Андреев Василий Николаевич

Родился я 6 марта 1922 года в деревне Медянки Демянского района тогда Петербургской губернии, а ныне Новгородской области. У нас была обычная крестьянская семья: дедушка, бабушка, родители и нас пятеро детей, из которых я был самым старшим.

Расскажите, пожалуйста, о жизни вашей семьи до войны.

До коллективизации мы, наверное, относились к середнякам, потому что имели две лошади и, по-моему, три коровы, овец, птицу, так что в материальном плане жили в относительном достатке, во всяком случае, никогда не голодали. Правда, у нас была очень трудолюбивая семья, все работали с утра до вечера, и детей к этому тоже приучали с малолетства. И даже коллективизация, которая прошла в наших краях в 1929-30 годах не особенно сильно поменяла уклад жизни нашей семьи. К тому же наш колхоз «Ударный комсомолец» специализировался на выращивании льна, а за него хорошо платили. Поэтому и деревня у нас была достаточно зажиточная: из сорока домов две трети были построены из красивого красного кирпича, а у некоторых даже надворные постройки были каменные.

Но в 1937 году отца репрессировали… Из всей нашей деревни только одного его и арестовали. Уже в годы правления Хрущева мы получили документы о его реабилитации, но так и не знаем, умер ли он или что с ним случилось… Причем, вначале его арестовали, где-то месяц он пробыл в районной милиции и после этого его отпустили. Мы с матерью у него выпытывали, за что его арестовывали, но он ответил, что ему запретили об этом говорить, и нам не нужно ничего знать… А через месяц его опять арестовали и по приговору «тройки» он получил десять лет… А ведь папа был обычный крестьянин, который никогда не интересовался политикой. Правда, он же был председателем ревизионной комиссии колхоза, и видимо мог кому-то перейти дорогу. Может быть из-за этого. А возможно, кто-то ему завидовал. Ведь на зиму отец уезжал к сестре в Ленинград и там в качестве плотника хорошо зарабатывал, и потом привозил оттуда и продукты и одежду. Но он ведь сам ишачил, а другие бездельники всю зиму в карты играли… В общем, отец сидел в печально знаменитых ленинградских «Крестах», его сестра носила ему передачи, а потом их отправили на лесозаготовки в Коми АССР. Пока не началась война от него раз в год приходили письма, но как связь прервалась, так и все… Наверное, там и умер… (В «Книге памяти Новгородской области» есть данные, что Смирнов Николай Андреевич 1897 г.р., русский, грамотный, беспартийный колхозник проживавший по адресу: Новгородская область, Демянский район, деревня Медянки арестован 16 декабря 1937 г. По приговору осужден на 10 лет лагерей – прим.Н.Ч.) А ведь в то время он был относительно молод еще, и как подумаю, что я уже в два раза пережил его… И как отца арестовали, новое горе. Наша самая младшая сестренка, которая родилась незадолго до его ареста, заболела и умерла…

А почему у вас с отцом разные фамилии?

Раньше ведь было как? Фамилию давали по имени отца. Если он Иван, значит, будешь Иванов, если Петр будешь Петров. Но эти варианты фамилий были непостоянные и в зависимости от имени родителя менялись, и у нас в деревне только в 1923 году людям дали окончательные варианты фамилий. А так как наша семья отличалась спокойствием и миролюбием, то нам дали фамилию Смирновы. Поэтому у нас все Смирновы. Но я же родился еще в 1922 году, и дедушка меня записал на себя, т.е. я получился Андреев и с этой фамилией так и остался на всю жизнь. Причем в школе я учился как Смирнов, а когда пришла пора выписывать аттестат, сверились с метриками, а я оказывается Андреев.

Сколько классов вы успели окончить до войны?

Вначале я окончил начальную школу в деревне Вотолино, это в двух километрах от нас. И после четвертого класса отец мне говорит: «Ну и достаточно. Будешь теперь помогать мне по хозяйству». А в нашей школе как раз впервые организовали 5-й класс, и все мои товарищи стали туда ходить. Я их все просил, чтобы они поговорили за меня с учителями, потому что уж очень хотел учиться дальше. И где-то через два месяца к отцу приехали два учителя и стали его уговаривать, чтобы он разрешил мне продолжить учебу. Во время этого разговора я услышал, как учитель Нагорный – прекрасный человек, сказал отцу: «А вдруг он потом станет профессором?» И получается, что его слова оказались пророческими. Отец мялся, мялся, но потом махнул рукой: «Ладно, пусть учится!»

А после окончания 7-го класса мы все скопом решили поступать в Валдайское педагогическое училище. Почти все поступили, а я провалился, потому что диктант написал на «двойку»… Так то я хорошо учился, вот только с литературным русским языком у меня были проблемы, но когда в медучилище я стал много читать, эти проблемы ушли. Что делать, взвалил свою котомку за плечи и потопал домой. Но упросил отца, чтобы он отпустил меня учиться в 8-й класс школы села Полново. И все бы хорошо, я успешно окончил его, но это село находится от нашей деревни в восьми километрах, и каждый день нужно было ходить туда и обратно. Ладно, еще весной и осенью, но на зиму приходилось снимать угол. Но тут как раз арестовали отца, и средств на это в семье уже не было, поэтому я решил поступить в Новгородское медучилище. Просто в Полново была небольшая больница и, увидев работу врача и фельдшера, у меня появилась тяга к медицине.

Свидетельство об окончании семи классов

Успешно сдал экзамены и стал студентом. Все было как надо: интересная учеба, хорошие ребята, поэтому три года обучения в училище пролетели незаметно, и я их вспоминаю очень тепло и хорошо. Но сам не понимаю, как мы все успевали. И учились, и подрабатывали, и в разных кружках занимались, и в самодеятельности участвовали, и в спортивных соревнованиях. Я, например, тогда на областной олимпиаде по лыжам на дистанции 10 километров завоевал 3-е место.

Жили в общежитии и нам платили небольшую стипендию, правда вся она уходила за жилье и трехразовое питание. Иногда дедушка присылал мне по десять рублей, но этого, конечно, было мало, поэтому я стал подрабатывать. Иногда с ребятами разгружали вагоны на станции, но главное, что кто-то из знакомых мне подсказал, что при ОСОВИАХИМе есть курсы, на которых готовят инструкторов противовоздушной обороны. И после того как окончил их, несколько раз в неделю по вечерам ходил по разным организациям, магазинам, столовым, и читал там лекции. За это платили небольшие деньги, но к концу первого курса у меня набрался определенный капитал. Поехал в Ленинград к тете Тане, она работала в магазине, и с ее помощью я купил, костюм, пальто, туфли, рубашку и даже шляпу. А на последние деньги купил новую гармошку.

Так вы еще и гармонист?

Да, даже и сейчас иногда на аккордеоне играю. Причем, я ведь самоучка. Никто меня никогда не учил на гармони играть. Просто как-то в один из праздников мы были у дяди в гостях. Он сыграл какую-то мелодию, а потом его куда-то позвали. А я взял гармошку и смог наиграть эту мелодию. Дядя увидел это и говорит своим сыновьям: «Вот смотрите, сколько я вас ни учил, а вы не можете, а Вася сразу повторил», и отдал мне гармошку. Вот на ней я стал самостоятельно учить мелодии деревенских песен и танцев и можно сказать, что был первым парнем на деревне. Вечерами играл для молодежи и меня всегда приглашали на слеты ударников труда в районный центр. А вот во время войны, конечно, музыку забросил.

В общем, приехал домой, а меня наши деревенские не узнают: «Как так? Наши на всю зиму уезжают на заработки, и приезжают без копейки денег, а Вася еще только учится, и уже приехал в такой одежде…»

С родственниками. Василий Николаевич сидит с гармошкой

А при поступлении в училище или во время учебы к вам никаких вопросов из-за отца не задавали?

Нет, совершенно никаких. Мало того, т.к. я учился хорошо, то на втором курсе, мною заинтересовались в горкоме комсомола, и решили выдвинуть мою кандидатуру на должность секретаря комсомольской организации училища. И это притом, что я даже не был комсомольцем, и в пионерах, кстати, тоже не состоял. Но в горкоме я сам честно признался: «Так у меня ж отец репрессирован». И одна девушка мне примерно так ответила: «А вы мне покажите семью, в которой никто не репрессирован…» - «Ну, раз так, я согласен», тем более, что за эту должность немного приплачивали. Вступил в комсомол, избрали меня, но я поставил условие, что соглашаюсь только на год, потому что 3-й курс – выпускной. И действительно, меня потом переизбрали, а я не только напряженно учился, но и подрабатывал. В поликлинике брал карточки больных, ходил по домам, измерял температуру, т.е. проверял общее состояние, и докладывал врачу. А за каждый вызов платили рубль, так что в день я зарабатывал по десять рублей. Конечно, я не каждый день так работал, но зарабатывал все равно хорошо.

Правда, в финскую войну снабжение Новгорода заметно ухудшилось, и пошла дороговизна. А ведь до этого это был очень дешевый город. Например, всегда было очень много дешевой рыбы, и в любом виде. В общем, училище я окончил на «отлично», но тут грянула война…

Как вы узнали о ее начале?

У меня была девушка Зоя и в то воскресенье мы с ней с утра поехали за город. Пару часов погуляли и к полудню вернулись в Новгород. Смотрим, а народ у репродукторов слушает выступление Молотова… Лично для меня это известие оказалось полной неожиданностью. Может, люди постарше, умудренные жизненным опытом и догадывались, что война будет, а я политикой особенно не интересовался, никаких слухов не слышал, так что она для меня грянула буквально как гром среди ясного неба…

В училище у нас все-таки состоялся выпускной вечер, но он, конечно, получился скомканным, и на второй или третий день войны весь наш выпуск пригласили в военкомат. Вручили повестки и дали нам две недели съездить домой, попрощаться с родными. Простился с Зоей и так мы с ней больше и не виделись… Она была из Старой Руссы и мне потом рассказывали, что оказалась в оккупации, и вроде бы ее угнали на работу в Германию, но больше я о ней ничего не слышал.

А как меня дома провожали… Буквально всей деревней. Наказ был только один – «Вернуться живым и с Победой!» Мать, конечно, плакала, а дед довез до станции и больше я его живым не видел… В 43-м он погиб…

Как это случилось?

Наша деревня оказалась не просто в прифронтовой полосе, а в местах где шли очень тяжелые и кровопролитные бои и во время одного из обстрелов дед и погиб… Не только он, но и многие другие наши односельчане…

А вот вы случайно не знаете, сколько ваших односельчан ушло на фронт, и сколько из них вернулись живыми? Сколько погибло ваших одноклассников и однокурсников?

Насколько я знаю, из нашей деревни на фронт забрали почти всех мужчин призывного возраста, а вернулись живыми всего несколько человек… Наверное, поэтому сейчас от нашей деревни уже почти ничего и не осталось… В последний раз я ездил туда в конце 90-х и тогда только в пяти домах еще теплилась какая-то жизнь. Конечно, одни пожилые, никакой молодежи… И вокруг то же самое, поля не распахиваются, все травой заросло… А ведь какая красивая раньше деревня была…

Из десяти моих одноклассников с фронта вернулось всего трое… Например, мой друг детства Василий Александров, который окончил педучилище тоже погиб… (По данным ОБД-Мемориал Александров Василий Александрович числится пропавшим безвести – прим.Н.Ч.)

В училище на курсе нас училось человек сто, две трети парней и треть девушки, но вот, сколько из них погибло, я не знаю.

А из ваших родных много людей воевало?

Нашей маме невероятно повезло, потому что все три брата: я, Николай – 1923-го, и Иван – 1925 г.р., воевали, но все трое вернулись живыми. Наверное, это какая-то высшая справедливость в ответ за несправедливость в отношении отца…

Правда, в войну погибли многие наши родственники. Про дедушку – Андрея Степановича, я уже вам рассказывал. А по линии матери погибли сразу три двоюродных брата: Иван, Петр и Александр Анисимовы… Они жили в деревне Межники Калининской области, это в восьми километрах от нашей деревни и все трое были примерно моего возраста. (По данным ОБД-Мемориал красноармеец 303-й стрелковой дивизии Анисимов Иван Александрович 1922 г.р. пропал безвести в 1943 году – прим.Н.Ч.) И двоюродный брат отца, дядя Иван, тоже погиб…

Мы отвлеклись на том, что вас призвали в армию.

Уже 8-го июля 1941 года я оказался в армии. Попал под Псков, на Северо-западный Фронт, но номер части уже не помню. Оружия на всех не хватало, мне, например, так ничего и не выдали, и, наверное, поэтому, почти без боев мы отступали к Ленинграду.

В этот очень непростой период у вас не появились сомнения в нашей победе?

Конечно, когда уже в начале сентября 41-го немцы замкнули кольцо, и мы оказались в блокаде, то все были просто в шоке. Никто не понимал, как же такое могло случиться?! Но с другой стороны я не помню у кого-либо упаднических настроений, наоборот, у всех был такой порыв - сражаться до конца и любой ценой защитить Ленинград.

А кем вы воевали?

Вначале я был простым солдатом, но когда в августе остатки нашей части передали в 36-ю стрелковую Бригаду, то меня назначили фельдшером батальона, и в нем я прослужил до осени 42-го. Дело в том, что на Ленинградском Фронте тогда просто свирепствовала болезнь Вейля-Васильева. Переносчиками этой заразы служили мыши и крысы, которых было огромное количество. Заразился этой желтухой и я, был госпитализирован, а после неполного излечения меня направили служить фельдшером дивизиона в 6-ю Гвардейскую Минометную Бригаду.

Фактически всю блокаду вы защищали Ленинград. Что вам больше всего запомнилось за то время?

На самом деле там столько всего произошло, причем самого разного. Во-первых, это поспешное отступление к Ленинграду и бои на подступах к городу. За всю войну самые страшные бои на моей памяти были именно тогда, в августе-октябре 41-го под Ленинградом. Немцы любой ценой намеревались прорваться в город, и только благодаря массовому героизму солдат и матросов и артиллерии кораблей Балтфлота мы смогли остановить их… Были потом и другие страшные бои, но эти для меня самые-самые. Зато после этого на фронте довольно надолго установилось затишье, и в обороне мы даже имели время и возможности читать книги. Правда, голод там был такой, что страшно вспоминать… Ведь в страшную зиму с 41-го на 42-й год снабжение продуктами было настолько плохое, что в моем батальоне отдельные солдаты умирали от голода… Правда, это было не на передовой, а когда нас выводили на отдых во второй эшелон. Зато в 42-м, после того, как на Ладоге заработала «дорога жизни» снабжение улучшилось. А после прорыва блокады в 43-м году нам иногда даже выдавали шоколад. Так что эти три года под Ленинградом прошли по-разному, и столько всего тогда произошло, но разве все упомнишь?..

Тетя Таня с сыном Александром

А вы на передовой знали, что творится в самом Ленинграде? Знали, какие ужасы творились в городе и что сотни тысяч ленинградцев погибли от голода уже в первую блокадную зиму?

Конечно, знали, потому что передовая находилась совсем недалеко от Ленинграда, и кого-то из нас по служебным или по личным делам отпускали в город. И, естественно, возвращаясь оттуда, люди рассказывали о том, что они там видели. Но слушать кого-то это одно, а вот увидеть собственными глазами это уже совсем другое… Лучше расскажу вам свою собственную историю, после которой я стал гораздо лучше понимать истинные масштабы трагедии в Ленинграде.

Весной 42-го нашу часть решили вывезти из блокады, чтобы элементарно подкормить, потому что после страшной зимы люди были просто на грани… Как нас вывозили это тоже отдельная эпопея. Уже чуть ли не апрель начался, а нас повезли на машинах по льду Ладожского озера. Колеса грузовиков на две трети находились под водой, но ни один не провалился под лед, а ведь таких случаев было сколько угодно… Привезли в Тихвин, и там нас месяца два-три постепенно увеличивая порции усиленно кормили. Но перед этим, я отпросился у командира, чтобы навестить в Ленинграде свою тетю. Ту самую тетю Таню, родную сестру отца, которая работала в магазине одежды. Я знал, что ее муж умер еще зимой, а их единственного сына призвали в армию, так что решил напоследок проведать ее и хоть как-то поддержать.

На попутной машине быстро доехал до окраины города и сел на трамвай. Тетя жила на рабочей окраине, там, где располагался завод «Большевик», на котором работал ее муж, и трамвайная линия шла туда вдоль Невы до улицы Троицкое поле. В общем, сел в трамвай, нас там было человек пять, не больше. Едем, задумался о чем-то своем, и вдруг что-то произошло, я даже не сразу сообразил что. Оказывается, наш трамвай врезался в огромный косяк крыс… Их там, наверное, были десятки, если не сотни тысяч и они с какого-то кладбища через трамвайные пути шли к Неве попить воды… Ведь зимой умерших никто не хоронил, потому что копать промерзшую землю сил ни у кого не было, а трупы людей просто складывали на кладбищах в огромные штабеля… От этой ужасной картины вагоновожатый растерялся, остановил трамвай, так вы не поверите, эти обезумевшие крысы прыгали аж до крыши, и нам повезло, что все окна оказались закрыты. Но мы все так перепугались, что нас могут крысы сожрать… И спасло то, что вагоновожатый догадался и сдал метров на пятьсот назад, там подождали, пока все эти крысы пройдут и только потом проехали дальше…

А я для тети вез с собой кое-что из продуктов, но решил, что этого мало. На Невском работали такие небольшие базарчики, и на одном из них я за тысячу, что ли рублей купил тарелку холодца. Прихожу в ее подъезд, нужно подняться на четвертый этаж, а пройти невозможно – сплошной каток. Ведь все люди выливали из квартир прямо на лестницу и все это замерзло… Что делать, взялся за перила и пополз. По пути четыре трупа видел… Вхожу в ее квартиру, а у нее ни деревянного пола не осталось, ни мебели, ничего, все в буржуйке сожгла… Сама худая-худая и голодная… Отдал ей продукты и она сразу принялась за холодец. и нашла в тарелке детскую ручку… Пальчики и часть кисти грудного, наверное, ребенка… И вы знаете, она доела… Когда вернулся в часть рассказал об этом товарищам, и они тоже признались, что слышали про случаи людоедства и рассказали, что в городе орудовали такие бандиты, которые отнимали у матерей маленьких детей… Но если бы я обо всем об этом знал заранее, то, конечно, этот холодец ни в коем случае не купил бы. А так получилось как получилось… Во всяком случае ей я пусть и немного, но помог выжить в блокаду, а вот ее сыну не смог…

А что с ним случилось?

У тети Тани был единственный сын, мой двоюродный брат – Александр Кочегаров на год или на два меня моложе. Когда его призвали, то так получилось, что вначале он служил в нашей части, но потом его перевели в другую. Потом мне передали, что в 44-м он погиб, но подробности его гибели узнал лишь от его мамы. По рассказу тети однажды он самовольно уехал из части в Ленинград, чтобы повидаться с девушкой. Конечно, его за это могли и расстрелять, но пожалели и отправили в штрафную роту, чтобы как говорится, мог «искупить вину кровью». И он там погиб. (По данным ОБД-Мемориал санинструктор роты 172-го стрелкового полка 13-й стрелковой дивизии сержант Кочегаров Александр Никонорович 1923 г.р. скончался от ран 18.02.1944 года. Извещение было отправлено матери - Кочегаровой Татьяне Андреевне по адресу: Ленинград, ул. Троицкое поле, 1-й городок, дом 2, кв.140 – прим.Н.Ч.) Конечно, я тяжело переживал его гибель, но тут он сам виноват…

При каких обстоятельствах вас контузило?

Наша часть участвовала в снятии блокады на пулковском направлении, и когда в бою санинструктор одной из батарей погиб, то к раненному комбату отправился я сам. Под сильным артобстрелом подполз к нему, перевязал, взвалил на плащ-палатку и потащил в тыл. Но только затащил в огромную воронку, как в этот момент рядом взорвался снаряд и все, больше ничего не помню… Очнулся лишь через семь дней в Ленинграде, в госпитале при Военно-медицинской Академии. Как раз в те дни давали салют в честь снятия блокады. Там же в госпитале виделся с этим командиром батареи, но кто нас вытащил оттуда так и не знаю.

После этой контузии у меня оказались нарушены все функции: и речь, и слух, кровоизлияния внутренних органов, глаз, мозга… Но за время, проведенное в госпитале, и в батальоне выздоравливающих пришел в себя и вернулся в часть.

Справка о ранении

После окончательной победы под Ленинградом в августе 44-го нашу бригаду отправили под Москву на переформировку. И вот там в Мытищах на основе нашей бригады сформировали сразу две, а меня назначили старшим фельдшером санчасти 37-й Бригады. А как закончили формирование нас через Румынию отправили в Венгрию, где мы воевали в составе 2-го Украинского Фронта. В Венгрии были долгие и страшные бои. Особенно за Секешфехервар и Будапешт. А на Балатоне мы едва не попали в окружение и еле-еле унесли оттуда ноги… Потом брали Вену, освобождали Чехословакию. Под городом Брно произошел, например, такой эпизод.

Половина города уже была освобождена, а другая еще нет, и в одной нашей батарее по ту строну реки было несколько раненых. А конец апреля уже, эта неширокая речка разлилась, а мост разрушен. Одна его половина лежала в воде, а другая торчала над водой. Ночью мы с санитаром подъехали к остаткам моста, перешли на тот берег, оказали помощь раненым и пошли обратно. Но по мосту переправлялась пехота и нас к нему даже не подпустили, потому что нужно было срочно переправить подкрепление. Тогда чтобы не терять времени, мы решили переправиться сами. Пошли к берегу, нашли какую-то резиновую лодочку, сели в нее и начали грести руками. А течение быстрое, и к тому же лодочка оказалось дырявая… Вначале мы пытались пилотками выливать воду, но это не помогало. К середине реки мы оказались в воде, и нас с санитаром понесло под мост. Но мы успели ухватиться за перила, повисли на них и кричим: «Братцы, помогите!» Пехотинцы кинули лямки от автоматов, мы за них ухватились и нас вытащили. А если бы затянуло под мост, то все… Правда, вместе с пехотой по остаткам этого моста нам опять пришлось вернуться на ту же сторону.

С сослуживцами в Вене. 1945 г.

На следующий день город был взят, и мы посчитали, что война вроде кончилась, как вдруг приказ – «Срочно двинуться на Прагу!» Но не доехали километров сто, как ее уже освободили. Вот там войну и закончили.

Какое-то время прожили там в лесу в палатках и новый приказ – двигаться своим ходом до Львова, а уже оттуда эшелонами на войну с Японией. Но пока доехали до Львова, японцы уже сдались.

Какие у вас боевые награды?

За тот случай, когда я оказал медпомощь и начал вытаскивать с переднего края командира батареи, меня наградили медалью «За боевые заслуги». Плюс еще награжден медалями: «За оборону Ленинграда», «За взятие Будапешта», «За взятие Вены» и «За Победу над Германией». А за один эпизод во время боев в Венгрии меня наградили орденом «Красной Звезды».

Орденская книжка к медали «За взятие Вены»

Одна из наших батарей дала залп, но немцы накрыли ее ответным огнем, появились раненые и мне приказали их эвакуировать. Дорога, по которой предстояло за ними поехать, была хорошая, широкая, но над ней постоянно летали немецкие «мессеры», и я пытался возразить, что нужно выждать, не то нас там непременно расстреляют. Но приказ есть приказ! Попрощался и поехали. А фактически полетели, потому что водитель гнал машину на всю катушку. Вдруг слышим, что сзади летит немецкий самолет и по нам строчит из пулемета… Потом вдруг увидел, что он кинул бомбу и приказал водителю немедленно остановиться. Он затормозил, бомба упала впереди, но мы от столь резкого торможения опрокинулись. Мотор работает, а мы вверх колесами… Тут какие-то артиллеристы подбежали, наш ГАЗон перевернули, и как ни в чем ни бывало мы поехали дальше. А впереди оказалась целая колонна, которая сильно пострадала от налета. Там было много раненых, и нас пытались остановить, но у меня же свой приказ… В конце-концов доехали до своей батареи, оказал помощь трем раненым, а ночью под обстрелом эвакуировал их в госпиталь. Вот за выполнение этого задания меня и наградили орденом «Красной Звезды».

Награды

Вообще у вас справедливо награждали?

В целом справедливо, но уж очень скупо. Правда, были и несправедливые моменты. Например, завделами нашей 37-й Бригады был некий старшина Шифрин. У него была своя отдельная машина, на которой перевозили все документы, и вот в конце войны он как-то вылезает из этой будки, а у него на груди два ордена «Красной Звезды». У всех боевых офицеров максимум по два ордена, и у него два! Представляете?! Спрашиваем его: «Каким образом?» - «А я в наградных списках оставлял место и потом вписывал себя…» Сам признался в этом, даже не постеснялся… Мы, конечно, были возмущены. Как так? Боевые офицеры жизнью рисковали на передовой, а он к ней даже и не приближался. Всегда находился километрах в десяти позади. Но ему то что, он уже демобилизовался и уехал домой. Так что всякие моменты бывали.

С людьми каких национальностей вам довелось вместе воевать?

Самыми разными. В основном, конечно, преобладали славяне. Вспоминаю, что в бригаде был один грузин, и почему-то там, где я служил, совсем не было азиатов.

А евреи?

Непосредственно на передовой я встречал только одного. Электриком дивизиона у нас служил Юра Белинский, архитектор из Ленинграда. Он, кстати, был один единственный на всю нашу бригаду человек с высшим образованием. Его уважали, потому что он проявлял себя как мужественный офицер.

Вот чуть подальше от передовой, например, в медсанбатах дивизии и выше, там чуть ли не все врачи были евреи. Но нехороших разговоров про них я не помню, потому что многие политработники были евреями, например, замполитом одного из дивизионов был еврей Прилуцкий, замполитом бригады тоже был еврей, и они, конечно, такие разговоры пресекли бы сразу.

Политработники пользовались авторитетом?

Мне трудно обобщать, потому что я с ними почти и не общался. Как я, например, могу что-то сказать про замполита нашей бригады, если редко видел его? Или про того же Прилуцкого, с которым разговаривал считанные разы? Когда меня только перевели в дивизион, то оказалось, что там служат почти одни коммунисты, а я был беспартийным. И вскоре Прилуцкий меня вызвал к себе: «Предлагаем вам вступить в партию!» - «Так у меня же репрессирован отец». - «Это не имеет никакого значения, потому что мы вас узнали, и я даже готов дать вам свою рекомендацию. А если не напишите заявления, то мы вас отчислим». А мне в пехоте так уже осточертело, что я конечно сразу написал. Вот это было первое наше общение. А второе чуть не стоило мне жизни.

Как-то еще на Карельском перешейке проводили разведку боем, и одна наша батарея давала залп. Наступило какое-то затишье и потом вдруг финны обрушили на батарею ураганный огонь. Связи с батареей у командира дивизиона не было и тогда комиссар мне говорит: «Бегите туда, там наверняка есть раненые». Я попытался возразить: «Сейчас такой сильный обстрел, что я наверняка погибну!» Надеялся, что комдив меня поддержит, а он нет, промолчал. Что делать, пришлось бежать. Под жутким обстрелом, где ползком, где перебежками, но все-таки добрался до батареи, и обнаружил всех в землянке живых и невредимых. Но они очень удивились, что я под таким огнем смог до них добраться.

На фронте у вас не было ощущения, что мы воюем с неоправданно высокими потерями? Что людей у нас не берегут?

То, что видел лично я, такого не было. Судя по публикациям в прессе, такое действительно случалось, но я даже в пехоте такого ни разу не видел. Правда, мы долго и не наступали, а только в обороне стояли. А в нашем дивизионе были небольшие потери. Ведь с 1944 года действовали как? Ночью наши «Андрюши» подъезжали близко к передовой, укрывались, утром давали залп и тут же уезжали.

В минометном дивизионе было легче воевать, чем в пехоте?

Тут даже и говорить не о чем. В пехоте и опасностей значительно больше, к тому же все время приходилось топать своими ногами, а тут уже как белые люди – всегда на машинах.

Хотелось бы узнать о вашем отношении к Сталину.

Я считаю, что прежде чем давать какие-то оценки всегда нужно тщательно изучить и оценить все плюсы и минусы, т.е. действовать по научному. Нельзя отрицать, что именно при Сталине было сделано очень много положительного, но было и много отрицательного. Ведь сколько людей безвинно пострадали, в том числе и мой отец… Но думаю, что в войну, было больше положительного, а вот после войны опять начались поиски врагов и репрессии… То же самое печально известное «Ленинградское дело», например… Зачем это нужно было?! Поэтому когда я эти вещи обсуждал с самыми близкими товарищами, то у нас возникло такое мнение, даже вроде появилось некоторое сомнение, что он просто сводит счеты с неугодными людьми… Ведь я же еще на фронте видел члена военного совета Ленинградского Фронта генерала Кузнецова, и он вызвал у нас симпатию: такой молодой, красивый, а потом его расстреляли… (Кузнецов Алексей Александрович видный партийный и государственный деятель. В 1945-46 годах 1-й секретарь Ленинградского Обкома и горкома ВКП(б). В 1946-49 годах секретарь ЦК ВКП(б). В 1950 году в ходе рассмотрения «ленинградского дела» осужден и расстрелян. В 1954 году был полностью реабилитирован – прим.Н.Ч.)

Почти все ветераны, с которыми мне удалось пообщаться, считают, что без Сталина мы не смогли бы победить в войне.

Тут я затрудняюсь вам ответить. Ведь побеждала же Россия в войнах раньше и без Сталина.

Вопрос в том, возможно ли было победить без такой жесткой, даже жестокой «сталинской» дисциплины? Например, почти все ветераны признаются, что им пришлось присутствовать при показательных расстрелах.

Вот это вопрос из вопросов… А показательный расстрел за всю войну мне пришлось видеть всего один раз. Еще под Ленинградом нас как-то построили, и расстреляли одного солдата из другого батальона своровавшего буханку хлеба…

Вообще как было налажено в армии питание?

Во время блокады кормили, конечно, неважно… Но после того как начала действовать «дорога жизни», стало получше, когда прорвали блокаду еще лучше, а уж под конец войны, за границей питание стало уже очень хорошим.

«Наркомовские» сто граммов часто выдавали?

Часто, но я считаю, зря это делали. Потому что из-за водки столько людей зря погибло… Как выпьют, бдительность снижалась, появлялась ненужная бравада и многие напрасно рисковали и гибли… К тому же именно тогда на фронте очень многие люди приучились пить и потом стали алкоголиками… Например, еще во время моей службы в пехоте, мой комбат постоянно просил у меня спирта. Говорю ему: «Нет, закончился!» Тогда он выпрашивал у меня тройной одеколон, который нам выдавали для дезинфекции. Давал ему пару пузырьков, вскоре опять приходит… Что поделать, алкоголик… Дошло до того, что он отправлял в Ленинград нашего парикмахера Гиндина, и тот привозил оттуда целые сумки тройного одеколона. А я, например, совсем не пил, просто не переносил запаха спиртного, и свои сто граммов всегда отдавал кому-то из подчиненных.

Под конец войны было очень много случаев отравления техническим спиртом.

Я про такие случаи слышал, но у нас такого не было ни разу.

Медикаментов всегда хватало?

Да, в этом плане снабжение было нормальное.

Как медик вы можете подтвердить, что в подчас невыносимых условиях передовой солдаты почти не болели?

Солдаты это те же самые люди и на фронте, конечно, всякое случалось. И болели, и простужались, все было. Помню даже несколько случаев, когда я списывал людей по состоянию здоровья. Не я сам, конечно. Я их только отправлял их в медсанбат дивизии, а там их уже обследовали и окончательно комиссовывали. Но в целом, действительно, люди на фронте болели гораздо меньше, чем этого можно было ожидать. Особенно болезнями суставов, обострений ревматизма, было очень мало. Конечно, определенную роль сыграло то, что нервная система у всех находилась в чрезвычайном напряжении.

Приходилось ли сталкиваться с самострелами, симуляциями?

Самострелов ни разу не было, а симуляции только по мелочи. Когда на переформировании кто-то, например, не хотел идти на строевые занятия, то мог сказать, что у него болит живот.

С вшивостью как боролись?

Это была моя наипервейшая обязанность, чтобы предотвратить появление сыпного тифа. Поэтому почти ежедневно я просыпался раньше всех и шел в одно из подразделений и лично проверял всех солдат. Зимой в землянках, а в летний период на воздухе снимали рубашки, и я лично проверял головы и подмышки. Буквально каждый день этим занимался, поэтому вшивости почти не было.

И плюс еще моей задачей было предотвращение цинги. Дежурным солдатам поручал нащипать иголок сосны или ели, варили из них настой и каждому по стакану. Поэтому цинги у нас на Ленинградской Фронте не было.

Говорят, под конец войны было много случаев венерических заболеваний.

Я слышал только про единичные случаи, а у нас их совсем не было. Потому что нас обеспечивали презервативами, а главное - проводили беседы, я, например, сам лично выступал в каждой батарее по этому поводу.

Что вы испытывали к немцам?

Конечно, ненависть была. Ведь столько родных у меня погибло, и дом сожгли… Вообще, у нас под Ленинградом была просто тотальная разруха, все было уничтожено до основания, а это же все создавалось веками… Но, тем не менее, когда в Чехословакии пленили много немцев, то мне приказали оказать раненым медицинскую помощь. Вообще, я ни разу не видел, чтобы с пленными плохо обращались, но ведь и помогать им, это совсем другое. Но хочешь, не хочешь, а это же моя прямая обязанность – спасать раненых. И человекам пятидесяти пленным я оказал медицинскую помощь. Мне, кстати, бросилось тогда в глаза, что немцы в своей массе были рослые, упитанные, а наши наоборот - низкорослые.

А вам самому на фронте пришлось убивать?

Мне самому за всю войну даже стрелять ни разу не пришлось. У меня как у фельдшера и своей работы навалом хватало.

Вы упомянули, что видели на фронте члена военного совета Фронта генерала А.А.Кузнецова. А кого-то еще из знаменитых командующих приходилось видеть?

На Ленинградском Фронте я однажды видел маршала Говорова. Как раз когда начали снимать блокаду и в прорыв устремились войска, надо было пускать танки, а дорога оказалась забита машинами. Съехать с нее нельзя - поля вокруг дороги заминированы. Конечно, возникла заминка, но тут как раз появился Говоров и начал требовать от командиров стащить машины в кювет. И одного офицера за нерасторопность даже ударил нагайкой по спине. Дорогу освободили, и большая колонна танков прошла мимо нас.

Были у вас какие-то трофеи?

В принципе у меня ничего не было. Уже только в Чехословакии, когда мы получили кроны, то я купил часы и костюм. Хотя мы знали, что некоторые старшие офицеры в «трофейном» вопросе злоупотребляют. Например, командир бригады полковник Шубный и его зампохоз майор Эпштейн вывезли много всякого добра, в том числе и по легковой машине. А чтобы на границе их не пошерстили, они выкатили пограничникам несколько бочек вина и нас пропустили без всякого досмотра. А посылок я не посылал, потому что мы очень недолго пробыли за границей.

Вообще, какое впечатление на вас произвела заграница?

Больше всего мне понравилось в Австрии и Чехословакии, к тому же там почти не было разрушений. Конечно, уровень жизни в этих странах бросался в глаза. Деревня или город и не поймешь сразу. А Венгрия и особенно Румыния это не то.

Андреев В.Н.

Где лучше всего встречали наши войска?

В Австрии нейтрально, даже в Чехии как-то с прохладцей, и только в Словакии нас встречали очень дружелюбно. Зато в Венгрии было очень опасно, и у меня там произошел один неприятный случай. У нас был строжайший приказ - «далеко из расположения не отлучаться», но как-то я по какой-то надобности пошел куда-то. Отошел метров на триста всего, и вдруг метрах в двадцати появился какой-то венгр в гражданской одежде. И когда я увидел, что он потянулся к карману, выхватил свой пистолет. Он тоже свой достал, но не направлял на меня, просто достал. Чуть постояли, глядя друг на друга, и он убежал.

Как вы считаете, что вам помогло выжить на войне: судьба, бог?

Судьба, наверное… А в Бога я не верю, хоть сам и крещен. Я же всю жизнь проработал врачом, и сколько людей умерло у меня на руках, но чтобы душа отлетала, я не видел. Если мозг отмирает, то и все человеческие функции угасают… Но я и не воинствующий атеист, напротив, считаю, что основной массе людей, особенно недостаточно образованных и просвещенных, вера в религию просто необходимы и помогают им жить.

Как сложилась ваша послевоенная жизнь?

Когда нас вывели из Чехословакии, то расквартировали возле Львова. Казармы располагались в километрах восьми от города, а офицеры жили в домах окрестных деревень. Мы с товарищем, например, жили в деревне Мелихово. Но там было очень опасно, бандеровцы просто лютовали. Я уезжал в отпуск, возвращаюсь и узнаю, что мой товарищ и еще один офицер погибли. Ночью им в окно бросили гранату… И только после этого случая вышел приказ – всем переселиться во Львов. Но и в городе оказалось очень опасно. Однажды мы с товарищем решили пойти перекусить на вокзал. Уже темнело, идем по тротуару, и вдруг сзади выстрел… Пола шинели оказалась пробита пулей в трех местах, а меня самого не задело… Но в том здании все окна были распахнуты и не поймешь, кто и откуда стрелял… А наугад мы стрелять не решились, постояли-постояли, и пошли дальше.

Я очень хотел стать врачом, но в военно-медицинскую академию ход мне был закрыт, потому что был репрессирован отец. Поэтому я решил демобилизоваться и поступить в институт. Но смог демобилизоваться только в 47-м и сразу же поступил в Львовский мединститут. Успешно окончил его, меня оставили в клинической ординатуре, потом перевели в ассистенты, написал кандидатскую, получил звание доцента. Собрал материал для докторской диссертации, но должности не было, поэтому я подал документы на конкурс и стал завкафедрой госпитальной терапии в Актюбинском мединституте. Защитил в Львове докторскую, а в Актюбинске стал профессором и проработал два с половиной года ректором. Но очень тяготился тем, что на этой должности был скорее администратором, а хотел быть клиницистом, заниматься практической медициной, поэтому и подал в отставку. По конкурсу стал завкафедрой внутренних болезней в Полтавском стоматологическом институте, и проработал там десять лет.

Но жена у меня с юга Молдавии, там живут все ее многочисленные родственники, поэтому мы решили перебраться поближе к ним. Выиграл конкурс и вот уже больше тридцати лет работаю в Кишиневском медицинском университете. Воспитали с женой сына и дочь, есть четыре внука. Но таковы превратности судьбы, что наши дети с семьями живут сейчас в Германии. Конечно, в молодости я и представить себе этого не мог…

У одного из уцелевших домов в родной деревне Медянки. 2001 г.

Война вам потом не снилась?

Первые два года постоянно… Разные эпизоды. Например, как в августе 41-го я впервые чуть не погиб. Как-то поздно вечером я находился в районе Финляндского вокзала, возвращался в свою часть, и тут налетели немецкие самолеты и начали бомбить. И одна бомба упала чуть впереди, а другая чуть позади. Я, конечно, упал, думал, что все, но меня спасло то, что это оказались зажигательные бомбы.

А вообще войну я вспоминаю постоянно, потому что после контузии моя нервная система так до конца и не восстановилась. Если до контузии я мог хоть целый день напряженно работать и ничего, то после нее, если три-четыре часа умственно поработаю, то голова просто раскалывается. До сих пор привыкнуть к этому не могу, так что война всегда со мной…