Педько Анатолий Петрович

Я родился в 1924 году. После 9 класса я пришел поступать в Пятигорский аэроклуб. А у меня там год рождения 24-й и мне сказали: «Нет, ты еще подрасти тогда приходи». Ну я не растерялся, из четверки сделал двойку, подрос на два года, и меня приняли в Краснодарское училище. В Краснодарское училище попал в апреле 41-го года. Вскоре освоил самолет, в училище мы летали на УТ-2. Потом должны были летать на И-16, но их не было, так что мы летали на УТИ-4. В декабре я окончил училище и был направлен в запасной истребительный авиаполк, который находился в Куйбышеве, где переучился на Як-3. Но летчиков было много, а самолетов мало и вот, к нам в полк приехал представитель штурмовиков и сказал: «Кто хочет быстро на фронт попасть, я посодействую». Я по-быстрому, переучился на Ил-2, на нем было легче летать, чем на истребителе. И был направлен рядовым летчиком в 135-й полк, который стоял около Куйбышева, а в 1943 году был направлен на фронт.

Аэродром находился в Собакино, это под Орлом. Прилетели. Первый вылет повел Кухарев, командир 1-й эскадрильи нашего полка, я в 3-й эскадрильи был, и мы вылетали совместно с 1-й. Полетели мы, невзирая – погода не погода. И получилось так, что над аэродромом, который мы штурмовали, из зенитки был подбит Яша Аксютенко. Сбили его и он упал на аэродром и горел там. А мы делали заходы, обстреливали самолеты, которые на стоянке были. Но факт то, что не стало этого друга Яшки Аксютенко.

Обратно мы шли, когда уже светать начало. Нашу группа была разобщена и я шел один. Смотрю – горючего мало, до своего аэродрома не дойду, так что, я подобрал себе аэродром и сел на него. Надо сказать – я рисковал, потому что я этот аэродром не знал, и там запросто могли быть окопы и канава какая-нибудь, но повезло, сел. С этого аэродрома я доложил своему командиру полка, а погода была очень плохая, грозовые облака, дождь был, так вот он говорит: «Ты что в такую погоду, кто тебя послал?» «Да я с боевого задания». «А, ну это другое дело». Такой вот первый вылет был. Неудачный он для нас был, мы много с полка в нем потеряли.

И вот так мы начали воевать.

Однажды меня послали на разведку, ведущий у меня был старший лейтенант Меркулов, а я был ведомым. Произвели мы разведку, обнаружили очень много техники. Во время разведки надо было произвести ориентировку, чтобы отметить где танки находились, и Меркулов, он снизился до 70 метров, немцы как раз завтрак себе готовили. Я сзади Меркулова иду и прижимаю немцев, а потом смотрю – с самолета Меркулова черный дым пошел. Он набрал высоту, метров 150, и взорвался.

Вернулся домой один. Командир полка Григорий Михайлович Корзиников, у него привычка была – летчик садиться, а он его встречает. И вот я приземлился, он залез ко мне в самолет и говорит: «Где Меркулов?» Я говорю: «Погиб, товарищ командир». «Какие обстоятельства?» «Вот так возвращались на бреющем» «На какой высоте конкретно?». Я говорю: «Метров 70». Он выругался матом: «Какого хрена?! Ну ладно, сегодня ты больше летать не будешь. Отдыхай».

Вообще, нас берегли. Я однажды, в конце 1943 года, вернулся, а у меня в самолете 111 пробоин было, и я хотел его на живот сажать, но обошлось. Ну и начальник политотдела, был у нас такой, Липенко, подъехал к самолету и видит, что самолет побитый весь и говорит: «Педько, ты парень хороший, но учти, что своей четверкой ты успеха фронту не сделаешь. А сбить тебя могут». А Лаченко, командир корпуса, сказал, что в условиях, когда ближний край меньше 150 – не летать, видимость меньше 2 километров – не летать.

Потом еще был случай. Я вел четверку, и мы вышли на железнодорожную станцию, там очень много было скопления сухопутных войск, танки и прикрытие – истребители и зенитки. Но мы на такой случай маневр отрабатывали, когда с большим креном выполняют вираж с оттягиванием на свою территорию, и это помогло, мы никого не потеряли. Круг и крен туда.

Я, вначале, заместителем командира 3-й эскадрильи был, а потом меня перевели во 2-ю эскадрилью командиром. Я отбивался, этой эскадрилье как-то не везло, большие потери. Но назначали. Помню, там девчата в строю стояли и одна: «Ой, Толика, командиром назначали. Ну мы гуляем!» Но потом я упросил командование: «Не хочу я здесь быть. Лучше заместителем, но буду в 3-й».

Вообще, очень много зависит как летчики подготовлены, как они относятся к делу. Вот в 3-й лучше было. Помню, у нас Соловьев был, он еще под Сталинградом воевал и про него как анекдот ходил, как он повел шестерку, на цель в тылу. Идет и все говорит: «Спокойненько, спокойненько». А сам идет, ориентировку ведет… Сбили одного, потом сбили второго, а он все говорит: «Спокойненько, спокойненько». И потом так его «спокойненько» и прозвали.

Войну я окончил в Бунслау, капитаном, командиром эскадрильи, со 107 боевыми вылетами, двумя орденами Красного знамени, орденом Александра Невского, орденом Отечественной войны I степени и орденом Красной звезды. Продолжал летать, а потом была команда такая: летчиков фронтовой авиации, которые немного соображают, послать на учебу в Академию. И меня направили в Академию.

Надо сказать, в Академии, для летчиков, которые не имели среднего образования, был подготовительный  курс, на котором мы получили среднее образование. В нашем классном отделении было два Дважды Героя: Володя Алексеенко, он потом командовал армией в Одессе и Коля Столяров. Коля сообразительный парень был, но выпивал, а Володя «дуб» такой был. Мы с ним в отделении в одном, он часто: «Толя, ну еще расскажи раз». «Не буду, сам соображай».

Я, потом, был у него заместителем начальника оперативного отдела штаба армии. Ребята узнали, что я с ним  в хороших отношениях, ну и некоторые вопросы я ставил перед ним. Во-первых, он требовал, чтобы на командном пункте дежурный знал на память план полетов. Я говорю: «Володя, ну зачем же в таком случае план составляется? Надо – посмотрел там». «Ты мне тут не командуй, я командующий».

Но он интересный такой был, высокий. Его как-то министр вызвал на ковер, за то, что он много внимания уделял женскому полу и прямо спрашивает: «Как с женщинами встречаешься?» «Так точно, товарищ министр!» «Ну молодец. Я горжусь, что у меня еще есть».

В 54-м году я окончил академию, и был назначен заместителем командира полка. Причем, меня направили в полк, где на должность комполка племянника Конева готовили, полк под Киевом стоял. Я прибыл, а Конев: «Я сейчас дяде позвоню». Он позвонил Коневу, и Конев кадровикам он скомандовал: «Пусть Педько в Волчанск едет, а  здесь Конев будет». Я поехал в Волочанск, продолжал летать. Очень быстро стал командиром полка и был им 4 года, мы осваивали МиГ-15 и МиГ-17, после чего я был направлен служить в ГДР на должность начальника огневой и тактической подготовки. Там я должен был обеспечить летную и огневую выучку летчиков.  Так мы, помимо того, что друг друга атаковывали, еще мишени буксировали, которые истребители атаковывали. В ГДР для этого специально был аэродром выделен, проложен маршрут над морем. Но иногда было сложно – небо голубое, море голубое и можно запросто разбиться, но у нас никто не разбился.

Потом был зам. начальника оперативного отдела штаба армии.

В целом я в армии отслужил 34 года, налетал около 5 тысяч часов на различных типах самолетов.

— Анатолий Петрович, вы из училища сержантом вышли или уже младшим лейтенантом?

— Сержантом. Потом уже сразу младшего лейтенанта присвоили.

— А сколько у вас налета было перед тем, как вы попали на фронт?

— Я когда из училища выпустился 70 часов было — мало очень. Но а потом мы продолжали специальную подготовку – в облаках, ночью.

— Вам приходилось летать на одноместном?

— Нет, сразу со стрелком.

Подпись на обороте: Германия, 1945 год. С кляйн-штамп девочки 308 ШАД 3-го ШАК

— Ночью взлетать сложно? Говорят, что поскольку у Ила выхлопные трубы были выведены высоко, то слепили в глаза.

— А мы специально наращивали эти патрубки, чтобы они не слепили.

— Сколько вылетов в день примерно делали?

— 2—3 вылета, но иногда когда обстановка требовала чуть больше.

— А в силу чего два-три вылета получилось, в силу того, что это большая напряженность, или не хватала топлива, или не успевали самолеты подготовить?

— Не было необходимости, берегли летчиков. Иногда обвиняли летчиков: «Вот боитесь, другие летают». Кто боится? Мы не боимся. Я когда командиром эскадрильи был, ребята приставали: «Командир, ну еще полет спланируйте, немцев погонять».

— Основные цели были на переднем крае?

— Разные. Но в основном конечно близ. И, так бывало, что наш подлет наша же пехота выдавала. Там каждый день назначали ракеты, для обозначения своего переднего края, потому что нам сверху очень сложно было определить где передний край, все разбито, все забито машинами, танками. И вот, чтобы их не бомбили, они старались обозначить, передний край ракетами, одновременно сообщая немцам о нашем подлете.

— А по своим попадали?

— Были случаи, когда ударяли.

— У вас в полку были?

— Да.

— Наказывали как-то?

— Но чтобы судили у нас не было. Просто такое внушение: «Смотрите, повнимательнее». Некоторые увлекались, мол, выполнять надо точно. Вот дали линию фронта, на планшет ее нанес, а пока летишь туда, пехота отступила, здесь немцы появились.

Ну под конец войны уже высокая организация была. Наш представитель авиации находился вместе с пехотой, которая намного ближе к противнику. Когда идешь, говоришь, что я «03-й», а там знают, что «03-й» — это Педько, ну и он дает обстановку: «В воздухе спокойно. Но учти, что четверка «мессеров» на таком-то отдалении, будь внимателен».

— А как подтверждалось поражение противника?

— Всегда после вылета, писали донесения, что ведущий капитан Педько в составе шести самолетов выполнял следующую задачу: подавил огонь артиллерии в таком-то месте, скопление противника в таком-то.

— Фотоаппараты стояли?

— Да, фотоаппараты стояли. Но надо было пройти специальную подготовку, как пользоваться аппаратом.

— Большие потери?

— Кто-то подсчитал, что с 43 по 45-й год из 48 летчиков полка осталось 12 человек.

Зачастую у нас самолеты были, а  летать некому было. Однажды была задача нанести удар и группу из шести самолетов повел старший лейтенант Шатлынин, мой заместитель. А в этой шестерке три молодых летчика. В результате старики остались живы, а трех молодых сбили. Меня обвиняли потом, что не надо было троих в эту группу, может быть одного подпустить, двух.

А получил так, потому что немцы у поляков отбили горючее, и на этом отбитом, захваченном горючем усилили противодействие со стороны истребителей. А мы про это не знали, и у нас прикрытие было слабое.

— А стрелки часто гибли? Стрелок-летчик примерно один к одному или стрелков больше?

— Стрелков больше. Вот в частности я привез убитого стрелка, уже на одного больше.

У меня первым стрелком Леша Кирин был, очень хороший парень, такой здоровый. Иногда, когда возвращались, говорил: «Командир, сделай круг над аэродромом». Я говорю: «Зачем?» «Посмотрю где самогонка подешевле». Хороший был парень.

И вот получилось так, я подхожу к самолету, а он уже сидит, «привязался». Я говорю: «Леша, учти бывает, что с одной стороны атакуют самолеты, ты увлечешься, а с другой стороны подойдет и меня снимет». А он: «Нет, командир, смотрите чтобы зенитка не сбила». И нас в этом вылете атаковали. Кирин немца-то сбил, но и его убили.

Я с ним связь потерял, и, когда к аэродрому подлетали, я командиру передал, а потом из строя вышел, подрулил к командному пункту. Все стоят смотрят — Педько. Я говорю: «Что вы смотрите? Здесь человек умирает». Его вытащили и в землянку, где медсанчасть была расположена. И вот я зашел туда, он лежит, прямое попадание в сердце 20-милиметрового снаряда. Сразу убило.

— Основной противник штурмовиков это зенитная артиллерия или все-таки истребители?

— Ну как-то я не задавался целью, но, по-моему, зенитка чаще, потому что проще организовать. Зенитчики у них неплохо работали.

— А истребители вас всегда прикрывали?

— Нет, не всегда. Потому что им нужна высота для боя.

Вот был случай, в 44-м году, я на разведку пошел, и ведущий истребителей не пошел дальше, так как низкая облачность была, и он меня порадовал: «Педько, давай иди выполняй без нас. Нам облачность низкая. Я тебе здесь подожду».  Ну и значит Педько полетел, выполнил задание.

— Радио стояло на всех самолетах?

— Приемники были. А передатчики только у ведущих. На рулежку выходишь и проверка связи: «Как слышишь?» А у кого-то передатчика нет и ему: «Как слышишь? Поболтай элеронами». Ну он элеронами и болтает.

Подпись на обороте: Маша и Толя - жена и муж. Аэродром Нойштадт, Австрия, 1945 год

— Отказы в материальной части случались? То есть орудия или двигатель?

— Были. Отказы были. У меня был случай – я вырулил уже и должен вот-вот взлетать, смотрю за элерон меня кто-то шурует, я посмотрел, а это мой механик. Говорит: «Подожди», – а сам полез под самолет, там подушечки такие ватные были, чтобы в радиаторе быстрее нагревалось масло. И конечно же если бы я взлетел, а он бы чуть-чуть опоздал, значит все – я бы не выполнил задание, перегрел бы двигатель и сел.

— Оружие всегда было в порядке?

— Бывали и задержки конечно. Но, вообще, оружие хорошее было. Самых подготовленных летчиков сажали на самолет, вооруженный 37-миллиметровой пушкой, специально против танков. Из нее когда стреляешь, самолет дергается.

— Говорят, из нее очень сложно было попасть по танку.

— Черт его знает. Тут особенно не рассматриваешь, отстрелялся и все, но думаю попадали.

Но такие пушки не на всех самолетах были, такие самолеты только под конец войны появились, а так 20-миллиметровые были, 23-миллиметровые. И еще были пулеметы «шкас» 1800 выстрелов.

— У вас РС-ы 132 миллиметра были?

— Нет, восемьдесят с чем-то.

— Их выпускали вместе с бомбами?

— Нет. В зависимости от конкретной цели. Иногда из РС-ы, 4 РС-а было, а потом бомбами. А иногда наоборот бомбы, а потом РС-ы.

— Прицельные устройства на ИЛ-2 какие?

— Примитивные, трансельванс впереди такой, вот там надо прицеливаться, чтобы точки совпадали. Очень примитивные прицельные устройства.

— То есть я так понял на капоте были расчерчены дуги.

— Не на капоте, а на стекле.

— То есть бомбометание происходило на выходе из пикирования?

— Нет, на пикировании. Тогда будет точное попадание. Заходим, я командовал: «Орелики, подтянись!» Ну и орелики поближе. «Атакуем!» И значит переворачиваешь и в угол 50—60 градусов, чуть ли не вертикально. Бросил и боевым ушел. Или же снова нужно зайти, в зависимости от обстановки.

Помню, полетели как-то Брянский мост бомбить, Соловьев ведущий был, я тогда только на фронт прибыл. Бомбили мы по команде – у него полетели бомбы, и я бросаю. И вот мы вошли в пикирование, надо бросать, а он не бросает, ну а я, в конце концов бросил бомбу.

А еще под Орлом был случай такой. Мы шли выполнять задание с малой высоты, и у нас взрыватели были замедленного действия. Четверкой выскочили на аэродром, а это не планировалось. Немцы начали взлетать, а мы над ними находимся. Я не растерялся и нажал на кнопку «бомбы», и самолет, который взлетал, взорвался. Все видели это дело. Так я тысячу рублей получил за сбитый самолет.

— Сколько обычно заходов делали?

— Ну вот когда станцию Осмоловка бомбили мы очень много заходов делали, с оттягиванием на свою территорию. А так, в основном два. Первый заход сбросили бомбы, потом постреляли. Ну и бывало, когда снарядов нет, а авиационный наводчик говорит: «Ну пехота еще просит. Ну не стреляй, так имитируй атаки», – и тогда делаешь. Когда на тебя пикируют – неприятно высовываться.

— Вы сами попадали под бомбежку?

— Нет.

— То есть аэродром ваш не бомбили?

— Один раз, под Орлом в 43-м году. Но я тогда на учебе был, мы и во время войны учились. Я дважды учился – один раз на курсах командиров звеньев месяца полтора, а потом в Липецке.

— Учили бомбометанию, стрелять, водить группы?

— Да. Инструктора опытные были, они уже поумирали. Я был мастером по вождению вторых групп. У нас первую группу ведет Сережа Куфонин, Герой Союза, а я вторую. Мы с ним очень хорошо взаимодействовали..

— В чем сложность именно вторую группу вести?

— Ну по первой группе прицеливаются, а по второй попадают. Ну а с другой стороны и нам немного проще – немцы-то себя уже обозначили.

— А что вообще считалось боевым вылетом?

— Бывали успешные боевые вылета, еще такая формулировка.

А так – ну получил задание, ты все делаешь для того, чтобы его успешно выполнить. Например, вот в таком-то месте скопление танков, ясно… Ну уже команду дали птабы подвесить. Ну и полетели.

Нужно взлететь, собрать группу, я ведущий должен держать такую скорость, чтобы ведомые подошли, чтобы запас скорости был, и они пристраиваются. Стрелок докладывает что все в сборе, ну и пошли. Прилетели  - открыли огонь, особенно важно, чтобы первый залп был нормально, потому что черт его знает откуда он будет бить.

— А выделялись отдельно самолеты, которые подавляли?..

— Да. Более опытные, более храбрые, впрочем, храбрые они все были, но более опытные. Иногда не один самолет, а несколько для подавления зенитной артиллерии. Это очень важно. Важно характер цели, и осколочные бомбы брали тоже маленькие. Ну и уже знают и технический состав и инженер по вооружению, он уже узнал командира группы и соответственно подготавливал. Девочки принимали участие, бомбы подвешивали девочки.

— В основном вылеты идут, когда наступление или когда затишье на фронте?

— Когда затишье - бывали одиночные вылеты на разведку, но это не для нас. Мы фронтовая авиация, мы для фронта.

— На свободную охоту летали?

— Да. Это хороший — увидел поразил цель.

— Как вы оцениваете штурманскую подготовку во время войны?

— Нормально, высокая подготовка была. Умели находить цели в сложной обстановке, когда не видно ни дорог, ни мостов, все разрушено.

— Карту за голенище засовывали?

— Не пользовались ею, а так планшет на колене.

— А в чем летали?

— Были и унты такие теплые, и роба была, ватные куртки были, кожаные куртки.

— Вы лично летом в чем летали?

— Гимнастерка, брюки, сапоги, шлемофон. А после войны уже другая форма стала, уже были не сапоги, а ботинки, да еще костюм такой грубоватый темно-синий.

— Машины разрисовывали?

— Да. Писали сколько вылетов и пикирования, какие-то цели.

— А какие-нибудь картинки?

— Нет.

— Романы в полку были?

— Бывали. У меня в экипаже Валя Гордеева была, вот с ней был случай – она ходила в самоволку, дружила с инженером полка по вооружению. Ну она не успела вовремя дела там сделать и возвратиться, и я ее ругал: «Валя, не хорошо же. Подводишь наш экипаж». Она слушала, слушала: «Толя, ты старик что ль не понимаешь, что мне хочется»…

Да и я со своей тоже крутил и любовью занимался и женился потом на ней. Она родила двоих сыновей. Она такая симпатичная, Мария Степановна.

— Времени свободного много было?

— В зависимости от обстановки, которая на фронте складывалась. Иногда, вот как под Львовом, мы там долго сидели, всю самогонку выпили. А иногда быстро.

— Комиссары эскадрильи: они какую функцию в основном несли?

— Зам. командира по политчасти. Они нелетающие были. Даже после войны, после Академии, когда я командовал полком были. У меня Подколзин, Прягин замполитами были. Подколзин очень хороший лектор был, его лекции пользовались авторитетом, а вот насчет полетов было плохо. Даже он не хотел летать.

— Летный состав, стрелки и обслуживающий персонал жили отдельно?

— Воздушные стрелки как летный состав считаются.

— То есть питались вместе и жили вместе?

— Да. Питание одинаковое было. Ну никаких талонов, ничего, приходишь, садишься и говоришь: «Ромштекс, бифштекс». А техников отдельно размещали.

— На фронте кормили хорошо?

— Да. Никаких проблем не было с питанием. Питались хорошо. Даже смеялись. Несет одна, пальцы в тарелке, ей говорят: «Аня, Аня, пальцы, пальцы!» «А он не горячий».

— Водку давали?

— Да. Водка — это гадость. Ну что, мне 19 лет было. Командир должен личным примером, наливают мне тонкий стакан, не водка, а спирт разведенный, и вот личным примером показываешь — выпьешь, а потом на следующий день… А более пожилые так они даже накрошат в тарелку хлеба и вот эту гадость выльют и балдеют.

Помню, случай был, мы как-то самолеты перегоняли. Маршняки, такой аэродром есть, и там спиртоводочный завод, и значит приобрели этой гадости, выпили. Так Гриша Ярынков, он в полете начал раздеваться, так ему плохо было, а летал неважно. Я однажды повел группу, и он выскочили вперед, и я не могу зайти – столкнемся. Ну а потом сели, я говорю: «Гриша, ну что же ты… я не мог зайти нормально». «Ну ладно, в следующий раз поведешь на тебя сяду». Я говорю: «Гриша, надо уметь еще сесть на меня».

— А случаи трусости были?

— Нет. Наоборот ходили и просили: «Командир ну еще полетик, немцев погонять».

— В Германии с местным населением какие отношения были?

— Но мы же, с ними не общались. Был у меня случай, в Прибалтике. У меня стрелком тогда москвич Корнеев был, такой боевой парень, был в разведке, а потом их научили, и они стали воздушными стрелками. И вот однажды я на ужине я сижу кушаю, а он где-то около двух десятков немцев в плен взял, я вышел, все «кролики» стоят, а он говорит: «Я уже их обобрал, ничего у них нету». Я говорю: «У них оружия нет, в штаб дивизии». А он говорит: «А может мы их в расход пустим?» «Не надо». «Ну ладно. Командир сказал — надо выполнять». В штаб дивизии повезли пленных. Это вот под Ригой было.

— А с немецкими летчиками приходилось беседовать?

— Нет. Ну может быть в более высших сферах, а мы нет. Ну, когда наступали, видели как они жили в этих коттеджах, хороших домиках.