11601
Медики

Багмет (Харенко) Анна Петровна

 

Родилась 1 июня 1921 года в Ростове в семье потомственных казаков. В 1939 году поступила в Ростовский институт иностранных языков, который окончила в 1941 году. В сентябре 1941 года была призвана в армию. Была направлена на курсы радистов, затем, вплоть до 1945 года, служила медсестрой в полевом подвижном госпитале (начальник госпиталя - Федулов, полевая почта - 16816) 2-й танковой армии (Сталинградский, 2-й Белорусский фронт), прошла путь от Сталинграда до Берлина. Одновременно в апреле-мае 1945 года служила переводчиком у командующего 2-м Белорусским фронтом Маршала Советского Союза Ивана Степановича Конева. Была награждена орденом Красной Звезды, медалями "За отвагу", "За оборону Сталинграда", "За взятие Берлина", "За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг." Была ранена. Старший лейтенант медицинской службы (1945). Демобилизовалась в 1950 г. Жила на Украине, работала учительницей немецкого языка в школе. С 1955 г. - в г.Кохтла-Ярве Эстонской ССР. В 1956-76 годы работала учительницей начальных классов в средней школе в Кява, затем - воспитательницей в детских садах.

Анна Петровна, поговорим сначала о вашем детстве. Расскажите о вашей семье, о ваших родителях.

Я родилась в 1921 году в городе Ростове. Ну а что говорить о нашей семье? Мы донскими казаками были. Папа был военным, и дед тоже был военным, из казаков, значит, был, и причем, насколько я помню, дед был у казаков каким-то большим казачьим начальником. Но потом, когда случилась эта революция, все стали рядовыми, и дедушка мой, значит, стал тоже рядовым как-то там. В общем, родом мы из донского казачества были. Багмет - это уже моя фамилия по мужу. А так моя фамилия Харенко. У нас, у донских казаков, все фамилии оканчивались на "ко". Хaренко, Фисенко, Денисенко, Яковенко, - такие у нас были основные фамилии. Раньше казаки как жили? Они помимо того, что воевали за царя, сами себя обслуживали: и косили, и все это дело делали. В общем, обслуживание самостоятельное какое-то было. Сено косили для лошадей, зерно делали. Это одновременно с учебой проходило, так как казаки грамотными были. Семья наша была большая: у меня было шесть братьев (Коля, Миша, Петя, и, самые младшие, Сережа и Дима; мама, кстати, называла своих сыновей теми именами, которые носили ее братья, мои дяди, их тоже было много, и они тоже были военными) и две сестры. И с нами жили дед и баба. Ведь как это получалось? Отец мой был последним сыном в их роду. А тогда у казаков существовала такая, как бы сказать, традиция, что все последние дети должны были докармливать на старости своих родителей. Тогда ведь пенсии никому не платили!

Казачьи традиции сохранялись у вас в предвоенные годы?

Сохранялись, мы ж казаками были.

А в чем сохранялись эти традиции?

Ну, во-первых, все учились верхом ездить на лошади. Во-вторых, казачьи песни все время исполняли. Ну и общие казачьи коллективы сохранялись, жили такой, как бы сказать, общиной. Кроме того, много ходили в церковь. Это все было до войны, все так и сохранялось. С шашками и в казачьей форме также ходили. И у деда, и у отца были шашки. И форма у деда была с красными лампасами, и накидки красные были, и вот, все время на лошадях ездили. Да я и сама с пяти лет ездила на лошади. Сначала страшновато было, а потом ничего, привыкла. Ведь дед у меня все время ездил на лошади, и вот меня, значит, привязывали к нему сзади. Так и приучали. Потом было седло, в которое меня специально сажали. А потом я уже и сама садилась, без седла. С пяти лет я уже пастухам возила еду. Коров пасла, лошадей пасла, в ночную ходили. И днем мы пасли, а мальчишки приходили уже вечером. Уже на ночь, значит, а мы, малышня, которой еще ногой под жопу ни за что давали, шли спать.

То есть ходить в церковь не запрещалось в довоенное время?

До того, как нас раскулачили, никого за хождение в церковь не преследовали. А после того, как мы вернулись с семьей из ссылки со Средней Азии, то нас стали за походы в церковь преследовать. И ничего такого у нас не стало: раньше ведь иконы были. А тогда уже не стало ничего: ни икон, ничего такого другого.

А по какой причине вас раскулачили?

Мы же считались богатыми по тем временам. У нас и лошади были, и овцы были, и коровы тоже были. И вот нас за это раскулачили, и ничего этого у нас не осталось. Это было во время коллективизации. Но нас выселили еще в 1928 году. Выслали обыкновенно: все забрали, и нас выселили. Выселили деда, бабку, отца, мать, меня, брата и сестру. А остальных пять моих братьев не выселили, они там остались. Но как остались? В общем, они бежали и у разных других людей скрывались, чтобы их не вывезли в Среднюю Азию. Старшая моя сестра тоже осталась в России у дяди. А я была вывезена. Потому что мамин брат забрал Сережу и Диму, моих братьев, к себе. Остальные братья в армии были тогда. Они же намного старше меня были, были почти взрослые.

Помните, как именно проходило это ваше выселение?

Старший лейтенант медицинской службы Багмет (Харенко) Анна Петровна, великая отечественная война, Я помню, iremember, воспоминания, интервью, Герой Советского союза, ветеран, винтовка, ППШ, Максим, пулемет, немец, граната, окоп, траншея, ППД, Наган, колючая проволока, разведчик, снайпер, автоматчик, ПТР, противотанковое ружье, мина, снаряд, разрыв, выстрел, каска, поиск, пленный, миномет, орудие, ДП, Дегтярев, котелок, ложка, сорокопятка, Катюша, ГМЧ, топограф, телефон, радиостанция, реваноль, боекомплект, патрон, пехотинец, разведчик, артиллерист, медик, партизан, зенитчик, снайпер, краснофлотец

Семья Харенко в Таджикистане, 1928 г. Слева направо: Анна, отец, сестра, мать.

Нет, не помню. Но что-то, конечно, помнится так смутно. Помню, что мы ехали долго-долго с какими-то мешками с узлами - тогда чемоданов не было. Я только помню, что мы ехали в простых вагонах. Там были доски, где спали: и на первой полке, и на второй. Все время, пока мы находились в пути, пока ехали, мама и бабушка плакали. Дед с папой, бывало, часто уходили куда-то там за водой, за кипятком, мы их ждали все, где-то долго из-за этого стояли. И привезли нас через какое-то время в Среднюю Азию. Привезли в голое поле, где стояли такие большие деревья. Назывались они чинары. Вот мы там жили. Потом стали кибитки какие-то строить. Некоторые дети из этих мест начали уже ходить в школу. У нас жила девочка, она ходила в школу, и училась она в десятом классе, по-моему. А потом ее таджики украли. Папа все время работал: на таких больших тачках с большими колесами возил вату. В Средней Азии тогда большинство людей хлопком занимались: вот и собирали эту вату и в мешках перевозили. Это я хорошо помню из своей жизни в ссылке. А потом мы вернулись в деревню. Кстати, когда мы прибыли в ссылку, нас всей семьей сфотографировали. Нам  фотогрфа еще, помню, кричал: "Смейтесь! Смейтесь!" У меня сохранилась эта старая фотография. Вот, посмотрите (показывает).

Как складывались отношения ссыльных с таджиками?

Могу сказать, что таджики очень хорошо к нам относились. Помню, что и татары, и таджики к нам домой часто в гости приходили. Но мы никуда не ходили далеко от дома, так как родители не пускали. Недалеко от нас жил таджик-хозяин, у него было четыре жены и дети, и только одна среди них была девочка, остальные - мальчишки. И вот только к ней туда я ходила через мостик, а мама меня провожала. С ней вот все время дружила. У них шашлык ели, катык ели, чашку плова из риса давали, меня этим угощали, и я это даже домой носила. Тогда, да и сейчас это есть, в Таджикистане было многоженство! Но я нормально относилась к этому: может, кто-то и удивлялся этому, а мне до этого дела не было. Но мы недолго жили в Таджикистане, скоро вернулись из ссылки обратно домой.

Репрессии проводились?

Было такое, об этом говорили, но я этого не видела. Ну а говорили так: того забрали, того убили, того арестовали. И все всё время сидели дома, дед нас никуда не выпускал особенно, говорил, чтоб мы меньше слушали других, говорил нам: "А, там все время наговаривают." И что еще помню - мама и бабушка все время плакали из-за того, что страшно было. Придешь, бывало, а мама говорит об этом. Часто приходила семья маминой сестры, они все время приходили к нам, говорили об этом и плакали. Ну а у меня ничего не болело из-за этого. Так бывало так: они поплачут, я с ними немного поговорю, и они снова выходят на улицу. С дедом все больше проводила время. Он военным был. А во время войны ему было уже 97 лет, а бабушке было 96. Это им было столько лет, когда я ушла на фронт в 1941 году.

 

В школе когда вы стали учиться?

В школу я стала ходить, когда мы вернулись из ссылки. Но я пошла учиться  не в первый, а сразу в четвертый класс. Но мне тогда уже десять лет было. А в Средней Азии, где мы жили, меня до этого дед дома обучал грамоте. Ведь нигде там школы не было! Но дед у меня был грамотный. Папа, правда, меньше грамотен был, чем дед. А дед очень грамотным был: всегда все время что-то писал, все записывал. И я все книги, которые деду были присланы из России, прочитала. В Таджикистане же не было книг или учебников. Поэтому прислали из России. А как? Ну сообщались люди между собой, туда-сюда ездили, одних выселяли, других приселяли. Благодаря тому, что дед меня выучил, я, когда пошла в школу, знала таблицу умножения, и знала многие предметы еще даже больше, чем нужно было знать это в четвертом классе. Все это дед учил: и меня, и мою младшую сестру. А я пошла, где мы стали жить, в школу. Школа совсем неподалеку от того места, где мы жили, была расположена. И так я и ходила в школу. В школе я хорошо училась, была хорошей ученицей. Не скажу, что была круглой отличницей, но троек у меня не было.

В комсомоле до войны состояли?

Старший лейтенант медицинской службы Багмет (Харенко) Анна Петровна, великая отечественная война, Я помню, iremember, воспоминания, интервью, Герой Советского союза, ветеран, винтовка, ППШ, Максим, пулемет, немец, граната, окоп, траншея, ППД, Наган, колючая проволока, разведчик, снайпер, автоматчик, ПТР, противотанковое ружье, мина, снаряд, разрыв, выстрел, каска, поиск, пленный, миномет, орудие, ДП, Дегтярев, котелок, ложка, сорокопятка, Катюша, ГМЧ, топограф, телефон, радиостанция, реваноль, боекомплект, патрон, пехотинец, разведчик, артиллерист, медик, партизан, зенитчик, снайпер, краснофлотец

С однокурсниками по институту. Анна Харенко - сидит справа

Да, в комсомол я тоже тогда же вступила, в школе, хотя тогда меня не должны были принимать: я же дочерью осужденного якобы кулака была. Но потом как раз вышел такой закон, что сын за отца не отвечает. И нас тогда вернули из ссылки, некоторых оставили еще там, в Средней Азии, а я пошла в школу, вступила в комсомол. Но отца тогда как бы отделили от деда, и он уже не считался богатым, и нас тогда освободили. А в школе я не только в комсомол поступила, но и была секретарем школьной комсомольской организации.

Ну а потом, после школы, я поступила в Ростовский институт иностранных языков. Ну а как поступили? Мы уже считались как уже не репрессированные. А такие свободно поступали. До войны я все время мечтала стать учительницей. Мимо окон нашего дома, где мы жили, ходила учительница Лариса Ивановна. Еще когда я в школу не ходила и на окне сидела, когда все время свое там проводила, все ей завидовала, и как только та мимо окон проходила, говорила: "Ой, платье на ней так! Ой, туфли на каблуках." И сказала однажды: "Как вырасту - так обязательно буду учительницей." Так и вышло. Но не именно учительницей немецкого языка я хотела быть, тогда таких планов я не имела, просто хотела быть учительницей. Но к языкам была какая-то любовь. У нас, например, дома папа говорил на французском языке иногда. Он этот язык знал, так как во Франции много раз бывал.

А как он во Франции оказался?

А они лошадей туда возили. У нас же много лошадей было, и они, значит, туда вагонами их грузили и туда отправляли. И во Франции папа пробыл два года, он там этих хороших перегнанных лошадей обучал. И вот, за это время хорошо выучился французскому языку. Но я любовь к языкам усвоила не только поэтому. Ведь у нас, кроме того, у дедушки была служанкой еще такая фрау Эльзе. Когда-то еще у деда давно она была служанкой, а когда я жила, уже при советской власти, она уже старенькой была и просто жила. Мы говорили с ней. От нее я выучилась немецкому языку, и мне поэтому было легко поступить в институт иностранных языков. Экзамены для меня были совсем не сложные. В то время срок обучения в институте составлял три года. И я в 17 лет закончила 10 классов школы, а уже в 20 лет - закончила институт. Ну и я на практику ходила еще в школе. Тогда такой порядок был. Кстати, из своих сокурсников после войны я уже никого не встретила. И кавалер был, и как бы договаривались о замужестве, но никто не пришел. Папа ушел на войну в 50 лет, и тот погиб. Братья раньше ушли, их тоже забрали в армию в самом начале войны, и они тоже все погибли. Кстати, как и в школе, в институте я была секретарем комсомольской организации.

Старший лейтенант медицинской службы Багмет (Харенко) Анна Петровна, великая отечественная война, Я помню, iremember, воспоминания, интервью, Герой Советского союза, ветеран, винтовка, ППШ, Максим, пулемет, немец, граната, окоп, траншея, ППД, Наган, колючая проволока, разведчик, снайпер, автоматчик, ПТР, противотанковое ружье, мина, снаряд, разрыв, выстрел, каска, поиск, пленный, миномет, орудие, ДП, Дегтярев, котелок, ложка, сорокопятка, Катюша, ГМЧ, топограф, телефон, радиостанция, реваноль, боекомплект, патрон, пехотинец, разведчик, артиллерист, медик, партизан, зенитчик, снайпер, краснофлотец

С однокурсниками по институту. Анна Харенко - стоит вторая слева

Анна Петровна, скажите, а чувствовалось ли на рубеже конца 30-х - самом начале 40-х годов приближение войны?

Да, было такое дело. Мой папа и дед все время об этом говорили. Но я знала о том, что война будет, еще вот по какой причине. Моя старшая сестра, как только закончила институт, вышла замуж за инженера. По работе мужа перевели в город Брест-Литовск. Там, в Брест-Литовске, ее муж как инженер строил мосты. Весной 1941 года, перед самым началом войны, к ней в Брест-Литовск поехала наша мама. Тогда там у сестры должен был вот-вот родиться ребенок, и она поехала ее морально поддержать. Сколько-то времени мама там побыла, а где-то в начале июне приехала к нам домой. Так вот, когда она вернулась домой, то нам рассказала о том, что там на границе творилось. Мама говорила: "Все там говорят, что немецкие войска уже в Польше стоят. А главное вот что: когда в Польшу немецкие войска пришли, там же были эти буйволы, и эти буйволы испугались танков, потому что туда танки с войсками нагнали, и они пришли туда, где сестра живет. Танков испугались! А там войска." И тогда наш дед сказал: "Да, будет война!" Но не только дед так все время говорил. Дома у отца собирались сослуживцы и знакомые, так они все время говорили об этой войне.

Начало войны помните?

Хорошо помню. Как раз накануне, 21-го июня, у нас был выпускной в институте. Мы получили документы об окончании института, потом танцевали, гуляли. До 6 часов гуляли! Потом вернулись домой и спали до 12 часов утра. И вдруг в 12 часов по радио репродуктору стали передавать о войне. Тогда никаких радиоприемников ни у кого в деревне не было, а все передавали по радио репродукторам: по таким говорящим тарелочкам, которые висели на столбах. И вот, приходит в 12 часов бабушка, будет меня и говорит: "Вставай, вставай. Черная тарелка говорит, что война."  После этого, все, кто был у нас дома, повскакивали и пошли слушать сообщение. По радио говорили, что в 4 часа утра немцы бомбили Киев и что началась война.

 

В армию вас когда взяли?

Но меня в армию не сразу взяли, прошло какое-то время... Сначала у нас всех мужчин забрали в армию. Я ездила то к одним знакомым и друзьям, то к другим, и везде провожала на войну людей. У меня взяли всех братьев на войну. Кроме того, у папы было много братьев и сестер, которых были сыновья, и их, значит, тоже в армию забирали. Моих сокурсников, с которыми в институте училась, их много было, тоже в армию забрали. Как помню сейчас, нас на курсе тогда училось 30 человек. Из них только семь было девок, все остальные были мальчишки.  Но все парни хотели, чтобы у них были свои барышни, время было такое, а их не хватало. Ну их в армию и забирали. Мы тех провожали, других провожали, все ходили-ездили. Хотя больше пешком ходили, потому что лошадей в армию забрали. Ну а потом, уже в сентябре 1941 года, и меня в армию забрали. Помню, что когда мне пришла повестка в военкомат, там было написано: взять хлеба и сала. Это первое, что тогда у меня с армией запомнилось. И было там также сказано, что я должна явиться во столько-то часов в военкомат. Я и пошла в точное время в военкомат. Сначала нас, девчонок, послали учиться на курсы радисток. На курсах мы азбуку морзе изучали. Где-то три-четыре месяца мы там обучались. Но потом нас переслали в другое место, и там нас медицине стали учить. Тогда мы прибыли туда в своей форме с юбками. Но одежду мы к тому времени сносили, стало холодно, и нам новое обмундирование выдали. Так что радисткой я так и не стала! И полгода  я на медсестру училась. Нас там учили как перевязывать раненых, как обрабатывать раны и все в таком духе. А потом попала на Сталинградский фронт, в полевой госпиталь. Привезли нас, как сейчас помню, на такую станцию Кобрале. Туда, на станцию, свозили раненых. И мы там помогали разгружать-загружать и отправлять раненых.

Кстати, а много там было наших раненых?

Раненых было очень много! Об этом нельзя просто так рассказать. Это видеть надо! Мне было очень страшно. Раненые кричали и плакали. Что там творилось! Подходили эшелон за эшелоном. Раненых все время нужно было снимать расфасовывать. Больница, где располагался наш госпиталь, была вся заполненная. И тогда раненых к людям отдавали: по квартирам или по хуторским домам распределяли-развозили. Тогда уже были колхозы. Так вот, в колхозах брали лошадей, брали подводы, и на этих подводах развозили раненых по домам. Такое было тогда положение, что распределять раненых было абсолютно некуда, их очень было много. Потом мы ближе к Сталинграду пододвинулись и в итоге вышла на окраину города Сталинграда, там, где был тракторный завод, большое такое здание. Вот там, где был край Сталинграда, мы и обосновались. Там, в этом районе, ну когда мы пришли, стояли трехэтажные дома такие. Всех все время спрашивали: кто, куда? Раненых привозила такая грузовая машина с деревянным кузовом, она была у нас при госпитале. Я не знаю, как она называется, но мы ее называли полуторка. Вот мы на ней от нашего полевого госпиталя ездили, собирали раненых, потом в госпиталь привозили. А когда оказывали первую помощь, то отправляли через реку Волгу, и это тоже мы делали. Через Волгу отвозили сначала на пароходах. Но пароходы были маленькие, и их не хватало.  И тогда у нас раненых стали на плотах переправлять. Раненых свозили, грузили. Раненые находились в самых разных состояниях, были и те, которые в очень тяжелом были состоянии, они еще живы были, но почти не говорили. Что там с ними было потом, выжили они или не выжили, - я этого не знаю. А с легкими ранениями на ту сторону не отправляли. Те, кто мог ходить, не считались тяжело раненными. Складывали раненых на каждом плоту помногу, их было как селедки в ящиках. Когда я их переправляла, то записывала имена всех их на бумагу: что, допустим, Иванов, Сидоров, Петров переправились на плоту. Потом плот притягивали к берегу, а это нелегко было сделать, - он же тяжелый был. Но немцы в иной раз бомбили по нам, образовывались волны, и тогда нам, медикам, приходилось раненых за шинели вытаскивать из воды. Некоторые погибали, тонули. Ведь сил у нас не хватало. И поэтому часто бывало такое: уронили раненого - и он пошел в воду. Я сама несколько раз в воде так искупалась, из-за этого сейчас и ноги болят. А представь себе, каково мне с моим маленьким весом было вытаскивать тонущих солдат.

Скажите, а как назывался ваш госпиталь, в котором вы были?

У на был полевой госпиталь ну как бы быстрого реагирования. То есть, какая задача-то была у нас? Мы палатки ставим, обрабатываем раненых, увозим, а сами дальше двигаемся. Так и делали. Номера госпиталя нашего я не помню. Знаю, что начальником нашего госпиталя был Федулов, что придавался госпиталь 2-й танковой армии. Еще знаю номер нашей полевой почты: 16816. Вот и все, что знаю.

То есть, я так понимаю, у вас танкисты лечились?

Старший лейтенант медицинской службы Багмет (Харенко) Анна Петровна, великая отечественная война, Я помню, iremember, воспоминания, интервью, Герой Советского союза, ветеран, винтовка, ППШ, Максим, пулемет, немец, граната, окоп, траншея, ППД, Наган, колючая проволока, разведчик, снайпер, автоматчик, ПТР, противотанковое ружье, мина, снаряд, разрыв, выстрел, каска, поиск, пленный, миномет, орудие, ДП, Дегтярев, котелок, ложка, сорокопятка, Катюша, ГМЧ, топограф, телефон, радиостанция, реваноль, боекомплект, патрон, пехотинец, разведчик, артиллерист, медик, партизан, зенитчик, снайпер, краснофлотец

Полевой госпиталь Федулова. Германия, 1945 г. Медсестра Анна Харенко стоит крайняя слева. Третья справа — терапевт Валентина Ивановна.

Ну в основном-то да, танкисты.

А где вы в Сталинграде размещались со своим госпиталем?

Сначала мы размещались с ранеными в подвалах. Но эти подвалы не так-то просто было найти, все же было разбито-разрушено. Но разместились. У нас вход был широкий такой, большой. Во время бомбежек под лестницей прятались. Но если, конечно, снаряд попадет, то никуда не денешься. Но потом в Сталинграде началась зима, выпал снег. Тогда мы сгруппировались и немножко дальше передвинулись. Передвинулись или туда, или сюда (показывает), в какую сторону, я точно не могу сказать, знаю только, что в другое место. И там палатки установили, в них мы и разместились. Принесли стол, медикаменты, - это было все наше богатство. Но нужно было за лекарствами ходить, потому что через некоторое время у нас эти медикаменты закончились. А ведь это было опасно: там били, сям били немцы. А мы знали, где в подвале одного дома были у нас медикаменты, их туда загружали. И вот нужно было под домами перебежать за ними под обстрелом немцев. В тебя стреляли, было страшно. Но в самом подвал идти было нельзя: там стреляли, и тебя бы сразу же бы убили. И поэтому влезали в окно. Но хоть это окно было на первом этаже, влезть мне было трудно. Нужно было для этого хоть скамейку достать. А где мне ее было достать? Так выручали раненые, которые подставляли свои спины. Вот два солдата один на одного становились, я становилась на спину последнего и влезала в окно. Они меня впихивали туда в окно. И я сколько могла, этих ящиков вытаскивала, скидывала. А солдаты, бедные, все терпели до последнего, потом складывали ящики. И так я сколько могла, столько ящиков и выносила. Но вообще размещали раненых не только в палатках. Там, в палатках, мы людям оказывали только первую медицинскую помощь, а потом, если были машины, их или дальше в госпиталь отправляли, или же развозили по домам к местным жителям. Они охотно нам в этом помогали. Правда, в Сталинграде этого не было, потому что там жителей не было. Это было уже после... А наша задача была в основном только одна: помочь нашим раненым непосредственно на передовой. Вот мы это и делали.

 

 

Какой из сталинградских эпизодов войны вам больше всего памятен?

Был один случай, когда я чуть было не погибла по неосторожности, и я его до сих пор хорошо помню. Ну ситуация на Волге сами, наверное, знаете, какая у нас тогда была... Непростая была ситуация! Генерал Паулюс со своей армией обошел кругом наши войска под Сталинградом, захватил Калмыкию и так дальше пошел. Но Сталинград был большой, он растягивался на 60 километров. Сейчас я не знаю, на сколько километров растягивается нынешний Волгоград (бывший Сталинград), а тогда говорили, что на 60 километров. И вот тогда Паулюс наши войска обошел и начал их теснить к Волге. В общем, мы немножко со своими войсками тогда отодвинулись. Естественно, начались бои, появились раненые, и мы стали этих раненых складывать на плоты и переправлять на ту сторону. А на той стороне немцев уже не было. И вот я пошла за ранеными. Я была в шинели, в шапке. Но надо хотя бы немного представить, как я тогда выглядела. Ведь я была девушка, и мне с солдатами было не поменяться, не подменяться, не переменяться. Все, что было с дому, все это у меня уже износилось. На фронте мне дали штаны-галифе, дали гимнастерку, дали портянки, дали сапоги. Но сапоги мне дали самого маленького размера - 42,  и из-за этого ноги из них прямо так и лезли, как говорят. Штаны были такими большущими. Так их, бывало, вожмешь, пуговицы застегнешь, ремнем затянешь, и получалась такая большая шишка на животе. Вот такие мы были, девушки, красавицы. На нас страшно было посмотреть. Косы сначала были. Но потом завелись вши от этого. И как на было с этим бороться? Ведь мы не могли ни помыться, ни побриться, сам понимаешь. Так делали так: разжигали костер и над этим костром встряхивали вшей как бы.

Старший лейтенант медицинской службы Багмет (Харенко) Анна Петровна, великая отечественная война, Я помню, iremember, воспоминания, интервью, Герой Советского союза, ветеран, винтовка, ППШ, Максим, пулемет, немец, граната, окоп, траншея, ППД, Наган, колючая проволока, разведчик, снайпер, автоматчик, ПТР, противотанковое ружье, мина, снаряд, разрыв, выстрел, каска, поиск, пленный, миномет, орудие, ДП, Дегтярев, котелок, ложка, сорокопятка, Катюша, ГМЧ, топограф, телефон, радиостанция, реваноль, боекомплект, патрон, пехотинец, разведчик, артиллерист, медик, партизан, зенитчик, снайпер, краснофлотец

Во время войны. А. Харенко в центре


Ну а случай был, значит, такой. На машине мы поехали за ранеными. Дороги были все плохие. Я в такой большущей шинели ехала. Ну и заодно я тогда пенициллин раненым с шофером повезла. У нас тогда пенициллин только-только появился, и это, хочу сказать, было очень хорошее средство для раненых. Это был такой порошок. Как только мы этим порошком раны солдатам посыпали, они быстро заживали, и у них из-з этого все шло хорошо. Наши уже наступать начали, когда в 1942 году выпустили этот пенициллин. Ну и привезли мы его. Меня на всякий случай тогда взяли, потому что знали, что я хорошо по-немецки говорю, и если что где какой немец оказался бы - я была на подхвате. Приезжаем мы на место, ходим по полю - кругом слышны крики и стоны раненых. Шофер мне говорит: "Подожди, сейчас мы сгрузим ящики с лекарством и заберем этих больных." Ну мы сгрузили ящики, и я пошла за ранеными. А в Ростове, знаете, вечер наступает быстро. Так же было и в Сталинграде. Вечером я пошла к раненым. К одному подошла и сказала: "Сейчас мы тебя заберем!" К второму подошла, тоже это же самое сказала. А была полная тьма, ничего было не видать. Я подошла к еще одному раненому. А нам, когда нас до этого полгода обучали медицине, показывали, как нужно правильно обращаться с ранеными: подползаешь, становишься на коленки, начинаешь его цапать по телу, показывать и спрашивать, где у тебя там и что болит, это чтобы знать, где что нужно перевязывать, а потом перевязываешь его. В темноте я подползла к одному раненому, стала его трогать и спрашивать: где у тебя там и что? И вдруг тот как закричит по-немецки: "Рауш швайне райс!" Я аж присела на колени от этого. "То би швайн! - кричит он. - Рауф!" Я знала немецкий язык, поняла, что этот немец сказал, и очень испугалась. Представьте себе, мне было 20 лет, я была почти что девочка, хотя и взрослая. Я оторопела, мне было очень страшно. Но я встала и пошла. От страха я запуталась и не знала, куда мне и идти. Вдруг этот немец вытягивает пистолет, я поворачиваюсь, и он стреляет в мою сторону. Пуля пролетела у меня над головой, сбила мне шапку, и я упала от страха. Сколько я так пролежала, не помню. А меня в машине уже ждали. Но потом шофер, который ждал меня с солдатами, услышал звук выстрела, сказал: "Я слышал где-то выстрел! Значит, что-то случилось." Они пришли на выстрел, нашли меня в поле и забрали. А тогда я и не заметила, что это лежал не русский, а немец. В темноте-то ничего было не видно! А ведь я, дурочка, хотела наклониться и собиралась ноги ему перевязать. И так от того выстрела в 20 лет стала глухая, с тех пор плохо слышу.

Кстати, а немец тот был ранен?

Да, немец тот был раненый. Уже потом, когда на следующее утро наш шофер на то место приехал, немец уже мертв был. Он был каким-то большим начальником у немцев. Я уже забыла его фамилию, ее называли как-то у нас.

Какая в целом обстановка была под Сталинградом. Расскажите об этом поподробнее.

Тяжело об этом вспоминать, у меня этих воспоминаний прямо сердце не выдерживает. Немцы во время этих боев, наверное, сто раз нас бомбили. Это трудно себе представить, если ты там не был! Вот идет, например, такая передислокация войск. Войска идут, туда-сюда, встречаются, дороги очень узкие. И вдруг летят-летят-летят самолеты немецкие. Остановиться никак, кругом тесно. Если остановишься, то там на месте так и останешься. А немец бомбит то вправо, то влево, вся дорога разбита из-за этого. Так и было. В общем, там всяко приходилось: и через окна лазили, и в подвалах сидели. Даже на заводе каком-то большом за печкой я однажды сидела и пряталась. Там, на этом заводе, кругом все было разбито, и была круглая печь. И там был ящик какой-то. А мне из-за бессонных ночей до того спать захотелось, что я шла и шла, сил не было, и там так за ящик запряталась и уснула. Я была в шинели, у меня было две фляжки: одна со спиртом, другая - с водой, это все нужно было для раненых. И в это время немец так усиленно начал бомбить, что дышать стало нечем. А я только благодаря тому, что залезла за ящик, спаслась. Потом кругом все вдруг посыпалось. В здании тогда уже не было ни окон, ни дверей. Я поспала немного, потом проснулась и в окно вылезла. Вернее, не вылезла, а со второго этажа выпрыгнула. Вот же дурочка была! Не было никакой еды. И страх все время меня преследовал. Кругом была пыль. Никто не знал, где нахожусь я и где находятся все остальные. Когда опомнилась немного, пошла в подъезд, где все было завалено. Там привалило наших солдат, ну тех, которые при госпитале санитарами были. Их мы вытянули и свезли в госпиталь к себе. Вот такая ужасная там была обстановка.

 

 

А мы, медики, все время таскали раненых. Волокуш тогда не было, приходилось на себе их вытаскивать. А у меня была только полевая сумка да две руки, больше ничего. Солдат плачет, кричит. Иной солдат просит: "Сестричка, пить, пить!" У меня, конечно, была фляжка с водой. Но у меня было пять человек таких, которые просили пить. Одному дашь попить, второму, третьему. Нужно было на всех этой воды вытянуть. Вот как тяжело приходилось! Но как-то хватало силы, воли, здоровья. Наверное, это было потому, что я до войны была хорошая спортсменка. Помню, что когда училась в институте, была там первая бегунья: за 15 секунд стометровку сдавала, на канате три метра лазила. Другими видами спорта не занималась, а этими - да. В институте говорили: "А кто Харенко? А первая бегунья у нас." Благодаря этому я легко вытаскивала раненых с поля боя. Кстати, под Сталинградом я и сама пострадала. Как дало взрывной волной, так мне ключицу поломало: я не могли ни туда, ни сюда повернуть. Раненые кричат мне: "Доктор, доктор! Помогите!" А доктор, я то есть, и сама руки не может поднять.

Так что были у нас бомбежки, мы все время в подвалах сидели, потому что сами дома были разрушены. А еще, бывало, как пойдет дождь, так подвалы все мокрыми становились. А нам, девчатам, негде было помыться, вот что для нас самое страшное было. Однажды, помню, выхожу на улицу, бомба как даст, - так хочешь, не хочешь, - а вся мокрая будешь. Так со мной и случилось, тогда у меня колени все вымокли. Смотрю: рядом лежит старшина и стонет. Спрашиваю его: "Что такое?" "Ой, - говорит старшина,.... доктор, ой доктор, помоги мне." "Что?" - не понимаю его. "Мокрый, тут, и туда." Оказывается, он, раненый, опорожнился. И нужно как-то было помочь ему. Ведь он ранен, сам этого сделать не может. А как вытереть у него? Нигде нет ни бумаги, ни тряпки, чтобы вытрусить все у него, выгрузить, подтереть, а потом штаны обратно одеть. А ведь он, кроме того, еще такой взрослый, большой. А мне было 22 года всего! И как мне было с этим справляться? Но справилась.

Немцы сбрасывали листовки в городе?

Нам этого встречать не приходилось. Но если их и бросали, так это на жителей. А мы ж в хвосте города, как бы сказать, находились.

А вообще, Анна Петровна, как выглядел Сталинград в 1942 году?

Ну я за весь город ничего не могу сказать, мы же находились только там, на окраине. Где пристань была, там, где был тракторный завод. Так что мы недалеко от пристани были. И там пароходы пришвартовывались. Туда мы ходили, отправляли и сопровождали раненых на ту сторону. Но там, где мы были, на окраине города этого, все было разбито, оставались одни развалины: там не было ни одного целого дома, ни одной квартиры, ни одного стекла, все было разбито.  Там была еще, по-моему, швейная фабрика, ближе к горке стояли одноэтажные какие-то дома, а на самой горке были какие-то предприятия. Но мы же не ходили туда.

Голод испытывали в Сталинграде?

Голод был. Это была такая страсть, что был ужас один. Единственное, что если в солдатской большой кухне что-нибудь наварят и привезут, то, конечно, давали котелок каши. А так что еще мы могли поесть? Больше ничего. Я, например, даже перекрещусь, что это правда была, ходила к немецким убитым солдатам. У них у каждого обязательно была шоколадка. Так я, бывало, залезу ему в карман, вытяну шоколадку и своим друзьям по маленьким таким вот кусочкам все это разделю. Я тогда была из таких девочек, которые не боялись убитых. И поэтому меня все время за шоколадом посылали. Я была такая бесстрашная, быстрая, послушная. Да и немецкий язык еще знала, так что в случае чего могла выкрутиться. Мне говорили: "Сходи! Ты так быстренько ходишь." А у меня это хорошо получалось: прыг-скок, я перелезаю и уже у немца в карманах шарюсь. Но ничего, кроме шоколада, я тогда не брала. Помню, когда я уходила на фронт, бабушка сказала: "Чужого не бери, чужое брать грешно!" И я никогда не брала чужого. У немцев были часы, были кольца, наши солдаты всегда часы их брали. А я нет. Чаще всего брали солдаты часы, шоколад, папиросы. Тогда много солдат курило, а табака часто не хватало. Ведь как получалось? Шофер везет на машине табак. Начинается бомбежка. Потом машине оказывалась разбомбленной. Шофер оставлял машину, приходил и говорил: "Я пришел. Что хотите - то и делайте со мной."

Мирные жители попадались вам в Сталинграде?

Нет, здесь людей не было, они раньше уехали. Кругом были только военные. Все было пусто.

Под Сталинградом, когда шли тяжелые бои и противник наши войска к Волге прижимал, была ли уверенность у вас в нашей победе?

Одно могу сказать: страх только был. Я не знаю, кто что говорил и что думал, а я дурочка была: боялась, да и все. Думала: не знаю, что дальше и будет.

Когда произошел разгром немцев под Сталинградом, как это событие раненые вашего госпиталя восприняли?

Все рады были. Думали, что, наверное, скоро кончится война, что все домой поедем. Но война вон как надолго затянулась.

 

Расскажите о том, где проходил ваш путь после Сталинграда?

Ну, когда бои под Сталинградом заканчивались, у нас раненых уже мало оставалось. Мы их переправляли на ту сторону. А к нам прислали местных жителей, женщин в основном, которые с той стороны приходили и забирали раненых. А мы на машинах уже двигались дальше за войсками. Я все время в армии так и оставалсь медсестрой в госпитале. Прошли мы через Орел, Курск, Белгород. Там, около Белгорода, помню, была такая гора. И мы по ней спускались на машине. Но бензина у нас не было, поэтому машина была прицеплена к танку, который ее и тащил. И мы с медикаментами и палатками ехали так за танком. Я все смотрела: гора так и шла все вниз-вниз-вниз. Потом мы приехали в Белгород. Еще когда мы спускались с горы, была видна такая длинная полоса. Нам говорили: "О-оооо, это город такой длинный." И вот мы остановились, не доезжая до Белгорода. Там располагался какой-то хутор, и там же мы установили свои палатки. В общем, там была какая-то деревня небольшая, домов 20 там было, не больше. Там мы, значит, остановились, туда же к нам привозили и приносили раненых. Но мы за эти дни так устали, так обессилели, все-таки не мылись, не ели, не пили, и все находились в пути, что нас отодвинули немного. Госпиталь наш переправился в город Сумы, где мы отдыхали, мылись. И там же к нам прислали украинских девочек, бывших семиклассниц-десятиклассниц, которых немцы по каким-то причинам немцы не вывезли в Германию. Иногда их немцы брали окопы рыть. Потом немцы отступали, они оставались, им было не пойти ни туда, ни сюда, было и голодно, и холодно, хотелось и есть, и пить, и куда ехать, не знали. Так вот, этих девчонок набрали к нам в госпиталь. Даже, помню, брали замужних женщин, у которых были дети, и они нам тоже в госпитале помогали.

В общем, в Сумах мы отдохнули и пошли дальше. А в это время между Сумами и Белгородом с немцами завязался страшный бой. Так знаете, когда мы приехали на место после боя, там убитые и раненые, как наши, так и немцы, один возле другого лежали, ну как селедки. Их было больше, чем цветов на этой скатерти (показывает: на скатерти изображена масса цветов). И все так: и немцы, и русские, и немцы, и русские... Все было сплошь в этих телах!  Мы как приехали на место, так поставили палатку, начали наших раненых солдат раздевать и перевязывать. И, кстати говоря, благодаря тому, что у нас был пенициллин, многие солдаты стали поправляться. Мы не справлялись катастрофически. Так у нас было так: если раненый солдат хоть чуть-чуть поправлялся, он шел и помогал класть раненых на стол, раздевать их. Но мы на одном месте не задерживались, все время двигались вперед. Потом зашли в Курск, после - в Орел. Но мы располагались не в самих этих городах, а в селах под городами.

Потом мы прошли через Украину, с Украины повернули на Минск, прошли Белоруссию. Были мы не в самом Минске, а под городом, больше всего вдоль железной дороги там находились. Там были поселки какие-то. Туда мы потом людям раненых отдавали. Но там, в Белоруссии, по сути дела, раненых почти и негде было у людей оставлять. Там все было сожжено и разбито. Но оставались места, через которые немцы не проходили, и там мы раненых по домам расфасовывали. Люди были в Белоруссии настолько добрые, что последним с нами делились. Даже картошку свою последнюю отдавали! Эту картошку мы ели с галетами, которые в армии нам давали. Но в то время у нас совершенно не было воды, одни были кругом болота, и был только спирт. И мы тогда делали так: в болоте через марлю воду вычерпывали. А потом эту воду с картошкой разогревали на спирту. Получался такой вот суп. Но какой это был суп? Там было больше песку, чем супа. Потом мы зашли с восточной стороны в Польшу. Запомнилось мне там вот что. В одном месте у немцев там был концлагерь, который они оставили. В это место мы свозили своих раненых. Там немцы много своих тяжело больных или раненых солдат оставили, в общем, не забрали они их. Когда мы туда пришли, много из них было мертвых. Мы их просто так закапывали, но никто их особенно не хоронил. Потом пошли дальше. По Польше мы двигались в направлении на Краков. В Кракове мы были тоже, не недолго.

А как польское население вас встретило?

Помню, как только мы в Польшу вошли, нас как окружила детвора! Эти дети все просили хлеба, говорили: "Собеньги пани! Чеси, чеси-иии!" В общем, они все на хлеб выменивали. Но мы, медики, тогда от машины далеко не отходили. Солдаты менялись с ними, с поляками. Мы даже, помню, как-то заходили к полякам на квартиры, ночевали у них. А потом зашли в Германию и там я закончила войну. Помню, в Германии от немцев остался госпиталь, на его здании было написано "Госпиталь Геринга". Двери там были незамкнутые. Постели были военные. Но людей там никого уже не было. Мы с машиной как приехали туда, так там расположились и до самого конца войны были. Но я уже с апреля месяца была одновременно еще и переводчицей у Маршала Конева. Меня взяли из-за хорошего знания немецкого языка.

Расскажите поподробнее о том, как вы стали переводчиком у маршала Конева.

Старший лейтенант медицинской службы Багмет (Харенко) Анна Петровна, великая отечественная война, Я помню, iremember, воспоминания, интервью, Герой Советского союза, ветеран, винтовка, ППШ, Максим, пулемет, немец, граната, окоп, траншея, ППД, Наган, колючая проволока, разведчик, снайпер, автоматчик, ПТР, противотанковое ружье, мина, снаряд, разрыв, выстрел, каска, поиск, пленный, миномет, орудие, ДП, Дегтярев, котелок, ложка, сорокопятка, Катюша, ГМЧ, топограф, телефон, радиостанция, реваноль, боекомплект, патрон, пехотинец, разведчик, артиллерист, медик, партизан, зенитчик, снайпер, краснофлотец

В госпитале. Анна Харенко, 1945 год

Это было, когда мы еще в Польше стояли. Я  знаю, что это было в 1945 году. Я тогда не знала ни дня, ни числа, знала только одно: утро и вечер. Но это было где-то уже ближе к апрелю, где-то в конце марта - начале апреля 1945 года. Вообще-то у Конева было достаточно переводчиков. Но в последнее время среди них стали попадаться те, которые изучали немецкий язык только в школах, а дальше его не изучали или слабо изучали. В общем, плохо знали язык. Был у Конева офицер-переводчик, майор, который хорошо знал немецкий язык, но его убили. И тогда Конев стал искать на фронте людей, которые бы хорошо говорили по-немецки. И так вышли на меня. Ну а как вышли? Ходили по частям, спрашивали про тех, кто знает немецкий язык. Ну и пришли к нам в госпиталь. Спросили: "Кто-нибудь говорит по-немецки у вас?" Там показали на меня. Ко мне пришли, сказали: "Вот, будешь переводчицей у Конева!" И сказали: тогда-то тогда-то должна прийти в штаб. До этого я никогда ничего не переводила, работала в госпитале, и для меня это была, конечно же, полная неожиданность. Но я хорошо говорила по немецки. И, что самое главное, подходил диалект: я говорила на берлинском диалекте. Этому меня еще фрау Эльзе (она же была из Германии) научила, которая с нами жила, ну а раньше у деда была прислугой. Ведь у Конева много было таких переводчиков, которые и говорили по-немецки, а понять их было нельзя. Ведь немецкие диалекты так сильно отличались друг от друга, как русский от украинского или белорусского. И было так: немцы, которые говорили на разных диалектах, не понимали друг друга. Я, например, хорошо знала такие немецкие слова, которые в школах вообще не проходили, их не преподавали в школах. Короче говоря, акцент у меня был выработан на правильные слова. А эти переводчики говорили так, как грузины по-русски разговаривают, то есть, с искажением, они же те же шипящие не выговаривают, и вот, те переводчики тоже что-то не так по-немецки говорили.

Доктор Слуцкий еще сказал: "Как же мы теперь останемся? Вы забираете ее. А нам кто останется?" А дело в том, что когда мы помогали немцам, я же с ними разговаривала. В иной раз, когда попадались случайные ихние лежачие раненые, Слуцкий просил: "Давай поговорим с ними. Где фронт? Какие цели?" И вот меня взяли. Я была в шинели и в сапогах. Я в этом и пошла. Мне сказали: "Нет, теперь переоденься!" И выдали после этого мне чистое обмундирование. Оно было хотя немножко и большое, но поменьше, чем то, которое было раньше. Тогда посадили меня в открытую легковую машину и повезли. Привели меня в штаб. Смотрю: кругом большое начальство, а я мелкий человечек по сравнению с ними. У нас в госпитале, правда, люди тоже были со званиями, но они все же в халатах ходили. А тут в военной форме. Меня еще раз спросили в штабе: "Вы говорите по-немецки?" Я ответила: "Да". Мне сказали: "Будете вот переводчицей." И так я стала переводчицей у Маршала Конева, два месяца, весь апрель и весь май, у него работала. Но с госпиталем не расставалась, когда не была занята у Конева, там, значит, работала.

А какое первое впечатление оставилось у вас от Ивана Степановича Конева? Что можете вообще о нем как о человеке сказать?

Ну мы тогда приехали, а там уже стояло большое начальство. Несколько их было там человек. И один майор, человек небольшого роста и в шинели, который с ними разговаривал, сразу, как только я с машины вышла, взял меня за руку и сказал: "Ну, пошли!" Ну привели меня к Коневу. Я пришла и доложила по форме: "Есть, товарищ начальник! По вашему приказанию прибыла!" И все. А там с ним было еще несколько человек. Я еще про себя тогда подумала: здесь одно большое начальство собралось, я для них мелкий человечек. Мне тогда же, поскольку я имела высшее образование, присвоили звание старшего лейтенанта медицинской службы, в этом звании и окончила войну. Два месяца я так ездила на открытой легковой машине, она все время шла следом за машиной маршала Конева. "Виллис" ее, по-моему, было название. А мы ее все "ванькой" называли. Как приедет такая машина, так солдаты говорят: "Ааа, Ванька приехал..." И вот я с ним ездила, переводила, потом отсыпалась после работы, потом - снова ездила. Короче говоря, ездила с ним везде и всюду. Ну а что такого я могу о Коневе рассказать? По возрасту он для меня был как отец. Ему тогда было, по моему, 46 лет. Он родился, если не ошибаюсь, не то в 1896-м, не то в 1897-м году. Ну а что еще сказать? Он был добрый, уважительный, при мне не было таких случаев, чтобы он кого-нибудь ругал. Все доклады он выслушивал внимательно. Я к нему очень хорошо относилось. В другой раз так и хотела сказать: "Папа!"

Кстати говоря, так получилось, что в апреле 1945 года у Конева был острый приступ аппендицита, и мне с доктором Слуцким пришлось срочно делать ему операцию. Я этот случай отлично помню. А дело было так. Мы стояли около речки Шпрее и собирались на ту сторону переправляться. Речка была такая длинная, широкая, рядом были лес, болото. Одна наша госпитальная машина почти со всеми врачами, кроме Слуцкого, уже уехала тогда. Другая же машина была прицеплена к танку, и в этой машине уже все было нагружено: палатки, ящики с лекарством. Ну и мы собирались уже уезжать. Потом какие-то солдаты протянули такую длинную катушку. Меня это не касалось, и я на это внимания обращать не стала. Потом стали издалека кто-то кричать. Я залезла в машину, приготовилась к тому, что прямо сейчас будем отъезжать отсюда. Нам стали кричать, чтобы мы подождали. Мы решили подождать. И вдруг вижу: двое мужчин несут нам одного раненого. И тут оказалось, что они самого Маршала Конева принесли. У Конева был аппендицит, это место у него болело, но он не обращался ко врачам, потому что с этим местом у него было так: поболит - перестанет, поболит - перестанет. А тут у него этот аппендицит вдруг лопнул. Когда его к нам принесли, у него ноги были синие. Нас оставалось всего двое: Слуцкий да я. Все другие врачи на машине вперед уехали. Что нам было делать? Не делать операцию - Конев умрет, а делать опасно да и тяжело - оттуда немцы бьют по нам, отсюда мы по ним бьем, кругом дым, который глаза выедает. Что нам было делать? Хоть так, хоть так, - все равно был риск. В этих условиях доктор Стуцкий принимает решение, говорит: "Ну, давай, будем делать операцию." Потом кричит солдатам: "Ставьте танк!" Поставили танк, на нем сделали такой как бы операционный стол, покрыли брезентом, а Конева раздели и на него положили. А мне же, как медсестре, нужно было перед операцией внизу под животом побрить! Шофер дал мне безопаску-бритву, которой я и пользоваться не умела. Но как-то справилась. Помню, что как только доктор сказал "Брей!", у меня аж руки задрожали. Ну представь себе: такой начальник!

 

И мы поступили правильно! Ведь если бы мы не сделали вовремя операцию Коневу, ему оставалось бы жить считанные минуты. Уже когда его положили, нам было ясно одно: или Конев выживет сейчас, или умрет. Доктор сказал: "Давай будем делать операцию прямо сейчас!" И вот, доктор делал операцию, а я ему помогала: руки намывала спиртом, что надо макала и подавала, брила, обрабатывала. И все спиртом стерилизовали. И доктор сделал операцию. Когда Коневу разрезали живот, там у него уже гной образовался. Аппендицит, который был у него, лопнул. Он был маленький и тоненький. В этой трубочке была грязь, уже выходила кровь. Еще бы немного, и он умер бы. В общем, сделали мы операцию и спасли ему жизнь. После мы подождали немного, когда на фронте утихнет все (кругом так сильно стреляли, что мы не решились его перевезти), и вывезли его на ту сторону. В нашем госпитале, куда его положили, я у него сидела, ну дежурила, как бы сказать. А он все просил пить, говорил: "Пить, пить, пить." Но я не давала. Ведь врачи мне сказали: "Нельзя ни грамма давать пить." И я, и Слуцкий, пока сидели над ним и дежурили, только губы мочили ему, чтобы хоть что-то было такое. Сам Конев тогда не разговаривал, потому что в таком как бы стрессе находился. Мы могли его усыпить, дать наркоз, но не решились: ведь если он умрет - будет считаться, что это тогда по нашей вине случилось. Нам была дана такая инструкция: чтобы у Конева было все как следует обработано. Ну и мы все очень осторожно делали. У меня есть книга мемуаров Конева. И там он описывает и благодарит всех за операцию. Но поименно всех не называет, а просто благодарит.

Конев вел какие-нибудь с вами разговоры?

Нет, все только у него было официально.

Кстати, в некоторых мемуарах бывшие военачальники пишут о невыдержанности Конева. Что вы можете про это сказать?

Может быть, в присутствии одних мужчин он и был невыдержанный. Но в моем присутствии, в присутствии такой девочки, как я, он такого не позволял себе. Конечно, кричал, но ругани не было. При мне этого не было. Может быть, без меня это было, а при мне - не было. Бывало, что немного громко он спрашивал подчиненных: а что, а почему вот так, а почему так нужно сделать? Солдаты и офицеры обычно тогда просто стояли, когда спрашивал - отвечали. А он все распоряжения давал: "Надо туда! Пошел туда! Направо! Налево, пошел налево!" А я сидела да и слушала.

Как переводчика вас только для допросов использовали?

Ну да, для этого. И поэтому все время за Коневым ездила.

Как немцы вели себя во время допросов?

Разные были. Некоторые вставали на колени, молились Богу, и просили им сохранить жизнь, говорили, что они солдаты и выполняли свой долг. "Ищ бин либе майне Дойчланд", - как-то так они говорили. Я старая стала, практики нет, я и язык-то уже позабыла. А некоторые были фанатики, скажут: "Нет!" И после этого ни единого слова не говорили. Я не придавала этому значения.

Как поступали с пленными после допроса?

Мне это неизвестно. Если они при мне ругались, грубили, может, с ними что-то и делали. Но они ведь при мне не ругались особо.

Какие допросы запомнились?

Допросы непросто было вести, ведь были офицеры, которые владели немецким языком, но слабо, и если бы я что-нибудь не так перевела, могла попасть под подозрение. Могли даже заподозрить: а вдруг я засланный шпион? Вот был у меня такой случай, который я вам расскажу. Взяли одного пленного и начали допрашивать. Я как переводчица переводила, что он говорил. А он так много-много-много говорил. Его спрашивают: из какой он части, откуда он, какое направление они держат? Ну он много говорит, какие войска и все это дело, его записывают. И вдруг разговор с этим немцем дошел до того, что когда его спросили, где сейчас находится его начальство и какие у него цели, он отказался говорить. Может, в присутствии кого-нибудь другого он сказал бы что-нибудь грубое, а тут при мне он замолчал. Вдруг затих ни с того ни с сего. Возникла такая пауза.  И вдруг этот немец показывает мне на Конева и тихо говорит: "Если он человек и хочет меня убить, то пусть стреляет в меня. Я ничего ему не скажу о своем начальстве. Но если он меня поцелует в попу (он показал на это место), то я ему скажу. Пусть лучше это сделает, чем спрашивает." Как мне было это перевести? Он понял, в каком я оказалась положении. Понимаешь, в чем было дело? Если бы я точно перевела бы его слова, его бы сразу за такие слова расстреляли бы. Да и мне не так переводить тоже было опасно. Тогда решили бы, что я действую на той и на этой стороне, тогда было такое время, что и шпионы были. А там же сидит не один Конев, а много человек из высшего начальства. И нужно было как-то выкручиваться из этого неловкого положения. Ну и я крутила как только могла, всякое придумывала, обходила всякие слова. Говорила, что немец говорит, что он солдат, что он по-своему защищает свою родину, ну и в таком духе. Немец, конечно, в упор на меня смотрел, и понимал, что я его выгораживаю. Он отлично понимал, что если бы я точно перевела его слова, его бы расстреляли. Потом его забрали. Что с ним стало после всего этого, что с ним сделали, я этого не знаю.

Сколько человек обычно собиралась на допросах?

Да много собиралось, допрос же проводил не один Конев. Но бывало такое, что Конев, к примеру, куда-нибудь по делам уехал, а мы с другим высоким начальником сидим или в машине, или в квартире, или в лесу в будке какой-нибудь, и допрос ведем. Но я чаще ездила все время в машине за Коневым: он в одной машине ехал, а я - во второй, которая ехала следом за ним. А так, если говорить о допросах, то обычно человек пять-шесть собиралось. Один подполковник был, один майор, сейчас я их фамилий уже не помню. Ну и часовые стояли во время допроса на посту: один в помещении был, другой - за дверями. Охрана была. Куда же от этого денешься?

Конев чем-то отличался в проведении допросов?

Отличался, он был всегда очень внимателен. Всегда говорил: "Переводи каждое слово!" А в иной раз просил: попроси немца говорить помедленнее. Иногда останавливался, говорил: "А вот это что за слово он сказал? Вот это он сказал что? Ага, вот так. А если вот это слово? Скажи ему, пусть повторит!" Очень был внимателен. Все это было опасно. Ведь рядом были другие офицеры, которые знали эти слова, но не точно. И меня в шпионстве, я говорю, могли запросто заподозрить.

 

Были ли термины, которые вам трудно было переводить?

Ну были такие слова, которые я до войны не знала. Это были в основном армейские слова, связанные с оружием. Но на фронте я их узнавала и уже знала после этого, как переводить. Ну, например, на фронте "ходило" такое слово "фауцвай". Оно означало какой-то там снаряд или что-то такое. Сказали мне, что это за слово, и я уже знала, как его переводить. А раньше никто таких слов у нас не говорил, и я не знала, как их перевести.

А много ли переводчиков было у Конева, сколько их было-то?

Их было много, и они часто сменялись: одни просто так уходили, другие - выбывали по ранению. Лешка, майор, который до меня был переводчиком, там вообще погиб: ему голову пролетевшим снарядом снесло. Я его, конечно, не знала. А Конев его любил. Он мне все время говорил: "Ну вот, Леши нет, как мне жаль..." Он, этот офицер, как я поняла, очень достойный был человек.

Встречались с другими переводчиками на фронте?

Нет, не виделась. Меня вызывали тогда, когда я была Коневу нужна. Но тогда же была конспирация, всего опасались. А вдруг я шпионка? Вдруг меня подослали? Понимаете меня? Поэтому я каждое слово переводить, ни одного слова не имела права пропустить. Мне приказывали все дословно переводить.

Кстати, а какими были потери среди переводчиков у Конева?

Ну до меня они попадали и под обстрелы, и под бомбежки. До меня, например, я уже говорила, погиб майор-переводчик, которого Конев очень любил. Конев сам был несколько раз оглушен во время войны. Тогда для него срочно искали из врачей глазника и ушника. Одно время он с заклееным глазом ходил. Потом, когда его отклеил его, там шрам сразу стало видно.

А где и как вас застало окончание войны, чем вам это событие запомнилось?

Окончание войны застало меня в Берлине. Помню, что когда были эти бои за Берлин, когда как раз брали рейхстаг, меня отпустили от Конева. Я поехала в госпиталь к Федулову. У меня тогда заболело место, куда я была ранена, и я еще пошла взять кое-какие лекарства. Приехала я к нему, и слышу, как кричат: "Рейхстаг берут, рейхстаг берут!" Это было в Берлине. А мы на грузовой машине с лекарствами ехали. А потом остановились у рейхстага. Рейхстаг брали Егоров и Кантария. Так я им после этого перевязку делала. В документальном кино про Берлин показывают, как их перевязывают. Но там меня не видно, видно только шинель мою. Я там все делала нагнувшись. Они, ну Егоров и Кантария, были совсем обгоревшими тогда: и лицо, и руки, и шинели, все у них было обгоревшее. Ведь они водрузили знамя и спускались по лестнице. А лестница тогда горела вся! И они катились по этой лестнице. Я им пенициллином все эти раны обработала. Потом, когда перевязку им сделали, их на машине повезли. Я тогда не знала, кто они. Это потом стало известно. А потом прошло некоторое время, и объявили о конце войны. Я тогда спала. Мы же сутками дежурили, и мое дежурство в то время закончилось. Я спала. И вдруг начали кричать: "Война кончилась!" Затем было стрельба, много было этой стрельбы. Не столько было крику от радости, сколько стрельбы. Солдаты по-страшному стреляли! Потом все утихли и вздохнули.

А вы на рейхстаге вы расписывались?

Старший лейтенант медицинской службы Багмет (Харенко) Анна Петровна, великая отечественная война, Я помню, iremember, воспоминания, интервью, Герой Советского союза, ветеран, винтовка, ППШ, Максим, пулемет, немец, граната, окоп, траншея, ППД, Наган, колючая проволока, разведчик, снайпер, автоматчик, ПТР, противотанковое ружье, мина, снаряд, разрыв, выстрел, каска, поиск, пленный, миномет, орудие, ДП, Дегтярев, котелок, ложка, сорокопятка, Катюша, ГМЧ, топограф, телефон, радиостанция, реваноль, боекомплект, патрон, пехотинец, разведчик, артиллерист, медик, партизан, зенитчик, снайпер, краснофлотец

А. Харенко, декабрь 1945 года

А мне нечем было расписываться: у меня не было ни карандаша, ни ручки, ни ножа.

Каким вы запомнили Берлин весны 1945-го года?

Но мне же только в центре города пришлось бывать. Ведь мы же в город не ходили, потому что нам одним, без сопровождения, не разрешали ходить. Так бы я, может быть, и пошла бы, но нас не отпускали. Само здание госпиталя было огорожено, тут же была столовая, где мы питались. Уже потом, когда мы оказались в небольшом городке Люхине (он на небольшом острове находился), нас стали выпускать, и я уже часто в город выходила. Нам стали выдавать пропуск-разрешения. А в самоволку мы до этого, конечно, не ходили. Солдаты, которые ходили в самоволку, строго наказывались. Нам говорили, что кто уходит в самоволку - того полагается расстрелять. Ну а потом ходила я в город. По-немецки я говорила, покупали вещи. Жители были там, проходила железная дорога. Ну что сказать вам, если вы интересуетесь Берлином? Могу сказать, что там, в центре, где мы были, город был весь разбитый. Окон и стекол не было в домах. Но немцы, хочу вам сказать, были очень хитрый народ! Видимо, они раньше думали, что война будет и в Берлине, поэтому сделали переходы между домами. Дома у них соединялись переходами! Но они, эти переходы, деревянными были. И немцы в квартирах, когда мы в Германию вошли, не жили, а прятались в этих своих переходах. Чуть что: они сразу же по лестнице поднимались оттуда. И был у нас в Германии один такой случай. Война уже закончилась тогда. Это было в мае или даже уже летом 1945 года. Одна группа наших солдат пошла на завтрак. И вдруг из дома выглянул немец и дал из автомата по очереди по солдатам, и все эти наши солдаты, которые кушали, были убиты. А ведь войны уже не было тогда!  Так что было несколько у нас случаев, когда наших солдат убивали. Вот из-за этого без охраны нас в город никуда не пускали.

Было ли такое, что немцы прятались от вас в Германии?

Первое время такое было: прятались люди. А потом, когда увидели, что их не трогают, то стали выходить. Я же ездила из госпиталя в город за молоком, за продуктами, и все видела это. А доставала продукты так. Я говорила по-немецки, поэтому знакомилась с какой-нибудь женщиной, спрашивала ее, где молоко, продукты и то-се можно достать. Ну она говорила: "Туда поезжайте! Туда поезжайте!" Я туда ехала. Но молоко мы не просто так брали, а покупали. И я приезжала и договаривалась с хозяином молока о том, за сколько можно его купить. Деньги у нас были, нам выдавали марки.

 

Когда вы демобилизовались?

Я демобилизовалась в 1950 году.

А почему вас в армии на пять лет задержали?

А нам в Германии в 1945 году поставили такой приказ: "Вылечить всех до последнего солдата!" Ну мы и лечили. И только когда через пять лет у нас в госпитале ни одного больного солдата не осталось, нас вывезли в Россию и демобилизовали. Врачи разъехались по своим больницам, а мы, медсестры, кто куда.

Какого характера были ранения у солдат, которых вы долечивали?

У нас в госпитале долечивались разные тяжелобольные. Например, те солдаты, у которых кости были ломаные и переломаные, и их им вставляли. Новых раненых тоже очень много поступало. Их привозили уже в мирное время. Ведь были немцы, которые прятались в Германии и стреляли по нашим. Как их называли тогда, я уже забыла. Они и в лесах, и во многих других местах прятались, они были везде и всюду. Особенно их много в Голландии было. И они там многих наших солдат, которые там служили, поубивали.

Ну а я  еще в 1945-1946 годах была представителем оккупационных войск в комиссию по расследованию фашистских преступлений, меня туда переводчиком взяли, и я объездила многие страны, где мы освобождали заключенных из концлагерей и составляли всякие документы. Ну там говорили, подсчитывали, сколько выпустили из лагерей, сколько осталось, как и почему умерли. Там большое начальство собиралось. Все по записям докладывали, потом : подсчитывали количество людей, которые немцами были уничтожены, сколько умертвили. Записывали также, где какие были камеры, сколько там костей было найдено. Записывали и то, как они издевались над людьми, какие средства применяли. Таким образом, я так объездила не только Германию, но и побывало во Франции, в Бельгии и Голландии. Германию так вообще всю объездила. Допрашивали начальство этих лагерей, я как переводчик в этом участвовала. Заезжали и на фермы к хозяевам, у которых работали военнопленные. И тоже наши русские люди были там. Однажды в Лондоне было совещание, и я как представитель от советских войск, ну как переводчик, летала тоже туда.

Какие были ваши основные обязанности в составе группы?

Ну с пленными немцами занимались только военные, а я должна была переводить, когда составлялись акты, документы разные. Остальное меня не касалось.

Какова была численность вашей группы?

Ну у нас в группе было человек десять, наверное. Но там были не только русские, но и представители других стран, других народов. У нас, например, швед был, он все время с нами ходил. Где-то у меня есть его фотокарточка. В общем, много было там разных национальностей, которые говорили по-немецки, и мы все все время ездили на машине по странам.

А где были самые, так сказать, тяжелые условия содержания заключенных? Расскажите об этом, исходя из вашего личного опыта посещения этих мест.

Ну, самые тяжелые условия были в лагерях в Германии. В некоторых местах были даже электростулья. Особенно много было лагерей в Баварии. А вот уже в Голландии было совсем по-другому. Войной там было мало что разрушено, и узники в основном там работали на хозяев, им там, надо сказать, неплохо жилось. Правда, там, где люди на фабриках и заводах работали, тоже было тяжело. Мы, помню, приехали на фабрику, где самолеты делали. В общем, они там разные запчасти делали, ну самолеты эти строили. Там же были в бараки, в которых люди жили. Там содержалось много и наших русских людей. Там была столовая. Но кормили их очень плохо. Когда они вышли к нам, они были худые, больные, у них были всякие раны, на руках и ногах были страшные такие нарывы, как руки поднимут - так чирии. Простужены еще все были! Вот приходилось их и раны обрабатывать. Но я хотя была медиком, этого не делала: я была переводчицей. Их потом всех собрали и сказали: "Война закончилась и вы должны собираться ехать в Россию!" Но больных сначала увозили в госпитали и там обрабатывали им раны. Так что и в  Голландии, и в Германии много поездила я по лагерям. В Голландии, кстати, люди очень хорошие были. Почти все они говорили по-немецки. Но их немецкий язык немного измененный был. Он отличался от немецкого так же, наверное, как русский от украинского. Туда в то время много немцев из Германии поуехало.

Чем вам запомнилась командировка во Францию?

Ну когда я приехала во Францию, там тоже говорили, записывали, посещали лагеря. Потом нас пригласили в ресторан. Когда мы туда в ресторан пришли, там много человек сидело уже, и все все время говорили. Но там за столом сидели не только наши офицеры, но и немецкие, и чешские, и американские представители, короче говоря, представители тех войск, которые тогда находились под Берлином, ну и некоторые другие.

В каком состоянии были встреченные вами заключенные?

Очень в плохом виде они были. Все больные, голодные, оборванные, истрепанные, изнуренные. Можно сказать, это были не люди, а какие-то шкура да кости. И крематории тоже я видела, когда посещала концлагеря. Мы даже ходили в такие места, где кости были приготовлены к сожжению. Ходили в места, где косы женщинам снимали, а их самих уничтожали. И даже я видела трупы людей без человеческой кожи. Тогда из человеческой кожи немцы перчатки себе делали.

С освобожденными узниками разговаривали?

Ну разговаривали с ними. Каждый плакал и жаловался, говорил, что было плохо, что все болели, что их мучили, что с утра до вечера их гоняли на работу. Они говорили, что было так: им давали есть какую-то сваренную баланду и выгонял на работу. Никакой одежды особенно не было, вместо сапог  деревянные шлепанцы. Штанов тоже не было  - вместо них тоже что-то выдавали, чтобы голыми не быть. Им было холодно, и поэтому все болели.

Приходилось ли вам бывать в трудовых лагерях, в которых наши люди принудительно работали?

Ездили мы и туда. Мы приезжали и говорили хозяевам, что наши люди отправляются туда-то и туда-то. Но мы их не брали. Им было предписано готовиться, что за ними приедут. Потом приезжали на машинах-полуторках наши советские солдаты, их забирали и увозили.

 

Старший лейтенант медицинской службы Багмет (Харенко) Анна Петровна, великая отечественная война, Я помню, iremember, воспоминания, интервью, Герой Советского союза, ветеран, винтовка, ППШ, Максим, пулемет, немец, граната, окоп, траншея, ППД, Наган, колючая проволока, разведчик, снайпер, автоматчик, ПТР, противотанковое ружье, мина, снаряд, разрыв, выстрел, каска, поиск, пленный, миномет, орудие, ДП, Дегтярев, котелок, ложка, сорокопятка, Катюша, ГМЧ, топограф, телефон, радиостанция, реваноль, боекомплект, патрон, пехотинец, разведчик, артиллерист, медик, партизан, зенитчик, снайпер, краснофлотец

Фотография француза, лечившегося в госпитале, подаренная им А. Харенко

С союзниками встречались в 1945 году?

Встречались и много раз. Я даже однажды шотландцев видела. Их военные в таких юбках ходили. Однажды шла я как-то с одной моей подругой, медсестрой. Смотрим: идет какой-то большой, как было видно, ихний начальник в юбке, с поясом и в гольфах таких, на голове - фуражка с кокардой такая. Ну и другие шотландцы-военные были тоже с ним. Юбка плисовая у него была, она все развевалась на ветру. Я смотрю на это и говорю подруге: "Какая юбка красивая у него!" Но встречались и с американцами. Им интересно было с девушкой поговорить, потрогаться, пообниматься. Но обнимались как-то дружественно, там мы радовались Победе. Он потом руку подавал, говорил по-своему, я по-своему отвечала ему. А еще у нас в госпитале французы лечились. Недалеко стояла от нас французская часть, это было уже в Германии. Их госпиталь был далеко. Ну и они у нас лечились, если получали ранения. Один француз оставил мне даже свою фотокарточку. Негру одному у нас как-то в госпитале, помню, операцию делали. Так что лечились у нас союзники.

Еще одна встреча с союзниками, которая была в Германии после войны, мне тоже запомнилась. Мы тогда поехали в Потсдам получать лекарства. А названия лекарств были в большинстве своем по-немецки, вот меня и взяли как переводчика. Я уже тогда была представителем советских оккупационных войск. С Потсдама мы ехали туда, где госпиталь находился, - где-то в районе Фюстенберг - Люхен. И вдруг во время пути у машины нашей спустилось колесо, и мы встали. Со мной в машине ехал врач. Я ему диктовала названия лекарств, а он их записывал, а сами банки с лекарствами складывал у себя в ящик. Когда машина наша как бы сказать поломалась в дороге, мы вышли с доктором и встали на дороге. Стоим, значит. Вдруг подъезжает "Виллис", и из него выходят негры: красивые, черные, кудрявые. Ну они остановились и начали с нами разговаривать. Сначала они начали по-своему говорить, но мы их языка не понимали, а нашего языка они тоже не знали. Но они немного по-немецки говорили, на нем и стали говорить. "Вас мах?" - спросил негр. Ну потом немножко познакомились, стали разговаривать. "О, фрау, фрау", - говорил негр. Мы ему рассказали, каким образом поломалась машина. Он тогда пригласил нас в свою машину, сказал: "Садитесь в машину!" Мы с доктором сели. Кругом - такие упитанные чернокожие мужики. Потихоньку поехали. Потом негр достал пачку сигарет, стал угощать меня сигаретой. Я категорически рукой помахала ему, сказала по-немецки: "Никс страусен." Это означало, что я не курю. Тогда он достал шоколадку и угостил меня ею. Угощение я, конечно, взяла от него. Потом мы доехали до места, остановились, еще разговаривали. И вдруг негр берет меня за руку и мою руку целует. Лицо его черное, руки немного посветлее, а губы красные-красные, такие ярко-красные, как цветы. Доктор пошутил: "Раз он поцеловал тебя, значит..." Потом они, ну негры эти, помогли нам машину сделать.

Какими фронтовыми наградами и за что вы были во время войны отмечены?

За бои на Украине, ну за освобождение Харькова, я получила орден Красной Звезды. Но награждали же не меня одну. У нас было так: проходит операция, и после этого, значит, проводят награждения. За спасение Конева мне дали медаль "За отвагу". Врач Слуцкий тоже был награжден за это, получил орден. Ну были у меня еще медали "За оборону Сталинграда" и "За взятие Берлина". Эти награды вручали нам там, где мы и находились, - тогда к нам для этого приезжали специальные люди и награждали. Так что у меня много было наград. Но сейчас меньше осталось, все боевые награды отдала детям, когда они маленькими были.

А вообще как работников вашего госпиталя награждали?

У нас все были награждены. Врачи-то все были награждены орденами. А я-то что? Я была маленький человек, побегушка такая. Хотя я была с высшим образованием, но я не была дипломированным врачом. Но у нас не только медсестры, но и врачи делали перевязки раненым. Также все без исключения у нас были награждены медалью "За взятие Берлина".

Какие ранения у вас в госпитале были наиболее характерны?

Были и ожоги, и раны, были и обгоревшие раны, поскольку это были в основном танкисты. Но все зависело от того, какая была рана. Рана могла быть и глубокая, и там все было вывернуто, могла быть кость разломана, а могла быть и неглубокая. Там нужно было в некоторых случаях гипс накладывать. А что я, обыкновенная медсестра, могла сделать?

Как вели себя раненые в госпитале?

Старший лейтенант медицинской службы Багмет (Харенко) Анна Петровна, великая отечественная война, Я помню, iremember, воспоминания, интервью, Герой Советского союза, ветеран, винтовка, ППШ, Максим, пулемет, немец, граната, окоп, траншея, ППД, Наган, колючая проволока, разведчик, снайпер, автоматчик, ПТР, противотанковое ружье, мина, снаряд, разрыв, выстрел, каска, поиск, пленный, миномет, орудие, ДП, Дегтярев, котелок, ложка, сорокопятка, Катюша, ГМЧ, топограф, телефон, радиостанция, реваноль, боекомплект, патрон, пехотинец, разведчик, артиллерист, медик, партизан, зенитчик, снайпер, краснофлотец

Фотокарточка раненого Абдулвахабова, подаренная им А. Харенко

По-разному вели себя. Но если кто из солдат ругался, то только потому, что ему было больно. Потому что солдаты, кроме того, переносили такие стрессы большие, да и кроме того есть ужасно хотелось. А помощь им не всегда была. Мы и сами не всегда хорошо ели, голова постоянно кружилась из-за этого. Доктор нам всегда говорил: "Обид на солдат никаких не может быть! Раненый солдат - он больной!" Ведь одни раненые были без сознания, а другие кричали, ругались. И мы должны были абсолютно нормально к этому относиться. Понимаете? Мы считали, что раненый больной и обид никаких быть не может. Но были совсем невыдержанные. В иной раз доктор не выдерживал и говорил: "Не хочешь лечиться?! Тогда выписываем в часть!" Конкретно помню такой случай. Но так мы, если солдат был ранен и был нервный, нормально это воспринимали, ведь он больной был.

А спирт раненым давали для успокоения? Я слышал об этом от некоторых медиков-ветеранов.

Обязательно давали! Спирт этот мы разводили для раненых на воде. У меня всегда с собой одна была фляжка воды и одна фляжка спирта. И если попадался раненый, я наливала воды, наливала спирта и давала ему пить. Ведь так он стонал, все у него болело. А как только я наливала ему спирту, он засыпал, это облегчало его страдания. Спирт у нас в госпитале хранился в стеклянных таких бутылях в вязанных корзинах. Пластмассовой тары в то время не было, все было стеклянное. Кстати, у нас никакой стерилизации не было, и поэтому мы все мыли в спирте. И поэтому, когда, скажем, на танке нам нужно было делать операцию, то на танк поднимали эти бутыли: мы же руки мыли спиртом, и все как бы спиртом стерилизовали.

Были ли среди раненых солдаты каких-нибудь других, кроме русских, украинцев и белоруссов, национальностей?

У нас всякие были. И никто никогда никого не выделял, не было никаких таких конфликтов межнациональных. У нас много было и грузин, и армян, и казахов, и таджиков, в общем, всех наций хватало. Некоторые попадались такие, которые ни слова по-русски не могли сказать. Особенно таких много из кавказских национальностей было. Так, например, были среди них и осетины, и другие, я даже и не знаю, какие это были национальности. Один из таких кавказцев лежал у нас в госпитале. Фамилия его была Абдулвахабов, вот видишь, даже запомнила. Какой он был национальности? Я так и не знаю. Красивый был парень. Он все ухаживал за мной, ходил за мной и говорил: "Любишь? Любишь?" Он любил меня как бы. Один раз сказал: "Белый, ой, слушай, доктор, моя твоя так любишь." Потом его выписали. У меня осталась его фотография.

 

А попадались ли вам солдаты более старшего, чем вы, возраста? Пожилые солдаты были?

У нас даже были такие, которым было по 60 лет. В армию вообще-то призывали мужиков до 50 лет. Но в начале войны наша армия отступала, и к отступавшим часто присоединялись гражданские, вместе с ними отбивались. И к нам поступали такие 60-летние раненые. Шинели у них были, одежда. И их лечили у нас.

Скажите, а потери у вас в госпитале были?

Было такое, что убивали медсестер, и много убивало. Особенно часто это было под Сталинградом. И моих подруг-девчат сколько так тогда убило! Вот, например, Аня Пузей, медсестра, моя подруга, так на фронте была убита. Как - я этого не знаю.  Там же медсестра Валя Валуева была убита (точно не ручаюсь за фамилию, может, фамилия ее была похожая, но какая-то другая). Погибла еще такая медсестра Зина. Тогда она нагрузила раненых в плот для того, чтобы переправить их через Волгу, но плот перекинулся и она вместе с ранеными в реке утонула. Под бомбежками тоже много девчонок наших погибало. Страшно все время было нам!

Раненых немцев лечили?

В первое время, в самом начале войны, но я тогда еще не была на фронте, немецким раненым наши медики оказывали помощь. А после, когда этого мертвого немца взяли, который меня хотел убить, но только оглушил, поступил приказ: "Немцам раненым не помогать!" Это было в 1943 году. А в 1942 году немцам еще помогали.

Власовцы попадались к вам в госпиталь?

Нет, такого не было. Но мы вообще-то далеко от мест, ну где они были, находились.

А болели у вас в госпитале?

Только если простуда была. Но с такими что делали? Разводили спирт и каждые 20 часов давали выпить. Несколько раз попьет больной - и кашля как не бывало. А таких особенных болезней у нас что-то не было. Ну болел, правда, один раненый, который замерз, гриппом.

А страдали ли от вшей на войне?

Было, конечно. Ведь мы целыми месяцами не мылись. Как ты думаешь, каково это было для нас? Тем более, для женщин.

Как в госпитале со вшивостью боролись?

Мы сразу мылись, постригались, одевали чистое готовое белье. А одежду тем временем на костре жгли. Особенно не церемонились, но выводили, - это потому что раздевались и пропаривали.

Анна Петровна, вот вы сказали, что раненых зачастую распределяли по домам и по квартирам. А были ли случаи, что жители отказывались по тем или иным причинам раненых принимать?

Нет, не было ни одного такого человека, который бы отказалcя принять у себя нашего раненого. В том числе и в Германии. Не доходя до городов, мы проходили через деревни, где были такие хутора. Вернее, это были не хутора, а такие хозяйства, или мызы, как они тогда назывались. И мы, если у нас появлялись раненые и были поблизости эти мызы, приносили их, этих раненых, к хозяевам и отдавали. Так они не отказывали нам никогда. Как наш доктор говорил про них: "У нас они все шелковые!" Несколько солдат даже лежало перевязанными в этих мызах. Но их потом старались скорей-скорей забрать, забрать оттуда при первой возможности. Если приезжала грузовая машина за мной, меня с ними забирали. Но иногда приезжала закрытая или открытая легковая машина, их оставляли, так как места для них там не было, а только потом забирали. Вот так и было.

Был ли у вас случаи, чтобы солдаты сбегали из госпиталя?

Нет, таких случаев не было.

Была ли нехватка медикаментов в вашем госпитале?

Такое бывало. Вот, например, везет машина, прицепленная к танку, спирт, перевязочный материал и прочее. И вдруг недалеко от машины падают снаряды. Если на машину падал снаряд, все вылетало и пропадало, и все, и машину, и танк, спиртом заливало. Тогда была нехватка, конечно.

Оружие вам выдавалось?

Нет, медицина была без оружия.

Как далеко, или, скорее, как близко от фронта находился ваш госпиталь?

Совсем недалеко, всего паре килметрах от передовой мы находились, а может, и того меньше, в скольки-та сотнях метров, это было когда как. Ведь мы должны были обработать раненых, они должны были сколько-то там полежать у нас (бывало, что делали срочные операции прямо там, в полевом госпитале), а уже потом была их эвакуация. Мы старались их вывозить в тыл. Но бывало, что не успевали, и они умирали. Ну а что мы могли сделать? Машины в таких ситуациях обычно не было, кругом все бомбили, а надо было раненых вывозить.

Кстати, такой вопрос: а насколько часто во время войны вы с госпиталем под бомбежки попадали?

Сколько раз такое было! Один раз, помню, был у нас такой случай. У нас была передислокация, как вдруг началась бомбежка. Машину нашу разбили. И получилось так, что мы втроем оказались в лесу: я, шофер и один раненый солдат. И мы втроем восемь дней выходили из лесу. Ни еды, ничего такого не было у нас. Кругом были разбитые машины, у них там раненые так и оставались. И мы приходили к ним, помогали чем могли. Дальше шла речка. Но нам было ни перейти, ни переплыть, - было очень холодно. И так восемь дней и ходили по лесу. Потом мы вышли на другую сторону и немного прошлись. И вдруг я услышала немецкий разговор. Я сразу сказала своим шоферу и солдату: "Ребята, немцы!" Мы спрятались. И вдруг стало слышно, как едут мотоциклы с колясками, стал слышен немецкий разговор. Это немцы переходил куда-тои. Их там много оказалось. Потом  они прошли. Но потом снова поехали, и я сказала ребятам: "Хлопцы, немцы едут снова в лес!" Мы тогда сидели вот до сих в воде и там спали, выжидали, пока эти немцы прйдут. Потом шли вдоль речки в одну сторону, потом назад вернулись, как вдруг напали на не очень широкое местечко в реке, где слышен был лай собак. И там же валялось дерево упавшее. Мы на этом дереве через речку и переплыли. На другой стороне речки был хутор, и люди, которые там жили, нас и спасли тогда.

 

Расскажите о тех людях, которые работали с вами в госпитале. Кто они были, что о них можете вспомнить?

У нас в основном в госпитале была ленинградская профессура. Помню генерал-майора Волнухина. Начальник госпиталя Федулов вообще-то был очень хороший человек. Всегда был внимательным к нам, к девчатам. Он, кроме того, еще сам делал операции. Еще помню таких докторов, как Ваганов (ему было лет так 35), Фефер, Петрулевич, все они были ленинградские врачи. Была у нас терапевт Мария Ивановна (фамилии ее я не помню), она была самая старшая в госпитале, ей было пятьдесят с лишним лет. Она была терапевт по специальности. Дома у нее мама была старенькая, а самой у нее были взрослые дети. Она все мне говорила: "Давай сфотографируемся. А то дома не верят, что я жива." У нас были в госпитале врачи разных специальностей: и глазники, и ушники, и прочие. Ведь если у солдата с глазом или с ушами что-то случалось, что с ними было делать? А так у нас были свои специалисты. Все стали хирургами, потому что делали операции. Была еще такая врачиха Валентина Ивановна, глазник по образованию, я ее фамилии тоже не помню (запомнилось, что у нее косы такие были красивые). А Федулов был, конечно, к нам очень внимателен. Это был тоже ленинградский хирург. Тогда ему было около 50 лет или сколько-то там. Он был очень хороший человек, он отлично обучил меня всему в госпитале. Я его все время спрашивала: "А это для чего? А это для чего? А это почему?" И он мне объяснял все, говорил, что это можно перевязывать этим, а это - вот этим, а эту рану, к примеру, так-то нужно обработать. Так и обучал он меня, в присутствии всех. А присутствовали тоже врачи с дипломами, для которых я была никто. Мы тогда садились за стол. И он нас учил. Я очень ему благодарно. Не знаю, если он был бы жив, так на колени встала бы перед ним.

Политработник у вас были в госпитале?

Был у нас замполитом такой Иван Васильевич.

Как у вас к его деятельности относились?

Ну, у нас вообще все нормально было, никто никуда особенно так не ходил, никто никого не беспокоил, мы жили в госпитале. Рядом были домики с квартирами. Это в конце войны было. Все было очень у нас очень хорошо организовано. И солдаты никто не ходили, и женщины тоже никуда не ходили. Но у нас, правда, женщин совсем немного оставалось: человек десять, не больше, остальные - мужчины. А что про замполита можно рассказать? Я не знаю, чем он там занимался. Но занимался он тем, что нужно было. Мы своим делом занимались, а он - своим. Я отдежурила свои сутки - и пошла спать, вот так и было у нас.

Подруги были у вас на фронте?

Ну я со всеми дружила, с которыми работала.

Поддерживали ли вы после войны связь с кем-нибудь из ваших сослуживцев по госпиталю?

Первое время после войны как-то переписывались. Но теперь никого не осталась. Я даже писала в "Жди меня", пыталась кого-то найти, но бесполезно. Да и из институтских друзей никакого не осталось (как-никак я в институте была секретарем комсомольской организации), они все были старше меня... А так после войны я с Марией Ивановной переписывалась. Но Мария Ивановна вскорости, как кончилась война, умерла. Она была из под Киева, из Бабьего яра, и жила даже там на улице Бабьего яра. А потом ее родственники мне написали в письме, что она умерла.

Каким был режим работы вашего госпиталя? У вас обязанности как-то распределялись?

Мы посменно работали, сутками. Ну так было у нас, значит, так: утром я заступала на дежурство, сидела внизу в приемной и принимала больных. Если привозили больных, я их записывала и отправляла в отделение на второй этаж. Раненые лежали и на первом этаже, на втором этаже. Потом, через сутки, меня сменяла другая медсестра. Но там много и другой было работы.

Физически сильно уставали?

Физически мы, конечно, очень много уставали. Ну а как же иначе? Попробуй целую ночь подежурить в госпитале! И ведь у нас редко какая ночь проходила тихо и спокойно, когда я могла на диване или на стуле ненадолго прилечь. А то чаще ночью раненые кричали, шумели, им было больно, вот и приходилось делать одно, другое, третье.

А насколько ваш госпиталь был переполнен?

У нас было так, что когда раненых привозили, два-три места оставались свободными. Потому что у нас прежде временно выписывали солдат, которые могли ходить, и оставляли служить при госпитале.

Кстати, чем занимались солдаты, какую помощь оказывали, которые у вас при госпитале оставлялись?

Ну да, у нас оставляли солдат. Это так у нас делалось. Если доктор замечал, что был какой-то способный солдат, его оставляли при госпитале, обучали, как все делать, как помогать, как перевязывать. Его оставляли, в общем. И когда привозили в госпиталь очередного раненого, этот солдат в первую очередь являлся и помогал его выносить, потом помогал раздевать, мыть. Короче говоря, приводил его в порядок. Потом была операция. Первое время, до тех пор, пока Конева мы не оперировали, я не могла брить мужчин, как-то стеснялась. А бывало такое, что солдат нужно было побрить. Ну эти солдаты, которые были поставлены при госпитале, это и делали. У меня так и мужа, который был ранен и прибыл с фронта, взяли в госпиталь. Он был снабженцем у нас. Но мы уже после войны с ним поженились.

А был ли у вас при госпитале батальон выздоравливающих?

Ну да, у нас при госпитале был такой батальон выздоравливающих. Мы туда направляли тех, кто с палками, костылями передвигался, но уже мог ходить. Они продолжали ходить на процедуры и перевязки к нам. С нами они ходили в общую столовую, питались там. Так они где-то две недели были в этом батальоне, потом костыли оставляли там, а за ними приезжали и отбирали в войсковые части. Ну а мы их выписывали.

Были ли у вас в госпитале палаты для безнадежных раненых?

У нас были такие палаты: для тяжело больных.

 

Как захоранивали солдат, которые умирали в госпитале?

Мы их сначала просто одевали. Потом привозили гробы, их туда складывали. Потом с музыкой хоронили. Если, конечно, были те, кто мог играть на инструментах. Всякие бывали ситуации. Но их на территории Германии хоронили, а в Россию не отвозили. Почему не отвозили - я не знаю. У меня есть фотокарточка  захоронения наших солдат, которое было на территории госпиталя. Это было уже в 1947-1948 годах где-то. Там и я где-то стою. Но меня там не разобрать, слишком все мелко сфотографировано. Мама, когда я показывала ей эту фотографию, говорила: "Где ты хоть есть? Дай посмотреть." А меня не видно. Это наш военный фотограф Максим Танк нас снимал.

Как вас кормили в госпитале?

У нас при госпитале была столовая. Нам выписывали паек, мы ели. Сами мы не готовили: в столовой завтракали и обедали.

А чем именно вас кормили?

Что выписывали, что было у нас, тем и кормили. Но кормили как и всех. У нас и больные, которые в госпитале лечились, ходили в одну столовую. Но у нас все питание по графику было. Я завтракала и с 9 часов шла на смену, потом завтракал тот, кого я сменяла... У нас все, как шли кушать, как-то чередовались друг с другом. Кстати, столовая в двух шагах была от нашего госпиталя.

Скажите, во время войны приходили к вам американские посылки в госпиталь?

Нет, в госпиталь к нам посылки не приходили. Может быть, где-то в другие места и приходили, а в наш - нет,  не приходило. Но мы же были полевой госпиталь.

Кстати, а как у вас было с обмундированием? Во что вы в госпитале вообще одевались?

Мы же были девушки, сам понимаешь. Федулов, начальник нашего госпиталя, всегда был к нам внимателен. Так , бывало, придет и спрашивает: "Что вам нужно? Чем я могу вам помочь?" А нам очень нужны были трусы, которых не было. Я говорила об этом доктору. А он говорил: где их взять? Не было их. И однажды я чуть было на губу не попала из-за этого. Мне дали длинную шинель, она так по земле волочилась все время. Меньше шинели не было. А голым ведь не придешь, как говорится. Так я эту шинель испортила, пообрезала ее ножницами до коленей. Но это так, к слову. А еще носили кальсоны. Кальсоны были велики. Ремнешь подтянешь, бывало, и на животе образуется шишка, и все жмет так очень сильно. Я сказала доктору: "Что хотите делайте, а кальсоны носить не буду." Кстати, кальсоны самим приходилось стирать. Ну я попросила их отрезать и сделать из них трусы. Он сказал: "Ну ладно, отрезай." Так я себе трусы сделала. А так обмундирование было. Интересно, что я сохранила до сих пор полушубок, который с 1942 года носила. Это память о войне, с этим полушубком я и на свидание ходила. До сих пор храню теплую шубу. Моль ее ест, а я ее все латаю. Она почти такая же старая, как и я. Это моя подруга. Еще я вместе с ней храню железную кружку. Ну а так с одеждой по-разному было. Помню, когда мы стояли в Германии, мне принесли всяких ниток. И я, пока сидела в блиндаже, кофту себе связала. У меня есть фотография, где я в этой кофте сижу.

Старший лейтенант медицинской службы Багмет (Харенко) Анна Петровна, великая отечественная война, Я помню, iremember, воспоминания, интервью, Герой Советского союза, ветеран, винтовка, ППШ, Максим, пулемет, немец, граната, окоп, траншея, ППД, Наган, колючая проволока, разведчик, снайпер, автоматчик, ПТР, противотанковое ружье, мина, снаряд, разрыв, выстрел, каска, поиск, пленный, миномет, орудие, ДП, Дегтярев, котелок, ложка, сорокопятка, Катюша, ГМЧ, топограф, телефон, радиостанция, реваноль, боекомплект, патрон, пехотинец, разведчик, артиллерист, медик, партизан, зенитчик, снайпер, краснофлотец

Анна Харенко в Германии в шерстяном свитере, который связала сама, 1945 г.

Но это во время войны с одеждой было тяжело: я ходила в гимнастерке и в штанах. А после, когда мы оказались в Германии, могли куда-то сходить и то, что нужно было себе, то и купить. Поблизости так негде было что-нибудь купить. Но я знала немецкий язык, приходила к какой-нибудь там знакомой женщине и спрашивала: "У вас есть такие-то такие-то вещи, которые я могу купить?" Деньги нам давали, платили марками. На них мы и покупали. Но мы брали только немножко из всего того, что нам выделялось, а остальное отправляли на постройку разрушенного.

Когда раненых выписывали, им выдавали новое обмундирование?

Выдавали. Но это зависело от того, какое у него было старое обмундирование. Но у нас в самом госпитале не было обмундирования. И если солдата привозили в мокром, грязном и изорванном обмундировании, то, когда его из госпиталя выписывали, привозили со склада хорошее обмундирование и ему выдавали.

Какое было имущество у вашего госпиталя?

Ну небольшое у нас было имущество. Но я же всего не знала, что у нас там было. У нас медикаменты были, палатки были, кровати были, постели были, которые, кстати, меняли. Постель у нас стирали на машинах в соседнем таком здании. Но постель меняли не мы, а солдаты, которых после того, как вылечивали, на время при госпитале оставляли. Электричества не было. Стерилизовать медицинские инструменты было нечем, поэтому все промывали у нас в спирте. Ну а так что еще было в госпитале? Помещения, склады были, куда продукты привозили. Когда переезжали на другое место, перевозили все на машинах-полуторках. Других же у нас машин не было. Только в конце "Виллисы" появились.

Как перемещался госпиталь? Как имущество перевозилось?

Ну на машинах перевозили. Или же бывало так: подъедет танк, к нему подцепляем две-три машины, нагружаем и едем. Если у нас в госпитале оставались больные, то мы забирали и больных с собой. Укладывали в машину все вещи, в том числе и ящики с медикаментами. Я таскала ящики эти. Но одна их я унести не могла, их было много, да и тяжелыми они были. Поэтому их носили у нас все: и медсестры, и врачи. Только, бывало, Мария Ивановна устанет и скажет: "Я больше не пойду!"

Антибиотики были у вас в госпитале?

Не знаю, я ничего не слышала об этом. И разговоров таких не было. У нас даже водки не было. Был только спирт, его разводили. А водки не было.

Донорство у вас было?

Нет, не было. Но мы с других кровь не брали, потому что у нас не было приспособлений. Может быть, в другой раз мы бы и брали кровь. Но нечем было брать.

Как снабжался ваш госпиталь?

Ну я не знаю, как он там снабжался. Машины привозили все, что было нужно. Ну а мы в столовую только ходили...

Отношение к немцам какое у вас было?

Мы их почти не видели. Но некоторые раненые со злостью о них отзывались. Ну а что я могла сделать? Ничего. Ну ругались они на них, было такое.

Особистов встречали во время войны?

Нет, не встречала. Правда, я однажды давала подписку о неразглашении. Это было после боев под Сталинградом, в 1943 году. Это потому, что когда немцы после Сталинграда стали отступать, многие немцы, которые по каким-то причинам сбегали или были слабо раненными, перебегали на ту сторону и прятались, это и в Ростовской области, в Калмыкии. Ну калмыки их прятали. И говорят, вроде агентами как бы сказать были. И это все скрывалось.

 

Самострелы попадали к вам в госпиталь?

У нас их не было.

Кто из вашей семьи, кроме вас, воевал?

Все моих шесть братьев воевали и ни один не пришел с фронта. Один брат, Сережа, так прямо дома погиб. Он приехал из Москвы на побывку домой, зашел, лег спать. Но ночью началась бомбежка, и все, кто там спал, погибли. Это было в 1942 году. А погибли тогда кто? Мои дедушка и бабушка, сам Сережа, его жена и его сын. Ну а другие братья на фронте погибли. На них приходили похоронки, там указывали номера части. Но кто поедет с этим разбираться? Сестра, правда, которая была в партизанах в Белоруссии, осталась жива. И муж ее, который воевал, тоже остался жив. Папа мой погиб в Сталинграде. У мамы хранилась похоронка на него. Я не ездила, а сын у меня ездил на могилу к моему деду, туда, где его убили.

Переписку вели во время войны?

Нет, я не переписывалась. Но мне некуда было писать. Уже только после войны я узнала, что старшая сестра, которая с мужем еще до войны уехала жить в Белоруссию, осталась жива. Она была в партизанах, но выжила. А мама с моей младшей сестрой жила. Но я ничего не знала, где, как и что с ними. Только после вйоны узнала.

В завершение, Анна Петровна, расскажите о том, как сложилась ваша судьба после демобилизации.

После войны я вышла замуж. С мужем я познакомилась в госпитале. Он воевал на фронте, потом был ранен, лечился у нас. После этого выписался в свою часть. А потом стал работать в госпитале. Он договорился тогда со своим начальством, чтобы его перевели в часть при госпитале. Но он был больной из-за ранения. Он уже давно умер, он получил ранение, и после этого все время больной был. В последнее время страшные у него были боли. Я, правда, не спрашивала его, где он воевал, как он был ранен. Он всегда говорил: "Воевал, да и все." В госпитале он стал работать снабженцем, по должности он был начальником продовольственной службы, в общем, продукты доставал для госпиталя. В Германии у нас сын родился. Потом, в 1950 году, я демобилизовалась. Муж служил в армии, его перевели на Украину. Я с ним поехала туда. На Украине я работала учительницей немецкого языка в школе. В 1955 году мы переехали в Эстонию, в город Кохтла-Ярве. Здесь учителя немецкого языка не потребовалось, и я в 1956 году, как только построили школу в Кява, пошла туда работать учителем начальных классов. В школе я проработала до 1976 года. Потом еще в садике работала, там я воспитателем была. Все время меня награждали Почетными грамотами, а местный СПК (сланцеперерабатывающий комбинат) давал каждый год по 10 рублей премию.

Интервью и лит.обработка:И. Вершинин

Рекомендуем

22 июня 1941 г. А было ли внезапное нападение?

Уникальная книжная коллекция "Память Победы. Люди, события, битвы", приуроченная к 75-летию Победы в Великой Отечественной войне, адресована молодому поколению и всем интересующимся славным прошлым нашей страны. Выпуски серии рассказывают о знаменитых полководцах, крупнейших сражениях и различных фактах и явлениях Великой Отечественной войны. В доступной и занимательной форме рассказывается о сложнейшем и героическом периоде в истории нашей страны. Уникальные фотографии, рисунки и инфо...

Я дрался на Ил-2

Книга Артема Драбкина «Я дрался на Ил-2» разошлась огромными тиражами. Вся правда об одной из самых опасных воинских профессий. Не секрет, что в годы Великой Отечественной наиболее тяжелые потери несла именно штурмовая авиация – тогда как, согласно статистике, истребитель вступал в воздушный бой лишь в одном вылете из четырех (а то и реже), у летчиков-штурмовиков каждое задание приводило к прямому огневому контакту с противником. В этой книге о боевой работе рассказано в мельчайших подро...

Мы дрались против "Тигров". "Главное - выбить у них танки"!"

"Ствол длинный, жизнь короткая", "Двойной оклад - тройная смерть", "Прощай, Родина!" - всё это фронтовые прозвища артиллеристов орудий калибра 45, 57 и 76 мм, на которых возлагалась смертельно опасная задача: жечь немецкие танки. Каждый бой, каждый подбитый панцер стоили большой крови, а победа в поединке с гитлеровскими танковыми асами требовала колоссальной выдержки, отваги и мастерства. И до самого конца войны Панцерваффе, в том числе и грозные "Тигры",...

Воспоминания

Показать Ещё

Комментарии

comments powered by Disqus