Старухин Николай Андреевич

Часть I

-«С-смир-р-р-но!» 

Мы задираем головы, напряженно тянем руки по швам и каждый из нас, ручаюсь, думает об одном: -«Ну кому, зачем нужна вся эта муштра, когда фронт ждет солдат, умеющих стрелять, а не стоять, деревенея, навытяжку?» Нам бы винтовки, да по сотне патронов к ним. Можно и с колена, и лежа, и стоя - только скомандуй, не подведем! Но винтовки, говорят, получите, когда будем отправляться на фронт, а пока...

-«Старухин, куда смотришь? Ворон считаешь?». Это ко мне. Я действительно Смотрю не на взводного, как положено, а в сторону. Туда, где стоят штабеля тщательно уложенных дров. Пред мартовское погодие пригрело шапки снега на штабелях. Снег враз осел, посерел и шапки стали похожи на подгоревшие и оплывшие оладьи. Посередине бревен - толстые сосульки. Даже отсюда видно порхающие в сосульках солнечные блестки. И, конечно, вовсю звенит капель. Но мы ее не слышим. Слух наш настроен на зычный голос взводного. И, кроме этого голоса, уши никаких посторонних звуков не воспринимают.

Уже скоро два года как идет война, пустеет причал, не отгружают лес по реке Вятке сплавом, а может его отсюда вывозят машинами. Некому стало заниматься лесом. Все брошено на фронт. Словно не капель, а слезы роняют седеющие штабеля. Я перевожу с них взгляд на взводного и смотрю на него, не моргая. Взводный удовлетворен.

-«На-апра-а-во ш-шагом а-арш!».

Земля утрамбована так, что идешь по утоптанному плацу, словно по Гранитной мостовой, и только звуки шагов не отдаются, а глухо скрадываются почвой, на которой плохо растет даже неприхотливая сорная трава.

Сейчас больше всего каждого из нас беспокоят обмотки. Они вот-вот сползут с отощавших икр и распластаются следом. И тогда придется выходить из строя и под пристальным насмешливым взором взводного торопливо обматывать голени широкой серо-зеленой лентой, то и дело грозящей выскользнуть из непослушных рук.

-«Бегом!»

Пока все идет нормально. Мы кружим по плацу и, довольно сноровисто для новичка выполняем команды взводного, хотя усталость начинает сковывать движения, а глаза молят о пощаде. 

В петлицах у взводного по кубику. Погоны ввели месяца три назад, на всех их пока не хватало, но ротный художник, младший сержант Смирнов А.Н., уже всех офицеров и сержантов рисовал с погонами, в том числе и нашего взводного с одним просветом и одной звездочкой.. Потертая шинель сидела на коренастой фигуре взводного ладно и пригнано. Под шинелью, на гимнастерке, желтая полоска - знак тяжелого ранения - и медаль «За отвагу». Не будь этой полоски и медали, мы вряд ли так старательно выполняли бы его команды. Взводный тоже видать приморился. Да и время - пора бы объявить десяти минутный перекур.

-«С-смир-р-но!»

Мы вытягиваемся в струнку, лишь бы взводный остался доволен, Ведь ему ничего не стоит начать все сызнова.

-«Вольно!»

Ну, давай же давай, не мотай душу.

-«Пе-рекур!»

Эта команда словно звонок на перемену. И мы, по не успевшей забыться еще привычке, с шумом и гоготом срываемся с места и - куда только девалась усталость - разметаемся по плацу, схватываемся в дружной потасовке. Особенно часто мы устраивали борьбу со старшим сержантом пом.комвзвода, а затем, запыхавшись, расхаживали где попало, начиная неумело скручивать цигарки.

Нам по семнадцать с махоньким, и курить по настоящему почти никто не умеет. Но теперь мы не школьники, вчера получили по пачке махорки - как тут ударишь лицом в грязь! Курить по настоящему я так и не научился.

Взводный сидит чуть в стороне, со вкусом затягивается «Беломорканалом», искоса поглядывает на нас, и взгляд его, теплый сейчас и не по возрасту отеческий, будто говорит:-«Эх, мальчишки, мальчишки! Ну что мне с вами делать?»

Проходят дни и ночи, однообразные как гороховый суп в обед или селедка в ужин. Все расписано, учтено, размеренно. Не знаешь только: заработаешь ты сегодня внеочередной наряд или нет, тут уж как сам постараешься.

-«Второе отделение третьего взвода, выходи строиться!» - раздается команда дежурного по роте. Это касается и меня. Быстро выбегаю из землянки и занимаю место в строю. Выходит старшина роты и говорит: -«Вашему отделению возложена задача : в двух километрах отсюда, в лесу построить хим.площадку, где будут проходить занятия по химической подготовке.». Прибыв на место, мы начинаем строительство: роем котлован под землянку, делаем срубы и другие работы. Старший у нас был Манаков А.И., хорошо владеющий топором, сразу видно, что он где-то работал плотником. Жили в землянке, за водой ходили к ручью, метров за 300.

Однажды в баке с водой мы принесли лягушку и чуть было не сварили суп. Чтобы вода не плескалась, мы сверху положили в бак ветки, под ними и сидела лягушка. Принеся воду к стоянке, мы сразу же бачок повесили над огнем. И только когда стали в бачок бросать картошку, заметили лягушку. Вода уже нагрелась и лягушка всплыла наверх, высунув свою морду из воды, и смотрела на нас, как бы прося о помощи, мол выньте меня из бачка. За обедом ребята долго смеялись над этим, а на нас с Василием показывали и с усмешкой говорили: - «А здорово у них получилось! Как у деда Щукаря. Чуть нас устрицами не накормили».

Химическая площадка построена. Проводим первое занятие. Наш взвод выстроился около землянки. Командир роты подает команду:-«Первому отделению одеть противогазы! В землянку шагом марш!». В землянке командир взвода командует:-«Снять противогазы!». И, делая небольшую выдержку, командует:-« Одеть противогазы!». По этой команде надо сразу набрать в легкие больше воздуху, снять противогаз и сразу глубокий выдох. Но некоторые не справлялись с этой задачей или же плохо одевали противогаз и, надышавшись газами, быстро выскакивали из землянки. Там их встречал ротный. -«Ну-ка, голубчик, в шеренгу становись!». Командир роты, невысокий, худощавый, с быстротой окидывал каждого из нас язвительным взглядом:-«Ну-ка, прямо- таки красавцы, хоть фотографа зови, да девкам на память... А если враг газы применит, тогда что? Сразу задохнетесь? Позор! Для всей роты позор! По три наряда каждому! Привести себя в порядок!».

Так шли дни за днями: сегодня химическая подготовка, завтра на стрельбище, послезавтра тактические занятия. А в двадцать три ноль-ноль - отбой.Эта команда выполнялась особенно четко. Мигом скручиваются обмотки, ложатся на полочку, под головой гимнастерка с брюками, и через минуту в казарме воцаряется тишина. О крепости молодого солдатского сна говорить не приходится, но сон этот схож со сном кормящей матери. Как та просыпается, услышав хотя бы слабый плач ребенка, так и солдат тот час вскакивает даже при негромком оклике командира. -«Подъем! Боевая тревога!». Вместе со мной, отпружинив от матрацев, взметываются сорок два тела. Ну, тут раздумывать некогда. Через три минуты надо стоять в строю. Надеваю гимнастерку, брюки и ботинки. Это все несложно, но вот труднее с обмотками. Кидаемся к стойке, разбираем сумки с противогазами. Пока обходится все хорошо. Остается выхватить винтовку из пирамиды, пробежать метров двадцать по коридору, преодолеть пять ступенек при выходе из землянки и занять свое место в строю.

-«Смирно! Направо, равняйсь!...У кого там винтовка прыгает? Ш-шагом арш! Правое плечо-вперед!».

Гулко топаем по городку, а там дальше - вольным шагом по местной наезженной дороге. Сначала идем бодро, разгонисто, с шуточками и подковырками. Потом ноги начинают тяжелеть, винтовка непомерно давит на плечо, скатанная шинель стягивает грудь и спину, и все меньше разговоров, все норовистее шаг. -«Ро-ота, стой! Перекур десять минут! С дремотой? Отставить шуточки!».

Мы ложимся на обочину, стараясь повыше задрать ноги. Трава сухая, еще не рослая. Ротный расхаживает себе, будто и не оставил позади десятки километров. Пятеро из ребят отходят подальше от всех, разуваются, похихикивая. Торопясь, они по чьему-то неразумному научению надели ботинки на босу ногу, а портянки сунули в карманы. Теперь у них вздулись волдыри и портянки вряд ли помогут.

-«Сжевать бы сейчас горбушку грамчиков на восемьсот...«-мечтательно произносит кто-то за моей спиной. Мне лень повернуть голову.

-«С сальцем или с маслицем ?» 

-«С парным молоком...»

-«А может с вареньем земляничным?»

-«Встать! Строиться!» Неужели десять минут прошло? Ох, как не хочется

подниматься с потеплевшей под спиной земли!

-«Ш-шагом марш!» . Мы отлично знаем, что на фронте нам придется делать и не такие переходы и, возможно, без всяких перекуров да еще рискуя нарваться на вражескую засаду или попасть под бомбежку. Но тренажи кажутся нам зряшными, потому что фронт далеко, и куда полезнее на наш взгляд, было бы дать нам хорошенько выспаться.

Нас гложет зависть на Колю Цепелева, полному добродушному парню из г.Кирова. Он великолепно спит на ходу, ни сапоги не собьются, ни в сторону не свернет. А глаза закрыты и на лице разлито сонное блаженство.

После третьего привала - поворот на сто восемьдесят градусов. Силы на исходе.Злополучная пятерка - та, что переобувалась на том привале - стеная и охая, плетется где-После третьего привала - поворот на сто восемьдесят градусов. Силы на исходе. Злополучная пятерка - та, что переобувалась на том привале - стеная и охая, плетется где-то в хвосте. Даже ротный заметно приустал, начинает сдавать. Солнце встает из-за спины. Мы догоняем собственные тени, смешные и необыкновенно длинные. Тянет ветерком - свежим, настоянным на запахах проснувшегося хвойного леса. 

-«Запевай!»

Что поделаешь? Дисциплина есть дисциплина. Запевала, недалеко идущий от меня,захватывает полную грудь воздуха и и во всю силу легких начинает горланить:

-«До свиданья, города и хаты,

Нас дорога дальняя зовет.

Молодые смелые ребята

На заре уходим мы в поход...»

Колонна сначала несмело а потом все бойчее и громче подхватывает. И словно не было позади нелегкого похода, словно вышли мы на парад и проходим мимо трибуны, с которой приветствует нас большое начальство. Дорога круто повертывает к поселку. Строевым шагом, под восторженными взглядами бегущих рядом ребятишек, мы проходим в свое расположение, и только тогда, когда ротный командует: -«Разойдись!», чувствуем, как на плечи ложится валящая с ног усталость. 

-«Старухин! На выход!»

Я никого не ждал, но голос дневального почему-то заставляет встрепенуться и подумать о родных.

-«К тебе приехал отец, иди к ротному. Он тебя вызывает.»

Командир роты дает мне отлучку на выход из части. -«Придешь завтра утром, к построению полка».

Отец привез мне разных пряностей и небольшой мешочек табаку, впервые признав таким образом мое право на курение. Где он достал все это, что у него было в мешке, я не знаю. Наверное купил на рынке за большие деньги. В последнее время, когда я остался у них один ( средний брат Алексей был призван в армию и где-то в районе Старой Руссы пропал без вести. Видели как его везли на санях раненого, но известий пока от него нет никаких), отец купил мне ружье, часы, которые немного походив, встали. А вот с ружьем я много раз ходил в ближайший лес на охоту, но так и не подстрелил никого.

В одном из домов, около проходной части, мы с отцом и переночевали. Говорили о многом, хотя отец и неразговорчив был. Он рассказывал мне: как они живут с мамой и у меня интересовался: как идет служба и скоро ли отправят на фронт. Оставшуюся часть ночи я так хорошо и не уснул, что-то никак не мог уснуть, да и клопы одолели. Уж больно много их было у хозяйки дома. И только под утро немного призадумался. Отец очевидно тоже не спал, так как всю ночь ворочался как и я.

Прощание становилось тягостным. У меня самого сдавливает горло противный комок. Встретимся ли мы с ним еще раз, мы не знали этого. А ведь это была действительно последняя встреча, больше я с ним не виделся. Осенью он упал и стукнулся головой об лед и умер. А я в это время находился на фронте.

Уходя от отца в часть, мне вспомнились и глаза матери, заволакивающие трепетной пленкой. Уронив скупую слезу, она сказала: -«Ты уж побереги себя, сынок!». Она, проводив меня до леса, стояла долго на одном месте и махала мне рукой. А я , один, с мешком за плечами, уходил от нее все дальше и дальше. Она не повернулась и не пошла домой до тех пор, пока я не скрылся за лесом.

В детстве мы смотрели на людей, воевавших в гражданскую и наконец в финскую войну, как на богов. Завидев человека с боевым орденом на груди, мы бежали за ним, обгоняя, останавливались, пропускали мимо себя и, когда он проходил, не скрывая добродушной улыбки, снова устремлялись за ним. Нам думалось, что на нашу долю никогда не выпадет ничего подобного и жизнь пролетит, как бумажный кораблик в тихой заводи, накормит досыта конфетами, обернутыми с изображением красных командиров в длинных, до пят, шинелях и все. А вышло по иному. Мы, восемнадцатилетние, уходили на фронт бить фашистов. И это здорово, не надо плакать, мама!

Двери вагона раздвинуты настежь, поперек. На высоте пояса - толстая перекладина. Без этой перекладины кто-нибудь обязательно вывалился бы, потому что каждому хочется, может быть, в последний раз взглянуть на родных, на вокзал, на все, что окружало нас в тот момент. Ведь никто не может сказать твердо: вернется ли живым, увидит ли это небо снова.

Состав мчит с востока на запад, хищно проглатывая разъезды и полустанки.»Давай жми! Жми давай на все лопатки!». Мы не знали, где завершит он свой бег, но нам хочется, чтобы это произошло скорее. Под полом вагона особенно громко бормотали колеса, изредка взвизгивая на крутых поворотах. В теплушке ребята хорошие, из разных взводов. До позавчерашнего дня почти незнакомые, а сейчас, словно век не расставались.

Колеса вагона продолжали мерно постукивать, под потолком вагона покачивался тускло горевший фонарь «летучая мышь». В вагоне было тепло и тихо, один из бойцов рассказывал сказку и только тогда раздавался дружеский смех, когда он рассказывал что- то интересное. Около печки Индельман греет кипяток, нет-нет да и подкладывая дрова в Буржуйку. Интересный еврей: что-то у него ничего не получалось. Пошлют ли за водой или дровами, никогда ничего не принесет.

Вечера зимние длинные и поэтому, когда надоедало слушать анекдоты, мы пели русские песни и, наговорившись вдоволь, засыпали.

Погода стояла хорошая, настроение тоже, двери теплушки полузакрыты, только на ночь двери закрывались совсем. Стоявшие на станциях и переездах женщины и, особенно девушки и дети, махали нам платками или просто рукой. Горький паровозный дым не может отогнать от прикрытой двери.

-«Смотрите! Ребята, танк... «. Танк со свастикой стоял посреди поля, чуть-чуть занесенный снегом, с покосившейся башней и распластанной гусеницей. Как смертельно раненый, припавший на крыло стервятник, он безобиден и безопасен теперь, но все равно заключено в нем что-то непотухающее зловещее, мрачное, и потому наверное мы провожали его лишь молчаливыми взглядами.

С того утра, как мы выехали из части, земля меняется... Больная, истерзанная, излохмаченная, с открытыми ранами недавних боев, она пробегает перед нами, усеянная могильными крестами, подбитыми танками и орудиями. Как-то само собой прекращаются шутки и никто уже не подтрунивает над Индельманом. Ребята все чаще сворачивают цигарки, дымят последними папиросами. То, что казалось далеким, по своему романтичным и влекущим, сейчас становится суровой грозной реальностью. Настоящая война не где-то за горами, она здесь, вот тут, стоит лишь протянуть руку, чтобы почувствовать ее горячие, обжигающее дыхание.

Равномерно стучат колеса вагонов. Стук этот наводит на размышления. Прожитое встает перед глазами: школа, товарищи, любимые книги, лес, куда ходил за грибами и ягодами. А колеса все стучат, стучат. Поезд проходит вблизи какой-то деревни.

Деревенские ребята выстроились вдоль полотна и машут бойцам шапками. Ночью поезд прибыл в прифронтовой район. Кажется, приехали. Мы выгружаемся на станции Рудня, забитой составами, солдатами, ранеными. Шумел паровоз, поворачивая ленты контркривошипов и отдувался белым паром. Слышались приказы командиров. Здесь не нужно было лишних слов и рассуждений. Здесь начиналась война, и все понимали друг друга с полуслова. В стороне видно разрушенное кирпичное здание. Прямо перед нами груда искореженных рельсов. Переночевали остаток ночи в не отопленной бане. На следующий день мы колоннами, повзводно, пошли к фронту. День был ясный, солнечный. Прошли мы довольно далеко. Время было где-то за полдень, когда услышали сзади пулеметную очередь . -«. Воздух!., «-раздалась команда и все бросились врассыпную. Отбежав немного в сторону, я упал в снег. Посмотрев в обратную сторону, я увидел высоко в небе улетающий немецкий истребитель и быстро снижающийся к земле наш самолет По-2. На беззащитный По-2 обрушился фашистский истребитель «Мессершмидт-109». Исход боя сомнений не вызывал. Разве может фанерный тихоходный самолетик справиться со скоростным 2Мессером», вооруженным пулеметом и пушкой. В этих условиях летчик принял единственное правильное решение: снизился до бреющего полета и, посадив самолет, выбежал из самолета и плюхнулся а снег. Очевидно, летчик ожидал повторного захода, но немецкий истребитель улетел.

-«Становись! Ш-шагом марш!»

Оставшуюся часть дня мы шли усталые, и где-то поздним вечером в одной из деревень была команда:-«Разойдись по домам!». Ночевали мы с Юркой из Ярославля и Николаем из Киева в одном полуразрушенном доме, потому что крыши почти совсем не было.

Рано утром нас подняли. Быстро позавтракали и сразу на построение. Утро было ясное солнечное. Издали глухо, но ясно доносился чугунный гул артиллерийской стрельбы. Там был фронт. Перед строем появился полковник в папахе. Он выступил с речью:-«Родина оказала вам большую честь защищать свою землю от фашистских захватчиков. Поэтому воевать надо так, как говорили раньше в старину: или грудь в крестах или голова в кустах. Я вам желаю первого. За Родину, товарищи!!!». Заиграла музыка и мы строем двинулись к линии фронта. День был на исходе, темнело. Впереди слыхивали яркие зарницы, доносился гу, похожий на раскаты весеннего грома. С каждой минутой фронт приближался.

Слово «война» для меня и моих сверстников всегда было где-то рядом. Мы, мальчишки, слышали это слово по радио, в кино, дома так часто, что просто не могли жить без него. С утра до позднего вечера мы находились в лесу. Этот лес мы превратили в поле сражений. Нашими снарядами были еловые шишки, а зимой - снежки. Зимой я рыл в лесу траншеи, изготовил станковый пулемет. Теперь я вспоминаю все это с улыбкой. Я слышу как грохочут настоящие пушки и от грохота содрогается земля.

Мы вошли в лес, получили боеприпасы, патроны и гранаты. Я пошел искать место, где бы можно было провести ночь. Сквозь ветви деревьев проглядывали звезды. Звезды не имели привычного голубого цвета, потому что по ту сторону фронта алел горизонт. Они поблекли и в этом новом цвете выглядели грустно.

-«Николай!»- кто-то позвал меня. Я оглянулся и увидел своего товарища, с которым мы познакомились в походе. -«Пойдем ко мне, у меня хороший шалаш есть. Вот, смотри.». И быстро скрылся в норе. Это был обыкновенный шалаш, какие мы делали на сенокосе, изготовленный из хвороста и заваленный снегом. Мы набросали на снег еловых сучьев и легли, прижавшись друг к другу. Приятно пахло свежей хвоей. В тиши ночи был слышен гул войны. Он доносился до нас не только по воздуху, от него содрогалась земля, на которой мы лежали. Это уже почти передовая. Не то второй, не то третий эшелон. Нет-нет, да и шлепнется неподалеку шальной снаряд, просвистит жалобно потерявшая силу пуля. Пахнет порохом по-настоящему.

Ранним утром я проснулся и вылез из шалаша. В небе уже светало. Звезды почти исчезли. Даже гром войны, казалось, поутих в эту прекрасную минуту рассвета. Но что это? Над лесом разнесся рев т снаряда и воздух полоснуло резким взрывом. Посыпались сучки с деревьев. Люди вскакивали со своих мест и не сразу понимали, что происходит. Над нами пролетел снаряд. Какой сумасшедший звук! Рев урагана, сирены, вой шакала - все слышалось в нем. Оглушительный взрыв раздался неподалеку от меня. Затем послышался крик и стоны. Оказывается, одному из танкистов осколок попал в ногу, двое танкистов его положили на танк и увезли в мед.самбат.

Позавтракав, мы стали готовиться к бою, заряжать винтовки и автоматы, готовить грнаты к бою. Один из бойцов, зарядив винтовку, стал готовить гранату. Вывернув пробку из гранаты, вставил запал и ... нечаянно выдернул чеку. Стоит, держит гранату, не зная что делать, так как вокруг него везде были товарищи. Видя растерянность своего товарища один из пожилых солдат крикнул:-«Бросай гранату! Ложись!». Граната была брошена, но двое пострадали. Не дойдя до линии фронта, один из бойцов был ранен в ногу, другой в живот.

Цепочкой, один за другим, по лесу мы стали приближаться к передовой. Тишина, лишь кое-где раздавались одиночные выстрелы. Лес кончился . Впереди была видна высота. Она простреливалась немцами из минометов, нас предупредили заранее. Высоту надо было перейти, за ней и был передний край обороны. По сторонам всюду виднелись торчавшие из-под снега трупы немецких солдат в различных позах. Лес остался позади, мы подходили к вершине высоты. Немцы нас заметили и открыли минометный и артиллерийский огонь.Мины и снаряды разрывались со всех сторон -«. Ложись!»-крикнул сзади идущий Юрков и бросился в воронку. Я последовал его примеру и упал в снег. Немного полежав, я приподнял голову. Мои товарищи перебежками выходили из зоны обстрела. В этот момент подбежал и лег со мной рядом пожилой солдат:-«Ну, что лежим? Ранен, браток?» -«Нет,»-ответил я ему. -«Первый день на фронте?». -«Да.» -«Тогда понятно, не привык еще, растерялся. Ничего, скоро освоишься. А сейчас надо сделать бросок вперед и выйти из-под обстрела». Весь этот разговор и действия были спокойны. Видно было, что человек этот привык к такой обстановке.

В течение месяца много было боев и все они, как тогда говорили, были боями местного значения, и в каждом из них погибали или выходили из строя, показывая героизм и стойкость, мои товарищи.

Наверное тому, кто не был на войне, она кажется полной тайной романтики и загадочности, а на самом деле к войне привыкаешь. Бегут дни за днями, и в них есть свой порядок и даже обыденные привычки. Ну что из того, что над головой летит снаряд? Очень скоро я научился по звуку определять, где этот снаряд разорвется и, конечно, уже не пригибался без нужды и не плюхался в снег с закрытыми глазами.

Я вскочил и, пригибаясь, быстро побежал вперед. Через некоторое время я был в безопасном месте. Разрывы мин становились все реже и реже, а затем прекратились..

Деревню, а по-военному населенный пункт, разделял на две части большой овраг. Недалеко от нас он поворачивал в нашу сторону.. По ту сторону оврага были немцы. Мы заняли оборону в ранее подготовленных окопах. Слева от меня виднелась голова Индельмана, справа Юрков Юра и Николай Щорс. Юра из Ярославля, а Николай - изКиева, племянник легендарного героя Гражданской войны Николая Щорса. Мечтой его было то, что как только кончится война, поедет он в свой родной Киев и обязательно будет работать машинистом. Он спал и видел во сне, что едет на паровозе. Иногда он клал руку на окно какого-нибудь сарая, как это делают машинисты или дергал себя за правое ухо, говоря при этом:-«Ту-ту-ту! Поехали!». Высоко над головой пролетел снаряд и разорвался где-то далеко сзади. За ним - второй, третий. Снаряды ложились уже близко к траншее то с одной, то с другой стороны. -«Немецкий танк!»-крикнул Николай. Действительно, из-за мрачневшего вдали леса и последнего дома деревни, зловеще выползал «Тигр». Доносился злобный рокот мотора. Королевский «Тигр» медленно, стреляя на ходу, шел вдоль изгороди деревни в направлении на наши окопы. Где же артиллеристы? Ну давайте, родные, выручайте! Но напрасна была наша мольба. По «Тигру» никто не стрелял. Грохот танка все усиливался. Он шел, стреляя на ходу из пушки и пулемета, тяжело переваливаясь с боку на бок, кланяясь буграм и ямам, встречавшимся на его пути, передней частью. Танк двигался прямо на окоп, от его гула и лязга, казалось, распухла голова. Приближаясь, танк становился все больше и больше. Огромный, грохочущий, бьющий из орудийного и пулеметного стволов, как из отдушин, струйками огня, он двигался теперь на фоне неба и снега. Беспокойно стали вести себя бойцы в окопе. Два наших танка, вместо того, чтобы стрелять по «Тигру», уехали в тыл. Когда танк подошел близко к окопам, не выдержали наши солдаты и стали отступать по оврагу в тыл. Мы с Юркой, а за нами и Николай, тоже бросились к оврагу. Немецкие танкисты заметили, что мы отступаем по оврагу, и стали стрелять по нему из пушки. С каждым разрывом снаряда в овраге падали замертво сраженные наши товарищи. Чуть повыше, на откосе рва, я увидел убитого Индельмана, с которым мы ехали на фронт в одном вагоне. Овраг кончился, за ним, на ровном месте, находились мелкие кустарники, которые простреливались. Я вскочил и, петляя между кустарниками, сделал пробежку. Добежав до воронки, плюхнулся в нее, за мной Николай, а потом Юра. Нам оставалось немного, чтобы выйти из-под огня противника, когда снаряд угодил точно в воронку, в которой был Юрков. Мы с Николаем вернулись обратно, может быть ему нужна была какая-нибудь помощь, но, увы, от нашего товарища ничего не осталось. Только что был наш Юра: смеялся, рассказывал, переживал с нами все невзгоды, а сейчас его нет и даже хоронить нечего. Это был его первый и последний бой. Он выполнил свой долг. Он не прятался за чужие спины, не искал где легче. Страна приказала и он стал солдатом без колебания и без страха. Да и я боец-то был юный, страху натерпелся, но себя переборол, страх свой тоже. Потом уже мне легче стало воевать.

Мы сидели в окопах и ждали сигнала к атаке. Наша задача была: взять половину деревни, где находились немцы. Пока все спокойно. Один из бойцов вел наблюдение, остальные, присев на дно окопа, закурили. О чем только не говорили солдаты во время таких перекуров: о доме, о детях, о невестах. Только о предстоящем бое, буд-то по уговору, ни слова. Слышался смех. Только песен не хватает, думал я, вроде бы и нет войны. Каждый солдат на фронте жил минутой жизни. Ведь каждую минуту солдата поджидала опасность: пуля, мина, снаряд, бомбы. Слушаю я их, а в голову лезет всякая мура. Мне восемнадцать лет и я ничего не успел сделать в жизни. А сейчас идти в бой. Первый бой. А вдруг?.. Рука невольно ощущала в кармане небольшую коробочку цилиндрической формы, куда была вложена небольшая бумажка, где было написано: солдат Старухин Николай Андреевич, год рождения 1925 и домашний адрес. Если погибну и никаких документов у меня не будет, то по этому адресу вышлют домой письмо, что ваш сын, храбро сражаясь, погиб в бою за Советскую Родину.

-«Тебя как зовут?»-спросил один из солдат, слегка под нагнувшись подходя ко мне. - «Коля.» . -«Николай, значит. А по отчеству?» -«Андреевич». -«Ты еще в атаку не ходил?» - «Нет». -«Николай Андреевич... Ты, Николай, адресок свой скажи, дело солдатское, а я тебе свой. Если что, ты моей хозяйке черкнешь, или я твоим . Спасибо.».-«Да не за что пока.» -«Девушка есть?» -«Нет.» -«Мама, значит, ждет. Как мамашу-то величать?» - «Любовь Устиновна». -«Красиво звучит. Тебе сколько годков набежало, солдат?» - «Восемнадцать. Я из-под Кирова.» -«Гляди ты, вся жизнь ждет.» Солдат был очень разговорчив. Поправив каску, он стал рассказывать: вон там гляди, паря, у него дот, а левей еще один.»

Выскочив из окопа и пробежав несколько шагов вдоль окопа, лейтенант, подняв руку с пистолетом вверх, крикнул: -«Вперед, за Родину! За мной!».

Этот призыв не мог не подействовать на солдат, они присоединились к лейтенанту. Бойцы вылезали из окопа и, взяв винтовку наперевес, с криком «Ура!» бросились за командиром. -«Ну, брат, не поминай лихом, если что...»-сказал он соседу и выскочил из окопа. Я - за ним.

Но до деревни мы так и не дошли, немцы нас встретили свинцовым ливнем пуль. Вокруг меня падали солдаты, сраженные пулеметным огнем, а некоторые, не выдержав, падали в снег. Приподняв немного голову, я посмотрел вокруг и увидел, что по всему полю лежали наши солдаты. Кто был живой и пытался подняться или ползти, тут же были сражены пулеметным огнем. Над головой свистели немецкие пули, нельзя было поднять голову. Мы лежали на открытой местности. Впереди меня, недалеко, стоял подбитый танк. Медленно, еле заметно, я ползу к танку. Под танком оказался вырыт небольшой окопчик и там уже сидели четыре наших солдата, и тот солдат, что давал мне адресок. Двое из них были ранены. К танку ползли и другие бойцы, но были убиты. Рассказали об этом те, кто там находился. Вскоре я сам стал очевидцем, как один из солдат нашей роты полз к танку, но до танка он так и не добрался. Оставалось совсем немного, когда в него попала зажигательная пуля и он сгорел у нас на глазах. Помочь мы ему ничем не могли. Под танком мы просидели весь остаток дня , и почти всю ночь немцы освещали поле ракетами. То и дело раздавались пулеметные очереди, никому не давая подняться. Только под утро все стихло. Все спали или просто дремали, привалившись к стенкам окопа. Была моя очередь вести наблюдение. Было раннее утро и сон брал свое. То и дело закрывались глаза. Вот какая-то тень мелькнула далеко от нас. Я стал присматриваться. Один немец, перебегая от одного трупа к другому, что-то искал в карманах убитых солдат. Мародер! Обшаривал трупы наших солдат. Немецкий солдат приближался к нашему окопу. Щелкнув затвором, я стал прицеливаться в него. Но мой старый знакомый подошел ко мне и сказал:-«Если он нас не заметит, то в него не стреляй: пропадем все пятеро. Если заметит, то стреляй. Тогда все равно». Не дойдя до нас метров пятьдесят, немец повернул обратно, к своим окопам.

Под танком мы просидели еще день и только под утро второй ночи поползли к своим окопам. -«Ты помоложе, ползи первый, и предупреди наших, чтобы по нам не стреляли». Вылез из окопа и медленно, чтобы не заметили немцы, пополз. Ползу и думаю, заметят наши, что кто-то ползет, они ведь не знают про нас и вдарят из пулемета, будешь кричать немцы добавят. Дело - дрянь. До наших окопов осталось совсем немного, за мной цепочкой, один за другим, ползут остальные, Присмотревшись внимательно, я увидел ствол ручного пулемета, который торчал из-за бруствера окопа. Вот и окоп рядом и пулемет, готовый к стрельбе, стоял на бруствере окопа. В этот момент пулеметчики услышали шорох, вскочили и сразу к пулемету.-«Не стреляйте, ребята, это наши ползут. Мы двое суток сидели под танком». -«А нам сказали, что почти все погибли. Лишь несколько человек осталось, которым удалось вернуться из этого боя». -«Поесть бы чего- нибудь, мы давно не ели. Угости нас чем-нибудь». Они нам дали полбуханки черного хлеба. Немного подкрепившись, устроились вместе с пулеметчиками в окопе. А утром явились в штаб батальона , где нас направили в другую роту.

Вечер выдался тихий и светлый. На западе желтое солнце медленно скатывалось в бездымную синь, предвещая хорошую погоду на завтрашний день. Неясно было, кто доживет до завтрашнего дня И будет ли он, завтрашний день?

В какой-то книге, толстой и умной, случилось читать, что юность не верит в смерть, что восемнадцать лет, как ни поверни, а по самой своей природе человек верит в чудо, в свое бессмертие и кажется, что жизнь ему дана навечно. До бесконца. Может это и так, но только мысль эта была. А если? А если вдруг?

Лежим мы в окопе и ждем зеленой ракеты, а впереди был холм, поросший разнолесьем: березками, елками. Вполне мирный такой холм, а по-военному-высота. Высота, господствующая над местностью. А вокруг было поле, изрытое войной, и окопавшаяся наша рота. Били сверху из всех видов германского оружия. Ни патронов, ни снарядов не жалели. Задача же нашей роты, а значит и моя задача состояла в том, чтобы взять эту высоту, принудить врага оставить эту высоту и этим обеспечить успех на нашем участке фронта.

Это был седьмой день на фронте. Еще познакомиться как следует не успели с теми ребятами, которые сжавшись рядом со мной в окопе, тоже ждали зеленую ракету.

В армию меня призвали в январе 1943 года, сразу же после Нового года. Был я физически развит и направили меня в Гороховецкие лагеря в г.Котельнич Кировской области на реке Вятка, а моего товарища из соседней деревни на Дальний Восток, так как он был очень маленького роста. Учили стрелять из винтовки. -«Что такое винтовка? - объяснял старшина - Винтовка есть мощное оружие в руках Советского воина для уничтожения фашистского зверя огнем, штыком и прикладом.». Учили стрелять из автомата, показывали как поджигать немецкие танки бутылками с горючей смесью. Многому научили нас, а затем дали новое обмундирование и вот седьмой день на фронте.

Семь дней на фронте - это срок. Хочешь день за три считай, хочешь день за год. Как хочешь, у войны своя арифметика... Многие пали в предыдущих боях. Поэтому роты и взводы быстро пополнялись.

-«Товарищ лейтенант,- говорил один из пожилых солдат, - вон из-за куста строчит! Только бы огоньком поддержали как надо артиллерия и танки.». Солдат был тот рассудительный, весь обожженный жаркими ветрами, пропитавшийся окопным потом, смотрел ласково и фронтовым своим опытом не хвастал. До боли всматривался я туда, куда указывал солдат прокуренным пальцем и конечно ничего не видел. Ждем сигнала к атаке. Зеленую ту ракету ждем и тишина стояла абсолютная, как буд-то кончилась война, пока вдруг сухой треск не распорол небо. Прочертив дымовой след, зажглась над головой зеленая ракета. Два танка Т-34 устремились вперед, на высоту

-«Ура! Вперед! Ура! Ура! Ура!» - неслось вдоль окопа и маленькие фигурки слева и справа поднимались в полный рост с винтовками на первые «Ура!». Сколько раз в учебном полку поднимали нас в атаку. Это совсем просто: левую руку на бруствер, в правой - оружие, ногой уперся в скат траншеи и одним рывком выбрасывай тело вверх. Но тут было иначе. Высота встречала нас свинцом. Хорошо стреляли артиллеристы, да видимо крепко укрепился враг, и средства у него были и время. Сколько заводов на фашистов работало, сколько поездов денно и нощно несли к фронту ящики со снарядами и патронами, чтобы убить нас, чтобы свалить всех нас, наступающих, замертво, только бы мы высунули головы из окопа, только бы поднялись.

Но мы поднялись. Не могли не подняться. Прямо навстречу бил длинными очередями немецкий пулемет и желтые трассы веером резали воздух. Вечер наполнился грохотом, гулом и слышалось тяжелое дыхание рядом. Шли в атаку ребята нашей роты и лейтенант размахивая автоматом, бежал впереди всех по склону высоты.

-«Вперед!»

Справа, стреляя на ходу, бежал тот пожилой солдат, который показывал на дот. Его каска съехала набок. Слева, впереди, бежал Николай. Давай, Коля, давай! Вот и настал наш с тобой час. Или зря мы с тобой хлеб ели, песни пели «Если завтра война...». До чего высоким показался тот холм! Одним словом, высота. Эверест, так его... Вперед! Или зря ты родился в России, Николай или зря мать плакала, провожая на фронт.

-«Коси их, ребята! Так, еще, молодцы!» - подбадривал солдат молодых бойцов  

Бой занялся сразу, как пожар, расплеснулся, охватывая всю высоту. Винтовочные, автоматные и пулеметные выстрелы, стучавшие неумолчно, глушились взрывами гранат. Их кидали беспорядочно, не жалели.

А тот пулемет наверху все стегал и стегал длинными желтыми очередями. «Трассирующими бьет»- определил я и метнулся в сторону, чтобы не мог тот пулеметчик прицелиться. Был момент, грохнуться за бугорком, пару раз выстрелить и опять - «Вперед!».

Вот добрались и до самого верха высоты. Гитлеровцы, охваченные паникой, выскакивали из траншей и сразу же падали под прицельным огнем. Бой уже стихал, когда я подбежал к одному блиндажу и хотел было вбежать туда, но меня остановил один из бойцов и сказал: -«Надо делать так. Не торопись и метни туда гранату РГ-42». Проделал это и затем быстро вбегает в блиндаж. На полу блиндажа валялись двое убитых гитлеровцев. Немцы, не приняв рукопашного боя, отступили. Наступила тишина. - «Старухин,- позвал меня командир роты,- сейчас пойдешь в разведку. Готовься.». Немного подумал, сказал:-«Отставить.» и ушел. Я направился к блиндажу, нащупал в темноте свободное место, сел и задремал.

Разбудил меня крик «Немцы наступают!». Мне стало тошновато: сердце забилось под самым горлом часто часто, лицу сделалось жарко. Взрывы на высоте, автоматные и пулеметные очереди, шевелящиеся всюду люди и тени, а главное - ночь кругом - все это слилось для меня в страшное слово «немцы». Немцы под прикрытием танков шли, пригнувшись, цепью, стреляя на ходу из автоматов. Свистели над головой немецкие пули. Наши бойцы, отстреливаясь, спускались с высоты. Долго не раздумывая я бросился бежать за своими товарищами. Вдогонку мне длинной очередью вдарил немецкий танк из пулемета. Сноп трассирующих пуль пролетел около меня с обеих сторон. Я плюхнулся за груду кирпичей. Удар со стороны немцев очевидно был внезапный, наши растерялись и начали отступать. Но потом успокоились и, сконцентрировав силы, снова с криком «Ура!» стали штурмовать высоту. Не выдержав, немцы и на этот раз оставили высоту. Больше в эту ночь штурмовать высоту они не пытались.

Утро занималось ясное тихое. Время шло. Старшина, стоявший неподалеку, прислал сказать, чтобы отправили людей за завтраком. Мне показалось это странным : а успеем ли мы поесть? Но солдаты все охотнее доставали котелки, протирали их снегом и заметно оживели. Ели без обычных разговоров и шуток, настороженно выглядывали из окопа.

Солнце поднялось высоко, когда со стороны немецких позиций показалась группа немецких самолетов. «Юнкерсы четким, как на параде строем, обошли нашу высоту с юга, а затем развернулись и стали пикировать на наши окопы.

-«В укрытие!»- раздалась команда. Я бросился к своему окопу. Юнкерсы с черными крестами входили в пике. Видно было как от них отрывались бомбы. Они увеличивались в размере и с ревом падали на нашу высоту. Откуда-то строчили пулеметы и воздух был наполнен свистом пуль и разрывами бомб. Загрохотало. Земля заходила ходуном, небо заволокло дымом, солнце померкло, от каждого взрыва содрогалась земля. Разгоряченная кровь стучала в висках.

Небольшая передышка. А потом опять от взрывов бомб содрогаясь, стонала земля; остервенело и жутко с неба на меня падала земля. Вдруг сильный взрыв потряс землю около моего окопа, меня тряхнуло и, потеряв сознание, я упал на дно окопа. Когда я очнулся, звенела голова, тошнило. Почему-то было так тихо и, кроме звона в голове, я ничего не слышал. -«Контужен!»- отдалась в сознании тревожная мысль. « Кончился бой или нет?»- подумал я и стал вылезать из-под кусков снега и мерзлой земли. Взяв винтовку, я выглянул из окопа. Гитлеровцы наступали на нашу высоту, ведя огонь из своих автоматов. Вот один из бойцов стал медленно оседать на дно траншеи. По его лицу стекала струйка крови. Рвутся, гады... Невтерпеж... Очевидно нужна им была высота. Гитлеровцы напирали. Сколько мы их скосили точным огнем, а они все лезут и лезут, а мы словно вросли в этот клочок белорусской земли, хотя и жарко нам было. Немцы подошли так близко, что у нас в окопах стали рваться немецкие гранаты. Одна взорвалась на бруствере около Николая. Он упал, но подойти к нему и оказать помощь пока нет возможности. Темп наступления нарастал, враг лез напролом. Одна за другой полетели в сторону немцев наши гранаты, а снова заработавший ручной пулемет, завершил исход боя. Атака врага захлебнулась, на склоне высоты остались лежать трупы немецких солдат, а кто уцелел, поспешно отходили. Жарко было нам в этом бою и все же высота наша. Немцы отступили. Спешу на помощь Николаю. Оказывается он ранен, а на нем лежал замертво сраженный, стоявший с ним рядом, один из наших товарищей. Николая я отправил в медсанчасть: он был ранен в лицо и руку. Сколько нас было до боя - не знаю, а осталось только четверо. Ручной пулеметчик был убит. Его место занял командир роты, который поможет отбиться нам от гитлеровцев. Нам пришла замена мы уходили в тыл, на отдых меня направили учиться на ручного пулеметчика целую неделю изучал матчасть ручного пулемета, разборка, сборка и стрельба. Занятия окончены. Возвращаюсь в роту, на передний край. Слух восстанавливался слабо, очень плохо слышу, но все же стало значительно лучше. Командир роты в бой не разрешает. Говорит: -«Поработай пока писарем, все равно кого-то надо держать на этой должности. Так что будешь пока у меня ротным писарем.»

Погода была отвратительная: шел дождь со снегом. Шинель, намокшая за день, а затем ночью застывшая, гнулась только в поясе и локтях.

На большом участке готовилось наступление, подтягивались силы  танки, артиллерия, но солдат, да еще восемнадцати лет, не имеет стратегического мышления. У солдата солдатская задача ясная: в масштабе отделения, взвода, роты.

Сидим в блиндаже и ждем наступления. На столе тускло горит лампа, сделанная из гильзы 45-миллиметрового снаряда. Связист сидит около телефона, заметно волнуется, повторяя одно и то же: -«Ольха». «Ольха!» Я - «Роза.!» Как меня слышишь?» . Артиллерия ударила за час до атаки. Шарахнула в полета стволов. Загудела земля, содрогнулась. Вроде как даже подбросило земной шар. Ощущение такое, что небось в Кирове у нас слышно. А впереди все гудело, рвались и рвались снаряды.

Потом наступила тишина. Прочертив длинный след, зажглась ракета –«Ура! Ура!»-Неслось по всей линии окопов. Наша пехота пошла в наступление Внезапно оборвавшийся артналет позволил им пробежать большое расстояние и лишь потом немцы открыли пулеметный огонь.

«Третий! Третий!» донеслось в телефоне «Вас обходят ,будьте осторожны» это было 4 февраля 1944 года. Моя задача была дать точные сведения по личному составу роты : кто убит и кто ранен. Привели пленных немцев стали приходить данные.

Ранним утром когда было еще темно мы со старшиной роты понесли обед для нашей роты.Подошли к небольшой речушке и стали думать как перебраться на ту сторону. Тут я услышал зловещее завывание мины и понял, что одна из них может разорваться близко. Я бросился на мокрую землю. Одна мина разорвалась не далеко в воде, окатив меня брызгами, а вторая справа сзади. Тут ударило по ноге и я почувствовал боль. Старшину не задело, он помог подняться мне и мы в спешке перебрались через реку и добрались в расположение роты на передовой. Старшина направился к командиру, а я отправился к медсестре, осмотрев рану и перевязав, она сказала что мне нужно в госпиталь и спросила «нужна помощь или дойдешь?» – «Дойду сам». Она была еще совсем молоденькой, эта медсестра. Ей бы в самую чудесную пору своей жизни дышать ароматом цветов, а она дышала гарью пожарищ, каждодневно рискуя жизнью. 

Рассвело. Я медленно ковылял от передовой…

Часть II

После обхода врача больных старшая медсестра пришла ко мне и говорит: «Старухин, собирайся выписываться из госпиталя». Вскоре принесли мне обмундирование. Я переоделся и пошел на комиссию. Когда я вошел в комнату, где проходила комиссия, там было много народу. Врач зачитал мои данные:» Рядовой Старухин Н.А. 965 стрелкового полка, образование семь классов, родился в Кировской области в деревне Улановы. Ранен при защите СССР. Имеет легкое осколочное ранение правого бедра. Находился в госпитале с 15.02.44 по 07.06.44 года.

Один из сидящих в комиссии обратился к главному врачу с просьбой, чтобы меня покрутили на стуле. Меня посадили на вращающийся стул и стали быстро крутить вначале в одну сторону, затем в другую. Резко остановили и говорят мне: «Вставай». Я с большим трудом оторвался от стула и немного покачиваясь, пошел. Тот, кто просил покрутить меня на стуле, говорит: « Хочешь летать на самолете..» - обратился он ко мне. Я ответил:« Хочу» - «Тогда запишите его в мою группу. Будешь учиться на воздушного стрелка и будешь летать на боевых самолетах»   

- 7 июня в день открытия второго фронта в Германии американцами, которого мы так долго ждали, я выписался из госпиталя в городе Омске и поехал в город Троицк в Челябинской области где находилась школа воздушных стрелков и механиков по вооружению. 12 июня 1944 года мы приехали в г.Троицк. Поскольку там была школа воздушных стрелков и механиков по вооружению, там опять опрос, опять комиссия: кто на кого хочет учиться. Большинство ушли на воздушного стрелка. Горскому предложили идти на ме-ханика по вооружению, так как он был техник. Но он ни в какую, стоял на своем: только воздушным стрелком. Он членам комиссии сказал: «Я очень упрямый, как козел. Или рога сломаю или стенку проломлю, но буду летать». Так его и направили учиться на воздушного стрелка.  

В течение двух с половиной месяцев мы учились на воздушного стрелка. Изучали силуэты своих самолетов и самолетов противника. Учились точно и быстро определять: под каким ракурсом летит самолет. Ноль четвертей и четвертая четверть давались легко. Зато 2/4 И 3/4 мы часто путали , но вскоре и их стали отличать друг от друга. Изучали мат.часть самолета, т.е. его вооружение. Больше всего времени уходило на изучение своего крупнокалиберного пулемета УБК, калибр которого был 12,4 мм. Подбор ленты, т.е. правильное чередование патрон с различными пулями: простой, бронебойной, зажигательной, прогрессирующей. Учились быстро заряжать и разряжать пулемет вначале в классе, на турели, а затем непосредственно в самолете. Стрельба из пулемета. Устройство кабины. Правила укладки парашюта и его устройство. Техника покидания самолета и техника приземления. Прыжок с трехметровой вышки. Вскоре все это осталось позади и мы выехали в запасной авиационный полк.

28 августа 1944г. мы приехали в г.Чапаевск Куйбышевской области в 12 запасной авиационный полк. В запасном полку нас разделили по эскадрильям, познакомили каждого воздушного стрелка с летчиком, с которым придется лететь на фронт. Меня познакомили с летчиком-лейтенантом Неверовым. Здесь также продолжались занятия что мы изучали в школе воздушных стрелков, но добавилось новое: стрельба из пулемета по конусу. Самолет По-2 тащит на веревке матерчатый мешок длиной до 2 метров, а мы стреляем. Каждый воздушный стрелок свои пули красит в определенный цвет: красный, зеленый, черный и т.д. А когда самолет сбросит конус командир эскадрильи считает попадания. Сколько пробоин, какого цвета. Так определяли кто хорошо стреляет, кто плохо и, конечно, мазиле попадало от командира эскадрильи. Часто ходили в наряд по охране самолетов, складов по вооружению и бензоскладов. Особенно любили ходить охранять самолеты. Стоянки самолетов длинные и поэтому есть где про-гуляться, а второе: недалеко от стоянки самолетов было посажено колхозниками поле дынь. Так что мы делали так, один охраняет самолеты, а другой идет за дынями. Стоянки самолетов были длинные, поэтому часовых было двое. Принесем дыни и едим их, пока стоим на посту. В караульные помещения дыни не носили, ругались офицеры.

Начались полеты на боевых самолетах Ил-2. Никогда я не летал и поэтому с большим нетерпением ждал, когда же они начнутся. Ждали этого и все воздушные стрелки, а как там наверху, смогу ли я лететь. Нам говорили, что многих воздушных стрелков отчисляют и переводят в оружейники. Но как бы там ни было. Хоть один раз, но слетаю на самолете.  

И я вспомнил, когда я увидел первый раз в жизни самолет. Это было в Орачах, где я учился в пятом классе. Когда над школой что-то затарахтело, зажужжало, все бросились к окнам. Черная тень мелькнула в небе. -«Аэроплан!»- в восторге закричали ребята, и кинулись все прочь из класса. Появление над станцией Орачи было исключительным событием для всех ребят. К месту посадки самолета устремились старые и малые. Он сел недалеко от школы. Когда я прибежал к месту посадки, там уже собралось много народу. Я с трудом протисну лея сквозь толпу и очутился возле аэроплана и летчика. Это было огромное счастье видеть вот так близко неведомую машину и ее хозяина. На парне сидело плотно коричневое пальто из блестящей кожи, а голову облегала такая же кожаная очкастая шапка. Летчик нагнулся к носу машины и что-то там делал. От клееного тела машины, от колес и крыльев незнакомо и волнующе пахло резиной, сладким лаком и бензином. А мотор? Еще пять горшков каких-то с рубцами, приложенных к носу крест-накрест и вертушка как-то чудно перекручена.-« Порядочек!». Сообщил, что совершил вынужденную посадку: маслопривод засорился. А теперь починил, можно дальше лететь.-«А ну, хлопцы, разбегайся, кто куда. Под пропеллер не соваться!» Хотя никто не понял,под какой пропеллер не соваться, все же ребятишки на всякий случай отбежали подальше от аэроплана.

Летчик проворно ступил ногой на крыло возле кабины, (я заметил, что там устроены специальные ямки для ног), живо перемахнул через борт и уселся в середку, чуть позади верхнего крыла. -«У пропеллера никого нет?»- спросил летчик, указывая рукой в перчатке на нос машины. Вдруг пропеллер повернулся туда-сюда, мотор зачихал раз-другой, затрещал как пулемет, а пропеллер завертелся как бешеный и вместо него на носу у аэроплана как бы выросли два радужных уса. Летчик развел руками над головой, что-то прокричал. Все поняли, велит уйти с дороги. От мощной струи воздуха из-под пропеллера полетели клочки снега. Отвесно поставленная на хвост закругленная доска заворочалась вправо-влево, аэроплан зажужжал оглушительно и тронулся с места. Я заткнул уши пальцами и не отрываясь смотрел, как все быстрее, подпрыгивая кузнечиком, бежит по снежному полю диковинная птица. Вот она перестала подпрыгивать и повисла над снежным полем. И вдруг уже во-он она где, над самым лесом, и взбирается все выше и выше. Долго, пока совсем не исчез в небе черный крестик самолета.

Вот этот час настал. Я кручусь у самолета, лазаю то и дело в кабину, подгоняю лямки парашюта и с нетерпением жду летчика, который сидит на КП и получает задание. Прошло еще немного времени и лейтенант Неверов пришел к самолету, выслушал доклад механика и, проверив самолет, стал одевать парашют и сел в кабину. Я уже давно занял свое место, пока летчик проверял самолет. Неверов запустил мотор, погонял его несколько минут, закрыл фонарь и самолет стал выруливать на старт. Получил разрешение на взлет по рации. Самолет стал взлетать. Из под брюха самолета полетели клочки сухой травы. Самолет, подпрыгивая, быстро покатился по взлетной полосе и отделился от земли, стал набирать высоту. И вот я лечу. Интересно, никогда не думал, что летать буду. Мне стало как-то приятно и я запел песню. Неверов решил спросить у меня, как дела. Выключил рацию и включил СПУ (самолетное переговорное устройство),услышал, что я пою песню и стал мне подпевать. Услышав посторонний голос, я петь перестал. -«Ну как, весело?»- спросил он меня. -«Хорошо»- ответил я -«Весело.» -«Ну,тогда все в порядке. Продолжай петь, а я перехожу на прием земли.». Вначале были полеты по кругу около аэродрома, потом полеты в зону и, наконец, полеты на полигон,где летчик учился бомбить и стрелять. Занятия и полеты все кончились. Мы готовимся улетать на фронт. Куда, нам не говорят. Позади остались тысячи километров, мы делали посадки в Воронеже, Харькове, Киеве, Ровно и 14 ноября 1944г. на полевой аэродром в деревне Мельница Ковельской области. В это время на фронте никаких боевых действий не было, как сказать было затишье. Наступила осень. Небо заволокли темные тучи. Несколько дней уже моросил дождь. Боевая работа полка приостановилась. Враг притих на той стороне полноводной Вислы. Мы отдыхали.

Свой прилет на фронт мы с Николаем Спецовым решили отметить. Так как денег у нас не было, мы хотели брюки и гимнастерку обменять на самогон. В деревне почти в каждом доме квартировали офицеры. Мы решили идти на ближний хутор, который находился недалеко от деревни. Когда пришли на хутор, хозяйка взяла гимнастерку и брюки, а нам сказала: «У меня самогону нет, но я сбегаю за ним на соседний хутор. Вы обождите.», и ушла. Долго мы ее ждали, а ее все нет и нет. Нам показалось что-то тут подозрительно. Мы стали беспокоиться. Спецов Николай зашел в другую комнату, нашел там наше обмундирование и мы пошли домой. Когда отошли от хутора метров на пятьсот и оглянулись, то увидели: к этому хутору бегут какие-то вооруженные люди. - «Бандеровцы»- сказал Николай. Мы прибавили шагу и вскоре были дома. Вот так выпили. Чуть на тот свет не угодили.

С прибытием нового пополнения воздушных стрелков в эскадрилье стало больше, чем положено. Меня и еще одного воздушного стрелка перевели в оружейники. Моему летчику, с которым я прилетел на фронт, дали стрелка более опытного, имеющего боевые вылеты, Виктора Стрельцова. Вскоре наш полк стал перебазироваться на другой аэродром, на территорию Польши. Перебазировался я самым последним поездом. До станции по грязной дороге шли пешком. На развилке дорог я заметил большой черный крест, на кресте - с распятыми руками, ангела. Кругом ни души, только хмурые тучи. Я никогда не видел такого. Поэтому ощущалось что-то неприятное и страшное Первого декабря, в день моего рождения, мы приехали в деревню Радовец-Дюже недалеко от города Люблина.

Пока штабы проводят проигрыш предстоящей операции, мы готовимся к предстоящим боям, готовим и проверяем технику. Отсюда войска фронта должны шагнуть от Вислы до Одера. В большом просторном зале сидят генералы авиации, полковники, инженеры и штабные офицеры. Склонившись над испещренными картами, подсчитывали километры предстоящего боевого пути, грузоподъемность самолетов в килограммах и в тоннах; изучали прогноз погоды. Предстоит пятьсот километровый марш на Запад через Польшу, через укрепленные регионы Варшавы, Познани, Кюстрина. Командующий генерал Руденко С.И. ставит задачу корпусам и авиационным дивизиям: за двое суток артиллерии и авиации прорубить коридоры в обороне противника. Затем армия генерала Чуйкова с плацдарма южнее Варшавы, армия генерала Батова с северного плацдарма, две армии войска молодого Польского государства с центра зажмут Варшавскую группировку немцев. Танковые войска тем временем обойдут польскую столицу с юга и выйдут в тыл врага. По масштабам своим эта операция едва ли найдет равную по себе во всей истории войска. Наше наступление должно быть ошеломляющим. С Мангушевского плацдарма начинается генеральное наступление Первого Белорусского фронта.

Уже середина января, мороз, а река катит свои хмурые волны. В середине января Висла неожиданно вскрылась и начался ледоход. Переправы надежно закреплены и хорошо замаскированы. Кругом зенитки, зенитки, зенитки. В предрассветном тумане Мангушевский плацдарм кажется мертвым. Люди ушли глубоко в землю, живут в землянках, блиндажах, траншеях, кононирах. Кухни, лазареты, склады, штабы, военная техника - все под землей.

На протяжении полугода этот клочок Земли подвергался ожесточенным бомбежкам с воздуха. Его кромсала артиллерия, рвали минометы. Тысячу раз сюда лезли танки, пехота с огнеметами, но он устоял. Об этот островок разбились несколько фашистских дивизий. Гитлер хотел во что бы то ни стало опрокинуть плацдарм, но орешек оказался не по зубам.

Может быть завтра в бой, а сегодня хочется оглянуться назад и посмотреть на Восток, в далекий край родной страны, где я родился, где родились мы, русские люди, где прошло наше детство, жизнь наших отцов и матерей. Чем дальше шагаем и летим на Запад, тем чаще вспоминаем о Родине. Пишем домой и близким письма, делимся различными воспоминаниями.   

И вот наступил решающий миг. Когда 14 января 1944г. в Москве на кремлевских курантах большая стрелка дрогнула и стала на 8ч. 30мин., в хмурое небо взметнулась ракета. И в тот же миг грянул чудовищной силы гром. Многоголосный раскат двадцати пятитысячного залпа пушек слился с рокочущим ревом минометов, свистом ракетных снарядов. Земля застонала, заохала. Закипело море огня, заклубились, загорелись подожженные облака. Огненный вал перешел в глубину вражеской обороны. По этому сигналу пехота атакует разгромленного, но все еще огрызающегося противника. Наступил рассвет, а с ним пришло горькое разочарование авиаторов: снегопад, туман, низкая облачность не позволяли нам летать. Наперекор погоде штурмовики открывают счет. Пока штурмовики парами вылетают на разведку. Истребителей противника не видно, однако «Эрликоны» бьют и бьют, и с ними надо быть осторожными. Один за другим летчики прилетают и привозят воздушных стрелков ранеными или убитыми. Меня вызывает командир эскадрильи, а затем пишется приказ снова перевести в воздушные стрелки. Лётчиком у меня стал лейтенант Хайбибулин X, имеющий уже 5 боевых вылетов.

Погода все портится, небо заволакивается снежными облаками. И, хотя из-за плохой погоды резко ограничивалась боевая деятельность нашей 16 воздушной армии, а,значит и нашего полка, главная полоса обороны на Вислинском рубеже была прорвана и в первые же сутки, танковые соединения, используя успех пехоты, двинулись вперед, на Запад. За первые два дня они продвинулись в глубину обороны врага на 25-40км. и нанесли ему большие потери. 16 января наши войска овладели городом Радом, после чего стремительно продвигались на Лодзь, а 17 января, утром, наши войска ворвались в столицу Польши Варшаву.   

Темпы преследования врага нарастали с каждым днем. Советские воины стремились как можно скорее ворваться в фашистское логово. Расстояние до границ Германии, до Одера, до Берлина, все более и более сокращалось. Все чаще и чаще слышались возгласы:»Вперед. В Германию. К Берлину! Освободим наших братьев и сестер, угнанных в неволю!».

На построении полка нам вручили благодарственные листы за освобождение городов Радом и Варшаву. Наши войска взламывали сильно укрепленные рубежи, уничтожали живую силу и технику противника, продолжали успешное наступление на всем фронте. Штурмовики разведывали и охотились за живой силой противника, уничтожали артиллерийские позиции, разрушали мосты и переправы, бомбили железнодорожные узлы, скопления танков и другой техники, пускали под откос железнодорожные эшелоны, нападали на колонны войск, двигавшихся по дорогам. Ни низкая облачность, ни плохая видимость, ни большие снегопады не отменили полета. На задание вылетали парами и группами.

Вот и сегодня. Поземка, видимость 60м. Летит снег. Илюшины стоят все в снегу, а мы готовимся к вылету. Обещали улучшения погоды. Механик с мотористом расчехляют самолет. Вышли из под крыла оружейники: они закончили подвеску бомб на одной стороне, а на другой стороне под крылом самолета еще лежат грозные чугунные масляные рыбы. Подошел Колька Спецов и пошутил:»Так несправедливо оставаться на земле, когда мой товарищ улетает на задание.» -«Ничего»,- сказал я-«Придет время и ты полетишь, а я останусь на земле.» Наступило долгожданное время, когда мой самолет вместе с другими стал выруливать на старт. Группа штурмовиков, возглавляемая капитаном Лыковым вылетала на штурмовку скопления живой силы и артиллерии противника. Впереди штурмовиков вырастает стена огня, огненные пулеметные трассы, белые шапки разрывов снарядов, колыхаясь, плывут по всему небу. Самолеты проходят над большим скоплением врага, сея панику в рядах противника. И тогда, в минуту опасности, в наушниках слышался озабоченный голос командира:-«Ну, как там у тебя дела?». Я отвечал коротко и твердо -«Все в порядке».

Штурмовики по команде ведущего устремились в атаку. Штурмовики наносили противнику удар за ударом, «утюжили» технику и пехоту, снижались до малой высоты. Обстреливали цель реактивными снарядами, затем забрасывали бомбами, стреляли из пушек и пулеметов. Смерть, искореженный металл, пожарища оставались на месте того, что еще недавно называлось «объектом штурмовки». Это было поразительно: группа штурмовиков прошла сквозь зенитный огонь и не потеряла ни одного самолета. Все вернулись на свой аэродром. На аэродроме нас ждали с большим волнением.

На другой день группа самолетов, ведомая опять же капитаном Лыковым, вылетела на штурмовку железнодорожного узла. После взлета нашего самолета я вижу, как один за другим, поднимаются еще два самолета. Шестерку Ил-ов ведет капитан Лыков, наш командир эскадрильи, опытный воздушный боец, награжденный двумя орденами. Самолет делает разворот и пристраивается к своей группе. В наушниках слышу голос командира: -«Как дела?». - «Все в порядке.»- отвечаю я. «Внимательно смотри за воздухом». «Хорошо,»- отвечаю ему. Старательно всматриваюсь в воздушное пространство. В небе пока нет самолетов противника.Стараюсь быть спокойным, но сердце бьется сильно, сильно... Хотя в кабине холодно, но мне жарко. Меховые краги бросил на дно кабины, они мне пригодятся, когда полетим обратно на свой аэродром после бомбежки цели, тогда будет холодно. 

Командир шел спокойно, на точной дистанции. Из него выйдет толк. Он еще молодой, ни разу еще не брившийся, но быстро постигает солдатскую науку мужественного бойца. Он сделал несколько боевых вылетов и уже командир звена. Интересно, о чем думает сейчас командир: о доме, о любимой девушке? Наверное, просто о том, как прилетит на аэродром, бросится на жесткую койку и крепко заснет минут эдак на триста. Да я и сам бы не прочь. Как начались военные действия после затишья, так и спать по хорошему не дают.

Эх ма! А зенитных разрывов кругом навалом. Вот и цель. Было хорошо видно привокзальные постройки, эшелоны с пушками и танками, цистерны с горючим и вагоны с живой силой противника. Командир ввел самолет в пикирование. Затем Хайбибулин рванул ручку, почти бессознательно нажал педаль бомбосбрасывателя, и свечою взметнул вверх, оставляя огромные фонтаны взрывов. При втором заходе Хайбибулин толкнул ручку и его «Илюшин» ринулся на вражеские эшелоны. Пылающая, затянутая дымом земля, с ужасной скоростью летела навстречу самолету. Казалось, еще миг и стальная машина с грохотом врежется в уже ясно различимые платформы и цистерны с горючим. Обстреляв объект из пушек и пулеметов, Хайбибулин вывел самолет из пикирования. Наш самолет занял свое место в строю и шестерка Илов взяла курс на свой аэродром. 

Прилетев на свой аэродром, зарулив на стоянку, Хайбибулин ушел на КП, а я стал готовить свой пулемет к следующему вылету, т.е к завтрашнему дню. Разобрал, почистил,смазал пулемет, да зарядил ленту, Я пошел к дому, где расположились воздушные стрелки нашей эскадрильи. Когда пришел, ребята мне говорят: -«Ты не забыл, что сегодня твоя очередь идти к полякам за самогоном?». -«Моя так моя. Сейчас пойду, да не на что покупать.». -«Как не на что? Как раньше покупали. На злоты и спички». Забрав деньги и спички, я отправился к полякам. .Две поллитровки я нашел быстро в первых же двух домах, а вот третью пришлось поискать.Заходил в несколько домов, самогону все нет и нет. Зашел в еще один дом, а поляк как увидел меня, стоит не шелохнется, смотрит на меня и ничего не говорит. А я ему говорю:-«Ну что пан напугался?Думаешь, в колхоз запишу?» Пан говорит:-«Не добже в колхоз.» -«Ну, ладно. В колхоз я тебя записывать не буду, а бимбер маеш». Поляк ушел и принес две поллитры самогону. -«Мне одну, пан, надо. Что будешь брать за самогон: злоты или спички?» -«Злоты, пан, а спички у вас плохие». -«Ну, ладно, бери злоты. А самогон-то у тебя хороший» -«Добже, пан, добже» и наливает мне немного в стакан. Я выпил самогон, расплатился и ушел. Когда пришел, ребята уже собирались на ужин. Пришли в столовую, сели за столы, получили свои боевые сто грамм и еще добавили самогону, принялись за еду. Поужинав, пошли к своему дому. Когда пришли в комнату, многие уже захмелели и запели песню:

...Над аэродромом раскатился громом,
Рокотом знакомый самолет
Это из-за тучи наш товарищ лучший
Боевой привет нам шлет.
Эх, орлы, орлы штурмовики
Мессершмидта отобьет любой....
За соседней хатой рухнул фриц проклятый,
Загудела степь кругом.
Ты согрей нежарко фронтовая чарка,
Завтра улетаем снова в бой....

На другой день, т.е 17 января 1945г., мы перелетели на другой аэродром, деревня Подбольце (Демблин). Затем установилась плохая погода и мы не летали. 

Мы идем с Николаем Спецовым по темным улицам небольшого польского города Уяздь. Прилетели мы сюда 24 января 1945г. Прошло уже несколько дней как мы здесь устроились в одном брошенном из домов хозяевами. Стоит мокрый ветреный февраль сорок пятого года. Впереди меня идет Николай. Он совсем еще молодой, моложе меня на год. Ему только что исполнилось 18 лет. Коренастый, маленького роста, так что летная форма, унты, меховой комбинезон сделали его каким-то толстым. Нам еще надо было учиться или начинать работать, стоять у станка или пахать в колхозе землю, а мы шли к самолетам. Через час-два вылет. Ветер дул нам в лицо. Аэродром от города находился недалеко. С левой стороны из темноты показался небольшой лесок. Мы повертываем вправо, к стоянке наших самолетов.-«Эх, Николай, пора-то какая! Сейчас бы поутру как рассветет, на лыжи бы, уж очень соскучились по ним.» Но тут же сурово насупил брови, заметив как из темноты, на фоне снега, стал вырисовываться черный остов штурмовика. Недавно сильно подбитый и изуродованный, не дотянув до своего аэродрома, штурмовик упал и сгорел. Прибавив шагу, дальше пошли молча. На самолетной стоянке кипела напряженная трудовая жизнь. Техники, мотористы, механики по вооружению заделывали, закрашивали свежие пробоины, смазывали стойки, шасси, ремонтировали узлы и агрегаты, проверяли приборы и вооружение, готовили боеприпасы. Летчики ушли получать боевое задание. Вытащив парашют из кабины и положив его на крыло самолета, я стал готовиться к полету. Проверил пулемет и боекомплект, перезарядил пулемет и сделал пробный выстрел. Пришел командир, выслушал доклад механика и стал осматривать самолет. -«Какое задание, командир»,- спросил я. -«Громить отступающего врага.»

Под ударами наших войск гитлеровцы откатывались к самой Познани. Пока советские танки и пехота пробирались по глинистым буроземам Западной Польши, мы громили отступающих гитлеровцев. 

Крыло нашего самолета плыло над грязной, едва прикрытой снегом землей, над голыми садами, кособокими крестьянскими пашнями, брошенными хуторами с красивыми черепичными крышами. Зенитки открыли стрельбу. Штурмовики поуходили к цели. Вверху, выше самолета, несколько зенитных разрывов. Хайбибулин ввел штурмовик в пикирование. При выводе из пикирования мне хорошо стало видно дорогу, которую бомбили наши самолеты. По дороге, в сторону Познани, отступали гитлеровские войска. По ней катили грузовики, набитые солдатами, тягачи с прицепленными пушками, бронетранспортеры и танки. На шоссейной дороге и по сторонам, всюду были видны разрывы бомб, пыль и дым. Горели танки, машины. Штурмовики делали один за другим заходы, стреляли из пушек и пулеметов. При появлении наших штурмовиков обычно немцы подают колланды:»Ахтунг! Файндес флиг! Вражеская авиация!», и одновременно с ней слышат вопли, - «Шварц мог! Черная смерть!». Гитлеровцы хлестали напуганных лошадей, а солдаты, ехавшие на машинах и бронетранспортерах, выскакивали из машин и бронетранспортеров и, сшибая друг друга на бегу, бросились искать убежища. Танки сбрасывали в кювет застрявшие грузовики и повозки. Штабные машины безнадежно застревали в потоке паникующей колонны. Машины останавливались и гитлеровцы бежали в разные стороны. В этот момент мне можно было стрелять и, направив свой пулемет на разбегающихся гитлеровцев., даю несколько очередей. Прижавшись к земле, гитлеровцы не смогли поднять головы, казалось, что небо рушится над землею. За какие-нибудь 10-15мин. Штурмовики, звено за звеном, эскадрилья за эскадрильей, прошли над колонной, превратив ее в груду горящих танков и бронетранспортеров. Затем наш штурмовик низко промчался над лесом и, переваливаясь с крыла на крыло, стал быстро удаляться от шоссе. Штурмовики взяли курс на свой аэродром.

Из города Уяздь мы летели бомбить переправу через реку Варта, приток Одера, не давали гитлеровцам переходить на тот берег. Гитлеровцы в панике рассыпались по берегу, а тех, кого бомбежка застала на переправе, взрывом забрасывало в ледяную воду. Зенитки, как всегда, открывали бешеную стрельбу. От Познани открывалась прямая дорога на Берлин, и фашисты, естественно, собирались укрепиться на другом берегу Варты, чтобы задержать наше наступление. Под ударом наших войск немцы откатывались к Одеру, а в Познани, в крепости, остался немецкий гарнизон, до 100 тысяч гитлеровцев. Пехота рвалась в закрытые ворота Познани, ждала нашей помощи. Был получен приказ: оказать помощь нашим частям, сражающимся за Познань. Познань горела. Мы часто летали бомбить Познанскую крепость, где еще держались гитлеровцы. 

10 февраля 1945г. мы перебазировались на другой аэродром в г.Лодзь. Группами и в одиночку в окрестностях города бродили недобитые фашисты. Видя провал и падение фашистского рейха, гитлеровцы сдавались в плен при первой возможности. Мы сидели в столовой и услышали как наши зенитчики открыли огонь, сразу же все выбежали из столовой на улицу. Юнкерс-88 подлетал к нашему аэродрому, но был отогнан. Самолет несколько раз пытался подойти к аэродрому, но не смог. Так и сел за городом на вынужденную посадку. Это гитлеровские летчики прилетали сдаваться в плен. Через семь дней мы снова готовились перебазироваться на другой аэродром в Германию с заходом отбомбиться по Познанской крепости. Прилетели мы на станцию Кришт. Впереди полноводный Одер, менее чем в ста километрах - Берлин. Севернее - город Кюстрин,южнее - г.Франкфурт-на-Одере. Слившись воедино, две реки залили цитадель Одерского оборонительного рубежа и только разбросанные островки фортов Кюстринской крепости виднеются на необозримой водной глади. Стихия перешла на сторону противника и работает сегодня против нас. Войска Первого Белорусского фронта остановились здесь. Левее Кюстрина армия генерала Чуйкова форсировала Одер и уже заняла плацдарм на той стороне. Гитлеровцы пытаются теснить гвардейцев, но они, закопавшись в землю, как и в прошлом году на Висле и ни шагу не трогаются с места. На боевое задание ушла шестерка штурмовиков на Кюстрин. Проходит сорок минут и, хотя до Кюстрина рукой подать, летчиков все нет. Уж очень неприветливые хозяева, бьют из зениток. И ведь аэродром истребителей совсем рядом, у Зееловскиз высот.

Издавна повелось у авиаторов в свободную минуту собираться под крылом самолета. Даже зимой располагаются поудобней прямо на снегу, и пошли рассказы о трудных полетах и воздушных боях, о небывалых случаях в воздухе. Так и сейчас. Под крылом крайнего самолета собралась группа. Подхожу ближе: идет комсомольское собрание эскадрильи. Собрание открыл зам.ком.полка майор Черняев С. Говорил о том, что скоро последний и решительный бой: штурм фашистского логова г.Берлина. Родина доверила нам взять этот город и водрузить знамя Победы над Рейхстагом. Готовы ли мы к подвигу?-«Готовы,»- таков был ответ всех выступающих: летчика Бурденко, воздушного стрелка Герасимова, механика по приборам Королева. Проект решения комсомольского собрания прочел Иван Шевченко... 

Перед началом штурма Берлина прием в комсомол солдатами, сержантами и офицерами уже овладел возбуждением близкого боя, речи говорить было некогда. Через несколько минут вылет и они в немногих словах старались выразить самую суть. Обсуждался вопрос о приеме в комсомол. На этом же собрании приняли в комсомол и меня. -«В бой пойдете комсомольцами»- сказал комсорг полка. Точно в сказке растет наша молодежь, растет не по дням, а по часам; а летчики иной раз растут и по секундам. Ведь секунда в воздушном бою - большая мера времени. 

Погода резко испортилась. Когда в воздух поднялись двенадцать самолетов во главе ком.эскадрильи капитана Лыкова, но только двум из них удалось достичь края обороны и бомбить артиллерийские и минометные позиции. Лейтенанту Хайбибулину и самолету с бортовым номером 26 из второй эскадрильи. Все остальные самолеты из-за сложных метеоусловий (снегопада) до цели не долетели и вернулись на свой аэродром. До цели оставалось несколько километров, а в небе уже видны черные точки разрывов - постоянные спутники штурмовиков. По мере подхода к цели их количество быстро увеличивалось и притом весь огонь был сосредоточен по двум самолетам. Хайбибулин, покачивая самолет с крыла на крыло, приступил к противозенитному маневру, изменяет направление полета. Ведомый точно следует за ним. Кажется, все небо покрылось шапками разрывов зенитных снарядов на паре штурмовиков. Берут курс на цель.Наконец, вот они артиллерийские позиции. В этом бою летчики проявили исключительное мужество и отвагу: один за другим они трижды проводили штурмовку. В результате были уничтожены четыре орудия в местах с их боевым расчетом. Выполнив задание, штурмовики благополучно вернулись на свой аэродром. Когда мы приземлились и зарулили на стоянку, механик Глебов нам рассказал, что самолет Неверова и воздушного стрелка Стрельцова не вернулся на свой аэродром. Куда они улетели, никто не знает. Кроме этого разбился летчик-истребитель ком. А.Э., зацепив крылом за небольшой костел, при этом благополучно посадив молодого летчика, своего напарника.

Поужинав, пошли отдыхать. Воздушные стрелки ЗАЭ устроились в одном из брошенных домов немцами. Притащили перины, подушки, диван и большие часы с боем и скоро наше жилье приобрело вполне удобный вид. Обманутые Геббельсовой пропагандой люди, все бросив, покидали свои родные дома. И сейчас, летая над Германией, с удивлением видишь массивные продолговатые немецкие кирхи, устремленные в небо, разглядывая целехонькие, никем не поврежденные деревни. Лишь разбитые машины, валяющиеся вдоль дорог, да толпы беженцев, напоминали о войне. При появлении наших самолетов беженцы в страхе шарахались в стороны. Теперь нашим летчикам ничего не стоило открыть пулеметный огонь, точно так же как делали гитлеровцы в 1941 году. Но не могут наши летчики стрелять в беззащитных людей.

Рано утром мы с Николаем Спецовым и Василием Гуриным отправились на аэродром. Стояла тишина. Снег начинал подтаивать. С мокрых деревьев нерешительно срывались прозрачные капли. Но что это: всюду валялись на земле листки. Я беру один из них: читаю. Это немецкая листовка: «Солдаты и офицеры Красной Армии! Раньше вам говорили:»Как освободите свою территорию война окончится. Потом стали говорить: освободите Польшу, на этом и кончится, а сейчас вам говорят: как возьмете Берлин - конец войне. Но знайте: Берлин вам не взять. Здесь вы найдете свою смерть, не верьте своим командирам. Сдавайтесь, переходите к нам!». А на другой стороне листовки -пропуск. - «Ну как, ребята.»-говорит Василий. -«Не нужен нам ихний пропуск. И без пропуска дойдем до Берлина, тем более осталось немного, всего 90 километров, а там на «горбатых» несколько минут и имперская канцелярия под нашим крылом. Скоро мы с вами, ребята»-, сказал Николай,-« в арку Бранденбургских ворот входить будем и на стенах Рейхстага распишемся.». Ну, а пока по своим самолетам к вылету готовимся. Подготовив пулемет к вылету, я вылез из кабины и сел на парашют, который лежал на крыле самолета. С КП в разные стороны расходились летчики. Хайбибулин шел к самолету вразвалку, с планшетом на длинном ремешке, свисающим до самых колен, в мохнатых собачьих унтах, теплой меховой куртке. Простое широкое лицо, внимательный и вместе с тем добродушный взгляд. Сними он летную форму, и его могли бы признать за кого угодно: молодого рабочего или студента, оканчивающего учебу. Со стоянки, где оставив в стороне маскировку, самолет стал выруливать на старт. К взлетной полосе один за другим тянулись штурмовики. Командир включил внутреннюю связь. В наушниках шлемофона сквозь треск и шорох послышался его голос: -« Николай! Как меня слышишь?» -«Хорошо, »-ответил я. -«Тогда все в порядке,»-сказал командир и выключил связь. Вырулив на край взлетной полосы, тяжелая машина остановилась, готовясь ко взлету. Получив разрешение на взлет от дежурного по старту, захлопнув над головой колпак, командир дал полный газ. Штурмовик плавно тронулся с места и стал разбегаться. Затем тряски и толчки прекратились: темная и зыбкая лента горизонта ушла под крыло. В теле появилась необыкновенная легкость - верный и чудесный признак полета. Самолет стал набирать высоту, догоняя впереди летящие самолеты нашей эскадрильи. В воздухе кружились все машины, которые вылетели бомбить Кюстринскую крепость, где еще крепко сидели гитлеровцы. Машины выстроились звеньями на установленной дистанции и взяли курс на Кюстрин. Из под крыла самолета появлялись лесные массивы, хутора и деревни. Слева потянулась железная дорога от станции Кришт на Кюстрин. Внизу, впереди показался г.Кюстрин. Самолеты подлетели к цели.Неожиданно вокруг самолета возникли белые клубочки ваты: «зенитки». Начались разрывы зенитных снарядов. Кудрявые, как барашки на детских рисунках, возникали то справа, то слева, то выше, то ниже, впереди и сзади. Однако я знал, как обманчива безобидность этих барашков. Появись вот такой Цветов вблизи самолета и на мгновение брызнет желтыми огнями и содрогнется машина, задымит мотор, запылает бензобак. А сколько привозили моих товарищей по оружию убитыми или ранеными!

Штурмовики заходят на цель и тысячи тонн бомб летят на головы гитлеровцев.Постепенно крепость превращалась в груды развалин. Крепость, окутанная дымом горела. Под развалинами нашли свои могилы много вражеских солдат и офицеров.

Последующие дни, несмотря на неблагоприятную погоду, наш полк продолжал поддерживать наступление передовых частей пятой ударной армии, разрушая фашистские опорные пункты, уничтожая артиллерию на огневых позициях и в очаге сопротивления. Всюду в нас палили из зениток, из пулеметов, из винтовок. Стрельбы сверху не слышно, но плыли мы среди белых дымков. Только отчаянным напряжением воли я призывал себя быть спокойным. 

Возвращаясь на свой аэродром под вечер, летчики и воздушные стрелки шли ужинать, получив по 100гр. у старшины Ужинали с аппетитом. К этим 100гр. Появлялись и другие фляжки. Мне нравилась жизнь этих людей, совсем непохожая на жизнь в пехотных частях.

Люди здесь подбирались молодые, но уже повидавшие виды. Они не были прославленными героями воздуха, о которых писалось в газетах, но каждому не раз и не два приходилось проделывать нечто такое, что давало им право посмеиваться над рекламой геройства. Один из этих парней, преследуемый «мессершмидтами», пролетел под железнодорожным мостом, другой выбросился без парашюта. А летчики и воздушные стрелки, сделавшие по 80-100 боевых вылетов, считались стариками. Они не раз прилетали раненными в изрешеченных пулями самолетах, живя среди постоянных опасений. До войны они занимались учебниками, футболом, девушками и отсутствие потустороннего мира было для них очевидностью, но сегодня, когда их каждый момент подстерегали зенитки, мессершмидты и фоккера - зачем было им судьбу искушать.

Мой летчик Хайбибулин вовсе не был сорви-головой, все виртуозные посадки и взлеты могли удаваться только находчивому и хладнокровному мастерству. Большой летный институт сочетался с большим летным умением и глубокой тайной уверенностью, что его охраняет судьба. Впрочем мы не скрывали своей веры в рок. А всякие невероятные случаи, наполняющие наши военные будни, эту веру усиливали. Хотя и не часто, о ней заговаривали, но не прятали, не стыдились ее.

Вот и со мной такой случай был. Несколько раз уже мы бомбили эту Кюстринскую крепость. На этот раз, как и всегда, нас встретили зенитки. Отбомбились мы благополучно, делали последний заход. Внезапно зенитный огонь прекратился. Значит должны быть истребители противника. Так и есть: вот он, показался прямо из-за солнца (излюбленный метод фашистских истребителей), круто набрал высоту в метрах 800-стах. Фокке-вульф-190 делает разворот. Я хорошо вижу, как он заходит для атаки. Дистанция между самолетами стремительно сокращалась. Я молниеносно повернул пулемет в сторону истребителя и дал очередь из пулемета. Далековато, надо подождать, как подлетит поближе. Снова навожу пулемет и ловлю самолет в прицел. Пора, и нажимаю спусковой крючок. Но что это? Пулемет не работает. Пулемет перезаряжаю, опять пулемет навожу, нажимаю на спусковой крючок, но, увы, пулемет опять не работает. Еще раз делаю то же самое, и на этот раз пулемет молчит. Я хорошо вижу близко подлетевший истребитель. Что делать? Эх, прощай, мама, не поминай лихом! Сейчас твоему Коле каюк... От земли 700 метров, от смерти секунды. Простите все, кого ненароком обидел. Дистанция между самолетами быстро сокращалась. Осталось немного, 200 метров. Сейчас шарахнет из пушек и пулеметов... Какая уж тут могила, никто ничего не соберет. Теперь ровно 100 метров... Господи Боже... Сейчас вспыхнет самолет как факел. Что делать? А что если навести пулемет на самолет противника и дать ракету? Какую? Красную, зеленую? Нет, простую. Выхватываю ракетницу, вставляю простую ракету, навожу пулемет на истребителя и нажимаю спусковой крючок. Ракета быстро устремилась к Фоккеру. Фашист в спешке дав короткую очередь, завалился в вираж и ушел в сторону. Очевидно не разобрался, что это была ракета, а подумал, что по нему открыли огонь из пулемета. Я посмотрел на тающий в предутренней дымке силуэт Фоккера и вздохнул. Пронесло!

Самолет зарулил на стоянку, выключил мотор. Я открыл фонарь, снял шлемофон, вытер тыльной стороной ладони мокрый лоб. -«Что, жарко было?» - спросил Глебов, механик самолета. -«Признаться, да!»- ответил я и выскочил из кабины. В этом воздушном бою был сбит самолет Бориса Веселова. Самолет из первой эскадрильи, не дотянув до своего аэродрома, разбился. Летчик погиб, а воздушного стрелка нет. Фонарь открыт, купол парашюта распущен, болтались только обрезанные стропы. 

После короткой стремительной Кюстринской операции наш полк стал действовать на стыке двух фронтов у Штетина. Уже который день немецкие войска концентрируются вокруг города Альдам и наши не могут поймать оперативного замысла противника, Во второй половине февраля, чтобы прикрыть истинное направление, обеспечить положение Берлина, противник, получив несколько танковых корпусов, прибывших с Западного фронта, предпринял контрнаступление. Гитлеровцам удалось потеснить наши части.

Во второй половине февраля несколько улучшилась погода. К этому времени противник подтянул авиацию с других участков в район Берлин-Штететин. Здесь он сосредоточил более тысячи самолетов и, разместив на стационарных аэродромах, резко повысил активность истребителей. Противник так же значительно усилил свою противовоздушную оборону, сосредоточив против нашего фронта большую часть истребительной авиации и зенитной артиллерии Берлинской зоны, перебросив также части ПВО с Западного фронта. Мы готовились к вылету. Самолет был готов к вылету.

Механик Глебов, пыхтя, облазил по стремянке всю машину и, убедившись, что на его «крылатом танке» все в порядке, уселся в тени широкого крыла на брезентовые промасленные чехлы в ожидании командира. Проверив свой крупнокалиберный пулемет и дав короткую контрольную очередь в воздух, к нему подсел и я. -«Ну что, Николай? Работает пулемет?» -«Работает. Вот только пулемет при раскате в левую сторону туго идет. Посмотри, пожалуйста.». -«Хорошо. Мы с Шевченко посмотрим.». Иван Шевченко - это оружейник самолета. Сейчас он, действуя длинной отверткой, вводил в курс нового моториста, Монина Сергея. -«Самолет ИЛ-2, Серега, состоит из следующих основных частей: крыльев и хвоста. Имеется также и мотор мощностью аж в тысячу семьсот лошадиных сил, начальником которого вы отныне назначаетесь. В случае необходимости - на подмогу мне и рядовому Старухину,» -Иван отобразил изящный реверанс в нашу сторону,-«так как наш аэроплан, Серега, крепко вооружен пушками и пулеметами. И их ,между прочим, надо регулярно чистить. Я уверен, что вам это задание понравится, А пока для вас есть первое поручение: сходить на склад и получить новую прицельную линию, так как старая сломалась». Неожиданно появился Хайбибулин и Ивана словно ветром сдуло. Механик Глебов подбежал к командиру и, глядя ему в лицо, приложил пятерню к промасленной пилотке: -«Товарищ лейтенант, самолет к боевому вылету готов! Горючее, масло и боекомплект полностью, подвешены бомбы ФАБ-100 и четыре эресса. Взрыватели мгновенного действия». Хайбибулин выслушал механика и строго заметил: - «Отныне всякую болтовню прекратить!» -«Есть прекратить!»- с готовностью отозвался Глебов, поспешил за командиром на осмотр машины и, отыскав глазами Шевченко, погрозил ему кулаком. Довольный осмотром самолета командир сказал экипажу:-«Молодцы! А теперь, друзья, наступает большая работа. Впереди Берлин! Так что всякое блаженное настроение выбросить из головы. Работать как никогда, себя не щадить! Ясно?». -«Ясно, тов. Командир!«-ответил Глебов. -«Старухин, в самолет. Остальные - по местам!». -«Куда летим, командир?»-спросил я. -«В район Альдама.» Механик Глебов, задрав голову, неотрывно смотрел на кабину командира, стараясь не пропустить его сигнал к запуску мотора. Хайбибулин, застегнув привязные ремни, сосредоточенно смотрел приборы и оборудование, изредка переговаривался с оружейником Шевченко, держась за откинутую назад подвижную часть фонаря, стоял на центроплане и кратко отвечал на вопросы летчика, кивая головой, мол все в порядке, командир, оружие проверено. Все в порядке. Хайбибулин снял шлемофон и высунул свою голову из кабины. Встретившись взглядом с механиком, понимающе подмигнул ему, «волнуется». Ракеты еще нет. Механик Глебов, поглядывая в сторону КП, еще раз обошел самолет, остановился у кабины стрелка и улыбнулся мне. Над КП медленно поднялась зеленая ракета. Глебов подбежал к носу самолета. Моторист Монин уже стоял у павой плоскости, готовый по команде механика выдернуть колодки из-под колес. Шевченко помогал растаскивать монтировку. Но вот Хайбибулин поднял руку, Глебов, встретившись с его ставшим вдруг отчужденным суровым взглядом, предупредил товарищей:-«Есть! От винта.». Леонид открыл вентиль воздушной системы, нажал вибратор запуска и двигатель раза два хлопнул, отозвался грозным привычным для уха рокотом. Лопасти винта смешались в сплошной сверкающий на солнце диск. Глухая дрожь прошла по стальному корпусу машины. Механик и моторист выдернули из-под колес колодки, и самолет, взревев мотором, натужно преодолев подъем контура, мягко покатился по раздольному простору. Я смотрел в сторону старта, куда один за другим подтягивались «Илы». Езда по номерам машины. Я знал, чей это самолет: Кокурина, замполка. Командир первой эскадрильи, а затем все остальные. Вот и наш комэска, капитан Лыков. Майор Кокурин состав группу над аэродромом, повел ее в сторону линии фронта. Выше «ИЛов» пронеслась группа истребителей прикрытия. Равномерно шумел мотор,действовал успокаивающе. Из кабины была видна беспредельная пелена облаков,освещенных солнцем. На всем исполинском просторе, который только мог охватить взгляд, начинался торжествующий праздник света, в котором казалось участвовали все цвета радуги. -«До чего же хороши, - сказал я так тихо, словно боясь вспугнуть тишину,- сколько прожил на свете, а такого еще не видел.». А я вот смотрю сейчас на это волшебство, среди такой тишины, и ,кажется, никакой войны нет и, что вчерашний бой - тяжелый сон и никогда не кончится. Далеко внизу, в просветах между облаками, виднелась земля, будто огромная развернутая карта с нанесенным на ней кривыми черточками речушек, прямоугольными дорогами, петлистыми тропами. Невольно вспомнилась песня:»Не надейся стрелок на погоду, а надейся на свой пулемет. Не любуйся на воздух ты чистый, может Фоккер давно уже ждет.». Внизу была немецкая земля. Уже исчезло чувство щемящей боли, которую всегда испытывали летчики при полетах над родной землей. Его сменил душевный подъем, охватывающий всех советских воинов. Теперь в планшетах летного состава лежали карты, на которых красными кружочками были помечены города Германии: Кюстрин Штаргард и др. Бешеным огнем своих ощетинившихся зенитных орудий встречал враг наши самолеты. Под крыльями самолетов начали разрываться большие цветные шары. Это были зенитные орудия гитлеровцев. Вслед за впереди идущими штурмовиками Хайбибулин вел машину в свободное от зенитного огня «воздушные ворота». Немецкие зенитчики уже хорошо изучили наши тактические приемы. Высоту им определять нетрудно, скорость вообще известна, маневр легко предугадать заранее, хотя и предугадывать нечего. Противозенитный маневр стал шаблоном. А кругом все зенитные разрывы...