Насилевиц Сергей Исакович

- Пожалуйста, представьтесь.

Сергей Исакович Насилевец. Родился я 19 марта 1919 года, в Черниговской области на Украине, село Жадово, Семеновский район, Черниговской области. Село большое, двенадцать километров от края до края. До войны было двенадцать колхозов. Два сельсовета.

Потом укрупнили, сделали шесть... Так что село очень большое было. А сейчас... Недавно дочка возила меня. Охота же побыть, посмотреть. Посмотрел - половина домов стоят никому не нужные, за сто рублей покупайте, да покупать некому... Те тополи, которые я мальчишкой сажал кругом школы, не обнять вдвоем. Немцы сожгли школу, а деревца остались. Вот такие тополи на Украине. Заросло все... Половины людей нет. А моих ребят - никого. Мне девяносто один год, мало кто доживает до этих лет. Остался я один...

А поля... Боже мой, все заросшее, бурьян в рост человека, а хлеба-то нет. А хлеб-то в магазинах дорогой - 25 рублей буханочка...

Мои родители - крестьяне. Я помню с детства все. Отец в период НЭПа занимался кустарством. Он чинил овчины, шкуры овечьи выделывал. Люди шкуры несли, а он выделывал, получал деньги. Но тогда денег почти не было, все натурой. Сколько шкур берет, столько мер овса или зерна какого-нибудь. За все платили натурой. Помню, что такие бочки стояли, высокие - мне не достать, полные зерна. До революции, да и сразу после, отец считался батраком, малоимущим. Земли три гектара было.

Начали создавать колхозы. И отца на год посадили.

- За что?

Собрали сельский совет и заявили:

- Идите, показывайте свои поля. Мы будем осуществлять колхоз.

Отец говорит тем, кто собрание организовывал:

- Покажите, начальнички, сначала свои поля, потом мы свои покажем.

Как отец рассказывал, и больше ничего не было. А утром, на второй день приезжают. Я помню, когда моего отца забрали. Присудили за выступление против власти год. Но зато отец научился там столярному мастерству. Колеса делать - это мастерство. И телеги, и санки. После возвращения из тюрьмы, отец начал работать в мастерской. Два моих брата, один 1905 года рождения, другой - 1912 года, уже помогали отцу.

- Это какой год был?

1933 год. Украина была холодная, голодная, людей половина померла.

Дом, где я родился

- Расскажите про "голодомор"?

Я сам это переживал. Это был 1933 год.

Те, кто работал в колхозе, получали семена. А тут выгребли все, не осталось даже семян. Потом обвинили, что это руководители Украины - Косиор, Петровский, Постышев виноваты. А они подчинены были высшим властям. Москва командовала, а обвинили их, и расстреляли. В то время как раз в правительстве был Хрущев. Как он попал в Москву, до этих событий или позже, не помню я... Как стану сейчас вспоминать, у меня мороз по шкуре идет. Люди мерли на ходу... Помню, мы, мальчишки ночью выводили лошадей на луг, а утром ведем на работу в колхоз. Хороший старичок дедушка Андрей Костянка идет с палочкой в лес. У кладбища встретились: Сидит на бугорке у канавы.

- Ну, как, детишки, лошадок всех ведете?

- Всех ведем, - я говорю, - дедушка, всех ведем...

- Ну, хорошо.

А через полчаса ребята нас догоняют и кричат:

- Деда Костянка Андрей, померший сидит.

Я говорю:

- Как так? Только человек шел, разговаривал с нами, и мертвый?

Очень тяжелое время. У моего отца сестра в Иркутск уехала. У них там большая семья, но они уже померли. Племянницы мои, родня, тоже все уже... А я остался.

- Где Вы в школе учились?

Там же. Тогда там только семилетка была.

Общежитие стахановцев в Шостке

- В каком году Вы закончили?

Закончил школу в 1935 году, и поехал в город Шостку, Сумская область, это недалеко от нас, через Десну. Там работал наш сосед и его зять, я адресок взял и поехал. Через обком комсомола устроился учеником в столярную мастерскую на фабрике № 6. Это была единственная в Советском Союзе кинофабрика, пленку делала. Пленку для фотоаппаратов начали делать. Первый фильм "Великий гражданин", на нашей пленке снят был. Мы тогда торговали с Америкой, мы готовили им "Авио ЧС" - пленку, чувствительность до шести тысяч единиц. Обмен был. Мы у них брали негатив, а они у нас - позитив.

- А оборудование на заводе чье было?

Американское, и какое оборудование! "Тромель" назывался этот станок - метров двадцать пять. Герметически закрыт. В нем транспортер - лента 75 см - чисто золотая. Без стыков, целая. Вверху варилась масса... Ею по специальным желобкам поливали пленку. Лента эта вращалась и покрывалась.

Внизу мотальные машины стояли, и аппараты с увеличителем, определяли качество. Если на триста метров два пореза есть, то - брак. Очень строго было. Представьте себе, произошел случай - испортился валик. Кусок золота принесли и точили с главным механиком. Чуть ли не все руководство там кругом стояло для контроля. Бархат настелили под станок. А его надо выточить, отшлифовать, сделать зеркальным. И двенадцать или пятнадцать грамм улетело. Распылилось...

Я и сейчас помню, никогда не забыть. Я тогда работал сменным помощником начальника цеха.

- Когда Вы стали помощником начальника цеха?

А я поступил учиться заочно в Московском институте. А раз я и работаю, и учусь, то меня сразу в общежитие послали. Специальные "стахановские" комнаты тогда были. Для стахановцев, для хороших рабочих. Меня тогда в такую комнату поселили и разрешили в Красном уголке заниматься. Вот как раз фотография у меня есть - лежу на кровати. Вот, для меня сделали стол специально... И когда вечернего занятия нет в аэроклубе, значит, я дома занимаюсь.

- Еще и аэроклуб добавился...

Год поработал, потом на следующий год я поступил в аэроклуб. Тогда был какой-то массовый порыв - "комсомолец на самолет". И все бросились...

Раньше старались быть военным летчиком, моряком. А сейчас убегают с армии. Я был молодым, рвался в воздух... Написал заявление в аэроклуб, прошел комиссию... Посмотрели документы все, здоров, хорош. К тому, что отец сидел, не цеплялись. Рост у меня маловатый показался. Комиссар аэроклуба, помню, высокий такой мужчина:

- Ну что, - говорит, - сынок. Скажи маме пусть побольше картошечки варит, подрастешь, и на будущий год придешь.

Ушел я со слезами на глазах. Пришел в общежитие, ребята с работы пришли:

- Ну, как? Брось плакать!

Берут бумагу и пишут наркому Ворошилову письмо. И, представьте себе, с Сум до Москвы и обратно за две недели, я получил ответ. И аэроклуб получил. Меня вызывают в аэроклуб. Повестку принес почтальон: "Явиться такого-то". Я опять отпрашиваюсь на работе, приезжаю в аэроклуб. Комиссия та же сидит. Опять набор идет. Пришел комиссар, поздоровался, смотрит и улыбается:

- Какой, - говорит, - ты настырный.

Я говорю:

- Я хочу летать. Вот такая моя настырность.

- Ну ладно. А как же ты добрался до Ворошилова? Ездил сам что ли?

Я говорю:

- Нет, письмо написал.

- Ворошилов - говорит, - и нам прислал письмо. Ну ладно, коль ты такой уж любитель авиации, зачисляем тебя в группу Калькова.

А Кальков - это инструктор и образцовый техник. Это группа, которую на год раньше кончал и Кожедуб. Он уже помер, Трижды Герой, молодец. Я на сорок пятом полете на "У-2" вылетел самостоятельно, закончил аэроклуб. Приехала комиссия из Одессы принимать экзамен.

Инструктор аэроклуба Кальков с группой учлетов

- Какой это год? Сколько Вы в аэроклубе?...

1937 год. То есть, почти год учился. Приняли осенью, а экзамены мы сдавали уже весной. Комиссия приехала из Одессы, а я как раз попал в больницу - фолликулярная ангина. Я задыхаюсь, меня с фабрики на "Скорой" в больницу повезли. Я на комиссию должен явиться, мне не одну повестку уже послали. Тогда на завод запрос отправили - где такой-то. С завода сообщают, что я в больнице. В больнице места не было - в проходе на кушетку положили. Я задыхаюсь. Если бы не пришел начальник, то все, хана была бы. Слышу, кто-то требует:

- У вас здесь наш летчик лежит!

Назвал фамилию, нашли по книгам:

- Вот, - говорят, - лежит в коридоре.

Пришел, посмотрел на меня:

- Ну, как?

А я уже говорить не могу.

- Вы знаете, кто это лежит? Это же летчик! Государство, сколько тысяч за него выложило, а вы хотите его угробить? Я приеду через два-три часа, и что бы все лекарство на него применили, что бы его подняли через два дня, что бы был на комиссии.

Он не успел уйти, мне и место нашли, и на горло мешки с песком. Лекарства. Я к вечеру и кушать попросил. Через два дня шофер приезжает. Приказали врачам одеть меня, на машину и на комиссию.

- Вы одновременно работали, заочно в институте учились и еще в аэроклубе...

Так накладывалось, что у меня уже не хватило энергии. У меня организм весь выработался.

- А на работе как относились к вашей учебе в аэроклубе, наверняка ведь летали с утра?

На работе хорошо относились, и председатель постройкома при фабрике...

- А что такое постройком?

При фабрике был такой отдел строительный, там мастерские были, катушки точили для пленки. И мебель делали по заказу для рабочих и рамы, двери... Фабрика строила и жилье для своих рабочих. И в Ленинграде также было, любое предприятие строило. Вы что думаете, это кто-то специально построил? Это построили заводы и фабрики. А люди работали из области и с Любани, и с Тосно. И в Ленинграде им давали квартиры.

Помню, как меня местный комитет к празднику одевал. Председатель месткома меня за руку повел в магазин: костюм, ботинки, рубаху, фуражку... И все на деньги постройкома...

- Вам, как передовику производства?

Конечно. Кто хорошо трудится, тот и хорош для производства. Но мне, кажется, раньше не было плохих...

- Как Вы впервые о самолете узнали? Как появилась мысль связать себя с авиацией? Вот о себе могу сказать, что я всегда хотел летать, с детства, может лет с пяти... Я и сейчас периодически летаю в аэроклубе...

Мне десять лет было. Весной, погода была хорошая, после школы пришел домой, и в огород. Я любил прививать деревья. И вдруг - два самолета, низко-низко... Таких самолетов я больше не встречал. Над деревней промчались, и через некоторое время опять возвращаются, опять над деревней прошли, и опять разворачиваются... Я думал: "Люди летают, а мы пешком ходим". Вот с тех пор у меня мысль об авиации и появилась. Ну, мальчишка, мальчишка и есть... Потом к обеду, сообщают, в семи километрах разбился самолет, а второй сел километров за восемь в селе Раданке. Вечером приехали эти два летчика. Сообщили в Москву, и сразу приехали представители...

И представьте себе - эти самолеты везли в Киев деньги, запакованные. Когда москвичи этот самолет начали разбирать, ящики вскрыли, а там деньги. Мужики увидели, и говорят:

- Вот, дураки, а мы там ничего не нашли...

- Ваши первые впечатления от полета? Свой первый полет я помню - это был кошмар и тихий ужас, потому что меня укачало вусмерть.

А я ничего... Когда над городом провезли меня, я с удовольствием смотрел. Ой, какая красота думаю, ну теперь все, я буду летать. С детства зарождается мысль. Когда спрашивают ребенка: кем хочешь стать, врачом или летчиком...

- В аэроклубе вас кормили?

В аэроклубе у нас была своя хорошая столовая. Нас кормили только один раз, но мы денег не платили.

- Форму выдавали летную?

Обязательно. Тоже бесплатно.

- А если курсант не потянул полеты, выдали ему форму, а он не летает...

Нет, такого не было. Никого не списывали. Переводили в механики, и механиками выпускали, он уже технически немножко грамотен, и готовый механик пойдет в армию в авиационную часть.

- Вернемся к Одесской комиссии.

Меня привезли, у меня еще горло забинтовано было. Начальник аэроклуба говорит:

- Это Ворошиловский представитель. Ему путевку дал Климент Ефремович.

Я хвалиться не буду, но летал я отлично, одни пятерки были.

- Вопросов нет? Согласен?

Я говорю:

- Давно согласен.

Но они, оказывается, нас обдурили, шестьдесят человек выпустили и направили в Одесское училище имени Полины Осипенко. А оно не истребительное, а штурмовое училище... Летчиков-штурмовиков готовило.

Мы оттуда почти все убежали. И я ушел оттуда. Поехал не на фабрику, а домой. Приехал домой, отец был, конечно, против:

- Что же ты учился, учился.

Я говорю:

- Я все равно иду в армию. Меня скоро заберут.

- И что, никаких там репрессивных мер не было за то, что Вы из Одесского училища убежали?...

Нет. Удрали и все, бросили и уехали.

- А документы и все прочее?

У нас никаких документов, с аэроклуба дали документы на всех.

- Вы к учебе даже не приступали?

Мы приехали, и сразу поняли, что нас обдурили, вот также как меня с наградой обдурили... Везде дурят - мне не понять этого.

Я дома побыл месяц, полтора, и меня взяли в армию. Вместе с моими ребятами из Жадова. Взяли в десант. В Киев привезли, потом во Львов, в Перемышль. Это на границе с бывшей Польшей, на реке Сан. Нам отошла эта часть Польши. Это был 1939 год.

- Как к Вам относились местные?

В бывшей Польше? Прекрасно. Мы ходили гулять, и к девчонкам ходили, и на танцы, вечером всегда около нашего общежития были. И вообще, плохого я не встречал.

- То есть отношения как к врагам, к оккупантам не было?

Нет. Такого не было.

Там встретил своих ребят. Федя Федьков - мы вместе в школе были. Он кончал какие-то курсы в МВД, и в Польше был в разведке... И как-то случайно шел по поселку и их группа идет. Смотрю, свой - не свой. Свой!

Я недолго там пожил, по-моему, полгода только. Обнаружили что я летчик, и ну меня в десант... И зачем меня в десант сунули?...

В десанте я прослужил всего год. Когда братскую помощь Молдавии оказывали, я тогда очень сильно разбился. Нас выбросили за Болградом, это в Молдавии, перекрыть румынам все дороги для отхода. Они обобрали всю Молдавию: и коз, и свиней, и вплоть даже до куриц, все в вагоны загрузили и хотели увезти.

А когда их король подписывал договор со Сталиным в Москве, наша бригада над Одессой, над Лиманом в воздухе ходила. Ждали, когда дадут команду. Пока не подписали договор, мы не имели права, но как только подписали, так нас выбросили. Сильный ветер был, и по инструкции нельзя было выбрасывать десант. Не только я разбился, больше половины части разбились. Я разбился так, что только на шестой день пришел в сознание. Меня спасло то, что у меня шлем был хорошо одет, и это спасло. Если б шлема не было на голове - все, конец был бы. Меня несло на какой-то поселок, я гасил, гасил и руки сорвал тросами, а меня прет прямо на дом. Перекрутился парашют, и я полетел с крыши головой вниз. И ляпнулся так, что сознание потерял. Меня принесли в госпиталь молдаване. Потом приходили два паренька и девчонка, меня хотели увидеть, но я без сознания был, а когда пришел в сознание, они принесли корзину абрикосов. Как раз в это время фрукты были. И они рассказали, как меня подобрали и принесли. Я в госпитале отлежал, пришел значит в часть. Оказалось, что побилось тогда больше половины. Даже начальник штаба нашей 330-й дивизии и его заместитель. В общем, столько побившихся было народу... Убитых-то не так много, в основном - покалеченные. А старшина наш разбился насмерть, тоже шесть дней был без сознания, как я. Но у меня-то не лопнул черепок, а у него лопнул. На шестой день помер... Очень трудно было...

Ну, все-таки наши закрыли дорогу румынам-мародерам. Они ничего не увезли. Мне рассказывали, как молдаване потом собрались в эшелоны и разбирали у них отобранное. Кто что тащит, кто-то ему кричит: "Это мое!", а как там узнать свое - не свое...

- Вы служили в десантной бригаде. Какое вооружение было у Вас, как у десантника?

"ППД" - пистолет-пулемет Дягтерева.

- Прыгали вместе с оружием?

Мы прыгали и с оружием. И платили мне за такой прыжок пятьдесят рублей, а без оружия - двадцать пять рублей.

- Тренировочные прыжки часто были?

Полагалось два в месяц. Иногда и четыре раза в месяц прыгали. Получали прекрасные деньги. Я семьдесят пять рублей получил в карман, и поехал в Киев погулять. О-го-го...

- У Вас диски были или магазины?

Диски, круглые... Рожковых магазинов тогда не было. "ППД" очень мало было. Карабины в основном, большинство с ними прыгали. Между ног зажмешь и пошел.

- У Вас один парашют был, или два?

Два, обязательно два. Боевой парашют большой, а впереди запасной.

- В 1939-1940 годы была война с Финляндией, что Вы про нее знали?

Меня-то призвали в этот период, но я попал в другую сторону. И ничего о ней не говорили.

- А когда Вы попали в авиацию вторым заходом?

В авиацию - второй раз... Ой, я уже и не помню... Сейчас я военный билет возьму, и мы найдем все. Прошло столько лет, дорогие мои, разве вспомнишь все.

- В мае 1940 года. Вы стали курсантом...

Сталинградского истребительного имени Сталинградского Краснознаменного пролетариата училища.

- Вы сами подали заявление в это училище, или Вас туда послали?

После того как я в десанте разбился, нас вернулись в город Борисполь под Киевом, где была наша десантная бригада. Я к этому времени уже поправился. В штаб вызвали и говорят:

- Мы направляем Вас в училище.

Я говорю:

- Какое училище?

- Вы же, оказывается, летчик...

- Вы попали в Сталинградское училище в мае 1940 года и сразу летать начали?

Да. В училище "У-2" уже не было. Летать стал на "УТИ".

- И как Вам "ишак" показался?

Многие на них бились. Он такой строгий самолет был, что начальник училища, когда мы его закончили, напутствие такое сказал:

- Коль освоили "И-16", то можете летать на любом типе самолета. Это самая строгая машина. Нет такого летчика, который не мог бы после "И-16" любую машину посадить.

- Вы на "Чайке" летали?

Да, это тоже что "И-16". Можно и на этом тренироваться, и на том.

- "Чаек", насколько я помню, не было спарок.

Нет, не было. Он полегче, чем "И-16". "И-16" при посадке очень строгий. Машина как юла. На "И-16" ноги держишь в напряжении...

- У Вас в военном билете написано, что Вы учились до июня 1943 года?

Да. Мы рвались на фронт, но нам показали вот так (фигу)... И сказали:

- Будете осваивать новую технику...

- Сколько часов налета было у Вас к моменту окончания училища?

Часов двести пятьдесят, наверное, было... Не меньше.

- А как Вы узнали о том, что война началась?

В этот день у нас как раз был выпуск. Уже приказ был, нас по частям распределили, чемоданы выдали, в них две формы, выходная и повседневная, постельное белье, все в общем. Объявили, что поедем гулять за Волгу. Приехали в Сталинград, сели на пароход, переехали на ту сторону. Там уже было все приготовлено, и духовой оркестр и площадка готовы, на танцы народа много пришло. И вдруг, двенадцати еще не было:

- Тревога, летный состав в училище, срочно!

В училище, так в училище. Никто не возражал. На пароходы, и когда к пристани Сталинграда подъезжаем, говорят:

- Сейчас будет передача по радио. Будет выступать Молотов... "Война!" И нас в училище, сразу отобрали чемоданы... Началась переподготовка...

- А приказ Тимошенко о том, что выпускникам присваивать не офицерское звание, а лишь звание сержанта, вас коснулся?

Как раз, когда я поступал, вот это и произошло. Половина поступавших провалило экзамены, но почти что никого не комиссовали. Хочешь, не хочешь, учись.

- То есть Вы закончили сержантом, собирались уже ехать в часть, но вас вернули?

Да. Нас завернули и говорят:

- Будет новый самолет.

Примерно через неделю получили "Як-1". Начальник училища собрал нас:

- Товарищи! Я говорю с Вами уже не как с курсантами, а как с летчиками. Вы должны освоить новый тип самолета. Но самолет всего один, больше у нас нет.

У меня просто мороз по шкуре. Я же не знаю его, а он одноместный...

- Я, - говорит, - проверю этот самолет. В воздухе попробую, в зону схожу. Приду, посадку вам покажу, как он садится, как взлет делает, как управление. А потом мы будем с вами, определим очередность...

Я оказался третьим. И мы на "Яке" по десять полетов сделали.

- Как Вам самолет "Як-1" показался, после "ишака"?

Отлично. После "ишака" - "сидим покуриваем". А как он садится... Сел, и как по струночке.

Но мы еще и на "И-16" продолжали тренироваться... А на фронт нам уже таких чемоданов не дали, а просто сумочку, планшет...

- А ведь Ваше училище было эвакуировано?

Эвакуировали, по-моему, когда Ростов был оставлен, в 1941 году, тепло было еще. Самолеты ушли раньше. А мы, остальной состав, через Волгу на пароходе перебрались в Баскунчак, с парохода на поезд на Челябинск, и в город Кустанай. Это Казахстан. Река Тобол. И снова подготовка. Все рвутся на фронт, а нам кулаком машут:

- Вы готовы, но ждите, пока дадут команду. Вы резерв.

Потом как-то моментально группу собрали, человек шесть, - я, Саша Маташов, Володя Морозов, Колька Льготный - москвич, - раз на поезд, и в Москву в управление. Оттуда нас направили в 3-й украинский фронт. И мы почти пешком добирались до маленькой станции "Дедовичи", перед Днепропетровском. Немцы еще были в Запорожье, ну их уже шпарили вовсю...

- Это уже 1943 год?

Да. Июнь 1943 года, это как раз середина Курской операции.

- А куда Вы попали?

3-й Украинский фронт. 161-й полк. Простой, не гвардия.

- На фронт Вы попали уже лейтенантом? Или еще сержантом?

Младший лейтенант.

- До 1943 года были - младший командир, старший командир. А тут вдруг ввели офицерские звания, еще и погоны - "белогвардейщина"... Как Вы к этому отнеслись?

Сначала "офицер" неприлично было, а потом попривыкли...

- Кто-то наверно, ворчал этому нововведению?

Конечно. Все бывает в этой жизни...

- Вы пришли в часть, говорите: "Здрасьте!", и что в ответ?

Документы проверили, кто мы, что мы, как летали, где летали. Пакет заклеенный вскрыли, командование прочитало и начало распределять:

- Вы во 2-ю эскадрилью, Вы в 3-ю...

Я во 2-ю попал. Командир Андрющенко Александр Митрофанович, ворошиловградец, в прошлом гражданский летчик, хороший командир, прекрасный человек. Его заместитель был Корнеев Михаил - москвич, лейтенант. Потом он на войне старшим лейтенантом стал, а капитаном после войны. Такой был жук... После войны посадили его и отобрали ордена за что-то.

- А командиром полка кто в то время был?

Кафтанов. Он обгорел похуже, чем я. А было это так, побили нас и осталось мало летчиков. А лететь надо. И полковое начальство решило само лететь. Четыре летчика пошли группой. Вернулись побитые, но уцелевшие. Командир полка садится, а шасси не выпустилось, он решил садиться на пузо. Но, возможно, у него и крыло подбито было - он носом сунулся, перекинулся через крыло и на спину скапотировал, загорелся так, что к нему не подойти. Я, как сейчас помню, у самолета сидел, в готовности, парашют одет - как они сядут - нам взлет, идти на сопровождение. И как он вспыхнул, я выскочил, парашют сбросил, ребята бегут, и я туда. А тут снаряды как начали рваться - остались невыстреленные. Мы - нос в землю, не полезешь же под снаряды. Закончилась стрельба, и мы подбежали. За левую плоскость подняли, и он оттуда из пламени выходит живой. Его спасло то, что на нем был одет кожаный длинный реглан. Он им прикрылся и спасся. А нос обгорел совсем.

Наверно, месяца четыре или пять командир отсутствовал, мы уж решили что все... Потом вернулся в полк. Ему на лице операцию сделали, нос восстановили...

(06.08.44 года комполка Павел Георгиевич Кафтанов, со своим ведомым Борисом Кобызевым получили приказ атаковать группу из 4 бомбардировщиков Ю-87 и 12 истребителей прикрытия ФВ-190, которые шли бомбить переправу. Советским летчикам удалось сбить ведущего бомбардировщика, остальные заметались, стали сбрасывать бомбы куда попало. Переправа была спасена. Было сбито еще два ФВ-190, но и сами Ла-5 были сильно изранены. ...

Обгорелого летчика без сознания доставили в госпиталь в Ленинград и поместили в ... морг. Звонок командующего 14 ВА И.П.Журавлева заставил медиков проверить лежащего в морге раненного летчика. А он был еще жив!

П.Г.Кафтанов вернулся в строй после лечения.

П.Г.Кафтанов ушел в запас в 1959 году в звании генерал-майор авиации.

Источник: http://www.allaces.ru/p/people.php?id=17033 )

- Вас к кому назначили ведомым?

У нас в паре оба новичка были: Витя Федосеев и я. Я стал ведомым.

- На чем основывалось решение, кто ведущий, кто ведомый?

Возможно, командир так решил потому, что я моложе был. А Витька солиднее выглядел. А в бою разницы нет. Если идет ведущий, то я обязан его прикрыть. Он вышел с атаки, я пошел - он обязан меня прикрывать. В бою, разницы почти нет...

- То есть у Вас была пара, такая, "плавающая"?

Да, да.

- Вы пришли в полк, который к тому моменту на "Ла-5" воевал или на "Ла-5 ФН"?

"Ла-5 ФН" появились уже к концу войны.

- Вы до фронта не летали на "Ла-5", и сколько времени потребовалось на то, что бы Вас подготовить к боевым вылетам на "Ла-5"?

Меньше, чем вы у меня сидите здесь. Порулил, пролетел. Это же война...

- В разных полках по-разному к этому вопросу подходили. А как Вам глянулся "Ла-5" после "Яка"?

А почти что разницы нет. Разница в том, что я его любил. У "Ла-5" воздушного охлаждения двигатель. А у "Яка" там водичка...

- Ваш "Ла-5" был с гаргротом? Или кабина уже каплей была?

Был гаргрот...

- Как вооружение "Ла-5" - двух пушек хватало?

Вообще-то хорошо. Пушка хорошая. Если из обеих пушек шарахнешь, так машина в воздухе останавливается.

- У немцев боезапас на пушку двести снарядов, у нас сто-сто двадцать. Не маловато?

А что делать, больше же не положишь. Для боя хватит. Зря расходовать не надо. Экономь. Будешь по цели стрелять - хватит, на авось - и двести мало. Как и винтовка, и пистолет...

- У "Лавочкиных" и у "ЛаГГов" слабое место было шасси, они не любили боковых перегрузок. У Вас с этим проблемы были?

Никогда не встречал.

- И еще говорили, что у "Ла" была такая подлая черта, если газ резко дать на посадке, то он через крыло валился, такого не помните?

Надо знать машину. У нее большая инерционность была. Какой же ты летчик, если не предвидишь реакции машины на свои действия...

- Как протекал Ваш первый боевой вылет?

Первый вылет был на 3-й Украинском фронте. Мы как-то быстро вступили в бой, и не успел я поворот сделать, как меня чиркнули по хвосту, и он отлетел...

- То есть в первом вылете Вас и сбили?

Да.

- А с кем воевали?

Как с кем? - с немцами. "Фоке Вульфы"...

У меня вся спина до задницы была содрана. Хорошо я успел открыть фонарь. Приземлился на нейтралке, ближе к своим. Немцы хотели меня взять, но наши прикрыли меня артиллерией. И я как под колпаком, час, наверное, лежал. Я чувствую - наши меня ждут, надо убираться отсюда.

- А не было растерянности? Знали где наши, где немцы?

Почему же, я знал прекрасно. Я видел с воздуха, где Днепр проходит...

Когда мы в полк прибыли, еще Запорожье не взято было, командующий пригласил нас в то самый район - показать, как немцы с нашими воюют, что бы летчики посмотрели. Мы приехали в окопы, а траншеи прорыты через кустарник... Как же он называется? Ягодки, пушистые, как патока в середине, вкусные, сладкие ягоды. Мы эти ягоды рвем, а он в это время нам показывает... А там как раз "Мессершмитты"-охотники ходили, прямо над землей - вжик-вжик. Они снизу ловили наших....

Вот так они и меня поймали...

Мы не видели, и вторая пара, что с нами была, не видела. Меня - "чирк", хвост-то и отлетел. А "Ла-5", он же деревянный, только лонжероны металлические, и рама, а остальное все деревянное...

- И сколько времени вы добирались до части?

Рядом было... Километров пять наверное, не больше, линия фронта проходила... На аэродром сразу сообщили и подъехали за мной.

- Претензий к Вам не предъявляли за то, что самолет потеряли?

Нет, бой есть бой...

- Когда выползали к своим, парашют бросили?

Конечно, бросил. Да какой там парашют - его же расстреляли. Хорошо, что я сам еще смог выбраться.

- У Вас какое личное оружие было?

Пистолет. "ТТ".

- Летали с девятью патронами или с восемью? В ствол патрон загоняли?

А зачем же - "в ствол", мало ли что, стукнешь его... Два полных кармана патронов насыпал...

- После возвращения Вам самолет сразу дали, или ждать пришлось?

Самолетов осталось мало. Да еще несколько человек постарше нас были, тоже молодые, но уже в боях были. Нас за самолетами послали в тыл, и мы поехали в Горький.

- Психологического воздействия неудача в первом бою не оказала на Вас?

Я молодой был, и мне как говорят, все было нипочем. Война есть война... Нужно продолжать воевать.

Но я знаю про такие штуки. Когда после высадки десанта в Молдавии мы вернулись назад, несколько человек отказались дальше прыгать. Их под трибунал отдали, по восемь лет получили за отказ на службе. Есть такой момент, когда происходит борьба разума с инстинктом.

Мои ребята, вместе прыгали... И все. Хоть стреляй, а прыгать не пойду, не буду и все. Мать командира десантной бригады семидесятидевятилетняя старушка, чтобы этим ребятам показать, забралась на вышку тренировочную:

- Сынки, смотрите - я прыгну.

Там сколько ступенек... Ей, старухе, наверно, помогли подняться. Она прыгнула на парашюте, ее прицепили и потихоньку отпустили...

- Вы совершили один вылет, и после этого полк увели на переформирование. Сколько оно длилось?

Сейчас скажу. Мы приехали зимой, и к весне мы уже были на 3-м Прибалтийском фронте, стояли рядом с французами, с "Нормандией". "Нормандцы" в Туле переформировывались, они на "Яках", а мы на "Ла-5". И у нас уже не полк формировался, а дивизия. Командир дивизии полковник Андреев - друг маршала Новикова. Самолеты "Ла-5" мы получали в Горьком прямо с завода, новенькие машины.

- У Вас была возможность выбирать самолеты?

Да. Там рядами, эшелонами стояли - выбирай любой. Я купил самолет за пачку сигарет прямо с линии. Мальчишка говорит:

- Дядя, за сигареты покажу лучшую машину. Иди во-о-он туда, самолеты там во-какие! Они, - говорит, - изготовлены из сухого материала, еще довоенного.

Он мне показал:

- Вот 25-й номер.

Самолет мне достался хороший, но моторы-то тоже ребятишки собирали, и когда я с Горького гнал самолет, отвалился цилиндр почти полностью. Меня залило маслом всего, я летел над Волгой, а командир уговаривал:

- Держись, Сережа, держись, держись родной. Держись, если ты тут упадешь, то утонешь.

Дотянул я, двигатель не заклинил, но прилетел я весь в масле. Открыли капот, два цилиндра вот так отломаны...

- Вы на переформировании были в ЗАПе?

Да, этот ЗАП находился на станции Сейма, это возле Дзержинска и Горьким... Вот там и был ГУТАП. Там переучивали, там и на истребителей и на штурмовиков, там очень много всего было.

- УТАП или ГУТАП? Гвардейский? Что такое "Г"?

ГУТАП. Да и я не знаю как расшифровывается, ГУТАП - все летчики знали... Может Горьковский...

Там мы до января были, а потом под Тулу, город или поселок Волынцево. Там наша дивизия формировалась полностью.

- А вылеты учебные были в ЗАПе?

А как же. Вылетов много делали. Слетывались парами, летчики же приходили новые. Еще была стрельба по конусам. Тренировки большие были.

- А как были покрашены самолеты?

Когда я впервые в полк пришел, то цвет - серо-зеленый, серый с желтоватенькой, с разводом. А этот "25-й номер" такой чисто зеленый без камуфляжа...

- В какой одежде обычно Вы летали?

В чем летал? Летом в комбинезоне. А зимой: брюки, куртка меховая...

- А кожаная была?

Нет, кожаных не было.

- А регланы?

У нас нет. У командира полка старый реглан был. А нам не давали. У нас куртки были меховые и все.

- Шлемофоны у вас какие были, наши или немецкие?

А вот покажу - и сфотографируемся.

-Как вас кормили на фронте?

Никого так не кормили как летчиков.

- А в тылу как Вас кормили?

Отлично. В авиации кормили прекрасно.

- Как с радиооборудованием дела обстояли?

Прекрасно было... Уже рации были.

- Соблюдали ли дисциплину при разговорах по рации? Или матюгались как извозчики?

Всякое было... Если пойдем группой с Корнеевым, то слышим:

- Ну, ребята, запевай!

Он как запоет: "Ох ты сад, ты мой сад, сад зелененький...". Мы давай помогать ему - подпеваем. Молодой мужик был, здоровый...

- Вы летите, песни поете, а тут в хвост фашист заходит, как предупредить?

В бою песни уже петь некогда. Тогда не до песен...

- Предположим, Вы увидели противника, каковы Ваши действия? Вы одной рукой за штурвал, другая на ручке газа, так? А шаг винта как регулировали?

Зачем регулировать? Я иду в бой, у меня уже все готово. Некогда там шага регулировку делать. На малый шаг, до упора... Только газ, и пушки. Ручкой туда-сюда, и пошел сколько есть энергии. Пошел так, что голова закружится.

- Воевали в основном на вертикалях или на горизонталях?

При встречах - на горизонталях. А потом, когда бой начинается, тут уже приходится все делать. Если тебя хлопнули, как меня подожгли, тут уже горизонтально - раз ногой, попробовать сбить пламя. Не сбил, - значит выходишь побыстрей, набираешь скорость, пока мотор работает.

- Сколько на Вашем счету сбитых самолетов?

Всего шесть. До последнего боя - четыре штуки: "рама", потом еще три самолета - один "Мессершмитт" и два "Фокке-Вульфа 190". А 6 сентября 1944-го я еще две штуки в бою сбил, последний - тараном.

Первой была "рама". Мы прилетели на 3-й Прибалтийский фронт, Пушкинские горы и Опочка, это на реке Великая, дальше город Остров. Пошли мы с Витей Федосеевым на прикрытие войск. Пришли, все нормально. Облачность высоковата была. Вдруг нам по рации передают:

- Маленькие, выше вас корректировщик. Попробуйте его снять.

Для этого надо куда-то уйти, спрятаться, за облаками набрать выше высоту, иначе его не взять, потому что "Рама" - корректировщик, как заметит, что его прихватили, он - переворот на пике и пошел отвесно. А если я за ним пойду, то это, считай, - могила. Я его не догоню, он тяжелей моего самолета... И он перед землей, раз. А при выходе из пикирования истребитель просадку даст, я не смогу отойти от земли, меня разобьет о землю. Вот такая штука... У меня эта штука почти и получилась.

Витенька командует:

- Набираем высоту.

Мы от фронта подальше высоту набрали, нащупали его через облака - просветы есть. Нашли. Я говорю:

- Витя, я вижу.

Я ближе, с левой стороны, был. А Витя у меня сзади:

- Атакуй!

Я говорю:

- Сейчас я атаковать не буду, подойдем немножко ближе к облакам, а потом с облаков я его и шарну.

- Ну, смотри, я прикрою.

Смотрю, вокруг все чисто. Мотор работает как часы. Я разворотик сделал, бочком подошел, подошел. Он в таком положении стоял. Думаю, сбоку я его как раз... Поздновато подумал - там стрелки сидят сзади. И только я разворот сделал, чтобы подходить, а он раз, в переворот и пошел. Я за ним. Вите кричу:

- Прикрой!

Я за ним, и сколько мог силы жму на гашетки, а снаряды гаснут, а он прет отвесно. Мне не догнать, он отходит, отходит... Я его бью. А потом Витька как закричит:

- Земля!

Я схватил ручку, у меня в глазах потемнело. Слава Богу, развернулся. Смотрю, столб пламя черного.

- Жив? - кричит.

Я говорю:

- Я жив.

- Смотри, он горит!

Мы прилетели, а командир полка уже с распростертыми руками встречает, и хватает нас:

- Молодцы!

Первые два остались за Украинским фронтом, и когда я вернулся на Прибалтийский после ранения мне их не записали в новую книжку...

Кожедуб и другие герои, по сколько посбивали самолетов... У Кожедуба - 63 самолета сбитых. А если бы он, как мы ходил на сопровождения, он шиш бы столько сбил.

- Что было для Вас самой противной работой на фронте и самой приятной?

Самая приятная - охота... И у меня был такой случай, тоже с Витькой были. И уже темновато, вот-вот темнота наступит. В направлении Восточной Пруссии аэродром был немецкий, мы с Витькой прошли сторонкой, а я заметил его. Далеко, почти на побережье, туда к Пиллау. Развернулись. А Витьки нет:

- Витя, где ты?

Нету! Туда-сюда круг сделал... Нету! Потом слышу:

- Я у аэродрома, иду на посадку.

Значит, что-то с мотором... Я говорю:

- Ну ладно, а я пойду штурману...

Я развернулся и на этот аэродром. Как дал очередь по самолетам. Разворачиваюсь... Прихожу домой, а тут с моего аэродрома начали зенитки лупить, я высоту набрал, думаю, хоть бы меня свои не сбили. Слышу, командир кричит:

- Что вы, паразиты, стреляете, это свой самолет.

На свой аэродром сесть мне не дали. А рядом другая дивизия, на "Яках" Я туда. Разрешили - огоньки показали, и я сел. А с моего аэродрома сообщают:

- Если у вас сел Насилевец, придержите до завтра, не пускайте его самостоятельно.

Я потом хозяевам показал, как наш "Ла-5" ходить может в перевернутом положении, а "Як" так не может. У "Ла-5" - совсем другой карбюратор.

- Кого тяжелее было сбивать: "Мессершмитт" или "Фокке-Вульф"?

Как вам сказать... А вам приходилось в молодости драться? Приходилось? Так как вы выбирали конкретного соперника?

- Немножко не о том речь идет. Скажем так: на кого больше тратили снарядов? Или какой самолет живучей, с Вашей точки зрения?

Дело не в живучести, как вы сказали. Я бы сказал, что все в летчиках. Если ты хорошо стреляешь - хорошо владеешь ручкой и прицелом, то много ни тому, ни другому не надо. Но и враг тоже летать умел...

- А теперь скажите, какие задания Вам не нравились?

Таких не было заданий, таких не было...

- А штурмовики прикрывать? Ведь как собачка бегаешь на поводке.

Не совсем так. Вот мы привели штурмовиков, и если противник прет, с целью не допустить бомбежку, то мы его встречаем. В лобовую... Я же не буду отворачиваться - я защищаю штурмовики. Мой командир связывается, штурмовики отвечают:

- Маленькие принимайте бой, мы себя защитим.

Они себя защитят. Встали в круг, друг за другом - впереди у него хорошая пушка, сзади стрелок сидит. Им нужно, что б сверху не атаковали и снизу. Поэтому они пониже, ближе к земле держаться стараются, бомбежку или штурмовку делать.

А потом штурмовики сообщают, такого-то числа, таким-то летчиком совершен такой-то бой, и подробная запись... Где-то есть... А вот письмо из медсанбата, которое меня спасло, благодаря ему меня не посадили на многомесячную проверку, чтобы выявить - а не предатель ли я.

- Поясните, пожалуйста.

То, что я воздушный бой вел за линией фронта и там сгорел, но живой остался, никто не знал. И что в госпитале пролежал много месяцев - тоже.

Вот Ваню Дегтяря сбили, и он оказался за линией фронта. Он пришел уже на второй день, а сидел за решеткой три с половиной месяца. Он рассказывал, что каждый день, ни ночью, ни днем покоя не давали.

А сколько после войны побывавших в плену сидело... Были случаи, когда командиры, не предатели, а попали в такую ситуацию, в окружение. Что делать? Оружия нет или патроны кончились. Бывает же все, что...

- Ну, были же и власовцы. И их же как-то надо было выявлять.

Конечно, выявлять надо. Много было и таких.

Меня списали и уже забыли обо мне. И мне нужно было все это доказывать. И меня командующий наградил орденом Красного Знамени.

А это мне прислали недавно. Прочитайте.

- Из главного управления кадрами министерства обороны от начальника 3-го управления А. Ильина.

Так, "в результате изучения документов ЦАМО России, установлено, что за отличное выполнение боевых заданий, в августе-сентябре 1944 года, проявленное при этом мужество и отвагу, приказом командующего 1-й воздушной армии от 20.01.1945 года №03\н Вы награждены орденом Красного Знамени, в наградном листе к вышеназванному, в частности, записано: 06.09.44 пара "Ла-5" выполняла задание по сопровождению "Ил-2" в район Айдера, на штурмовку войск и техники противника. В районе вели воздушный бой с "ФВ-190", на лобовых атаках с двумя "ФВ-190" с первой очереди сбил ведущего. Ведомый противника зажег самолет товарища Насилевца. Сбил пламя со своего самолета, товарищ Насилевец был атакован второй парой "ФВ-190" сзади, его самолет загорелся вторично, горящий самолет товарищ Насилевец направил на самолет противника "ФВ-190" и таранил его, который упал в районе Айдера. Сам товарищ Насилевец выбросился на парашюте из своего горящего самолета, при этом получил ожоги лица, тела и рук".

Видишь что написано.

- "...Таким образом, боевые отличия, описанные в Вашем обращении, отмечены государственной наградой СССР, повторное награждение за одни и те же заслуги положением о Госнаградах РФ не предусмотрено".

Вот так. Обдурили. Как почему? За воздушный таран на горящем самолете, я дулю получил.

- Тут же написано: "орден Боевого Красного Знамени".

Это в листе потом записали. Я поясню. Меня сбили 06.09.44. Награда датируется 20.01.45. Это сколько, почти пять месяцев.

А я в это время еще в госпитале был, куда был привезен, как говорили "голым жареным поросенком". Мне профессор дал отпуск на 45 суток. Я у него попросил:

- Раз Вы мне даете отпуск, прошу, направьте меня в часть.

Он говорит:

- Я не могу в часть отправить инвалида. Тебе еще операцию надо делать. Нужен отдых, что бы ты немножко проветрился.

Я придумываю причину, и говорю:

- Ну, поймите, профессор, родители у меня на Украине. Она освобождена, но есть приказ, о том, что офицерский состав, въезжающий на задание или на побывку, на такие территории должен быть вооружен личным оружием. Иначе ехать нельзя.

Я его уговорил - он дал направление в часть. В это время в части еще не знали, что я жив. Сообщили, что видели воздушный бой, вот так как в записке, которую вам давал. А меня списали. Когда я вернулся, командир полка доложил командующему 1-й армии. А бой-то был совершен на 3-м Прибалтийском фронте, в 14-й воздушной армии. И когда меня командир полка повез к Хрюкину, командующему 1-й воздушной армии, мы зашли в приемную, он пригласил вначале полковника и дал ему такого жару, что тот вышел мокрым, и махнул рукой - иди, мол. Я зашел, представился, он показывает мне наградной лист и говорит:

- Ваше командование наградило Вас орденом Отечественной войны. Это малая награда за такую работу. А что я могу, - перечеркнул и написал: "наградить орденом Красного Знамени" - Все что могу...

- Ваше отношение к техникам?

Я техников очень уважал, потому что от их работы наша жизнь зависела.

- Дважды Герою Советского Союза положен памятник на Родине, и вот нам Герой один говорил: "Мне памятник поставили, а я, хочу, что б рядом памятник технику моему поставили".

Вполне согласен.

- Как у вас взаимодействие с бомбардировщиками и со штурмовиками осуществлялось? Вас предупреждали, о том, что вы вылетаете? Или вы сидели на одном аэродроме?

Мы располагались на разных аэродромах. Штурмовики могут и самостоятельно лететь. И если штурмовикам нужно прикрытие, они просят командование 161-го истребительного полка - "Дайте нам прикрытие". И нам определяли задачу - указывали маршруты...

- А кто высоту вашего полета устанавливал?

Мы сами устанавливали. Где нам удобней врага встретить внизу или выше. Выше, значит превосходство имею, по высоте и по скорости.

- Какие у вас были отношения с политработниками?

Ну как сказать... У нас был такой маленький Смирнов. Был еще большой Смирнов, толстый, здоровый мужик. Он ушел с нашего полка в другой, он и сейчас в Гатчина живет, по-моему... А у нас маленький был такой как я. И был у нас летчик Антонянц, боевой парень, так он погонял этого помощника командира полка по политчасти маленького Смирнова. Этот политрук получал ордена за то, что самолет из боевого вылета только вернулся, не успеют его поставить в капонир, а он уже на плоскость заскочил:

- Ты сколько сбил самолетов?

Ему надо записать и передать выше. Так этот Антонянц говорит:

- Ах ты, шкура! Ты знаешь, что такое сбить самолет? Смотрел бы хотя бы с земли? Не смотрел, а лезешь! Я тебя, паразит, завтра посажу в самолет и повезу в бой. Посмотрю, как ты тогда нас спросишь.

Выскочил с машины, и вокруг машины гонял.

- Я тебя, - говорит, - застрелю.

С тех пор его убрали куда-то. Представьте себе, командир полка, я уже рассказывал, - сгорел в самолете - всего один Отечественной войны получил за войну. А политрук четыре или пять орденов себе навешал. Вот тебе и работа, политика.

- То есть Ваше отношение к политработникам отрицательное?

Этот паразит, который... Ты записываешь, что ли? Или вот эти, как они - КГБшники?

- СМЕРШевцы.

Если бы не они... Я говорю, за такой подвиг, посмертно людей как награждают. Фактически меня нет, я погиб. Хорошее командование старается показать людям героизм, афишируют, дают награды. А этот: "А вдруг он предал, а мы его наградим. Тогда ты, командир полка, будешь виноват". И на всякий случай все закрыл...

- Случаи трусости были? Отказ от вылетов, от боев?

Нет, отказов не было. Не было таких случаев, что бы с боя ушел. Но были иного рода случаи, такие, как тебе сказать, ну, попадали в такую ситуацию, что машину ломал. Или приходит гроза, а надо прикрывать. А как прикрывать под грозой, это же запрещено в грозу лезть. А у нас был такой командир на Украине, взял группу, и повел в это облако. Сам вернулся, со скрюченным фюзеляжем, а другие погибли. (22.7.1944 года в р-не Яумятгале "Разбился, зайдя в грозовые облака" лейтенант, командир звена Зеленов Анатолий Григорьевич)

- Это же, не трусость, а это...

Это не трусость, но чего ты полез, спрашивается туда? Вот такой случай был...

- В войну часто летают не по инструкциям. И воюют по ситуации. Насколько нарушались правила летной эксплуатации самолетов?

Слушайте, по инструкции человек не переносил больше двенадцати единиц перегрузку.

А в бою приходилось больше переносить. Вот как я за противником шел с пикирования, а потом я выхожу, там знаешь какая перегрузка, сколько у меня "Же", а мне выйти надо...

- Вы на прикрытие войск, Вы летали?

Мало.

- Мне ветеран рассказывал, что на прикрытие войск, время определялось и если летать на повышенных оборотах, то соответственно повышенный расход топлива, и топлива не хватит на положенное время.

Это болтун и трус. Вот тебе весь ответ.

- Почему? Поясните.

Почему, потому что такой болтовни летчик не должен говорить. Расход горючего для летчика-истребителя никогда не был строго определен.

- Приказ Сталина был о том, что бы летать медленней...

Не было такого. Нет, такого, что бы горючее... Приказ Сталина о таранах, я знаю. Но если я пришел на линию фронта, если я веду бой, я расходовать могу столько, сколько мне нужно.

- Это если бой начался, а пока патрулируют, то...

Патрулирую я на такой скорости, какой мне необходимо, что бы меня противник врасплох не застал. Если я буду болтаться, какое же это прикрытие?

Нет, такого не было, никогда. И пусть я летал немного, не четыре года воевал, но такого не было.

- Сколько Вы всего боевых вылетов сделали?

У меня около сорока вылетов боевых.

- На сорок вылетов шесть сбитых...

Шесть сбитых, воздушный таран...

- По наземным целям стреляли?

Было два раза. Вот я штурмовал аэродром в одиночку... С пушек. Бомбы нам не вешали.

- По какой причине вашему полку не присвоили звание гвардейского?

Я не знаю, наш полк Краснознаменный Суворовский полк (161-й истребительный Рижский ордена Суворова авиационный полк). Мы были резервом, кидали куда попало. А почему звание гвардейского не дали, не знаю.

- Сколько у Вас Героев Советского Союза было в полку?

Я не знаю их. Тимуру Фрунзе Героя дали буквально за несколько вылетов. Сколько у него было сбитых, не знаю.

Вот из исторического формуляра: "За время Отечественной войны полк произвел боевых вылетов пять тысяч девятьсот сорок три, воздушных боев семьсот десять, сбито самолетов двести сорок шесть, уничтожено автотранспорта с войсками и грузом пятьсот девяносто четыре, уничтожено тысяча триста восемьдесят шесть солдат и офицеров противника".

- Как у Вас осуществлялось подтверждение сбитого?

Пока не подтвердят - не засчитают. А подтверждает специальная контрразведка тыловая, она есть на фронте, или наземные войска...

- Летчики своей группы считались достаточным подтверждением?

Свои? Нет. А вот если штурмовики, то да.

- И когда Вы таранили и сбили, это подтвердили штурмовики?

Все документально записано. И в наградной лист это подтверждение вошло...

- У вас был обычай рисовать звездочки за сбитые? И еще: были на самолетах рисунки какие-то, или надписи?

У меня на фюзеляже на левой стороне было написано: "За боевого друга и товарища Виктора Федосеева".

Федосеев погиб при освобождении Острова. (мл. лейтенант Федосеев Виктор Александрович погиб 23.8.1944 года) Мы шли парой, сзади пара, впереди четверка. Я даже ничего не видел, Фоккер проскочил передо мной от солнца, очередь в самолет Витьки, я за ним пикировал, но Фоккер ушел, очень большая скорость была. А Витька сгорел...

- В последнем бою Вы с кем были?

С Володей Сухаревым.

- Он жив остался?

Нет, погиб... (лейтенант Сухарев Владимир Матвеевич погиб в воздушном бою в районе Тарту 06.09.1944)

В полк сообщили, что его самолет пошел с резким пикированием вниз и ударился о землю на противоположной стороне реки, и взорвался.

Александр Маташов, Владимир Морозов - Кенигсберг

- Сколько человек, из тех с кем Вы пришли в полк, осталось в живых к концу войны?

Саша Маташов, на фотографии тут. Володя Морозов, Денежкин... Вот из тех, кто к моменту моего прихода уже был в полку, тех много погибло...

Родная деревня лейтенанта Могилея - Пятихатки, за Днепропетровском. Ее еще не освободили. Полетел родным показать, что он жив, а немцы засекли его и всю его семью под корень... А потом и он погиб в 43 году на 3-м украинском фронте, еще при мне...

(Возможно, речь идет о лейтенанте Могилее Григории Павловиче, разведывательная эскадрилья 10 ИАК (113 ГвИАП). Родом из Пятихатки. Не вернулся из боевого вылета 23.9.1944 г. Возможно, был сбит в составе 161 ИАП в 1943, а после выздоровления был переведен в состав 113 ГвИАП)

- Средняя продолжительность жизни боевого летчика, сколько вылетов было?

Ну как сказать... Ну, пять-шесть вылетов выдержал в боях, значит, жить будешь, воевать.

- В вашем полку летчики каких национальностей были. И возникал ли, как сейчас говорят "национальный вопрос"?

Вот я - украинец, были русские...

- Русские-украинцы-белорусы, этих давайте не будем делить. А какие еще национальности у вас в полку были? Татары, армяне, грузины...?

По-моему, украинцев было больше. Ваня Старорыко был украинец, вот Могилей, тоже украинец. Украинцев много было. Белорусов не было. Армяне были.... Боевые ребята. Антонянц хороший парень был, высокий такой парняга, друг был. Очень хороший парень... (лейтенант Антоньянц Георгий Яковлевич 1922 г.р., родом из г.Иркутск 17.8.1944 погиб в воздушном бою) Сбили его над псковским озером.

Были у нас два еврея: Полевич - в первом бою его подбили, он до аэродрома не долетел, где-то сел на вынужденную, и стал придуриваться, что больше летать не может, голова кружится, и все такое. Штабным работником стал, и получил орден Красного Знамени. А второго - Макаревича в Сейме в другую часть перевели.

- На этой фотография, два летчика у "Лавочкина", кто это?

По-моему, их нет уже в живых. Саша Маташов, полковником был в Ленинграде, инспектором по технике пилотирования. А второй - Володя Морозов. Он был с полка направлен на Японский фронт и там, на Дальнем Востоке погиб. Это хорошие друзья мои.

- Вам под бомбежки доводилось попадать на фронте?

На фронте - нет. А вот когда перебазировали училище, в Солемолках, когда Волгу переехали и тут у соленого озера попали под бомбежку.

Там госпиталь был в школе, полный раненых, и бомбы попали прямо в это помещение. После бомбежки мы ходили, смотрели на стенки, там фигуры кровавые. Врач говорил, сестра, бежала по коридору, как рвануло и ее прибило к стенке. Все раненые погибли...

- А как Вы лично и Ваши товарищи во время войны относились к Сталину? К партии?

Тогда мы были все комсомольцы. Нас воспитала партия, комсомол, коммунисты. О Сталине разговоров не было. А были разговоры о том, как быстрей попасть на фронт и защитить Родину. Вот это был такие разговоры.

- Когда Вы опускались на парашюте, немцы Вас пытались расстрелять. Вы говорите, три захода сделал. А Вы не слышали, были ли случаи, когда наши немецких парашютистов расстреливали в воздухе?

Не помню, не буду врать.

Это мой враг, я с ним дрался. Я его напарника, может быть, убил, понимаешь, вот он меня и расстреливал. С другой стороны, если рассуждать - я мог попасть к немцам, зачем в меня было стрелять.

- Я про такие случаи с нашей стороны спрашиваю.

Не знаю я. У нас не было такого случая.

- Какие сильные и слабые стороны были у наших летчиков? И у немецких?

Слушай, я тебе скажу, - у наших летчиков было много отваги, мужества, стойкости, желания победить. У немцев не было случая, что бы он таранил, что бы он таранил нашу машину.

- Были, но единицы. А у немцев на Западном фронте специальное подразделение сформировали... Вопрос другой: немецкий летчик, он в чем-то превосходит? И какие-то у него были недостатки?

По мастерству мы, может, и равнялись. Но, я еще раз скажу - у них смелости меньше чем у наших летчиков. Были немецкие асы, которых простые летчики сбивали. Бой есть бой. Какой бы ас не был.

- А по технике паритет у нас был с немцами? Или "Ла-5" уступал "Фоке-Вульфу".

Не в том дело, что он уступал. А просто сначала опасались его. Наговорили про "Фоке-Вульф". Это как в цирке выходят боксеры. Про одного такого наговорили, что его противники начинают думать, что он действительно такой. Но время идет и... Конечно, "Мессершмитт" хорошая машина, верткая, в пилотажном отношении очень хорошая. Но я свой "Ла-5" не поменял бы, ни на какой другой... Я на нем такие фигуры делал, меня взять никто не мог.

- Вернемся к бою, в котором Вы таранили. Вы выпрыгнули на парашюте? Или Вы упали вместе с самолетом?

Тут написано, что на парашюте выбросился. А думал тот, кто писал, что кабина была забита осколками? Что не открыть мне фонарь, что выброситься с парашютом я не мог, что был обречен на смерть... А они пишут, выбросился на парашюте. Героя получали за воздушные тараны, при которых, совершив таран, потом садились на своем самолете. А это был смертельный подвиг.

Я не знаю другого случая, чтобы воздушный таран был произведен на горящем самолете. А эти паразиты спрятали, закрыли этот случай от людей. Но мне не добиться, меня уже столько помотали. Не хватает здоровья. Я в двадцать пять лет стариком явился в часть. Меня не узнал никто, у меня вот такой рот был, только сигаретка входила...

Тринадцать суток в болоте проваляться, без лечения, без пищи, и остаться живым - это чудо. Ведь должна Родина меня отблагодарить, что я отдал свою жизнь... А они вон что сделали.

- Давайте все-таки вернемся, как все было...

Вот сейчас я вам расскажу, но подождите. Ну, до чего я таких демократов, ненавижу. Не разобрался, а написал...

Я таранил на 3-м Прибалтийском, а награду получил от командующего 1-го. И то, через полгода почти. И вернулся с госпиталя только 5 мая. Восемь месяцев меня профессор выхаживал и латал, как рваный солдатский сапог. Мне и ноги хотели отрезать, я не дал. Остался с ногами. Слепой был, документ есть. И я до шестидесяти лет работал... Сейчас почти не вижу, чуть-чуть вот этим глазом. А этим вообще не вижу. И когда я написал Путину еще, он был президентом, письмо, попросил выделить мне транспорт, поскольку я без палочки не могу ходить. Он направил письмо Сердюкову. Этот направил в областное соцобеспечение, есть там такая чиновница Маркина. И знаете, что она у меня обнаружила? Старость! Я ей письмо написал: "Если бы Вы были там, где я старым стал в двадцать пять лет, Вы б мне не написали это".

У нас был начальником электросети, у него два пальца оторвало, когда он мальчишкой разминировал что-то... Он в первую очередь получил машину...

Я на Украину поехал, там у меня знакомый работал в райисполкоме. Он знал моего брата и меня, встретил, говорит:

- Как дела, Сергей Исаакович?

Я рассказал ему. Он написал в правительство. Ну и что вы думаете? Ответ пришел "Все, он уже награжден"...

- Мы с этим уже сталкивались. Ветераны рассказывали о несправедливости....

Ну ладно, начну сначала.

Сидели мы курили, вдруг - ракета. Взлетели, встретили проходящую шестерку "Илов". Задание было - сопровождать шестерку "Ил-2" на штурмовку войск и техники противника, через реку Эгуэйма.

Штурмовики шли на высоте метров восемьсот, тысяча двести, не больше. А мы сразу, заранее, набрали высоту выше их, и сопровождали. И только пересекли линию фронта, а он был за Тарту, километров двадцать не больше... Слышу:

- Маленькие, принимайте бой...

И я первый иду в атаку, Володя, говорит:

- Я прикрою тебя.

Я говорю:

- Я бью переднего ведущего.

И я сразу в него прицелился. Ну, думаю, гад, сейчас я тебя присобачу. А они тоже хитрые - выдерживает до предела, думает, "русский свернет". Нет, гад, хрен "свернет". Я вижу, что он качнулся, и очередь ему в пузо как засадил. Он сразу вспыхнул и пошел, я за ним. А, Володя кричит:

- Прекрати! Выходи из боя.

Я только стал выходить, меня сбоку снизу слева, как шарахнет... Машина сразу охватилась огнем. Нажал ногой - вроде потише пламя, отвалилось вроде. Только стал выходить - снизу ударили. Это были два охотника... Если в бою видишь противника, то с ним справишься. Но хуже нет, когда не видишь. Эти два охотника снизу подошли. И как они снизу прошли, там же штурмовики работали? У нас высота больше была, и он меня снизу, когда я стал выходить. Я ушел подальше, а потом когда переворот сделал, смотрю - опять противник. Володя атакует следующего, а за ним уже сзади пристроился - сейчас сожрет. Попробовал газ - хорошо, берет машина, ну, слава Богу. Ну, родненький, помоги! Надо рассчитаться с врагом до конца! Все, и я пошел... И такой удар...

- То есть Вы били под углом спереди?

Да. Мне иначе никак нельзя было. Потому что я выходил снизу, и он меня не видел. Он шел с набором к Володе, в хвост пристраивался.

Когда я ударил его, моя машина сделала вот такой разворот через левое крыло вокруг его фюзеляжа и рассыпалась в куски. Это я еще помню...

Штурмовики потом на земле доложили, что оба самолета на куски распались. И тут я потерял сознание. Когда очнулся, не вижу ничего. Крутит меня и что-то давит. А здесь у летчика вот такая лапка стоит, привязные ремни. Я лапку цап и ремни открылись. Я сразу рванул парашют. Парашют раскрыл, думаю, слава Богу, стропы не отгорели... Правого сапога нету, здесь мне давит шлем, не стянуть никак. Ой...

- Если устали, давайте отложим, еще раз встретимся?

Сейчас, отдышусь. Уже здоровья нет. Старый стал. До чего я договорил?

- На парашюте уже опускаетесь.

Лицо обгорело. Очки спасли глаза. Смотрю, тряпки горят - остатки комбинезона. За что не тронешься, все больно... Глядь - сноп огня мимо меня пролетел. Оказывается, фрицы расстреливать начали. Их там было десять штук. Я - двоих, и Володя шел в атаку... Но минимум семь осталось... Снаряды пролетели, а он опять заходит. Три атаки, пока я висел на парашюте, он произвел. Несколько строп разбил... Мне страшно стало еще и от того, что, оказалось, что я падаю как раз на дорогу с Тарту на Таллинн. Ее как раз штурмовали, там машины горят... Слева фольварк, справа - болото. И у фольварка целая толпа немцев.

Я так спускался, что дорога осталась в стороне, а я - ближе к речке и болоту. Немцы не бежали, наверное потому, что любовались, как меня фашист расстреливал.

Когда я приземлился, лежа расстегнул ремни подвесной системы. Только поднялся, застрочили автоматы... Твою мать! И я головой в речку. Перебрался через речку, в кусты вскочил, шлем сорвал с себя, левый сапог, который еще остался, снял, пистолет достал. Убедился, что все в порядке. Не отгорели карманы, полны патронов.

Думаю, не дамся. Если что - лучше сам себя застрелю. Там проходила канава, трава скошена, стог сена стоит. Трава - очеред такая. Я в канаву, иначе в кустах меня найдут. Собаки заорали... Забрался по шею.

Пистолет держал одной рукой, другая вся сгоревшая была. Я решил, стоять. Автоматы начали косить этот очеред. Но в меня не попали... Проходит ночь, где-то постреливают. Потом не слышно ничего, а я чувствую, что начинаю концы отдавать. Вначале мне хорошо было - вода успокаивала воспаление... Но теперь ноги отказывают. Застыл. Вокруг меня не было льда, а подальше пощупал - уже ледок. Думаю: "Ну, Серега, конец тебе здесь в болоте...".

Утро настало. Слышно самолеты гудят, а стрельбы нет. Наутро приходят опять - "та-та-та-та..." по этому озеру. Уже на вторые сутки, вечером прослушал, нету вроде никого. Давай выбираться. Начал выбираться, а ноги не вытащить. Кое-как, цепляясь за траву, добрался до края. Сел, а у меня сил нет больше. Все. Смотрю стог сена, дальше второй. Но никого нет. Тишина. Ну, думаю, была - не была. Помирать, так помирать. В эту канаву опять заполз. Через канаву еле перебрался, и тут заяц испугал меня, я думал, что немец и чуть не выстрелил с пистолета. Я говорю:

- Ой, господи, Боже мой...

Полежал в канаве, перебрался, пошел к стогу, полез. Лез я туда, не знаю, сколько... Руки, ноги совсем не работали. Потом кое-как развернулся боком, подлез, забрался туда, замаскировал свою сторону, и уснул. Сколько я спал, не знаю. Снилось мне, что я в ресторанах гуляю... Наверно организм пищи требовал. Вырыл под собой ямку, достал санитарный пакет. Такой клееночный. Я его разорвал, вытащил бинт, им доставал водичку и сосал, у меня только дырка во рту и осталась, а остальное затянуло гноем... И сколько там лежал, просыпаюсь, попью, опять усну. И уже чувствую, что мне подходят концы. Если я не вылезу, значит мне конец. Послушал как самолеты идут. Наши, а зенитки не стреляют. Думаю, наверное, фронт далеко... Вылез из-под стога, а ноги не сгибаются, Сел кое-как. Руку с пистолетом назад спрятал, и сижу. Думаю, может быть, кто-нибудь пойдет, эстонцы какие-нибудь. Раз стога сена, значит - живут люди, может кто появится. Вдруг слышу, "хряп", веточка лопнула, у меня сердце заколотилось. Думаю, ну сейчас ко мне подойдет, автомат нажмет... Не вижу, кто там идет. Подходит, спрашивает:

- Ты кто, танкист что ли?

Я говорю:

- Нет, летчик.

- А как попал сюда?

Я говорю:

- Сбили самолет, сгорел.

- О-о-о... брат ты, как же жил тут?

Я говорю:

- Вот так и живу, видите как.

- Что ж с тобой делать? Ты и разговаривать не можешь? Ой, брат, на тебя смотреть страшно.

Я говорю:

- Да мне же рот не открыть. Ладно, - я говорю, - какой есть, что делать. Вы меня, пожалуйста, вынесете на дорогу. Я чувствую дорога рядом.

- Мы не можем. Мы, - говорит, - боковой дозор, часть наша идет на фронт, пополнение.

Я говорю:

- А фронт далеко?

- Далеко уже, - говорит, - Километров двадцать-тридцать, к Таллинну.

- Ой, а я тут лежу...

Двое взяли меня, потом один говорит:

- Дай, я сам его возьму. Его тут нести нечего, одни кости.

А когда стали поднимать, видят, что у меня в руке пистолет, и говорят:

- Еще защищаешь себя?

Я говорю:

- А как же.

Вот они меня на дорогу, принесли к дороге, посадили на землю и говорят:

- Машины будут идти на фронт или с фронта, тебе безразлично куда, подыми руку, тебя возьмут и увезут.

Они только ушли, минут десять, наверное, я посидел, и думаю - сейчас завалюсь. Вдруг машина гудит, я кое-как, поднял руку, остановилась машина. Он кричит:

- Ну, давай заходи.

Какой заходить, когда мне не встать, дохожу уже. Я ему машу рукой. Он вышел, подходит.

- Ну что, танкист?

Елки-палки уже, сколько можно, мне уже надоело отвечать:

- Нет, я летчик.

- Ну, куда я тебя, - говорит, - на фронт везу боеприпасы?

Я говорю:

- Свези куда-нибудь.

- А, черт, давай я тебя сейчас заберу в медсанбат, в полевой госпиталь на фронте.

Он меня посадил в машину, закрыл дверцу, и поехали. Едем, и я спрашиваю:

- А какое сегодня число?

Он говорит:

- Девятнадцатое число сегодня. А чего ты спрашиваешь?

Я говорю:

- А меня 6-го числа сбили, а сегодня уже 19-е...

И сознание потерял, пришел в себя, когда услышал, как он звал санитаров. Они прибежали, меня вытащили из кабины, принесли в медсанбат.

- С медсанбата вас до Москвы долго везли?

Ой, не знаю. Наверно, недолго, меня же на самолёте доставили.

Потом сестра из медсанбата написала мне в госпиталь, в Москву, письмо. Я его храню. Это письмо меня спасло от проверки. С Москвы приехали проверять... Хотите прочитать?

- Мы отсканируем его, и оно будет вставлено в текст нашей беседы...

Насилевец в ЦАГе

Меня в Москве проверять из КГБ приходили. Первый раз пришли, профессор не пустил их, потому что я еще слепой был. А второй уже раз я им как раз вот это письмо дал. Они проверили...

Восемь месяцев меня лечил профессор Вишневский. В центральном авиационном госпитале, в парке Сокольников по восьмой линии, "холодильники" назывались. Там барское какое-то поместье, дом богатый большой.

- Когда вы вернулись в полк Ваши вещи...

Все разобрали. Я приехал - ничего нет.

- А мы, - говорят, - тебя похоронили уже.

Когда я пришел, меня сначала в столовую затащили. С КПП, сообщили, что такой-то летчик приехал. И меня с полка приехали встречать на КПП. Привезли меня к столовой:

А меня девчонки все знали:

- Ой, Сережа живой остался.

Я, "ля-ля-ля..." И пока я в столовой сидел и кушал, уже весь полк, кто свободен, уже прибежали сюда к столовой:

- Ой... Ну ничего мы вечерком будем праздновать...

- Кстати, сто грамм получали только на фронте? Или в УТАПе тоже получали?

Только на фронте.

- И каждый день сто грамм?

Когда есть полеты. Когда затишье, полетов нет, то и сами доставали. А на Украине самогоночку добывали.

- За сбитый добавлялось сто грамм?

Сто грамм давали, но не помню, за сбитый добавляли или нет. Но за сбитые самолеты платили. За бомбардировщик - две тысячи, за истребитель - тысячу. "Рама" считалась за бомбардировщик. Еще платили за вылеты...

Когда демобилизовался, у меня тысяч двадцать пять было денег.

- Как Вы узнали о том, что война кончилась?

Да как узнал, я же приехал, пятого числа, а девятого мая я еще два полета на косу летал.

После госпиталя командир полка, говорит:

- Ну как ты, - говорит, - не забыл?

Я говорю:

- Да нет.

- Ну, давай.

Послал механика, значит.

- Приготовь ему самолет.

Я одел парашют, попробовал на газу.

- Ну-ка прирулись по старту.

Прорулил, сел и полетел. Пролетел над Кенигсбергом прошел, полет сделал, посмотрел, пришел и сел.

Еще два раза слетал с ребятами. А там они еще неделю, до 15 числа немцы не сдавались. Там столько было напихано техники... Ой...

- Мы беседовали с ветераном-штурмовиком, Героем Советского Союза Титовичем. Вот он тоже рассказывал, как они штурмовали косу. Говорит, что там техники просто машина к машине стояли...

Что ты! Я же летал, я сам видел, а потом мы ездили туда. Потом мы подлетели, у самого Кенигсберга почти сидели, аэродром там. Ездили по городу, смотрели укрепления, доты смотрели. Все забетонировано, здорово у них там было.

- И все-таки когда Вам сообщили о том, что подписана капитуляция?

Девятого числа передали по рации в полк. Но надо было добивать...

- В Прибалтике, в Восточной Пруссии, было много власовцев. Вам об этом сообщали? Вы какие-то действия предпринимали?

Я этих паразитов боялся. Были случаи, когда пропадали летчики... Были такие паразиты.

- Для Вас война закончилась 15-го числа. А потом что было с Вами?

А потом мы оттуда эвакуировались, дали приказ в Новгород, Новиков, наверное, по дружески нашему командиру дивизии Андрееву предложил в Новгород. Кричевицы аэродром, там был гражданский и военный. Аэродром был большой, хороший. Ну и прилетели мы в Кричевицы, там все разбито, одни коробки стояли. Ни одного здания. Одни стены были. Ну что делать... Меня сразу командир полка назначает старшим в группе. По Витебской дороге, вот эта железная дорога, с Ленинграда на Новгород. Поближе к Новгороду, станция "Татино" у немцев жилье было настроено. Деревни разбирали, и жилье себе строили. Там пилорама была поставлена, водокачку они пробурили, труба наверное с полметра. Артезианская. Потом рабочие кирпич собирали и закидывали, потому что оттуда бьёт вода, уже несколько гектар леса пропало. Все время вода идет, надо закрыть ее. Надо было крышку заварить...

И дали мне солдат, техников, молодых ребят, мы возили со станции "Татино" на машинах лес в Кричевицы. Разбирали построенные немцами дома и все возили туда, строили себе жилье.

А в апреле 1946 года я уволился из армии.

Итоги боевой работы в Летной Книжке

- Летать Вам больше не довелось?

Меня приглашали в окружную авиацию на связь, на "У-2", но на ней мне летать было нельзя, потому что кабина открытая, а у меня все лицо... И я решил: "Выгоняйте с армии".

- Вы сказали, что к увольнению у Вас накопилась сумма двадцать пять тысяч рублей, а что Вы с этими деньгами делали? По тем временам, какая была покупательская способность?

Много. Но если относительно продуктов считать, то вот такой кусочек хлеба стоил десять рублей. Сигарет пачка "Казбека" стоила пятьсот рублей...

- То есть, двадцать пять тысяч, это, в общем, не особо и много.

Я когда демобилизовался, то женился там в Кречевицах, и мы с женой поехали на Украину. У меня были деньги. А у брата - ничего, ни хлеба, ничего... Чтобы брата поддерживать, я купил за десять тысяч мешок муки, а мне как инвалиду давали двадцать пять килограмм муки на месяц. Хорошую. От собеса получишь квитанцию, и идешь на склад получать. Вот так выживали. Потом все потихоньку начало улучшаться. Правда, инвалидность довольно быстро сняли, хотя здоровее я не стал...

Меня в райком вызвали:

- Давай принимай хозяйство, работать некому. Райфинотдел, больной там начальник какой-то...

И направляют помощником меня в райфинотдел. Я говорю:

- Я же не финансист, я летчик, могу как механик.

Ну что тут сделаешь, пришлось работать... Там отработал полтора года...

- Некоторое время после войны за ордена платили, а потом Хрущев это отменил. Обидно было?

Да. Я получал, а потом сняли. Обидно, конечно, было, пусть хоть двадцать рублей за орден Красного Знамени получал, но все-таки... Орден Красной звезды - пятнадцать. Медаль "За Отвагу" приравнивалась к ордену.

- Как Вы отнеслись к реформе Хрущева, когда резко сократили армию, самолеты резали?

Я, далек был от этого, я тогда в совхозе работал механиком. На моих глазах другая реформа Хрущева происходила. Сеяли кукурузу. И представь себе, такая кукуруза выросла. Вот такие початки... Скот кормили, коров. Молоко, какое хорошее, чистое, вкусное... Кукуруза, это брат - жизнь. Не только человеку, еще и животным.

- Но тот же Хрущев ведь, запретил на подворье держать скотину.

Да. Глупости допустил. Люди держали коров в пригородах - с молоком были не только они, но и рабочий класс... Кому это мешало...

Слушайте, что я вам скажу. Каждый начальник переделывает все по-своему. А на местах стараются, к тому же, и предугадать желания высокого начальства. "Я доложил и все". Так было и когда колхозы создавали... И сейчас тоже самое...

Вот так вот. Вот такая жизнь у нас. Девяносто лет прошло, а я как и не жил.

- Такая у Вас насыщенная жизнь, Вы говорите, как будто и не жил.

Да, я и не жил еще. А сколько работы сделали. За девяносто лет всего насмотрелся и смерти и ужаса, и голода, и холода, и что хочешь. И как я до сих пор дотянул. Меня, наверное, профессор зарядил электричеством.

- Такой может быть немножко дурацкий вопрос. Если бы все сначала, что бы Вы бы хотели изменить?

Я ничего бы не хотел. Я бы пошел бы сразу с детства учиться...

- То есть все бы повторил?

Да, с удовольствием. И пусть я, когда учеником был, и на фабрике работал и учился, мечтал о булочке с полкилограммом повидла... Ой, как вспомнишь, так страшно. Трудно было, но зато весело. Трудно, зато весело. Друг другу помогали...

Я дал присягу Родине, защищать ее, и если понадобится и жизнь отдать... Остался жив чудом. Прошло время и я не жалею ни о чем...