Я тогда шел ведомым у командира полка, на подавление танков. Подавлять танки и аэродромы, было не простым делом, особенно, когда у нас были закладочные бомбы, эти КС. Когда они у тебя были, то, после пикирования, машину обязательно надо было вывести в горизонтальный полет, , а то, не дай бог, если выбрасываешь, и одна бомбочка подцепилась… Все, сгораешь.
В тот раз у меня машина как раз с этими бомбами была. Это был район Украины, тогда там тихо было. Самые большие бои были в Орле, Курске, Белграде, а у нас ничего особенного. Только этот вылет был.
Мы как раз над точкой были, я машину выровнял, бомболюк открываю, сбрасываю и в этот момент винт встал – высоты нет. Дернул ручку на себя, машина скабрировала, посадил машину на пузо. Сильный удар был, хвост отлетел, я стукнулся о приборную доску, на какое-то время отключился. Быстро пришел в себя и выбросился. Это в районе Пушкаревки было, за Днепром. Подсолнухи и банька, а из баньки человек 3 или 4 фрицев выскочило. И очередь, не знаю, какая цель была стрелять по мне из автомата, я уже и так был у них в руках. Потом удар по голове и я опять сознание потерял. Помню, открываю глаза, передо мной фриц стоит, а у меня изо рта и ушей кровь идет. И я опять отключился. Только слышу какое то время тарахтят мотоциклы.
Есть такое место на Украине Шапитовка, там был лагерь для военнопленных, в который я и попал. Привезли меня в лагерь, а военнопленные выходят, смотрят кого нового привезли, и, вдруг, я слышу – Николай Кузнецов, смотрю – стоит человек, весь заросший, с палкой, но знакомый.
Меня после прибытия сразу на стрижку и в баню. Кто стриг говорит: «Я вижу, ты офицер. Но ни в коем случае не говори, что ты офицер, ты рядовой, иначе будет плохо». Помыли и на допрос.
Дня через два приходит ко мне человек, который меня назвал по имени и фамилии. Говорит: «Ты меня не узнаешь?» «Нет». «Мы одно училище закончили. Алеша Загненко». Е… мы только Героя обмывали, он только получил Героя, после этого вылет, его сбивают. А на Украине места такие есть, степи, кое-где растут груши, яблоньки. Он, как и я, посадил самолет на пузо, сам ранен, знает, что ему надо немедленно вылезти, иначе сейчас его захватят. Отполз от яблоньки, слышит, тарахтят мотоциклы. Остановились. Один идет помочиться к яблоньке. Он его прихлопнул из пистолета, другой услышал выстрел, по газам и от этой яблоньки. Пополз дальше, потом, опять сознание потерял, так он в плен и попал.
Потом нас в товарняк посадили и повезли, наверное в Германию. Я с одним летчиком из Одессы был, он говорит: «Надо бежать». А как? Но мы смогли достать пилочку, спрятать ее и поехали. День везут, два, на площадке стоят охранники. Наступает вечер, город Люблин. А верхней части товарного вагона были небольшие лючки, чтобы не задохнулся. На остановке прыгать опасно, договорились прыгать в пути. Выпрыгнул, упал более-менее удачно. Поезд уходит. Пошел по ходу поезда, товарища искать, а губы распухли, свистнуть не могу, мы с ним собрались и пошли. Так вот мы и шли. А в Польше живут не как мы, скученно – один-два домика, через километр еще дом. Вдоль дороги столбы, почти на каждом столбе висят повешенные. Есть нечего, обессилили, вдруг впереди огонек. Мы через забор перелезли, стучимся. Поляк дверь открывает, смотрит, а что смотреть? Сразу понятно, кто мы такие – пленные солдаты. Заходите, гостями будете. Что-то сказал, женщина выскочили, на подносе выносит графинчик. Три рюмки. Я говорю: «Я пить не буду, а то вдруг развезет», – и пироги. Такие пироги, к Рождеству испекли. У меня от запаха голова закружилась. Я, все-таки, выпил, мы разомлели, поели пирогов. Надо уходить. Но у поляка спрашиваю: «Переночевать можно?» Он говорит: «Нет, ребята, вы видели, на столбах висят?» «Видели». «Я вам не могу предложить, чтобы вы остались. У меня две дочери и жена. Знаете, что немцев делают с теми, кто пригревают? Я вам дам пироги. Вы уж там где-нибудь устраивайтесь». Взяли пироги, поблагодарили, конечно и пошли дальше.
Идем мы, стало уже светать. Глухое место, ни дороги, ничего не видно, идем разговариваем. Вдруг сзади зазвонил колокольчик, слышим: «Хенде кох». Смотрим – в санях двое, на груди металлический орел, видно, из жандармерии, самое страшное. Посадили нас на сани, довезли до населенного пункта и закрыли в сарае. Переночевали, а утром на в город, на допросы. Мы там сказали, что мы действительно пленные, простые солдаты, отстали от состава. Нам ничего не было, а через пару недель нас определили в рабочую команду и отправили в Варшаву, ремонтировать технику, легкие танки, бронемашины, разбирали двигатели, брали людей, которые в этом понимают. Там я и погорел.
Я там стал немного поправляться, кормили не так уж плохо, два раза давали баланду, хлеб страшный, с примесью. А тут к нам в команду стали приходить власовцы, причем в офицерских погонах, очень важные. «Ребят, кто из вас желает, вступайте, вы не прогадаете. Конечно, присягу примете. Воевать против своих не будете, будете посланы в Италию, в Югославию», – и так далее. Кто из вас согласен? Пока я там был, ни один не согласился. А у нас один паренек был, переводчик: «Я говорю, как это можно изменить, и надеть эту проклятую форму?» Ну и саботировал я там, ты если в масло опилки подсыпешь, то машина немного поработает, а потом выходит из строя. Видимо, пошли жалобы. И днем приезжают гестаповцы, сажают меня и везут в Варшаву, в резиденцию гестапо. Страшнее в жизни ничего не видел. Заводят в кабинет, у двери висит форма, на столе член бычий, на конце него свинец. Включил музыку Роза Мунда и началось… И нагайками, и в прямую кишку тебе воду наливают… Все спрашивали кто я такой, кто меня послал, а что я мог ответить? Пленный, никто не посылал. Потом меня отправили в Бухенвальд, уже в 1945 году, и там я уже встретил Победу.
- В Шапитовке какая там была атмосфера? Вас лечили?
- Ничем не лечили. Там холмы человеческих тел. 250 тысяч заморенных, уничтоженных наших людей. Мне там врач-одессит попался, а у меня рука подтекает, свищ открылся, так он говорит: «Главное найти алюминиевую ложку». Нашли, он раз, и вытащил осколок. И осколок и кость из сустава вытащил. Вот такое было лечение.
- В этом лагере Шапитовке были какие-то издевательства?
- Не кормили, по существу. Не лечили. Все были раненые. Никаких Красных крестов не было. Немец все-таки мне после выплатил неустойку за концлагерь, а наши – нет.
- В Шапитовке были расслоения, касты, группы?
- По национальности были. Землячество присутствовало.
- По родам войск?
- Тоже. Национальность, землячество и род войск.
- Какие мотивы, приходили агитаторы, чтобы вступать во власовскую армию? Из-за чего тогда вступали все-таки?
- При этом очень редко присутствовала идеология. Хотя, конечно, были такие, у них одна корова была и лошадь, а его раскулачили и в Сибирь, но основное – в лагере не кормили, люди умирали от голода. Поэтому некоторые соглашались одеть форму, в надежде, что надев форму, буду свободным человеком, перейду к партизанам, идеологии практически не было.
- Насколько эффективна была власовская пропаганда?
- Я не считал ее эффективной. В лагеря, основном, пренебрежительно к власовцам относились.
- В Бухенвальд вы попали в 1945 году. Фактически вы там были 2 месяца, максимум.
- Чуть побольше.
- Какая там психологическая атмосфера была?
- Прекрасная. После тюрьмы и гестапо – я попал в санаторий. Никто не бил. Все барачные капо были коммунисты-интернационалисты, которые сами пришли в концлагерь. Никакого рукоприкладства. Там сидел премьер-министр Франции, американские летчики. Крематории, конечно, работали, тебе определили срок, ты уже никогда отсюда не выйдешь, тебя только крематорий ждет, но так унижать, как унижали в тюрьмах и гестапо, там такого не было.
- Барак был интернациональный?
- Да. Много было поляков и чехов. Все, кто вышел из этого концлагеря: немцы, чехи, все потом были в правительстве, а у русских все были на лесоповале.
- Вас после освобождения проверяли?
- Да, под Смоленском, там был фильтрационный лагерь.
- Насколько жестоко там обращались?
- Не жестоко, но унижали. В нас видели не гражданина, а потенциального преступника. Я быстро выскочил. 3 месяца. Я же никуда не переходил, меня легко проверить было.
- Вы держались группой? Какая-то была группа, с которой вы бежали, которая потом могла подтвердить?
- Да. При проверке это имело большое значение. Со мной были пилоты с Петлюковской. Ваня Голубев из Боровска, Терентьев
- Эта группа она из Бухенвальда, она последняя? А кого-то просили назвать из тюрьмы, из лагеря Шапитовка?
- Обязательно. Где ты проводил этот отрезок времени, кто может подтвердить.
- Спасибо, Николай Иванович.
| Интервью: | А. Драбкин |
| Лит.обработка: | Н. Аничкин |
