Романов Георгий Фёдорович

А. Б.: Вы когда и где родились?

Г. Ф. Р.: Родился я в Забайкалье, Читинской области, Балейский район, село Ундино Поселье. Вот Вы про это замечательное село послушайте. Идут горы - вот так, с одной стороны горы и с другой будет гора.

(руками показывает очертания горной долины и реки в ней)

А посередине течёт река. Река называется Унда. Это место выбрали в царское время. Для чего? Для того, чтобы заселять Восток людьми. Скажем, там где я родился, там есть какие? Поляковы, допустим. Фамилия-то у них Степанов, их попы здесь крестили, дали такую фамилию. А прозвище до сих пор сохранилось. Почему? Да потому что они были поляками от природы. Раньше Польша входила в состав России; туда ссылали поляков.

(показывает направление на восток)

Дальше там были Латышовы. Сейчас у них фамилия Филипповы, а прозвище до сих пор - Латышовы, Латыши. Дальше - Чуваши. Кто они там? Чуваши. Там были южные эти - грузины, армяне и татары. Вот столько там национальностей. Они потом обрусели все, у них фамилии русские у всех. Переженились. А чтобы они не разбежались - 2 казачьих поселения. Одно было в Матусово, другое - Джида.

(показывает руками расположение сёл)

Туда побежал, тебя схватят казаки. Сюда побежал, и там казаки. А рядом Нерчинск, где декабристы. Там добывали серебро. Там кругом исторические места, это клад и кладовая. Там золота ...

А. Б.: Георгий Фёдорович, про Вашу семью и её жизнь до войны расскажите, пожалуйста.

Г. Ф. Р.: Я родился в семье, где было 18 детей. Это диву даёшься. Вся беда в чём? Уровень медицины был такой низкий, что в детстве мало детей выживало. Меньше половины. Осталось 4 сестры и 3 брата - семь. Одного-то, правда, расстреляли каппелевцы, белые. Нет, не расстреляли. Они отступали. Он в семинарии до этого учился. Его поставили на расстрел, а его товарищ шёл и говорит: «Николай, ты чего это»? Взял за руку и вывел его. А он, видать, пережил, что на него ружьё наставили. Он свихнулся. И потом зимой из дома вырвался, а у нас там 40° температура зимой, обморозился, помер.

Там родни этой ... А теперь, наверное, никого нет. Я уж давно там не был. Тоска у меня по этим краям! Какая красота!

А. Б.: Вы сказали, что учились в Академии Жуковского. Как Вы туда попали?

Г. Ф. Р.: Я закончил 3 курса, войну объявили - на другой день призвали.

А. Б.: Вы могли бы рассказать про этот первый день войны? Каким он Вам запомнился?

Г. Ф. Р.: Да, пожалуй, что едва ли могу. Почему-то никаких впечатлений нее осталось. Такого ведь не было настроения, чтобы не идти. Нас всех собрали, объявили, и после этого определили. Поскольку 3 курса уж есть, - ведь власти-то тоже думали, - чтобы это не пропало. Зачислили туда.

А. Б.: Институт-то у Вас какой был?

Г. Ф. Р.: Политехнический. Уральский Политехнический. Академию во время войны перевели именно туда, в Свердловск, в Харитоновский дворец. Вот нас туда и забрали.

А. Б.: Расскажите, как была организована учёба в Академии?

Г. Ф. Р.: У нас, например, старшиной был очень строгий татарин, фамилию вспомнить не могу. Удивительный человек! То ли у него тут не в порядке, то ли ещё где.

(указывает на голову)

Никак не даёт идти пешком, шагом. Обязательно бегом. В столовую бегом, из столовой бегом. Зачем? Для чего? Я до сих пор понять не могу, для чего он над нами измывался? Увидит - у тебя воротничок чуть-чуть загрязнился - «Кругом! Шагом марш! Бегом»! Бежишь в общежитие, пришиваешь воротничок, и снова оттуда бегом. Что он на этом беге?

Ну, а так в остальном ... Я так думаю, что не все, не весь персонал Академии туда попал.

А. Б.: У Вас факультет, специальность какие были?

Г. Ф. Р.: Авиационное вооружение. Я и проекты делал, а тут я глупость совершил. Мне не надо было бросать Академию. Я потом понял, что у меня талант конструкторский. Я же возглавлял здесь СКБ МТ. У меня 20 авторских свидетельств на изобретения. У меня голова работала, и мне надо было ... А я ведь что? На удочку-то на какую дурацкую клюнул: «Война, с человеком беда! Ты ещё молодой, успеешь потом. И повоюй! Когда человек поступит? А мы в твою часть сообщим»!

(Романов был на практике в штурмовом авиационном полку. Во время налёта немцев убило инженера полка по вооружению. Командование полка и предложило стажёру из Академии им. Жуковского исполнять освободившуюся должность - А. Б.)

А я не понимал, где я могу больше пользы принести. Надо было учиться! Я с 41 года учился на факультете авиационного вооружения, а потом на практику приехал в Старый Оскол. Ну, приехал. А что такое практика? Там также исполняешь обязанности, - параллельно только, - закрепляют и заставляют делать «чёрную работу». Допустим, ракеты эти подвешивать, бомбы подвешивать, перезарядить лентой крупнокалиберный пулемёт или ШКАС этот мелкокалиберный. То есть учили руками! Не просто, а руками, всё это на практике делать.

А. Б.: Так Вы на какой должности стажировались? Заместитель командира эскадрильи?

Г. Ф. Р.: Нет. Тогда, когда это случилось-то, вышел из строя не старший инженер. Старшему инженеру полка подчинялись инженер по вооружению, и по КИП. Нельзя было мне соглашаться. Это был уже 43 год, и с 3 курса Академии меня поставили на инженера полка по вооружению.

А. Б.: Расскажите о ваших обязанностях?

Г. Ф. Р.: В моём распоряжении был персонал: 3 инженера эскадрильи по вооружению и весь остальной персонал, трудяги эти, что цепляли, поднимали. Они назывались оружейники. Такая глупость! Ну, теперь уж что, всё, поезд ушёл. На самом деле, может, мне повезло. Я ведь на практике бывал в Ижевске, там где делают боеприпасы. Я там тренировался, стрелял.

А. Б.: Георгий Фёдорович, а какими мотивами Вы руководствовались, когда согласились принять это предложение?

Г. Ф. Р.: Никакими, только эти убедили меня там. Что значит - успеешь всё? Надо же было соизмерить. А я посчитал, что если я останусь, то я больше сделаю, чем если я уеду. А оказалось - глупость! Если бы я закончил, то, может, - вот сейчас в космос-то летают, - так скорее всего, что я там бы и был.

А. Б.: Я так понял, что этот первый полк был на штурмовиках Ил-2?

Г. Ф. Р.: Да, на Ил-2.

А. Б.: Вы могли бы рассказать, как они были в обслуживании?

Г. Ф. Р.: Вообще, это уникальный самолёт, он был предназначен только для одной цели. На нём нельзя было как, допустим, на бомбардировщике куда-то. Так у него совершенно правильное название - штурмовик. Он одномоторный, мог летать на небольшой высоте; причём, скорость у него очень маленькая, я уже точно сейчас не помню. Там стрелок-радист. У лётчика вперёд, а стрелок сидел спиной к лётчику и у него турель была, на ней стоял крупнокалиберный пулемёт. Если сзади истребитель ... Он и нужен был только для того, чтобы защитить лётчика от истребителя.

Какое вооружение у него было? С каждой стороны по 4 ракеты, диаметр 82. Причём они в двух исполнениях. Они чаще всего использовались как осколочные. Это значит: у них взрыватель, крыльчатка стоит, вращающийся этот. Крыльчатка чекой просто закрывалась, и всё. Когда ракета усилием с рельса срывалась, и вот он летит. Время рассчитано ровно настолько, чтобы взорвался не на земле, обязательно в воздухе. Чтобы как можно больше осколков было для поражения живой силы. И мелкокалиберные пулемёты, 2, в крыльях тоже для этой цели. В фюзеляже тоже подвешивались осколочные бомбы. Чаще всего - это его главное, основное оружие.

Но он предназначался иногда для других целей. Если ДОТы или ДЗОТы, или окопы укреплённые, тогда он мог 4 эти ракеты выстрелить фугасного действия. То есть пока он не ударится, он не взорвётся. И ракеты ставили фугасные, и бомбы тоже подвешивали фугасные. Это в том случае, если нужно разрушить какой-то наземный объект, в котором укрепилась пехота, оружие и так далее. Но тоже, конечно, не очень крупные, потому что у него всё мелкого калибра.

А заряжали их, обслуживали самолёты БАО, батальоны аэродромного обслуживания. Эти БАО обычно находились рядом, и заявка - звонит: вот нужны такие бомбы и снаряды.

А. Б.: Кто из штаба полка отдавал приказ про вариант снаряжения?

Г. Ф. Р.: Эти распоряжения уже давал не полковой инженер, а дивизии. Не командир полка, а из дивизии. Полк был 617-ый.

А. Б.: Тогда в 43 году лётчики вашего полка сколько обычно бомб брали?

Г. Ф. Р.: Вы знаете точно... но только знаю, что не более четырёх. По 150 или по 100 кг. Небольшие. Ну, представляешь, механизмов никаких, 2 человека тащат и в люк, поднимают, и на петли там защёлкивают. Там кранов никаких не было, ничего, только вручную.

А. Б.: То есть получается, средняя бомбовая нагрузка 400 кг.?

Г. Ф. Р.: Да.

А. Б.: В вашей службе среди механиков по вооружению много женщин было?

Г. Ф. Р.: Много. У нас к женщинам относились по Конституции - их бомбы подвешивать не заставляли. Они в основном занимались посильным физическим трудом. Этот труд - прибористы, укладывать парашюты, это всё женщины. Они - медицинский персонал. В каждой части медсанчасть есть. Большая-небольшая, там мужиков не брали. Не было почти, были хирурги. Вот это почему-то всегда мужики.

А. Б.: А воздушными стрелками женщины летали в вашем полку?

Г. Ф. Р.: На истребителях и штурмовиках ни одной. А вот соседями с нами были ночные бомбардировщики. Знаете, как они назывались? «Этажерка» У-2. Так ведь знаете что там? Там в основном они. Это поразительно. Причём они базировались с нами на одном аэродроме. И такие были - то ли у них завет был, - всё время мужиков обижали, оскорбляли, которые особенно настырные такие были. Они с удовольствием танцевали, но так чтобы по хамски пытались их в проституток превратить или что-нибудь ... женщин вот этих? Не дай Господи! Не такие они были отъявленные. Может быть, я не знаю, но мне кажется, что они были так воспитаны. И дружные очень. Они жизнерадостные.

Ведь это надо ... представляете, среди ночи лететь. Это отвагу надо иметь, здоровье. А иначе их собьют. Они же без прикрытия летали, ни истребителей, ничего. А почему? Потому что он тихо летит, он шума-то такого не создаёт. Нет, они большую роль сыграли, много натворили. И самое главное - дешёвый самолёт. Деревянный пропеллер.

А. Б.: Георгий Фёдорович, я читал в воспоминаниях, что в некоторых частях стрелки Ил-2 свой пулемёт никому не доверяли заряжать. Они все ленты сами снаряжали, потому что этот пулемёт был капризным. И были часто перекосы патронов.

Г. Ф. Р.: Скорее всего, Вы правы. Березина называется. Я когда был в Ижевске, их делали в Ижевске. Там очень часто ... Вот это такая пластина.

(сопровождает рассказ жестами)

А в ней такой канал, который переключал, перезаряжал - чтобы из ленты вытолкнуть выстреленный и поставить на место другой. И он делал горизонтальные движения. То ли от ударной силы, то ли от чего, но он часто лопался. Хотя он был хромированный ... вот, наверное, много хрома - он хрупкий был.

А. Б.: В вашем полку кто снаряжал эти пулемёты? Стрелки или ваши механики?

Г. Ф. Р.: Честно говоря, я этого не помню. Может быть, я и знал. Сейчас не помню. Мне досадно сейчас, иду - здоровается со мной человек, а я его не узнаю. Мне так обидно!

А. Б.: А как Вы попали в 437-ой истребительный полк?

Г. Ф. Р.: Как попал? Точно сейчас сказать не могу, знаю только одно. Тогда почему-то переформировывали эти части. Штурмовики-то были на 1 Украинском, а истребители ... Я не знаю, из каких соображений меня туда направили. Но я не обижаюсь, я считаю, что я, наверное, лучше выиграл.

А. Б.: А в истребительном полку Вы на какую должность попали?

Г. Ф. Р.: Там с должностями вот ведь как получается. Вот я помню такой случай: я старшим был, и потом у меня вдруг пальцы все вот так опухли, зуд, терпения нет. И меня отправили в медсанбат, он назывался, что ли? Но он близко, знаете, это недалеко. Он по моему находился при дивизионных службах, скорее всего так. Там койки, столовая, там кормили. И там, между прочим, совсем другое питание было, - скажем, масла сливочного давали в 2 раза больше, - помимо лекарств. Опухание тут какую-то роль играло. И проходило ведь. А так другого пути никакого нет. Чёрт его знает, вроде питание там было неплохое. А как я попал в истребительный полк, не помню.

А. Б.: Перед тем как в медсанбат попасть, Вы помните, какое у вас было психологическое состояние? Вы нормально спали?

Г. Ф. Р.: Я не просился, ничего. А всё дело в том ... Я попал туда не один. Это не просто я оказался, а оказалось нас несколько человек. Это не просто я, как исключение. А там оказалось ... из-за питания что ли, я толком понять не могу.

А. Б.: Как Вы в штурмовом полку питались?

Г. Ф. Р.: Там конечно разница была какая? Скажем, лётный и технический состав - нормы другие. Лётчики по высшей категории, пятой - им и мяса больше, масла, им даже водки больше давали. Водку давали обычно вечером. Остальным всем по 100 г., а тем 150. Привилегия такая была.

А. Б.: А в столовой Вы вместе с лётчиками сидели?

Г. Ф. Р.: Да, столовая одна. Может мне по молодости так казалось, но готовили вкусно. Я всё съедал. Хватало. Ну что ты? По сравнению с тем, что в Академии - там была голодуха, тыловые нормы. На фронте там же сразу мясо появилось, а здесь одна рыба - неделю одна рыба. Неделю - это минимум. И каша овсяная ну до того обрыдла! Чёрт бы её подрал! Утром - каша, в обед каша, вечером опять овсяная каша. Да ещё что? Масла в ней нет, капнут. Ты просто есть хочешь, и проглотить не можешь. До того противно. Да, видать, она прогоркла или, чёрт его знает. В Академии-то питание было ужасное.

У лётчиков чем хорошо? Там всё время столовая, а у пехотинцев передвижная кухня, лошадь тянет этот котёл. А бывает, она отстаёт, и у них специально за плечами вещмешок. У них обязательно трёхдневный или четырёхдневный, уже точно не помню, паёк. И банки были тушёнки. Если из кухни кормят, он не должен трогать то, что в мешке. И соблюдали дисциплину. А если обстоятельства припрут, уже всё - кухня где-то застряла, тогда ты имеешь право из пайка взять. И потом уж тебе пополняют. Ну, это я просто слышал, а сам-то, у меня такого не было.

А. Б.: Георгий Фёдорович, в 43 году качество новых штурмовиков, приходивших с заводов, как Вы оцените? Сборка? Эксплуатационная надёжность?

Г. Ф. Р.: Вы знаете, я думаю, что всё зависело от завода. Там не один завод был, там много заводов. Там часть деталей деревянные, фанера. Специальная, конечно, берёзовая, толстая, хорошая.

(сжимает кулаки)

Но всё-таки это берёза. Не хватало металла, тогда нужен был дюралюминий. Его дефицит был страшный. У Ила передняя часть и та, что разрезает воздух, обтянута дюралем. А верхняя часть, помимо перегородок, перкаль так называемый. Это ткань, пропитана чем-то, и если на неё вот так нажать, она шевелится. Но она прочная. Даже бывало так, её прошьют из пулемёта или из чего - дыры. И ничего, прилетал, возвращался.

А. Б.: Всё-таки что о качестве самолётов скажете? Вы различали самолёты, приходившие с разных заводов?

Г. Ф. Р.: Я обслуживал только в начале. И потом я уж сейчас не помню. А «Лавочкин», он-то, между прочим, тоже деревянный. Хотя он чем хорош? Ведь у него воздушного охлаждения двигатель, это большое дело. Было так, скажем, пуля попала, а он мог ещё и вернуться. А там водяного охлаждения, да ещё если зимой. Зимой не только воду надо, а и жидкость «антифриз». Тут ещё находились дураки - антифриз пили. Ведь знали, говорят - нельзя, яд! Тебе дадут 100 г., так ведь всё равно. Многие губили себя из-за этого антифриза зря. Ну что сделаешь? У нас ещё к сожалению культура низковата. Когда-нибудь всё повысится.

Человек, который лежит в окопе, его задача - стрелять, убить как можно больше людей. Артиллеристу - как можно точнее попасть, правильно ориентироваться. А в авиации немножко другая ситуация. Там стреляют, воюют лётчики, штурманы, стрелки, а обслуживающий персонал он косвенно участвует, на расстоянии. Он в относительно безопасном положении. Редко бывают случаи налётов, но всё-таки такого как с лётчиками нет, и жизнь у людей совсем другая. Надо всё соизмерять, исходя из таких соображений.

Времени прошло много, я пообдумал, поразмыслил, сопоставил всё, что я видел тогда. И теперь я с точки зрения современной понял - насколько у нас было хорошее командование. Какое у нас руководство армией было! Хотя его и пытаются обмазать.

Вот я Вам прямо скажу. Я попал за несколько дней до знаменитой Курской битвы в штурмовой авиационный полк. Там жизнь обычная, даже знаете, смешки, штуки, но не было заметно, чтобы что-то готовилось. Никого не предупреждали, ни о чём не напоминали. Жизнь шла военная, но она шла своим чередом. В полку немного людей. Взять штурмовой полк, там командир корабля и стрелок, подчинённый. Всё, больше у него ... А остальное - обслуживающий персонал. Два постоянных, закреплённых: один по вооружению, второй - механик. Служба прибориста, - на несколько самолётов, - он успевал. Парашютисты, перекладка - после каждого вылета парашют надо было перекладывать. Один или два человека успевали это дело делать. От этих людей косвенно многое зависело.

Ежедневно командир полка или дивизии посылали 2-3 самолёта. Куда? Зачем? Нам ведь никто не докладывал. Но в тот период военных действий почему-то не было. И вот произошло это страшное сражение. Я не участвовал в нём, но через сутки уже, когда это свершилось, началась эвакуация. Самолёты улетают. Куда улетают? Почему все снимаются? Обслуживающий персонал садят на машины, - обычно полуторки, - скамеечки такие. И везут, и не говорят куда везут.

И вот мы ехали вдоль поля танкового сражения. Оно огромное, с таким уклоном. Там сотни было, а может тысячи, танков. И на удивление - как будто они специально расставлены. Всё поле усеяно сплошь, некоторые дымятся. Но самое ужасающее впечатление, от которого я даже до сих пор избавиться не могу. По дороге едешь, вдруг лежит лошадь. Жара, август, её раздуло, ноги у неё растопырило, порвало. Вонь.

Обрадовало и удивило, что к этому времени я не видел ни одного русского трупа, наших солдат. Ни одного. Но немцев - сплошь, и никто их не убирал. Мне это тоже было непонятно, почему их не убирают-то? А ведь вонь такая, они - вон, пузо у всех порвало. Вонища невыразимая, ничем от неё не закроешься. Кое-как проехали, наверное, полчаса ехали в этой вонище. Вот это впечатление от страшного сражения, которое, как я сейчас понял, вот так переломило весь ход войны. После него пошло совсем другое. Тогда я этого не понимал.

Вдруг произошла реформация. Я числился в этом полку на 1-ом Украинском фронте. Вдруг перебросили на 4-ый, в 8-ую воздушную армию на юг, прямо к Днестру.

Вдруг из этой толпы на меня кулаком.

(угрожающий жест кулаком)

У-у-у, такой-сякой! А это поляки. Оказалось, уже в то время. Я этого не знал тогда - видать, Станислав раньше принадлежал Польше, а потом он принадлежал нам. А они во время войны-то сумели уже окопаться, то есть переехали в Станислав. Там магазины свои открыли и тому подобное. И вот потом произошло событие.

Мы как раз стояли на квартире у женщины. Она: «Пане, пане! Пане, пане, помогите»! Что помочь? В чём дело? А их оказывается, - Сталин также как с татарами в Крыму, - сутки, трах-бах!

(жест - как будто что-то выбрасывает)

И правильно делал. И тут с поляками. За одну ночь всех поляков как ветром сдуло. Погрузили их и вывезли. Хотя в то время они с нами были в дружественных отношениях. Причину я потом выяснил - поляки здесь ни при чём, они оказались жертвами. Всю пакость творили бандеровцы, гады. Оказывается и на рынке они угрожали, и того товарища украли. А у всех сложилось впечатление, что всё это сделали поляки, хотя они и не очень ... Но в то время они были лояльны к нам. Потом, насколько мне стало известно, часть из них вернулись. Те, у кого остались квартиры, магазины, какие-то предприятия - потом они вновь появились. Эту ошибку, которая произошла случайно, - поправили. И меня радует эта оперативность, быстро разбирались. Всё ставили на своё место. Насколько мне сейчас известно - там нет поляков. Говорят, их всё-таки убрали. Почему? Уж это я не знаю. Но зато бандеровцев, подлецов, там сплошь они одни.

Мне пришлось встречаться с немцами во время войны. И что? Они действительно были злейшие враги во время войны. Но люди-то они совсем не такие как поляки, они лучше. Я встречался с ними после войны даже. Помню их, пленных. Они в плену-то как люди, честно работали, а там ... Меня уже демобилизовали в Ивано-Франковске, я собрался было домой ехать. Иду с рынка домой, мимо парка, около уха просвистела пуля. Я упал. Я же понимаю, что они меня ухлопают. Кто? Тоже сейчас недоумеваю. Сомнение у меня большое: думаю, что там действовали не только бандеровцы, и поляки тоже пакостили. Они очень недружественный народ.

Когда мы стояли в городе Санок, меня на постой поставили на квартиру. И надо же было угодить - на квартиру ксёндза. Вечером я с аэродрома прихожу, они уже там сидят - надутые, бритые, в карты играют, в бридж этот. Причём разговаривают, и ухмылки, взгляды в мою сторону явно недружественные. Я честно скажу - их возненавидел. Грузинам, я считаю, простить всё можно, но этим нет. Я сейчас им не верю. Я не верю, чтобы они были дружественной страной к русским. Вот с тех времён. Особенно ухмылки этих паразитов - видят, что я не понимаю. Так мало этого, они ещё своей харей показывают, что они меня презирают, сволочи.

Что я могу сказать? Конечно, для меня война обошлась без таких трагедий как ... Вот у меня жена - только призвали, - через месяц под Волгоградом всё, его убили. А сколько у меня двоюродных братьев ... Мне так посчастливилось почему? Видишь как судьба сложилась. Если бы я раньше на фронт попал, допустим, в 1942 г., может быть, я и не уцелел. А здесь обстановка сложилась так, перелом произошёл, хребет немцам полностью сломили, и после этого всё покатилось. Сразу после этого, можно сказать, весь юг Европы, - наши им очень быстро овладели. Большинство из них даже стали дружественными странами.

Я считаю, для меня таких страшных испытаний, переживаний, и опасностей как-то не было. Послушаешь как люди войну пережили, сколько они настрадались. Единственное что - я намёрзся. У них зимы хуже наших. Вот взять Ужгород, это же всё-таки юг. Там же мокро. Я у себя в шинели, - снег, мороз, - ничего себя чувствовал. Там вот так трясёт.

(потрясает сжатыми кулаками)

Влажный воздух. Ну не климат нам! Такие впечатления остались. Я понял, что война это страшная трагедия. Но сейчас исторически сложилось так, что второй такой войны быть не может, так как уничтожали в таких количествах людей.

У меня был случай, он кончился испугом. Я первую практику проходил на севере, недалеко от Новгорода. Вы знаете, в памяти какая осталась заковыка, и вот до сих пор из памяти никак не выходит. Шли мы с товарищем. Уж не помню, почему мы туда попали - переходили такой лесок, снега примерно так.

(показывает, что глубина снежного покрова была сантиметров 20)

Я запнулся и упал. А когда голову поднял, вижу - голая нога, мёрзлая. То есть труп. А чей труп, кто? Сейчас не знаю. Там бои были, надеюсь, что всё-таки не русского. Там бои были, разгром, наши не могли допустить такого дела. Но ведь даже немца так оставить - тоже безобразие. Вы знаете, как это на психику действует? Вот это - голая мёртвая нога? Уж сколько лет прошло, я этого никак забыть не могу. Вот это такое впечатление горечи, страданий. Ну, а так, конечно, можно сказать, что мне повезло по сравнению с другими.

(вздыхает)

Сколько людей жизни отдали, страданий. А я во время войны ... Единственное, что было - неудовольствие, что ли? Или как? Да, нет, чепуха. Вот знаете, опухали эти суставы.

(трогает пальцы)

И чесались. Авитаминоз. Ну так, там не только у меня, а у всех. Нам беда-то была ещё какая? Помыться. Бани-то нет, баня редко. И каждый раз - в баню если ты попал, то тебе не попадёт твоё же бельё. Твоё же бельё никто не стирает. Его носишь до тех пор, до следующей бани. Как баня следующая наступила, тогда всем без исключения меняют бельё. Чьё тебе попало? Подходит оно тебе? Не подходит? Конечно, иногда повезёт, иногда нет. С этим все мирились. А что? Куда денешься? Тогда все страдания эти переживали на одном уровне, и с пониманием к этому относились. Не было такого, чтобы из-за этого недовольство проявлять или ещё что-то.

(жестикулирует)

Ничего подобного. Баню устраивали в палатке. Представляете, что это была за баня?! Ничего. Мылись. Хоть и в месяц раз, а иногда и в 3 месяца, но всё равно. Что делать? Зато всё-таки мир должен это оценить. Жалко, нет Советского Союза. Уж кому-кому, а СССР, - ему памятник надо строить, ставить огромной высоты!

(смотрит и указывает рукой вверх)

Это благодаря СССР. Если бы были распри такие как сейчас, мы бы не победили. Я убеждён. Это такая была политика, она была правильная. И она ведь привела к цели; всё сделали как по нотам. Как расписали - всё ведь совершили, сломили такую махину! Представляешь, вся Европа была против, у них же все заводы! У них какая моща?! Нет, коммунисты, конечно, дров наломали, но они наломали некоторые по дурости, из-за необразованности. А вот такие люди как Сталин, он ведь был очень образованный. Он был священник. И самое главное. У меня душа кровью обливается - то, что загубили Советский Союз. Это непростительно, всё равно вернут это дело. Только какие это будут жертвы?! Нельзя шаг назад делать. Неверно это. С какой стати Абрамович сейчас нахапал это дело? С чего бы это? Разве это не война?

А. Б.: Расскажите, как на фронте строились взаимоотношения между старшими по возрасту и младшими военнослужащими?

Г. Ф. Р.: Если мне сравнить как у нас парткомы были, - я уже тут в партком попал (Имеется в виду в Кирово-Чепецке - А.Б.), - и там. Здесь хуже было. А там лучше. Там командовал комиссар, он военный. Ему не надо было собирать партком, слушать, голосовать. Он сам врежет сразу, с ходу, и всё. Он, между прочим, мог и командиру врезать. Врезать значит наказать. Наказание - там до крайности ... Гауптвахты на фронте почти не было.

А. Б.: А комиссар в штурмовом, как я понимаю, полку каким авторитетом пользовался?

Г. Ф. Р.: Ну, комиссары - туда, как правило, подбирались хорошие. Это, видать, директива такая была, самодуров там не было. Вот только у нас был старшина, бегать заставлял. Я считаю, самодур. Между прочим, старшины были не только в моей группе - там пешком ходили! А этот такой, причём по возрасту старше всех нас. Такой, знаешь сухощавый как ястреб. И шуток не понимал, он не шутил. Он, конечно, не умышленно это делал, а так.

(крутит пальцем у виска)

А. Б.: Георгий Фёдорович, а как в полках, где Вы служили, строились взаимоотношения между солдатами и командирами?

Г. Ф. Р.: Как я вспоминаю, очень хорошие всегда. Вот у нас Орлов, я помню. Что удивительно - военный человек, музыкант, любил гармошку, баян, попеть. Он не отгораживался.

А. Б.: А с лётчиками техсостав вместе отдыхал после завершения боевых вылетов?

Г. Ф. Р.: Да. Тут разделение было какое? Технари - по рангу. И питание другое, пониже, и жилщные условия. Лётчикам поближе, покомфортабельнее. И на это я не обижался, я считаю, это правильно. У них жизнь была коротка. Бывало - сутки. Вот только придёт команда лётчиков молодых, первый вылет. Чаще всего на первом его и убивали. А если ему удастся вернуться, да попадёт он к ведущему (обычно летали парами, ведомый-ведущий). Вот если тут совпадает, да старший ещё за свою шкуру меньше трясётся, а берёт ответственность за подчинённого. Вот тут молодой сохраняется, дальше уверенность у него появляется. Робость у них на первом вылете, всё вот так дрожжит. Да они же каждый день видят - каждый день не являются, потери каждый день.

Как сейчас понять? То ли к жестокости привыкали - не плакали. Хотя такое дело - как это без слёз? Беда. Но многие так и не появлялись. Собьют его, где он там упал?

(машет рукой, вздыхает)

Некоторым удавалось дотянуть, некоторые в плен попадали. Судьба во всяком случае у лётчиков очень тяжёлая. Ну, не случайно же в пехоте штрафники были, в авиации этого нет. Какой? Он же самый настоящий штрафник, тот же лётчик. У них всё время жизнь на волоске.

А. Б.: Вы проходили практику как механик. Вы может сейчас описать процедуру приёма лётчиком самолёта перед вылетом?

Г. Ф. Р.: Я такого даже не помню, чтобы такой случай был. Чтобы он сам принимал. Всё так: лётчик идёт, ему на встречу идёт старший по самолёту. Как же он назывался-то? Он отвечал за двигатель, сам самолёт, вооружение. Старший техник просто, наверное.

(обозначает отдание воинской чести рукой)

Докладывает лётчику: «Товарищ капитан, товарищ майор, самолёт готов к полёту»! И он-то как раз проверял всё. Он ведь не доверял, скажем, что там подвесили бомбы. Он всё равно пройдёт, посмотрит. Старшему технику подчиняется и КИПовец, и оружейник, и моторист.

А. Б.: Георгий Фёдорович, а лётчик-то ничего не смотрел?

Г. Ф. Р.: Никогда.

А. Б.: Он сразу в кабину садился?

Г. Ф. Р.: Да. Техник помогал лётчику сесть в кабину, подставлял. Или часто у них бывает так. Просто так лётчик ходит в фуражке, а шлём - он тяжёлый, с наушниками, - он чаще всего у старшего и хранился. Так вот он не только докладывал про готовность, и давал лётчику шлём. Техник его и носил, и хранил. А лётчик уже уходил в фуражке, а зимой в шапке.

А. Б.: Вы не помните, в этих случаях какие-то обряды соблюдались? В некоторых частях лётчики перед вылетом мочились на дутик, чтобы не сбили. Это был такой обряд.

Г. Ф. Р.: Я слышал об этом, было это. Но только я сам не участвовал и не видел. На счёт помочиться - там некуда. Отвернулся и никаких чертей.

А. Б.: Про другие подобные приметы или обряды Вы слышали?

Г. Ф. Р.: Некоторые плевали куда-то в сторону. Некоторые в то время, не смотря на то, что с религией боролись, молились. Были случаи.

А. Б.: Амулеты, которые от смерти хранили?

Г. Ф. Р.: Были. Сам я уже сейчас не помню, но, наверное, я всё-таки это видел. Особенно это встречалось в бане. Знаете, раздетого не увидишь, а в бане всё отбирают и новое дают, так у него только этот висит.

(показывает руками у шеи)

И больше ничего. У многих я видел крестики, у других были какие-то ... я уж забыл какой формы. Но во всяком случае разные они были. Наверное, были какие-то из дома, что-то такое. Или жена или невеста что-то давала. Люди верили в это, и нельзя не верить.

А. Б.: Вы сказали, что второй войны подобной Второй мировой больше не будет. Почему?

Г. Ф. Р.: Сейчас это же очуметь надо, чтобы столько людей перебить зараз. Кто на это может отважиться? Это ужас! Это и до сих пор находят. Какая беда-то! И самое главное - рождаемость упала. Какая раньше была, и какая теперь? Как же восстановить-то страну? На одном автотранспорте, чёрт знает, сколько перебили! А это ведь, между прочим, культура как раз.

А. Б.: Вы демобилизовались в 46 году и вернулись доучиваться в Свердловск? Вы закончили институт?

Г. Ф. Р.: Да. Нас четверо вернулось - все вместе мы учились. Трое были в армии. Павлов пришёл без ноги, Юра с ногами, Колесниченко и я. А пятый у нас был Шабуров. Когда война началась, его в армию не взяли. Но его всё равно взяли, и почему-то направили на север в Норильск. И он был в Норильске, наверное, никель нужен был. И что удивительно - нас демобилизовали, и он явился. И он продолжал учиться. Значит, он был мобилизован.

А. Б.: Меня интересует это период конца сороковых - пятидесятых, период перехода от военной жизни к мирной. У Вас к этому Сабурову какое отношение было? Вы воевали, а он не воевал.

Г. Ф. Р.: Очень хорошее. Он очень хороший был человек. Он бы с удовольствием в армию пошёл, но он чокнутый был физически. У него что-то всё перекашивало, дёргалось.

(показывает на лицо)

На нервной почве тик какой-то был, и это сразу видно было, что как его брать. Нельзя же. Да он ещё сам себя - то ли с горя, то ли с чего? Курил, просто я не знаю. Курит одну за другой.

А. Б.: Расскажите, как Вы в 46, 47 году жили?

Г. Ф. Р.: Жили мы, конечно, трудновато. Снова овсянка появилась, но мы правда приспособились как? Тем, кто после войны, давали в каникулы обязательно путёвку в дом отдыха. Дальше давали периодически карточки на диетпитание. Там не полное, а по этой диете тебе давали дополнительно, допустим, 25 г. масла. И тебе к тому, что ты получил, плюсом это.

Я ещё что делал? Когда летний период начинается, я специально собирал деньги и ехал домой. У нас там старатели мыли золото в реке и его продавали. Просто так его не купишь нигде. А так его, допустим, 40 г. привезти, а в Торгсине на него можно было любые продукты купить. Я закупал и оттуда привозил золото. А деньги откуда брали? Вот скажем, овощехранилище, там где картошку хранят. Вот его надо побелить - мы оравой побелили, получили деньги. Их не тратили, я их брал с собой туда и покупал.

А. Б.: Георгий Фёдорович, у вас награды были за войну?

Г. Ф. Р.: Конечно подвигов там я же никаких не совершал.

А. Б.: Я знаю, что по приказу НКО, за каждые 1500 самолётовылетов, которые под Вашим командованием обслужили, полагались правительственные награды.

Г. Ф. Р.: К сожалению такого обстоятельства никак не складывалось, не получается почему-то.

А. Б.: Как Вы 2 года воевали и ничем Вас не наградили?

Г. Ф. Р.: Получалось - состав меняется. Вот эти переброски. Помню такой случай: мост через реку на плацдарм, котороый захватили наши войска. И должны дежурить самолёты. И всё время, непрерывно смотрели, чтобы, не дай Господи, допустить к мосту чужой самолёт. И что, выполняли такие приказы.

А. Б.: У Вас даже медалей нет?

Г. Ф. Р.: Ну, есть «За победу над Германией», другие общие. А боевые надо за боевые действия непосредственно. К сожалению, я же не участвовал. Я с этим согласен, за боевые награды надо участвовать в боевых действиях. А здесь что?

А. Б.: В 46, 48 году Вам война снилась?

Г. Ф. Р.: Да нет, я честно должен сказать так. Когда я сюда приехал, я как-то сразу увлёкся работой. Работал много, - тогда ведь был только один выходной день, - и сошёлся по подходу сразу с Терещенко. Он к нам очень благоволил. Зверев Борис Петрович настолько доверял, потом у него с сердцем случилась эта беда. Я был главным механиком, он вечером как-то говорит: «Спасай! Переходи на другую работу»!

Ну что же, я перешёл, начал с нуля и пробил - пасся в министерстве у всего начальства, все документы оформил, - создали проектно-конструкторское бюро для производства искусственных клапанов сердца. И потом он же в медицинском плане грамотный мужик. Он же все заседания ... А на консилиум редко, но съезжались из Киева Амосов, из Новосибирска как его? Из Риги, ну - пять кардиохирургов. И он хотел, чтобы я присутствовал обязательно на всех диспутах. И я присутствовал. Когда обо всём договорились, записали на бумагу, я ехал сюда и здесь начинал строить пульты для испытания.

Ну, скажем, долговечность; прежде всего нужно было каждый материал испытать на долговечность. Не будешь же менять клапан ежегодно? Это невозможно. Была задача - 10 лет - минимальный срок. И вот создали целую лабораторию - каждый материал проверяли, испытания продолжались круглосуточно.

[...]

Деньги давало Министерство атомной промышленности целевым путём ежегодно.

А. Б.: Георгий Фёдорович, надо ли Вас так понимать, что напряжённая работа, которая началась с 48 года, не давала Вам сильно вспоминать о войне.

Г. Ф. Р.: Не знаю почему, я всякую работу ... Парткомы эти ... я долго не вступал в партию. Яков Филимонович (Терещенко Я. Ф., в то время директор Кирово-Чепецкого химзавода - А.Б.) на меня всё время сердился. Он мне на дом принёс рекомендацию и говорит: «Ну как же тебе не стыдно»? Я - начальник цеха, обсуждают вопрос на парткоме, а я сижу за дверями. У меня неприязнь к партийным «тузам». И ещё после того татарина в Академии я возненавидел военную службу.

А. Б.: А за что Вы партийных-то чиновников не любили? И почему так долго в партию не вступали?

Г. Ф. Р.: А потому что произвол, безобразия. Ну как? Ты подумай! Человек же имел какую огромную власть - примет решение и всё. Хоть бы какая-то демократия была. Кто он? Партийный вождь. Тот же Сталин. Вот что натворил Никита Хрущёв. Нет, я их не люблю и сейчас, этих вождей. Нельзя так. Они много вреда приносят.

А. Б.: Спустя 60 лет как Вы в целом относитесь к той войне?

Г. Ф. Р.: Конечно, лучше бы не было её, но без неё, мне думается, наверное, не создали бы Организацию Объединённых Наций. Она нужна. Она сейчас обязательно нужна. Сейчас из-за этой же Грузии, Украины - 10 или сколько кораблей прибежали? А вето наше действует! Бегайте, а вето-то действует всё равно. Нет. Это нужно. И надо, чтобы оно было. Сейчас ты подумай, что при такой науке могут натворить?

А. Б.: Я записываю воспоминания ветеранов, и встречаю такое мнение: ветеранам обидно за то, что их труды, страдания, пролитая кровь на той войне пошли даром. Потому что та страна, за которую они воевали, она исчезла. У Вас нет такого чувства, что Вы зря воевали, страдали на войне?

Г. Ф. Р.: По моему такого чувства и не должно бы быть, и скорее всего, его и нет ни у кого. Другое дело, что в частных, совсем других ситуациях, допускаются неправильные решения и произвол. И в регионах, и вверху.