Андриянова (Попова) Антонина Васильевна

В 1937 году я окончила школу-семилетку и передо мной встал вопрос: оставаться в деревне или куда-нибудь ехать, чтобы продолжить образование. Этим летом как раз из Архангельска приехал в отпуск брат Коля. К этому времени он уже успел отслужить в Красной Армии (в кавалерии). После окончания службы его направили в Архангельск и он работал конвоиром в Воркутпечлаге НКВД. Работа эта ему не нравилась и, несмотря на то, что он закончил всего два класса начальной школы, он смог выучиться на шофера.

В июле 1937 года Коля вернулся из отпуска в Архангельск и взял меня с собой. С 1 сентября я уже в Архангельске продолжила учебу в школе-десятилетке. И все было бы хорошо, если бы не мое неумение отвечать у доски, - материал я знала хорошо, но у доски могла только написать теорему, а доказать ее вслух робела. К тому же тогда я еще говорила на своем деревенском языке, который по скорости и произношению сильно отличался от городской речи. Я стала получать двойки, отчаялась и бросила школу.

Брат устроил меня работать в НКВД рассыльной. Работа была не сложная: я быстро разносила по городу корреспонденцию и после этого была свободна. Первые месяцы моя зарплата составляла 9 рублей. Моим начальником была Надежда Ивановна Большакова. Она ко мне очень хорошо относилась и предложила мне освоить пишущую машинку. Я быстро научилась печатать и в 1938 году меня перевели из рассыльной на должность машинистки-делопроизводителя с окладом 110 рублей.

В этом же году я поступила без отрыва от производства в вечерний Архангельский Аэроклуб имени Героев Советского Союза. Поступить в аэроклуб было трудно, у меня сначала даже не принимали документы - не хватало образования. Парни и девушки приходили туда с десятилеткой, а у меня было всего семь классов. Но я очень хотела поступить и со своей просьбой о зачислении дошла до начальника аэроклуба лейтенанта Скрипова. На мое счастье оказалось что мы - земляки из одного района. Он позвонил в канцелярию и у меня приняли документы на допуск к медкомиссии.

Медицинские испытания проходила по многим кабинетам. Выходишь из кабинета, смотришь в бумажку написано "годен", и идешь в другой, а из него выходит человек весь красный. Думаю, раз он красный, значит здесь заставят поднимать что-то тяжелое. Ну, думаю в этом-то кабинете точно напишут "не годен". Но оказалось, что вышедший человек был красный от того, что дул в манометр. Я и это испытание прошла успешно. В следующем кабинете врач попросил меня подойти поближе. Я сделала несколько шагов, и совершенно неожиданно для себя провалилась в какую-то яму. Ко мне сразу же подбежал врач и померял пульс. Оказывается это тоже было испытание. В итоге комиссия признала меня годной, и я, спасибо земляку, была зачислена в аэроклуб. Но попасть в летную группу мне не удалось, - ростом не вышла, - не доставала до педалей управления.

В аэроклубе изучали двухплоскостной самолет У-2 с мотором М-11. Сначала без отрыва от производства мы прошли теоретический курс. Учиться было трудновато: сначала надо было 8 часов отработать на основной работе, а потом еще 6 часов в аэроклубе. После окончания теоретического курса началась трехмесячная практика на аэродроме Кегостров недалеко от Архангельска. Ездили мы из города на аэродром на маленьком пароходике.

Практика длилась 3 месяца. На это время мы по письму от начальника аэроклуба были освобождены от работы. Всего на практике было четыре группы. Инструктор-летчик старший лейтенант Панин сначала проверил наши теоретические знания и уже потом допустил нас к обслуживанию самолета.

Мы часто по одному человеку летали с ним, - самолет ведь двухместный. После первого полета у меня было неважное состояние: когда я вышла из самолета, то почему-то пошла высоко поднимая ноги, да и голова кружилась. Потом это прошло.

Однажды во время полетов я при работающем двигателе неправильно выдернула колодку из-под колеса, - очень близко подошла ко вращающемуся пропеллеру. Я до сих пор помню как инструктор показал мне издали кулак, ведь колодку надо было выдергивать сбоку. Я знала свою вину и после этого случая все время при старте становилась к хвосту и держала его (это делалось для того, чтобы самолет при пробе мотора на больших оборотах, не спикировал). Только после того как, наконец, однажды инструктор при всех спросил у меня почему я всегда стою у хвоста, я поняла, что он на меня больше не сердиться, и мы опять стали стоять у хвоста по очереди.

Задания по изучения самолета были разные. Например, при работающем пятицилиндровом моторе М-11, инструктор Антрушин вывертывал одну из свечей и спрашивал в каком цилиндре нет свечи. Также мы тренировались в разборке и сборке мотора и к концу практики знали мотор как свои пять пальцев.

Были и занятия на спортивных снарядах: было большое колесо, поднимаешь его, становишься ногами в середину колеса, берешься за обода руками и крутишься. Много времени занимались и на турнике.

Оценочный лист курсанта аэроклуба.

После практики на аэродроме Кегостров, мы стали сдавать экзамены. Экзамены принимали по одному экзамену в день, присутствовали инструктора у которых в этот день экзамен по его дисциплине, комиссия и начальник аэроклуба, какой-то военный с петлицами, представитель политотдела. Мне очень запомнился экзамен по мотору М-11. Перед экзаменом инструктор Антрушин предупредил нас, что экзамены будут принимать не по билетам, а по вопросам, которые будет задавать преподаватель. Он сказал чтобы мы, когда он задаст вопрос, все смело поднимали руки. А уж он (инструктор) сам выберет того, кто будет отвечать. Во время экзамена комиссия сидела к нему спиной. У доски была схема мотора, и когда курсант не знал как отвечать, инструктор за спиной у комиссии указкой показывал на схеме, например, где находится фасонная гайка. По этому предмету почти все сдали на "отлично", в том числе и я. Мой общий балл по результатам всех экзаменов был 4,1. Подвела меня аэронавигация, я ее сдала на "тройку", а в нее входило три предмета. Но мне кажется, что я ее так плохо знала, что мне и "тройки" было много. В августе 1940 года мне выдали аттестат о сдаче экзаменов. В нем была указана специальность: механик (запаса).

После окончания аэроклуба я уволилась с работы и хотела уехать в Усть-Цильму работать авиамехаником на У-2 с мотором М-11, но, возвратившийся из командировки в Воркуту, брат Николай, сделал мне выговор и я снова пошла работать в эту же организацию. Моя должность уже была занята и меня назначили ночным дежурным по управлению. Из кабинета начальника по телефону ВЧ я передавала телеграммы в Московское Управление и принимала телеграммы от них. Это всегда были срочные сообщения, но иногда было очень плохо слышно, приходилось принимать сообщения по буквам и потом приводить их в порядок.

Начальником НКВД в то время был немец Гуга Иванович Шульц, очень хороший и понимающий человек. Когда я нанималась на работу, он критически оглядел мою деревенскую одежду, тут же пригласил в кабинет начальника АХО Надежду Ивановну и попросил ее сходить со мной на склад и помочь мне подобрать себе городскую одежду. Мы вместе выбрали для меня осеннее пальто, платье, туфли. Я сначала отказывалась, ведь денег у меня не было, но Шульц сказал, что можно выплатить деньги потом, по частям, и добавил "мы все поможем". Цены я помню до сих пор: пальто за 120 руб., туфли бежевые на каблуке за 56 рублей, платье черное крепдешиновое. Кладовщик, заключенный Чекуров, выдал мне записку на сколько рублей я набрала.

Склады эти были перевалочной базой. Разные промтовары и продукты очень большого ассортимента весной и осенью перевозили на больших ледоколах в Печору, Усть-Цилиму, Воркуту где находились заключенные, а оттуда попутно привозили освобожденных заключенных. Ледоколы ходили весной и осенью, когда разливалась вода в навигацию.

С Гуго Ивановичем некоторое время спустя случилась беда - его осудили на 10 лет. Ходили слухи, что он угождал работникам управления, выписывая со склада спирт, и не отказывал тем, кто просил по заявлениям выдать что-либо со склада за наличный расчет. Но возможно, что причины были совсем другие. Начальником управления у нас после посаженного Щульца стал Арямнов.

Я жила на левом берегу Северной Двины, а Архангельск, где была моя работа был на правом берегу. Через Северную Двину раз в 30 минут ходил маленький пароходик, так что на работу я ни разу не опоздала. Зарплату мне к тому времени уже повысили, я стала получать 250 рублей в месяц. Только в одном не повезло, - Надежду Ивановну перевели в другой отдел.

22 июня 1941 года в день моего рождения началась Великая Отечественная война, мне исполнилось 20 лет. Я болела и лежала в больнице. В этот день пришли врачи и сообщили, что больных перевозят в другой город, но если кто-то не согласен уезжать, то можно выписаться из больницы. Я выписалась и стала ходить на работу, бюллетень не брала. Было постановление: за опоздание на работу сажать в тюрьму. Однажды я проспала на работу и не опоздала только потому, что по-быстрому надела валенки без чулок, пальто на ночную рубашку и выбежала из дома. Пришлось потом отпрашиваться с работы, чтобы переодеться.

В конце концов, совсем измучившись с переездом через Двину, я ушла переводом в родственную организацию - Лагпункт ИТК НКВД. Начальником там оказался мой однофамилец Попов, у меня в то время тоже была фамилия Попова, а у него сестра тоже была Тоня и стало нас две Поповы Антонины Васильевны. Называли ее - Антонина первая, а меня - вторая.

Удостоверение работника НКВД.

Позже меня перевели в оперчекотдел. Я сидела в одном кабинете со следователем Лавровым. Один раз был вызван на допрос заключенный, которого я узнала, - он приносил к нам на старой работе секретную документацию, ходил даже с оружием. Следователь, видимо, уловил нашу реакцию друг на друга. Фамилия этого заключенного была Трегубенко. Во время одного из допросов, когда следователь отлучился и мы остались одни, Трегубенко стал просить меня, чтобы я передала записку, в надежде что она попадет к мужу моей бывшей начальницы Надежды Ивановны, который был председателем Архангельского Обкома. Они дружили семьями, но даже не подозревали, что он враг народа. Записку я взяла, но когда допрос закончился и его увели, я передала записку следователю. После в второго допроса Трегубенко сказал следователю: "дайте мне хорошо покушать и выспаться, после этого дайте мне 20 листов бумаги и карандаш, я все напишу". Он написал, что участвовал в антисоветской организации, что у них под землей была рация, что они копали подземный ход до Кремля, что у них есть связь с немцами и что они хотели Сталина "повесить на сухой осине". Много удивительного было написано на этих листах.

Во время войны мы учились в кружках "Ворошиловский стрелок", "Будь готов к труду и обороне", ходили стрелять из малокалиберной винтовки. Я получила значок "Ворошиловский стрелок".

Архангельск каждую ночь сильно бомбили. Сначала прилетал один самолет, а за ним уже прилетала группа. В основном бомбили железную дорогу и порт. По Северной Двине часто плыли горящие пароходы.

В оперчекотделе я работала недолго, - этот отдел перевели в другое место. Меня с переводом перевели в другой лагерь: Архпром ИТК НКВД на Бакарицу. Там я работала инспектором УРЧ по освобождение заключенных. Каждый месяц я раскладывала по полочкам дела тех, кто когда должен был освободиться. Однажды я ошиблась: старенький уже человек должен был освободиться от заключения еще месяц назад, но из-за моей невнимательности этого не случилось. Я срочно вызвала его к себе и извинившись за свою ошибку, сообщила ему об окончании его срока. На что он не возмутился, а сказал (видимо лукаво) что он тоже виноват, - забыл когда ему освобождаться, мог бы и сам напомнить. Я написала ему справку об освобождении, ее подписал и поставил печать начальник. Я купила дедушке продуктов на дорогу. Так все и обошлось.

В 1942 году вышло постановление мобилизовать в Красную Армию неопасных для государства заключенных. Политических это не касалось. Мне поручили отобрать 12 человек заключенных. Я отобрала 11 человек, осужденных за драку, и одного, который сидел за убийство своей невесты за измену. Наказание у его было 5 лет, но работал он на воле, у него за хорошую работу была справка от начальника лагеря. Мне надо было их вести в Исакогорский райвоенкомат с сопровождающим стрелком с оружием. Я начальнику говорю:

- Ничего себе, в армию их вести под винтовкой! Одна их поведу, без оружия.

Он спросил:

- Не боишься?

Отвечаю:

- Нет.

Хотя и были случаи, когда заключенные работали в лесу на лесозаготовках, убивали стрелков-охранников и убегали из заключения. Спросила я у этих ребят: "Вы меня будете слушать?" Они дали мне слово. Я взяла их дела и мы пошли в военкомат. В военкомате я отдала личные дела заключенных комиссии (и меня в комиссию посадили). Всех ребят взяли в армию, а мне выдали документ об их зачислении в армию.

Во время войны мы не имели права отказываться от предлагаемой тебе работы. Мне в этом же лагере дополнительно дали еще работу кладовщика, - выдавать продукты повару столовой. Кроме этого я еще должна была на каждый день составлять меню, этого я не умела и советовалась с поваром. Прошел месяц и оказалось, что у меня осталась неизрасходованной бочка трески. Пришла к повару и стала спрашивать что делать с бочкой. Повар говорит, мол, давай продадим. Я продавать отказалась. Вместо этого я стала каждый день выкладывать на стол треску и говорила: "Кому нужно - берите". К тому времени у нас охранниками остались одни старики, у них были семьи. Они брали треску до тех пор пока не кончилась вся бочка.

Когда я принимала у старого кладовщика продукты он говорит: "Там бочечка стоит с водой, - она не полностью накрыта доской. Ты ложи на нее сахарный песок, - он тяжелее будет." Я, конечно, не стала этого делать. Еще он просил у меня оставить ему ключи от кладовки, говорит, когда строили кладовку, я закопал ящик с салом, он оказался под полом. Давай я достану ящик и мы сало поделим. Я сказала: "Мне сало не нужно и ключ я не дам, доставайте другим способом". Так я и не знаю взял он сало или нет.

Моя сестра Надя приехала в Архангельск еще до войны. Когда началась война, брата Колю взяли в армию (в конце 1941 года на него пришла похоронка), его жена с двумя девочкам уехала в деревню к моему отцу. Мы остались с Надей вдвоем. Она работала в пожарной охране, Архангельск очень часто бомбили с самолетов немцы. Надя всегда плакала, когда ей надо было идти на дежурство. В этом нервном состоянии она механически ела полученные по карточке продукты, захватывая неосознанно и мою пайку. Я ее спрашивала: "Что же ты плачешь, ведь все ходят на работу и не плачут?" На что она с сердцем ответила: "Тебя же под пистолетом не загоняют на башню с бензином?" И правда - высокие башни-цистерны с бензином стояли вблизи дома, где мы жили. Получали мы продукты по карточкам, было голодно, но приносить с работы что-нибудь из еды я боялась, да и стыдно было воровать.

Конечно у меня на складе все было, но за все время я всего несколько раз приносила сестре сухарь в кармане жакетки. Через некоторое время Надю отправили в Ленинград учиться в училище пожарной охраны. По окончании училища ей присвоили военное звание "лейтенант" и отправили на работу из Ленинграда в другой город.

Выписка из Исакогорского военкомата о призыве вармию. 1943 год.

В 1943 году в нашу организацию пришла разнарядка на двух девушек для призыва в армию. И отправил начальник Попов в армию двух Поповых Антонин, одна из них - его сестра - это было 27 августа 1943 года. Мы призывались разными военкоматами, потому что жили в разных районах. Я поехала в Исакогорский район. При мне было удостоверение об окончании Архангельского аэроклуба. Там мне сказали: пока мы будем искать часть куда вас направить на службу, съездите на родину, отвезите вещи. Я сейчас не помню на какое время меня отпустили. Когда я вернулась в Архангельск, мне в военкомате мне дали направление в 222-ю эскадрилью связи (в/ч 06968), где командиром был майор Петрович. Он жил с женой и сыном. Где располагалась часть, когда я туда прибыла, я не помню. Поселили меня жить к двум сержантам: Макшанова Лена работала в штабе зскадрильи писарем, Свежова Аня работала лаборантом в фотолаборатории. Я стала мотористом. За мной закрепили самолет У-2 с мотором М-11. Выдали мне гимнастерку, юбку, пилотку, комбинезон. Сапогов моего размера не оказалось и я ходила в своих. В этом году как раз с петлиц перешли на погоны.

Командиром экипажа моего самолета был лейтенант Соболев, штурманом Свиридов, а я мотористом. Я когда начала работать, в первый же день инженер решил меня проверить и сказал: "Попова, возьми ведро и принеси компрессии из каптерки". Я ему ответила, что без его помощи мне будет тяжело, и он понял что на этом его провокация закончилась.

Кормили в столовой чаще всего овсяной кашей, гороховым супом. Первое время я стеснялась ребят, - я же одна с ними сидела за столом. Старшина команду даст, встаем и уходим строем на работу. Я конечно была рада, что меня мобилизовали в армию, на гражданке нам давали карточки, например, на хлеб 300 грамм, сахар не помню сколько. Очень было голодно, а в армии кормили сравнительно с гражданским пайком лучше. Наша эскадрилья находилась в тылу. Вскоре я приняла присягу.

Как-то приехала комиссия проверять политическую и физическую подготовку военнослужащих эскадрильи. Поскольку я только что прибыла для прохождения военной службы, командир эскадрильи был в сильном раздумьи: заносить меня в списки личного состава или подождать пока комиссия уедет. По мне ведь тоже будут судить о готовности эскадрильи. А не подведу ли я? Об этом мне сказала писарь штаба Лена. Я ей говорю: "Пусть заносит и не беспокоится за меня". После строевого марша командир сказал, что я прошла даже лучше, чем старослужащие Макшанова и Свежова. На стрельбище несмотря на то, что винтовка была боевая, с сильной отдачей, я отстрелялась лучше некоторых ребят. Командир сильно удивился, спросил где я научилась ходить строевой и стрелять. Я ответила, что ходить научили в аэроклубе, а стрелять в кружке "Ворошиловский стрелок". По работе я имела много благодарностей, звание ефрейтора мне быстро присвоили.

На самолетах нашей эскадрильи для проверки частей округа часто летал главный инженер Архангельского Военного округа. Часто были учебные полеты: дневные и ночные. Экипажи учились бомбить по кругу. Бомбы для разных экипажей красили в разный цвет. У каждого летчика свой цвет бомбы и по цвету легко опознавали кто как бомбит. Летчики еще часто возили корреспонденцию по ближним частям. Была у нас и политическая подготовка. Мы занимались отдельно от комсостава, с нами "технарями", так называли нас, мотористов, по политической части занимался инженер эскадрильи. В то время уже изучали "Сталинские удары" на фронте.

Механиков, как и самолетов было 12. Правда, был еще один гидросамолет. Он стоял на лыжах. Самым плохим для меня было попасть в караул часовым на аэродроме, - около него было кладбище. Я так боялась, что уходила к самому дальнему самолету, садилась на шасси и ждала когда придет следующий часовой и сменит меня. Когда часовой приходил, (а он приходил без разводящего), он кричал мне, и я бежала к нему бегом. Бежать было далековато и я каждый раз оправдывалась тем, что проверяла перед сменой самый крайний самолет.

После смены надо было одной идти через кладбище. Я от страха бегу, часто падаю, да еще думаю как-бы пистолет случайно не выстрелил при падении. В конце концов инженер эскадрильи попоил ребят, чтобы меня в ночное время часовым не назначали. Они все согласились, кроме одного Тарчинского, он говорит "пусть выполняет все как и мы, она же все с нами получает наравне, даже табак".

Но ребята его одернули и с тех пор я стала ходить только ДСП (дежурным по стоянке самолетов). Как-то у нас должны были быть учебные полеты, но пошел дождь, в это время пришел инженер и сказал, что полетов не будет - останется на аэродроме один дежурный по стоянке, все остальные могут идти в землянку. В землянку мы не пошли, - у нас был уговор сходить к колхозникам на поле, где они убирают турнепс. Я идти не хотела, но все-таки пошла: с ребятами надо быть в дружбе, а то вдруг не будут помогать. Например, перед полетом надо опробовать мотор и мне обязательно нужен помощник крутить пропеллер. Я пошла с ними и говорю: "Мне не одну надо турнепсину, - я хочу угостить девочек". А как донести несколько штук? Один из ребят предложил мне вырезать карман у куртки. Так и сделали. Когда мы пришли к женщинам на поле, они нам дали турнепса. Я положила две штуки в карман, которого уже не было, и две понесла в руках. Парень, который вырезал карман, предложил мне помощь, и я одну штуку дала нести ему, мы все были одного возраста. А инженер в это время пошел в землянку, где жили мотористы, и никого там не нашел. Он пошел на аэродром и там ему дежурный по стоянке сказал, что мы ушли за турнепсом. И вот мы возращаемся на аэродром, а навстречу нам идет инженер. Мы, когда его увидели, побросали турнепс. Он приказал поднять и повел нас в штаб к командиру эскадрильи. Мы перед ним повинились и просили не водить нас к командиру, но он провел нас через весь гарнизон. Стыдно было: в руках мы несли турнепс. Пришли в штаб, дежурный доложил командиру, когда командир пришел, он сказал ребятам: "Вы сами ушли в самоволку и Попову увели". Но меня тут же отпустили, я стала просить дежурного отдать мне турнепс, чтобы угостить девчонок, но он не дал, говорит "Мотай отсюда побыстрее, пока не получила наряд вне очереди". Я ушла к девчонкам и рассказала им про все, они посмеялись. Ребятам дали наряды вне очереди.

В баню ездили в город на автобусе через 10 дней. Белье которое выдал старшина после бани я не сдавала, стирала сама. В маленьком финском домике была сложена печка с железной плитой. Сестра Надя мне привезла железное корыто, утюг, подушку. Печку топили сами, я даже белье кипятила. Один раз пришел командир эскадрилий и говорит: "Чья кровать в середине, вся такая белая?" А девочки сказали: - Поповой, - она сама стирает.

Первое время, когда я пришла, они ко мне относились недружелюбно, а потом они даже мою кровать переставили с краю в серединку и даже подкармливали меня. Они уже дружили с ребятами-офицерами. Ребята питались по 5-й норме, а мы по 2-й. Они им давали булочку или яичко, они делили - половинку себе, вторую половинку - мне. Они все работали в тепле и только я одна на стоянке. Это было немного непривычно для окружающих. Даже женщины, которые строили на аэродроме рулежки, удивлялись девушке-мотористу.

Когда работы на аэродроме не было, мы строили землянки. В землянках сложили из кирпича печку, а обмазать глиной попросили меня. Когда командир пришел проверять как идут работы в землянках, я как раз обмазывала глиной печку. Он даже спросил: "Ты хохлушка, что-ли?" Когда строили танцевальную лошадку, я рубанком строгала доски.

Ребята-мотористы во всем мне помогали: когда нужно опробовать мотор зимой, обязательно надо зажечь лампу ОПЛ и подогреть мотор. Я страшно боялась чтобы не загорелся бензин и всегда просила кого-нибудь из мотористов чтобы он постоял у лампы пока мотор греется. Потом по моей команде "К запуску!" он крутит пропеллер, когда чувствую, что компрессия появилась, я кричу "От винта!" и включаю зажигание. Мотор запустился, - прогреваю его и выключаю. Приходит летчик, я докладываю "Самолет к полету готов!" Летчик Соболев выполняет мои обязанности (я же маленькая, не достаю винт мотора), сама сажусь в кабину и командую ему "К запуску!". Когда мотор запущен я вылезаю из кабины, летчик в нее садится, я вытаскиваю колодки из-под колес и самолет идет на взлет. Сделает круг над аэродромом, помашет крыльями и уходит на задание.

Когда поднимается шторм, мотористы сначала у своих самолетов около хвоста штопор закрутят, привяжут киль к штопору и, кто первый справится, идет к моему самолету вкрутить штопор, а я стояла у хвоста самолета и ждала, чтобы вкрутили штопор в землю, чтобы я привязала веревкой киль самолета, - у меня сил не хватало самой это сделать.

Один раз у меня самолет сел на вынужденную посадку. Это главный инженер Архангельского округа должен был лететь в Беломорский военный округ, а у моего самолета манометр не показывал давления масла. Но все же они взлетели, но я смотрю самолет делает один круг над аэродромом, другой. Думаю: это уж плохо. Была зима, холодно, у меня были завязаны уши на шапке, смотрю - самолет идет на посадку. Я быстро уши шапки развязываю и завязываю сверху. Главный инженер округа смотрит на меня (с завязанными ушами по волосам точно видно что перед ним девушка) и говорит: "Если была парнем, сидела бы на гаупвахте". Инженер эскадрильи быстро нашел неисправность: я когда делала регламентные работы, не промыла масляный фильтр и он разорвался. Масло из системы вытекло и манометр не показывал давления масла. А я всего-то один раз фильтр не промыла, так было холодно зимой в бензине голыми руками промывать. Я много раз отмораживала пальцы. До сих пор благодарю незнакомую женщину, которая мне сказала еще на гражданке, что надо сначала снегом натереть руки, а потом наклонить корпус и бить руками в обнимку, доставая до спины. Это хорошо помогало.

В 1944 году нашу 222-ю эскадрильи связи перевели в Беломорский Военный Округ в г. Беломорск. Я в этот день была дежурным по стоянке на аэродроме в Талагах, значит и в Беломорске должна быть дежурным. Поэтому я полетела на своем самолете со своим командиром экипажа Соболевым. Днем было тепло, на мне были гимнастерка, юбка и комбинезон. Когда прилетели в Беломорск было значительно холоднее, в каптерке была затоплена железная печка. Все ушли с аэродрома, а мне сказали, что меня сменит часовой в 18 часов вечера. Дрова в печку я уже не подкладывала, там остались одни угли. Хожу по аэродрому около самолетов. Уже совсем темно, я очень замерзла. Чувствую, что давно должен прийти часовой, а его все нет и нет. У меня был пистолет, может выстрелить? Но я боюсь. Хорошо, что Аня Свежова сказала инженеру эскадрильи, что меня еще не сменили, он пришел в караульное помещение БАО (батальон авиационного обслуживания) и спросил у разводящего почему не сменили нашего дежурного по стоянке? Начальник караула говорит: "То-то я удивляюсь, что у меня один часовой лишний остался". Он действительно не знал, мы же первый день как прилетели. Наконец-то ко мне пришли 3 человека: разводящий с часовым и инженер. Когда меня привели в караульное помещение, я даже не могла расписаться за сданный пост, руки совсем замерзли и ноги. Когда я пришла в домик, мне вызвали фельдшера и он растер все тело спиртом.

Было у меня освобождение на три дня после такого дежурства. Вскоре мне было присвоено звание младшего сержанта авиатехнической службы. Зимой было холодно. Мотористам выдавали валенки, летчиков и штурманов одевали в меховые унты. Все валенки были для меня очень большие, и старшина сказал, что у него на складе есть маленькие унты, но я тебе их выдам только по разрешению командира. Я их получила и стала ходить, одетая в зимнюю куртку и в унтах, а так как меня в гарнизоне кроме нашей эскадрильи никто не знал, то все по этой одежке (кроме офицерского состава) отдавали мне честь.

Перед полетом проверяла полностью ли заправлен самолет бензином, маслом, радиатор - жидкостью (в зимнее время его заправляли антифризом), опробовала мотор, когда приходили летчик и штурман, докладывала командиру экипажа о готовности самолета, убирала колодки из под шасси и они улетали. После выполнения задания они приземлялись и ставили самолет на свою стоянку, приезжал бензовоз. Заправляли бак бензином, маслом. Из радиатора антифриз не сливали, оставляли в баке, после полета, если он заправлен водой, ее сливали, чтобы она не замерзла в радиаторе. Были частые случаи обледенения на плоскостях. Бывает самолету надо в полет, - залезешь на верхнюю площадь плоскости крыла с резиновым дюритом в руках, сядешь на нее и ползаешь пока все крыло не очистишь ото льда. Ватные брюки становятся мокрые, так и ходишь целый день в мокрых брюках. После полетов надо зачехлить мотор. Летом чехол легкий, зимой он ватный, да еще промасленный, - очень тяжелый. Работала я и на УТ-1 (учебно-тренировочный). На нем, когда в кабине надо убраться, зацеплюсь волосами за что-нибудь, едва выползу из кабины с клочком волос. Работала с техником звена Королевым на самолете Р-5 с мотором М-17. По мотору в основном он работал, я расчехляла и зачехляла мотор, чистоту наводила в кабине, чистила от снега плоскости. Делала все что прикажет техник. На этом самолете было очень трудно зимой: я еле могла зачехлить мотор. Чехол ватный промасленный, грязный, тяжелый. Сил не было затащить его на мотор. Самолет был с двумя бензиновыми баками: верхним и нижним.

Однажды на самолете Р-5 полетел летчик капитан Старина, фамилий штурмана и механика я не помню. Они выполнили свое задание и надо было возвращаться обратно, но у механика были родственники в этом городе, и он попросил его оставить на несколько дней. Его просьбу удовлетворили. А у Р-5 есть особенность: надо взлетать на одном работающем баке, а после взлета надо переключиться на второй. Летчик забыл вовремя баки переключить и мотор глотнул воздух. Винт остановился и самолет упал на верхушки деревьев. Мотор оторвался и упал далеко от фюзеляжа. Стали искать виновных. Сначала решили, что виноват оставшийся у родных в городе механик. Летчиков искали, но не нашли, через 11 дней они сами пришли в часть. Была назначена комиссия, которая вместе с экипажем нашла место аварии: мотор был отброшен от фюзеляжа на 500 метров. В аварии признали виновным летчика капитана Старину. Я тоже чувствовала свою вину, хотя я всего-то навсего, глядя на улетающий самолет подумала про себя: "Господи, сделай так, чтобы он улетел и не вернулся! Только чтобы люди были целы". Так меня достал этот чехол!

До этой аварии капитан Старина приносил нам на хранение фляжку древесного спирта. Нас было трое: Макшанова Лена, Свежова Аня и я. Мы решили попробовать на вкус этот спирт. От фляжки набрали 500 грамм и налили в нее 500 грамм воды. Выпили по 100 граммов и пока шли в столовую нас развезло. По дороге еще всех и вырвало. Но мы идем, смеемся во всю. Когда стали в очередь к раздаточному окошечку, нам солдаты говорят: "Где же вы нажрались такой гадости, около вас стоять невозможно!" Вот какие глупости совершали.

У нас при столовой был большой зал. Там время от времени устраивали танцы. Иногда много прилетало летчиков, штурманов. У меня было платье хорошее, туфли на каблучке и я ходила на танцы в гражданской одежде. А Лена и Аня в военном, я больше танцевала - не пропускала ни одного танца.

На аэродроме зимой работать очень не просто. Особенно меня злил лючок, который приходилось открывать во время регламентных работ для того, чтобы осмотреть троса управления, идущие внутри плоскости. Для того, чтобы снять этот лючок надо было выдернуть с обоих сторон ось-проволочку (примерно такую как сейчас делают на рояльных петлях). Это было нетрудно, но вот вдеть их обратно!

Штаб Беломоского Военного округа был от нашей эскадрильи наверно с километр. Наши офицеры ходили дежурить по штабу. Пришла очередь дежурить по штабу от нашей эскадрильи Свиридову, штурману моего самолета. Он увидел как в штабе девушка, младший лейтенант на пишущей машинке тычет одним пальцем, долго ищет буквы. Он и похвалился, мол, у нас есть настоящая машинистка. И назвал мою фамилию. Кончилось это тем, что меня вызвал командир части и объявил мне, что я буду работать в штабе машинисткой, а числиться в эскадрильи мотористом. Так мне обидно стало! В самое трудное время мерзла у самолета, а теперь летом буду работать под крышей.

В отделе кадров работали начальник кадров майор Винокуров, заместитель начальника - капитан, еще один лейтенант (их фамилий не помню) и четвертый старший лейтенант Кудряшев. С ним больше всего я была связана по работе: печатала на машинке под его диктовку. Например приходили списки личного состава округа о присвоении военного звания. Отпечатанный материал он отдавал начальнику отдела кадров Винокурову, а последний ходил к командующему округом на подпись.

Или при подготовке к учениям личного состава Беломорского Военного Округа составлялись планы, где и когда, в каких городах проходили учения - все расписывалось подробно. Даже указывалась возможная смертность в процентах.

Начал устраиваться другой быт. Я перестала ходить в столовую (это было далеко), начальник отдела кадров написал командиру эскадрильи, чтобы мне выдавали сухой паек. Паек я получала, готовила сама, - у меня был солдатский котелок. Купила в магазине кастрюльку. Кстати, о деньгах, - один год я совсем не получала денег - была подписка на государственный займ и я подписалась на 100 процентов. Они и не нужны были: нас одевали и кормили, я даже не помню сколько получала.

Были разговоры, что солнце в Беломорске не закатывается, и я решила проверить это, только не помню в каком месяце это было происходило. Не ложилась спать до тех пор пока не увижу как будет закатываться солнце и будет темно. Действительно солнышко уже всходит на востоке, а на западе еще не закатилось и темноты не было. Так интересно - солнце светит с двух сторон.

В Беломорске воду мы брали из канала, когда ветер подует с моря пить невозможно: вода соленая, и стирать белье в соленой воде плохо и мыло не помогает.

Помню что где-то в это время в эскадрилью приехали молодые штурманы. Звание у всех было - старший сержант. Я не знаю, где они учились, но к нам они, наверно, приехали на практические занятия. Они все питались в летной столовой по норме 5. Мы трое: Лена, Аня и я помогали им: подшивали по их просьбе подворотнички, стирали носовые платки. Относились к ним как к своим родным братьям. В Архангельске, в 12-ти километрах от нас, был офицерский клуб. Сержантов на танцы не пускали, но они купили погоны лейтенантов и сами прикрепляли их к гимнастеркам и шинелям, чтобы попасть на танцы. Один из них, - Дзюба - как-то рассказал, как они во время комендантского часа при проверке документов, выскакивали из офицерского клуба через окно в туалете.

Через некоторое время штурмана Дэюбу, его товарищей-сержантов и троих летчиков из нашей эскадрильи откомандировали на фронт. Провожала их вся эскадрилья, был вечер в их честь. В эскадрилье остались два штурмана: Зайцев Иван Григорьевич и Свиридов. Позже прошел слух, что все они погибли в боях.

Первое послевоенное фото. С мужем. Беломорск, 1945 год.

9 Мая 1945 года утром мы еще все спали в казармах, когда раздался крик: "Кончилась война"! Это надо было видеть: все бегали, кричали, обнимались.

Работы в кадрах прибавилось, - в первую очередь из армии стали демобилизовывать тех кто был в плену, офицеры не хотели из армии уходить. Ко мне, как к машинистке штаба, часто подходили люди и спрашивали есть ли они в списках на демобилизацию. Но мне строго-настрого запретили отвечать на такие вопросы. Кроме списков на демобилизацию я печатала и приказы на награждение медалью "За победу над Германией", в том числе и на себя, уже вольнонаемную. Это была первая очередь награждения: в июне или в июле 1945 г.

Если бы я не работала в кадрах вряд ли я получила медаль, демобилизовалась бы и уехала, кто бы обо мне вспомнил.