Я родился 10 сентября 1924 года, в Алтайском крае, Топчихинский район, село Володарка.
Чем занимался мой отец в тот момент, когда я родился, мне не известно, поскольку вскоре после моего рождения родители разошлись. Год мне тогда был: А перед войной отец работал инженером, в начале войны был призван в армию, и закончил войну подполковником, командиром артиллерийского полка. Познакомился я с ним, когда мне было уже тридцать три года, и был я слушателем Академии.
Мама была учительницей. Мы жили втроем: мама, ее отец, то есть мой дед и я. Я родился на Оби, село было примерно посередине между Барнаулом и Бийском. В 1929 году мы переехали в Барнаул: А в 1935 году мы переехали в Крым. Сначала в Керчь, потом в Симферополь. В 1936 году мы переехали в Ачинск, Красноярский край. Год я там проучился, затем мы переехали в Минусинск, это тоже Красноярский край, там я два года жил. И затем мы опять переехали в Керчь.
В Керчи, после окончания восьмого класса я поступил в аэроклуб. К нам в школу пришли инструктор и техник из этого аэроклуба. Собрали старшеклассников и агитировали. А я тогда усиленно спортом занимался, боксом. Сам уже подумывал о летном деле, как-то меня тянуло к этому. И я написал заявление. Правда, должен сознаться, соврал - поскольку принимали только с шестнадцати лет, я себе один год прибавил. Мне ведь было только пятнадцать. У меня до сих пор есть комсомольский билет, где написано, что я с 1923 года рождения. Меня приняли, поскольку походил на шестнадцатилетнего. У меня был рост 164 см., вес 64 кг. Комплекция у меня была точно такая как сейчас. Ну, вес может быть стал на пару килограмм больше. А рост такой же. Я с пятнадцати лет ни одного сантиметра в росте не прибавил.
Окончил я аэроклуб в апреле 1941 года, и нас сразу отправили в Качинскую авиационную школу пилотов имени Мясникова. Это старейшая авиационная школа в России, образована была в 1910 году, расположена в 25 километрах севернее Севастополя.
Многие наши известнейшие летчики кончали эту школу, в том числе один из командующих ВВС РКК Алкснис, который кончал ее уже будучи командующим. Эту школу кончали и Василий Сталин, и Фрунзе, и сын Ярославского, и старший сын Микояна, Степан.
- У Микояна вроде оба сына летчики?
Нет, не оба, а трое. А всего у Микояна было четыре сына. Степан сейчас жив. Владимир погиб под Сталинградом. Кстати, мы с Владимиром курсантами были в одном звене. Как-то я с женой посещал музей Советской армии, и там на стенде я увидел комсомольский билет Владимира Микояна. Я жене говорю: - Если это не подделка, то там должна быть моя роспись. Потому, что я в звене был комсоргом, собирал членские взносы и расписывался.
Билет, к сожалению, так развернут, что страниц с отметками об уплате взносов не видно.
Третий сын Микояна, Алексей, кончал не Качинское. А четвертый - не летчик.
- Как Вы узнали о том, что война началась?
Это интересная история, Вы помните, что 14 июня 1941г было заявление ТАСС о том, что распространяются слухи, что немцы стягивают к границам Советского Союза войска и т. д. и т. п.
И буквально через несколько дней после этого заявления ТАСС к нам на Качу приехал старший батальонный комиссар. Тогда такие звания были. Он в нашей эскадрилье читал лекцию о международном положении. Он представился лектором ЦК КПСС. Толковая была лекция, содержательная. Было это буквально дня за четыре-пять до начала войны. И конец его лекции был примерно такой: - Товарищи, было заявление ТАСС от 14 июня, вы, наверное, знаете. Тем не менее, война с немцами неизбежна и будет. Но, вы не представляете себе, как мы близки к этой войне!
Вот так закончил лекцию. Мы, конечно, этим словам не придали значение, потому что в течение более года нам твердили: - Война с немцами будет! Война будет! И несмотря на соглашения...
Уже привыкли к этому. И я вспомнил эти его слова, только когда началась война.
А началась она так. В субботу вечером, в конце вечерней проверки старшина нашего отряда говорит: - Товарищи, у меня есть неофициальные сведения, что завтра, может быть подъем по учебной тревоге. Поэтому вы обмундирование сложите так, чтобы быстренько одеться.
У нас было все отработано, и до этого учебные тревоги уже бывали. Мы легли спать и действительно нас подняли по тревоге. Быстренько оделись, выскочили, построились:
- А сапоги или ботинки с обмотками?
Сапоги. До войны в авиации обмоток не было. Их нам уже во время войны стали выдавать:
Выскочили, построились: А ночью был очень сильный дождь и очень сильный ветер. И хотя была уже вторая половина июня, было весьма прохладно. А мы в одних гимнастерочках выскочили, построились: "Направо! Бегом марш!". И "Бегом", "бегом", "бегом". Выбежали мы за военный городок, за аэродром, растянулись в цепь по одному. Нам приказали лечь, и не вставать, не курить, не переговариваться. И мы, вот так пролежали, ну, наверное, часа так два, не меньше.
- С винтовками?
Без винтовок:
Мы думали, что это учебная тревога. Лежим, а холодно, трава мокрая, ветер сильный с моря, замерзли. Лежим десять минут, полчаса, час: Потом, часа, наверное, через полтора-два, приехала полуторка и привезла нам шинели. И нам сказали, что началась война, бомбили Севастополь. И следующей ночью опять бомбили Севастополь. Несколько ночей подряд бомбили. Хорошо было видно: прожектора, взрывы зенитных снарядов. Вот так началась война.
- В первый момент, когда Вам сообщили, что началась война, какие настроения были?
С самого начала войны настроение было такое: "Ну, сейчас мы им дадим. А через десяток дней, через месяц разгром полный будет". Вот такое настроение было.
- Когда наступил момент, когда поняли, что все не просто, не так как хотелось?
Сейчас уже трудно определить точно, когда беспокойство или недоумение возникло, примерно месяца через полтора-два после начала войны, какие-то сомнения возникли: "В чем дело?", "Почему драпаем?".
Как раз к этому времени наша Качинская летная школа перебазировалась в Красный Кут. Это бывшая республика немцев Поволжья.
 |
Николай Ходаченко 1.11.1941 Красный Кут |
- Как перебазировались?
Поездом. Самолеты были на платформе. А путь с Качи на станцию Альма, это перед Севастополем, мы прошли пешком. Это километров может быть двадцать пять-тридцать. Там мы погрузились в эшелоны.
Я весь путь до Красного Кута проделал не в вагоне, а на платформе, охраняя самолеты. Приехал я как кочегар, потому что за все время не умывался, а паровозы дымили, и копоть на мне оседала.
- Технику в боевые части к этому времени начали передавать?
Нет, начали передавать когда мы были в Красном Куте. И не только технику передавать. У нас на базе школы из инструкторов и командиров звеньев был сформирован 627 истребительный авиаполк под командованием майора Воротникова. Их на школьных самолетах отправили на фронт. Кстати, Сидоров Николай Григорьевич, который был на Каче моим командиром звена ушел с этим полком, а впоследствии стал Героем Советского Союза.
- Чему Вас успели научить к моменту эвакуации в Красный Кут?
Меня очень мало чему научили. Ведь я 28 апреля прибыл на Качу, а 22 июня началась война.
- На "У-2" уже стали летать?
На "УТ-2". На "У-2" я аэроклуб закончил. Прошли курс молодого бойца, проходили его ускоренно. Видимо, все чувствовали, что будет война.
Кстати, я, когда мандатную комиссию в училище проходил, признался, что наврал про свой возраст: Ну, думаю, армия, тут уж врать нельзя. Мне ведь даже семнадцати лет еще не было. Семнадцать лет мне исполнилось только 10 сентября 1941 года. Они спрашивают: - А как же ты попал сюда?
Ну, я честно сказал: - Соврал, - говорю, - хотел летать:
Кто-то из комиссии говорит: - Учти, будешь плохо учиться, выгоним! Иди!
Занятия продолжались. Но возникли перебои, во-первых, с горючим, во-вторых, новые самолеты не поступали. А ведь часть самолетов по естественным причинам выходила из строя.
Мы очень мало летали. Ну, а тут еще чехарда с руководящими кадрами. Ну, скажем, у нас был начальник училища генерал-майор авиации Туржанский (см. дополнение), и его вдруг посадили.
- А за что?
Мы же курсанты, откуда нам знать. Его не расстреляли. После войны реабилитировали. Кстати сказать, его могила у нас здесь, в Монино. Было два брата Туржанских. Мы уже в Красном Куте были, и вдруг прилетел к нашему начальнику его брат. Наш начальник училища генерал-майор, а его брат - комбриг, звание Героя Советского Союза получил за Испанию.
- Со старым званием еще.
Да. Комбриг. У нашего было две звездочки: А у того один ромб.
И мы курсанты, пацаны шестнадцать-семнадцать лет, удивлялись почему это так. Но информацию, откуда нам было взять...
Через некоторое время к нам начальником училища приехал генерал-лейтенант авиации, Денисов, дважды Герой Советского Союза. Он еще до войны получил дважды героя. Одного Героя получил за Испанию, а второго - если мне не изменяет память - за Финскую войну.
Он оказался большим любителем выпить... Очень... А делами школы не занимался, и все пошло вразброд. И летали мы, как говорится - "в час по чайной ложке". Потом спустя какое-то время на его место прибыл с фронта командир дивизии полковник Симоненко. Вот он навел порядок. Сократил количество караулов. До него - у каждого ящика из-под самолета был пост. Он свез их всех в один, вместо пяти или шести постов один оставил. Затем систему обучения изменил. Не все летают по чайной ложке, а выделял, скажем, в эскадрилье или в отряде группу семь-десять человек. Эту группу усиленно готовят, а остальные вообще не летают, по нарядам ходят и прочие вещи. Потом берут следующую группу. Вот, скажем, когда я выпускался, у нас был выпуск восемь человек.
- На чем летали? Все так же на "УТ-2"?
Нет, нет. Мы начали летать на "УТИ-4". "И-16", после формирования полка почти не осталось. И нас стали самостоятельно выпускать на "УТИ-4". Этот самолет был еще строже, чем "И-16". Особенно на посадке. Поэтому такое мнение было: "кто самостоятельно летал на "УТИ-4", тот может летать хоть на палке".
Потом в конце 1942 года - вначале 1943 года к нам в училище "Харрикейны" прислали. Но я на них не успел полетать. До меня очередь не дошла, когда их убрали. И мы стали на "Яках" летать. Кстати сказать, в первый раз я увидел "Яков" вскоре после того, как мы перебазировались в Красный Кут. На них прилетели Василий Сталин с каким-то полковником. Еще на Каче мы видели "МиГи". Там на Каче стоял полк: Но сразу, как только началась война, этот полк ушел, по-моему, в Молдавию. И кроме них никаких новых самолетов - ни "Яков", ни "Лавочкиных" мы не видели. И вот мы в Красном Куте, смотрим, летит пара самолетов. На "МиГи" не похожи. Зашли на посадку, сели. Мы естественно побежали на стоянку, смотрим как они заруливают. Из одного самолета вылазит, ну такой уже в годах, полковник. А из другого самолета вылазит парень молодой, в рубашке гражданской, брюки гражданские, куртка кожаная. Подходит к полковнику и по плечу похлопывает: - Ну, пойдем
А мы думаем, интересно... Пацан почти что, а полковника по плечу... Потом мы узнали, что это был Василий Сталин.
Короче говоря, кончал я на "Яке". Или "Як-1", или "Як-7". Мне кажется, что "Як-1".
 |
Валентин Макаров 26.03.42 КК ВАШ Красный кут |
- Ну, одноместный или вывозной?
Одноместный. Я кончал в марте 1944 года. Нас было восемь человек, вот фотография - наш выпуск.
И нас направили, в Люберецкую Высшую офицерскую школу воздушного боя (ВОШВБ):
Это училище было организовано по личному заданию Сталина, наподобие школы асов в Берлине. Я попал во второй набор.
- У вас был преподаватель без руки? - Герой Советского Союза?
Фамилию не помню... Не Герой. У него было три ордена Боевого Красного Знамени и справа что-то было, не помню точно. Он был без правой руки, честь отдавал левой рукой. Он комендант был.
- Ну, это Иван Плеханов. Летчик 158-го полка.
Это я не знаю. А вот начальник этой школы "вошебойки" был Жуков, свирепейший человек. Кстати, и Плеханов ваш, тоже был свирепейший. Они друг друга стоили.
- Вам такая фамилия, Кардопольцев Бенедикт Ильич, ничего не говорит? Из 2-го гвардейского полка, на "Лавочкиных" летал. Он тоже эту школу заканчивал.
Нет. Там были эскадрильи на "Яках" и на "Лавочкиных". На "Яках" - в самих Люберцах, а в Теплом стане, там был аэродром, там была эскадрилья на "Лавочкиных".
Очень хорошая школа была. Половина слушателей пришла с фронта, летчики из разных частей. Они ведущие были. У истребителей вы знаете, у них боевая единица - пара.
Вот эта "зелень", вроде меня, "желторотики" - ведомые. Пока разбирались с документами, пока мандатная комиссия, нас всех поместили в одно помещение:
- Как мандатная комиссия? Опять?
Опять, а как же. Короче говоря, примерно дней пять, может быть, семь, мы пожили вот таким образом. А потом нас построили в две шеренги. В одной шеренге ведущие, в другой - молодежь. Пришел Жуков, начальник школы и говорит: - Порядки у нас такие: сейчас фронтовики выбирают себе ведомых. Из "зелени" если кто-то не желает, может не соглашаться. Все по желанию. Но зато потом только парой: спать рядом, в столовую вместе, летать вместе, по бабам вместе, водку пить вместе. Только парой...
И вот ко мне подходит Иван Иванович Широков, примерно такой же комплекции как я: - Будешь со мной летать?
- Буду.
А что я скажу, они для меня все были одинаковые, никого все равно не знал.
И еще чем хороша была школа - летали только на своих самолетах. У каждого свой самолет. Если твой самолет неисправен, пара не летает. У ведущего неисправен, пара не летает. То есть не было так, что сегодня я с одним ведущим, а завтра с другим. Один заболел, другой тоже не летает.
- А как на счет пилотажа?
Программа была, по тем временам я считаю, хорошая.
Когда мы выпускались, председателем экзаменационной комиссии был генерал-полковник Михаил Михайлович Громов, известный Вам летчик.
Выпускных зачетных полетов было три. Два полета одиночные. Взлет, полет по маршруту с выходом на поворотные пункты в контрольное время. На поворотных пунктах сидел офицер, который засекал время.
 |
Андрей Чебышев 13.03.1942 КК ВАШ Красный Кут |
- Подразумевалось, что в четко в определенное время? Не до, не после времени нельзя было прилететь?
Можно, но оценка снижалась.
Затем в конце маршрута выход на полигон под Ногинском, стрельба по наземным целям и посадка с возвратом на свой аэродром. Второй полет по-другому маршруту, тоже в одиночку. И выход в зону, где буксировали конус. Нужно было отыскать конус, отстреляться, посадка на своем аэродроме.
- А маршруты знакомые были?
Нет. Но давали время на подготовку.
- Как на фронте десять-двадцать минут и пошел, да?
Да, да. А третий полет - парой, набор высоты три тысячи метров над аэродромом, расхождение и пилотаж. Ведущий левее посадочного "Т", ведомый правее. И, заданный комплекс фигур.
Ну, скажем, вираж влево, вираж вправо, переворот, боевой левый, переворот, боевой правый, петля, иммельман, бочки. Ну, в общем, заданный комплекс. После пилотажа - воздушный бой ведущего против ведомого над аэродромом. И посадка по одному. На разборе полетов Громов сказал:
- Мне больше всего понравились воздушные бои двух пар. Пара младшего лейтенанта Иванова (Это был морячок, с Черноморского флота, летчик. Его ведомого я не помню). И младшего лейтенанта Широкого.
А это мой ведущий. Когда он это сказал, мы все четверо, естественно, встали. И Громов, обращаясь к начальнику школы, говорит: - Представить всех четырех к званию лейтенантов.
Жуков говорит: - Товарищ полковник, нам не дано право представлять к присвоению звания.
Громов, вообще-то немножко барин был, он так на Жукова посмотрел: - Товарищ генерал, Вам что, не ясно, что я сказал? Ваше дело представить, а все остальное мое дело.
Мне кажется, что не малую роль в том, что мы удостоились похвалы Громова сыграло, то, что мне удалось левый вираж выполнить со струями, и так, что я вошел в свою струю. Это у меня получилось в первый и в последний раз в жизни. А вот правый вираж у меня так не получился. То есть он тоже был со струями, но были перерывы в струях. С земли вообще-то эффектно наблюдать. А Громов, он летчик, понимает.
- А Вы выпустились младшим лейтенантом, или сержантом?
Младшим лейтенантом.
Когда оставалось по программе налетать часов десять до конца, нам выдали новенькие самолеты "Як-9" с завода, занизили наддув немножко и сказали: - Берегите, не форсируйте моторы, вы на них полетите на фронт, воевать на них будете.
- Кстати, по поводу моторов, с регулятор оборотов "Р-7", у вас никаких неприятностей с ним не было?
У меня были неприятности. Еще в Люберцах, но не с "Р-7", а с тягой: При стрельбе на полигоне под Ногинском, у меня отсоединилась тяга, и мотор вышел на максимальные обороты. Я доложил ведущему. Он говорит: - Ну, пойдем домой.
Мы пошли домой. Я вижу, что у меня температура воды становится критической. В Люберцах аэродром был маленький, а у меня еще опыта-то мало. Думаю, если не сумею с первого раза зайти, мне придется уходить на второй круг с выпущенными шасси, с закрылками. А температура и так уже высокая, Идем мы мимо Раменского, а там полоса громаднейшая: И я ведущему говорю: - Я сяду в Раменском.
Думаю, что здесь я точно с первого захода сяду. И я сел в Раменском. А я же неопытный был. Волнуюсь, мне надо будет генератор отключить, чтобы зажигания не было. Думаю, а вдруг я выключу, а понадобится подтянуть, вот тогда включится он у меня или не включится.
К Раменскому подошел, еще высота была большая. Я, не заходя еще на посадку, выключил генератор, вхолостую винт крутится. Я включил, он у меня опять на полные обороты. Думаю, ну значит нормально.
Потом у меня такая вещь повторилась на фронте. Что мне так не везло? Уже на другом самолете, но точно так же. Но теперь я уже был спокоен, потому что прецедент был.
- Кстати, как Вы с ведущим друг друга звали в полете?
У нас не было позывных, по голосу узнаешь...
Перед нашим убытием на фронт пришел третий набор. И среди вновь пришедших был летчик из дивизии, в которую мы собирались лететь. (После окончания мы летели в те полки, откуда пришли ведущие.) Мой ведущий и вновь прибывший друг друга очень хорошо знали. Иван Иванович мой ведущий говорит: - Вася, ты знаешь, сейчас бардак такой: Если будет приказ о присвоении нам званий, ты напиши мне письмо. Укажи номер приказа и число, когда присвоят.
Вася говорит: - Хорошо.
Мы улетели. Прошло буквально, может быть месяц, полтора, и от Васи приходит письмо:
"Иван Иванович тебе присвоено звание лейтенанта. Приказ Наркома обороны, номер такой-то, от такого-то числа".
Ну, мне Иван Иванович говорит: - Вешай звездочку. На всех четырех посылали. Не могли же мне присвоить, а тебе нет.
Я говорю: - Как я могу повесить, это же тебе.
Пошли в штаб полка. В полку кадрами ведал начстрой. Иван Иванович принес ему письмо.
Тот говорит: - Ну, вешай...
А про меня: - А ему на каком основании?
Ну, короче говоря, так я и остался младшим лейтенантом:
Уже после войны, когда я служил в Болгарии (сегодня, кстати, можно приобрести недвижимость в болгарии), был в отпуске и вечером у Большого театра встретил своего командира звена в Люберцах, Васильева. И он увидел, что я младший лейтенант, говорит: - Слушай, как же так? Тебе же присвоили звание. Нам говорит, перед строем зачитали, вам всем четверым присвоили звание лейтенанта.
- Так Вы после войны все еще были младшим лейтенантом?
Да, вот такая ерунда...
- В какой полк Вы попали? И как Вас там приняли?
И попал я в 151-й гвардейский истребительный авиационный полк. Буквально накануне моего прибытия весь наш корпус получил гвардейское звание в июле 1944 года.
- А Вы, когда прибыли в полк, сразу получили гвардейский значок? Или пришлось полетать?
Я точно не скажу, но, по-моему, сразу.
Меня приняли хорошо. Буквально, как только мы сели, я там встретил Василия Хвостова, вот отчества не помню, командира звена в Качинском училище, в нашем отряде, и он меня хорошо знал. И поэтому он сразу: - Ты что, в наш полк?
Я говорю: - Да.
А он уже командиром эскадрильи был в этом полку. Он говорит: - Иди ко мне в эскадрилью.
А я говорю: - Ну как это я могу? Во-первых, я с ведущим. Во-вторых, как командир скажет полка.
И не попал я к нему в эскадрилью. Прибыли к командиру полка, доложились. Командир полка был майор Равикович, еврей. Причем внешне ярко выраженный. Мужик очень хороший. Он потом не вернулся с боевого задания под Будапештом:
- А имя, отчество не помните? Эзро Маркович?
Может быть, но я имя-отчество не знаю. (Равикович Эзро Маркович, 1914 г.р., 5.12.44 не вернулся после воздушного боя)
Он нас направил в другую эскадрилью. В первую эскадрилью. Ну, мы прибыли в эту эскадрилью, доложили командиру, нормально приняли.
- Вы туда прибыли в июле 1944 года? А какое место?
Это на границе Румынии с Советским Союзом. Прут река протекает примерно с севера на юг. И на левом берегу Советский Союз, на правом берегу Румыния. И прямо на берегу рядом с селом Бобулешти, был наш аэродром.
- Боев тогда вроде особых не было, воздушных?
Это был период подготовки к Яссо-Кишиневской операции. Напряжение боевых действий было низкое. Я до начала Яссо-Кишиневской операции сделал несколько вылетов боевых на сопровождение штурмовиков, которые летали на разведку.
- А Вы не помните, с какого полка?
Не помню. Я только помню, что они базировались от нас очень далеко, и мы группой перелетали к ним на аэродром, дозаправлялись и от них летали на сопровождение, возвращались, дозаправлялись и летели к себе.
- Летали еще на "Як-1"? Или уже на "Як-9"?
В полку были и "Як-1", и "Як-7" и "Як-9". И когда на каком, я уже даже сейчас не помню.
- Нет, а "Як-3" были?
У нас в полку во время войны их не было. Я войну кончал на "Як-9 У" со "107" мотором. А вот в других полках нашей дивизии были "Як-3".
- Я сейчас назову фамилии, Вы можете про них что-нибудь сказать? Лев Вознесенский.
Вознесенский в полку был. Но я когда прибыл, его уже не было. Погиб в авиакатастрофе.
- Иван Демин.
Иван Демин, я о нем слышал, но это было до меня:
- В сентябре 1944 года погиб в таране.
В таране? Значит, он в это время уже в другом полку был.
- Иванов Василий Митрофанович.
В нашем полку был, Герой Советского Союза: Он без ноги был...
- Так он летал без ноги? Или...
Нет, не летал.
- Кочуков Сергей Федорович.
Не знаю.
- Носков Александр.
Это из нашей эскадрильи. Носкова мы "Покрышкиным" звали.
- Почему?
Он как-то под этим делом сказал:
- Я Покрышкина превзойду.
Ну и его стали называть "Покрышкиным". Он погиб. (Носков Александр Васильевич, мл.лейтенант, 17.11.44 не вернулся после воздушного боя)
А Табакова в вашем списке нет?
- Иван Табаков. Пропал без вести.
Неизвестно, неизвестно... Не вернулся... Это было уже в Венгрии, это было, наверное, в декабре или в январе.
- У Вас воздушные победы были?
Две. "Ме-109" и "Фокер 190".
- Почему-то в документах Вашего полка у Вас побед нету.
Я вам скажу почему, на двух примерах. Первый вы уже знаете, что со званием у меня вышло. И только в апреле 1947 года командующий 17-й воздушной армии Судец присвоил мне звание лейтенанта.
Второй пример. Я летал на боевые задания уже в августе 1944-го, а числюсь в полку, и это я обнаружил, когда увольнялся из армии, только с января 1945 года.
- То есть четыре месяца "псу под хвост"?
Да. Понимаете, вот так и получилось.
Поэтому, почему в полку нет записей о моих двух победах? А черт его знает, почему.
- Полное раздолбайство адъютантской службы?
Да. Точнее, штабной работы, а ведь есть и начальник штаба полка, есть и начстрой полка, который кадрами занимается.
- А как Вы "Ме-109" и "ФВ-190 " сбили? И где?
Это было в Венгрии. Мы прикрывали наземные войска, пришли "Мессера", а за ними шли "Ю-87" - "Лаптежники". Истребители пришли, чтобы нас боем связать, это им удалось. И вот во время этого боя, мне снарядом повредили руль высоты, и он стал ограниченно двигаться. А я сбил этот "109":
Но в бою я повреждение не заметил. Кончился воздушный бой, мы возвращаемся обратно, на аэродром свой. Группу, шестерка нас была, вел Павел Поровин, должность его называлась начальник воздушной стрелковой службы полка. И он перед аэродромом прижал бреющим, и мы выскочили на свой аэродром бреющим и горку: И вот тут я заметил, что у меня хода руля высоты не хватает, вот. И командир полка мне с земли говорит: - В чем дело? Ты чего?
А я отвечаю: - У меня что-то руль плохо двигается. Он говорит: - Ну, проверь еще. Переведи в горизонтальное, потом опять горку.
Ну, я в горизонтальное и... опять тоже самое: руль двигается, но ограниченно. Уперся и дальше не идет.
Командир мне говорит: - Прыгай! Набери высоту потихоньку над своим аэродромом и прыгай.
 |
Механик авиационный старший М. Кац 1945 |
- А на каком самолете были?
На "Як-9". Признаюсь честно - я боялся прыгать. Я за всю свою летную карьеру сделал всего шесть парашютных прыжков. Короче говоря, я командиру говорю: - Нет, я прыгать не буду. Буду садиться.
Он говорит: - Ну, ты сначала попробуй, на большой высоте. Посмотри, как получается, и тогда принимай решение.
Я попробовал, ведь когда идешь на посадку надо же выровнять. А выровнять надо на высоте небольшой.
- А триммер?
Триммер используют все. Короче говоря, сел я. Правда, плюхнулся, потому что я высоковато выровнял, со страховочкой. Но амортизаторы выдержали, правда, сработали до конца. Вот такой был случай.
- А "Мессершмидт" Вы загоняли каким образом?
Во время воздушного боя. На пересекающихся курсах выскакивает "Мессер", и делает правый боевой: Он влез между мной и ведущим. Я буквально только вывел из левого разворота, довернул в эту сторону, открыл огонь.
- И куда было попадание?
А я не знаю куда, я смотрю, он загорелся. Я посмотрел, что с ним дальше будет: он загорелся и с переворотом пошел вниз, я тогда догонять ведущего:
- А ведущий вообще заметил, что Вы отсутствуете на хвосте?
Он не видел, как я сбил. Он говорил, что как только обнаружил мое отсутствие, я тут же пристроился: - Куда ты пропал?
А бой уже кончился, я пристроился, когда шли на аэродром. Ну, потом на земле он опять мне говорит: - Куда делся? Где был?
Я ему рассказал, подробно рассказал.
- В вашем полку зачеты сбитых шли по показаниям участников боя, или требовалось, что бы привезли там кусок от сбитого самолета? Или бумажку какую-то от наземных войск:
Конечно, никакого обломка не требовали, потому что хрен его найдешь. И кто там будет искать. Если двое подтверждают, то засчитывали. В то время вот так вот считалось. Еще и подтверждение войск: Кстати, во время войны эти критерии менялись по-разному.
- Ваш ведущий или Вы делали вообще заявку на сбитого?
Я доложил...
- Ваш ведущий подтвердил? Или сказал, что не видел?
Он естественно сказал, что не видел. Он действительно не видел.
- А остальные летчики?
Черт его знает, я не знаю. Я доложил, что сбил, и при каких обстоятельствах. Но я специально свидетелей не искал. А кто участвовал в бою, было известно. А записали, не записали: Ну кто тогда обращал внимание на это, когда не знал, завтра будешь жить или нет. Вы понимаете, вот даже и случай с этим званием. Даже и с меркантильной точки зрения...
- Вот я с меркантильной и спрашиваю. За сбитый истребитель - тысяча рублей.
Да нет, я про звание говорю. Ведь за звание не платили во время войны. За звание стали платить с 1 октября 1946 года, когда отменили гвардейский полуторный оклад. Повысили оклад всем летчикам и стали платить за звание.
- А как сбили "Фокке Вульф"?
Это было уже в Чехословакии. Мы прикрывали штурмовиков, которые штурмовали войска.
Они на бреющем, а мы - повыше. Метров шестьсот, до восемьсот, не больше. Они бомбили какую-то колонну немецкую, в небольшом населенном пункте. А населенный пункт горел, дым страшенный был. Замкомдива на передовом командном пункте был. И приказал: - Помогите им!
А штурмовка шла к концу, видимо он имел в виду "добавить огня:"
И мы всей группой давай тоже штурмовать. И в этом дыму во время штурмовки растерялись. Видимость паршивая была. И возвращались - кто парой, кто по одному пришел на аэродром. И я оказался один, потерял ведущего. После штурмовки набрал высоту, побольше. Вышел из зоны дымки. И по радио кричу ему: - Иван, не вижу, где ты?
Ну, покричал, повиражил на этом месте, никого не увидел, ни штурмовиков, ни наших истребителей. И вдруг, откуда не возьмись пара "Фокеров". А я уже на "Як-9У" был. Уже и мотор "107".
- И аэродинамика почище.
И если грубо говорить, то на всех "Яках" кроме "Як-3" и "Як-9 У", они были "кошки", а мы были "мышки". А когда вот мы получили два полка "Як-3", а наш "Як-9 У", мы стали "кошки", они стали "мышки".
- То есть уже Вы их гоняли?
Да. То есть я мог уйти от них, и мог догнать их. Чего раньше не было.
Я вообще воевал только на "Яках", но "Лавочкина" оцениваю выше.
Короче говоря, у нас завязался бой. Видно, летчики были неопытные, потому что они не разделились, иначе мне бы пришлось туго.
- А может на шаблон пошли. Я имею в виду, что немцы были очень подвержены шаблонной тактике.
Вообще-то, да. Ну не все, конечно: Короче говоря, они не разделились, это мне очень сильно дело облегчило.
- Передайте им спасибо...
"Спасибо" один из них заработал - в этом бою я его сбил. Бой был в основном на вертикалях. Потому что когда я выходил на вираж, они приближались.
- То есть получается, что "Фокке Вульф" на виражах был более маневренный, чем "Як"?
Ну я не знаю, почему:
Короче говоря: На вертикали, я над ними. Я попробовал пару раз во время этой кутерьмы вираж, а он заходит. Ну, я тогда делал срыв в штопор. "Як" отлично из штопора выходил. Вот в чем он хорош был. И я, значит, вижу, что он заходит, я, значит, сорву в штопор и тут же вывожу моментально. А его уже нет. Проскочил:
- А в этот раз, что Вы видели, когда попали в "Фокке Вульф"?
А он кувыркаться начал. Огня не было. Я смотрю, он кувыркается, вниз, вниз.
- Кувыркается как?
Вроде вниз сходящаяся бочка.
Взрыва я не видел. Некогда было рассматривать. Еще второй же остался. За ним следить нужно было...
- Вы же, наверное, не в двух боях участвовали, а больше?
В двенадцати.
- Для Вас, как для летчика, какой истребитель из немцев был более сложен для боя? "Мессершмидт" или "Фокке Вульф"?
Вы знаете, это зависело от летчиков, которые в них сидят.
- Нет, ну все равно, летные данные тоже роль играют.
Играют. Скажем на "Яке" от "Мессера" можно уйти в пикирование, а от "Фокера" не уйдешь.
- И крылья не отваливались?
Так я вам скажу, вот у нас в дивизии отваливались крылья только на "Як-3" Тбилисского завода. Под конец войны Тбилисский завод стал выпускать "Як-3". Их потом всех под трактор пустили.
У нас в дивизии не то четыре, не то пять случаев было, отваливались крылья. Даже после войны.
- Летчики гибли?
Да. Но в большинстве случаев выпрыгивали. Например, мой друг, Коля Киреев, уже в Чехословакии, у него во время штурмовки, на выходе из атаки отвалилось крыло... Он рассказывал: - Я опомнился, когда уже спускался на парашюте. Я не помню, как меня выкинуло из кабины, и как я открывал парашют:
- Какими ремнями пристегивались?
Только поясными. Плечевыми не пользовались.
- Вам доводилось вести бой против бомбардировщиков?
Доводилось, но стрелять по бомбардировщику не приходилось.
- Как вам ставились задачи: сбивать самолеты, или не допустить их до какого-то защищаемого объекта?
Такой был случай. Перед Будапештской операцией, когда наши форсировали Дунай южнее Будапешта, к нам в полк прилетел командир нашей дивизии полковник Тараненко и командующий сухопутной армии. Я не помню его фамилию, генерал-лейтенант. Собрали летный состав, и командующий наземной армии, которая форсировала Дунай, ставил нам задачу. И вот почти дословно его слова, до сих пор их помню. Потому что впервые так вот ставилась задача. Он говорил: - Ребята, мы захватили кусочек на западном берегу, кусочек небольшой. Немцы нас стараются спихнуть оттуда всеми силами. Мы навели понтонный мост, его разбомбили. Вот сейчас мы наводим новый понтонный мост, и ваша задача - не дать разбомбить. Я знаю, что вас мало, а их будет приходить много. Ваша задача не сбивать, ваша задача не дать прицельно бомбить. Пусть они сбрасывают бомбы куда угодно, даже на наши войска, но чтобы понтон уцелел. Кидайтесь на них, между ними шныряйте, как хотите, но не дайте им прицельно бомбить. Если вы не собьете ни одного самолета, но сохраните мост понтонный, я подпишу наградные листы. Если вы сотню самолетов собьете, но понтонный мост разобьют, ни одного не подпишу!
Вот это мне запомнилось. А ведь тогда мне девятнадцать лет было.
- Не дает мне покоя ваш Орден Славы. У младшего лейтенанта чисто солдатский орден. Этот орден по статуту за систематический героизм на поле боя. За что Вам его дали?
Как раз вот за один из боев над этой понтонной переправой. Нашему полку была поставлена задача прикрывать этот понтонный мост. Одна группа прикрывает, вторая группа сменилась, идет на аэродром. А третья готовится нас сменить. А в полку по штату самолетов - сорок, а фактически всегда меньше.
Значит над переправой максимум восьмерка. Но чаще шестерки были. И вот мы шестеркой, а их группа пришла что-то около тридцати "Ю-88", и под прикрытием истребителей. И вот начался у нас воздушный бой. Мы кинулись на бомбардировщиков, "Ме-109" кинулись на нас. И каша завязалась. И во время этой каши, я вижу, как в хвост моему Иван Ивановичу заходит пара - "Мессер", а за ним его ведомый. И я вижу, что расстояние между ними еще солидное. То есть огонь вроде бы рановато открывать, он идет с прижимом, то есть сближается. И я просто, ну для того чтобы его перепугать, что бы он прицельно не открывал огонь, рванул на него, ну почти под девяносто, и открыл огонь. Напугал я его или не напугал, я не знаю, но он по мне попал, и я загорелся. Он мне попал в левую плоскость... Но до бака дело не дошло... Но факт, что обшивка загорелась. И я выпал из этой "поножовщины". А на земле в это время был замкомандира дивизии полковник Боровой.
У него голос писклявый такой. И вот я слышу, он этим писклявым голосом кричит: - Прыгай! Прыгай! Дорогой, прыгай!
А я думаю: "Да, прыгай. Я сейчас, может быть, собью пламя". И я в правое скольжение заложил:
- А горело левое?
Левое... А пламя буквально, ну может быть миллиметр, а не сбивается. Ну я скользил, скользил, не сбивается.
- Просто земля, наверное, близко.
Нет, земля-то еще была далеко, потому, что это у нас бой начался на трех с половиной тысячи примерно. Ну, я думаю, лонжерон перегорит, у меня плоскость отвалится. А тогда начнет вращать, тогда вообще черт его знает, выпрыгнешь или нет: Ну, короче говоря, я решил: надо прыгать. И я вывел из скольжения. А когда вывел из скольжения, пламя в кабину пошло. И у меня обгорело лицо. Хорошо я в перчатках был. Я значит, все бросил, руками закрыл лицо, а у нас еще не было сброса фонаря, надо было открываться. Потом я, значит, одну руку оставил на лице, а другой рукой фонарь открыл, и выпрыгнул.
- А прыгали как, стоймя? Или так, ногой ручку от себя и...
Мне надо было ручку от себя, а я решил газ убрать полностью, чтоб скорость погасить. И думаю, перевалюсь через борт, и все. А ни фига: я наполовину перевалился, и меня прижало к фонарю...
А самолет начал штопорить. И я влево вовнутрь штопора прыгнул, левая плоскость горит, самолет крутится:
А я уже хотел обратно вернуться и вывести из штопора и бить по ручке, но не получается назад. Ну, короче говоря, все же я как-то выкарабкался, выпрыгнул. Смотрю: высота еще есть, немножко подзатянул открытие парашюта, потому что были случаи, что парашютистов "Мессера" расстреливали.
- А вообще это практиковалось частенько?
Ну не часто, но бывало.
- А наши немцев стреляли?
Парашютистов? Может и бывало. Я не отрицаю, но я не видел. И у нас в полку не было такого. Но незадолго до этого дня произошел такой случай. Мы в то время базировались на аэродроме Кечкемет, это в Венгрии. И вместе с нами на нем базировался разведывательный полк. И примерно за пару недель до этого случая, а он произошел 11 декабря 1944 года. Так что скоро годовщина этого прыжка...
Так вот, наш разведчик "Пе-2" возвращался после задания, облачность была, и он шел на высоте метров 600-800 под облачностью, и вышел на нашу территорию, и его сбила зенитка наша.
Ну, бывают ошибки. Но дело на этом не кончилось. Весь экипаж - все трое выпрыгнули, командир, штурман и стрелок-радист. А стрелком-радистом летал начальник связи эскадрильи. И пока они спускались на парашютах, наши солдаты одного убили в воздухе, потом одного застрелили уже на земле, а одного ранили в шею. Жив из трех остался один.
Поскольку мы на одном аэродроме были, узнали про этот случай. И поэтому я, когда после затяжки раскрыл парашют, подумал, надо же посмотреть, куда я лечу. Мы же прикрывали Дунай, южнее Будапешта. Он раздваивается, и там огромный остров Текел. Там на этом острове огромный металлургический завод был. А мы форсировали западный рукав. И вот я смотрю: лечу в Дунай, в этот правый рукав. И у меня мысль: перед войной шел фильм: "Большой вальс" про Штрауса. Мы, пацаны, мечтали: "Эх, посмотреть бы на этот голубой Дунай, хоть одним глазом!" И вот думаю: была у меня - дурака мечта, и вот сбылась сейчас - придется купаться в этом самом Дунае в декабре... Да и ни черта он не голубой, а скорее даже свинцовый... Но смотрю, меня несет на остров. И я тогда, чтобы меня вынесло на остров, давай дальше скользить. А когда уже метров двести до земли оставалось, я, вспоминая случай с разведчиками, начал материться во все горло. И пока до земли не долетел, матерился, чтоб на земле слышали. Короче говоря, солдаты сбежались, и смотрят на меня, как-то удивленно. Я говорю: - Ребята, в чем дело-то?
Один достает из нагрудного кармана круглое зеркальце и говорит: - Командир, посмотри на себя.
Я смотрю - обезьяна: ни бровей, ни ресниц, кожа клочьями и черная. Но этого я ничего не чувствовал, никакой боли, ничего абсолютно. А как в зеркало посмотрел, так такая боль сразу накатилась... Лучше бы и не смотрел.
- Ребята, - говорю - где у вас тут какой-нибудь медсанбат?
- А вот там в деревеньке.
Я говорю: - Ну, отведите меня кто-нибудь.
Солдат со мной пошел, там километра полтора пройти надо было:..
Вот за этот бой мне Славу дали, за то, что ведущего защитил.
- Сколько времени заняло лечение?
У меня шкура быстро заросла, а вот со зрением было плохо. Дней десять я в лазарете пролежал. Я еле уговорил комдива, чтобы меня в госпиталь не отправляли.
- Глаза не слиплись?
Нет, не слиплись, все же перчатки помогли. Нас в тот день двоих сбили. Вот меня сбили и из соседнего полка, из "149" - Мерзлякова... Он погиб: (по-видимому имеется в виду Мерзленко Андрей Андреевич, 149 ГИАП, лейтенант, комзвена, 11.12.44 сбит в воздушном бою.)
Меня всего перебинтовали, оставили только для рта и глаз дырки. И когда в штаб дивизии пришел, командиру дивизии доложился, а он сразу: - Ты Торопов? Или Мерзляков?
Я говорю: - Торопов.
- Ну, значит это Мерзляков погиб.
Напоил меня вином. А я больше суток не ел ничего. Меня развезло... А он: - Пей, пей, пей.
- Да я не могу, - говорю, - товарищ командир, больше.
- Пей, я тебе сказал!
Ну, я его уговорил, чтобы меня в госпиталь не отправляли. Я в лазарете отлежался. Потом пришел к командиру полка. Командир полка: - Иди к врачу, выясни, как со зрением.
Врач осмотрел меня. Сказал, что все нормально будет. И свое мнение сказал командиру. И командир мне говорит: - Месяц чтоб ты на аэродроме не появлялся. Через месяц опять к врачу.
Через месяц я опять к врачу. Разрешил полеты. Это уже где-то в феврале 1945 года. Но я не успел полетать на задания. Весь полк, за исключением штабников, отправили в Румынию получать "Як-9 У". Их не пригнали, а привезли в ящиках. Из ящиков самолеты вытаскивали, стыковали, расконсервировали моторы: Мы облетали и потом всем полком на фронт.
 |
Лев Торопов, Александр Мартынов и Иван Широков февраль 1945 |
- А Вы не помните, сколько моточасов жизни было у "М-107", до первой переборки?
Как мне помнится, сто пятьдесят часов. Сто, или сто пятьдесят.
- Разговаривали с летчиками, которые летали с "107" моторами. Они говорят, что в воздухе "король", а на земле "лучше пристрелить". В том смысле, что пока дорулишь до взлетки, уже сварил мотор.
Это да.
- И еще недостаток: нос длинный, тяжелый и на грязных аэродромах была тенденция к капотированию.
Ну это у всех, и у "Лавочкиных" и у "Яков". Исключение разве что "Кобры", - у них носовое колесо, им хоть бы что.
- А какой из "Лавочкиных" Вам больше нравился?
Ну "ЛаГГи" вообще никто не любил. И те, кто на них летали:
- А я слышал другую версию: Были самолеты Тбилисского завода и Горьковского завода: Горьковского завода легонькая, верткая живучая машина. И очень ее любили за живучесть.
Да. Иванов, о котором я уже говорил (первая пара, которую Громов отметил), он был влюблен в "ЛаГГи". Но очень многие, очень многие ругали. Ну скажем из десяти летчиков, один любил, а девять нет.
- Наверное, кто освоил машину, тот любил.
Ну не знаю. Я на них не летал.
- Вы слышали такую расшифровку ЛаГГ: "Лакированный авиационный гарантированный гроб"?
Это я после войны услышал. Много позже...
Ну что про "Лавочкин". "Ла-5", "Ла-7", "Ла-9", "Ла-11"? "Ла-11" появились после войны. "Ла-9" - по-моему, под самый конец войны появились...
- Нет, 1946 год.
1946 года? Не спорю. Я на них не летал.
"Лавочкины": "Ла-5", "Ла-5 ФН", "Ла-7", почему мне нравились, хотя я на них не летал. Мотор воздушного охлаждения, а это - живучесть! А для воздушного боя это очень много значит. Вы представляете, что были случаи, когда люди на "Лавочкиных" приходили на свой аэродром и садились, а у них поршень по улице мотался. Представляете? А в "Як" если в мотор попало: Ну вот такой осколочек попал в радиатор или в трубу, которая ведет к радиатору, или от радиатора, и все, он закипает. А закипел, значит, заклинил:
- Да, без воды - четыре минуты.
"Як" отличный самолет в смысле пилотирования. А штопор! Брось руль, и он сам выйдет из штопора.
- Как рассказывал один летчик, в руководстве по "Яку" сказано, что годен для летчика ниже средней квалификации. В "Лавочкине" этого не было. Вы согласитесь с таким утверждением, что "Як" был великолепен для воздушного боя с истребителями. А вообще для войны в воздухе был лучше "Лавочкин". С бомбардировщиками, с зенитками...
И во время воздушного боя, все равно, живучесть нужна: Мне не важно, зенитка попала тебе в радиатор или "Мессер" там тебе залепил:
- Вернемся, к Вашему рассказу. Сколько времени "Як-9 У" собирали?
Я не знаю, может быть дней десять...
Мы их там облетали после сборки и расконсервации движков. Но не все удалось проверить. Нам попалась, как потом оказалось, бракованная партия водяных радиаторов.
Мы летели на фронт с промежуточными посадками. Первая посадка была в Крайова - это Румыния. Следующая - Арад - тоже в Румынии. Потом - Будаерш, это западнее Будапешта.
- Что-то порядка 100-150 километров друг от друга получается?
Нет, побольше. А из Будаерша, уже в Кёт, там уже воевали. И на каждом аэродроме при посадке мы оставляли самолеты: летим, и вдруг вода потекла. Кто первый увидел, говорит: - Иван, у тебя струя.
Тот до посадки дотягивает, садится, и начинают ремонтировать - паять и прочие вещи. Ну, я тоже в такую историю попал западнее Буды, аэродром полевой был в Будаерши. Что на их языке "ерш", я не знаю. Кстати мадьярский язык очень тяжелый: И вот у нас двух полетел радиатор. У Андрея Бондаренко, царство ему небесное, из другой эскадрильи, и у меня. Командир полка оставил двух механиков, полуторку машину. Полк улетел в Кёт, с того аэродрома они воевали.
- Кёт или Кечкемет?
Кёт. Кечкемет до этого был. А нам говорит: - Снимайте радиаторы, Будапешт рядом, там заводов много, вот вам машина. Найдите, где вам запаяют радиаторы.
Мы три раза паяли. Воду сливаем, радиаторы снимаем, едем в Будапешт. Нашли там какие-то мастерские, запаяли, вернулись, поставили, воду залили. Прогазовываешь: Течет, теперь в другом месте... Опять сливаем, снимаем: Везем опять: Короче говоря, мы трижды вот эту операцию проделали. И решили - ставим радиаторы, заливаем, газовать не будем, а взлетаем, набираем 4 000 над аэродромом. И если у кого потечет, тот садится, у кого не потечет, тот полетит. А если потечет на маршруте, будем смотреть, куда: обратно возвращаться, или туда тянуть. Ну и, короче говоря, мы взлетели, набрали высоту 4 000, пошли и уже при подходе к Кёту у Андрея потекло. А у меня нет.
- И Вы именно на этом Яке сбили "Фокке Вульфа"?
"Фокера", да.
- Когда и как для Вас закончилась война?
Конец войны меня застал на аэродроме Кухыня, это теперешняя Словакия, ну тогда это была Чехословакия, на западном подножье Малых Карпат.
- То есть Вы в Берлинской операции не участвовали, Вас перекинули сюда?
Мы шли через Румынию, Венгрию. Мы захватили кусочек Австрии. Наш полк получил наименование "Венский". Потому что мы участвовали в освобождении Вены. Кстати, медаль "За взятие Вены" я потерял - отцепилась: Кухыня - это не очень большое словацкое село. Аэродром был очень близко от села, ну километр или полтора. А у нас был такой порядок: нас рассвет должен заставать на аэродроме - мы должны были приезжать на аэродром перед рассветом. Мы ночью не летали. А с рассвета до темноты мы были на аэродроме.
Короче говоря, седьмого мая мы на аэродроме слышим, колокол звонит в церкви. Или как там, у католиков здание называется: И звонят, целый день. Думаем, праздник у них какой-то что ли, черт его знает. Вечером мы приезжаем, словаков спрашиваем: - В чем дело? Почему целый день звонил колокол?
Они говорят: - Конец войны!
- Как это конец войны? У нас все летают на задания.
- "Би-Би-Си" передало, что в Реймсе подписано перемирие - конец войны.
Ну, черт его знает, мы в недоумении... Нам никто ничего не говорит. Восьмого утром мы едем на аэродром... Восьмого летали, сопровождали штурмовиков, штурмовики штурмовали.
- Это когда наши рвались шли к Праге?
На Брно, к Праге и далее на запад. Восьмого опять целый день колокол бил: А мы летали. Восьмого вечером мы приехали в село, на ужин. Ну, поужинали. Весна, уже ночь была непродолжительная: А летчики по-эскадрильно жили в местной школе. И, ну я сейчас не помню во сколько, может быть, часов одиннадцать было, может быть около двенадцати ночи, прибежал командир полка, в то время у нас командиром был Андрей Александрович Обозненко, и объявил: - Конец войны.
Ну, мы повыскакивали все с пистолетами, давай стрелять:
Но, еще до 12 мая наши летали: Сопровождали штурмовиков, которые штурмовали войска немцев и власовцев, которые шли на запад сдаваться американцам. И там, кстати сказать, Власова отловили. То есть до двенадцатого числа еще боевые действия шли.
- А потери были?
У нас не было.
- Последний воздушный бой, когда Ваш полк провел?
О, я вам не скажу. Ну, во всяком случае, когда наши ходили штурмовиков сопровождать после 9 мая, то у нас воздушных боев не было.
- А не помните, кто у Вас в полку последнего сбил?
Возможно, это был штурман полка грузин Кирия Шалва Нестерович, Герой Советского Союза.
У него, по-моему, двадцать восемь сбитых. Сейчас, у меня есть книга "Асы Сталина"...
- Выкиньте ее. Сейчас вышла новая книжка Михаила Быкова, там перечислены те, у кого от пяти до верха самого. По архивным документам.
А я и не спорю. Я очень многих людей знаю, у которых восемь сбитых, тринадцать сбитых, а в этой книге их нет.
- Вот Вы отвоевали эту войну...
Ну не войну, а конец ее.
- Некоторым и двух дней хватило для того, чтобы погибнуть...
Да.
 |
Слева направо: Лев Торопов, Яков Дудин, Василий Кочерга, Александр Мартынов 1946 г. Ямбол, Болгария |
- Отвоевали, попробовали, как говорится на своей шкуре, что и как. Видели, что после себя оставляли немцы на нашей территории. Вот у Вас не было такого желания, по беженцам немецким штурмануть?
Нет, не было.
Ваш вопрос напомнил мне один случай, это был один из первых моих вылетов. Это было перед Ясско-Кишиневской операцией, пошел "Ил-2" штурмовик на разведку. У него фотоаппараты для перспективного фотографирования вперед.
И у него было задание сфотографировать, значит, дороги вдоль линии фронта на их стороне, ну видимо: Следить за перегруппировками и фотографировать дорогу, от одного населенного пункта до другого. Его прикрывали от зениток две пары штурмовиков, пара слева, пара справа. Значит, он шел на высоте примерно пятьдесят-тридцать метров. Те шли метров на двести пятьдесят выше. Чтобы, как только они увидят зенитку, чтобы сразу переводить в пикирование и бить.
А нас шестерка. На высоте метров на восемьсот примерно, мы шли. И вот мы один вылет так сделали и вернулись. Никого, ничего, никто не стреляет, ни штурмовики не стреляют. Единственно, зенитки начали бить, и все начали маневрировать: Я помню, и в первом вылете шли спокойно, потом смотрю, вдруг все заметались. Я: "Чего они? С ума сошли что ли?" А потом разрывы, тогда я понял. А поскольку мы вообще-то были слабо подготовленные в навигации. Ведь у истребителя никаких приборов навигационных не было. Ну, кроме указателя скорости, указателя высоты там. И глаза, и все. Ни маяков никаких, не приводных. Ничего. Кстати сказать, из-за этого было много потерь, очень много потерь:
Оторвался, скажем, ведомый, блуданул и все. Если повезло, сел. Не повезло: Много таких потерь было в целом:
И вот значит, один вылет сделали, вернулись нормально. Второй вылет, то же самое. Думаю, да что же это за война такая? И вот третий вылет прошли, я вижу, что он фотографировать кончил, и развернулись на свою территорию. А у нас участок был как раз такой, что река Прут, грубо говоря, протекала с севера на юг. Здесь был 2 Украинский фронт. Тут запад, здесь восток, вот так примерно линия фронта. Вот здесь загибался: И когда Яссо-Кишиневская операция началась, 2-й Украинский фронт был с севера на юг. А 3-й Украинский фронт был с востока на запад. И вот так они эту Кишиневскую группировку окружили:
И вот мы взяли курс на свою территорию, там местность холмистая. И вдруг я смотрю, а мы идем, ну на высоте метров 800 примерно. Местность холмистая и я смотрю, на холме орудия артиллерийские и солдаты стоят. "Ага, - думаю, - вот сейчас я им дам. Уже третий вылет делаю и ни разу не выстрелил. Что это за война?"
А группа идет немножко левее артпозиции. Я отворачиваюсь от группы туда. И поскольку далеко, то с плавным снижением, и уже в прицел их поймал, и жду, потому что далеко еще стрелять. А потом у меня мысль, думаю: "Слушай, а это, наверное, не немцы. Потому что немцы, наверное, попрятались бы. А эти солдаты стоят, значит, в полный рост. И махают, фуражками, или пилотками. - Думаю, - нет, не буду стрелять". И я значит, плавненько вывел, пристроился к своему ведущему. Пришли на аэродром, садимся, а Иван Иванович говорит: - Ты что там отворачивал это самое?
Я говорю: - Да так, посмотреть, где как сориентироваться, - говорю.
Ничего ему не сказал. Потом через некоторое время я говорю: - Слушай, Иван Иванович, а вот где я сворачивал, это наша территория была или немецкая?
Он говорит: - Наша конечно.
Я думаю, слава Богу, что я не стрелял. Вот, такой случай, понимаете.
- Такой психологический вопрос. Когда Вас сбили, и Вы говорите, этот писклявым голосом Вам кричал: "Прыгай, прыгай". А вот если бы Вам женщина кричала, радистка какая-нибудь?
Я думаю, одинаковой была бы реакция. Я об этом не думал вообще-то...
- А мы разговаривали с одной радисткой, она на передовом пункте наведения была. И говорит, командир дивизии Гейбо, это командир 6-й дивизии истребительной...
Гейбо. Он в нашем, кстати сказать, он в нашем корпусе был.
Да. И она рассказывала, что говорит, Гейбо ее постоянно звал: - Ну-ка кричи ему, пусть прыгает.
Потому, что летчики тянули до последнего, очень много погибало, сгорало, разбивалось. Все пытались самолет посадить. А когда она начинала кричать, они слушались ее и прыгали.
Я вообще об этом слышал... Говорят что действует: Но я вам скажу, этот Боровой был вообще мужик интересный. Но у него писклявый голос был. И когда он кричал, его можно было вполне и за женский голос принять.
- Мы наткнулись в вашей летной книжке на "П-63". Это "Кинг-кобра". Когда Вы с ней познакомились?
После войны уже. Мы войну кончили на "Як-9 У" и почти три года после войны я служил в Болгарии. Нас перевели с 5-й воздушной армии в 17-ю:
На "Як-9 У" мы перелетели из Кухыни, это в Словакии, в Софию, аэродром Враждебно. И летали на "Як-9 У". Потом перегоняли для дивизии, не помню ее номер, которая в Румынии стояла, "Як-9 У" с аэродрома Узен под Белой Церковью. Там был резерв верховного главнокомандующего. Там стояли законсервированные "Як-9 У". Но война кончилась и их расконсервировали. Столько их много не надо.
Нас было десять, во главе с Боровым, зам. командира дивизии. Не то три, не то четыре рейса делали. Нас на транспортном самолете перевезут, мы самолеты получаем и гоним в Бухарест. И опять:
Когда же мы перешли на "Як-3"? Не то еще в Болгарии, не то уже в Средней Азии: В общем, нашу дивизию перебазировали, когда выводили войска из Болгарии, это в декабре 1947 года. в Чирчик, это рядом с Ташкентом. Я в Средней Азии прослужил шесть лет в трех местах. Чирчик, Карши и Кокайты.
По-моему, все же в Болгарии перед выводом наших войск мы перешли на "Як-3".
- То есть Вы с металлических "Як-9" пересели опять на деревянные, которые ненавидели лютой ненавистью - Тбилисские "Як-3".
Тбилисские ненавидели, потому что у них плоскость отваливалась. А "Як-9" мы, по-моему, отдали вот той Бухарестской дивизии. И уже в Чирчике когда мы были: Навскидку, наверное, в 1949 году мы получили "Кинг-Кобры", которые тоже были в резерве: Их "разморозили", чтобы не отдавать американцам. Американцы потребовали вернуть то, что по Ленд-лизу мы получали. На них мы, наверное, пролетали год, может быть, полтора.
- В летной книжке, 1952 год записано.
В 1952 году, по-моему, мы уже переучились на "МиГ-15". С "П-63" перешли на "МиГ-15".
- Ваше первое впечатление о "Кинг-Кобрах" после "Яков"?
Первое впечатление я вам так скажу: очень много излишеств на наш взгляд. Четыре радиостанции. На истребителе четыре связные радиостанции, на фига? Ну, я понимаю, еще бы две. Ну, одну разобьют, вторая есть.
Кстати, я застал еще то время, когда на некоторых самолетах у ведомого был только приемник, а передатчика не было. Это конец 1944 года. И такой случай был, когда мы блудили. Началась Яссо-Кишиневская операция. И ее начало было очень интересным для меня. Нашему полку было приказано участвовать с самого ее начала, с 20 августа 1944 года. К нам накануне прилетел комдив и поставил задачу: - Когда наступят вечерние сумерки, вырулить ведущим с этой стороны "Т". Ведомым с этой стороны "Т". Завтра с рассвета мы будем сопровождать дивизию бомбардировщиков "Бостонов", которые пойдут бомбить железнодорожный узел Яссы. А поскольку с ними связи наземной никакой нет, и когда они придут неизвестно, то перед рассветом всем сидеть в кабинах в готовности к запуску моторов. Как они появятся, запускать, выруливать и взлетать...
И вот они появились. Они шли в колонне полков, в полку двадцать семь самолетов, за ним второй полк, за ним и третий. Первый полк одна наша эскадрилья прикрывает, второй - другая, третий - третья. И я оказался самый крайний, на самой верхотуре: А погода отличная, видимость на миллион, как говорят.
Короче говоря, прошли восточнее Ясс с севера на юг, развернулись на сто восемьдесят градусов, и "Бостоны" с горизонтального полета бомбили. А у них, когда они бомбы сбросят, скорость хорошая, мы их еле догоняли.
Ни одного вражеского истребителя не было, но зенитки сбили двух "Бостонов". Причем по первому полку, зенитки огонь даже не открывали. По второму полку - начали стрелять. Картина эта: армада идет, и бомбы бросают, взрывы: Такое впечатление:
В один из последующих вылетов, мы, по-моему, восьмеркой, сопровождали, а их было штук семнадцать-двадцать "Бостонов". Бомбили тогда железнодорожный узел Тыргу-Фурмос в Румынии.
Была облачность. "Бостоны" нашли в облаках коридор, и в этот коридор... Ну, мы естественно за ними. И они прошли с севера на юг, развернулись, и пошли вниз. Но тут надо пробивать облака, а мы в сложных метеоусловиях не летали: Я думаю, как же лететь-то? Я в Люберцах во время учебного воздушного боя со своим ведущим несколько раз вскакивал в облака и оттуда, простите меня за грубое слово, как говно вываливался. То есть опыт в облаках летать был, но заключался в том, что летать в них не просто. Ну, они пошли и нам тоже надо. Тут у меня смекалка сработала: думаю, я к Иван Ивановичу крыло в крыло встану, он все же поопытней меня: И я значит, к нему прижался, и мы пробили облака вниз. И действительно Иван Иванович справился с этим делом.
Когда мы пробили вниз, я вижу, на железнодорожной станции, уже взрывы, а "Бостоны" уже лезут вверх. Опять в облака.
Я опять к Иван Ивановичу. Мы во время войны ходили друг от друга на дистанции сто-сто пятьдесят метров. А чтобы облака пробивать, я к нему крыло в крыло опять присосался. Мы вверх. Но мы не попали в этот коридор, а пробили все облака и выскочили на самую верхотуру. Вверху солнце сияет, мы повиражили-повиражили, думали, может быть, еще кто-то выскочит. Никто не выскочил, и мы пошли домой. Курс "славянский", как говорили во время войны.
- Девяносто.
У нас тогда курс "славянский" был "ноль". Я вам линию фронта на нашем участке показывал. Мы прошли некоторое время и опять пробивать облака. Пробили. Высота метров шестьсот. А там леса, холмы. Короче говоря, мы заблудились. Иван Иванович мечется, то к одному селу, то к другому, я вижу по его метанию, ну, не может привязаться. И вдруг через некоторое время после этих метаний он мне говорит: - Если знаешь куда идти, выходи вперед. Веди.
Откуда я знаю. Ну, я знаю, что Прут вот там, а линия фронта вот там. А вдруг Иван Иванович до такой степени замотался, что он и этого не понимает, вот выработаем горючку...
А передать свои соображения ему не могу, у меня передатчика нет. Понимаешь в чем дело? Уже август 1944 года, а передатчика у меня не было. И я вышел вперед и думаю, чтобы на Прут выйти (а у нас аэродром в Бабулешти, на берегу Прута), надо девяносто градусов взять. А чтобы быстрей на свою территорию - ноль. Возьму-ка сорок пять. Мы значит, сорок пять градусов взяли и потопали. Идем под кромкой облаков, а облачность выше, выше. И мы поднимаемся, потому что все же обзор побольше с высоты. Уже поднялись, уже у нас так тысячи полторы и вдруг, я смотрю, к нам в хвост заходит пара "Фокеров", причем с прижимом, с дымом. Я так глянул, значит, Иван Ивановичу я сказать ничего не могу, а он видимо не видит. Ну что делать-то: Только сейчас нам их и не хватало: Ну и думаю, мы от них не убежим, потому что они идут с хорошей скоростью, и с прижимом сверху немножко. Ну, думаю, буду делать вид, что я их не вижу, а как только они подойдут на дистанцию огня, резко на них. Ну, так и получилось. Пора! Я на них резко рванул: Но оказывается это пара "Лавочкиных" была. А они на "Фокеров" похожи. И они не стреляли, и мы не стреляли. Разобрались, помахали друг другу и разошлись, но от прежней линии полета немного отклонились. Ну, я к чему это говорю - впоследствии будет ясно. Я опять взял курс сорок пять. И вдруг я смотрю, заблестел Прут. И тут облегчение, потому что вдоль берега там штурмовики сидели:
Приближаемся. И вдруг я смотрю, мы идем носом точно на аэродром. Но какой аэродром, не понятно. Ну, думаю, да Бог с ним какой: Важнее, что это точно наша территория. А когда приблизились, я смотрю, аэродром-то наш! Мы вышли точно носом на свой аэродром. У меня в жизни два случая таких необъяснимых.
Мы сели, доложились. Оказалось только мы вдвоем парой пришли из восьмерки. Остальные или по одному или сели на других аэродромах. Я думал, что нас сейчас ругать будут, что мы оторвались. А нас наоборот похвалили, что мы парой пришли. Вечером за ужином, по сто грамм, конечно: Мне Иван Иванович и говорит: - Слушай, Лев, как ты так ориентируешься: носом выйти на свой аэродром после такой блудежки?
Я ему говорю, вот так и так. Он мне не поверил, и обиделся: - Ты не хочешь секреты свои...
- Сто грамм выдавали ежедневно? Или только когда были боевые вылеты?
Положено было, только когда боевые вылеты. В Румынии, Венгрии нам водку не выдавали, нам выдавали вино сухое, по стакану. И если официантку попросишь, она еще стакан принесет.
- Вернемся к "Кобрам". Как Вам самолет показался? Кроме излишеств.
Я начал с излишеств: Дальше. АРК. Радиокомпас. Ну, наше АРК, стрелочка, которая: Ты представляешь насколько полезная вещь, где ты не крутись, где не вертись, а тебя стрелка на аэродром выведет!
- Если другую станцию не поймает.
Ну да. Ну, если настроишься.
- А если на той же волне противник будет работать, и ты к нему сядешь как родной.
Это да. Ну, это все же вероятность знаешь, одна из ста, может быть...
- Вооружение как?
Вооружение нормальное: пушка "37" и два пулемета "12,7".
И еще конечно надо упомянуть про штопор: В правый штопор было очень трудно загнать, ну потом трудно было вывести. И она переходила в плоский штопор.
В пилотаже они тяжеловаты были. "Дубее" чем "Як-9 У". "Як-9 У" скажем, он только около земли "дубоват", а на высоте примерно 4 000:
Вот вы меня спрашивали, как меня в полку приняли? Первое что у меня сделали, у меня отобрали мой самолет.
И выдали мне такой самолет, что если вылет был с боем, то у меня мускулы болели. Ну "дуб дубом". А другие самолеты, эти же "Яки", нормальные были. Попался экземпляр, ну "дуб".
Ну что еще о "Кобре" сказать. Она очень строга была к бензину и к маслу. И у нас вся дивизия была переучена на "Кобры". И в Чирчике было порядочное количество катастроф.
- Именно катастроф, не аварий?
Были случаи - выпрыгивали. А были и катастрофы. Из-за чего? Масло не то, горючка не та:
Катастрофы были главным образом из-за того, что обрывались шатуны. Мотор сзади. Тяга к рулю высоты идет, и когда шатун обрывался, он пробивал картер: и заклинивало руль высоты. Бывало без пожара, а бывало, и пожар начинался.
Вот что у них хорошо было, у них гарантированный ресурс был триста часов. В "триста часов" что-то с мотором произошло, снимают, отправляют на фирму, и фирма новый присылает, если в течении трехсот часов что-то с мотором произошло. Но в 1950 этого конечно не было, это в принципе:
Вот обзор конечно хороший, как в кабинете сидишь, перед тобой, все видно. Это хорошо.
- К передней стойке долго привыкали?
Очень быстро.
И еще - мы же умельцы. И наши придумали спарку из "Кобры" сделать. А спарку как? сзади же мотор: Значит дополнительную кабину вперед. И кабина инструктора была вот прямо перед винтом. Ну очень ощущение неприятное: Мне приходилось летать в качестве инструктора, вот. И вот оно перед твоим носом крутится.
- Теперь давайте вернемся к бытовым подробностям. Как Вас кормили? Начиная с училища и постепенно, постепенно.
Когда я был на Каче, питание было замечательное. Единственное огорчение, это то, что Тимошенко ввел сухой день. Раз в неделю, было такое питание. Утром на завтрак, из молотого гороха порошок, мы его называли "малофейка", заливался кипятком и каша получалась. Эта каша, кусок копченой колбасы, сухари, чай. Это завтрак. Обед: суп из этой же "малофейки", на второе эта же густая "малофейка" с куском колбасы и сухари. И на ужин, такой же, как завтрак. Это раз в неделю. А остальные дни отличное питание, отличное. Вкусно, сытно, досыта. И никаких претензий.
- А в Красном Куте?
В Красном Куте сначала было тоже хорошо. Но уже в конце 1941 года начало 1942 года стало голодновато. Хлеба 800 грамм давали в день. В принципе это немало, 800 грамм. Но, понимаешь, видно мы молодые, на воздухе, в движении все время: И все время хотелось есть, все время хотелось. Я не скажу, что мы голодали, нет. Но есть хотелось: Все время.
Если летчиков, которые были не на фронте кормили по 7-й норме. А высшая норма была 5-я, фронтовая. В "вошебойке" мы, по приказу Сталина, питались по 5-й норме. И, как сейчас помню, выдавалась пачка папирос "Беломорканал" в день.
Еженедельно выдавалось не просто чистое, а именно новое белье с пломбочкой. Ну в общем как "белые люди" жили.
На фронте была 5-я норма питания. Все было нормально. И перебоев не было.
- Теперь об обмундировании. Вы в чем летали?
В училище у нас выбора не было. Поэтому летом мы летали в хлопчатобумажных комбинезонах. Одевали их на форму. Можно было без гимнастерки одевать комбинезоны.
А зимой нам выдавали меховые комбинезоны, унты выдавали с унтятами. Даже маски были. Потому что когда мы летали на "УТИ-4", то зимой конечно без маски обморозишься.
- Кротовые?
У нас говорили, что с обезьян. С прорезями для глаз, носом... Но их выдавали инструкторам, а нам курсантам, тряпичные выдавали.
- Каково Ваше отношение по тем временам было к Иосифу Виссарионовичу Сталину, персонально? Какое у Вас было и сейчас отношение к его сыну, Василию?
Сложно очень ответить на этот вопрос. В то время я считал, что политбюро - как братья, как семья одна...
- То есть они все делают для Родины вместе?
Да, все вместе делают.
Почему я говорю, что сложно. Вы, может быть, даже и не поверите. Но я вам честно говорю. Самый разгул репрессий застал меня, когда я в Минусинске жил. Ну и в газете, про "ежовые рукавицы", про врагов народа и тому подобное, публиковали. И у меня начались сомнения. Думаю, ну ладно посадили директора завода какого-то. Посадили председателя исполкома. Но чабана за что посадили? Он овец пасет! Какой он враг народа? Вот у меня такие сомнения возникали. Хотя я пацан был, в 1938 году мне четырнадцать лет было.
Потом когда я переехал в 1939 году в Керчь, пошел в школу, у меня друг хороший был. А у него посадили отца. Он был начальник Днепровского пароходства. Причем вырос он с кочегара. В гражданскую войну воевал.
Я думаю, ну как же так? Был кочегар, революцию делал, гражданскую воевал. Ну не может быть, чтобы он был враг народа. Вот у меня такие мысли возникали, понимаешь. Именно вот на таком уровне.
Кстати, у моей, ныне покойной, жены отца посадили в 1938 году и расстреляли. Он был начальником стекольного треста в Минске. По тем временам это все же шишка был. А мы с ней учились вместе 8-й, 9-й классы, Она керчанка. Мы после войны поженились. Она во время войны в эвакуации была в Казани. Всю войну проработала на авиационном заводе.
Ну, короче говоря, а у меня двоякое отношение к Сталину. Во-первых, я признаю, что он очень много сделал. Очень много сделал. Но в то же время я признаю, что он очень много погубил невинных людей. И очень много наделал ошибок и в предвоенный период, и в военный период.
А предвоенные репрессии военных? Да, наверно, Гитлер вприсядку плясал, когда узнавал об этих делах Сталина.
То есть, он сделал и плохого очень много.
- А по поводу Василия?
О Василии у меня очень плохое мнение. Пьяница, дебошир, самодур. Я его видел вот в звании старшего лейтенанта, первый раз, я вам рассказывал, они на "Яках" прилетели. Буквально месяца через три, он опять у нас появился. Я смотрю, он уже капитан. Через несколько месяцев майор. Подполковником я его не видел. Потом он полковник. То есть, ну рос он буквально по месяцам. У него звание через месяц. Ну не в этом дело... Он зазнался...
- А как летчик? Про него что говорили?
Я не слышал и даже не знаю, воевал ли он лично, хотя на войне был.
- Ваше отношение к замполитам?
О, совершенно разнообразное.
Я встречал замечательных людей замполитов, замечательных. У меня, когда я командиром эскадрильи был, зам. по политчасти, "Во!" мужик был, Володя Павлюченко, и как летчик, и вообще все остальное: Но, может быть я огрублю, но скажу: на одного хорошего было три-четыре плохих.
Интервью:О. Корытов К. Чиркин
Лит.обработка: И. Жидов
Набор текста: С. Спиридонова
Дополнение
Туржанский Александр Александрович (1889-1982) В РККА с 1918 г. Участвовал в Гражданской войне. Окончил 1-ю военную авиашколу и Московскую высшую авиашколу. Командовал авиаотрядом, эскадрильей, авиабригадой, бомбардировочным авиакорпусом.
В 1935 г. ему было присвоено воинское звание комдив. Награжден орденами Ленина и Красной Звезды. 23.07.38 г. арестован по обвинению в участии в военно-фашистском заговоре. 29.02.40 г. освобожден за не доказанностью обвинения. 4.06.40 г. ему было присвоено звание генерал-майор авиации. С июля 1940 г. - начальник Качинской Краснознаменной военной авиационной школы им. тов. Мясникова,
19.02.42 г. арестован по обвинению "в пропаганде пораженческих настроений, клевете на командный состав Красной Армии и восхвалении германских войск". Находился под следствием до 25.03.52 г. Был осужден к 12 годам лишения свободы. Освобожден после смерти Сталина. 29.07.53 г. реабилитирован. С ноября 1955 г. в отставке. С 1957 старший преподаватель на военной кафедре Московского физико-технического института.
Туржанский Борис Александрович (1900-1948)
В РККА с 1918 г. Участвовал в гражданской войне. В 1918-20 гг. вместе со старшим братом Александром служил во 2-м корпусном авиаотряде Южного фронта.
В 1923 г окончил Егорьевскую военно-теоретическую школу летчиков, в 1924 г. - Зарайскую летную школу авиации №1.
Участвовал в войне в Испании с 22.10.36 по 11.02.37 гг. Сбил 6 самолетов противника. 20.12.36 г. в воздушном бою самолет Туржанского был поврежден, а сам он тяжело ранен. Туржанский перенес сложную черепную операцию, пришлось удалить глаз. После лечения в госпитале был отправлен на родину.
31.12.36 г. Туржанскому Б.А. было присвоено звание Героя Советского Союза, а 8.04.37 г. присвоено воинское звание комбриг.
Участвовал в Великой Отечественной войне. В конце 1941 г. он назначен начальником лётно-испытательной станции авиазавода №153 в Новосибирске, а в 1942 г. - начальником лётно-испытательной станции авиазавода № 82 в Тушино. Умер после тяжелой продолжительной болезни. 14.06.48 г.
Источник: http://zhurnal.lib.ru/s/shushakow_o_a/032geroiturjanski.shtml
