Родился в 1918 году. Командир звена 41 ИАП, командир звена и эскадрильи 31 ИАП. Воевал с первого дня войны до последнего, произвел более 330 боевых вылетов, сбил лично 14 и в группе 1 самолет противника. Награжден орденами Красного Знамени, Александра Невского, Отечественной Войны I степени.
В конце августа 1941 года я и Женя Панфилов в звании младших лейтенантов, после ранений, полученных в начале войны и лечения в госпитале города Воронежа, получили назначения в Москву. Прибыли мы на станцию Луховицы Московской области, где в то время готовился к убытию на фронт 31 ИАП. По дороге, подходя к аэродрому, где базировался полк, мы обсуждали, как нас примут в полку, что это за полк и на какой фронт придется лететь. Только что закончились тренировочные полеты, нам показали, где находится командир полка, который руководил полетами. Подойдя к нему для доклада, мы увидели курящего трубку майора в возрасте, как нам тогда показалось, больше пятидесяти лет, среднего телосложения, с добродушными глазами – это был командир 31 ИАП Павел Фомич Муштаев.
Мы доложили о прибытии в полк на должности командиров звеньев, Муштаев в ответ громко рассмеялся. Мы как-то растерялись и смотрели на него, ничего не понимая. Недоумение наше рассеялось, когда Муштаев сказал: «Эх, сынки вы мои, сынки, что же мне с вами делать? Все присылают командиров звеньев, а рядовых летчиков нет – кем командовать-то будете? Утром к нам в полк уже прибыл один командир звена, теперь вас полное звено командиров звеньев. Да вот он и сам к нам идет». Обернувшись, мы увидели подходившего к нам быстрым шагом моего однополчанина младшего лейтенанта Лешу Минаева. Неожиданная встреча всех нас троих обрадовала, ведь я служил с Минаевым еще до войны в 41 ИАП в Белостоке в Западном (особом) белорусском военном округе. Женя Панфилов служил в соседнем полку нашей 9 САД. В 1940 году мы вместе оканчивали курсы командиров звеньев, организованные при дивизии.
Командир полка подробно с нами побеседовал, расспросил об участии в боях в первые дни войны, о полученных ранениях и состоянии здоровья, и подвел итог: «Поскольку вы сослуживцы, и из вас получится полностью укомплектованное звено, вот и выбирайте себе командира звена сами. Назначаетесь в первую эскадрилью капитана Овечкина». Коротко посовещавшись, командиром звена выбрали меня, так как я был на год-два старше остальных по возрасту и на год по службе. На следующий день, получив провозные и тренировочные полеты на самолетах МиГ-3, мы стали готовиться к вылету на фронт.
Полк состоял в то время из трех эскадрилий и звена управления. Всех летчиков полка из-за давности времени я не помню, но некоторые надолго остались в памяти. Комиссаром полка был батальонный комиссар Степан Захарович Степанов, который тоже летал на МиГ-3. Штурмана полка я не помню. Приблизительно 20 августа 1941 г. полк вылетел на аэродром города Лебедин Сумской области, с которого началась боевая работа. Полк поступил в подчинение Резерва Главного Командования. Обстановка на этом направлении сложилась тяжелая. Наступление немецких войск было задержано под Киевом, но подвижные части вражеских войск прорвались южнее и севернее Киева и продвигались вглубь Украины в направлении Полтавы и Новгород-Северского, тем самым охватывая Киевскую группировку наших войск с севера и юга. Полку была поставлена задача оказывать помощь нашим наземным войскам на этих направлениях. Первый боевой вылет полк всем составом произвел на прикрытие полтавского железнодорожного узла. Немецкая авиация в то время на нашем направлении активно еще не действовала, в основном летали разведчики противника на больших высотах.
В этом вылете полк, не встретив в воздухе самолетов противника, в полном составе вернулся на свой аэродром. На следующий день полк перебазировался на полевой аэродром южнее Конотопа. Там была поставлена задача штурмовать скопления живой силы и техники противника в городе Новгород-Северский, куда вошли передовые мотомеханизированные части врага.
Полк вылетел в полном составе, ведущим шел командир полка Муштаев. Все самолеты МиГ-3 шли на штурмовку с двумя подвешенными бомбами по 50-100 кг каждая. При подходе к городу на высоте 2000 м нас встретил мощный заградительный огонь зенитных батарей. Зенитки били по квадратам с короткими перерывами. Я такого зенитного огня впоследствии за всю войну не встречал, настолько он был плотным. Один из залпов такого огня накрыл левый фланг группы, где находилось звено лейтенанта Георгия Чистякова. Все три самолета факелами пошли к земле, погибли Чисятков и его ведомые младшие лейтенанты Григорий Гагушин и Илья Костяшин[1]. Несмотря на такой плотный огонь, полк успешно сбросил бомбы и штурмовал живую силу и технику противника. Удар был ощутимый, горели машины, взрывались бензовозы, в воздухе переплетались трассы, летящие к земле с наших самолетов, и трассы немецких скорострельных пушек-«эрликонов» калибра 20 мм. В этом вылете многие наши самолеты получили повреждения.
Немецкие войска продолжали продвигаться по дорогам, идущим на Кролевец и Шостку. Наших наземных войск в этом районе было недостаточно для сдерживания противника, поэтому нашему полку была поставлена задача в течение всего светлого времени суток штурмовать колонны и скопления техники противника. Для того чтобы меньше тратить времени на подлет к цели, полк перебазировался на аэродром города Конотоп. Оттуда мы вылетали звеньями, непрерывно штурмуя фашистские подвижные части и неся тяжелые потери. Не вернулся с задания командир второй эскадрильи капитан Л.С. Петров, был подбит, получил ранение и произвел вынужденную посадку лейтенант Василий Лазутин, который в полк больше не вернулся. В первой эскадрилье осталось два звена. Одно звено возглавлял капитан Борис Овечкин, ведомыми были я и Леша Минаев, другим звеном командовал Виктор Мартыненко, ведомыми были Андрей Стужко и Евгений Панфилов. В других эскадрильях положение было еще хуже, к примеру, в третьей эскадрилье старшего лейтенанта Сергея Евтихова осталось всего три летчика с самолетами.
Немцы тем временем заняли Кролевец и Шостку. Полк вынужден был снова перебазироваться и производить боевые вылеты с аэродрома Недригайлово южнее Конотопа. Однажды, вылетев на штурмовку дорог южнее Шостки, мы обстреляли колонну автомашин. Сделав по два захода, Овечкин, я и Минаев на высоте 300 метров взяли курс на свой аэродром, как вдруг с артиллерийских позиций, которые располагались в поле, к нам потянулись трассы снарядов «эрликонов». Овечкин резко бросил машину вниз, а я от неожиданности сделал «горку», и в этот момент получил снаряд «эрликона». Тот угодил в правый элерон крыла самолета, от которого осталась только четвертая часть. Я резко спикировал, и остальная трасса прошла выше. Смотрю я на разбитый элерон и думаю, как буду разворачиваться? Ведь мне нужно довернуть влево, чтобы выйти на аэродром. Попробовал довернуть – получается. Благополучно произвел посадку с ходу. Пока летел до аэродрома, струей воздуха растрепало весь элерон, одни лохмотья остались. Так я получил первую пробоину от зенитки и хороший нагоняй от капитана Овечкина за безграмотный маневр.
С продвижением немцев дальше на восток чаще стала появляться немецкая авиация. Вначале появились двухмоторные Ме-110, которые штурмовали наши железнодорожные станции и препятствовали движению по железным дорогам и шоссе, а позднее стали встречаться и Ме-109. Наши боевые вылеты усложнились, кроме штурмовки войск противника приходилось вступать в бой с «мессерами», а наш самолет МиГ-3 на низких высотах имел хуже маневренность и скорость, что было необходимо в бою. Обычно «мессера» появлялись на 1500-2000 метрах, у них был хороший вертикальный маневр в воздушном бою на этих высотах. Мы старались появляться в районах встречи с противником с запасом высоты. Очень усложняло задачу то, что радио на МиГ-3 работало плохо, или не работало совсем, все команды приходилось выполнять, следя за эволюциями самолета ведущего.
В одном из боев звену Мартыненко пришлось вести воздушный бой на высоте 2000 метров. «Мессера» навязывали бой на вертикалях, а наши МиГ-3 старались вести бой на виражах. Леша Минаев рассказывал после этого боя, как ему пришлось встать в вираж с набором высоты, а два «мессера» не могли зайти ему в хвост и с пикированием вышли из боя. В этом бою самолет Андрея Стужко получил несколько пробоин. Для Стужко все могло закончиться трагически, одна из пуль прошла на уровне головы, попала по нижней части кончика носа. Потом летчики шутили над ним, упрашивая Андрея рассказать, как «мессер» дал ему по соплям. Мне пришлось несколько дней находиться с ним в санчасти после ранения, которое я получил при вылете на штурмовку вражеской колонны. Этот вылет чуть было не закончился для меня печально.
Полк базировался на аэродроме Недригайлово. Наступил октябрь месяц 1941 года. Чувствовалось начало осени, низко нависали облака, часто шли дожди. В один из дней после полудня капитана Овечкина вызвали на КП полка и поставили задачу вылететь на разведку. По неуточненным данным, севернее города Ромны высадился немецкий воздушный десант, необходимо было обнаружить его. Вылетели звеном, ведомыми у Овечкина шли я и Минаев. Севернее Ромен в 10 километрах обнаружили немецкую колонну, никакого десанта не было. Колонна шла по дороге, которую окружал сплошной лес, и передние машины застряли в низине дороги, создав пробку. В голове колонны мы заметили большое скопление мотоциклистов и пехоты на машинах, сзади шло много танков. Наш полет происходил на высоте 500-600 метров, и Овечкин сходу пошел в пикирование; мы устремились за ним, нацелив удар по мотоциклистам и пехоте. Открыв огонь, через прицел мы хорошо видели, что пули точно ложатся в цель. Мотоциклисты с колясками разметались в кювете, солдаты, соскакивая с машин, падали, сраженные нашими очередями. Сделав еще несколько заходов, израсходовав все боеприпасы, мы возвратились на аэродром. Доложили обстановку в этом районе, результаты штурмовки. Похвалив за работу, Муштаев приказал Овечкину заправить машины и срочно произвести еще один вылет на штурмовку колонны.
Мне очень хорошо запомнился этот день. Возвращаясь к самолету, я почему-то подумал – почему снова вылетать нам? Самолетов, готовых к вылету, было достаточно, можно было послать большую группу. До этого у нас в этот день было много вылетов на штурмовку, чувствовалась усталость. Появилось какое-то нехорошее предчувствие. Эскадрилья капитана Овечкина считалась лучшей в полку, самой боеспособной, ей поручались наиболее ответственные вылеты, перепадала наибольшая боевая нагрузка.
Быстро заправились, взлетели. Подходим к колонне на высоте 200 метров, облачность стала нас прижимать, выше подняться мы не могли. Показалась та самая колонна. Я шел слева от Овечкина, в строю клин. Только вошли в разворот над колонной для пикирования, как с земли полетели навстречу нам снаряды «эрликонов». Пока мы заправлялись, немцы подтянули зенитки, вероятно, решив здесь заночевать, и встретили нас таким огнем, что первым залпом, еще не дав мне перейти в пикирование, угодили мне снарядом в бензобак под кабиной. Самолет вспыхнул, как факел, продолжая левый разворот, уходя от колонны. В этот момент мозг работал быстро. Положение было хуже некуда – внизу колонна немцев, высота малая. Первое, что вспомнил – подвиг летчика капитана Гастелло, как он поступил в этом случае. Может, мне тоже последовать его примеру? Если выпрыгнуть над колонной, и парашют успеет раскрыться, то немедленно попадешь к немцам, которые разорвут в клочья за первую штурмовку, которую мы произвели час назад…
Пламя стало засасывать в кабину самолета, лизнуло по лицу, целлулоидный подворотничок, пришитый к гимнастерке, загорелся. Шею обожгла невыносимая боль. И тут в голове мелькнула мысль, что еще не все потеряно. Я находился уже над лесом левее дороги. Быстро вываливаюсь из кабины и сразу дергаю кольцо парашюта, который, к счастью, раскрылся. Земля рядом, смотрю вправо – немцы не далее 400 метров, по мне летят трассы. Чувствую попадания в купол, в нем появляются пробоины, и тут меня встречает земля. Удачно приземлился на маленькую опушку. Сбрасываю лямки парашюта, срываю шлемофон. Бросаю его в одну сторону, реглан в другую, и бегу от колонны вглубь леса. Бежал, пока хватило сил, вероятно, со скоростью выше скорости мастера спорта по бегу. В лесу стало быстро темнеть, стал накрапывать дождь. Где-то сзади, уже далеко, еще слышно урчание моторов. Бегу еще дальше, пока в лесу совсем не стемнело. Выбрал самый густой куст, залез в него, чтобы отдохнуть и отдышаться. Прислушался – погони нет, подумал, что немцы побоятся пойти в лес, тем более, ночью. В этот момент почувствовал боль в левой ноге и обнаружил ранение, осколок от зенитки засел в икре. Лицо обгорело немного, а вот шея сзади довольно прилично, подпекло от целлулоида.
Сквозь шум накрапывающего дождя послышались шаги в мою сторону. Присмотрелся. Мимо меня прошли двое. Неужели ищут меня? Пропустив их вперед, вылез из кустов. Оказалось, рядом проходила тропинка, по которой и шли люди. Я тихо сзади нагнал их, хотел услышать разговор, но они шли молча. Неслышно, под шум дождя, подкрадываюсь сзади. Вижу у одного за плечами белая котомка – сомнений нет, это кто-то из местных жителей. На всякий случай окликнул: «Стой, руки вверх!» и наставил на них пистолет.
Тот, что шел впереди, поменьше ростом, нырнул с тропы в лес, задний от неожиданности поднял руки вверх, повернулся ко мне и стал быстро говорить по-украински о том, что они были мобилизованы рыть окопы, а теперь возвращаются домой. «Позови второго», – сказал я, но тот уже и сам возвращался к нам. Когда я подошел, и они рассмотрели меня, то сказали, что находились на противоположной стороне дороги и не могли ее перейти, пока не стемнело. Они видели, как загорелся мой самолет и как я спускался на парашюте. Расспросив их, куда они идут, я узнал, что один из них, постарше, директор местной школы, а другой его ученик, что они уходят на восток от немцев. Я был рад такой встрече, тем более, что они сказали, что знают дорогу по лесу до лесника, а там он укажет путь дальше, чтобы не выйти на немцев. Впереди нам попалась еще одна дорога, которую нужно было перейти. Может быть, там движутся немцы? Но все обошлось хорошо, и часа через два мы были у лесника.
Постучали в окошко, открыл сам старик. Жили они вдвоем со старухой. Поговорили о нашем положении и о дальнейшем пути. Пока мы шли по дождю, успели промокнуть насквозь. Старуха затопила плиту, вскипятила чайник, и мы погрелись чаем. Перевязали мне ногу и шею, дали сухую рубашку и пиджак. Распрощавшись со стариками, мы двинулись по указанной дороге в деревню, где недалеко уже проходил большак, идущий на аэродром Недригайлово и далее на восток. На околице деревни нас остановила группа солдат во главе с пехотным лейтенантом. Проверив наши документы, они рассказали, что пришлось вступить в бой с немецкими передовыми частями, продвигающимися на Ромны, и вынудили их отступить. Были с ними двое раненных солдат.
Было уже за полночь, когда подъехал к нам на телеге, запряженной двумя лошадьми, председатель колхоза и указал дорогу на большак. Увидев, что среди нас раненые, предложил взять лошадей для раненых и езжать, все равно иначе лошади немцам достанутся. Распрощался я со своими попутчиками, усадил двоих раненных солдат на телегу, и мы выехали в сторону большака. Нога моя сильно разболелась, и если бы не повозка, идти сам я больше бы не смог. Осколок засел где-то в сухожильях, и постоянно давал о себе знать.
В полку меня считали погибшим. Овечкин с Минаевым, прилетев с задания, доложили, что Быстрова сбила зенитка, самолет загорелся, и он выпрыгнул с парашютом прямо над колонной немцев. Как потом мне рассказывали, очень переживал за меня командир полка П. Ф. Муштаев. По прибытии на фронт он все время брал меня к себе ведомым, когда ему приходилось летать на боевые задания. Для меня это было большой честью. Перед каждым вылетом на задание с ним кто-либо из работников политотдела подходил ко мне и напоминал: «Смотри, Быстров, береги старика!» Я старался оправдать это доверие, не было случая, чтобы я его потерял и вернулся с боевого здания без него.
Однажды севернее Конотопа мы штурмовали вражескую колонну группой в составе 8-10 экипажей. После штурмовки на свой аэродром выходили парами и звеньями на бреющем полете, горючего в баках было уже мало для сбора группы. Павел Фомич, как потом выяснилось, в районе станции Ворожба потерял ориентировку, увидел хорошую площадку для посадки, и, чтобы не рисковать из-за малого остатка горючего, решил произвести вынужденную посадку. Я приземлился рядом с ним. Когда выяснилось, что я не терял детальную ориентировку, и мы шли на аэродром правильно, то взлететь с малым количеством бензина мы уже не решились, да и время было позднее, уже сгущались сумерки. Пришлось заночевать. Времени было много, и мы за ночь познакомились ближе. Он рассказал о своей жизни, я о своей – этот случай сильно привязал нас друг к другу. Утром мы заправились и вылетели на аэродром. И вот теперь его ведомый не вернулся с боевого задания… Мои боевые товарищи решили за ужином помянуть меня, и Минаев, Панфилов и Стужко пошли втроем в деревню Недригайлово добыть самогона. Так получилось, что раздобыть спиртное они не смогли, и, возвращаясь на аэродром, Леша Минаев сказал, что это верная примета – значит, жив Иван, где-то бродит по лесу!
…Мы на своей повозке появились в расположении полка в обеденное время, подъехали к КП, расположенному на окраине аэродрома. Летно-технический состав, находившийся вблизи у самолетов, направился посмотреть на необычных приезжих, а когда увидели меня, стали обрадованно поздравлять с благополучным возвращением. На шум, поднявшийся у землянки, вышел с КП командир полка Муштаев, и не успел я сделать несколько шагов ему навстречу для доклада, как он сам быстро подошел ко мне, махнул рукой, стал меня рассматривать, не веря, что я живой и стою перед ним. Комполка распорядился, чтобы прибывших со мной солдат накормили в столовой и оказали медицинскую помощь, а мне обед принесли в землянку. Выслушав все, что со мной произошло, достал из своего неприкосновенного запаса водки, налил мне стакан перед обедом, а когда закончили обед, сказал, чтобы я лег на нарах в землянке и хорошо отдохнул, выспался. Я улегся и забылся крепким сном.
Вечером я проснулся, вышел из землянки, и передо мною предстала неожиданная картина – аэродром весь был изрыт воронками от бомб, несколько самолетов было сожжено. Оказалось, пока я спал, был налет немецких самолетов на аэродром, несколько самолетов было уничтожено и выведено из строя летное поле. Из людей никто не пострадал. Зенитных средств было мало, весь личный состав полка откапывал щели на окраине аэродрома для укрытия. Я так крепко спал, что всего этого не слышал. Положение на нашем участке фронта было тяжелое, немецкие войска продвигались по дорогам на восток, сметая на своем пути наши малочисленные подразделения, которые с боями отходили. Враг занял Ромны, продвигался в сторону Лебедина и Сум.
На нашем участке появились бомбардировщики ДБ-3, которых мы сопровождали на разведку, бомбежку немецких колонн и скоплений живой силы. Но этого было недостаточно, одна авиация не в силах была сдержать врага. Для сопровождения наших бомбардировщиков требовалось хорошее прикрытие, а в полку оставалось мало экипажей. Приходилось вылетать на прикрытие парами, выполнение заданий затрудняло и то, что не работала радиосвязь с бомбардировщиками, зачастую мы не знали даже в какой район нужно их сопровождать. Все больше стало появляться немецких истребителей в воздухе и все чаще приходилось отбивать их атаки по нашим бомбардировщикам. Приходилось учиться драться с «мессерами» во взаимодействии со стрелками бомбардировщиков. У нас потерь в воздушных боях не было, но летчики стали нервными, слишком много приходилось вылетать на боевые задания, а боевых самолетов и летчиков оставалось в полку все меньше.
В конце ноября 1941 г. основная тяжесть боевой работы легла на эскадрилью Овечкина, у нас сохранились шесть летчиков и по несколько экипажей в других эскадрильях. Вспоминая и анализируя то время пребывания на фронте под командованием Бориса Васильевича Овечкина, я доволен, что попал именно к нему. Овечкин был лучшим летчиком и командиром эскадрильи, обладал отличной техникой пилотирования, умело руководил боевой работой, сам много летал на боевые задания, своими храбрыми действиями завоевал уважение своих подчиненных и всего личного состава полка. В результате этого в его эскадрилье было меньше потерь летного состава, а на счету летчиков было много уничтоженной вражеской техники и живой силы. Он заслужил того, что со временем на знамени 31 ИАП были написаны слова: «Храним боевые традиции капитана Овечкина». Они были написаны после того, как он в июне месяце 1942 г. не вернулся с боевого задания, вылетев с аэродрома Уразово – погиб в воздушном бою с большой группой «мессершмиттов».
Немецкие войска уже подходили к городу Лебедин. Полк срочно перебазировался на аэродром Богодухов, расположенный восточнее в 30 километрах, откуда продолжал боевую работу. В один из дней я в паре с Андреем Стужко патрулировал над городом Лебедин, охраняя эвакуацию и отступающие наши войска. Возвратившись с задания, мы увидели, что аэродром подвергся вражескому нападению с воздуха. Было уничтожено несколько наших самолетов, и посадочная полоса вся была в воронках. Этого могло не быть, если бы у нас была радиосвязь; мы могли по вызову с аэродрома помешать штурмовке. Очень досадно было за то, что мы в то время были «немые». Посадку произвели благополучно, лавируя после приземления между воронками.
В нескольких километрах южнее нашего аэродрома на полевой аэродром прибыл полк на МиГ-3 под командованием майора Путивко. Нашему 31 ИАП было приказано передать оставшиеся самолеты и два экипажа в его состав, а остальному личному составу полка погрузиться в эшелон и отбыть на формирование в город Моршанск. Это было в начале ноября 1941 года. С нашей эскадрильи был откомандирован Женя Панфилов, уроженец Керчи, боевой товарищ, отличный летчик, с которым весь наш коллектив крепко сдружился на совместной боевой работе. Трогательным было наше расставание. Мне крепко запомнилось, как, распрощавшись с нами, он, прихрамывая (после госпиталя рана так и не зажила полностью), пошел к самолету. Взлетел с ведомым и ушел в неизвестность…
…Много уже писалось о начале войны, о вероломном нападении фашистской Германии на Советский Союз, но я хочу описать, как встретил ее я. До войны я служил в 41 ИАП 9 САД в городе Белостоке, Белорусский особый военный округ, в должности командира звена. Полк на летный период базировался в 30 км от границы с Германией севернее города Ломжа. На вооружении были самолеты МиГ-3. В нашей смешанной авиадивизии на 27 июня 1941 г. намечались авиационные учения. Весь полк готовился к учениям, летчиков предупредили, что в учениях будут участвовать новые истребители типа Як-1, которых мы еще не видели. Но мне не пришлось участвовать в подготовке к учениям, потому что примерно 15 июня 1941 г. в полк пришла из округа шифровка такого содержания: «Младшего лейтенанта Быстрова откомандировать в Управление ВВС г. Москва для посылки в госкомандировку. Жене выдать на руки денежный аттестат. Срок прибытия в г. Москва 27 июня 1941 г.». Вызвал меня командир полка и спросил, согласен ли я ехать. Я ответил: «Да». Командир поинтересовался, есть ли у меня знакомые в Управлении ВВС. Я ответил: «Нет». Он удивился: «Почему же тебя одного выбрали для госкомандировки? По всей вероятности, придется тебе защищать небо в одной из дружественных нам восточных стран от японских самураев». На этом разговор наш и окончился, но Гитлер нарушил все планы.
Перед самой войной в 19-21 числах немецкие самолеты по нескольку раз в день нарушали нашу воздушную границу. Дежурные истребители вылетали в район нарушения, но немецкие самолеты после нашего взлета быстро уходили на свою территорию. Нам было строго приказано не стрелять по самолетам-нарушителям, а сопровождать их, вынуждать уйти на свою территорию. Как я понимаю теперь, где-то вблизи нашего аэродрома был заброшен немецкий диверсант, который сообщал по рации о вылете на перехват наших дежурных самолетов. Не знаю, как теперь это понимать, кто это намечал, но нашему полку было дано указание провести в воскресенье 22 июня 1941 г. спортивный праздник, соревнования. На этот праздник должны были приехать из Белостока к нам в лагеря семьи личного состава полка на автобусах, чтобы принять участие в проведении мероприятия. В соседнем истребительном полку нашей дивизии на этот день было намечено что-то вроде субботника, то есть работа на матчасти самолетов. К вечеру 21 июня 1941 г. было снято все вооружение с самолетов, а в воскресенье 22 июня должна была производиться чистка вооружения.
20 и 21 июня полным ходом шла подготовка к учениям. В полк прибыла одна зенитная установка (спаренные пулеметы калибра 7,62 мм) и расположилась на окраине аэродрома. 21 июня к вечеру внезапно прервалась телефонная связь нашего полка с управлением дивизии, то есть с городом Белосток, основным нашим аэродромом, где в этот период производился ремонт бетонированной полосы, и аэродром был на это время закрыт. Радиосвязи у нас не было. Сложилась тревожная, непонятная обстановка. Дежурные самолеты 21 июня непрерывно в течение дня вылетали к границе, но после вылета наших истребителей немецкие самолеты-нарушители продолжали вовремя уходить на свою территорию. В этот же день командование полка приняло решение нашу первую эскадрилью перебазировать на другую сторону аэродрома, установить палатки, замаскировать самолеты. Закончена вся эта работа была к наступлению темноты. Лично я и многие другие мои товарищи считали, что эти мероприятия проводились ввиду приближения учений.
22 июня с наступлением рассвета все услышали рев моторов самолетов, стрельбу из пулеметов и взрывы мелких бомб. Палатки наши находились в лесу, весь личный состав поднялся по тревоге. Мы побежали к аэродрому, к стоянке самолетов, которая находилась на окраине леса не далее 100 метров от палаток. Перед нами предстала следующая картина – самолеты, одномоторные истребители и двухмоторные, двухкилевые, с крестами на плоскостях, вытянулись в цепочку, пикируют, стреляют и сбрасывают мелкие бомбы на основную стоянку нашего полка. Зенитная установка ведет огонь по самолетам. Наблюдая эту картину, некоторые стали высказывать мысли, что, вероятно, учения решили начать раньше, только не понятно, почему сбрасывают боевые бомбы – сколько уже воронок на аэродроме! Ведь они же попортят нам аэродром! Один наш товарищ восхитился тем, что для учений даже кресты нарисовали на самолетах, совсем как на войне…
После нескольких заходов по основной стоянке, немцы стали пикировать и стрелять по нашей стоянке. Мы все еще стояли спокойно и наблюдали, как вдруг увидели пробоины в палатке, фонтанчики, выбиваемые очередями возле наших самолетов, взрывы бомб. Все бросились бежать подальше в лес, как говорится, от греха подальше. Кое-что стало проясняться. Налет окончился, ущерба наша эскадрилья почти не понесла. Самолеты ушли. Со стороны границы слышался непрерывный орудийный гул. Прилетел самолет И-16, зашел на посадку и зарулил к КП полка. Оказывается, еще с самым рассветом командование выслало этот И-16 к границе на разведку. Летчик доложил, что граница вся в огне. Через аэродром к нашей стоянке подъехала легковая машина, из которой вышел начальник штаба полка майор Чернов. Мы все подбежали к нему, и он объявил: «Товарищи, это война началась! Готовьте самолеты к перелету на аэродром Здолбунов». Этот аэродром, где прежде производили посадку гражданские самолеты, находился в 7 километрах восточнее Белостока. В это время к начальнику штаба подбегает солдат с зенитной точки и докладывает:
– Товарищ майор, после налета противник обнаружил расположение зенитной точки. Разрешите сменить позицию?
– А ты какими патронами стрелял, боевыми или холостыми?
– Холостыми.
– А боевые патроны у тебя есть?
– Есть.
– Так заряжай боевые патроны, это не учения, а настоящая война с Германией!
Вот так началась для нашего полка война. Все что здесь изложено –быль. Одно нужно признать, что война для нас началась неожиданно. Встретить врага в первый день боев должным образом мы не смогли, мы были не подготовлены войне.
После немецкого налета быстро подготовили машины к вылету, и полк в составе 60 самолетов поэскадрильно вылетел на аэродром Здолбунов. Мне после взлета пришлось вынужденно вернуться и произвести посадку. Крышка правого бензобака была плохо завернута, и бензин выливался на центроплан – все могло закончиться пожаром. Есть в народе такая примета – возвращаться нельзя, будут неприятности. Эта примета-суеверие всеми осуждается, но для меня все кончилось тем, что в этот день я в воздушном бою был сбит. Вот и не верь после этого приметам! Зарулив на окраину стоянки, я замаскировал самолет. Ко мне подбежала моя жена Лида, которая хорошо знала номер моего самолета. Она временно, на период пребывания в лагерях, работала в штабе полка. В это время снова налетели немецкие самолеты. Пришлось нам бежать дальше в лес, траншеи не успели вырыть. После дозаправки самолета, распрощавшись с Лидой, я снова взлетел, на бреющем полете добрался до Здолбунова и произвел посадку.
После второй штурмовки на аэродроме полка было сожжено несколько неисправных самолетов, которые стояли на стоянках, был убит осколком бомбы врач полка. Накануне вечером после кино он под гитару спел свою последнюю песню: «Чайка смело пролетела над седой волной…» Многие слушали его в тот вечер, пел он прекрасно…
На аэродроме Здолбунов уже сидели два истребительных полка нашей дивизии. Машин-бензозаправщиков еще не было, самолеты были не заправлены. Так получилось, что мне свой самолет пришлось зарулить на самый край стоянки самолетов, и, когда прибыл бензозаправщик, то он подъехал к моему самолету раньше других. Пока заправляли мой самолет, подошел командир полка майор В.С. Ершов и дал мне задание, как только самолет заправится, немедленно вылететь на прикрытие города Белосток и железнодорожной станции, которую все время бомбили и штурмовали. Как только заправят еще самолеты, то они прилетят ко мне на помощь. Конечно, подумал я, одному трудно, но понадеялся, что скоро прилетят другие на помощь. Сейчас, вспоминая этот приказ, и чем это закончилось, я понимаю, что он был отдан безграмотно. Что можно было сделать одним истребителем, когда 12-18 немецких самолетов постоянно висело в воздухе? Но приказ есть приказ, любой ценой его нужно выполнять. Город Белосток штурмовали и бомбили, как на полигоне, отдельные зенитные точки не могли ничего сделать.
Патрулирую на высоте 2000 метров уже час, а помощи и замены нет. Немецкие самолеты тоже не появляются, решили сделать перерыв. Топлива у меня остается на 20 минут полета, я все жду помощи. И вдруг смотрю, внизу на высоте 1500 метров появилось звено самолетов-истребителей. Ну, наконец-то пришло подкрепление! Затем внимательно присмотрелся и увидел кресты на плоскостях… Раздумывать не стал, что их трое, а я один – ведь это враг! Перевожу самолет в пикирование, атакую. Немцы тоже заметили меня, один самолет стал разворачиваться влево, два вправо. Беру левый самолет в перекрестие и на вираже прошиваю его длиной очередью. Он уже весь у меня в прицеле, успеваю проскочить у него за хвостом буквально в нескольких сантиметрах. Даже испугался, что врежусь в него. Сколько было у меня злости – всю вложил, стреляя по врагу из пулеметов. Через прицел было хорошо видно, как пули прошивают самолет от мотора до хвоста, проходят по кабине летчика, настолько я был близко от Ме-109 в момент стрельбы.
После атаки мне необходимо было продолжить выполнять левый боевой разворот, а я допустил ошибку, переложил самолет в правый боевой разворот, чтобы посмотреть, куда подевались еще два Ме-109. В итоге потерял скорость и заметил их только тогда, когда они снизу, с двух сторон, прошлись трассами по моему самолету. Почувствовал боль в правой ноге, мотор задымил, дым потянуло в кабину. Принимаю решение покинуть самолет, вываливаюсь через правый борт кабины, падаю в воздухе, и не могу найти вытяжное кольцо парашюта. Так, падая с высоты 1000-1200 м, я только лишь на высоте около 500 метров обнаружил, что оно находилось у левой лопатки. У меня была не подтянута лямка парашюта, поэтому кольцо съехало от струи воздуха. Дернул за кольцо, парашют раскрылся. Посмотрел на правую ногу – от сапога остались голенище и подметка. Пальцы правой стопы все в крови, большой палец торчит в сторону, открытая кость висит на коже.
За моим боем все наблюдали с аэродрома, и всем показалось, что я таранил Ме-109, поскольку, когда я проскочил мимо его хвоста, Ме-109 стал беспорядочно с дымом падать вниз, а затем и я покинул самолет. Создалось впечатление, что я выпрыгнул с поврежденного при таране самолета, как я выяснил потом при встрече с летчиками своего полка. Мое счастье в том, что я не сразу нашел вытяжное кольцо парашюта, немецкие летчики могли расстрелять меня в воздухе, на это они были способны. Смотрю вниз – приземляться приходится на окраине города в лес. Решаю приземляться по всем правилам на обе ноги, пусть будет больно, но будет цела и левая нога. Приземлившись на одну ногу, можно ее сломать. Лес был редкий. Я приземлился на небольшую поляну, достал индивидуальный пакет, забинтовал ногу, как вдруг из-за деревьев выбегает наш солдат, направляет на меня винтовку, кричит: «Руки вверх!» Он стоял в 10 метрах от меня, готовый в любой момент нажать на спусковой крючок, такую решимость я заметил в его глазах. Кричу: «Я свой! Подожди стрелять, иди, помоги мне забинтовать ногу!» Одет я был в кожаный реглан без петлиц, на голове шлемофон. Когда я заговорил с ним по-русски, он нерешительно подошел и сказал, что видел, как падал немецкий самолет, и думал, что это выпрыгнул немец. Да и одет я так, что не понять – свой или чужой.
Подъехали на грузовике два офицера-танкиста, их часть располагалась в этом лесу. Они отвезли меня в госпиталь в Белосток. По дороге они рассказывали, что наблюдали, как я дрался с «мессерами», как падал немецкий истребитель, а как падал мой МиГ-3, они не заметили. Думали, что это падает второй Ме-109, и посчитали, что выпрыгнул немецкий летчик. «Хорошо, – говорят они мне – ты нас прикрывал, нас еще ни разу не бомбили». Я им ответил, что даже и не знал, что они находятся в этом лесу. Вспоминая и анализируя сейчас такой момент, как прием раненых в госпиталь, я прихожу к выводу, что к такому мероприятию медицинские работники не были подготовлены. Всех раненых по прибытии принимали по законам мирного времени – обмундирование убирали на склад, комиссар госпиталя у всех прибывших требовал сдать на хранение комсомольские и партийные документы, тут же выдавал квитанцию и складывал документы к себе в сейф. Вот так после сдачи комиссару кандидатской карточки, взамен которой я получил квитанцию, впоследствии, уже после войны, я имел большие неприятности по партийной линии.
На утро следующего дня госпиталь срочно должен был эвакуироваться, немцы уже подходили к Белостоку. Раненых вывезли на вокзал, погрузили в товарные железнодорожные вагоны. Обращались к комиссару госпиталя, чтобы нам выдали на руки партдокументы, на что он отвечал – прибудем на новое место, там получите свои документы. Они в сейфе, и уже отправлены другим эшелоном.
Отъехали мы от города километров на 50 и встали. Впереди было много разбитых эшелонов. Нас каждые полчаса штурмовали немецкие самолеты, которые возвращались после бомбежки и расходовали пулеметно-пушечный запас стрельбой по эшелонам. Невозможно было находиться в вагонах, приходилось все время быть в укрытии. Встретил я там летчика нашего 41 ИАП лейтенанта Калашникова, у него было забинтовано все лицо. В воздушном бою его самолет загорелся, и он вынужден был выпрыгнуть с парашютом. Приняли решение выходить на шоссейную дорогу и добираться в Минск на попутных автомашинах, другого выхода не было – пути впереди были забиты эшелонами. На наше счастье, с проселочной дороги выскочила полуторка. Мы ее остановили. В машине сидел один шофер, который объяснил, что он из города Орша, был здесь в командировке. В кузове были бочка с бензином и канистра масла. Я объяснил шоферу, что нужно посадить полную машину раненых и ехать дальше, иначе его машину отберут. Автомашины двигались по шоссе на восток большими колоннами, непрерывно подвергаясь штурмовке немецкими самолетами. Под моим руководством мы благополучно доехали до города Бобруйск. На своем пути мы видели много сожженных и разбитых машин, но наш грузовик прибыл без пробоин благодаря тому, что я заранее распределил сектора наблюдения за воздухом. В случае появления еще вдали немецких самолетов, мы съезжали в лес или в деревни в стороне от дороги и старались ехать отдельно от больших колонн.
Много было приключений в пути, пока доехали, но их очень долго описывать. В конечном итоге я дальше ехал другой машиной до Могилева, а до Орши поездом. В Орше добрался до аэродрома Болбасово, обратился в санчасть, которая находилась рядом в лесу. Врач-хирург решил ампутировать мне разбитый большой палец правой ноги. Я уже лежал на операционном столе после принятия местного наркоза, когда произошел налет немецких самолетов, которые помешали сделать операцию. Медики были вынуждены отнести меня в укрытие, операция не состоялась. Все это случилось как нельзя кстати. После налета врач решил, что нужен рентген. Если бы он тогда сделал операцию, отрезав две фаланги пальца, я бы хромал на правую ногу всю жизнь, но после снимка выяснилось, что этого делать было не нужно. После многих приключений, я санитарным эшелоном прибыл в Воронеж, где мне отрезали палец на ноге, и уже в августе после выздоровления прибыл в 31 ИАП на станцию Луховицы…
[1] Попал в плен, освобожден после войны – прим. ред.
| Лит.обработка: | А. Пекарш |
