В школе у меня была мечта – авиация. Мы все хотели быть офицерами, воинами: «Я хочу быть пилотом, на птице стальной побеждать голубые просторы, проноситься стрелой над родимой землей, перевертывать свет без опоры». Кто лучше всех одет? Военные. Летчики в галифе, голубой френч, красиво невероятно. Преподавателем военного дела у нас был участник боев на КВЖД, который организовал кружок юных летчиков. В этом кружке мы изучали летную теорию, военкомат помог построить нам парашютную вышку.
Однако, после окончания школы весь наш класс был мобилизован на учительскую работу. Я был круглым отличников, влюбленным в математику, и меня сделали преподавателем математике. Год я проработал учителем в деревне, преподавал математику в первом и втором классе. Я вел 40 часов в неделю - получал больше директора. А потом вернулся в Новосибирск, это уже 1941 год, за месяц до войны. Вернулся в Новосибирск и пришел в военкомат. Говорю: «Мне хотелось бы поступить в военное авиационное училище, связанное с флотом». «Так, – говорят – есть Ейское авиационное военное училище, военно-морского флота. Будем проходить комиссию». А у меня зуб был с дуплом и я страшно боялся, что из-за этого чертового зуба могу не пройти комиссию. Вышел из военкомата, пошел к врачу и упросил его, чтобы мне вырвали этот зуб. Как уж врач не хотела мне его рвать. Говорит: «Мы вам его подлечим». «Нет, – говорю. – Нет времени, завтра мне комиссию проходить». Прошел комиссию и стал ждать вызова, это было где-то за неделю, максимум полторы, до начала войны.
22 июня, как сейчас помню, иду с Оби, я любил купаться, хотя бабушка меня все время упрекала: «Дядя твой в Цусиме сражался, а погиб в Бие. Так ты тоже утонешь». И вот я с двумя девочками шел с Оби, хорошие девушки, я не знал за какой ухаживать, и в это время услышали речь Молотова. Так я узнал о войне.
Мы пошли в военкомат, но нам там сказали: «Не до вас. Но вам вот какое дело, сейчас строится завод «4А» и там позарез нужны люди. От имени военкомата мы отправляем вас туда».
Там я проканителился до января 1942 года – засадили на бронь. Мы строили завод, а я чувствую – нас обсчитывают. Мы термоизоляцию делали и я вижу, что и площадь неверно указана, и объем. Не так нам подсчитывают. В результате я сам посчитал и удивился. Показал ребятам, потом пошел к начальству, и через неделю я стал мастером-нормировщиком. Работа такая не особенно тяжелая, но ответственная. Все время работы на заводе я не прерывал связь с военкоматом. И вот в январе 1942 года меня призвали и направили на Тихоокеанский флот.
Меня с моим другом, Федей Крапивным, сперва отправили учиться на летчика, но у меня из-за английского языка ничего не получилось. Так что я прошел обучение на младшего авиационного специалиста, после чего меня направили в Кневичи, в батальон аэродромного обеспечения. Я был старшиной первой статьи, меня назначили командиром взвода над летчиками, которые тоже все были сержантами. Они учились в Ейском училище, но не закончили его. Немцы так поперли, что училище эвакуировали в Закавказье, где многие курсанты заболели малярией. Этих ребят отправили на Дальний Восток, надо было резко переменить климат.
Как-то я сижу в аэростартере, это такая автомашина, которая раскручивала пропеллер самолета, читаю учебник по английскому языку и тут ко мне в машину заглядывает командир полка штурмовой дивизии Тихоокеанского флота. Эта дивизия во время войны с Японией много сделала. Она стала Краснознаменный, ее командир, Барташов, стал Героем Советского Союза, мой друг Федя Крапивный тоже стал Героем Советского Союза.
И вот ко мне заглядывает командир полка этой дивизии, он только что прилетел с юга, воевал под Одессой, был командиром полка Илов. Увидел что я читаю и говорит: «Трудно?» Я говорю: «Немного знаю английский, но забываю». «А, давайте, вместе будем учить. Мне тоже надо». Так я и стал заниматься английским языком вместе с командиром полка.
Потом стала поступать американская техника, надо было переводить инструкции, и этот командир полка сказал в штабе дивизии, что есть такой человек, знающий язык. Меня взяли в штаб, где я стал переводить эти инструкции. Мне, сперва, трудно было, но потом натренировался. Так я стал служить в морской авиации совершенно по другой линии.
Потом со мной такой случай был – недалеко от границы заключенные строили совершенно секретный аэродром, мы же знали, что, не смотря на договор, Япония выступит. И вот там техник-лейтенант перепугался заключенного и убил его. Надо было послать туда образованного человека, чтобы он как-то с нквдшниками поладил, строители были из НКВД. Этим человеком оказался я.
В общем, в результате всех таких случаев, к концу войны я оказался начальником морского полигона. Когда началась война с Японией я был направлен в Хуньчунь, командование думало разместить там нашу базу. Но когда я прилетел туда, оказалось, что наши ребята там все разнесли к чертовой матери.
Так я вот и служил, ничего героического рассказать не могу.
- Спасибо, Александр Александрович. Еще несколько вопросов. Что изменилось с началом войны в Новосибирске?
- Самое тяжелое было, когда на центральной площади выставили громаднейшую карту, чтобы показать линию фронта, как мы будем наступать. А через неделю или две эту карту убрали. Нам было абсолютно непонятно почему мы отступаем? И никто этого не мог нам объяснить. Мы были уверены, что будем бить врага на его территории. Тому, кто нам попытается выбить зуб, мы выбьем челюсть. Это было для нас ясно, а тут отступление…
Потом к нам прибыла масса эвакуированных с запада и трудовой Новосибирск весь потеснился. Пожалуй, не было ни одной порядочной семьи, которая не приняла к себе кого-то из эвакуированных. Все потеснились, приняли людей. Новосибирск принял пол-России.
Но люди не бездельничали. Во время войны в Новосибирске было два театра, один Ленинградский, второй Театр Оперетты, у нас еще до войны строили огромнейшее здание тетра.
Кроме того, до войны Новосибирск был большим, шумным городом, его тогда называли сибирский Чикаго. Он быстро рос, строились дома, заводы. Например завод 4А, на котором я работал, входил в комбинат 379 – громаднейший военный комбинат. Я с завода сбежал, а многие ребята остались, делали там снаряды.
- Как в Новосибирске относились к эвакуированным?
- По-разному. Прибалтов, например, не любили. К нам же приехали не рядовые труженики, а дети и жены, так сказать, советской знати. Они жрали слишком хорошо, а это абсолютно нетерпимо, никуда не годится – нельзя так выделяться. Так что к ним неважно относились.
А вот к немцам Поволжья относились очень неплохо. Они были очень работящие, хорошие специалисты по технике, механики, так что, сразу заняли хорошие места.
- В 1941 году вы работали на заводе, были карточки?
- Конечно. Но нас еще кормили в заводской столовой. Нам разрешали брать по нескольку первых блюд, из которых мы сливали воду, и оставалась одна лапша. И так кормили всех рабочих. Голода мы не чувствовали.
- А где жили?
- В заводском общежитии.
- На сколько хватало зарплаты?
- Вполне хватало и питаться и жить, если ничего особенного не покупать.
- На развлечения хватало?
- Когда у нас Театр оперетты открылся, одну оперетту я успел посмотреть.
- На флоте как вас кормили?
- 3,5 тысячи калорий. Это еще с царских времен пошло – кормежка на флоте в 2 или 3 больше, чем в пехоте. Кормили всегда здорово. В 50-70-х годах кормили хуже, не так как надо.
- Спасибо, Александр Александрович.
| Интервью и лит.обработка: | Ю. Трифонов |
