Самойлов Дмитрий Александрович

Интервью проведено при поддержке Московского Дома ветеранов войн и Вооруженных Сил

Я родился 31 декабря 1922 года в городе Коканд Ферганской области Узбекской ССР. Отец был юристом в системе узбекберляшу, это что-то вроде нашей потребкооперации и мы много переезжали. Сперва жили в Коканде, потом переехали в Самарканд, потом, года три отец был в командировке в Москве, мы жили в Москве на Красной Пресне. Потом снова уехали в Ташкент. В 1931 году отец простудился. Потом ему диагностировали тиф, положили в инфекционное отделение. У него начался абсцесс и он умер от абсцесса легких.

После смерти отца мать приехала к своим родственникам, в Подмосковье. Сначала мы жили в Ногинске у средней сестры матери, а потом мама устроилась на 12-й завод, сейчас называется Электростальский машиностроительный завод, в отдел снабжения в плановой группе и мы переехали в поселок 12-й завод, сейчас это город Электросталь.

Жили мы тяжело, особенно в 1932 году, тогда голод и Московскую область затронул. У мамы какие-то запасы были она их сдавала в Торгсин и покупала пшенку. покупали пшенку. Это была самая дешевая пища. Пшенка и картошка, естественно. Купили козу. Летом мы ее в стадо отдавали, а на зиму надо было запасти для нее корм, это была моя задача. У меня сосед был, Леня Канарейкин, мы с ним ходили в лес, косили, запасали веники козам на зиму. Потом нас с покосом поймал лесник, отобрал у нас косу. Мы ему сказали: «То мы сами косили, теперь ты нам будешь косить, раз косу отнял». Я тогда ходил то ли во второй, то ли в третий класс и мы с Леней легко могли за лесником проследить. Он накосит, а мы его покос утащим. Нам же надо то же надо. Что ему в лесу травы жалко?! Мы же не угодья сенокосные косили, а в лесу по полянкам. Так и жили.

Тогда я был дохлым, все время болел. Стоило чуть-чуть простудиться, промочить ноги, у меня сразу приступы бронхита. Спать лежа не мог, только сидя, задыхался. Однажды заболел двухсторонним воспалением легких, меня чуть не хоронить собирались. Но оклемался, отошел. Приступы бронхита стали поменьше, стал себя лучше чувствовать.

В Электростали жила семья врача Загонова и мать с ними дружила. Подошло время идти в армию, а у нас был сосед по квартире, Васька Фролов, он окончил Ногинский аэроклуб, и собирался уезжать в Качинскую авиационную школу. Он мне и говорит мне: «Димка, иди в аэроклуб. Я тебе учебники оставлю». Тут как раз допризывная комиссия, ставили на учет и разу определяли, кого куда готовить. Я пошел на комиссию. Прошел всех врачей, все пишут: «годен». Дошел до заключительного терапевта Загонова, он был председателем комиссии, он меня и спрашивает: «Куда тебя записывать? Везде ты годен, кроме танковых и химических войск». «Николай Васильевич, запишите меня в ВВС». Он и записал меня в ВВС. А я перед комиссией заикнулся матери, что хочу в авиацию, она сильно протестовала, боялась авиации. А тут я приехал после комиссии, говорю: «Мама, меня записали в ВВС».

Через некоторое время снова вызывают в военкомат, это уже осенью 1939 года было, я в 9 классе учился, объявили: «Вас зачислили в ВВС. Садитесь и пишите заявление, чтобы вас приняли в аэроклуб». Я сходу написал заявление, чтобы меня приняли в аэроклуб. Приехал домой: «Говорю, в военкомате приказали поступать в аэроклуб». Мама смирилась.

Зачислили меня в аэроклуб. Сначала проходили теорию в Ногинске, а летом  начали летать на По-2, тогда он еще У-2 назывался.

Самое сложное было сделать расчет на посадку, взлететь легче, чем сесть. Но ничего, все нормально, научился. Сдали госэкзамен, у меня экзамен принимал инструктор из Качинкой школы, лейтенант Борисов. Весь наш выпуск 1940 года направили в Качинское авиационное училище. В декабре 1940 года мы приехали в Качу. Там тоже сначала теория. Потом начали летать на самолетах УТ-2. С этого времени началась служба в армии.

22 июня я был в наряде, рабочим по кухне. Мы тогда находились в лагере, который был недалеко от Качи, в деревне Альматомак. Как рабочий по кухне, я вставал раньше, и так получилось, что я наблюдал первый налет на Севастополь, и еще удивлялся – что это за фейерверк? На рассвете весь лагерь подняли по боевой тревоге и нам сказали, что началась война.

Мы продолжали жить в лагере, только рядом выкопали щелей для укрытия от налета. Рядом с нашим лагерем стояла береговая батарея и немцы один раз сделали на нее налет. Однако, вскоре после начала войны мы собрались, инструктора улетели на самолетах, а мы прошли километров 30 до станции, там погрузились в эшелоны и отправились в город Красный Кут, который находился в республике нем немцев Поволжья.

Наша четвертая эскадрилья разместилась в здании школы в Учхозе, там рядом полевой аэродром был, с которого мы летали. В это время как раз выселяли немцев Поволжья. Надо сказать, местные жители, русские, не очень хорошо отзывались о немцах. Может быть, потому что характеры были разные, немцы любили порядок, а наши не очень. Когда немцев выселили, жены инструкторов и командиров были мобилизованы ухаживать за оставшимся скотом. В сентябре мы сдали экзамены и нам были присвоены звания сержантов. сержанты. Даниленко и Гуляев сразу были направлены в запасные полки, а всех остальных направили в Грозный, там в это время находилось Конотопское военно-авиационное училище, которое готовило командиров звеньев.

Приехали мы в Грозный. Мы все хотели как можно скорее окончить школу и отправиться на фронт. Иногда, когда хулиганили, говорили: «Дальше фронта не пошлют». Жили мы в бараках за городом и, бывало, ходили в город в самоволки. В Грозном тогда было пехотное училище. Там курсанты учились 3-4 месяца, потом им присваивали звание лейтенанта и командиром взвода они направлялись на фронт. С ними у нас бывали разногласия.

Мы ходили в самоволку, а они патрулировали по городу, спрашивали у нас увольнительные. А нам в этом время пришел приказ, нас стали готовить в десантные войска и преподавали самбо, преподавал его чемпион Северо-Кавказского округа по самбо в тяжелом весе. Он нас учил приемам самообороны. Как уйти из-под конвоя, как отнять винтовку, пистолет. Как защититься от ножа. Мы все отрабатывали, у нас неплохо получалось и, когда нас донимали патрули из пехотного училища мы стояли за себя. Отнимали у них винтовки, перебрасывали через забор и, пока они их доставали, мы уходили.

Были мудрецы, которые винтовки с собой уносили. Потом к комбату приехала делегация из пехотного училища и потребовала, чтобы оружие вернули. Комбат что-то им пообещал. Потом построил наш учебный батальон и сказал: «Я сейчас уйду домой, а к утру чтобы все винтовки стояли у меня перед дверью были». И ушел. Утром все винтовки стояли перед его дверью. Кому они нужны? Это просто хулиганство было. Потом уже, когда нас встречал их патруль, нас не трогали.

Весной нас из этого учебного батальона распределили по эскадрильям. Я попал во 2-ю эскадрилью, которая базировалась в станице Нестеровская. Еще одна эскадрилья стояла в станице Слепцовской. Наша эскадрилья училась на Ла-5.

Там мы были до конца 1942 года, а потом нас перебазировали в Среднюю Азию, сперва в Туркмению, а потом пришел приказ, перебазироваться в Узбекистан, на станцию Урсатьевскую. Я попросил отпуск, у меня на станции Красногвардейская, которая находилась между Ташкентом и Самаркандом, тетки по линии отца жили, и я хотел их навестить. Мне дали отпуск. Я на товарняк и поехал.

Потом приехал в Урсатьевскую. Там наш эшелон разгрузили и началась учеба. Сначала теория, потом начали летать.

В 1944 году мы из Урсатьевской перебазировались в Новочеркасск, там есть хутор Хотунок. Там я окончил училище, а офицерские звания младших лейтенантов нам еще в до окончания училища присвоили. После окончания училища, меня оставили в нем инструктором. Училище перебазировалось в Конотоп, где я и встретил День Победы.

Вечером нам объявили, что война закончилась. Победа. А мы тогда при оружии ходили и, в результате, в городе началась пальба, стрельба.

Самойлов Д. А., фото для Доски Почёта и в альбом боевой славы части, октябрь 1951

В скором времени пришел приказ о расформировании училища. Я уже к этому времени женился на Тамаре Ивановне, мы с ней всю войну переписывались, потом я за ней ездил в Новосибирск. После расформирования училища я получил назначение в Тукумс, это Латвия. Попал летчиком в 171-й Краснознаменный истребительный краснознаменный полк. Потом был назначен старшим летчиком. В 1946 году, наша 315-я дивизия перебазировалась из Тукумса в Лиду, это на Западной Белоруссии. Там продолжал службу. Летали мы, сперва, на Ла-7. Потом нам дали несколько Ла-9, часть летчиков переучилось. Из нашего полка сформировали группу, 10 экипажей, и из другого полка тоже такую группу сформировали и мы гоняли Ла-9 из Горького. Сперва, думали себе гоним, а потом, когда пригнали машины в Лиду, у нас их забирали и гнали дальше, в Германию. Потом одну группу мы отогнали в Армению, еще одну группу в Венгрию, а нашему полку Ла-так и 9 не дали.

В 1948 году меня перевели в Кобрин, в 303-ю дивизию. Я в 139-й гвардейский авиационный полк, они тогда уже начали летать на реактивных самолетах, Як-15 и МиГ-9.

Когда мы с Мишкой Зыковым, из 50-го полка 315-й дивизии, прибыли в Кобрин, основного летного состава тогда не было, они в Москве были на параде. Нас начали переучивать на Як-15.

Осенью наша дивизия перебазировалась. 18-й полк был направлен под Ярославль, 523-й в Кострому, а наш 139-й в Тверскую область, на аэродром Хотилово. Штаб дивизии был в Ярославле. В Хотилово мы перебазировались без материальной части. Нам обещали Як-17, а потом пришли МиГ-9. Золин, командир полка, орет: «Не разгружать, это не наш!» Стал звонить в штаб, оказалось наши самолеты.

Мы его не очень любили, не больно хороший самолет. У него два двигателя РД-20, а он ненадежный был. На Як-15 стоял РД-10, стоял, а тут… Мы говорили, что на МиГ-9 летать, кроме страха никого удовольствия; что с тигром целоваться, что на МиГ-9 летать. Одинаковые ощущения.

Но делать нечего, стали летать на МиГ-9. А там с двигателем надо очень аккуратно обращаться, увеличивать газ потихоньку, иначе он заглохнет, или начнется помпаж. И вот были у нас такие случаи, когда двигатель вставал, а в воздухе его не запустишь. У одного заместителя командира эскадрильи двигатель загорелся, он его хотел выключить, а выключил работающий двигатель. А потом пришлось и горящий выключать. Правда, он удачно на аэродром без двигателей сел.

Потом стали изучать МиГ-15. У него двигатель РД-45 стоял, английский, кажется, произведенный на наших заводах по лицензии. Хороший, удачный двигатель. Потом с Ярославля нам пригнали МиГ-15, там ребята раньше на них переучились. Переучились и мы, стали летать.

Потом я попал в госпиталь, там мне сделали операцию, удалили грыжу. А в это время в полку объявили тревогу, всех посадили всех в Ли-2 и отвезли в Германию, куда пришел эшелон МиГ-15. Тогда там инцидент произошел – наши летчики на Ла-9 подбили американский Б-29, после чего он ушел со снижением в сторону моря и свалился в Балтику.  И вот наш полк отправили туда на дежурство, он там месяца два или три был. Я вернулся из госпиталя, в полку только несколько летчиков осталось, командования нет. Мы сидели, ничего не делали, а потом к нам приехал заместитель командира корпуса ПВО, дважды Герой, который учил нас летать на Як-17. Провозил, дал полетать. Потом вернулся полк и все встало на свое место.

В начале 1950 года меня вызывает командир полка и говорит, что 303-я дивизия собирается перебазироваться в Китай. Это значит воевать в Корее. У командования есть мнение послать меня. «Как на это смотришь?» «Я принимал присягу, куда пошлете, туда поеду». Так я поехал в Китай. Со мной еще Федя Чуркин и Вася Степанов были. Всего нас пять человек было.

Приехали в Ярославль. Доложили командиру дивизии. Он нам сказал: «Ждите. Когда надо за вами приедут». Мы и ждали. Потом нас привезли нас прямо на вокзал, там стоял пассажирский состав. На вокзале нас представили командирам полков. Я и Петька Чуркин попали в 523-й полк. Вася Степанов в 18-й полк. Сели в эшелон и поехали. Думали, что едем прямо в Китай, однако, проехали Читу,  и поехали дальше, в Приморский край. Приехали в Приморский край, в Воздвиженку. В это время мой 139-й полк прямо в Хотилово переодели в гражданскую одежду, посадили в Ли-2 и отправили в Китай вместо нас. И мы, будучи в Воздвиженке, следили за их действиями в Корее.

Мы начали летать в Приморском крае. Наш полк стоял в Воздвиженке, а 18-й и штаб – в Галенках. У нас хороший аэродром был, на нем еще стратегическая авиация базировалась, Ту-4, а в Галенках была металлическая полоса. Еще в нашу дивизию входил 17-й полк, он в Воскресенке стоял, а потом, когда начал переучиваться на МиГ-15, тоже переехал в Воздвиженку.

В Воздвиженке мы получили новые самолеты, уже с другим двигателем. То мы летали на МиГ-15 с двигателем РД-45, а там получили МиГ-15 бис, с двигателем ВК-1. Этот двигатель помощнее, но ел больше керосина, а запасы топлива на самолете остались те же, так что продолжительность полета сократилась.

Потом, уже где-то в ноябре или в начале декабря, на аэродром Сухая речка, это на траверсе Владивостока, там полк на «кобрах» стоял, и вот на этот полк, со стороны моря два американских Ф-18, «шутингстар», выскочили. Отштурмовались по нему, сожгли несколько самолетов и улетели. Нам объявили тревогу и разогнали наш полк по эскадрильно. Третья эскадрилья осталась в Воздвиженке, первая эскадрилья перелетела в Воскресенку, а нашу эскадрилью посадили в Кневичи, это примерно там же, где сейчас аэропорт Владивостока, и там мы несли боевое дежурство.

Морозы за 20 градусов, а мы одеты по-летнему – зимней одежды нет, унт нет, перчаток зимних нет. Только куртки кожаные, ни свитера, ничего не было. И вот, бывало, сидишь в кабине, коченеешь, и молишь: «Хотя бы подняли, хотя бы подняли». Потому что когда поднимут, двигатель запустишь, кабину загерметизируешь, идет горячий воздух и в кабине сразу становится тепло, благодать. Так мы там дежурили, каждый день приходилось понемножку подниматься, хоть по разу. Потом я получил телеграмму, что едет жена. А у нас в Кневичах был самолет Як-11 и мне его командир эскадрильи, Григорий Ульянович Охай, дал, чтобы я его перегнал в Воздвиженку и заодно встретил там жену. Встретил жену, она мне привезла зимнюю одежду, зимний шлемофон, меховую куртку, унты, меховые брюки. Оделся, на поезд и снова в Кневичи. Вот тут мне уже было тепло.

Потом закончилась эта эпопея и мы перелетели назад, в Воздвиженку. А где-то в марте 1951 года получили приказ, готовиться туда. Нам приказали смыть советские опознавательные, нанести знаки КНДР, спороть погоны, петлицы, сдать все документы, удостоверения личности, партбилеты, комсомольские билеты. Мы погрузили самолеты в эшелон, сначала в ящики, а потом уже на платформы, оставили денежные аттестаты семьям и отправились в Мукден.

Приехали. Собрали самолеты, облетали, начали летать. Вот здесь стали интенсивно отрабатывать боевое применение. Вели учебные воздушные бои, но не так как дома, пара на пару, когда одна пара летит, другая пара ее атакует, потом меняются местами, а свободный воздушный бой – один на один с высшим пилотажем, все как полагается в воздушном бою. Кроме того, конечно, отрабатывали пара на пару, звено на звено. Летали вообще много.

Потом нас перебросили на аэродром Мяогоу, где мы, сперва находились в положении боевого дежурства и летали по эскадрильно. Тогда почему-то больше всех доставалось третьей эскадрильи. Чаще поднималась первая эскадрилья, мы, вторая эскадрилья, больше сидели, а вот в третьей были потери. Потеряли Обухова, он, по-моему, был замполитом эскадрильи. Это была у нас первая потеря. Потом были еще потери. Москвичева сбили, он катапультировался, но его потом списали, у него было серьезное ранение левой руки. Я летал ведомым у командира звена Прусова. Вторая пара была: Сухинин – Зыков, Сухинин ведущий. Что-то сделали вылетов 20, ни одного воздушного боя не провели. Потом Прусов и Сухинин заболели. Прусов желудком, а у Сухинина болела рука. У него другой раз так болело, что не поднять, не пошевелить, а к доктору он идти не хотел, боялся, скажут, сачкует. В конечном счете, их отправили в госпиталь и я стал летать ведомым сначала у комэска, Попова Виктора Павловича, а потом стал летать ведомым у комполка, Карасева. А Зыков, который был у Сухинина ведомым, он сидел, ему не с кем было летать. Потом пошел к замполиту полка подполковнику Звереву и начальнику штаба подполковник Ануфриенко и заявил: «Сколько можно сидеть, дайте летать». «Летать не с кем. Для тебя нет ведущего». И он возьми и заявил: «Ставьте меня ведомым к Самойлову». Те меня вызвали и говорят: «Зыков изъявил желание, летать у тебя ведомым. Как ты на это смотришь?» Я говорю: «Положительно смотрю. Только дайте нам сначала пару полетов на слетанность. Сразу лететь тяжело». Дали нам один полет. Слетали один раз, попилотировали парой в районе аэродрома, сели, заправились. И тут нам боевой вылет.

Полетели мы шестеркой, ее вел Охай, я в паре с Зыковым слева шел. Где-то в районе Аньсю нам с пункта наведения кричат: «Кто надо мной?! Вас «сейбры» атакуют!» Мы глядь: «Они уже вот они!» Нам передали, что атакуют 24 «сейбра», а нас всего шесть. Начали крутиться. Я сразу пошел в левую восходящую спираль, остальные, кто прямо, кто вправо. За мной пошла восьмерка, я их видел. А нам говорили, что хорошо выполнять косую петлю. Причем на третьей или четвертой петле МиГ-15 заходит в хвост «сейбру». Я почему-то не воспринял это, предпочитал восходящую спираль, потому что на вертикале МиГ-15 был посильнее «сейбра». Мишке кричу: «Держись!» Начал спираль. Атаковали они нас где-то на высоте 5-6 тысяч метров. И где-то на 9 тысяч одно звено «сейбров» ушло, перестало преследовать, осталась четверка. Немного погодя смотрю, еще пара отвалилась, сзади пара осталась. Смотрю кругом. И эта пара прекратила напор и стала переходить на снижение. Я за ней. Но на снижение они, вроде бы, быстрее скорость набирают и пикируют более устойчиво, чем МиГ-15. На МиГ-15 долго пикировать не рекомендовали. А вот в горизонтальном полете «МиГ» «сейбра» догонял. И они как снижение кончили, перешли в горизонтальный полет, я их догнал, и сбил одного из них. Они то ли не ожидали, а может быть, успокоились, что мы вверх ушли. Вот это первый вылет ведущим пары и первая победа. Потом вторая победа была. А потом возвращаются Прусов и Сухинин. А мы уже сделали сколько-то вылетов парой, и пара вроде стала на хорошем счету в полку. Встал вопрос, как будем дальше летать? Мы-то рядовые летчики, меня старшим летчиком приказом по части не проводили, я как считался рядовым, так и оставался рядовым, только летал ведущим. А тут вернулся командир звена, старший летчик вернулся, и они захотели, чтобы все встало на свои места. А Мишка Зыков заявил: «Я не буду с Сухининым летать, я буду летать с Самойловым».

У меня спрашивают: «А ты что думаешь?» «Пусть они парой полетают, а мы будем с Мишкой сзади их прикрывать. Полетаем, посмотрим, а потом ставь на свои места». На том вроде бы и порешили. Дали им полет на слетанность, или просто тренировочный полет после перерыва. И что с ними в воздухе произошло. Сделали они один полет и больше не летали вообще, их в скорости отправили в Союз.

А еще до этого, еще до того, как Прусов заболел, я как-то услышал разговор. С ним Мазилов из 3-й эскадрильи разговаривал, не помню, кем он в то время был. Так он Прусова обвинял в трусости, в том, что тот умышленно уклоняется от боя. Я в самом начале с ним вылетов 20 сделал, но ни одного боя мы так и не провели. Как взлетали четверкой, так и на посадку приходили четверкой. Первый воздушный бой я провел будучи ведомым у командира эскадрильи Виктора Павловича Попова, тогда я первый раз я живых «сейбров» в воздухе увидел.

Был со мной и такой случай, по мне стрелял кто-то из своих. Я только вижу – впереди меня прошла трасса, но не «сейбра». Я видел трассы «сейбра» – у него пулька 12,7 мм, ну какая от нее трасса! А вот когда летит трасса 37-мм пушки – там такие шары летят… Как эта трасса прошла надо мной и вперед, в меня слава богу не попало. Я там такие заложил, как я его только не назвал и летчик сразу смылся. Я так и не знаю кто это был.

Потом были случай, когда мы со Сморчковым друг по другу стреляли. Сошлись на встречных курсах. Мы шестеркой шли, и он шестеркой… Кто-то закричал: «Впереди «сейбры». Я вижу, вон они впереди, на встречных ниже. Я ручку от себя и очередь, вроде бы прицельно, но благо что мимо, и он по мне тоже очередь – тоже мимо. Вот так разошлись.

А в это время Лобов сдавал дивизию Куманичкину. Объявили построение летного состава. Я думаю: «Сейчас с меня что-то снимут», – думал, что построение по этому поводу. Но оказалось, что построение по поводу представления Куманичкина в связи с назначением комдивом.

Вообще, случаи, когда мы атаковали свои самолеты, не только со мной были. Очень похожие самолеты. Есть, конечно, различия, но впопыхах, в горячке, их можно и не углядеть.

Самым результативным у меня были сентябрь и октябрь 1951 года. Потом я отдыхал, а потом снова вернулся в полку. Продолжал летать, но этот период, почему-то, таким результативным уже не был. Не было такой интенсивной работы. Может быть, мы и спесь сбили с американцев, что они уже не так эффективно работали. Ну и, какая эффективность когда от полка 16 экипажей еле-еле набирали, а их армады летят. Когда нас полк менял, мы полетели их сопровождать. Нас всего восьмерка была. Взлетели, полетели и тут американцы начали основной налет. Сменщикам сразу команду на посадку, а нас, восьмерку, туда. Что мы сделаем восьмерка? Ничего. Максимальная скорость, максимальная высота, полетели и на посадку, не стали ввязываться. Против такого количества, что мы совсем что ли ненормальные!

Вернулись из командировки. Меня назначили заместителем командира второй эскадрильи, потом меня назначили заместителем командира первой эскадрильи. Съездил на курсы переподготовки. Переучился на самолет МиГ-17П. Вернулся в Воздвиженку. Стали летать на МиГ-17П днем и ночью, в простых и сложных условиях при минимуме погоды. Потом меня назначили командиром эскадрильи.

Потом из 523-го полка меня перевели в 224-й полк, в Варфоломеевку тоже на должность командира эскадрильи. Там мы получили самолеты МиГ-17ПФ. Год или полтора был командиром эскадрильи там. Потом меня назначили заместителем командира полка по летной подготовки. С этой должности в 1960 году я уволился. Не захотел больше служить, откровенно говоря, да и сокращение тогда было. Меня даже уговаривали остаться, но я не захотел, устал.

- Дмитрий Александрович, как приняли курсанты приказ Тимошенко об отмене лейтенантских званий для выпускников летных училищ?

- Когда мы приехали, нам сказали, что нас будут выпускать сержантами, а не младшими лейтенантами, как раньше. А перед этим был последний выпуск, который вышел лейтенантами. А относились – как относились, это армия, забастовку не объявишь.

- Во время войны как было с кормежкой?

- В Каче с кормежкой было нормально, в Красном Куте тоже. Курсантов кормили нормально, хватало.

- Какой у вас был налет на И-16 перед выпуском из Качи?

- Маленький налет. Полеты по кругу, полеты в зону, никакого боевого применения нам в школе не давали. Только летать немножко научили.

- Когда вы узнали о Победе, какое у вас было чувство? Вы лично были довольны, что победа, или было жалко, что не поучаствовали?

- Не помню уже. Конечно, был доволен, что победа. Все ее ждали.

- Как вам Яки по сравнению с Лавочкиным?

- Они на посадке попроще, поустойчивее. Лавочкин не строгий самолет. Часто поломки на пробеге было. Сел нормально и вдруг оказался на брюхе, снес шасси. Бежим один раз к самолету, навстречу пацан, откуда он взялся, ой, дядя, там самолет одну ногу сломал, другую вывихнул. Не удержал направление пробега, стал разворачиваться на скорости, ноги складываются, не выдерживают такой боковой нагрузки.

Обзор у Лавочкина хуже. Бывало, на земле, приходилось рулить змейкой, чтобы просматривать впереди лежащего. А, когда мы учились в школе, там была такая практика, ты отлетал, за тобой летает следующий. А мы после того, как отлетал, бегаешь его встречать, в конце полосы его ждешь, чтобы его за крыло сопровождать, чтобы ему было видно куда рулить.

- Не было такого, чтобы на крыло ложились?

- Нет. Я не катался, не знаю. В полках уже этим делом не занимались, сам должен рулить.

- На Лавочкинах говорят, очень жарко было в кабине.

- Такого не помню. Мне самолет Лавочкин больше нравился. Может потому что летал на них больше. Больше к нему привык.

Варфоломеевка, 224  ИАП. Нач. штаба полка Краснолобов и комэск майор Самойлов, 1958-59 год.

- Реактивные истребители были на трехточечном шасси. Как переучивались?

- Сначала нам давали несколько ознакомительных полетов на «кинг-кобре» американской, у нас в полу две или три «кобры» были. А потом уже садились на МиГ-9. Причем спарок тогда не было. После несколько полетов на «кобре» садились на МиГ-9, и летали на нем. Потом появились спарки Як-17. Было в полку несколько спарок. А вот на МиГ-15 сразу летать начали, без спарок.

- Когда вас направили на Дальний Восток, какой был налет на МиГ-15?

- И 100 часов не было, небольшой налет.

- Когда на Дальнем Востоке были, вы с корейским театром боевых действий знакомились?

- Нет.

- Силуэты самолетов изучали?

- Силуэты иностранных самолетов все время изучали, а вот силуэты своих не учили, что иногда выходило чревато.

Появился в Приморье самолет Ту-14, их было мало, но были. Это морской торпедоносец. Мы с ними не встречались, а он силуэтом немножко похож на Б-47, так называемый разведывательный американский самолет, «канберра». Причем эта «канберра» часто летала вокруг Приморья, в нейтральных водах. И получилась такая картина, летел экипаж Ту-14, работать на своем полигоне, и забыл включить сигнал: «я свой самолет». Его видят, решили нарушитель, летает в наших водах. Подняли пару из Варфоломеевки. Командир звена Марков. Перехватили. Видно, близко не подходил, знаков не видел. Марков передает: «Канберра». Ему говорят: «Командуй ему на посадку». «Команд не выполняет». «Бей!» И сбил с одного захода. Вот тут началось! Во-первых, к нам в Воздвиженку согнали все существующие в Приморье самолеты, истребители, бомбардировщики. Даже самолет Мясищева пригнали, только он к нам не сел, он в определенное время на малой высоте облетел все аэродромы Приморья, где стояли истребители. И летный состав выгоняли смотреть, как он летает, на что он похож. Заместителя командира корпуса ПВО, он полковником был, собирался генерала получить, так его после этого случая разжаловали в подполковники. Это в отношении изучения самолетов: чужие самолеты мы изучали, свои самолеты мы не знали.

- В Приморье, или в Корее к вам в дивизию кто-нибудь с опытом ведения боев именно в Корее приходил?

- Когда мы сели в Мукдене, у нас был заместитель командира дивизии, полковник Куманичкин, Герой Советского Союза. Он был хорошо знаком с Кожедубом, чья дивизия уже воевала в Корее. Куманичкин летал в Аньдун, изучал опыт боевых действий, потом нас информировал.

Потом генерал Благовещенский сформировал там группу испытателей. Ведущие все были испытатели, а ведомые у них были летчики в должности не ниже командира звена, заместители командиров эскадрилий. У них была задача – посадить живого «сейбра» на свой аэродром. Я на это дело только сказал: «Ну, ну!» Я это себе очень плохо представляю. Если летчик не хочет сесть, то его не посадишь. В общем, у них ничего и не получилось. Они потеряли в бою одного летчика, другой летчик-испытатель катапультировался и, вывалившись из подвесной системы парашюта, разбился. Потом разбился на посадке командир группы, полковник Дзубенко. Заходили они парой на посадку, он в качестве ведомого заходил, короче говоря, попал в струю впереди летящего самолета на малой высоте и врезался в землю, разбился. В результату группу расформировали. Испытателей отправили восвояси, а те, которые в этой группе были не испытатели, их распредели по другим полкам, где уже к тому времени не хватало летного состава, потери были, по болезни, сбитые были. К нам в полк попал Иван Семененко, был зачислен в третью эскадрилью.

Что хорошего от этой группы было, так когда мы сидели в Мукдене, нам прочитал лекцию об аэродинамике больших скоростей МиГ-15. Все особенности аэродинамики, особенности поведения самолета на больших скоростях. Читал нам лекцию испытатель Тарасов. После этого снова каждый летчик произвел облет своего самолета на больших скоростях. То мы летали на скорости 700-750, а мы уже в Мукдене произвели каждый на своем самолете облет на больших скоростях.

- Вас не заставляли в воздухе общаться по-корейски или команды отдавать?

- Нас нет. Сначала вроде бы заставляли радиообмен вести на корейском языке, но нас нет. А вот Калинцев Николай Павлович, он в 18-м полку летал, вот он мне рассказывал, что им сделали наколенники, на них написали ходовые команды. Написаны они русскими буквами были, но по-корейски.

- Когда первый раз «сейбров» встретили, какое ощущение было?

- Еле ноги унес. Нас атаковала пара или четверка «сейбров». Я их не видел сначала, только слышу команду ведущего: «Под меня!» А я шел справа от него и атаковали нас справа. Я ручка от себя и под ведущего. Он надо мной пошел на боевой разворот, я сразу только под ним оказался, тоже пошел за ним на боевой разворот. И тут очередь по мне. Мимо. Я увидел очередь с «сейбра», у них много пуль летело, 6 пулеметов все-таки стояло. Ушел я с помощью ведущего из-под этой атаки. Причем, «сейбров» увидел только после очереди, они мимо промелькнули.

В такой ситуации оказался еще один раз. Я был ведомым у Охая, летели мы шестеркой. И опять же в том же районе Аньчу нас атаковала группа «сейбров». И начал Григорий Емельянович крутить косые петли, я за ним. А прежде чем я начал крутить петли, слышу удар по самолету. Посмотрел на правое крыло – дырка.

Начали крутиться, Охай крутит, крутит, и я за ним кручусь, кручусь. Сколько времени не знаю, я на часы не глядел, показалось мне долго. Я стал смотреть по сторонам, никого нет, а Охай крутиться. Я ему кричу: «Хватит крутиться, вроде бы никого нет, я подбитый». Он разу встал, как вкопанный, прекратил крутежку. «Выходи вперед!» Я поравнялся с ним. «Накрени самолет». Я накренил. «Да, есть пробоина. Пошли на посадку». Я подумал, может быть, он меня за «сейбра» принял, когда я за ним крутил… Он крутился, а я все никак не отрывался…

- Кто подтверждал победы и каким образом?

- Во-первых, контроль фотокинопулемета, синхронно с огнем из пушек производилось фотографирование цели, по которой стреляешь. Это самый первый контроль. Когда пленки проявили, если есть чего контролировать, значит, требовалось подтверждение с земли, что именно в это время, в этом районе, где говорит летчик, упал самолет. И даже требовали фотографии частей упавшего самолета и подтверждения местной полиции. За этим делом все время туда ездили наши поисковые группы. Обычно возглавляли группы или кто-то из адъютантов эскадрильи, иногда ездил начальник связи полка.

- Все 10 ваших побед с наземным подтверждением?

- Да.

- Есть неучтенные победы, как вы считаете?

- Нет. Я таких не помню. Как-то мне последний раз Свиридов написал, что у меня должно быть 11 сбитых. У меня везде по документам 10 сбитых, а он мне приписал еще один сбитый самолет Ф-86. Чем он мотивирует? По их данным в один из вылетов был подбит самолет Ф-96, но он не упал. При посадке на свой аэродром летчик разбился. Я в этот вылет летал, и вели мы воздушный бой, но я не помню, стрелял я в этот день или не стрелял, можно же вести воздушный бой и не стрелять. Я не помню никаких споров в этом отношении, засчитать или не засчитать мне самолет.

Вообще, было несколько случаев в полку, когда кому-то из летчиков не засчитывали сбитые самолеты. Был в первой эскадрильи летчик Коваленко, ему, по-моему, не засчитали сбитый самолет. Володьке Суравихину, тоже якобы не засчитали сбитый самолет. Оськину, он в одном бою, я у него тогда как раз ведомым был, сбил два Б-29. Провел две атаки и два самолета сбил. Я участник этого воздушного боя, я от него не отрывался, с ним вместе прилетел и это дело наблюдал. Ему один самолет засчитали, другой, видимо, сначала не засчитали. А потом восстановили. Были такие спорные случаи.

- Что опасней было: «сейбр» или Б-29?

- По опасности одинаково. Другое дело, значимость победы здесь разные. Одно дело бомбардировщик завалить, другое дело истребитель. Свалить бомбардировщик более значительно и полезно, чем истребитель.

- Дистанция открытия огня какая у вас была?

- Чем ближе, тем лучше. Нецелесообразно стрелять с тысячи метров, малая вероятность попадания, лучше с пятисот. Пока не столкнешься. Чем ближе, тем лучше, легче попасть.

- В среднем?

- 300-400 метров.

- В полку были неформальные лидеры? Наиболее результативные, боевые летчики.

- Самым результативным, которые дотянули до этого дела, были присвоены звания Героя Советского Союза. Это Оськину, у него было 15 сбитых, причем служа в нашем полку сбил 10 самолетов, Охай сбил 11 самолетов. Тоже присвоено звание Героя Советского Союза. Бахаеву, тоже 11 сбитых самолетов. И мне, 10 сбитых самолетов. Это максимальное количество сбитых самолетов. Также присваивали звание Героя Советского Союза за 7 или 8 сбитых самолетов, а одному летчику из кожедубовской дивизии было присвоено звание Героя Советского Союза за 6 самолетов.

Наша пара Самойлов-Зыков считалась лучшей парой в дивизии. У нас на общем счету 14 сбитых. У меня 10 и у него 4 сбитых.

- Вы ему давали сбивать?

- Так получалось.

- Или как в войне бывало, сбивал ведущий, а пишут на ведомого?

- Такого у нас не было. В нашей паре, по крайней мере, такого не было. Это боевые ситуации, когда ему выгоднее атаковать.

- С точки зрения лидерства, были более сильные летчики, как вы, или слабее, как-то это выделялось?

- Нет. Как выделять, когда, например, была пара Суравихин–Шаталов. Ведущий Суравихин, он потом стал командиром полка, это уже после возвращения из командировки, а ведомый его Шаталов. Так у Шаталова было больше сбитых, чем у ведущего Суравихина. У него было 2 сбитых, а у Шаталова 4 сбитых. Тоже очевидно, были в таких ситуациях. Я не помню, чтобы кого-то отличали.

- Какой был распорядок дня?

- Если оставались дома в казарме, в городе – кто во что горазд. Специальных занятий не было. А так: подъем в 2 часа ночи, легкий завтрак, по машинам и на аэродром. У нас там была комната отдыха, самолетный ящик в нем нары, застеленные матрасами, нас там 8 человек помещалось, а рядом стоял ящик, там размещался технический состав. Как приезжаешь на аэродром, в этот ящик, у каждого свое место и досыпать. Потом привозят основной завтрак,  но очень часто этот основной завтрак срывался. Только сядешь за стол, сразу команда – по самолетам! Все бросаешь и в самолет. Сели в самолет, немножко посидели, полетели. И бывает, что и посидеть не успеешь, ты садишься, привязываешься, техник запускает двигатель и полетели. А уже после воздушного боя прилетели, уже и жрать ничего не охота. Только попить водички и фруктов.

После каждого вылета командир полка проводил разбор. Каждый летчик докладывал, как летал. Разбор полета полка, если это полковой вылет. Сначала были вылеты по эскадрильям. Те очень часто не разбирали, потому что одни сели, другие сидят в готовности. А здесь полк сел, пока самолеты заправляют, пока их поставят на стартовую стоянку.

- Летали фактически полком.

- Сначала эскадрильями летали, были случаи, когда летали шестерками, на разведку и на свободную охоту. Обычно делали два вылета в день, утром и вечером. Часто вылеты совпадали с обеденным временем. Садишься обедать, тут тебе вылет, опять путем не пожрешь. Потом не доеденное за день наверстывали в ужин. Здесь уже без ограничений, сколько закажешь, столько китаец и принесет.

Ночью мы тогда не летали, мы еще и не умели ночью летать. Ночью мы стали летать только по возвращению оттуда.

Напряжение там было большое. Во-первых, мало того, что физическое напряжение от самих полетов, так еще и моральная усталость. Потом нам стали давать 20-дневный отпуск, мы ездили отдыхать в «Дальний», дом отдыха или санаторий, и там отдыхали 20 дней. Мне кажется, пользы от этого отдыха было мало. Может быть, от физической нагрузки отдых, а от моральной нагрузки – нет.

- Платили ли за вылеты, за сбитые?

- Обещали платить. Еще когда командиром дивизии был Лобов, он потом стал командовать 64-й корпусом, сменил генерала Белова, так он устроил построение дивизии летного состава и объявил, что есть приказ, платить летному составу за боевые вылеты. За 30 вылетов должны были платить. За следующие 30 вылетов – еще. И так за каждые 30 вылетов назначалась плата. За сбитые самолеты: за истребитель тысячу или полторы тысячи, за бомбардировщик – 2 тысячи. В общем, за мою работу, 161 боевой вылет, сбил 10 самолетов противника, по моим подсчетам я должен был получить 31 тысячу рублей. В 1952 году это были очень хорошие деньги, машину «Победа» можно было купить за 20 тысяч. Правда, ее не так легко было купить, но можно было. Но не получил я ни копейки, и никто у нас в полку ничего не получил. Потом нам сказали, что этот приказ вводился в действие только с января 1952 года. Ни кожедубовцы, ни мы, ничего не получили.

Я потом служил в 224-м полку, который тоже там был, но с ними разговоров на эту тему не заводил. Так что не знаю получали они или нет. Мы получали только зарплату. Аттестат здесь жена получала, но и мы там получали.

- Получали в рублях и юанях?

- В юанях. Из них мы платили партвзносы. Получали хорошо. За получку можно было купить реглан, пару костюмов. Жене привез меховую шубу.

- Звездочки за сбитые рисовали?

- Нет.

- Самолеты были металлического цвета без краски?

- Наши были без краски. Американские были крашеные. И камуфлированные, серые какие-то. Эти самые испытатели хотели посадить «сейбр», но так и не посадили, их оттуда вывели, а «сейбр» все-таки в Москву привезли. Его Пепеляев сбил, но ему его почему-то не засчитали, а засчитали другому летчику. «Сейбр» сел на береговую черту, на приливно-отливную. Летчика американцы вывезли на вертолете, а самолет наши вывезли. Он потом в Андуне стоял, многие из летчиков нашего полка, которым приходилось там садиться, смотрели этот самолет, сидели в его кабине. Особых восторгов не получили. Я в нем не сидел. Я на Андуне один раз садился, без керосина. Керосин еще был, но до своего аэродрома мог не дотянуть, и сел там, чтобы дозаправиться, но там тогда «сейбра» еще не было. А когда он уже был, я пытался сесть туда, но не смог. Зашел на посадку после разворота, уже планирую, смотрю, а у них полк выруливает на взлет, как раз на встречных курсах. Мне пришлось срочно по газам и на свой аэродром. Вклинился в круг, меня как следует отматерили, но, тем не менее, я все-таки сел и на второй круг из-за меня никто не ушел. А на пробеге у меня встал двигатель, закончился керосин.

Летчли 523 ИАП на отдыхе в г. Дальнём. Слева направо: Ковалёв, Самойлов, Шаталов (погиб), Суровикин (разбился), Зыков (умер в 2001 году), Разорвин. 1951 год.

- Как был организован быть летчиков на Мукдене? Был ли БАО? Как кормили?

- Батальон аэродромного обслуживания был в полном составе, наш, с нами приехал из Воздвиженки. А кормежка осуществлялась полностью китайцами. Они заготавливали продукты, они готовили, что в Мукдене, что потом в Мяогоу, были официантами. А наши только помогали и смотрели.

- Что было на завтрак?

- Когда что. Пища разнообразная. Нормальная вкусная пища. Обед: первое, типа нашего первого, второе… Вкусно приготовлено, из морской продукции. Кажется, только один раз в Мукдене они нам приготовили жареных омаров. Если им что-то закажешь, тут же приносили, особенно когда в ужин дополнительную порцию хотелось. Я любил, как они готовят блинчики с мясом, глазунью. Покажешь ему, глаза 5 штук – тащит глазунью из 5 яиц. Скажешь: «На, возьми сто грамм принеси бутылку пива». Не принесет, потому что бутылка пива стоила дороже, чем 100 грамм. А наоборот – бутылку пива на 100 грамм – принесет.

- На аэродроме Моягоу вы где жили?

- Мы жили в городке. Я сейчас не могу сказать, сколько километров от аэродрома был городок, специально построенный. Сначала жили звеньями, в одной комнате одно звено, четыре человек, Прусов, я, Зыков и Сухинин. Рядом с нами жило первое звено,. Первая и третья эскадрильи жили в других зданиях. Мы жили на втором этаже, а на первом этаже был штаб полка.

Тут же жили летчики и 15-го, 18-го полков, тоже в отдельных домах, по эскадрильно. В вечернее время часто показывали фильмы, которые привозили из Союза. Были врыты два столба, между ними натягивали белое полотнище и крутили кино. Был и клуб, но в нем почему-то мы кино не смотрели, проводили там один или два раза собрания. Один раз торжественное собрание, по случаю Октябрьской революции, а другой раз заключительный, прощальный вечер, проводили с застольем.

- Боялись налетов бомбардировочной авиации на казармы, на ваш городок, где жили?

- Налетов не было. Не помню, чтобы мы боялись. Светомаскировка соблюдалась.

- С кем вы дружили в полку?

- Больше всех с Мишкой, потому что с эскадрильи мы остались вдвоем. Командир эскадрильи и замполит Митрофанов, но с ним какая дружба – командир он и есть командир. Заместитель командира эскадрильи был Тюляев, не знаю, куда он делся, почему его отправили в Союз. Филимонов погиб, пропал без вести, так его и не нашли, нашли только самолет, а ни его, ни парашют не нашли. Наверное, где-нибудь попал в расщелину при приземлении

- С другими эскадрильями?

- Встречались с летчиками, общались. Хорошее знакомство и все.

- Понимали, за что воюете? Как относились?

- Понимали. Мы спрашивали, нам говорили, что защищаем интересы страны, интересы Советского Союза. Интересы мы эти знали – мы не хотели, чтобы там обосновались американцы. Если бы не воевали, то эту территорию захватили бы американцы. А что за радость иметь их под боком? Мы же граничим с Кореей.

- У меня есть список погибших летчиков полка. Может быть, ваши комментарии о тех, кого вы знаете. Обухов.

- Я мало его знал. Знал, что он был в третьей эскадрильи старшим летчиком. Там был замполит Понамарев, потом он оказался в 17-м полку, а Обухов был назначен замполитом.

- Павловский.

- Штурман полка. Его раза два сбивали. Причем я не помню, кем он был до командировки. До командировки штурманом полка был Колмансон, но его в командировку не взяли. Он приехал в командировку с полком, который нас сменял и погиб там.

- Свистун.

- Не помню, как он погиб. Он был в третьей эскадрильи, ведомым у Шеверова.

Следующий Павловский. Я был ведомым у Карасева, командира полка и потерял его в бою. Мы вели бой с Ф-86, он в кучу ринулся, а я от него оторвался, потерял. Видел, что там горел МиГ, подумал, что сбили Карася. И такое  меня неприятное ощущение, что потерял командира полка, ведущего. Прилетел на аэродром, сел, а он уже был на аэродроме. И я с ним спорил. Он говорит, горел «сейбр», я говорю, нет, горел «МиГ». И действительно не вернулся Павловский. Я считаю, что это горел его самолет. Потом он вернулся, катапультировался.

Москвичев был ранен в руку. Катапультировался и его сразу списали.

Хуртин. Я считаю, что в смерти Хуртина полностью виноват Шевелев. Бездарно, не в бою. Они уже пересекли реку, уже были над территорией Китая. Я видел, как их атакует пара «сейбров», но я не знал, кто это. Я кричал: «Вас атакуют!» Видно, поздно. Американцы уже близко подошли. И его сбили, прямо в кабине убили, он не катапультировался. Я считаю, что это вина Шевелева. Он и Свистуна потерял, и Хуртина потерял.

Слева Зыков М. А., справа Самойлов Д. А.

Дьяченко Григорий Харитонович живет в Крыму в районе Судака. Как его сбили, уже не помню.

Митрофанов один раз был сбит.

Проваторов. Он был дивизионный начальник. Может, штурман дивизии. Он летал с Проваторовым. Обычно он летал ведомым у Виктора Павловича Попова. Это летчик нашей 2-й эскадрильи. Кто как погиб, я не знаю, и как сбили, тоже особенно в памяти не осталось.

Крупчатников Сергей. Остановился двигатель в бою. Он был у меня ведомым, летал. После того, как Зыкова у меня сбили, мне дали ведомым Крупчатникова Сергея. И вот в 1952 году у него в бою остановился двигатель. Мы вышли из строя, пошли на свой аэродром со снижением. Я ему дал команду, приступай к запуску. Он запустил двигатель. Пришли на аэродром и произвели нормально посадку.

Шаталов. Он в тот раз не с Суровитиным летал, а с Проваторовым. Что Филимонов летал с Проваторовым, что Шаталов летал с Проваторовым и погиб. Он был подбит, у него была перебита или простреляна направляющая, по которой катапультируется сидение. Там такие рельсы, и вот одна из рельс у него была пробита, перебита, были такие заусеницы. И силы катапульты не хватило, чтобы перебросить его через киль.

Крупчатников был сбит, катапультировался сквозь «фонарь». Он когда пытался сбросить «фонарь», катапультироваться. У него замки открылись, а «фонарь» не сбросился каким-то путем. Он потом говорил: «Наплевать. Если не катапультируюсь, все равно убьюсь». И он катапультировался вместе с «фонарем». Нормально приземлился, даже ничего себе не повредил.

Зыков. Зыкова я потерял. Он у меня был ведомым. Причем мы шли в звене командира полка, ведущего полка, Оськина во главе полковой колонны. И его из этого строя выбили американцы, как они подкрались, я не видел, просмотрел это дело. Выше шла первая эскадрилья, вел Степан Бахаев. И где-то рядом был командир нашей эскадрильи Попов. Зыкова подбили в полковом строю. Не видел, как они нас атаковали. А Виктор Павлович видел, как он катапультировался, и его пытались атаковать «сейбры», когда он уже спускался на парашюте. Он очень неудачно катапультировался, при отрицательной перегрузке, когда его оторвало от сидения, и он в это время нажал катапульту. Его ударило креслом под зад. Его когда привезли домой в городок, у него была вся спина синяя. Его сразу отправили в больницу и потом он уже не вернулся. После возвращения из отпуска в Воздвиженку он был назначен заместителем командира эскадрильи по политчасти. Хотели меня на эту должность запихать, я отказался. Меня вызвал замполит, почему то этим занимался не командир полка, а замполит и начальник штаба, так вот меня вызывают и говорят: «Есть мнение назначить вас заместителем командира эскадрильи по политчасти». Я говорю: «А больше вы ничего не придумали?! Какой из меня комиссар! Я не гожусь на это дело». «Ты же вел политзанятия в 139-м полку». «Ну и что толку. Вам нужен замполит эскадрильи, вот Зыков, мой ведомый, готовый замполит, окончил курсы марксизма-ленинизма». И его назначили замполитом. Он летал в Воздвиженке. Потом пришла разнарядка, на курсы повышения квалификации замполитов в Таганрог. Послали его. Он рассчитался из полка, упаковал все вещи, дали машину, отвезти его на вокзал. Отвезли на вокзал. Я пошел, взял им билеты на поезд без очереди, как Герой Советского Союза. И тут смотрю, летит шофер командира полка. «Где Зыков? Командир полка приказал ему вернуться». «Езжай, скажи, что ты не видел ни меня, ни его». А тут он сам подходит. Что такое? Он такой исполнительный парень: «Надо возвращаться». Я ему говорю: «Ты документы получил. Расчет получил. Тебе Охай теперь никакой не командир, пошел он… Садись в поезд и езжай». Такая возможность уехать из Приморского края, да на курсы усовершенствования. Оказывается, наметились учения, ему летчиков не хватает. Отправил я его, он окончил курсы, получил назначения в Елец, на ту же должность, заместитель командира эскадрильи по политчасти. Но это же центр России, не Приморье, совсем другое дело, и климат другой.

- Как переносится война для взрослым человеком, обремененным семьей? Ответственность чувствуется?

- Какой-то груз, естественно, чувствуется.

- Если выбирать, воевать проще в 20 или в 29?

- Конечно, проще в 20 лет.

- Были моменты, когда вы принимали решение не ввязываться в бой, пожить хотелось?

- Такого не было. Были случаи, когда нецелесообразно. Ты идешь парой, а их восьмерка, что на них лезть?! Одно дело, когда от них идет только оборонительный пулеметный огонь, и они не могут маневрировать. Другое дело, когда ты ввязываешься с восьмеркой истребителей. Это разные вещи.