Крамаренко Сергей Макарович

В 1940 году я учился в 10 классе в селе Выбор Новожинского районе село Выбор Псковской области. Легендарные полеты Чкалова, Громова, Гризадубовой – они производили огромное впечатление на молодых ребят. Мы играли в авиацию, писали сочинения о том, как будет полеты на Марс, как будут полеты через Полюс, наши впечатления о советских летчиках, так что в 10-м классе я послал письмо в Борисоглебскую летную школу, с просьбой о зачислении. Однако в мае пришел ответ, что первый курс уже набран, и поступить можно только в следующем году.

У меня в Москве были родственники, так что я поехал в Москву и стал ходить по институтам. Первым делом я пошел в авиационный институт. Так как я закончил 10-й класс на отлично, у меня был отличный аттестат, думал, что меня будут везде принимать, но в авиационном институте сказали, что у них лимит отличников набран. Если я смогу сдавать экзамены и жить где-то у родственников, то, пожалуйста – меня допустят до экзаменов. Это для меня не подходило, потому что мать была учительницей, нас было трое детей и жили мы очень бедно, снимать квартиру я не мог. Пришел в Институт связи. Там также было все набрано, общежития нет, надо было поступать на общих основаниях. Пошел в железнодорожный институт. МИИТ. Мне сказали, что там тоже занято. Но там рядом есть электромеханический институт, одно из подразделений МИИТа. Я пошел туда. Там оказалось общежитие, был недобор. Меня приняли без экзаменов. Это был 1940 год. В Европе полыхала война и мы все ожидали нападения на Советский Союз Германии.

В октябре 1940 года комитет комсомола института предложил мне поступить в Дзержинский аэроклуб. Я подал заявление, прошел медицинскую комиссию и меня приняли. Это был ускоренный набор, обучение проходило три месяца, так что в аэроклубе я занимался с отрывом от обучения в институте.

Начались занятия теорией. 2 месяца занимались теорией – теория полетов, аэродинамика, метеорология. И другие дисциплины, которые были нужны для летчика. Занимались по 8-10 часов в день. А затем начались полеты. Мы летали с аэродрома Крюково в г. Зеленограде. Приехали мы в общежитие, которое было на аэродроме, нас в группе было 10 человек, инструктор был молодой летчик Дедыкин. В течение двух недель мы летали почти каждый день.

Первый полет был незабываемый. Меня посадили на самолет, инструктор был в первой кабине, я в задней. Мотор запустился, мы вырулили на взлетную полосу, стартер махнул флажком. Радио не было, только было переговорное устройство – из первой кабины резиновый шланг и на ухо такой наушник. Самолет бежит все быстрее и быстрее, потом подскочил, и мы весим в воздухе. Скорость растет, растет, пошли в набор. Все мелькает, потом селение, домики, железная дорога, идут маленькие паровозики. Сделали круг, потом второй, пошли на посадку. Инструктор спрашивает:

- Вы что-нибудь поняли?

– Пока ничего не понял, но вижу, что летать можно.

Потом начали летать. Недели две летали с инструктором в передней кабине, а затем нас пересадили в переднюю кабину, а инструктора в заднюю. У меня вроде неплохо получалось и как-то Дедыкин сказал:

- Сегодня полетишь с командиром отряда, он хочет посмотреть.

Я подошел к командиру отряда, докладываю, что курсант Крамаренко прибыл для полетов.

– Вопросы есть?

– Нет.

– Садитесь в кабину, покажите, как умеете летать.

Я сел, запустил, мотор вырулил. Получил разрешение на взлет. Стартер разрешил. Поднял руку, что я прошу взлет, он поднял белый флажок, что можно взлетать. Даю обороты. Самолет побежал, они у нас тогда были на лыжах, и тряски, как на колесах, не было. Оторвался. Все сделал так, как меня учил инструктор. Захожу на посадку. Все хорошо. Один полет сделал, теперь второй. Второй полет такой же. Командир отряда приказал заруливать, я зарулил. Вылез из кабины, подошел к нему.

– Разрешите, получить замечания?

– Передайте инструктору, что оценка «хорошо», и вы можете летать в одиночку.

Я доложил об этом инструктору, он меня поздравил. После этого я сел в переднюю кабину, в заднюю, чтобы сохранить центровку, погрузили мешок с песком. Я стал делать все так, как при полетах с инструктором или командиром отряда. Запустил мотор, подрулил на взлетную полосу, поднял руку, что значит – разрешите взлетать. Стартер дал отмашку флажком, разрешил взлет. Все, взлетел нормально. Я немножко волновался, все-таки первый самостоятельный полет, и при посадке допустил несколько козлов. Самолет подпрыгнул, отделился от земли на метр, снова сел. Ладно, сделаю еще один полет, но получше. Все на втором полете было уже нормально, без «козлов». Доложил.

– Разрешите получить замечания.

– Все хорошо. Поздравляю.

Стали летать самостоятельно. Летали весь февраль, а в марте полеты закончились. К тому времени мы самостоятельно налетал около 20 часов на По-2. Нам объявили, что мы обучены, поэтому приедет комиссия из Борисоглебского училища, будет отбирать тех, кто желает ехать в Борисоглебское военное летное училище. Прошел мандатную комиссию. Там у меня спросили: «Почему я хочу в авиацию?» Я объяснил, что детства хотел летать. Первый раз увидел самолет в 1930 году. С тех пор мечтаю об авиации. Решили, что я достоин, чтобы меня перевели в летное училище.

30 марта я приехал в училище. Нас помыли в бане, подстригли, выдали форму. Месяц занимались строевой подготовкой. Командир нашей учебной роты был нерусским, все время требовал, чтобы мы лучше ходили и всегда с песней. Сначала ходим нормально, поем песни, устанем, замолкаем. Он кричит: «Песню!» А мы молчим. «Песню!» Никто не подхватывает. Ходим еще час за отказ петь песню. Ходим молча. Ребята все злые, усталые.

1 мая приняли присягу и нас распределили по эскадрильям. Часть осталась в первой эскадрильи в Борисоглебске, а меня направили во вторую эскадрилью в Поворино. Стали летать на самолетах УТ-2. У него двигатель такой же как у По-2, но По-2 биплан, а УТ – моноплан и летать на нем было труднее, труднее видеть крен. У По-2 расчалки есть, видно, а у УТ-2 никаких расчалок нет, поэтому 5-10% очень трудно заметно, тем более, для новичков. Летали мы через день – день теория, день полеты.

22 июня в выходной день мы должны были ехать на речку, а тут нас подняли часов в 9 и объявили, что началась война, в 12 часов будет митинг. Мы собрались, заслушали выступление Молотова по радио. Потом выступали комиссары, командиры. Все думали, что война быстро закончится – такая маленькая страна напала на такую огромную Россию. Мы считали, что СССР быстро разгромит Германию.

Пролетали еще недели две, пришла команда, переучиваться на самолет И-16. А мы видим – наши войска отступают, оказалось, что нашей армии трудно воевать против немецкой.

Стали учиться на И-16, снова теория. Мы месяц учили теорию. Затем начали летать провозные на УТИ-4. И-16 оказался очень трудным самолетом, он очень маленький, верткий – чуть что – может упасть на крыло. В конце концов, начали выпускать в полет. Пока я летал с инструктором, вроде получалось, а когда меня посадили одного – начинаю разбег, только увеличил обороты, самолет идет в одну сторону, вправо. Я даю обратно, он уходит влево. Не слушается меня самолет – крутит. Целый день я прорулил, ничего не получается. Я унылый прихожу к нашему инструктору Бернову, докладываю.

– Ничего не получается, все время самолет разворачивается.

– Как ты делал?

Я рассказываю, что поначалу разворачиваюсь, даю обратную ногу, он начинает влево. Он говорит, ты делаешь неправильно. Даешь обратно ногу, как только он остановился и начал разворачиваться в обратную сторону сразу давай ногу после разворота. Потому что у него инерция, он пока дойдет до нормального положения, нога уже затормозит. Разворот и он остановится. Начал так делать – все получается. Еще сделал рулежки. Пришел инструктор, посмотрел, ага, хорошо, понял, молодец! И-16 очень строгий самолет был.

Выпустили меня на И-16 – начал летать в зону. Получалось нормально. Инструктор показал мне воздушный бой с другим инструктором. Я в соседней кабине сидел – понял только, что огромные перегрузки, самолет носится с большими кренами, инструктора стараются зайти друг другу в хвост. На этом обучение воздушному бою закончилось.

Немцы тогда начали наступление на Москву и в школу пришел приказ, перебазироваться на Волгу. Мы начали собираться. Сели в эшелоны и поехали. Проехали немного и тут пришел приказ, школе вернуться. Стали восстанавливать разрушенное, вытаскивали самолеты, снова готовили их к полетам. Полетали недели две, а в январе пришел приказ – переучиваться  на ЛаГГ-3. Дело в том, что много самолетов И-16 были потеряны в боях, поэтому летчиков осталось много, а самолетов мало. Наша промышленность стала осваивать новые самолеты и И-16 перестали выпускать. Нашу эскадрилью переучивали на ЛаГГ-3. Мы 3 месяца учили устройство самолета, как летать, инструкцию по эксплуатацию, инструкцию по полетам. Когда аэродром подсох, начались полеты. Матчасть нам пригнали, а учебных самолетов, спарок ЛаГГ-3, не было. Стали нас возить на УТИ-4, готовили к полетам на ЛаГГ-3, у него был более пологий спуск, больше скорость. Провозные полеты были весь май. Начали выпуски в полет. Первый вылет делал курсант Московский. Он сел на ЛаГГ-3, начал разбег, мы все собрались, смотрим. Вдруг самолет разворачивается, самолет падает на крылья, ползет. Нас снова стали провозить, чтобы мы выдерживали направление. Начался выпуск нашей группы, первым вылетел Ларин. Я полетел третьим или четвертым. Нормально. ЛаГГ-3 более тяжелый и я не дал ему развернуться. Он чуть вправо, я сразу дал левую ногу, потом остановил, добавил правый, и он пошел прямо. Взлетел. На взлете оторвался, отдал ручку, чтобы он набирал скорость на одной высоте, примерно на метре, на два. Набрал скорость. Выполнил весь полет, как мне показывали на УТИ-4, зашел на посадку. Нормально. Планирую. Земля приближается, подобрал ручку, самолет хорошо побежал. Сделал 2 полета. И вдруг команда, полеты прекратить, школе эвакуироваться. Это был уже конец июня, немцы наступали под Харьковом, на Сталинград, приближались к Борисоглебску. На ЛаГГах у нас в школе успело 8 человек полетать – Ларин налетал 8 часов, остальные 3-4 часа, у меня 2 полета – 20 минут, у восьмого, Гринько, был один полет. Нас восьмерых отправили в запасной полк, в Арзамас. Из школы выпустили, а звание не присвоили, так и ехали курсантами. Приехали в запасной полк. Командир эскадрильи собрал всех, спрашивает. Ларин 8 часов – хорошо. Записали его. Спрашивают у Гринько спрашивают:

– Сколько налетали?

– Один полет 10 минут.

Командир говорит:

– Мы не можем вас заново учить, так отправляем вас обратно в школу.

Подходит моя очередь. Я набрался смелости, думаю, если скажу, что у меня 2 полета, меня обратно направят в школу. Говорю у меня 20 полетов, 2 часа. Ребята смотрят на меня, но молчат, не выдали. Командир эскадрильи подумал, посмотрим. Начал летать ЛаГГ-3. За месяц мы налетали 16 часов. Посадка, зона, в том числе «петли» делали. Надо набрать скорость, потом вверх, вверху нельзя потерять скорость, а то свалится в «штопор». У меня все получалось, быстро схватывал. Через месяц нас выпустили, но звание нам не присвоили. Направили в Первую воздушную армию.

Приезжаем в Москву, потом пересели на поезд, едем до Малоярославца. Там выходим. Штаб армии находился в лесу, километрах в 2 или 3 от станции.

Приходим в штаб, доложили. Нас ведут к командующему, он нас ожидал. Наконец-то, летчики на новые самолеты приехали. Побеседовал с нами. И направил в 523-й полк.

Приехали в полк, командир полка – Анатолий Емельянович Голубев. Когда мы подъехали к зоне, шел воздушный бой – два мессера гоняют трех Яков и один ЛаГГ. Бой закончился безрезультатно. Меня определили во вторую эскадрилью, командир эскадрильи Еличев. Начали мы летать на ЛаГГ-3, а в полку было всего один исправный ЛаГГ-3 и два было неисправных. Когда полку давали боевое задание, на исправном вылетал кто-то из старых летчиков. Было 5 старых летчиков, и нас, молодых, 6 человек.

Я сделал 30 или 50 полетов на По-2, отрабатывал полеты вслепую, по приборам, это очень пригодилось. Полеты на ЛаГГ-3 в зону, пилотаж, а вот воздушных боев не вел. На задания летали опытные летчики, Симонов, или Еличев, или другие, а мы только тренировались.

После наступления Нового года нам пригнали самолеты, но не ЛаГГ-3, Ла-5. Мы быстро смогли переучиться на Ла-5.

Первое боевое задание – на прикрытие наземных войск. В конце января началось наступление наших войск на город Жизру, тогда, после окружения под Сталинградом, немцы из-под Москвы стали перебрасывать части для прорыва кольца окружения. А наше командование начало наступательную операцию, чтобы не дать немцам оттянуть войска.

Первый полет. Задача – прикрывать район боя. Внизу разрывы, дым идет… Нам передали, что в воздухе немецкие истребители и мы стали маневрировать. Я держусь ведущего, чтобы не отстать, не потерять его. Он машет рукой, мой, отойди. Передатчиков на самолетах было мало, только у командиров. Летал, летал. Все закончилось. Пошли домой. Спрашивают, немца видел.

– Да, нет, не видел.

Ведущий говорит:

– Ты очень близко ко мне подходил. Не надо так. Держись сзади, там легче.

Потом сделал еще несколько вылетов с этим ведущим.

23 февраля 1943 года. Мой ведущий тогда заболел и полетел с другим ведущим, с Рыжовым. Командиром группы был летчик-испытатель с завода. Подлетаем к линии фронта. Видим впереди немецкие бомбардировщики – атакуем. Смотрю, мой ведущий уходит. Я дал газ. Смотрю, передо мной слева вылезает серо-зеленый самолет один, за ним второй. В метрах 200 впереди меня, метрах в 300 сзади группы. Они атаковали группу, а меня не видели. И так получилось, что один сам мне прямо в прицел попал. Перекрестье на самолете, я гашетку нажал, снаряды пошли. Смотрю, взрывы. Самолет пошел вверх, другой самолет тоже вверх ушел. Я хотел за ними идти, но, вижу, трасса слева, их ведущий огонь по мне ведет и я лечу прямо в эту трассу. Думаю, что делать? Надо под нее уходить. Или вверх или под нее. Сразу делаю переворот влево под трассу, пикирую под эти самолеты. Смотрю. Они гонятся за мной. Вижу – они догоняют. Делаю резкий вывод из пикирования, делаю такой боевой разворот, крутой, вроде косой петли. Они отстали. Потом вверху догоняют и открывают огонь. Смотрю, трасса проходит справа. Я делаю переворот, снова пикирую. Так два или три раза. И приближаюсь. Смотрю, до них метров 150-200, меня сейчас собьют. Я не мог понять, почему они сразу не могли меня сбить, все таки было близко, 100-200 метров. Только потом понял, что у мессера и Лавочкина нос большой, поэтому когда делаешь резкие маневры, нос закрывает самолет.

Я вижу такое дело, сейчас собьют. Делаю переворот. Вертикально вниз с пикированием под 90 градусов, внизу лес. Пикирую на лес, когда остается метров 500 до леса, делаю резкий разворот на 180 градусов вправо. Чтобы затруднить. Мне труднее, а им еще труднее. Делаю резкий разворот вправо, начинаю вывод. Лес приближается, я тяну, самолет дрожит. Смотрю, лес уже метров в ста, самолет выходит прямо в метрах 10-20 над верхушками. Я вышел, взял направление на север, на аэродром. Посмотрел назад, их нет. Они не решились повторить атаку у земли. Прилетел на аэродром, доложил, что вел бой.

Только через 40 лет я узнал, что немецкий командир звена докладывал, что 23 февраля он вел бой с Ла-5 и сбил его. Но при этом, когда они летели домой, один из его летчиков перешел в пикирование и разбился. Это был мой первый бой. Мне дико повезло. А наши истребители сбили один бомбардировщик Юнкерс, остальные из восьмерки ушли.

Начались боевые вылеты. Меня, за успешные действия, поставили ведущим пары. Помню я сбил аэростат. Полетели на линию фронта, вел Мишенков, командир эскадрильи. Летим. Вижу впереди белый купол. Я передал, что атакую аэростат. Открыл огонь, снаряды попали в аэростат, он вспыхнул, кабина полетела вниз. Совинформбюро передало, что наши летчики уничтожили немецкий аэростат. Так и летали.

В июле началось наступление на Курской Дуге. Однажды мы прикрывали полк Пе-2 в налете на Брянск. Наша эскадрилья прикрывала заднюю группу бомбардировщиков, а я был самый последним в построении эскадрильи. Почему-то летел ведомым с командиром первой эскадрильи, Толкачевым. Отбомбились. Я иду сзади, смотрю, сзади идет пара фоккер-вульфов. Я отошел в сторону-вверх, чтобы атаковать, когда они приблизятся. Толкачев идет впереди, а у меня радиостанции не было. Они подошли, я развернулся. Немцы решили, что я их не вижу, а я делаю резкий разворот, открываю огонь по ведущему. Он пикирует, и уходит под меня. Открываю огонь по второму, тот тоже уходит. У нас задача была прикрыть бомбардировщиков, и я не стал преследовать фоккеры. Приходим домой, Мишенков говорит, молодец. Не дал атаковать нас и бомбардировщиков.

Затем из Москвы пришла команда – откомандировать одного летчика из дивизии в Москву, в формирующийся полк асов, лучшего летчика. из армии выбрали командира эскадрильи, но командир дивизии стал протестовать – так у меня полк без ведущих останется. Согласились, что можно послать молодого летчика, но чтобы был хорошим летчиком. Выбрали меня, мне тогда уже присвоили звание младшего лейтенанта. Рассчитали, дали документы, о том, что я направляюсь на станцию Сейма в расположение 19-го Краснознаменного полка. Этот 19-й полк воевал под Ленинградом, там хорошо себя показал. Он сперва на И-16 дрался, а потом его перевели на Ла-5 и послали под Воронеж, где понес большие потери.

Приехал на аэродрома Сейма под Горький. Меня приняли в полк, начались полеты. Потом полк перелетел на аэродром Чкаловское под Москвой. В полк стали прибывать летчики из других частей. Этот полк формировался по приказу командующего ВВС Новикова для свободной охоты. Полк должен был бороться с немецкими асами.

Командиром полка был  Лев Львович Шестаков. Это был известный летчик из 9-го Гвардейского полка. Он начал нас обучать. Обучал не как свободных охотников, а как полк, который должен воевать в крупных сражениях. Мы должны были воевать группами по эскадрильям, минимум звено. Не парой. Главным упором был бой за высоту. Когда полк или группа летчиков встречается с немцами, то она должна сначала добиваться превосходства в высоте, в процессе боя должны набирать высоту, а потом уже уничтожать немецкие самолеты. Это тактика Покрышкина.

Мы до декабря тренировались в полетах над аэродромом Чкаловское. Сначала летали парами, потом звеньями. Вели бои. Потом вели бои эскадрильями. В январе полк вылетел на 1-й Украинский фронт, который начал наступление от Киева на Запад. Был взят Житомир. Битва шла за Старый Констатинов, Проскуров. Сели на аэродром возле города Бердищев. Начали производить оттуда вылеты. Я был ведомым у Симонова, но у него все время были неполадки, так что я часто вылетал с другими ведущими. Шестаков в своем из первых вылетов повел командиров эскадрилий на облет района боев, на линию фронта. Там они увидели пару фоккеров. Он отдал команду: «Я атакую, смотрите». Спикировал. Сблизился с этой парой, открыл огонь. Один из самолетов вспыхнул, второй резко ушел в пикирование. Шестаков вернулся к своей группе: «Поняли, как нужно их атаковать?» А через несколько дней Шестаков вылетел с группой. Их встретила группа немецких бомбардировщиков, Ю-87, которая шла на малой высоте. Шестаков атаковал их, открыл огонь с малой дистанции, метров 50-100. Снаряд попал в бомбы и немецкий самолет разлетелся, но самолет Шестакова тоже потерял управление и стал падать. Шестаков выбросился с парашютом, но высота была маленькой, метров 100, парашют полностью не успел открыться, он ударился об землю и погиб.

Мы перелетели на аэродром Старое Константиново. Вылетели группой, Масляков, Богданов и я. Вылетели в районе Проскурово на линию фронта. Встретили группу бомбардировщиков и атаковали их. Масляков сбивает один самолет, я атакую второй. Открываю огонь по бомбардировщику  и в это время оказался мессеры, которые были выше. Удар по моему самолету, он вспыхнул. Я вижу, что самолет горит, сбрасываю «фонарь», отдаю ручку, вылетаю из самолета. Удар, повисаю в воздухе. Оказывается, меня ранило в ноги, кроме того я обгорел. Смотрю, земля приближается. Удар о землю, потерял сознание. Чувствую, меня тормошат. Вижу солдат в зеленой форме, здесь петлицы, черепа, понял дивизия СС. С меня сняли меховую тужурку, снимают сапоги, разрезают их. Оттуда хлещет кровь, перевязывают бинтами ноги. И левую, и правую, обе ноги. Подняли, перенесли в машину. Я упал прямо в немецкую часть. Перевезли меня на машине в большую деревню. Там, видимо, штаб. Машина останавливается перед зданием. Оттуда выходит офицер, старший лейтенант. Спрашивает, кто такой? Танкист? Я говорю, летчик. Спрашивает, какая часть? Сколько самолетов? Кто командир? Я говорю, не буду отвечать. Он махнул рукой, расстрелять. Стали заводить машину. Понял, все кончилась для меня война. Выходит группа. Впереди какой-то со светлыми погонами, пожилой. Увидел машину, солдат, меня увидел. Подходит, спрашивает по-немецки, кто такой.

– Куда его?

– Приказали расстрелять.

– Найн. В госпиталь.

Видимо, генерал старой закалки. Через минут 20 подъезжает телега. Там лежит человек. Посмотрел, капитан лежит. Меня поднимают, кладут туда. Нас там два человека. Возница вооружен, с винтовкой, поехали. Едем. Час проехали примерно. Вижу, возница украинец. Я к нему:

– Слушай, земляк, что же ты немцам продался? Служишь им.

Он говорит:

– Ах ты, проклятый москаль, сейчас я тебя прикончу.

Снимает винтовку, передергивает затвор, направляет на меня. Капитан немецкий, как увидел, найн, найн, в госпиталь. Тот говорит:

– Есть.

Едем дальше. У меня большие кровопотери. Я потерял сознание. Ехали часа 3 или 4. Это было 19 марта. Темно стало. Приехали в город. Меня тормошат. Не волнуйся, ты у своих. Перевяжем, полечим. Меня кладут на стол. Спрашиваю, где я.

– Ты в лазарете, в лагере военнопленных. А мы свои санитары.

Приходит наш русский врач. Вытаскивает большие осколки из ног. Перевязывают ноги. Начинают мазать руки красной жидкостью. Страшная боль. Я стону.

– Ничего, потерпи. Это жидкость против ожогов. У наших нет такой жидкости, а у немцев есть. У тебя ожогов не будет, будет все нормально.

Начали мазать лицо, у меня же лицо обгорело. Боль невыносимая. Говорю, не могу терпеть, кричать буду. Сделали укол, я через несколько минут засыпаю. Просыпаюсь на другой день. Лежу внизу. Двухэтажные нары, железные койки. Рядом со мной на второй койке лежит бородатый мужчина. Увидел, что я очнулся, спрашивает:

– Кто ты такой?

– Я летчик. Меня сбили, обгорел, взяли в плен, сюда принесли.

Он говорит, что тоже штурман с Пе-2. Меня сбили, ранило в живот, сделали операцию. Лежу 7 дней. Санитары приносят еду. Суп из брюквы. Дают манную кашу. Ложка не проходит, ожог лица. На 7-й день начинается суматоха в лагере. Здоровых пленных угнали из лагеря. В городе взрывы, немцы взрывают дома. Санитары говорят, что скоро за вами приедет телега, вас тоже увезут, а здесь все взорвут. Мы лежим, темнеет. Нас не увозят. Только смотрим в окна, везде полыхает. Думаю, сейчас нас подожгут. Нам повезло, что на бараке было написано «тиф», не входить. Немцы нас бросили, не стали поджигать, заторопились. Охрана убежала. Я заснул, просыпаюсь. Меня сосед поздравляет, говорит: «Нас освободили». Я говорю, ну что же, слава богу. Все. Через час или два входят два солдата. Ребята, поздравляю, мы вас освободили. Скоро приедет госпиталь, вас перенесут, вылечат. Будет все нормально, радуйтесь.

Ко мне подходят, о, танкист, поздравляем тебя. Я говорю, я не танкист, я летчик. Тем более, поздравляем, вы так хорошо воевали, нас ни разу не бомбили, спасибо. Выпей за освобождение. Дают мне кружку шнапса. Я выпил, как воду. Через полчаса приходит майор. Ребята, поздравляем, мы вас освободили, сейчас приедет госпиталь, будете жить. Меня все принимали за танкиста. Давай, выпьем за твое здоровье. Наливает мне еще кружку шнапса. Я выпиваю. 2 кружки это грамм 600 минимум, а я к этому времени ослабел, и потерял сознание. Очнулся через день. Приходят 2 старушки. Сынок, какой ты страшный. Мать бы тебя увидела, как она была бы расстроена. Я говорю, нормально, я живой, еще будем жить.

– Сынок, чем тебе помочь? Принести пирожков, чаю?

Я говорю, пить хочу. Принесли мне кофейник с кофе. Я одну чашку выпил, вторую и снова потерял сознание. Опять заснул. Просыпаюсь, сидит девушка. Ухаживала за мной два дня. Меня перевозят в госпиталь. Разрезают бинты. И все отшатнулись. Я поднимаю голову, смотрю, что там. А там сотни вшей ползают. Они меня раздели, помыли. Дали новую одежду. Положили в палату. Видимо, изолятор. Лежал один, через два дня у меня начался тиф. Меня перевели в большую комнату, коек 10. Днем ничего, а ночью мне кажется, что это тюрьма, что меня сейчас убьют. Приходят со шприцом, это значит отрава. Я вскакиваю, ползу к окну, меня санитар хватает, хочет поднять, унести, я цепляюсь за ножки кровати. Зову сестру. Сестра приходит, Серега, успокойся, все нормально. Медсестру я слушался. Через 2 недели очухался. Лежу в палате, рядом со мной какой-то человек лежит. Говорю:

– Меня вчера сбили. Я воевал, сбил два самолета.

Он говорит, как вчера, уже 2 недели здесь лежишь. У меня бред был, я в бреду воевал, сбил два самолета.

Начали лечить. Я полтора месяца лежал, мне даже палец отрезать хотели. Я уже ходить начал, а у меня сустав на пальце гнил. Врач:

– Мы его отрежем. Не возражаешь?

– Да, нет. Хочу быстрей воевать, на фронт.

Прихожу в палату хмурый. Ребята спрашивают, Серега, чего ты такой хмурый?

– Да, мне палец завтра отрежут. Врач сказал.

– Да ты что с ума сошел. Им разреши, они тебе голову отрежут. Скажи, что не хочешь. Лечите, мне палец нужен. Хочу воевать.

Прихожу на другой день к врачу, говорю, не хочу, чтобы мне отрезали палец. Надо его лечить. Они говорят, лечит мы не будем. Мы тебя выпишем. Я говорю, ну и хорошо, выписывайте скорее. Начали мне делать электрофорез. Он зажил, уже после мая.

Госпиталь в Проскурове был, на краю аэродрома, и после майских праздников немцы стали сильно город бомбить. Бомбы падали кругом возле госпиталя, все уходили вниз в подвалы, а я не мог тогда еще ходить и меня не могут перенести, лежу, жду, когда бомба попадет. Нет, не попала. Позже стал выходить. Хожу по палате нормально с костылями. Спустился вниз, вышел на улицу, весна, май, числа 10 мая, зелень кругом. Смотрю, на аэродроме самолеты стоят – белые носы и красные хвосты мой полк. Пошел туда, смотрю, моя эскадрилья. Сидят летчики. Я говорю, ребята, здравствуйте. Говорят, ты такой, чего пришел? Я говорю, Крамаренко.

– Какой Крамаренко, он погиб. Его сбили, он сгорел.

– Нет, я Крамаренко.

Посмотрели, признали. Доложили командиру полка. Командир полка командующему. Нашли летчика, который был сбит 2 месяца назад. Был в госпитале. Дает команду, меня направить в Москву. Меня из госпиталя выписывают, везут на аэродром. Прилетаем в Москву. Машина уже ждет, привозят меня в Сокольнике. Поместили в госпиталь. Май, июнь меня лечат. Ноги заживают. Отправили меня на месяц в санаторий, отдохнуть подлечиться. Потом меня на медицинскую комиссию. Летать могу, хорошо хожу. Разрешили летать без ограничений. Мне дают документы, выписывают. Дают направление в отдел кадров военно-воздушных сил, там мне выписали направление в штаб 2-й Воздушной армии на Украину, а я знал, что 19-й полк переведен в Белоруссию. Прихожу в гостиницу на Планерную, печальный такой. Напротив меня рядом лежат ребята с Пе-2, отдыхают. Спрашивают, почему такой печальный. Приходится ехать на Украину, а полк в Белоруссии.

– Слушай, так мы летим в Белоруссию, в Барановичи.

– Хорошо. Вы меня не возьмете?

– Ладно, приходи, придумаем что-нибудь.

Приехали на второй день на аэродром в Тушино. Подошли к бомбардировщику. Они говорят, ну куда тебя. В переднюю кабину будешь мешать штурману. Свободный бомболюк, хочешь туда. Я говорю, хоть на хвосте, где угодно, лишь бы лететь. Они открыли бомболюк, залезай, только не вывались. Привяжись. Дали мне ремень. Я привязался к бомбодержателю. Завели мотор. Самолет стал разбегаться, попрыгал. Оторвался. Летим. Набирает высоту. Сначала было тепло, все-таки август месяц. Температура на земле была плюс 15-20 градусов. Набрали высоту, смотрю, холодно, мерзну. Замерзает лицо, руки, ноги. Стал тереть лицо, руки. Летели на большой высоте, тысяч 5-7. Потом уменьшили обороты, начали снижаться, теплее-теплее. Выходим на посадку, шасси выпустил, заходит, сел. Открыли бомболюк. Я вылез. Я говорю, спасибо, ребята.

Привезли в Барановичи. Дальше до Бреста уже поездом ехать. Пошел на станцию. Часов 5 вечера. Поезда нет. Жду поезд. Подходит поезд, битком набит солдатами, даже на подножках солдаты стоят. Стал карабкаться, пустите ребята. Я летчик. Говорят, летчика надо пустит. Проходи внутрь. Я зашел в передний отсек. Все забито, свободен был Был свободен отсек для вещей над проходом, я там и устроился. Просыпаюсь утром уже в Бресте. Я вылез. Пошел на аэродром к коменданту. Захожу, говорю, я Крамаренко, младший лейтенант, ищу свой 19-й полк. Он говорит. Такого полка здесь нет. Мы все полки знаем, которые здесь были. Стою, думаю, что же дальше делать, куда мне добираться. Открывается дверь, входит Костя, летчик нашего полка, летал на По-2, связной. Он говорит:

– Байда, как ты здесь оказался? –  у меня позывной Байда был. Байда – это Тимошенко, который складывался пополам, складывался в маленькое кольцо. Когда мы пришли после концерта, Витька Александрюк говорит, ребята, у нас свой Байда. Сережка, ну-ка сложись пополам, пролезай в кольцо. Так меня и прозвали Байда. Даже адъютант эскадрильи забыл и стал искать Байда. Байда есть, а Крамаренко нет.

Я говорю:

– Из Москвы прилетел. Костя, где же наш полк, 19-й?

– Мы сейчас не 19-й, 176-й Гвардейский. Нам за Украину, мы там сбили 120 самолетов, дали гвардию. Теперь наш полк 176-й, полком командует Павел Федорович Чупиков. Я тут за почтой прилетел, полечу обратно, я тебя возьму.

Он посадил меня сзади. Прилетели в полк. Я доложил командиру Чупикову. Он говорит:

– Будем думать, что с тобой делать. Пока иди к особисту, поговори с ним.

Пошел к нашему особисту Михаилу Ивановичу Егорову. Он был очень хороший. Говорит:

– Оставляем, его в полку, летчик хороший.

Я стал летать в зону. У старого моего ведущего другой ведомый был и  я летал один, без ведущего. Стал летать в зону, делать пилотаж. Все нормально. Щербаков, командир эскадрильи, вызывает меня:

– Сергей, к нам новый штурман пришел, майор Куманичкин, у него ведомого нет. Иди к нему, он хочет с тобой поговорить.

Пришел. Докладываю, рассказал, как летал.

– Хочу с тобой слетать, посмотреть, как ты летаешь. Ты не возражаешь?

Я говорю, нет.

– Сначала мы с тобой отработаем полет на земле.

Вытащил два самолетика. Вот я ведущий, ты ведомый, что мы будем делать в воздухе. Стал показывать. Он взлетает. Я взлетаю за ним, пристраиваюсь, потом лечу в зону, делаю виражи, сначала мелкие, потом крутые, потом набор высоты по прямой с пикирования. Показал мне, как держаться. Говорит:

– Понял?

– Понял.

Мы взлетели. Я занял боевой порядок. Он начал пилотировать. Виражи крутые, всякие развороты, боевой разворот, я за ним. Затем вниз пикирование. Весь полет сделал. Не оторвался. Он говорит:

– Оценка тебе «хорошо». Летать можешь. Будешь моим ведомым.

Стали мы с ним летать. Боев пока не было. Потом в январе началось наступление наших войск. Перед наступлением делали полеты в тыл противника, на разведка аэродромов.

Летели мы на Радом, видим – к фронту колонна идет. Развернулись, стали ее атаковать. А тут немецкие истребители появились и открыли огонь по ведущему. Я отбил огонь. Разворачиваюсь за ними. Открываю огонь по ведущему. Они ушли в облака. А я ведущего потерял. Спрашиваю:

– Куда идти?

– Курс 290 градусов, я иду в облаках. Давай в этом направлении под облаками, скоро буду выходить.

Иду в этом направлении, вышел из облаков. Вижу впереди самолет. Но не знаю, кто это. Он говорит, смотри, я буду делать левый разворот, разворачивается. Я говорю, понял, я сзади. Подошел к нему. Скорость маленькая 320 километров. Я говорю:

– Почему такая маленькая скорость?

– У меня трясется мотор.

Я говорю:

– Буду ходить сзади, смотреть.

Ходил сзади, чтобы его больше не атаковали. Оказывается, у него был пробит винт. Пуля попала в лопасть винта и пробила лопасть, поэтому его трясло. Пролетели линию фронта, пришли на аэродром, сели.

Началось наступление. Сначала мы сидели на аэродроме восточнее Варшавы.  Потом перелетели линию фронта. Сели в Рославле, наши тогда Познань взяли. Перелетели в Познань, там крупные бои начались. В наш полк тогда на должность заместителя командира полка Кожедуба перевели и вот однажды он вылетает шестеркой. Я с Куманичкиным, он с Гермаковский и с Орловым. Перелетаем Одер, Подходим к плацдарму. Слышим, Кожедуб говорит, слева противник, атакуем. Посмотрели вниз, там слева две группы по 16 фоккер-вульфов. Двумя ромбами. Кожедуб отдал команду, атакуем. Перешел в пикирования. Подходит к ведущему очень нахально, дерзко. Кожедуб сбивает ведущего. Его ведомый начинает стрелять по нему, в суматохе упреждение было взято неправильно.

Куманичкин атаковал вторую группу, открыл огонь, сбивает самолет, второй сбивает. Я разворачиваюсь, открываю огонь, немцы уходят вверх. Шв… и Орлов атакуют вторую группу. Там сбивают 2 самолета. Причем Гриша Орлов сбивает один самолет, он загорается, он атакует второй самолет. Горящий самолет оказывается сзади, этот разворачивается, открывает огонь по Грише Орлову, сбивает его. В это время взрывается сам. И Орлов тоже переходит в пикирование и разбивается.

В этом бою было сбито 16 немецких самолетов. Командующий Берзарин на другой день прислал нам благодарность.

Надо сказать, что я иногда летал ведомым с Кожедубом. У него очень резкие маневры были и я, сперва, отставал. Потом уже приноровился, уже понимаю, что сейчас начнется резкий маневр, только он начинает маневр, я сразу еще более резкий маневр делаю, закладываю побольше. Это позволяло мне держаться нормально.

Интересная вещь. Шли мы как-то на малой высоте, а немцы в этот день, почему-то, не показались. Прилетаем на аэродром, вдруг Кожедуб говорит: «Впереди противник». Я смотрю вперед, летит одиночный самолет. Кожедуб метров с 200 открывает огонь. Быстро секунд за 5 сблизился, открывает огонь, трасса летит, упирается прямо в самолет, самолет вспыхивает. Летчик выпрыгивает, выскакивает прямо возле нашего аэродрома. Стрелял он поразительно.

Берлин окружили. Заняли западнее Берлина аэродром Шенвальде, мы там сели. Там еще один интересный бой был.

Вылетели мы с Куманичкиным, над Берлином нам передают, что с запада подходит группа противника. Идем на запад. Смотрим 24 фоккер-вульфа. Куманичкин говорит, атакуем. Атакует ведущего, я атакую ведомого. Открываем огонь. Один вспыхивает, а мой делает переворот, уходит. Я смотрю, к Куманичкину устремляется немецкая пара, открываю огонь по ним, они уходят. Куманичкин сбил 2 самолета, а я, видимо, сбил один или два, не знаю. Остальные разбежались, повернули обратно. Резкое отличие с началом войны. Если в начале войны немцы атаковали парой нашу шестерку, восьмерку, эскадрилью и наши оборонялись, то здесь немцы перешли на оборону. Уже не думали об атаках. Хотя асы вели еще бои.

С асами вести бои было трудно. Вели бой с четверкой мессеров, очень опытные летчики. Одного Куманичкин сбил, остальные хотели высоту захватить – они на одной стороне, мы на другой высоту набираем. Кто окажется выше. Потом на них сверху еще один наш свалился, и асы потерпели полное поражение.

Помню еще бой с двумя асами на фоккерах. Облачность была метров на 500. Мы встретили их, и они нас заметили, стали делать боевые развороты. Фоккеры нам заходят в хвост, они более маневренные были. Смотрю, заходит постепенно в хвост, приближается ко мне. Думаю, что делать? Куманичкин увидел это, скатился в облака, я за ним. Делает разворот вправо, я за ним. Немцы потеряли нас в облаках. Мы вышли. Они ушли влево. Так что бой закончился безрезультатно. Но поняли, что противник был очень опытный.

Затем 16 апреля Кожедуба вызвали в Москву, а у меня к тому времени самолет моторесурс выработал, так что Кожедуб мне свой передал.

Последний бой был 2 мая. Немецкие части которые были в Берлине, стали прорываться на запад. Вышли западнее, и уже ночью подошли к нашему аэродрому. Нас подняли, посадили самолеты. Если немцы решат захватывать аэродром, чтобы мы улетали на восток. Заняли оборону. На границе аэродрома был канал и немцы не стали его переходить. Утром, как только рассвело, мы сели в самолеты, поднялись в воздух и стали штурмовать немецкие части. Сожгли машин 20-30. Они разбежались по лесам, стали сдаваться. Это последний бой.

Потом 8 мая объявили, что война закончилась, начался праздник. Началась мирная жизнь. На аэродроме несли боевое дежурство. По-прежнему сидели в самолетах. Но тишина, спокойствие. Мы продолжали тренировки, а потом, в конце июля нам объявили, что мы едем на восток, тогда как раз война с Японией готовилась. Погрузили самолеты на платформы, сами сели в теплушки и отправились. Переехали границу. Ликование. Народ на станциях встречает. На каждой станции стоим по полдня. Все забито. Нас всех приветствуют местные жители, цветы, праздник. Доехали мы до Смоленска и нам объявили, что война уже окончилась. Нас направили в Москву. Приезжаем в Москву, разгружаемся, едем на аэродром Теплый Стан. Началась мирная жизнь на подмосковном аэродроме.

Наше командование стало разъезжаться. Кожедуб уезжает в Монинскую академию. Куманичкин уехал на курсы командиров полков, да и много летчиков демобилизовалось. Полк наполовину опустел. Командиром полка стал подполковник Старостин.

Наш полк участвовал в воздушных парадах. Первый парад был 1 мая 1946 года, полк летел над Красной Площадью. Меня не пустили, так как был в плену. Потом парад над аэродромом Тушино. Потом майский парад 1947 год. Я на парады не летаю, особый отдел не допускает. Командование мне говорит: «Мы вас знаем, как хорошего, боевого летчика, но с особым отделом спорить мы не можем. Будем посылать материал на вашу отправку в другую часть, которая не занимается парадами». Что же я тоже не могу спорить. Начинаю готовиться. Материал ушел, а тут к нам в полк приехал командующий ВВС Московского округа Василий Сталин, а мы на фронте со Сталиным взаимодействовали, он знал хорошо наш полк. Собрал нас в клубе и говорит: «Ну, товарищи летчики, я слышал, что у вас какие-то неурядки, что-то у вас не получается». Фронтовики говорят: «Командование полка отдает приоритет летчикам из училищ, а нас, фронтовых летчиков, постепенно зажимает». «Кто фронтовики прошу встать». Мы встаем. Говорит: «Все ясно. Я постараюсь, чтобы ваш полк обрел былую славу». Старостина отправляют в училище и тут вернулся Куманичкин, мой ведущий. Вызывает меня через недели две.

– Как дела?

– Не пускают на парады.

– Ничего повоюем за тебя. Я доложу командующему, он примет решение.

Примерно через недели две меня вызывает комэск.

– Завтра, Сергей, едешь с Куманичкиным в штаб к командующему, Василию Сталину. Подготовься, чтобы было все чисто, сверкало.

На другой день подхожу к 10 часам к штабу, откуда должен ехать. Подходит второй летчик Аркадий Шарапов, он тоже был в плену и его тоже не пускали на парады, поэтому Куманичкин берет нас обоих, третьего летчика, который тоже был в плену, его уже раньше перевели.

Мы едем, молчим, судьба решается не до разговоров. Приезжаем в штаб, часовые пропускают, заходим в приемную. Куманичкин докладывает, приехали по вызову командующего. Подождите, пока он не закончит разговор. Сидим минут 20. Куманичкин заходит, мы за ним. Сели. Куманичкин с одной стороны стола, мы вдвоем с другой. Сталин у торца стола. Смотрит на нас. ну, Куманичкин, докладывай в чем дело. Тот говорит:

– Товарищ командующий, я привез двух летчиков, которые были в плену. Крамаренко и Шарапов. Крамаренко попал в плен обгорелый, раненый, был в плену 7 дней. Потом несколько месяцев лечился. Воевал. В полку был моим ведомым, я с ним сделал 60 вылетов. Он прекрасный летчик, сбил со мной несколько самолетов. Я за него ручаюсь. Парень надежный.

Василий Сталин говорит:

– Ну, Крамаренко, докладывай.

– Товарищ Сталин, воевал на Украине, был сбит в воздушном бою. Обгорел, попал в плен, лечился в госпиталь. Город окружили наши танкисты, немцы убежали, нас не смогли увезти. Меня отправили на лечение в Москву в авиационный госпиталь. Потом вернулся в полк, воевал до конца войны. Но на парады не пускают. Жду вашего решения.

Он говорит, ладно, я подумаю. Приму решение позже.

Куманичкин докладывает про Шарапова. Был в плену полгода, потом наши его освободили. Летал в полку полтора года хорошо. Был сбит под Прибалтикой.

– Докладывай Шарапов твои обстоятельство попадания в плен.

– В воздушном бою был сбит зениткой, выпрыгнул. Спустился на парашюте. Немцы взяли в плен. Поместили в лагерь. Я там был до конца войны. Потом меня освободили.

Сталин говорит:

– В этом лагере убили моего брата Якова. А как же ты остался жив?

Он говорит:

– Сделал себе известью рану, язву на ноге. Меня с язвой поместили в лазарет. Кто меня лечил, не помню.

Сталин говорит:

– Надо было спросить фамилию врача. В этом лагере расстреляли моего брата, и тебя тоже должны были расстрелять за симуляцию. Это же прямая симуляция, язва на ноге. Врач просто тебя укрыл. Могли расстрелять и тебя и его за укрытие. Поэтому я тебе не доверяю. Тебя не оставляю.

О Крамаренко решение тебе Куманичкин сообщу позднее.

Мы вышли. Я был радостный, что разрешили летать, а Шарапова через несколько дней отправили на Дальний Восток, в Хабаровск. Я жду недели 2 решения, а решения пока нет. Начинается партийная конференция. Меня до этого выбрали делегатов на партийную конференцию, как одного из лучший летчиков полка. Куманичкин, я и еще человек 6-7 делегатов приезжаем в Кубинку, в штаб дивизии. Разделись, стоим около раздевалки. В этот момент открывается входная дверь, входит группа военных, впереди Василий Сталин. Подходит к нам.

– О, Кума (он звал его Кума), здорово, как дела?

Сталин увидел меня.

– Слушай, Кума, а как Крамаренко здесь оказался?

– Товарищ командующий, его выбрали коммунисты, они ему доверяют.

Он посмотрел на меня:

– Ну, ладно, Куманичкин, раз коммунисты ему доверяют, то, и я ему доверяю. Оставляй его в полку, назначай его командиром звена, пусть летает.

Я начал летать. Потом наш полк прошел переучивание на Як-15, затем на Як-17. Начали готовить парады. Летали прекрасно, почти без происшествий. Начали освоение Миг-15. Их мы получили в январе 1950 года, январь, февраль переучивание поодиночке, потом групповые полеты. В мае парад над Красной площадью. Шли мы звеньями на Миг-15. Потом парад над аэродромом Тушино.

Куманичкина перевели в другой полк, 29-й, командиром полка. К нам пришел другой командир. В октябре приезжает к нам заместитель командующего генерал Лейкин, собирает летчиков:

– Товарищи, вы знаете, что идет война в Кореи. Американцы сжигают мирное население, бомбят города и села, гоняются чуть ли не за каждым человеком. Президент Северной Кореи обратился к товарищу Сталину с просьбой прислать летчиков-добровольцев. Правительство решило, послать летчиков-добровольцев. Поэтому я приехал к вам, спросить, кто желает ехать добровольцем в Северную Корею, защищать народ Северной Кореи от американских агрессоров?

Тут все летчики подняли руки.

– Вижу, что вы все патриоты, спасибо.

Уехал. А к нам в полк поступила команда отобрать летчиков, которые участвовали в войне, имеет боевой опыт, и кто участвует в парадах над Красной площадью. Нас отобрали человек 30. Приехали в Кубинку, погрузили самолеты на платформы и поехали на Дальний Восток. Воевал в Корее, был сбит. За Корейскую войну мне было присвоено звание Героя Советского Союза. Потом окончил академию, служил в Белоруссии и Грузии. В 1981 году вышел в запас.

– Спасибо, Сергей Макарович, если можно - еще несколько вопросов. После училища вас направили в запасной полк. Стрельбы были, воздушные бои?

- Ничего не было. Только зона и маршрутные полеты. Только 2 или 3 зоны дали.

- Когда вы пришли в 523-й полк, как приняли вашу группу молодых летчиков?

- Сказали, что прибыло совершенно неопытное пополнение. Будет с вами много мороки, многому придется обучать, вводить в строй. Тем более один самолет. Самолет буквально разрывался. Летит на задание. С задания прилетает, наш летчик летит в зону. За эти 4 месяца полк был очень в тяжелом положении.

- Чем вы в этом время занимались?

- Вылеты на задания вместе с другими полками. Учили немецкие самолеты, район учили. Были заняты с утра до вечера войной на пальцах. В основном нам рассказывали. Изучали самолет, пушки.

- Как вам после И-16 ЛаГГ-3?

- ЛаГГ-3 тяжелый самолет, очень неуклюжий, малоповоротливый. Пока разгонит скорость… В общем, самолет был неудачный. В то же время – его просто не умели использовать. Надо было его использовать на большой скорости. Под Ленинградом его правильно использовали. Они набирали высоту, выше ожидаемого налета бомбардировщиков и, когда показывались бомбардировщики, они пикировали вниз, разгоняли скорость до 500-600 км в час. На этой скорости он был хорошим самолетам. У нас же была другая задача – прикрытие наземных войск. Делалось это следующим образом – давался район, где позиция наших войск. Туда надо было прилететь, находится 40 минут на малой скорости, ходить взад вперед. Немцы прилетали на большой скорости, атаковали нас, сбивали и уходили. Пока наберешь скорость… Когда был мой первый бой, немцы на большой скорости стали сближаться и проскочили передо мной, как не заметили, я не знаю. Они были на развороте, увидели первую группу и сразу на нее пошли с разворотом. Меня закрыли. Я был у них под животом, они меня не видели и выскочили вперед. Повезло.

- Ла-5 по сравнению с ЛаГГ-3 лучше?

- Намного лучше. У него мощный звездообразный мотор, 82 мощность, на 500 лошадиных сил больше. Хотя он деревянный, там дельта-древесина фюзеляж. Такой как ЛаГГ-3, но из-за мотора лучшего качества. Потом на него еще поставили гидроусилитель на элероны, стало гораздо легче.

- У вас был Ла-5 или Ла-5ФМ сразу?

- Просто Ла-5. А в 19-м полку ФМ.

- Разница большая?

- Тот еще лучше. Скорость больше километров на 20, более надежно работает мотор.

- «Фонарь» кабины всегда закрывали?

- Да.

- Аварийный сброс был?

- Да. Ручка справа. На Ла-5 там два движения. Слева – слетает «фонарь», справа катапульта. Нет, там справа ручка, нажимаешь ее, «фонарь» слетает. И вылезаешь. Но поскольку я, видимо, уже был обгорелый, резко дал ручку, меня просто выбросило.

- Привязывались только плечевыми ремнями?

- Да.

- Поясными нет?

- Нет. Надо все время вертеться, только плечевыми, их было вполне достаточно.

- Говорят, в кабине Ла-5 было жарко, это действительно так?

- Жаркий мотор. Зимой было нормально, летом жарко.

- Один из техников рассказывал, что для запуска двигателя Ла-5 нужна была помощь техника. Пользовались помощью техника?

- Техник стоял слева на стремянке и помогал в запуске, смотрел.

- Чего он делал?

- Уже не помню. На ЛаГГ-3 надо было качать. На Ла-5, по-моему, тоже.

- Когда рулить, уже на аэродроме, техники ложились на крыло, чтобы показывать, куда рулить?

- Нет. Мы уже знали. Вот в Рославле они садились на хвост, потом бежали, держали хвост, чтобы он не поднялся, чтобы не скапотировать.

- Вы рассказывали эпизод, когда вы набирали высоту параллельно с мессерами. Характеристики по набору высоты, как Лавочкин с мессером?

- Это были последние Ла-7 и они набирали одинаково. Были очень опытные летчики, мы шли на равных.

- Ла-5?

- Отставал бы.

- Ла-7 по сравнению с Ла-5: что хорошо, что плохо?

- Большая скорость, больше набор высоты, гораздо лучше самолет. Скорость на 20-30 километров больше. Он более вытянутый. Аэродинамика лучше. Он быстро набирает скорость, хорошо пикирует, лучше набирает высоту. Лучше любого нашего и немецкого самолета.

- Як-3?

- Это истребитель для маневренного боя, он не может драться с бомбардировщиками. У него скорость чуть-чуть больше, чем у бомбардировщика. Ему не догнать. Но зато с фокер-вульфами, он прямо за один вираж заходит в хвост и сбивает его.

- Кого тяжелее сбить: немецкий истребитель или бомбардировщик?

- Опытного летчика на мессере или фоккер-вульфе труднее сбить. А молодого легко. Когда мы сбили 16 самолетов, командир группы был опытный, остальные молодежь.

- Среди истребителей, фоккер-вульф и мессер, какой из них более опасный?

- Мессер более опасный, там обычно более опытные летчики. Молодежь всегда на фоккер-вульфах, видимо, он проще в управлении.

- Бои в основном на каких высотах шли?

- 3 тысячи метров. От 2 до 3 тысяч. Штурмовики от 500 до 1500 тысяч.

- Сопровождать штурмовиков приходилось?

- В 523-м полку.

- Как Лавочкин при сопровождении штурмовиков?

- Хороший самолет.

- Какая была тактика сопровождения?

- Сбоку, выше.

- На шестерку штурмовиков сколько выделялось?

- Звено. 4 самолета. Слева и справа. Или повыше, потому что с земли стреляют, чуть выше метров на 200-300. Постоянный маневр, скорость же больше, типа восьмерки, волнистая линия.

- Немцы, когда вы прикрывали штурмовики, атаковали?

- Атаки были.

- Как они атаковали?

- Пара сбоку истребителя атакует, пара снизу идет на штурмовиков.

- Потери штурмовиков были?

- Два или три вылета сделал, ни одного не потеряли. Потом меня отозвали.

- Все говорят, что прикрывать штурмовики хуже некуда.

- Да. Это истребление истребителей.

- Медицинские осмотры были во время войны?

- Обязательно.

- Часто?

- Да.

- Бывало такое, что списывали по здоровью из полка?

- Было такое. Симанова, который был моим ведущим, списали. Он заходил на посадку, задел за дерево.

Немцы тогда стали штурмовать аэродром, и, чтобы его не сбили, он пошел более низко, зацепился за дерево, разбился. Его потом списали. Потом некоторые летчики ушли, не знаю по каким причинам. Был Яхненко, который уходил из боя, ему несколько раз предъявляли претензии, а потом его перевели.

- Или в штрафную?

- Нет, просто перевели.

- Такие случаи часто бывали?

- Нет, очень редкие. Я знаю, только двух летчиков. Один в Кореи, по-моему, Семенов. И второй Яхмененко. Семенов при встрече с противником терялся, не мог собой управлять, он или уходил из боя, или вел бой, стреляя очень странно. Открывал огонь беспрецельно. Его, в конце концов, отправили из полка на Дальний Восток. Первый раз такой летчик встретился, как он до сих пор летал, не понятно. Впадал в панику. Как толпа впадает в панику, так и он впадал в панику. Не мог соображать, как правильно действовать.

- Суеверия были?

- Какие суеверия, надо отражать налеты.

- Не бриться, не фотографироваться?

- Ничего не было. Это уже у летчиков после войны, в понедельник летать не стоит, тяжелый день. Суббота, воскресенье выходной. Люди расслабляются. Выпивают. Утром болит голова. Поэтому в понедельник, как правильно, проводится предварительная подготовка, готовятся к полетам летчики, а во вторник летают. Не любят, когда жены приходят на аэродром. Я один раз, когда был командиром полка в Грузии, замполиту поручил привести жен летного состава на полеты, чтобы они посмотрели, как летают их мужья. Он привел их. Летчики забастовали, не будем летать. Я им говорю, вы своим женам покажите, как вы летаете, они будут в восхищении. Они постарались, показали. Действительно жены были в восхищении, увидели, как их мужья летают. И потом мне рассказывали, что одна жена после полетов положила мужа на кровать, отдыхай. А сама на полу легла, чтобы он хорошо отдохнул, так что пошло на пользу.

- В войну никаких суеверий не было?

- Нет.

- В чем летали?

- В кожаных тужурках. Зимой меховые куртки и брюки.

- Во время войны кормили хорошо?

- По-разному. В училище плохо, горох и вобла. Всегда были голодными.

- Как же летали?

- Летали, ничего. А на фронте хлеба в изобилии, 100 грамм дают.

- После боевых?

- Всегда давали. Если сбивали самолет, то командир из своих резервов еще давал бутылку. В Германии было полно спирта, но пили немного, чтобы не быть пьяным, чтобы только снять стресс.

- Напряжение было сильным?

- Да. По тебе стреляют, и ты стреляешь.

- Чувство страха возникало?

- Страшно летать, когда противника много. Но нельзя уходить, показывать, что ты боишься, боролись со страхом.

- Спасибо, Сергей Макарович.