Родился я в Пензенской области, Кузнецкий район, село Сурмино 6 декабря 1920 года. Учился в простой сельской школе, где окончил четыре класса. Потом мы всей семьей переехали. И я с сестричкой учился уже в Кузнецке – это в Пензенской области. Там проучился пятый и шестой класс. Потом родители решили переехать в Западную Сибирь. В Поволжье свирепствовал голод – тяжелое время. Родителям удалось выйти из колхоза и уехать на заработки. Таким образом мы приехали в город Киселевск – это недалеко от Новокузнецка, город шахтеров. Там была хорошая средняя школа, где я получил образование – десять классов.
После окончания школы поехал устраиваться в институт. Замахнулся аж на Казанский авиационный! Приехал туда, сдал экзамены, но по конкурсу как-то не прошел. Директор института вошел в ситуацию и позвонил в Саратов, в автомобильно-дорожный институт. Приободрил меня: «Езжайте в Саратов. Вас там примут безо всякого экзамена, потому что Вы у нас фактически сдали экзамен, и в принципе у Вас неплохие оценки. Но, знаете ли, авиация...»
Нужно добавить, что в Киселёвске я успел закончить Прокопьевский аэроклуб, одновременно учился в школе и проходил программу обучения в аэроклубе. Знаете, мы тогда бредили авиацией. Когда были подростками, строили модели самолетов: клей, дранка, резиновые моторы… с авиацией я был знаком с детства.
– Помните фамилию вашего инструктора в аэроклубе?
– Наркевич, хороший инструктор был, много с ним летали. Как-то мы с ним летели на У-2, отрабатывали учебную программу, полеты по маршруту. Отлетели километров сто двадцать, и сдал мотор. Он сразу же взял управление, выбрал подходящую площадку – спокойно сели. Я побежал в ближайшее село, позвонил в аэроклуб – что мы вот, мол, вынужденную посадку совершили по причине отказа одного из цилиндров. Там их пять штук в моторе. Слабенькие тогда моторы были, конечно. Через некоторое время пришла ремонтная бригада, нас починили, и мы взлетели. Уже без приключений прилетели на свой аэродром. Наш учебный аэродром находился между Киселёвском и Прокопьевском. В Киселёвске своего аэроклуба не имелось – мы числились в Прокопьевском аэроклубе. Кстати, среди выпускников Прокопьевского аэроклуба есть даже один летчик-космонавт.
В Саратовском институте я учился на механическом факультете. Наступил 1939 год, началась война в Финляндии. Экзамены первого семестра я сдал на отлично, и вдруг мне присылают повестку в армию. И в феврале 1940 года меня призвали в армию.
Сначала мы попали в Белую Церковь под Киевом, где формировался 184-й гаубичный артиллерийский полк. Так из авиации я попал в артиллерию. В артиллерии, ввиду того что я еще и радио увлекался, меня назначили старшим радистом. У меня в подчинении числилось три человека и три походных радиостанции.
В начале 1940 года с комфортом ездили на поезде. А когда нам поставили цель освободить Бессарабию, мы с винтовками и ранцами на плечах проходили по семьдесят километров в день. Помню, как вышли на берег Буга. Помылись в бане, переоделись, получили чистое нижнее и верхнее белье. Каждому дали такие вот «смертники» (медальон), чуть больше спичечной коробки, где указывалось имя, фамилия, отчество, адрес родителей и адрес военкомата, из которого мы призывались.
В один прекрасный день лета 1940 года мы готовились к наступлению на Бессарабию. Все приготовились, заняли свои места. Наш – правый берег реки, он у нас на возвышении, а там где низина – Бессарабия. Выстроились – все готово, четыре часа утра. Вдруг приходит замполит и сообщает: «Король Румынии решил сдаться без боя».
У нас была большая машина – для личного состава, и специальные трактора, которые возили гаубицу. На этой машине мы проехали часть Бессарабии. Потом нас погрузили в эшелон и поездом привезли на Западную Украину к границе с Польшей. Там мы занимались боевой подготовкой и охраной границы.
И как-то вызывает меня командир 184-го полка на переговоры: «Николай, ты на хорошем счету. А у меня на столе лежит приказ Сталина, которым предписывается всех, кто закончил аэроклубы, немедленно направить на обследование и затем в военное училище». И он меня спрашивает: «Николай, здесь слово за Вами. Принуждать вас, конечно, не будут. Но я должен выполнить приказ Сталина. Если Вы хотите остаться в полку – оставайтесь, пожалуйста, мы Вас с удовольствием оставим. Но если Вы желаете идти по пути авиации – мы проводим Вас на сборный пункт, где Вы пройдете комиссию». Я ему ответил, что давно грезил авиацией и хотел бы пойти по авиационной стезе, служа в армии.
Он подписал все необходимые документы, мое личное дело, направление, и меня на машине довезли до Тернополя. В Тернополе я успешно прошел военно-медицинскую комиссию. С недельку там немножко отдохнул. А затем дали мне билет и направили на Сталинградскую школу летчиков.
В канун Нового 41 года я прибыл в Сталинградскую школу пилотов, как ее уже стали называть по указу совета министров, – не школа летчиков, а школа пилотов. Там мы проходили краткосрочную программу обучения.
Теорию изучали непосредственно в самой школе, а на лето выезжали на семьдесят километров западнее Сталинграда. Там находилась площадка, где мы обучались полетам: сначала на учебно-тренировочных самолетах, а затем на истребителях И-16. Быстро прошли какую-то сокращенную программу, и все уже летали самостоятельно.
Там произошел один случай, который я запомнил на всю жизнь и который стал для меня серьезным уроком. Мы летали с площадки возле реки. Она имела одну неприятную особенность. Дело в том, что на посадку обычно заходили от воды в направлении крутого обрывистого берега. Это требовало определенного внимания. Однажды я допустил неприятную оплошность. Выполнив программу в групповом вылете, мы начали заходить на посадку. И тут я заметил внизу у воды загорающую девушку. Я засмотрелся буквально на пару секунд. Когда я поднял глаза, то увидел стремительно набегающий на меня склон обрыва…
В ужасе я рванул ручку управления на себя и ушел вверх, срезав винтом траву на краю обрыва. Меня хватил озноб! Еще бы чуть-чуть и я бы врезался в берег. Надо быть внимательней! Я ушел на второй круг и спокойно сел. На посадке меня ждал разнос от инструктора…
Потом, когда я уже воевал в 728-м полку, у нас так разбился летчик из первой эскадрильи. Мы базировались в Польше. Чтобы сесть на аэродром, нужно было заходить от реки Висла. А там такой крутой берег, и буквально через двести метров начинался аэродром. И вот этот летчик или что-то не рассчитал, или загляделся… Тут конечно уже ни от летчика, ни от самолета ничего не осталось. Все же скорость при заходе на посадку приличная, под 250-270 …
Затем сдали госкомиссию, и в феврале 1942 нас начали выпускать. Конкретно меня направили в 13-й запасной авиационный полк, в город Кузнецк, на мою родину. Прибыл на место, доложился. Сообщают, что в самом городе поселить меня некуда, и дают участок земли километрах в пятнадцати от Кузнецка. А там голое поле, почти пахотная земля! И говорят: «Копайте землянку, устраивайтесь, аэродром себе устраивайте. Всё своими силами».
Мы сделали крытые землянки, утеплили их – зиму кое-как перезимовали. Весной начались полеты. Аэродром мы осилили небольшой, так что И-16 там не мог летать. И поэтому мы летали на И-15. Это, как вам известно, двукрылый самолет, у него пробег меньше и посадочная дистанция меньше. В общем, сначала летали на И-15. Потом прибыли учебно-тренировочные Як-1, Як-2. И иногда летали на По-2.
Война уже в разгаре. В 1943-м нас направляют в распоряжение 2-й воздушной армии, а это уже фактически фронтовая полоса. Прибыли мы, по-моему, в Липецк. Там нам сказали, что скоро мы будем обучаться на новых самолетах Як-1, Як-7 и Як-3, а пока летайте на чем есть, на учебно-тренировочных...
Все, конечно, стремились как-то на фронт попасть. Но мы там просидели почти год, и я уже стал адъютантом (командира?) эскадрильи. Из школы нас выпустили сержантами, и отношение к нам было соответствующее. Были мы и охранниками, и грузчиками. Немного летали на учебно-тренировочных самолетах. И только потом, в конце 1943 начали тренироваться на Яках. Як-1 – неплохой самолет, считался самым лучшим из Яков. Ну и наконец, в июне 1944 года, меня и несколько таких же сержантов направили в боевую часть, в 728-й истребительный авиаполк. Командиром эскадрильи у меня был старший лейтенант Александр Иванович Выборнов, который и дал тебе мой телефон. Он был бог, а мы что – сержанты. С месяц, наверное, осваивались. Наконец, получили младших лейтенантов. И вот только тогда нам разрешили боевые вылеты – сержантов боялись выпускать (смеется). Так я начал боевую деятельность в 728-м полку. Новички, разумеется, летали в основном ведомыми летчиками.
Там воевали уже такие заслуженные летчики. Тот же Александр Иванович при мне героя получил. Игнатьев Николай Петрович имел несколько боевых вылетов. Мы ими гордились, конечно. В плане боевой работы в основном летали на сопровождение бомбардировщиков, которые ходили на бомбометание в тыл противника. Много вылетов сделали на уничтожение окруженных немецких группировок. И даже получили благодарность Верховного Главнокомандования за боевую работу. Окруженных групп немцев становилось все больше по мере приближения к Берлину.
Первые боевые вылеты я начал делать фактически под Тернополем. Мы летали на Польшу, сопровождали «бомберов» до Кракова и других городов Нижней Силезии. Линия фронта все время продвигалась ближе к Берлину. Ну, а 16 апреля 1945 года начался штурм Берлина. Мы участвовали в Берлинской операции с самого начала и до самого конца. Кроме того, что мы сопровождали бомбардировщиков на Берлин, мы, если позволяла погода, занимались штурмовкой. Я летал на самолете Як-7Б. Там вооружение состояло из двух 12,7-миллиметровых пулеметов и 20-миллиметровой пушки. На И-16-х стояли два скорострельных пулемета. Заряд – винтовочная пуля. Помню, преподаватель в Сталинградской школе говорил: «Очень большая скорострельность! Вы только проведете очередью по фюзеляжу противника – и он сразу отвалится». А оказалось, что не очень-то – и самолеты сбиваются, и фюзеляжи отваливаются. Это уже показал опыт Испании. А ведь там противники летали на итальянских, испанских и прочих самолетах, которые уступали И-16-м. А уж когда туда пришли 109-е, тут И-16-м стало вообще не так просто. Хотя были случаи, конечно, сбивали и «мессеров». В бою всякое бывает. Но, вообще, надо сказать, у «мессера» все это выглядело интереснее – два пулемета, две пушки по 23 мм...
Потом с Берлином уже начали закругляться. И в конце апреля месяца в Праге, как известно, местное население поднялось против немцев. Но у немцев еще хватило запала дать чехам сдачи – у них оставались танки, самолеты и артиллерия. И они начали расправляться с этими повстанцами.
По приказу Верховного Главнокомандования на Прагу направили несколько танковых бригад, артиллерийских полков и прочей техники. Там такое хорошее шоссе Берлин-Дрезден-Прага. И вся эта сила пошла. Нам же приказали прикрывать с воздуха эту громаду. Так что мы еще 10, 11 и 12 мая летали на прикрытие.
– Помните, когда погиб комполка Василяка?
Да, он погиб перед Берлинской операцией. Мы стояли на немецком аэродроме. Нас нацеливали на разгром окруженной группировки. Вроде все как обычно, ничего не предвещало. Я в этом вылете тоже принимал участие. Поднялись, комполка впереди. Ведомым у него шел Волгин. Шли над лесными массивами. Нужно было пролететь еще пару массивов и лесную поляну, и потом начиналась территория окруженной группировки. Только прошли первый лесной массив – и самолет Василяки загорелся, и сразу же упал. Мы выполнили все же задание, а Василяки нет.
Я потом с Волгиным разговаривал. Он сказал, что когда мы пролетали лес, он там среди деревьев успел разглядеть кладбище. А там всякие каменные склепы, памятники – сооружения все же довольно крепкие. Оказалось, что там прятались немцы с крупнокалиберными пулеметами и пушками. И одна очередь точно попала прямо в фонарь командиру полка.
Очень сожалели, конечно. Прошел всю войну, и надо же – в самом конце его сбили.
Кроме того, помню, что в Чехии сбили Севастьянова Николая Николаевича. Его подбили где-то горах, зениткой, когда они заходили на цель. На горящем самолете он умудрился выбрать площадку и приземлиться. Только от самолета отошел – тот взорвался.
Пока в воздухе был, заприметил деревеньку. Вечером пришел в эту деревню и стучится потихоньку: «Немцы есть в деревне?». Чехи ему объясняют: «Есть, на той стороне деревни находятся». Короче говоря, они его переодели, спрятали. И он там сидел, наверное, с неделю. Потом к нам в полк пришло сообщение, что на словацкой территории в такой-то деревне находится летчик 728-го полка, который был сбит зениткой. Ну, видимо специальные органы уже работали.
Комэск тут же взял У-2 и полетел в эту деревню. Полетел, забрал его. Потом рассказывал: «Все население деревни провожало». Ну, мы тоже порадовались: боевой летчик, два ордена Красного Знамени, десять сбитых самолетов.
– На Вашем счету записано два сбитых. Прокомментируете?
Конечно, мы в основном отражали атаки немцев на бомбардировщики, что тут говорить. Обычно прикрывали девятку Пе-2. И вот смотришь – началась игра. Немцы сбоку выше, летят вроде смирно. Под конец войны не хотят рисковать. Но понятно, что выжидают момент, и если мы дадим маху, своего не упустят. Как-то на обратной дороге мы немного зазевались – они начали клевать «пешек». Комэска по радио кричит – мы отражать атаки. Ну, и я одного подловил, удачно ему врезал – тот клюнул носом и загорелся. Второй самолет практически так же, в похожей ситуации. С немцами не забалуешь. Только зазеваешься – им повод для нападения. И то снизу, то сверху лезут – так что тут надо было глаз да глаз.
– Вам подтверждение от кого пришло?
– От бомбардировщиков. Или, бывает, свои летчики подтверждают. Наземных подтверждений мало приходило. Помню, когда я второго сбил, Александр Иванович (Выборнов) пошел к бомбардировщикам за подтверждением. А те давай спорить – «Нет, наш!». Говорю им: «Ребят, ну я же видел, как он уже задымил, и летчик начал сбрасывать фонарь. А когда фонарь сбросил, подо мной прошел. Чуть в меня не врезался. Потом я немножко в сторонку отошел и видел, как он выпрыгнул…»
А те свое гнут: «Наши стрелки, – говорят, – они сбили».
Меня прямо задело: «Саша, ей богу! Ни один стрелок… я не видел ни одной трассы. Он после моей очереди из крупнокалиберного пулемета сразу задымил. Он как фонарь сбросил, я мог ему еще стрельнуть, но какой смысл – когда самолет дымит, в кабине долго не просидишь».
В итоге мне засчитали.
– А как Вы его атаковали, с какой позиции?
– Под углом. Метров с пятидесяти, наверное. Он шел с разворотом. Я еще помню, вверх небольшое упреждение взял за счет снижения пули. У нас же прицел был, а когда близкое расстояние – просто на глаз. Смотрю – фонарь кабины сбрасывает. Фонарь сначала вверх подкинуло и потом сразу вниз – они такие длинные, в виде капли, тяжелые, много места занимают.
Это был «Фокке-Вульф», вроде нашего И-16 по форме, но гораздо мощнее. Оба сбитых мною – «Фокке-Вульфы». За период с июня 1944-го до конца войны я совершил девяносто восемь боевых вылетов. Получил Орден Боевого Красного Знамени. В основном летал ведомым у более опытных летчиков.
– Кто у Вас был первый ведущий?
Слушай, я уже забыл его фамилию, помню, что он с Киева.
– За Выборновым тяжело было держаться?
– У него достаточно резкие такие движения, конечно. Ну, и если уж он зигзаг (вираж) заложил, то держись.
– Не теряли его?
– Нет, слава богу, не доводилось. Держался на хвосте.
– Его когда-нибудь атаковали на вашей памяти?
– Таких случаев не припомню. Всегда он атаковал. Стрелял он нормально. Все же одиннадцать сбитых самолетов – не шутка. Когда они воевали под Киевом, там и транспортные самолеты били, и бомбардировщик сбивали. В тот период были очень интенсивные бои, много летали и немцы, и наши.
– Опишите атаку по наземной цели.
– По команде командира пикируешь, выбираешь цель. Обычно это были колонны машин или эшелон. Но помню, и какие-то строения атаковали. Это уже выбор со стороны ведущего. Если вылетали эскадрильей, то немцам доставалось хорошо.
Машина обычно загорается. А если бывает, горючее перевозят, – то полыхнет так, что загораются соседние автомашины. Иногда смотришь – машины ветками прикрыты. Едет и ветки качаются. Зашел, дал по ней, раз – и ни машины, ни веток.
Ракеты и бомбы мы не привешивали – Як не особо приспособлен.
– Вы обычно стреляли со всех трех точек?
– Это, смотря какая цель. Если одиночная – пулеметы, а если скопление – то и пушка. Там разные кнопки, так что можно пулеметы отдельно и пушку отдельно, но можно всё сразу.
– Зенитное противодействие было сильное?
– Ну, всякое бывало. Однажды полетел ведущим командира звена. По-моему, мы какую-то переправу прикрывали. Вышли на один небольшой город, и ведущий резко спикировал и дал залп то ли в какой-то завод, то ли склад, не помню. Тут я не успел за ним среагировать, и пристроился к нему, когда он уже вышел из пикирования. Смотрю – по мне зенитка стреляет. И я автоматом левую ногу принажал немножко – сместил киль самолета, и он начал идти со скольжением. И точно – зенитка по высоте угадала, но за счет сноса она в мой самолет не попала. В трестах метрах от меня разорвалась целая куча «эрликонов».
– На Як-9 Вы полетали?
– На Як-9 я летал немного, уже после войны. Выборнов первый у нас начал летать на Як-9. Как-то пошли с ним – он решил Як-9 опробовать. Пролетаем над Одером – он вдруг как даст из пушки по реке. Там фонтан воды вверх. Я всполошился:
– Ты чего?
– Да хочу посмотреть, как она...
Ну, чего говорить, если 37-мм в самолет попадет, тот сразу разваливается. Но, на Як-9 он, по-моему, уже не сбил никого. Это, считай, уже в конце войны.
–Вы помните момент, когда он с одним колесом приземлялся?
– Да, это при мне было. Мы стояли где-то в Польше. Аэродром травяной, такая полянка в лесу. Пришли с боевого задания. Мы уже сели, а Александр Иванович все в воздухе болтается. Потом узнаем – у него одно колесо не выпускается. Все собрались на аэродроме. Смотрим – заходит. На одном левом колесе бежит-бежит-бежит… и раз, на правое крыло. Это тоже надо суметь – посадить самолет с одним колесом. У меня к счастью таких случаев не было.
Помню, в Польше была сложная посадочная полоса, ограниченная, да еще и с загибом. Ее некоторые летчики проскакивали и ломали самолет.
– На немецких самолетах не довелось полетать?
– Нет.
«Фокке-Вульф» я осматривал несколько раз на земле и один раз близко подошел к нему в воздухе. Мы уже возвращались, смотрю – впереди меня, выше «Фоккер». Что мне делать? Если пойду вверх, на прицеливание, меня его ведомый срежет. А я все ближе, ближе к нему… и уже вижу, что у него все брюхо в масле. Из мотора гонит масло! Оба идут себе и на меня не реагируют. Я дал немного вбок… и тут он меня увидел, дал вбок и вниз. За ним ушел ведомый.
Как-то мы бомбили аэродром под Краковом. А потом, спустя короткое время, когда немцы ушли оттуда, мы сели на этот аэродром. Там немцы бросили несколько разбитых «мессеров». В одном из них остался труп немецкого пилота. Страшное зрелище: обугленный самолет и сидящий в его кабине обгорелый летчик.
– Сколько вы делали вылетов за день?
– Когда летали под Берлином – по два-три вылета. А под конец легче стало – больше нашей авиации было. Немцы почти не летали.
– Как вы предпочитали ставить триммер высоты, чтобы шел вверх или вниз?
– Мы триммер на нашем самолете не регулировали. Как установишь в первом полете и больше его не трогаешь. У всех стоял нейтрально. Будешь его туда-сюда крутить, он тебя в каких-то случаях может подвести. Нейтрально лучше.
Вспомнился такой случай. Мы сопровождали девятку «пешек» на Краков. Зашли, нормально отбомбились. И когда Пе-2 сбросили груз, они резко пошли в набор высоты и прибавили скорость. Я тут же дал полный газ, но смотрю – начал понемногу отставать. Высота уже пять тысяч. Кручу высотный кран. Мотор совсем сдал, обороты падают. Что такое?! Что делать? В общем, с пяти тысяч метров я планировал с практически остановленным мотором, винт крутился за счет встречного потока. Как на планере начал спускаться на ближайший аэродром. Гляжу, а его бомбят. Ну, думаю: «Не садиться же мне сюда – здесь сразу убьют». Развернулся на курс, поддерживаю скорость двести восемьдесят, и пять-десять метров снижение, чтобы самолет не свернулся в штопор. А сам начал понемножку ручкой регулировать, чтобы зашло сцепление. И на тысяче метров мотор взревел, винт вошел в сцепление – меня как вздернет! Хорошо ремнями не забыл привязаться! Потихоньку добавил двигателю оборотов, набрал высоту и вернулся на свой аэродром.
Прилетаю на свой аэродром, а наших никого нет. Все внимание ко мне. Я двинул к командиру полка, все честно рассказал. Тот только спросил: «Истребители противника были в воздухе?»
Я ему говорю: «Если бы были истребители, то я бы не пришел».
Потом Александр Иванович проверил мой самолет: «Самолет в порядке. Техники с этим краном разбираются». В итоге, я на этом самолете до конца пролетал.
– «Пешки» бомбили с горизонта?
– В основном с горизонтального полета, вот когда сбрасывали над Берлином, 16 апреля я никогда не забуду – первый вылет на Берлин. Собрали всю 2-ю воздушную армию. Куда не посмотришь – весь горизонт занят самолетами. Смотрю, недалеко от меня – «бостон». У него киль здоровый такой, выделяется среди наших самолетов. Наши «пешки» рядом летят. И тут что-то выделяется из самолета. А я-то сзади него и чуть ниже. И это что-то отвалилось и летит за самолетом. Глянул – да это же бомбы, и я мог на них напороться! Я в сторону от греха отвернул.
Они сбросили все бомбы, развернулись и так же строем пошли на свои аэродромы. Я оглянулся назад – там сплошной дым.
– Вы знали, что у немцев уже летают реактивные самолеты?
– Не видел ни одного. Слухи до нас доходили, но ни одного реактивного немецкого самолета я не видел.
– Как у Вас сложилась карьера после войны?
– После войны мы стояли на аэродроме Глогау – это километров семьдесят от Берлина. Потом дали команду перебазироваться в Чехословакию. Мы всем полком перебазировались на аэродром Бреслау. С месяц побыли в Чехословакии. Население к нам относилось великолепно. А потом нас посадили на грузовой состав и привезли в Крым, на аэродром Кача. А там ангары все разбиты, городок весь разбит. Жили мы в деревне в частных домиках.
В конце 1945 перебазировались на аэродром на берегу моря. Летали на Як-9-х. Помню, я на Як-9 набирал высоту до восьми с половиной тысяч метров. Никаких боевых вылетов, только учебно-боевые стрельбы на полигоне.
В 1946 году пришла заявка на учебу в академию – Монинская академия военно-воздушных сил. Я решил попробовать поехать в академию. Приезжаю в Монино – несколько дней ознакомление, подготовка к экзаменам. Экзамены сдал нормально, но мандатная комиссия начала уговаривать: «Вы еще молодой человек, вы можете позже еще раз экзамены сдать. А у нас много Героев Советского Союза, много заслуженных летчиков. Не могли бы вы обождать?»
Ну что делать? При академии была смешанная авиадивизия. Пошел к командиру полка, объяснил ситуацию. Он посмотрел мое личное дело: «Вы были заместителем командира дивизии, воевали… у нас есть вакансия командира звена. Если Вы согласны – мы Вас примем».
Там служил командиром звена. Потом стал штурманом эскадрильи. Полеты, стрельбы, все как обычно – летная работа. Однажды полетел на стрельбы по конусу. Вышли за Москву в район Покрова. Я дал очередь, и умудрился отстрелить конус – пуля попала точно в канат. И конус всей своей массой, а это три метра крепкого полотна, пошел прямо на меня. Я даже не успел увернуться, смотрю – прошуршал меня. Потом как крутанет – конус на хвост попал. Я чуть сознание не потерял. В себя пришел, а самолет уже вниз пикирует. Высота была примерно две тысячи с половиной метров. Тут я уже окончательно очнулся – вывел самолет.
Посмотрел – где же я нахожусь? Дороги, леса… Потом вспомнил про 1650 килогерц – это радиостанция ШВРС. Настроил радиостанцию и направился туда. Минут семь-восемь пролетел, смотрю – подо мной уже мачты, это Электроугли. Здесь прямая дорога на Москву, от Электроуглей до Монино километров семьдесят. Иду, а за мной хвост тянется. Над аэродромом развернулся, круг сделал. А снизу по радио кричат: «Что у тебя там такое?» В общем, сел нормально.
В 49-м сдал экзамены на штурманский факультет академии. Этот факультет возглавлял знаменитый Беляков, тот самый, что летал на полюс с Чкаловым. В 1953 году я закончил учебу. Прошли экзамены. Мы тогда тренировались на Як-11. Потом начали пересаживаться на реактивные.
Первый вылет сделал с инструктором. Впечатления необычные. Летишь как птица, впереди нет винта, прекрасный обзор. Летишь, словно воду рассекаешь. Очень непривычно.
После академии получил значок летчика третьего класса и направление штурманом полка в город Тапа, семьдесят километров от Таллинна. В том полку служил лет пять. Со штурмана полка вырос до штурмана дивизии. Прослужил еще два года, и меня назначают главным штурманом армии в Ленинград.
Там еще два года службы, и вдруг меня назначают главным штурманом авиации ПВО страны. Тут уже Москва! А квартиры-то в Москве нет, что делать? Пошел к Савицкому Евгению Яковлевичу. Тот развел руками, предложил в области…
Здесь за дело взялась Анна Терентьевна, моя супруга и мой боевой помощник. Она поехала в Ленинград, получила разрешение на обмен двухкомнатной квартиры в Ленинграде на квартиру в Москве. Долго мы с ней ходили, искали по объявлениям…
Тяжело было электричкой добираться каждый день.
– А с Ворожейкиным Вы были знакомы?
– Он служил в нашем полку. Он майором – на командном пункте, а я лейтенантом – на штурманском. Потом в одном доме жили, только в разных подъездах. Ну, встречаться приходилось.
– Какое впечатление производил на Вас Покрышкин?
– Ну, что можно сказать. Это фигура. Заслуженный боевой летчик, столько сбитых самолетов… Александр Иванович очень спокойный был человек. Мы с Савицким поехали в Киев, а Покрышкин – командующий Киевской ПВО. Вот там пересеклись с Покрышкиным. Поговорили о боевой подготовке, о всяких нюансах…
Интересная деталь. Про Кожедуба и Покрышкина за глаза говаривали, что у них были представители, которые не ленились ездить по местам боев и добиваться подтверждения. И мол, поэтому у них так много сбитых. А другие, мол, летчики относились проще: «Ну, сбил и сбил».
– Что это за летчик на фото?
Его над Будапештом сбили. Что интересно, его венгры спрятали, а потом тайно перевезли из района Пешт в Буду. Когда освободили Венгрию, он приехал к нам в полк – руки обгоревшие, лицо обгоревшее. Но ему разрешили летать только на По-2. Органы посчитали его ненадежным. Летал, перевозил почту… хотя я могу ошибаться, может быть, он по возможностям здоровья не мог управлять боевым самолетом.
Взять того же Севастьянова, которого сбили в Чехословакии. Он летал на истребителях. Никто его не ограничивал.
Еще был у нас летчик-грузин Серадзе. Его сбили на территории Германии. Так он рассказывал, как в туалете прятался, погружался туда с головой, чтобы немцы не нашли. Тоже вернулся и тоже летал без всяких ограничений.
– Ваш ведущий объяснял, как будет строиться полет, бой?..
– Скажет просто: «Держись! Если я промахнусь – ты мне поможешь». Инструкция проста – «Не удержался на хвосте – погибнешь».
Александра Ивановича однажды разжаловали. Они в Крыму организовали рыбалку, и как это у летчиков водится, при помощи взрывчатки. Он тогда исполнял обязанности командира полка. Ну и на этой рыбалке погиб человек. Тут же начали шуметь, кричать: «Как же так! Рыбы нет, а человека тоже нет!» И его сразу разжаловали с майора до капитана. Меня уже тогда не было в полку.
Я ему в письме посоветовал ехать в академию. У него были хорошие шансы. Они как раз без очереди брали Героев Союза. Иначе бы он там захирел.
Потом смотрю – через неделю в Монино приезжает Александр. Надо отметить, он молодец, быстро все обкрутил, обмотал – поступил.
Еще когда служили в Каче, Саша решил жениться – как-то приводит красавицу – Клару Яковлевну. Они еще во время войны познакомились, когда Клара с другими школьники собирали деньги на самолет «Каширский комсомолец». Во время торжественной передачи самолета красавица Клара выступила от имени всех комсомольцев и пионеров. И он ее тогда запомнил.
– Мне остается спросить, как познакомились Вы с вашей замечательной супругой?
Был какой-то учительский вечер. Меня на него пригласил родственник, который преподавал в институте. Там я увидел Ее – и она покорила мое сердце. Провожал до общежития.
Первый раз пришел в общежитие к ним. Вся комната в цветах. Девчонки со всех комнат собрали цветы для нас. Сидим, молчим… а девчонки по очереди стучат в дверь:
– Аня, не у тебя мой конспект? Я потеряла…
Убежала. Другая, третья – одним словом все посмотрели.
Потом пригласил Аню в театр и возил домой, знакомил с родителями. А потом, через год приехал за ней: «Ничего с собой не брать! Только маленький чемоданчик!» У нее мама запричитала: «Как? Куда?» Отец просто сказал: «Им ничего не надо. Не мешай им, мать!»
С тех пор прошло 66 лет. Она всегда как молодая, а я уже не тот… Так идем по жизни вместе, друг друга выручаем. Гуляем вместе, то я упаду, то она упадет – пара гнедых.
| Интервью: | С. Смоляков |
| Лит.обработка: | С. Смоляков |
