. Над аэродромом взлет-посадка, развороты блинчиком. На И-5 была переходная ступень вроде как.

Тогда год был какой-то штормовой, ветреный. И нас вместо года продержали полтора. Все равно недоученными выпустили.

Выпускали так, младших лейтенантов присвоили уже в части. Почему так? Я не знаю. Тогда ведь все впопыхах было, наспех.

Было две эскадрильи в училище. Разведка и истребители. Я сначала в разведчиках был.

Меня выпустили на И-15 бис — такая, понимаешь, рухлядь. Но в часть, где приехали, были И-16. Мы на них не успели полетать до того. В училище аэродром был небольшой. Спуски громадные, сильно пересеченная местность. И-16 только поступать начали. И нас не успели. Начальник летного звена давал вывозные инструктору. На глазах у всех на УТИ-4 грохнулся. Вывозные давал. И зачем-то вздумалось им имитировать аварийную посадку. Черти что, понимаешь. На таком строгом самолете! Глупость сплошная. На малой высоте. И ручку, видимо, перетянул. И прямо перед аэродромом на двор мастерских они и грохнулись. Раз — на крыло. Вот они два угробились. Чуть-чуть не дотянули. Так что нас прямо в части переучивали на «ишаков». Да вообще было мало в школах их.

Хороший самолет, только строгий. Но если приноровишься, то летать можно. У нас потом на яках больше побилось, чем на «ишаках» (И-16). «Ишак» в штопор легко сваливался, чуть только скорость падала. Но перед этим очень четко давал понять, что вертеться собирается — вздрагивал специфически. Прямо от винта до костыля как-то весь вздрагивал. А выходил элементарно — только дай ему волю.

Вся механизация крыла и винта регулировалась на земле. Их подгибали до полета. На стоянке. Я ведь был на заре авиации. Помню, стоял у нас какой-то первый реактивный самолет опытный, потом МБР-2. Я застал еще И-1, И-3, И-5, И-15, И-15бис, Р-1, Р-5. СБ видел, правда, только на земле. Они в серебристый цвет были покрашены. Смутно его помню. Помню, где стоял. Но что он себя представлял — черт его знает.

Ну и И-16. Мы их даже побаивались сначала, когда в часть пришли. Так уж молва за ними шла. И-15 бис как По-2. А вот И-16... Ниже 600 с ним на вы, а выше 600 — на ты. А потом привыкли, даже как-то сроднились с ним. Я на нем вообще никаких затруднений не испытывал. Взлет, посадка, пилотаж весь — вообще не задумываясь. Если его освоишь, то на нем легко и просто. Не подводил. Только разве механическая какая поломка. Скорости только не хватало. Очень маневренный был. В этом вся и суть. А скорости не хватало. И вооружение слабое было. Ме 109 в этом отношении выигрывал. Сильно. Предпочтительнее был.

Под Клином на «ишаках» как-то по бомбардировщикам работали. Но мы опоздали — они уже отбомбились и домой пошли. Да разве их на нашем догонишь? Постреляли им вдогон. А вот что я там нажимал, какие гашетки — уже не помню.

Они отбомбились и пошли восвояси. Погнались за ними. Но разве догонишь? Все же ишак скорость малую имел. По-моему, достаточно динамичен был в бою. «За газом ходил». Но скорости не хватало.

«Ишак» основной самолет в начале войны был. После него на всем можно было летать... Но! Новые самолеты массово стали только в 1943 году поступать. А до того на «ишаках» больше.

Еще у «ишака» система уборки шасси давала о себе знать. Она ручная, тросовой лебедкой. Как только взлетел и чуть выровнялся — давай шарманку крутить. 44 оборота. Причем прерываться или дергать нельзя: провиснет, запутается. На первых даже с пассатижами или кусачками летали — на случай аварийного выпуска. Перепутавшийся тросик перекусишь — шасси сами и выпадут. Рассказывали старики. Мы же уже без них ходили. Я не знаю ни одного случая, чтобы эта система давала сбой — только один раз. А так они нормально работали. Разве только хлопотно.

Мы зимой — шасси было заменено на лыжи — перелетали с Талдома. Садились в Москве, в Тушино. А из Тушино полетели в Тулу. Но в Тулу, правда, мы не попали, а ушли на Калугу — шли за лидером. Ли-2. Дуглас. Да. Он был ведущим. Мы планировали сесть в Туле. Но не знаю почему, только они нас не приняли. И у меня правая лыжа встала поперек. Не знаю как — это мне товарищи подсказали. Ну как сказали — помахали. Помахать-то помахали, да только я все время на форсаже летел, чтобы не отставать. Иначе тащился еле-еле. И далеко бы я не дотянул — топлива бы не хватило. Расход приличный, расстояние большое. А сели нормально — выпустилась лыжина. Вообще, максимально И-16 мог в воздухе пробыть час семнадцать. На оптимальном режиме.

Вот это было, когда мы были в Калуге, нам и поставили задачу прикрыть корпус Белова — он застрял перед Вязьмой. Но то позднее, в войну уже.

И мы тогда встали перед проблемой — горючего не хватало. Не доставали мы. И нас тогда всех «ишаков» на лыжах собрали — сводная группа в Талдоме. Не только наш полк — из других полков были. Все И-16 на лыжах. И мы из Талдома летели в Калугу.

А вообще, ни в училище, ни в полку, я и мои товарищи ни одной стрельбы не провели. Ни одной. Оружие стояло, но они это... Без зарядов ведь были, без боекомплекта. Пилотажу учили только. Весь пилотаж. На И-16 в части. А на училище на И-5. По коробочке. На И-15 в училище весь пилотаж делали. Только без группового.

Вывозных по маршруту или там карт не было в училище. Так привыкали. Только привыкали. Никаких карт. А вот в части учили. Все города, все дороги в округе назубок знали. Изучали район, планшеты с районом были.

У нас был товарищ — Петька Воробьев. У него фотоаппарат был «Лейка». С видоискателем таким... Вот он нас и снимал. У него у единственного фотоаппарат был.

А, вот Гришка-то. Это Гришка Речкалов. Вместе учились с ним. Летал хорошо. Тут ничего не скажешь. А вот как человек — тяжелый. Так одиночкой больше школу и проходил. Общались с ним, но по необходимости. Вон, посмотри: у него сапоги у одного пассатижами в гармошку собраны. Любил пофорсить по-деревенски. Ну а так... Человек как человек. Неуклюжий был только. Нескладный. Как медвежонок. Я его почему-то запомнил. Чем-то он выделялся — не знаю. Просто запомнил его. Что он стал знаменитостью, уже после войны из газет узнал. Мне и сейчас удивительно, как он двух Героев получил. Уж сильно неуклюжий был.
После училища с ним не встречался. Сашка Секретарев, Колька Кувелин, Петька Тимохин — вот с этими мы в части были. Единицы с училища в 11 полку нашем были.

После выпуска я съездил в отпуск домой к родителям. Ненадолго. Покрасовался в форме, с ребятами посидел. Да и в часть — я под Москву попал, в систему ПВО, 11 истребительный авиационный полк. Так что по пути было все одно домой заскочить.

Из училища нас в разные места рассовали. Выезжали большой кучей, а в полк нас человек пятнадцать, наверное, прибыло. Не помню точно.

Базировались в Кубинке. Летчики по большей части опытные — наш комэска, капитан Логинов, Красную Звезду за Испанию имел. Один из первых на Як пересел. Нас, считай, заново на И-16 переучивал. Ничего же не умели. Даже летать группой. А тут как все заново — от теории до наземных стрельб. Но на «ишаках» вообще стрельб не было. Только когда стали на Як-1 переучиваться, вот только тогда и зашла речь о стрельбах.

На наших И-16 стояли даже направляющие для эрэсов. По два на плоскость. Только вот ни разу ими не стреляли, не могли их использовать — для их пуска аккумуляторы нужны, а у нас не было. Так ни разу с 1939 по 1942 год и не пробовал. Направляющие почему-то не демонтировали. И гашетки. Такая баранка на ручке удлиненная, на ней кнопки. Так и летали с этими рельсами.

Вообще, БАО отставали. Такой бардак был первое время. Никакого ремонта — все на самотек. И кормили плохо на фронте. Черт знает чем — шрапнелью. Помню, как у бабки какой-то раздобыли бочонок соленых помидор — все разнообразие к шрапнели. А в мирное время хорошо кормили.

Зимой ставили машины на лыжи — с ними летать плохо, потому что не убирались, только поджимались. И садиться тяжело — тормозов-то нет. Катишься, пока сам не остановится. Двигатель выключил и покатился — а там как повезет. Я, помню, разбил самолет.

Радио не было. Сказать-подсказать не могли. Только знаками, ужимками. Как взлетишь — так сразу пристраиваешься к другому и давай рассматривать. А он — тебя. И знаками. Мол, отлично все.

Летали в кротовых масках зимой некоторые, хотя редко. Но все одно лица обмораживали — кабина открытая, лоб здоровый — иногда на рулежке приходилось высовываться из кабины. А то вообще ни черта не видно. Но я редко так. Слишком следить за самолетом надо на посадке. Да мне и видно все было и так.

Помню, как мы в Сейму приехали, к ним там стали МиГи поступать. Это был 1939 год. Там кто-то погиб, понимаешь. Один на МиГе скапотировал, понимаешь. Там что-то было... А вот в полку 11 в конце 1939 — начале 1940... Нас после училища сначала принимали на станции Сейма, а потом в полк в Кубинку. Там что-то недолго... Месяц... И в 11 полк. Сколько нас было? Вот это... Помню, что у нас были и с Украины Дзюба, — фамилию я запомнил, — и кавказец какой-то был. А вообще... Ну, эскадрилья. Как обычно. А сколько... Три звена, десять самолетов. По количеству-то... Сашка Секретарев, вот Колька Кувелин, Пашка Платонов... Сколько нас было? Хотя казарма была большая ведь. 11 полк был ведь в Кубинке. Перед войной там стали строить два ангара. И на полеты мы пробирались по этому мусору, по узкоколейке, понимаешь. Ну что там? Я уже убыл, а там все продолжали строить. 1939 год. Какой к черту порядок? Ожидали, что пахнет керосином, а ни фига не готовились.

На Финскую я не попал — туда только стариков брали, самых опытных. Мы продолжали в Подмосковье летать. До сих пор помню ориентиры вдоль железной дороги.

Из 11 полка нас послали на курсы командиров звена — на Украину, в Конотоп. Перед войной. Это было как раз в июне месяце. Нас там не приняли. Обстановка такая была, видимо, сложная. В общем, мы зря летали туда. А оттуда вернулись не в 11 полк, а под Подольск. Меня и из отпуска туда вызывали потом в начале войны. Оттуда потом в 176 полк попал.

В соседях у нас 177 полк стоял — из него мы с Витькой Талалихиным встречались. Погиб он потом. Очень скромный парень был. Вот он летал на Финской. А я нет.

Мы из Подольска видели, как Москву бомбили. Зарево такое было. И как Витька свой таран совершил, тоже видели.

В выходные до войны мы в Москву мотались компанией. В воскресение, каждую неделю. До аэродрома от станции было восемь километров — мы гурьбой на нее отправлялись. На электричке, в ресторан — жалование приличное, мы все молодые. Туда на электричке, а обратно — пешком. Ни в какие «Праги» и «Астории» не ходили. Прямо там, где поближе — на Белорусском вокзале. Там и пьянствовали. Чтобы далеко не ходить — сподручно было. При этом форсили страшно. Так что даже зимой в ботиночках на тонкой подошве. А они скользкие, заразы. А от ресторана до части километров тридцать. И ничего. Каждую неделю топали, а то и два раза.

Кормили по пятой норме. Заказная система была. Порой даже на стол яичницу, помню, заказывали. На небольшой стол. Сто грамм не давали. На войне боевые ввели. 16 октября самый дурной день был. 16 октября ко мне как раз приехал брат — привез вещи из Москвы. Вот он рассказывал. Как он добрался до меня? Москва с того дня стала фронтовым городом — тут и ввели фронтовые сто грамм.

Перед самой войной стали переучивать на Яки. Не всех сразу, а группами. Я начал, но так и не успел. Дружок мой на нем разбился при отработке наземных стрельб — на выход пошел поздновато. Так и ткнулся недалеко от мишеней. Пашка Платонов.

Второй на развороте на малой высоте убился. Спешка. Колька Кувелин. В июле 1941 года. В Кубике оба. Даже видели. Близко. Мы наблюдали. Он раз зашел. Потом второй. За лесом скрылся. И не выходит. Значит все. Мешок с костями.

Мне стрельб не досталось. Я только таскал конус. На «ишаке». На фале, понимаешь. Только и вертел башкой — а то как пустит кто дурной по мне. Легко сказать... Если он зайдет прямо и пальнет... А летали по железной дороге в районе Кубинка — Можайск.

У Яка хвост очень легкий был. При рулежке техника к килю ближе грузили. Как-то с одним даже круг над аэродромом дали. Он верхом сидел, спиной к кабине. Так его так струей к килю прибило, что он и при всем желании бы не соскочил. Так что обошлось. Трясло только его потом долго.

Как война началась, слабо помню. Только помню, что стали летать на прикрытие железнодорожной ветки. Летали много. Но очень неудобно было тройками летать.

Но вообще я в отпуске был в июне. 21 мне пришла телеграмма: «Немедленно явиться в часть». А я, как назло, сапоги отдал в ремонт. И выехал только 23 числа. Нагоняя не было — за что мне нагоняй давать?

Машины не помню уже, какого типа. И-16. Мотор М63, без редуктора. Тип 28, вероятно. Вооружение: ШКАС и крупнокалиберный БТ. Первые ненадежные очень, но его передернешь — и все. А у БТ жутко тугая перезарядка. Если требовалось его перезарядить, то все управление бросали и двумя руками прямо тянули — очень тугая перезарядка. Проклинали его — не перезарядишь, порой.

Хотя разные самолеты были. Я летал и с М25, и 62-й был. Но вооружение доставалось всегда ШКАС и Березина. Хотя бывали и одни ШКАСЫ. А на И-15 вообще четыре ПВ-1 были. Я уж не помню, черти дери, какой они серии были. И были ли на И-15 и И-15 бис М62 и М63? Сколько времени-то прошло!

Нравилось — не нравилось... А что можно было изменить? Не могу сказать, как зимой и летом вооружение и моторы работали — был бы я все время на одном самолете...

Каждое утро сливали с нижнего цилиндра мотора масло. Для этого был здоровый такой гаечный ключ. И техники каждое утро у нижнего цилиндра кран крутили. Запускали нас с машины, с храповика.

То время плохо помню. Два сбитых в группе у меня. Первый хорошо помню. Штурмовик Хеншель 126. Это было под Клином, под Старицей. Как раз вылетели с подскоком. И МиГи там были, и наши «ишаки». Как врезали ему всей кучей, так он и не сообразил, вероятно, что происходит. Сразу рассыпался. А кто именно сбил — разве разберешь. Все пуляли. Человек шесть. Так группе и записали.

Второй как вышло. В нашу зону затесался Ю-88. Он перед разгромом немцев под Москвой залетел к нам и попал в облачность. То скроется, то появится. И мы четверо его под облаками караулили. Все пытался пробиться. Но ткнулся. Долго его грызли — прочный, гад.

А раз на бреющем столкнулись, помню, тоже под Клином. Вылетели в район за Волгу, под Старицей опять. Нас двое было? Нет, трое. Три на три. С Ме 110. Мы встали в круг — те тоже стали в круг. Покружились и разошлись. Сто десятый впереди не игрушка. Мы не рискнули лезть. И они тоже не решились. Разошлись, как в море корабли, понимаешь.

А еще раз я товарища там потерял — погнался за Ю-52. Транспортником трехмоторным. Он там перегонял эшелон. Я за ним погнался. Пострелял по нему, погнался. Не догнал, не попал. Догнать не смог. Вернулся на то место, где все началось. А товарища моего нет. Прилетел в часть — на аэродроме его тоже нет. Через три дня нашелся где-то под Калининым. Заблудился. Причем сел на поле, но нормально.

Один раз даже своевольничали. Сбежали с аэродрома, где дежурили, к себе на основной. На дежурном уже темнело — мы ночью с него не можем летать, он не оборудован. Решили на родной без разрешения дежурного. Ну и механики с нами — им без нас там скучно. Ну, мы и полетели. Еще ребята на МиГах были.

Подлетаем к нашему. Уже темно. Он оборудован был для ночных полетов. И Т-световое выкладывалось. Но там не только мы стояли — еще «пешки» (Пе-2), их как раз на ночные полеты на нем натаскивали. Только нас-то никто не ждет. И как нас услышали — все забегали, попрятались. А мы с газком идем. Не сразу садимся, а на газу колесами землю щупаем. Потихоньку так — не видно же. Ну, сели, нормально, все. Нам даже не влетело.

У нас там как-то Пешка во время обучения ночью — там луч дают параллельно земли по направлению посадки — выравнивание сделала не по нижней границе луча, а по верхней. И с высоты метров семи со всего маха плюхнулась. И ничего. Все целы, все выдержало. Хорошее шасси.

На каждый самолет в нашей части было по мотористу. А вот техник всего один на эскадрилью. Как и оружейник — все младший сержантский состав. У летчиков своя землянка, у технарей — своя. Как-то у них пожар случился. Все же куртки бензином пропитаны. Без жертв. Все выскочили. Сами землянки не копали ни разу — на готовое уже прилетели. Зимой печкой из бочки грелись.

В день летали один-два раза. Редко, когда три. Нагрузки особой не было — боев мало. Мне не пришлось много. Ходишь вперед-назад вдоль железной дороги. Какая там нагрузка.

Силуэты до сих пор самолетов помню. До17, Ю87 и 88, ФоккеВульф189, Ме109Ф, Ме110, Хеншель126, Хейнкель111. Вот их знали хорошо. Не помню где, но видел живой трофейный Мессер109 на каком-то аэродроме. У них, помню, как-то очень странно шасси убиралось. Это вот помню. Вот это врезалось в память.

Я все время в ПВО Москвы стоял. Мы северную часть Москвы прикрывали. Талдом. Это где Яхрома. Дмитров, Талдом, Калязин, Углич, Мышкин — вот наш район был. Весь разгром немца на наших глазах под Москвой был.

Первое время мы вылетали с Талдома на Клин — это когда он еще подходил к Москве, но еще не дошел. Мы с подскоком летали. В Клину садились на дозаправку. И тогда наш полк вдруг стал переучиваться на МиГи. И часть ребят вылетает на МиГах, идут. А мы на «ишаках». Смешанными группами вылетали и садились там, в Клину.

МиГ мне как самолет не нравился. Тяжелая машина... У нас какое отношение было... Никто путью и разобраться не успел — что за машина, что может. Раньше, думаешь, кто спрашивал, кто на чем летать хочет? Что дали — на том и лети. Яки более приятное впечатление производили.

А ЛаГГов у нас тогда не было — они уже накануне Сталинградской битвы появились. Потому что я тогда как раз был в Арзамасе — чуть-чуть не попал ведь под Сталинград. И в Арзамасе уже были ЛаГГи. А когда они там появились? Где-то в начале Сталинградской битвы. А точно не скажу, когда.

В мирное время как летали? Посадка — взлет — пилотажная зона. Пилотаж обычно делали на 1000 метров. Но ниже 600 метров старались не ходить — не хватит высоты выйти из штопора. Легко входил же. Вот чуть перетянешь — все. Вот садишься. Чуть-чуть ручку взял пощедрее — он уже может крылья побить. А в бою крутишь головой и руками-ногами работаешь так, что порой в глазах темнеет, особо на приборы и не смотришь. Иной раз так на себя возьмешь, что в глазах темно, а крылья вздрагивает.

И все равно на посадке очень осторожным надо быть: чуть что же ведь и крылья побьет.

Кабина у ишака очень маленькая: только-только втиснуться. И 44 оборота ручкой.

Про воздушный бой не скажу. Какая тактика, как, что. Там же так начинаешь крутиться, что и сам не разберешь, как такое получилось. И специально не повторишь. Весь мокрый зато, как мышь. Но, вообще, сбивать по неопытности не очень у нас получалось. Нас щелкали чаще.

Далеко от аэродрома не уходили. Так что компас не смотрели. Больше на горючее, да температуру масла смотрели, чтобы двигатель не перегреть. Поворот-скольжение тоже не особо требовался. Высота больше на глаз уже определялась.

Чуть что — влево виражили. Что-то привычка была только влево уходить. До автоматизма. А так вообще всегда начеку.

Хорошо помню, как нас поместили на аэродроме десант генералу Белову прикрывать. Тот как раз в окружение попал, и ему десант придумали закинуть. Из системы ПВО Москвы мы тогда и вышли — Западный фронт и начался с этого момента. Потом поступил приказ: постольку-поскольку мы ничего не делали: взлетали, над аэродромом барражировали, садились — прикрывали часть войск. Помню, как-то раз выскочили на Варшавское шоссе. И кто там? Свои, чужие? Ни черта там не разберешь было. Кто был на шоссе в тот момент — все попадали. И по нам пуль-пуль-пуль. И вот я прилетел тогда домой, а мне масляную трубку перебили. Как масло не вытекло — не знаю. Видимо, утепление трубки спасло, понимаешь.

И вот как раз тогда в Калуге наша сборная группа собралась — я уже говорил про это — и полетели куда-то под Старицу. Куда там? Что там? По карте, за ведущим. Какой-то был майор — новый командир полка. Мордвинов, по-моему. Что-то мы долго летели. Потом заметили ракеты — нас ждали. Мы чуть-чуть отклонились. Нормально на место вышли. Так что развернулись, потом все сели — все сели нормально. Это было где-то село новое... Не помню. Юго-западнее. Под Старицей. Но на этой стороне Волги.

При прикрытии Белова на аэродром ходили одной тропой — боялись наткнуться на мины.

Как раз у дома отдыха НИИ ВВС стояли. Или санаторий какой? Грабцево. Жили в корпусах санатория, а между ними и аэродромом стоял парк с огромными березами в несколько обхватов.

Спали там на соломе. Солдаты печурку такую из бочки соорудили. Вот так и жили.

Нагнали на аэродром море летающих коров — ТБ-3. Они огромные, тупорылые. Ну, точно коровы. И десантников кучу нагнали. Вообще, бомбовозов было так много, что их даже замаскировать невозможно было. Так и стояли крыло к крылу. Точнее, крыло за крыло. Мол, мы не справились с заданием — вот их на выручку и пустили. По приказу Сталина, говорили, понимаете ли.

И все было... Не помню... Где-то записано у меня... То ли 2 января 1942 года, то ли еще когда. Согнали эти ТБ-3.

Ну, и все получилось. Как-то в конце дня налетели. Мы только-только полеты закрыли — площадка для ночных полетов не оборудована была. Два наших самолета последних перед сумерками еще вылетели, помотались над полем и сели — вроде как все.

Они налетели без особых истребителей, над малой высоте. Два Мессершмитта прошли над аэродромом, на бреющем. Ну, они все видели. Командир полка забил тревогу. Дозвонился до начальства. А те: «Мы выполняем приказ Сталина». А наш командир полка говорит, что разнюхали и разбомбят. И правильно. Как только совсем стемнело... Десантники только-только стали садиться... С лыжами...

Пришел одиночный Юнкерс и сбросил светящиеся бомбы. И стало светло, как днем, понимаешь. А там ни зениток, ничего. Сумасшествие какое-то. Эти давай нас сватать... Ну а мы ночью не летали — не могли. Вообще ничего не могли сделать.

Лаптежники Ю87. Давай аэродром утюжить. Стали в круг прямо внаглую — у нас же пушек зенитных не было. Они и наглели. Примерялись хорошенько. Сначала бомбами. А на выходе из атаки еще и стрелки поливают с задних турелей. Долго они нас трепали. С первого захода светящиеся ракеты. Вторым бомбы шли. Следом пулеметы.

Я за одной из берез с парнишкой из десантников прятался. Она толстенная, не прострелить из авиационного вооружения. Только пули вжик-вжик-вжик. Хорошо все видел. Намололи они — жуть. Потом несколько дней все это железо тракторами растаскивали. Груды! Людей почти никого не погибло — вот что удивительно. Все разбежались шустро. А материальная часть сильно пострадала — взлетать не могли.

И все равно от этой затеи не отказались.

После снова самолетов нагнали, только уже разномастных. Сплошную солянку. И десантников закинули. А с тем десантником потом мы в одной школе работали. Причем выяснили это уже после смерти Сталина. Он, оказывается, в плен попал с дыркой в ноге. Его освободили, но дали прикурить свои. Год отсидел на «очищении» у наших. Вернулся. Он историческое отделение закончил. Но, как побывавшему в плену, историю вести не дозволили. Не имел права. А английский можно. Вел труды и иностранный, где я русский с литературой потом преподавал. Вот как в жизни бывает. Василий Андреевич Сидоров его зовут. Я русский вел и завучем был. А он у нас английский вел.

И как-то с ним разговорились — он и рассказал, как в эту кашу попал.

А вообще... Я в Кубинке был, в Подольске был, в Талдоме был — и это все разные полки, разные части. Там каша не только на передовой была. В Кубинке 11 полк. С Кубинки попал в 176 полк, в Талдом. Потом сводная группа в Калуге. Следом под Старицу. А под Старицу — это 436 полк. Так что я много где. Много частей было, понимаете ли.

За город Ржев много народу положили. Читали, наверное, знаете? Ржев — Сычевка — Вязьма. Прямая. Бои были очень бедовые. Даже когда меня ранили, я много рассказов слышал: батальон в атаку — человек 15 или 16 только выжили, возвращались с поля боя. А иногда мы, нас...

Владимирский парень со мной учился. Витька Гуськов. Погиб. Захаров — мы его звали Эс-Эс. Высокий такой. Вечный рядовой. Тоже погиб. Сашка Секретарев... Много их таких...

Посылали нас... Ну до смешного! К линии фронта летят два самолета! Даже так: летим вдвоем. Я с убранными лыжами, а мой напарник с выдвинутыми. С амортизаторами неубирающимися. Отставал все время. Вот я удивляюсь. Ни разу не получилось столкнуться так с врагом — ну мы наверняка бы остались там.

Помню, летали мы под Ржев. И по разговорам три наших дивизии попали в окружение. Стал вопрос, как прикрыть с воздуха. Опять мы только туда можем долететь. А обратно?

А мы ведь на бреющем приходили и уходили — чтобы не раскрыть месторасположения. И вот за Волгой. Зубцов — Ржев. Вот этот городишко. Вот в этом месте как-то пролетали на бреющем полете. И домов нет — торчат только печные трубы. Ямки и снег, как припорошенный копотью.

Я воевал-то по-настоящему чуть-чуть всего... 22 началась война. А первые боевые вылеты я сделал в 176 полку — это где-то уже ближе к осени. Сентябрь, октябрь, ноябрь, декабрь, январь, февраль — всего я полгода по-настоящему повоевал.

Самолеты меняли нам. Я два помню у себя. Но вообще плохо было. Смотришь: летит в одной группе И-16, И-15... Самолетов не хватало, просто ужас. Я попал в такой период, как уцелел — не знаю. А я свидетелем был много чего — врагу не пожелаешь.

В 176 полку в Талдоме, помнится, сразу за аэродромом канава шла. Вдоль нее много-много берез. И мы, как только взлетали, сразу начинали крутить шарманку — экономили время и горючее, шасси убирали. Я немного как-то зазевался и винтом хватанул макушки берез. И у меня самолет весь сразу дыр-дыр-дыр. Весь затрясся, понимаешь. А товарищ мой показал: садись. Я сразу сел. Обошлось. Винт заменили — это недолго было.

А вот под Старицей я даже перевернулся. Погода не очень была. В общем, вылетели когда, то нормальная была. Стали возвращаться — испортилась. Сели. И снова на задание. А вылетали тогда парами. Обычно парами. И только взлетели — тут такая пурга открылась. Ничего не видно, хоть глаз выколи. А аэродром только в двух направлениях работает. Взлет-посадка только в две стороны. Потому что снег сгребали, и стены снега, как рвы с двух сторон, образовались.

В тот день мы с товарищем только взлетели — пурга. Сразу развернулись и давай садиться. Он вроде прямо, а я чуть наискосок взял. Ну сел вроде нормально. Хоть и не видно ни черта. И вдруг гляжу, что этот бруствер, это гора снега, на меня надвигается. Ну мой самолет в него лыжами и воткнулся. Задрался. Постоял-постоял еще так нехотя и — кувырк туда! Я под ним. Ну, подбежали тут товарищи, вытащили меня. За меня взялись органы СМЕРШ. Вот три дня не давали мне летать — небоевая потеря.

На задания летали пустыми — планшет, пистолет ТТ, парашют. В гимнастерке обычной. Ничего больше не брали. Был еще бортпаек. Как НЗ.

Основные боевые задачи нам ставились на прикрытие — не допустить... Словом, от авиации противника. До линии фронта и обратно на бреющем. Высоту набирали уже перед самым районом патрулирования. Туда шли обычно по Волге — у нее берега крутые, нас скрывало. А обратно уходили пикированием по шоссе. Туда – обратно. И минут 50 в зоне патрулировали. С крейсерской скоростью патрулировали. 300 — 350 километров в час. Не сильно быстро.

А сбили меня зимой 1942. Классически. Мы шли каким-то дурацким строем — ромбом, четверкой. Я замыкал. Прошли фронт на 1000 метров — по нам била зенитка. Вообще, на пробных вылетах поднимались до 5000 метров. Но там уже кислорода не хватало. Да и «ишак» там совсем тупой. Так что обычно высоко не поднимались. Вообще, фронт перелетали на 400 метров. Ну редко 650. Выше не поднимались. А тут забрались повыше.

22 февраля. Нам дали задание разведать подступы к городу Ржеву. Был яркий солнечный день. Линию фронта перелетели за Ржевом. Потом развернулись на 90 градусов. Как раз шла немецкая автоколонна ко Ржеву.

Не помню, почему так летели неудобно. Но мне постоянно перестраиваться приходилось. Летели звеном, а я четвертым. И из пеленга в пеленг приходилось переходить. От каждого требовалось запомнить, что запомнишь.

Я хорошо помню, что хотел сосчитать, сколько там машин шло. В это время стал переходить к другому и крылом солнце прикрыл. И вот тут что-то дернуло меня оглянуться. А он со стороны солнца зашел и уж обороты прибрал. Мессер109. И как дал-дал мне. Я только успел ноги дать и правый бок подставить. Думал, что хоть правую сторону — сердце слева. Мгновенно. Рука влево до отказа. Нога влево до отказа. Только все равно он попал.

Это и спасло — что в последний момент дернулся. Метил в меня, но тут я дернулся, и снаряды в бронеспинку вошли. Хотя чего там... Кусок бронеспинки мне часть лопатки оторвал — она пули пулеметов держала, а пушка ее крошила. Вскользь, хорошо. В край таким скользящим ударом. Половину лопатки оторвало. Как сознание не потерял? И не загорелся. Баки-то протектированные были. Но все равно.

Один снаряд руку по касательной прошил. Тут и все. Рука повисла. Мотор с перебоями. Хорошо, что немцы ушли: они не любили долго ковыряться. Вдарили — и бежать. Спикировал спокойно так что. Мгновенно все получилось. Уже у самой земли выхватил из пике-то.

Ну, я решил до своих тянуть. На бреющем полете. Все одно, прыгать не мог: ранение. Да парашют посекло. Коленями ручку держал.

Перелетел Волгу — линию фронта. Потом уж понял — по мне открыли стрельбу из окопов. Просто обычно в другом месте перелетали. На 90 градусов доворот и домой. А тут сразу пришлось. Скоро лес кончился, тут поляна. Мотор заглох, палка у меня повисла... У самой земли довернул влево. Брякнулся на пузо. Лыжи спасли, что я не кувыркнулся — они поджатые были под пузо, не убирались окончательно.

Помню, что борт откинул, вылез из кабины. Тут народ подбежал.

Плюхнулся, как выяснилось, чуть-чуть не в штабель снарядов. Метров пять до них не доехал. Но я этого не видел: столько снегу поднял, что вообще все залепило.

С тех пор у меня вмятина на брови от прицела — там полметра трубины в кабине.

Танкачи отправили в свой бригадный госпиталь. Повезло, что подобрал медсанбат 21 танковой бригады — я к ним шлепнулся. Но я и не помню уже этого: сознание потерял. Очнулся уже в госпитале. Село Новое. Потом нас на санях в сене на станцию Торжок, оттуда на поезде в Москву, в институт курортологии. Потом в Сокольники. Госпиталь летчиков.

Отправили меня в Кисловодск. С марта по август. А тут немцы удар с Москвы перенаправили на юг. И 5 августа из города все начальство и врачи сбежали. Медсестры достали из подвалов наше обмундирование, и мы, кто мог, на электричках двинули на Кавказ. Я добрался до Нальчика. Станция Прохладная. Думал, что двину на Гурьев. Но там уже дорогу отрезали. Пришлось «махать колы» до Баку по побережью. Следом на Красноводск. И так всю среднюю Азию прошел насквозь пешком.

Чего я за эту дорогу насмотрелся... На моих глазах в мясо эшелон с ранеными наколотили. Это очень страшно было, очень. Я и сейчас вспоминать не могу. Страшно.

Кое-как добрался до своих. Снова долечиваться. Но только теперь признали инвалидом. Вторая ограниченная группа. Сначала в Москве оставили. Следом в Иваново отправили. Хотели вообще списать, да я упросил. Меня в Арзамас. Там месяц. После — в Иваново в отдел кадров на стажировку. Там дослужился до помощника начальника отдела кадров запасного авиационного полка — ЗАПа — мы по ленд-лизу машины получали. Распределяли их, части формировали. Хоуки, Аэрокобры. Братья Глинки к нам прилетали. Хорошо их помню. Два аэродрома там было. Мы стояли на Северном.

Самолеты к нам приходили уже разграбленные. Их американцы полностью комплектовали: летный комбинезон, шлемофоны, фонарик. А к нам уже не доходило ничего. Только фонарики, изредка. Очень удобные. У меня он и сегодня жив.

У нас в 1943 году только появились рации. Да и то только у командиров звеньев передатчики. У остальных одни приемники. А мы вообще так летали. Без всего.

В Иваново я начал летать потихоньку, снова. На У-2. Но меня на Кубинку скоро направили. Там служил помощником начальника отдела кадров — майор Черночкин там был. Он и сосватал меня подать заявление в академию Жуковского. Вот оттуда поехал в академию. Был фронтовой набор — мы учились год на подготовительных курсах. Там учились со всякими званиями. И нас целый год учили за среднюю школу. Потом экзамены. По результатам меня зачислили на факультет вооружений. А мне хотелось, понимаешь, на радиооборудования. Но там желания не спрашивали — отрезали по спискам. Кого куда.

Есть и такая версия. Когда ехал с Арзамаса в Иваново, познакомился с будущей женой — косища у нее такая была, что подойти страшно. Видная такая. Капа видная была. Худенькая, строгая, косища с руку. А я чубатый, рыжий. Она в штабе Жукова тогда работала по репарациям в Германии целый год. Мы переписывались, а она не хотела за военного. Ну я подумал-подумал... Домой написал, написал рапорт. Там вроде как ограниченно годных легко списывали. И меня снова, как и в 1942 году, признали ограниченно годным второй степени. И демобилизовали.

Решили пожениться с Капой. Расписались. Мол, хватит летать. Ей нужен живой муж. А летуны колотятся часто. А ведь мне даже летчиком в ДОСААФ работать предлагали.

Ну я на учителя и поступил. Сначала в простой школе. Потом в ШРМ. Первое время русскому учил. После ушел на пенсию и стал труды вести.

Жили во Владимире. Тут хорошо. Я рыбалку люблю. Хоть ротанов — а все интересно. И грибы люблю. Жена у меня родом с Байкала. Так она вообще все про них знает.

Даже когда Сталин помер, я не горевал — на рыбалку пошел. Холодище стоял жуткий. Смешно, только на льду я такого же чудака встретил. Хорошо с ним порыбачили!

Не знаю как его, а меня тогда крепко песочили за такое неуважение к отцу народов. Только ну его, этого таракана усатого. Я его тогда уже не любил: мясник. Самый настоящий мясник. Да и Жуков такой. Капа о нем спокойно слышать не могла. А уж она-то его очень близко видела.

С войны у меня остался трофейный мотоцикл ДКВ. Я его не вывез — тут уже по случаю прикупил. Со временем от немца только рама осталась. Я на него движок от ТИЗ АМ-600 поставил: запчастей родных не было. А потом продал. Уже мальчишки были оба. И поехал я куда-то в сторону Боголюбова. Они оба в коляске сидели. И не помню как, только перевернул я мотоцикл. Их и накрыло коляской. Отделались царапинами, а я перепугался сильно. И быстро продал его — опасная уж очень техника. Ну его... С тех пор только мопед и велосипед. Сейчас какой мне транспорт — на улицу-то не хожу. Уж батарейку сколько раз на стимуляторе менял. Хватит приключений. Мне и на балконе хорошо теперь посидеть. Все, давно это уже было, отлетался. Нет уж, братцы. Потолок.

Это была последняя встреча с Георгием Васильевичем. Вскоре он умер. Шел 2007 год. Он просто устал — и так пережил жену, обоих сыновей. Похоронили старого летчика в Лакинске.

Помимо медалей, летчик-истребитель, старший лейтенант Афанасьев награжден орденами Красной Звезды и Отечественной войны 2 ст. На фронте с октября 1941 года по февраль 1942.