До войны
Я родилась в 1922 году, в станице Тихорецкой Краснодарского края, но папа всегда шутил, что я родом с Кавказа. Дело в том, что он служил в Кушке, и с моей матерью близко познакомился именно там.
Мы всегда жили очень небогато. Своего дома у нас не было, и мы постоянно снимали жилье или ютились у родственников. Отец батрачил на зажиточного хозяина, таких в то время называли кулаками. Надо сказать, что этот хозяин работал вместе со своими батраками, уважал их, и приглашал за общий стол на застольях по случаю главных православных праздников. Его жена, правда, пренебрежительно называла его работников оборванцами. Но он ей всегда говорил: «Эти «оборванцы» тебя содержат».
В 1930-м, когда началась коллективизация, раскулачили и хозяина на которого батрачил отец. Тогда всем на хуторе предложили вступить в колхоз, обещали выделить собственную землю. В это время такие люди как мой отец получили возможность заиметь свой собственный угол.
Хутор в то время представлял большой участок земли в несколько десятков гектаров. Здесь и организовывался колхоз, рядовым членам выделялись свои участки.
На нашем участке отец построил дом. Хотя, «дом» - это, наверное, слишком громко сказано. Места там степные, и лес ценился очень дорого. Отцу выделили четыре бревна – они стали основой для стен из камыша. После этого мы замешивали глину с конским и коровьим навозом, песком, делали саман, лепили из него кирпичи и положили сушить - стены складывали из них уже весной. А в ту зиму у нас были камышовые стены и такая же крыша. Зима была тяжелой, очень холодной для тех мест.
Отец работал в колхозе конюхом, мы с братьями работали по дому, на городе, ходили за скотом. Крестьянский труд всегда был тяжелым, а у нас к тому же случилось несчастье – мама тяжело заболела и не могла даже передвигаться. Как потом выяснилось, у нее была опухоль мозга, которая и свела ее в могилу в 1936 году.
В начале 1930-х в колхозе построили школу. В избе было две комнаты, в одной комнате учились 1-й и 2-й классы, а во второй 3-й и 4-й классы. На всех была одна учительница. Тогда многим вполне хватало тех знаний, которые давались здесь. Поэтому когда я ее закончила, отец сказал: «Все, хватит учиться, иди работать в полеводческую бригаду, к подругам». Но муж сестры уговорил моего отца разрешить мне получить среднее образование.
Надо сказать, учеба давалась мне нелегко. Средняя школа была в станице Хвостовецкой, в 7 километрах от нашего хутора. Каждый день я, Павел Коваленко и Зина Козлова ходили туда пешком. Остальные дети не имели возможности – не было одежды и обуви. При этом мне надо было следить за двумя своими братьями и за хозяйством – надо было обработать гектар нашего огорода, да к тому времени у нас уже появилась корова, куры, Так что уроки я и не готовила. Тем не менее, с немецким и русским у меня было хорошо.
Война началась…
Школу я закончила летом 1941. О начале войны мы узнали через пару дней – в нашем колхозе не было радио. Помню, тогда прискакал посыльный из района, ехал на лошади по улице, стучал кнутом в окна домов и кричал: «Война началась!»
Все наши мальчишки, не дожидаясь повестки, пошли в военкомат – их там собирали в колонны и отправляли на сборные пункты. Некоторые девчонки из нашего класса, и я в том числе, написали заявления с просьбой призвать нас в Красную Армию. Тогда нас не взяли, и отцу я об этом заявлении ничего не сказала. Не знали об этом другие родители.
8 мая 1942 года я получила повестку из военкомата – меня призвали на службу. Помню, вся станция была заполнена молодыми девчонками. Подошли вагоны-телятники, в которых были только скамейки, туда мы и загрузились со своими вещмешками. Мы ехали всю ночь, и на небе была такая большая луна… Испугалась я только когда поняла, что мой шестилетний брат Коля остается без присмотра. Но моя невестка Ниля на вокзале сказала: «Не беспокойся, Колю мы не обидим». А больше никакого страха у меня не было.
Когда нас привезли на место, нас первым делом отвели в баню, помыли и постригли «под мальчиков», поотрезали нам все косы. Когда нас одели в гимнастерки мы, девчонки, друг друга долго не могли узнать.
Потом нас обучали строевой подготовке, ползать по-пластунски, ориентироваться на местности. Мы изучали винтовку, но ни разу не стреляли.
31 июня 1942 года за нами приехали представители военных частей. По голубым петличкам я поняла, что это летчики. Когда меня и еще несколько девчонок привезли на место назначения – это оказался 268-й истребительный авиаполк, нам объявили, что мы будем служить в качестве стрелков авиавооружения. Что это за воинская специальность я тогда даже не подозревала.
Боевые будни
На вооружении нашего полка в то время были истребители «як» и штурмовики «илы». Наши войска с тяжелыми боями отступали из Крыма.
Наш полк был истребительным авиаполком ночного базирования ПВО. Мы должны были прикрывать отступления наших частей, охранять ночью железнодорожные станции, нефтебазы, переправы через Керченский пролив. Когда мы сдавали Керчь, в нашем полку погибло три четверти летного и технического состава. Бои были страшнейшие, шли день и ночь. Мы тогда все время находились в капонире на аэродроме.
Наш аэродром бомбили. Помню однажды, была такая бомбежка, все взрывается…Мы с Ниной Ачкасовой упали на землю и лежим. Она такая хорошенькая девушка была. И вдруг Нина вскочила и побежала. И ей снаряд попал в живот, ее прямо на моих глазах буквально разорвало в клочья. До сих пор думаю, почему она побежала?
Наша авиация работала в нечеловеческом режиме. Каждый летчик совершал боевой вылет через каждые сорок минут. За это время необходимо было полностью подготовить самолет к бою. Осматривали планер и его механизмы, проверяли двигатель и заправляли самолет механики, инженеры и младший состав – это были мужчины. Нашей женской задачей было почистить и снарядить оружие.
За каждым летчиком и обслуживающей бригадой был закреплен свой самолет. Что касается нас, стрелков, то мы в любую погоду зимой и летом находились на аэродроме, ожидая прилета своих машин. Конечно, зимой было труднее, но мы закутывались в чехлы от самолетов, так и согревались.
Честно говоря, я не помню каких-то мелких технических деталей, не могу сказать, насколько сложна была та или иная пушка или крупнокалиберный пулемет. Нашей задачей было сделать так, чтобы все было чисто и работало исправно. Если бы оружие в воздухе заклинило по нашей вине, то нас ждал бы трибунал.
Работа была не из приятных. Патроны приходили в больших металлических ящиках, уже снаряженными в ленты. Все было залито смазкой, и перед тем как зарядить такую ленту в пушку или пулемет, ее надо было полностью очистить и насухо вытереть от масла. Одна лента для нашего крупнокалиберного пулемета весила порядка 12 килограммов. Мы вешали ленты на плечи и бежали с ними к своим самолетам. Кроме этого мы следили за кислородными приборами, некоторые, из нас перекладывали парашюты. Еще мы дежурили на КП, принимали военные донесения когда шли бои, наносили на карту данные. И конечно, ходили в круглосуточный наряд.
Больше всего во время моей службы я боялась попасть на гауптвахту. Этого боялась не только я одна. Ведь это так неприятно – когда тебя отчитывает командир перед строем, снимают с тебя ремень и парни тебя водят под конвоем.
За освобождение Керчи нашему полку было вручено боевое красное знамя, и мы стали 268-м Краснознаменным истребительным авиаполком. Знамя охранялось караулом. Мы тоже ходили в наряд в караул у Красного знамени. Для нас это была самым трудным – надо было недвижно стоять по стойке смирно. Однажды случилась неприятность. Была у нас одна девушка, которая в ночном карауле у знамени заснула. Разводящий тихонько подошел, забрал знамя и унес. Когда дежурный пошел проверять наряд, увидел, что знамени нет, а девушка спит, прислонившись к стенке. Конечно, подняли шум, а утром перед строем командир части объявил этой девушке 10 суток строгого ареста. Она вообще много раз на гауптвахте сидела, несобранная что ли была…
В конце лета 1943 года мы получили американские «киттихауки». В каждой плоскости у него было по три пулемета, пушки не было. Не знаю как было на них летать и сражаться, но при посадках и на взлетах на этих самолетах летчики нашего полка потерпели немало аварий. Снаряжать оружие «киттихауков» было тяжелее – лента с патронами к его пулеметам была тяжелее на три килограмма, чем наша. А в начале 1944 года у нашего полка забрали эти «киттихауки» и дали новые «аэрокобры». На них мы и заканчивали войну. Мы освобождали Керчь, потом Украину, Кубань, Львов, Польшу, войну окончили в Германии, и не дошли до Берлина всего 140 километров.
Война закончилась!
Насколько я помню, никаких романов между молодыми девчонками и парнями, аэродромной обслугой или летчиками, не было. Мы же были деревенскими, очень боялись старших – ведь нас родители воспитывали традиционно, в строгости. Конечно, нам нравились парни, мы с девчонками тихо меж собой обсуждали сердечные привязанности, делились секретами, но не более того. И парни нас очень берегли и никогда не обижали.
Мы, заряжая оружие самолетов, все время были с ног до головы в машинном масле. Бани, бывало, мы не видели по два-три месяца. Но мы все-таки нашли способ поддерживать свой внешний вид в порядке. Свои рабочие комбинезоны мы стирали в авиационном бензине - масло все мигом смывалось, а сам комбинезон сох буквально пару минут. Но и запах от нас шел соответственный.
За время войны нашему полку однажды все-таки удалось сделать передышку. Летом 1943 года, когда наших летчиков пересаживали на «киттихауки», мы десять дней отдыхали под Куйбышевом. Наш полк участвовал в съемках фильма «Небо Москвы». Тогда мы и на речке купались, и даже танцы устраивали. Конечно, граммофона в полку не было, один авиатехник играл на гармони.
Никакие артисты к нам никогда не приезжали. Наша часть не то чтобы бедненькая была, она все время находилась в постоянной боевой готовности. Мы были полком ПВО, а потому должны были быть готовы взлететь днем и ночью.
Когда мы вошли в Европу, то считай, ничего особенно не видели – ведь мы перелетали с аэродрома на аэродром, и смотрели на землю только сверху. Под Краковом наш аэродром находился посреди леса, идти специально куда-то в город мы не могли.
 |
|
Краков, 1945 г. |
