Глотова Нина Ивановна

Нина Ивановна Глотова (далее по тексту Н.И.Г.) - вот сфотографировали нас, работали в Совете ветеранов областном. Он работал инструктором в орготделе облисполкома, это - техсекретарем председателя облисполкома, ну, а я то тоже когда-то работала в облисполкоме инструктором, заместителем заведующего. Потом меня в район направили секретарем райкома, ну, в общем, работала и на редакторской работе. А потом меня в обком взяли. Вот.

Бровцин Александр Викторович (далее по тексту Б.А.В.) - А Терентьев еще жив?

Н.И.Г. - Жив он, но очень плохо себя чувствует. Ему девяносто первый год. В октябре ему будет девяносто один год. Живет он один.

Кощеев Олег Геннадьевич (далее по тексту К.О.Г.) - Если можно, назовитесь, пожалуйста, фамилия, имя, отчество, дата рождения, когда и где родились.

Н.И.Г. - Глотова Нина Ивановна. Родилась в 1920 году в городе Советске Кировской области.

Б.А.В. - Расскажите о своей жизни до войны.

Н.И.Г. - До войны я училась, был Медянский район, жили мы, ну вот пароходство раньше было. Отец у меня водник был. Тогда ремонтные мастерские были, Никольский затон - может быть, слыхали? Ну, сейчас все ликвидировалось, ничего нет, и реки то ведь нет, скоро уже все, засохнет. Я училась, Медянский район был, училась в средней школе. Значит, девятый класс закончила, а десятого у нас не стало. Мало осталось учеников, и десятый класс не стали организовывать. Куда деваться? Я поехала… Да, там бумажная фабрика есть, в Мурыгино. В Мурыгино я училась. Там пришли с бумажной фабрики представители и стали агитировать в Ленинград, на учебу в целлюлозно-бумажный техникум. Чтобы на фабрику пришли потом работать. Ну что, я поехала, еще одна женщина у нее ребеночек был, поехали. Ну, нас без экзаменов приняли, потому что уже девятый класс окончили. Вот училась там, значит…

К.О.Г. - Нина Ивановна, можно я перебью, целлюлозно-бумажный техникум Вы сказали или все-таки институт?

Н.И.Г. - Техникум. Целлюлозно-бумажный техникум.

К.О.Г. - Значит после девятого класса, в принципе, в техникум уже принимали без экзаменов?

Н.И.Г. - Без экзаменов. Да. Без экзаменов. Ну что же… Первый второй курс закончила. На втором курсе училась, ну там конечно о войне все время говорили, что война с Германией, война с Германией будет. Финская война прошла и начали везде и всюду говорить, что будет война с Германией.

К.О.Г. - То есть дух такой уже был ?

Н.И.Г. - Да, да, да. И в троллейбусе, и так вот идешь по городу, а потом я общалась с девушкой, училась она со мной, и брат полковник был. И иногда, значит, перед большими праздниками, он приглашал ее сделать уборку по площади, и она говорит, конечно: «Пойдем, поможем, хоть поедим». Студенты, ведь, чего, поедим. И мы придем, жена у него все готовит, все трещит и пищит на плите, ребеночек маленький был. И мы все сделаем, там ведь пылесосов не было, все прохлопаем, все промоем все. И приходит муж, там три пары все время у них собирались: к Первому мая, к Новому году, к октябрьским. Приходит, значит, нас не отпускают: «Вы побудьте с нами. Побудьте с нами, посидите, поговорите. Вы молодые, хоть что-нибудь нам расскажите». Останемся. У нас же свои интересы перед праздником. Ну ладно, они нас насильно оставят, ну посидим и послушаем их. Они три пары собирались, тоже, и все время они о войне говорили. Что вот война с Германией, вот война с Германией.

К.О.Г. - Нина Ивановна, а Вы во время учебы в Киров сюда обратно приезжали или в Советск ?

Н.И.Г. - Родители то у меня на судоремонтных мастерских, Никольский затон был. Я во время каникул приезжала.

К.О.Г. - А здесь такие слухи ходили, то что война вот-вот, и то, что чувствовалось в Питере тогда, а здесь такое было?

Н.И.Г. - Нет, нет. Я не слышала такое здесь, не слышала. Ну а потом что, в тридцать девятом году, по линии общества «Красного креста», организовывались курсы медицинских сестер запаса на предприятиях и учебных заведениях. У нас отобрали группу девушек тридцать человек, где-то у меня и фотография есть там все.

Б.А.В. - Выпускной, наверное.

Н.И.Г. - Да, выпускной, да. Ну, и значит, приказ директора зачислить на курсы медицинских сестер запаса военного времени. Мы учились с восьми часов утра в техникуме, а с четырех часов дня на этих курсах. Это вторую половину учебного года тридцать девятого и первую половину сорокового года. Учебного в сороковом году.

К.О.Г. - Скажите, Вы сами туда пошли, или какие то требования, потребовали, чтобы Вы туда пошли, то есть направили?

Н.И.Г. - Директор написал, там решила дирекция. Список вывесили: зачислить на курсы медицинских сестер. Не спрашивая.

К.О.Г. - Понятно.

Н.И.Г. - Но, видимо, кто лучше успевал, потому что там и тут надо учиться было. Ну и все значит. Вот, закончили курс медицинских сестер в сороковом году, и нас поставили на военный учет. Война началась, двадцать второго война началась. Ну, там белые ночи. Мы же молодые, ночью готовились, а днем то шатались по городу туда-сюда, по историческим местам. В шесть часов утра объявляют по радио, что с важным сообщением будет выступать, по радио будет выступать, министр иностранных дел Молотов. Ну мы сразу свои тетрадки под подушки - все, война. Стали собираться в техникум. На улицах висели репродукторы черные, везде уже груды народа. Толпы, толпы. Все тихо разговаривают, все ждут выступления Молотова. Раньше же не брехали, как сейчас каждый день не по одному разу и по телевизору, и по радио и все. Если раньше скажут, говорили, так дело было. Ну и вот, мы приехали в техникум, там прослушали все, успели еще. А двадцать третьего сдавали последний предмет - политэкономию, экзамен последний был перед летними каникулами. Нам в три часа ночи двадцать третьего принесли повестки двадцать пятого явиться в военкомат. К десяти часам утра. Иметь при себе рюкзак, предметы туалета, чашку, ложку, кружку. Ну вот, пришли в техникум сдавать экзамен, политэкономию, ну уже такие, руководство знало, я не знаю, как мы это сдавали. Мы уже не готовились, так и отнеслись к нам. Директор распорядился двадцать пятого в восемь тридцать, в семь тридцать, потому что к десяти часам надо было идти, в семь тридцать всем студентам собраться в актовом зале. Ну что, собрались. Там пожелания, советы, ну сожаления там…С духовым оркестром нас проводили до военкомата. Тогда же в магазинах все было, все. Нам несут кто конфеты, кто шоколад, кто еще, в общем, полные рюкзаки нам накидали всего. Пришли в военкомат, а тут началось распределение: кто в госпиталь, кто в медсанбат. Ну вот, нас трое из нашего техникума в один госпиталь, 273-ий. Мы стали организовывать, там еще ничего не было оборудовано, значит. Начали там все делать, кровати, все там оборудовать, все таскали. Ну а потом уже раненые стал поступать.

К.О.Г. - А где это находилось, там же в Петербурге?

Н.И.Г. - Да. Улица Лесная, если я не совру. Там, по моему, здание лесотехнической академии, так вот мне помнится. Одно здание госпиталь был. Потом там библиотека, что то еще и, наверное, общежитие, потому что мы жили в том здании, где книги, там шкафы с книгами. На четвертом этаже. Когда бомбят, то здание шатается. Сначала бегали в бомбоубежище, а потом плюнули, пусть мы здесь погибнем. Не успеваешь: только ляжешь - опять бомбежка, опять надо бежать. Так всю ночь пробегаешь, не отдохнешь. Не стали бегать.

К.О.Г. - Страшно ведь было, наверное.

Н.И.Г. - Так, конечно. Потом, уже в какое то время появились внизу летчики, летная часть базровалаь. Ну, они утром встают, разогревают машины, едут там куда - на аэродром, я не знаю. Они тут, сколько то жили тоже. Ну а потом мы все оборудовали там, госпиталь, и стали принимать раненых. Началась наша работа. Медицинская. Потом, значит, за зиму все это закоптило. Да, сначала, когда первую зиму жили, у нас отопления не было, воды не было, с Невы воду возили. Ну, значит, отопления не было. Все они это из складов притащили, на раненых свалили там все, что можно было. Окна застыли, у раненых около усов, усы, знаете, так немножко…

К.О.Г. - Инеем покрылось.

Н.И.Г. - Да, покрывалось инеем. Потом уже, где-то в конце зимы, появились железные печки.

К.О.Г. - Так, вы каким образом отапливались, буржуйками все-таки?

Н.И.Г. - Ну потом уже, в конце, буржуйки стали, маленькие железные печки такие. Мы трубы выводили в окна, в форточку. Все закоптило у нас за зиму, черное стало. Ужас! Потом, значит, нам, где-то в мае месяце, раненых, сказали, не будут направлять. Сказали ремонтировать госпиталь. Потому что все черное стало. Вот мы лазили, ремонтировали, все это соскребали. Сначала этим веником - «голиком», или как это называется?

Б.А.В. - «Голиком».

Н.И.Г. - «Голиком». Проскребали веником. Потом щеткой, тряпкой. А потом мы начали белить. Побелили, потом покрасили все. Ну, в общем все. Со мной девушка работала - Рая Столпинская, евреечка. Она маленькая ростиком. Ну, там нам распределили участки - вот вам столько то сделать, вам столько то сделать. А она, там поставлены, как это называется, козлы?

Б.А.В. - Козлы.

Н.И.Г. - Козлы, да?

К.О.Г. - Такая подставка высокая.

Н.И.Г. - Высокая, высокая, чтобы до потолка то доставать. Она не может достать. Я говорю: «Раечка, я за тебя сделаю». Свое то я уже истерла все там. Она залезла, а не может достать там. Я и говорю, что давай я за тебя сделаю. А ты сходи в парк, нарви травы и свари суп. Я все это, голова то кверху. Я и сейчас голову поднимаю вверх и падаю. Делала, делала, терла, терла, и с этих козел то я упала. Ну чего, утащили меня. Положили на носилках, куда-то там, уколы сделали и все. Ну, в общем, на второй день пошла работать опять. Ну, отремонтировали госпиталь, все покрасили и снова стали принимать раненых.

К.О.Г. - Не ушиблись, ничего, ни переломов ничего не было?

Н.И.Г. - Переломов не было, но синяки были. Синяки были, сотрясение мозга было. Потом уже чисто все, стали принимать, как-то получше стало. Потом с отоплением как-то. Но воду возили с Невы. Воды не было. Не мылись.

Б.А.В. - Сами, да?

Н.И.Г. - Сами не мылись. А где мыться то? Негде. Раненых то не умывали. Лежали, сколько времени, там. Дадут сколько то водички, немножко возьмешь, полотенчиком потрешь, и все. А потом то уже последнее время как-то лучше стало все. Ну а питание, то какое было - все с веса давали. Придешь в столовую, вот каши - ложку дадут и взвешивают. Ложку почерпнут и на тарелку - сколько весит она, там вес какой-то определенный должен быть. А еще хвойный настой заваривали. Пока банку хвойного настоя не выпьешь, есть не давали. Ну, чего, придем из столовой, есть хочется. Ну, хлеб, хлеба мало давали. Ну, мы придем из столовой, если мы не на дежурстве, значит, берем горчицу. Горчица была, давали с водой, с горячей. Хлеб намажем горчицей и едим. Ой, на завтрак весь хлеб съедим. Триста граммов. А обед уже и ужин без хлеба. Вот так.

Б.А.В. - Это первая зима с сорок первого на сорок второй год?

Н.И.Г. - Да, да. Потом, тяжело было, почему с хлебом и со всем? Бадаевские склады разгромили. Разбомбили. Там даже крысы то бежали, я, конечно, не видела, но рассказывали, что прямо машинам нельзя было проехать. Столько крыс бежало. Ну, в общем, тут конечно было очень тяжело, когда разбомбили Бадаевские склады. Там же продовольствие было в запасе и все это уничтожили. Ну, чего еще вам рассказать ? потом уже как-то получше стало, полегче. Да, когда уже блокаду то прорвали, конечно же тут мы вроде немножко и ожили. Сколько времени прошло, после того, как прорвали блокаду… А, еще…

Б.А.В. - Январь сорок третьего.

Н.И.Г. - Да, да. Блокаду, когда прорвали, стали организовывать дом отдыха, армейский дом отдыха для раненых, которые идут на выписку. Но это вот я место не знаю, как называлось. Лес вот, от Ленинграда недалеко, кругом лес, там двухэтажный дом один, потом, деревянных два домика, одноэтажных. Двухэтажного то там, на двадцать коек всего только было раненых поместить. Ну, те, которые идут уже на выписку, им как бы просто набраться сил.

К.О.Г. - Реабилитация, так называемая?

Н.И.Г. - Да. Ну, а мы жили в одном домике, а во втором домике, так нас сколько обслуживающего персонала то было - две сестры и врач, майор медицинской службы Конева Мария Ивановна. Наверное, дочь Конева. Ивановна тоже, ведь он же Иван Степанович. Но я в то время Конева не знала, этого генерала.

К.О.Г. - Может быть вполне.

Н.И.Г. - А нас две сестры было: я и еще потом Аня. Ой, забыла как ей фамилия. Но ей сорок лет было. А мне то еще двадцать было, значит. Потом вдруг приехал шофер, но связи не было с этим. А! Начальник госпиталя приехал, Фельдман фамилия у него. Приехал начальник госпиталя в этот дом отдыха, по дороге началась бомбежка, и его ранило - ему в ягодицу попал осколок. И когда привезли его туда, Мария Ивановна оперировала его, я ей подавала инструменты. Достали, там даже, как его, шинели, кусок шинели залез в ягодицу то. Ну, все это сделали, потом - вдруг в скором времени, приезжает, ну, телефонной то связи не было, опять шофер приезжает с распоряжением немедленно отправить от вашего госпиталя сестру, две сестры и врача в новый госпиталь, который должен отправляться под Сталинград. Ну что, начальник госпиталя вызвал нас, он и говорит, что придется мне ехать, Ане то сорок лет, она как бы считалась пожилая. Придется Вам. Ну, если бы, может быть, в госпитале было это все, потому что может там бы решили кого-то другого. Но поскольку он недвижимым был, начальник то госпиталя, и срочно там часы были ограничены: сообщить и выслать людей туда, в этот сборный пункт, где собирался, где этот госпиталь формировался. Ну, вот он вызвал и говорит: «Придется уж вам ехать». Ну что, вот пятнадцать минут сказали на сборы. А собирать нечего у нас: шинель, да там это, противогаз и все, сумка медицинская. Вот. Поехали, у одного раненого открылись раны, началось кровотечение, его повезли в госпиталь. Его посадили в кабину, а мы то в кузов. Грузовая машина, мы ехали в кузове с Марией Ивановной. Вдруг началась бомбежка. Лесом где-то ехали мы зимой, дорога такая - кругом лес. Шофер раненого то быстро очень вытащил и в лес, в снег бросились они. И я то тоже быстро соскочила с машины. А у нас ведь на одном плече сумка медицинская, на втором плече противогаз. А Мария Ивановна, все-таки она грузная какая-то женщина была, я то что - легкая. У ней один ремень зацепился за укрючину и она не смогла спрыгнуть быстро. И ей осколок попал вот сюда.

Б.А.В. - В шею.

Н.И.Г. - Да, в шею. Тут уже жгут не наденешь, не сделаешь. Я, сколько было, отбой то когда дали тревоги, сколько ехали, но шофер уж так гнал машину, я думала, что мы разобьемся. Ну и у меня, сколько было в медицинской сумке бинтов и ваты, я тут все ей меняла, зажимала. Ну, приехали, ее сразу на носилках унесли в операционную. Мне сказали: «Двадцать минут на сборы»! А что у меня собирать! Ну, какие-то ботинки были, кофточки да все. А все имущество, которое, я училась в Ленинграде, мы сдали на склад в техникуме. Так у меня все там и осталось. И зимнее пальто, и осеннее там, ну в общем все-все. Ну вот. Быстро собрались и меня увезли туда - одна, я так ревела. Я из госпиталя одна осталась, в этот новый госпиталь то попала. Ну сформировали госпиталь, поехали… Ой! Как перебирались через Ладогу! Там только ночью. Потому что одна бомбежка. По ту и по другую сторону зенитки стоят. На машинах нельзя было ехать. Машина все-таки со светом, с фарами. И вот были сделаны какие-то сани - вот такие большие, как эта комната, чуть ли не до дивана, такие большие са были сделаны.

Б.А.В. - То есть метра три длиной?

Н.И.Г. - Наверно, наверно. Ну, тогда ведь медицинское оборудование надо вести. И вот мы запрягались - веревка была сделана и вперед там по шесть человек впрягались, а сзади - палки нам, ну какие-то сделаны были. Мы опять сзади. Кто впереди, а кто сзади толкал. Переехали, проехали , ну все спокойно, бомбежки не было. Приехали в Ладогу, выгрузили все эти вещи на улицу, медицинское то оборудование. И там стоял разбитый вагон. Ночью все это было. Приехали мы туда уже в два часа ночи, наверное. Разбитый вагон стоял, на крыше, наверное, он под бомбежку попал - на крыше дыры, да в стенах дыры все. И вот мы до утра там стояли. Друг к другу прижались. Было холодно. Одна девушка ленинградка была. Она взяла с собой пуховое одеяло голубое. Ноги то замерзли у нас. Везде снег, иней на стенках то. Она достала это одеяло пуховое, постелила на пол, мы на него поставили ноги и завернули. Потом, в семь часов утра, а там воинская часть стояла, или в шесть ли…

К.О.Г. - Не отморозили ничего?

Н.И.Г. - Ничего. Ну, у кого то там, щеки немного поморозились. Ноги то ничего в пуховом то одеяле. Потом в шесть или в семь часов, не знаю, нас позвали в воинскую часть, накормили нас, чаем напоили. Потом начали грузиться в вагоны. Вагоны подали и начали грузиться в вагоны. Приехали, не знаю, сколько мы ехали, приехали в, как это называется станция то, Вологда. Приехали, вылезли утром- а-а, вороны каркают! Деревья высокие стоят и женщины с ватрушками, с пирогами и даже повар. Женщины стоят с ватрушками, с пирогами и пар даже идет! Мы рты раскрыли, думаем: «Господи! Куда мы попали»! Мы же не видели деревьев то, и ворон никаких не было ни одной! Пришли, спросили, сколько стоит ватрушка. «Какие деньги»! - знают, что из блокады едем. «Какие деньги! Берите»! - прямо в руки толкают. Ну, а у нас там выдавали сухой паек, брикеты там все это. В вагонах то тоже были поставлены печки потом, эти железные. Мы брикеты притащили, брикеты сунули, они с удовольствием взяли, а мы ватрушки и пироги горячие. Ну и все, вот так поехали. У меня где-то маршрут есть, записан, сколько вот мы ехали. Но до Сталинграда мы, конечно, не доехали. Под Сталинград мы не поехали, потому что там уже Паулюса, пока мы кружились, Паулюса окружили, и мы поехали станция, первая станция Чертково Ростовской области, тут с госпиталем стояли, потом Лозовая, тут с госпиталем стояли, а затем в Одессу. Из Одессы нам была команда в Румынию, в Бухарест. Ну, в общем, погрузились, но там сколько, долго были мы в Одессе то. В Румынию погрузились, приехали в Румынию, остановка там, поскольку дана команда в Бухаресте формировать госпиталь, открыть, начали разгружаться, потом была дана команда приостановить разгрузку госпиталя, потом через два дня команда дана ехать в город Сегет в Венгрию. В Венгрию. Ну вот война когда закончилась, стали раненых уже рассылать на родину, отправлять. И нам дали команду принимать американцев, англичан и югославов. Ну, еще наши лежали раненые, и их лечили. Ну а потом уже когда подлечили их, стали отправлять в Америку, у нас одна сестричка убежала. В Америку! И у меня вот даже фотокарточка есть этого американского военного. Как он меня звал в Америку! Фотография есть. Он меня сфотографировал, я его сфотографировала. А, значит, одну только проворонили, вдруг, я не знаю, может я с девочками поделилась или как, до замполита дошел слух, что я тоже, меня тоже приглашают в Америку. Вдруг меня вызывает замполит: «Ну что, собираетесь в Америку»!? Я сказала, что нет Я сказала, что у меня есть Родина, что я ее люблю и изменять ей не буду. «Ну, у нас», говорит, «Сейчас, мы одну проворонили, а сейчас у нас расставлены такие шпики», как он выразился там, «Мы все знаем, кто и куда собирается ехать. Если только Вы надумаете, если до нас дойдет слух, то мы Вас прикуем к кровати».

Б.А.В. - Так и сказал прямо? Пугал Вас.

Н.И.Г. - Да. Я ему сказала, что я дала отказ. Я сказала, что у меня есть Родина, я ее люблю, и изменять не буду.

Б.А.В. - Как хоть его звали то?

Н.И.Г. - А я уже забыла, где-то фотокарточка то есть. Но объяснялись мы, мы ведь английского языка не знали, он немецкий немножко знал, я немецкий немного знала, он немного русский знал, а я то же русский человек. Вот так и объяснялись.

Б.А.В. - А откуда он русский знал?

Н.И.Г. - Ну я не знаю откуда. Он мало на русском тоже говорил, на немецком больше. Ну а потом, значит, уже война закончилась, да, уже закончилась, мы лечили, после окончания войны уже эти солдаты иностранные лечились. Сколько? Меня пятнадцатого октября демобилизовали…

К.О.Г. - Нина Ивановна, а немцы у Вас не лечились?

Н.И.Г. - Нет.

К.О.Г. - Немцев не было, да?

Н.И.Г. - Нет, нет. Не было. Немец у нас в госпитале работал. А, вот какое дело все, он коммунист был, но он в подвале работал, он там по железу что-то делал, не знаю, слесарь или кто он там, немец. И вот, а я на первом этаже работала, хирургическое отделение, он когда порежет руку или еще что-нибудь, придет: «Ну, сестричка, сделайте мне», ну ему обработаешь все равно, перевяжешь. Он говорил: «Я коммунист» и все там это. Знали в госпитале, что он коммунист. А потом часто он приходил, то голова болит, то с сердцем плохо, ну я ему помогала. Один раз пришел, сел вот у стола у меня, руки вот так на стол положил и голову. Поставил руки, и голову положил. И сидит, молчит. Я ему говорю, Карл его звали. Я ему говорю: «Карл, что тебе плохо»? Он молчит. Я ему говорю: «Ну, ты скажи, что тебя беспокоит, что у тебя болит, я тебе помогу». Он молчит. Потом я взяла, руки так у него раздвинула. Я говорю: «Посмотри на меня. Ну, что у тебя случилось»? Он молчит. Я говорю: «Может у тебя дома» - а у него семья осталась в Германии - жена и двое детей. Раз он коммунист, так может, их же там преследовали. Я говорю, что может, там у него что-то с семьей случилось, скажи мне. Потом он, значит, голову поднял и говорит. Я не знаю, где он жил, и говорит, уже война то ведь закончилась, говорит, что вот, готовится налет, этих, власовцев на город Сегет, разбомбить все учреждения советские, госпиталя там и прочее все. И под тюрьмы делается подкоп в земле, что бы, начнется как, как у них команда будет, чтобы тюремщиков выпустить и на нас, на русских то они напали. И без замков там, без всего, под землей они пройдут. Вот он это сообщил мне. Ну, я говорю, что хорошо, Карл, что спасибо тебе, что это сделал. Но он очень переживал. Ну, я побежала к замполиту. Ну, все знали, что Карл работает у нас, коммунист. Еще Лиза, коммунистка мадьярская работала у нас. Ну, я прибежала к замполиту - говорю, что вот такое дело, Карл сообщил. Он говорит, что хорошо, сейчас свяжемся с комендантом. Я не знаю, как у них там разговор произошел. Потом, через три дня, я не на дежурстве была уже, вдруг в четыре часа утра, там уже светло, слышу гул самолетов, стрельба, мы соскочили. Если мы свободны от дежурства, то нужно брать винтовку в руки. Там пирамида винтовок стояла, у каждого свой номер был. У меня вот пятый номер был. Мы быстро одеваемся, раз тревога, уже все, прибежали, а моей винтовки уже нет, кто-то схватил.

К.О.Г. - В неразберихе.

Н.И.Г. - Да. Но я седьмую схватила, тоже. Пока у нас предподготовка, это все, раз наши были подготовлены, они быстро этих власовцев отогнали. Очень быстро и ничего не разбомбили.

К.О.Г - То есть, все это подтвердилось, так оно и было?

Н.И.Г. - Да. Вот он как сказал, что готовится это все, так и было. Не знаю, откуда он узнал, но я уж этого не спрашивала.

К.О.Г. - Потом его никуда не забрали, не пытались узнать, откуда он знал, что и как?

Н.И.Г. - Нет, нет. Я не зн.

Б.А.В. - Но он после этого случая остался у вас в госпитале?

Н.И.Г. - Да, в госпитале работал.

Б.А.В. - Продолжал работать?

Н.И.Г. - Да. Работал, работал.

Б.А.В. - А Вы то власовцев этих видели?

Н.И.Г. - Не видела. Ну а потом, уже, когда мы поехали домой, по Украине ехали, опять бандеровцы напали на нас. Утром, я на второй полке спала, так как девочка по ниже ростом, так ей туда высоко забираться. Я на второй полке спала, вдруг слышим, утром тоже, стекла летят, трескотня такая, и вообще все такое. Потом, как стоп-кран то остановят быстро, нажмут и поезд быстро останавливается. Я по инерции, ведь я как бы продолжаю ехать, я слетела с полки то. И на этот столик! Нос разбила, плечо расцарапала! Подбежали к окну - смотрим, там уже наш начальник госпиталя, но мы до Москвы ехали с охраной, Начальник госпиталя там, охрана, бегут в лес. В лес. Вдали то высокий лес, а около железной дороги этот…

К.О.Г. - Кустарник.

Н.И.Г. - Кустарник, ага. И вот, за кустарник они туда бегут. И я думаю: «Что случилось» ? Ну а потом быстро, там, видимо, их немного было. Быстро их, прижал или что ли. Быстро мы, недолго. Сколько мы тут, часа два стояли, поехали опять. Так что не повредили они ничего, только стекла у нас выбили. До какой-то станции мы ехали, не помню.

Б.А.В. - Это на Украине где-то?

Н.И.Г. - На Украине, да.

К.О.Г. - То есть, ни жертв ничего не было?

Н.И.Г. - Нет, нет. Только стекла вылетели. Не успели они тут нас ничего. И где-то на какой-то станции вставляли стекла, вот так вот. Приехали в Москву. До Москвы ехали с охраной, потому что шло медицинское оборудование. Приехали в Москву, распрощались все. Кто куда. Нас ночью там были специально подготовленные люди, забирали нас с вокзала по три человека, к себе на квартиру увозили ночевать. А потом уже мы утром приехали на вокзал и стали… кто куда. Покупать билеты и все такое.

К.О.Г. - Вы, из Москвы обратно в Питер, или обратно в Киров приехали?

Н.И.Г. - Нет, я приехала в Киров, в Никольский затон, к родителям приехала. К родителям приехала.

К.О.Г. - А в Питер уже больше не возвращались?

Н.И.Г. - Нет, нет. Ну, я ездила туда…

Б.А.В. - Но Вы техникум то не закончили, да?

Н.И.Г. - Не закончила. Мне осталась только преддипломная практика и диплом. Два месяца преддипломной практики, защита диплома месяц, и все. Не удалось. А потом, значит, я устроилась на судоремонтных мастерских. Думаю, что где-то поработать надо. А мне директор затона и говорит: «Ну, иди, поработай». Я как-то встретилась с ним, он и говорит: «Ну, куда думаешь устраиваться работать, поедешь снова учиться?» Я говорю: «Сейчас куда я, зимой то, поеду»? Учебный то год закончился уже. А я говорю: «Поеду снова учиться туда». И он говорит, что, может быть, я поработаю у него в конторе там, какие- то бумаги принимать, я это ничего не толкую. Ну ладно, зарплату платили и все. Ну, я сколько-то работала. Потом к Октябрьским праздникам стали готовиться, секретарь парторганизации, женщина была, и говорит мне: «Ну, как то ты, может быть, что то новое внесешь. Давай, пооформляй что-нибудь тут». Поселок небольшой был, судоремонтные мастерские. На площади, я говорю: «А давайте площадь осветим». Она говорит: «А как»? А я говорю, что вот я сейчас все расскажу все. Ну, там сделали вот такой круг, из железа. Я говорю: «Дайте мне электрика, слесаря». Ну и вот. Они сделали такой круг, столб поставили большой, на столб завели провод, чтобы освещать электричеством. Лампочки, сделали несколько лампочек - красные, зеленые. Цветком сделали. И внизу сделали изгородь большую, круглую. И внизу тоже подсветка. Приехал секретарь райкома партии, принимать, как готовятся к октябрьским праздникам. Сейчас на это ничего не обращают внимания.

К.О.Г. - Сейчас это и праздники то такие…

Н.И.Г. - Да, да. Вот, приехал как раз к вечеру. Секретарь то парторганизации как раз включила это освещение то все. Он удивился - не видели. Он удивился: «Это что такое у вас? Это кто у вас придумал»? А она: «Это вот одна у нас из армии пришла». А я, когда ходила на партийный учет вставать, инструктор по работе с кадрами, говорит: «Вот нам надо в райкоме человека в орготдел или в отдел пропаганды. Может быть Вы будете у нас работать»? Я говорю, что нет: « Я сейчас устроилась временно на работу. А потом я, недоучка, я поеду учиться в Ленинград. Буду работать только до весны, а потом я осенью поеду». А потом вдруг меня, после того, как видел он все это - его удивило, не видели они. Я в Ленинграде была, так, все же, кой-чему то научилась. Вдруг меня вызывает первый секретарь райкома партии Пирогов. А он тоже участник войны, полковник. Ранена рука у него вот-так вот была. Пришла, а он мне говорит: « Ну вот, есть мнение» - ну тоже спросил что-то, я рассказала. «Ну а где работаете, устроились ли на работу»? Я говорю: «Я пока в конторе, мне директор затона предложил пока поработать до весны». Он говорит: «Вот, давайте в райком партии». А значит, сельский район то был, промышленность то - Бумажная фабрика Мурыгинская. И что там еще было? Вот, Никольские судоремонтные мастерские, что-то еще, я не помню.

Б.А.В. - А фабрика она тоже Котельнического района была?

Н.И.Г. - Нет. Медянский район. Ну, райкома то не стало потом уже. А Никольский затон, судоремонтные мастерские, это по реке Вятке, недалеко от Кирова. За мостом, недалеко от моста. Станция Гирсово и от Гирсово недалеко, всего четыре километра. Ну, сейчас там уже ничего нет.

К.О.Г. - Ну это Юрьянский район сейчас считается.

Н.И.Г. - Да, это Юрьянский район. А был Медянский район.

К.О.Г. - Ну сейчас Медяны еще есть, но, конечно, в большом упадке.

Н.И.Г. - Так все ведь упало. Все сельское хозяйство упало. Все везде разрушилось. Ну, что я рассказывала?

Б.А.В. - Вы хотели рассказать, как Вас в партию на работу взяли.

Н.И.Г. - Да, да. Секретарь то райкома и говорит: «Вот что. Давайте, у нас поработайте». Я говорю: «Нет. Я только до весны работаю вот там то и все. Он говорит, то, что то начал рассказывать. Я говорю: «Я в сельском хозяйстве ничего не знаю». Он говорит, что весна начнется, вот будет то-то, то-то, пары будут поднимать. Я говорю: «Зачем в деревне пары поднимать»? А это ведь пары то поднимают - пашут землю. Ну, я раз не толкую в этом. Ну, он мне все рассказал это. Я говорю: «Я ничего не понимаю» Он говорит: «Научитесь». Я говорю: «Нет, я не буду». Ну, в общем, он говорит: «Давайте, завтра выходите на работу». Я говорю: «Я работать здесь не буду, я временно устроилась и потому, что я недоучка, и буду учиться дальше». Он: «И здесь можно учиться»! Еще даже кулаком по столу стукнул! Ну у него рука то вот такая, так он как то…Ну, что, я и не пошла в райком партии день, два. Потом, значит, вдруг приходит директор затона ко мне и говорит: «Нина Ивановна. Звонил сейчас Пирогов и сказал, чтобы Вас уволили с работы. И чтобы завтра же, к десяти часам, она была в райкоме партии. У первого секретаря». Ну, чего. Я заревела. Он говорит: «Я, как член райкома партии, не могу не подчиниться»! Дисциплина!

К.О.Г. - Партийная дисциплина.

Н.И.Г. - Да. Не могу не подчинится. Уволили меня. Конечно, ревела. Ну что, потом пришла в райком партии, десяти часам он сказал, пришла. «Ну и вот, давайте в отделе пропаганды пропагандистом работайте. А учиться Вы здесь будете». Я сначала пропагандистом работала, потом зав. Парткабинета. Потом меня направили в партийную школу двухгодичную, это где сейчас Политехнический институт, рядом с Драмтеатром, была партийная школа, двухгодичная областная партийная школа.

К.О.Г. - В самом здании было или вместо этого здания?

Н.И.Г. - В самом здании.

Б.А.В. - В самом здании, это здание довоенное еще.

Н.И.Г. - Ну, значит, закончила двухгодичную партийную школу. Меня направили в этот же район зав. Отделом пропаганды. Ну, сколько то я работала редактором газеты…

Б.А.В. - Районной?

Н.И.Г. - Да. Потом я поступила в Высшую партийную школу. Заочно.

Б.А.В. - В Свердловск?

Н.И.Г. - Нет, в Москве. В Московскую партийную школу при ЦК. Заочную, учиться. Но потом меня, вот Закалата была, в отделе пропаганды компартии работала, может знаете или нет? По-моему, заместителем.

К.О.Г. - Кто?

Н.И.Г. - Закалата Ариадна Николаевна. Ну давно уже она на пенсии сейчас. Вот. Вызвала меня и говорит: «Нина Ивановна. Вам придется ехать в Халтуринский район работать». Я говорю: «А почему»? - «Ну, там вот студенческий городок»…

Б.А.В. - Нина Ивановна, у нас тут вопросы остались для Вас. Давайте про Вашу медицинскую специальность поговорим. Расскажите, по возможности, более подробно о Ваших личных обязанностях в госпитале там, в Питере и об организации госпиталя.

Н.И.Г. - Организация госпиталя, я не знаю, как и кто организовывал госпиталь. Ну что, дали…

Б.А.В. - Нет, ну как вот, сколько было отделений там, сколько было раненых? Как осуществлялось лечение?

Н.И.Г. - Ну я сейчас не могу это сказать, сколько раненых было, потому что одних отправляли… Ну, когда уже блокаду прорвали, стали отправлять на большую Родину.

К.О.Г. - Но все равно ведь. Возможности какие то. Понятно, госпиталь ведь был не резиновый, какие то возможности были, сколько раненых он мог принять?

Н.И.Г. - Да, конечно. Но ведь люди кто-то вылечится, и снова отправляли их в часть. А кто, и умирали очень многие.

Б.А.В. - Нина Ивановна, давайте так. Расскажите о Вашем отделении. Хирургическое отделение, да?

Н.И.Г. - Хирургическое отделение. Ну, сколько у нас тут палат то было? Раз, две, три четыре - пять палат было. И одна палата смертников была, на две койки. Ну, это вот те, которые видно, что перед смертью. Палаты же большие были. И чтобы их раненые не видели, их вот туда забрасывали.

Б.А.В. - Эта палата никогда не пустовала?

Н.И.Г. - Бывали моменты, вот меня положили туда. Одну! И как положили. Одному, не знаю, как у него звание было, ну, в общем, ему надо было делать операцию и пришел хирург, собрал нас сестричек, и говорит: «Вот такая обстановка. Надо больного оперировать. Если его не оперировать, то он умрет и оперировать его без переливания крови - тоже умрет. А в госпитале крови нет. Кто из вас согласен дать кровь раненому»? Все руки подняли. Сейчас же быстро проверили кровь какая, какая группа крови. У меня и еще вот Раечка Столпинская, маленькая вот такая была, евреечка тоже.

К.О.Г. - Это вместо кого Вы потолок мыли, когда упали, да?

Н.И.Г. - Да, да, да. У нас одинаковая группа крови. Ну, чего, все согласны сдать кровь. На нас хирург посмотрел и говорит: «Ну, придется Вам». Ну и что, посмотрел на нее и на меня. Ну что, пошла, пришла в операционную, одели меня там во все белое - штаны, рубаху - все. Ну и прямое переливание крови. На одном столе лежит раненый, на другом столе я лежу. И вот, значит, мою кровь ему дают. Ну, я не знаю, сколько это переливание крови, сколько у меня взяли крови. Одним словом, из операционной меня унесли на носилках. Вот так вот всю трепало!

Б.А.В. - Озноб? Холодно, да?

Н.И.Г. - Холод, ой! Даже по голове сейчас холод пошел! Всю меня грелками обложили, на носилках бросили куда-то там, в темный угол, всю грелками обложили, у меня зубы стучат, потом, значит, горячее дают пить, потом какие то уколы делали. Лежала я до вечера, потом в эту смертную палату меня, отнесли, и я думаю уже: «Мне конец»! Ну вот, отнесли в смертную палату, и я одна там лежала, никого не было. Но хирург три раза приходил ночью в палату и какие-то уколы мне делали. Я, конечно, уже плохо помню сейчас. Ну и все, отлежалась.

К.О.Г. - А раненый то хоть выжил?

Н.И.Г. - Вот это я не знаю, потому, что я сколько то дней не работала. Я не могла.

К.О.Г. - Вам не интересно было или просто не стали узнавать?

Б.А.В. - Так его может куда-то увезли куда-то там.

Н.И.Г. - Не знаю.

К.О.Г. - Не стали спрашивать?

Н.И.Г. - Нет, не стала. Не знаю. Результат не знаю.

К.О.Г. - Просто, похоже, что Вы сами дали столько крови, что сами чуть не оказались на том свете.

Н.И.Г. - Да.

Б.А.В. - Так это все еще до снятия блокады было, да?

Н.И.Г. - Да. До снятия блокады.

Б.А.В. - Ну хорошо. А вот каковы были ваши обязанности? Вы - хирургическая сестра, да?

Н.И.Г. - Ну, да. Хирургическая сестра. Хирургическое отделение наше. Ну что делали, уколы, перевязки, таблетки, пипетки… Вот и все.

Б.А.В. - Сколько палат Вы обслуживали, и как дежурство организовывалось?

Н.И.Г. - Дежурство по суткам у нас организовывалось: сутки дежурим и сутки отдыхали. Ну а когда очень много поступает больных, то значит, и сутки не отдыхали. Ну, когда большое наступление, раненых нужно все время таскать, таскать. И вот только думаешь:. «Не садись, не садись»! Как сядешь - голова закинулась, руки опустились и все. Тебя тут хоть колоти по голове - ты не проснешься. Положат на носилки, бросят куда-нибудь в угол, дадут немножко отдохнуть, а потом придут, ногой пнут: «Вставай»! Вот так.

Б.А.В. - Ну, а если можно говорить о норме, то какая норма раненых была на одну сестру?

Н.И.Г. - Я даже не знаю, вот это я не могу сказать.

Б.А.В. - Ну а палат сколько, хотя бы? Две, три?

Н.И.Г. - Ну, я обслуживала с девушкой, там, большая то палата сколько была? Сейчас посчитаю. Может быть, вспомню. По - моему, десять в этой палате было.

Б.А.В. - Раненых, да?

Н.И.Г. - Да. Вот я все, стены то какие там были то все. Потом вторая палата, там четыре человека было. И еще палата маленькая была, на два человека. Там уже такие, самые-самые…

К.О.Г. - Тяжелые, да?

Б.А.В. - Ну вот та самая смертная, да?

Н.И.Г. - Да. Нет! Не смертная. Не смертная она. А смертная она стояла…

Б.А.В. - Одна на госпиталь была, да?

Н.И.Г. - Ну, на наше отделение, не знаю, в госпитале как, на отделение.

К.О.Г. - И она где-то отдельно вообще была, да?

Н.И.Г. - Отдельно в коридоре, там в самом конце коридора.

К.О.Г. - Чтобы даже раненые, кто ходячие, особо туда не заглядывал?

Н.И.Г. - Нет, туда не пускали никого, да и не ходили. У нас в отделении то ходячих мало было. Все, первое отделение хирургическое, почти все были…

Б.А.В. - Тяжело раненые…

Н.И.Г. - Да, тяжело раненые.

Б.А.В. - А еще, какие отделения были?

Н.И.Г. - Было еще терапевтическоетделение, ну а там я уже не знаю, на третьем этаже какое было. Никуда мы не ходили, не бегали, у нас не было времени.

Б.А.В. - То есть все два года блокады Вы в этом госпитале все провели?

Н.И.Г. - Да.

Б.А.В. - Даже за ворота не выходили ни разу?

Н.И.Г. - Ну как за ворота. У нас, где мы жили, госпиталь, второе здание, я не знаю что у них там, по-моему, лесотехнической академии здание это было. В учебном то были палаты. А там ведь библиотека, там шкафы с книгами стояли. Вот там, наверное, общежитие было или что ли, я точно не знаю. Но мы жили сначала на пятом этаже. А внизу, на первом этаже, летчики были. Сначала бегали в бомбоубежище, когда бомбежка. Ну, здание колышется. А потом думаем, что нет, все. Что больше бегать не будем. Всю ночь пробегаешь и все! Думаем то, что будет, то и будет.

Б.А.В. - Какие ранения были наиболее характерны в вашем госпитале?

Н.И.Г. -Ой! Тут и без ног, и без рук, и лицо все, значит…

Б.А.В. - Искалечено…

Н.И.Г. - Искалечено, да. И другие ранения. Куда попадет.

Б.А.В. - В общем, все. Нельзя сказать, что вот у вас была специализация в госпитале, да?

Н.И.Г. - Ну просто хирургическое отделение, так там все.

Б.А.В. - Все, любые там, да?

Н.И.Г. - Да, да.

К.О.Г. - А мест хватало? Было ли переполнение?

Н.И.Г. - Ой, было. Было, иногда знаете, пополнение, так в коридоре лежали. И в коридоре таскали мы. Сутки отдежуришь, да еще вот это пополнение. Ну, когда большое наступление. Таскаешь их в палаты, и коридоры ставили. И только себе говоришь: «Не садись! Не садись»! Как сядешь, голова закинется. И все, уснешь. Тут уже по голове хоть колом бей! Не проснешься. Бросят тебя на носилки, утащат куда-нибудь, дадут поспать час-два, потом придут и пнут в бок: «Ну, все, вставай».

К.О.Г. - Вы выключались.

Н.И.Г. - Да, потому, что уже сил не было. Вот и сейчас, головой то тряхнула и голова поехала…

Б.А.В. - Расскажите. Пожалуйста, о хирургах Вашего отделения.

Н.И.Г. - Ой, я даже и не знаю, сейчас даже и не помню ни фамилий, ничего. Ничего не помню. А хирург был очень хороший, мужчина. Но не помню сейчас его фамилию. Не знаю, не могу сказать, потому что сначала один был, потом второй хирург появился, помоложе. Ну, как-то не запомнилось.

Б.А.В. - А там вот, во втором госпитале, который на Украине действовал?

Н.И.Г. - Ой, тоже, как его фамилия? Забыла все! Не помню сейчас фамилии. Только начальников госпиталей помню. Сейчас уже забыла и замполитов и все. Не стало памяти. Все забыла.

К.О.Г. - Ну, времени очень много прошло! Я вот к Сашиному вопросу еще возвращаюсь. Хорошо. Специализации самого госпиталя не было, а было ли какое то перераспределение по ранениям: одна палата, предположим, одно, там такие то ранения, другая палата - там такие то ранения?

Н.И.Г. - Ну, да. Конечно, конечно. У кого-то голова ранена, у кого-то ноги. В палату в одну, значит, кто в голову ранен, ранение в голову или передней части туловища, значит, в одну палату. Ноги там, живот там - в другую палату.

К.О.Г. - То есть, это распределяли?

Н.И.Г. - Да.

Б.А.В. - Нина Ивановна. А чем раны обрабатывали вот там, в Питере?

Н.И.Г. - А чем раны? Йодом обрабатывали. И потом, какое-то средство. Я уж и забыла, как оно называется. Забывать стала все. Обрабатывали, обмывали - а чем, я не помню уже.

К.О.Г. - Не хватало медикаментов, особенно во время блокады?

Б.А.В. - В лекарствах был недостаток?

Н.И.Г. - Конечно был! Конечно, был.

Б.А.В. - А чего, всего не хватало или чего-то определенного?

Н.И.Г. - Ну, временами одного не хватает, временами другого не хватает. Ну, как-то все равно старались пополнять, но я не знаю откуда. В общем, трудно было с медикаментами, ну а для себя готовили люминал. Двадцать пять порошков.

Б.А.В. - Ну, чтобы просто вот работать, да?

Н.И.Г. - Чтобы уснуть навсегда!

К.О.Г. - Еще хотел спросить. Вот нехватка медикаментов, а народные средства какие то в госпитале применялись или нет, там травы или еще чего-то? Такого не было?

Н.И.Г. - Нет, такого не было. Только хвойный настой.

Б.А.В. - Как со вшами в госпитале боролись?

Н.И.Г. - Вшей было много. И у меня тоже!

Б.А.В. - Ну а как боролись?

Н.И.Г. - Ну как ? Белье ведь не стирали долго, воды то не было. Жарили!. Печки там накаляют какие-то там и бросают туда. Часто и сгорит, бывало. Но когда там, в печке прокалят, а потом еще утюгом. А потом, когда поехали.. Ну у нас, пока, у сестер, не было много вшей. У меня вот лично не было во время блокады. Но у некоторых были в голове вши. Иногда в белье появлялось. Но когда мы поехали из Ленинграда, товарный вагон, нары такие были, все спали вповалку, ну и кого-то, наверное, были вши…

Б.А.В. - Переползли.

Н.И.Г. - И утром мы встаем, снимаем свои рубахи ноские. Вот так. Приехали в Чертково мы. Поместили меня куда-то на квартиру к женщине одной. Домик такой украинский, мазанка такая. Пол глиняный.

К.О.Г. - Мазанка сама из соломы? Солома и глина?

Н.И.Г. - Да, да, да. Ну вот. Я пришла к ней, у меня была суконная гимнастерка. Я пришла к ней и говорю: «Знаете, что? У меня есть вши». В голове у меня вши были. Я говорю: «Как вот быть? Меня к Вам помещают». А она говорит: «А будем выводить». Ну, а я говорю: «А как»? «А я сделаю» - она говорит. Ну вот. Я прихожу с дежурства, но с начала то она мне гребень дала, я волосы вычесала все это. Гимнастерку то она это, утюг. А утюги то еще углями нагревали. Вот, она нагрела утюг, я сняла гимнастерку, утюгом, она говорит: «Давай, прокаливай утюгом». Я прокалила. Потом она дала мне нож и давай гниды то отскребать.

Б.А.В. - Нож, да? Ножом?

Н.И.Г. - Да, нож. Ножом. Потом, как я с дежурства прихожу, уже готова горячая вода. Но вода то была в самом Чертково грубая какая-то, так она ходила на какой-то лиман, приносила там. Той водой если вымоешь, то волосы грубые, торчат они, нехорошие. С лимана она приносила другую воду, хорошую, мягкую. Я прихожу с дежурства, а у нее уже вода горячая на плите стоит - «Давай, мой голову»! Я вымою голову, дает она гребень мне, поставит зеркало: «Давай, чеши»! Ну, я чешу. Потом, значит, вшей уже не стало. Гимнастерки все прочистили. Все. Потом гниды стала вытаскивать. Вот так!

Б.А.В. - Ну а после Чертково у Вас были вши?

Н.И.Г. - Нет. Не было больше.

Б.А.В. - То есть Вы вот там, в эшелоне набрали и все?

Н.И.Г. - Да, это в дороге.

Б.А.В. - А как у раненых со вшами боролись?

Н.И.Г. - Так чего боролись. Прокаливали.

Б.А.В. - То же самое, да? То есть их белье просто брали и в жарку отдавали?

Н.И.Г. - Да, тоже выжигали это все. Так вот. Но первое время блокады как-то вшей то не было. А потом уже появились. А у нас особенно, вот когда мы ехали из Ленинграда в Чертково, вот тогда. Ну, у кого-то были вши, наверное. И все. И пошло, и пошло. На общих же нарах спали.

К.О.Г. - Еще вопрос по поводу блокады. По сравнению с блокадниками, была ли разница по срнению с военными, медицинским персоналом и просто жителями в обеспечении?

Н.И.Г. - Нет, по моему нет.

К.О.Г. - То есть все получали абсолютно одинаково?

Н.И.Г. - Ну нет. Кто не работал, блокадники, получали сто двадцать пять граммов хлеба. Хлеб такой тяжелый, черный. Ну мы получали, сначала, двести пятьдесят граммов, потом триста - прибавили. Сначала все съедали в завтрак. Потом триста стали получать - тоже съедали в завтрак. Потом пятьсот. Какой-то, буханочки-то. Круглые буханки, так вот так. Разрезан, пол буханки. По пятьсот. Тоже в завтрак все съедали. Немножко оставим хлеба до обеда. Не успеем! Все!

К.О.Г. - Все равно доедите.

Н.И.Г. - Да, все. Горчицу возьмем, намажем горчицей и с кипятком! Все равно съедим.

К.О.Г. - А горчица, горчица, откуда у Вас была, или она использовалась в медицинских целях?

Н.И.Г. - Я не знаю. Откуда мы брали?

Б.А.В. - Просто была.

Н.И.Г. - Не знаю, откуда они приносили горчицу эту. А потом, девушка у нас, ленинградка, работала. У нее отец слесарем работал, ну да, столяром раньше. Но он во время войны возил снаряжение на фронт. И вот один раз она и говорит: «Девочки. Я вас завтра накормлю, студень сделаю, холодец». Мы еще посмеялись. Видите ли, во время войны, люди шли падали, обрезали мягкие места, этим кормились. А утром подбирали, как дрова, в машину в кузов бросали и увозили на кладбище. Ну и мы еще посмеялись: «Чью филейную часть отрезала? У кого»? Ой, я вам сейчас наговорю!

Б.А.В. - Так Нина Ивановна, мы же это знаем. Через шестьдесят лет об этом уже пишут.

Н.И.Г. - Ну вот, в шутку, чью филейную часть отрезала?

Б.А.В. - Ну а каннибализм этот был широко распространен, как Вам это помнится?

Н.И.Г. - Ну так собирали, у детей вот обрезали. Взрослые идут же, упадут. Вот и все. И мертвые. Вот со мной был вот такой случай. Сколько - пятьсот граммов нам хлеба давали. Какой-то вот такой штучкой отрезали. Было холодно. Я пошла со смены то и под мышку положила - чего, ходили как ведь фрицы. У меня какие-то боты на ногах были, шинель какая-то такая. Я этот хлеб положила под мышку. А напротив сквер был и там скамеечка. И женщина сидела. Я вижу, что она сидит, на скамейке женщина. И она, я прошла мимо нее, но в стороне немножко от нее. Она, видимо, увидела этот хлеб то у меня, со скамейки то соскочила, сзади подбежала и вытащила у меня этот кусок хлеба. Побежала обратно к скамейке и тут и упала она прямо на дороге. И все.

К.О.Г. - И умерла?

Н.И.Г. - Умерла. Но я, конечно, уже хлеб не стала подбирать. Ну и вот. Эта девочка, которая ленинградка, и говорит: «Я вас завтра накормлю холодцом». Вот мы и говорим: «Чью филейную часть то»?. А у нее отец подвозил, да, он у нее столяром работал, так вот я первый раз видела эти плитки - клей то вы не видали? Вот большие такие плитки - столярный клей! Видали, да?

Б.А.В. - Но он из животных, животные жиры там есть.

Н.И.Г. - Да, да, да! И вот она принесла эту плитку или две ли? У отца в запасе еще было.

Б.А.В. - Наверное, до войны еще он запас.

Н.И.Г. - Да, да. До войны. Потому что он столяр.

Б.А.В. - Столярный клей.

Н.И.Г. - Да, столярный клей. Ну, она, значит, принесла, замочила в воде его, там, в тарелку все положила. Потом нам то говорит. А мы то спросили, а она говорит, что вот, когда сделаю, так покажу - чья филейная часть!

Б.А.В. - Чей филей.

Н.И.Г. - Да, чей филей. Потом она все это размокло, унесла на кухню, там прокипятила, видимо, и опять поставила на окно. Зимой было дело. И вот, собственно, мы вот этот холодец съели. Потом она говорит: «Ну, девочки, я вас завтра накормлю котлетами». Мы опять говорим: «Чей филей»!? Отец то у нее подвозил на фронт снаряжение, а лошадей то убивали, а он обрезал. А они татары. А татары конину едят. Он обрезал мягкие ткани, привозил и они делали котлеты. Она сделала эти котлеты там дома, принесла нам, разогрела и говорит: «Вот, ешьте! Это папа привез с фронта. Ну, там, подвозил он там какое-то снаряжение, лошади там мертвые лежат, он и отрезал». И вот она нас дважды кормила этими котлетами.

Б.А.В. - Что Вам запомнилось из жизни гражданских людей в блокаде?

Н.И.Г. - Ой, мало видели то их.

Б.А.В. - Мало видели, да?

Н.И.Г. - Никуда, почти, не выходили.

Б.А.В. - А что знали об их жизни?

Н.И.Г. - Так вот, санитарочка у меня работала одна. Вольнонаемная, санитарочкой работала. Она недалеко от нашего госпиталя жила. У нее муж работал на заводе, на каком-то, главным инженером. И завод этот эвакуировался на Урал. Она осталась с двумя детьми. И работала у нас санитаркой. И вот, что останется от раненых, пока то еще не смотрели, что от раненых останется, я в баночку все складываю. У нее один сын был, четырнадцать лет ему было. Он работал на заводе, на военном, забыла тоже, как он называется. А, на Кировском военном заводе. Четырнадцатилетний мальчик, ну на подставке там, он там и ночевал, потому что трамваи уже не ходили, далеко ездить. Он там и ночевал. Ну а второй мальчик - семь лет ему было. Она как-то приходила с ним вместе в госпиталь. Ну вот когда чего от раненых останется, я в баночку собираю, она приходит и, ну она, пока работала санитаркой, выносила это все. Потом она уже не замогла работать. Ну, я ей говорю: «Все-таки как-нибудь набирайтесь сил, приходите». Ну а потом она через неделю или через три дня стала ходить - у нее уже сил то не стало. Тогда пришла ко мне - я заболела. Ну, это порядочное время было, что я помогала ей от раненых собирать. Потом она один раз меня пригласила. Говорит: «Пойдем, у нас ночуешь», на кухне. Она живет, у ней печка была. Двухкомнатная или трехкомнатная квартира была. Там все закрыто у нее было. А на кухне они с мальчиком то этим жили, кровать стояла, деревянная такая. Ну, муж инженером работал, так, видимо, тогда неплохо жили они. Вот. Ну, она нагрела кирпичи на печке на этой, железной и обложила нас с мальчиком кирпичами, там, в тряпочку их завернула. Мы спали очень хорошо, поспали. Потом, как то она тут пришла с мальчиком… Да. Потом я заболела. Я сколько могла ей помогала. Потом я заболела - у меня на почве истощения кровавый понос. И еще у одной сестрички тоже. Вместе с ранеными лежали в палате. Только вот тут дверь, я по одну сторону двери, а она по другую, потому что нам надо часто было бегать. Ну, сначала там поставили за дверь ведро, за палату. Потом уже мы на ведро то не стали бегать - не смогли. Поставили, положили нас на судно. Вот она приходила ко мне. А я чего. Я ничего не ела. Вот, она забирала это все. Там что, там пища то была - нечего и есть то. Особенно у тех, у кого кишечник кто такой был, больной. Потом она говорит: «Где-то у меня была черника сушеная дома. Черника и черемуха. Если я найду, я Вам принесу». И. вот я не знаю. Может, это мне помогло, или нет. Она пришла, заварила эту чернику, черемуху, литровую банку или сколько. Я стала пить. И она еще второй раз мне принесла, тоже заварила. И у меня , ну там лечили, все, и у меня понос то прекратился. А вот Валя то Ващенко, которая лежала со мной, она умерла. Она умерла. Так вот я не знаю, может быть, мне помогла эта черника и эта черемуха?

К.О.Г. - Может быть, ведь черемуха то вяжущая, по сути.

Н.И.Г. - Да. Не знаю, что мне помогло, но Валя Ващенко умерла. Потом, значит, она еще раз ко мне пришла, и больше она не приходила. Она уже, видимо, тоже, все - слегла. я уже к ней прийти тоже не могла, потому что не вставала. Хотя у меня и прекратился понос, но я не вставала очень долгое время. Наверное, тоже погибла. Вот приедет муж, после блокады, после войны, ни семьи и ничего нет. Ни жены и ни детей нет. И мальчик то у нее умер там, на заводе. Утром пришли, как она рассказывает, пришли, а его нет на подставке. Там кто, старшие, стали его искать и где-то у какой-то машины, видимо упал, тут и умер.

К.О.Г. - Тоже от истощения, да?

Н.И.Г. - Да, да.

Б.А.В. - А какие настроения были среди Ваших подруг тогда, во время блокады?

Н.И.Г. - А настроение было. Вы знаете, все старались сделать как можно лучше и быстрее, чтобы победить. Чтобы победить. Делали все, для того чтобы быстрее раненого вылечить. Как ходили за ними! Ведь, придешь, и «сынок». Вот семнадцатилетний лежал мальчик. А тут рядом лежал полковник, не знаю, сколько ему лет. А холодно было, окна замерзли все. А кровати стояли вот так, у окон. И вот этот мальчик, он такой худенький был, слабенький. Он повернуться не мог. Ну, я не знаю. Сейчас бы, наверное, начальники такие не поступили так. Он говорит: «Сестричка, помогите мне подняться. Давайте мальчика переложим на мою постель. Я все-таки посильнее его, у меня шинель есть прикрыться, а у него ничего нет». Ну, я помогла ему подняться. А мальчика того, позвала сестру другую, тот сел на кровать то. Мальчика перенесли на его место, чтобы ему потеплее было, не перед окнами, а…

Б.А.В. - Подальше.

Н.И.Г. - Да, у стенки. А вот сейчас сделает ли какой-нибудь начальник так? Не сделает. Вот так. Сейчас начальники что делают? Сами для себя. Ну, мне, конечно, не хочется говорить, какая жизнь. Я не довольна такой жизнью. Я, конечно, обеспечена сейчас, пенсия порядочная. Но, я, конечно, если бы я знала, что будет такой бардак в нашей стране, ну теперь уже осколок от нашей страны, я родилась в Советском Союзе, я бы конечно, я бы с удовольствием уехала в Америку или осталась в Румынии. Из Румынии еще письмо у меня есть. Тоже. Когда война закончилась, был смотр художественной самодеятельности. А я в детстве занималась балетом. Ну и была как-то развита в этом плане. Ну и в Югославии был фронтовой смотр художественной самодеятельности в городе Суботица. Я выступала молдаванский танец. Был молдаванский танец. У нас еще была ленинградка одна. Она балерина, а муж то у нее в хозяйстве какую-то работу выполнял. Она с ним вместе тоже нас готовила к этому смотру художественной самодеятельности. Ну и вот. На этом смотре художественной самодеятельности из Румынии, не знаю, приехали тоже из какого-то госпиталя, не знаю, и один артист был, музыкант, аккордеонист. Ну вот, он присмотрел меня. И, значит, тоже…

Б.А.В. - Предлагал.

Н.И.Г. - Предлагал. А мы уже собирались выезжать.

Б.А.В. - Перед самой ликвидацией.

Н.И.Г. - Да. Госпиталь наш уже был свернут, раненых не было, последнее время, как мы там были. И он мне дал явочную квартиру в Бухаресте. А он то… Да, в Бухаресте, явочную квартиру, а он то в Тимошары Клуш работал, в театре. В Тимошары Клуш. А он мне дал явочную квартиру в Бухаресте. Ну и чего, девчонкам то я все рассказала, письмо то получила, еще успела получить письмо. Письмо то интересное такое. Но не сам он писал, а писал его друг, ну, русский наш пишет. Пишет: «Под диктовку Кости пишу». Костя его звали. Если вам интересно прочитать письмо, письмо очень интересное.

Б.А.В. - Оно сохранилось?

Н.И.Г. - Да. Муж, конечно у меня, ругался. Но я говорю, что это память войны, не трогай.

Б.А.В. - У меня бабушка фотографию каких-то летчиков, она прятала от дедушки. Это мы только после смерти ее нашли.

Н.И.Г. - Ну нет. Я его, ну это же война была. И все. Ну, чего. Девчонкам я сказала. Подъезжаем к Бухаресту. Я свой чемоданчик складываю, там сумки, все. Ну, девчонки то знали, что это такое. И кто-то из них замполиту сказал.

Б.А.В. - Ну, агент работал.

Н.И.Г. - Да. Замполит и говорит: «Я в это дело вмешиваться не буду, а вам строгое поручение не выпустить ее из вагона». Вот, приехали в Бухарест, они в три ряда встали при выходе и все. А я стою с чемоданом. А они говорят: «Не выпустим! Не выпустим»!

Б.А.В. - А Вы хотели, да?

Н.И.Г. - Ну, я хотела. Думаю, ну раз в Америку я не попала. Думаю, останусь в Бухаресте, в этой, в Румынии. Ну чего, мужчина, такой, симпатичный, все равно немножко по-русски говорил, аккордеонист, баянист, артист. Ну вот… Ни в Америку, ни в Румынию. Никуда не попала.

К.О.Г. - А с американцем больше никак не контактировали, ничего?

Б.А.В. - А вот да вот. Про иностранных раненых расскажите, пожалуйста.

Н.И.Г. - Про иностранцев? Вот американцы и англичане очень вежливые были. Внимательные были. Они всегда слушали, им что скажешь, они все выполняли.

Б.А.В. - Дисциплинированные, да?

Н.И.Г. - Да.

К.О.Г. - А общались через переводчиков?

Н.И.Г. - Были переводчики, и где, я например, немецкий язык знала. Они некоторые знали немецкий язык. Калякали, кто на немецком, как на русском - ну в общем мешали все.

Б.А.В. - А когда они у Вас появились, в июле 1945-го?

Н.И.Г. - После того, как война закончилась

Б.А.В. - В мае?

Н.И.Г. - В мае, нет Так вот, наверное, в июне или в июле.

Б.А.В. - Летом уже?

Н.И.Г. - Да, летом. Когда уже наших всех отправили на Родину, тогда стали принимать, была команда принимать вот таких-то. Но сначала то еще смешанные были, потом уже наших всех отправили и остались они одни.

Б.А.В. - Так, понятно. Но у нас остались общие вопросы. Как раз, может быть, по Вашей прежней гражданской специальности.

Н.И.Г. - Ну, я бы вот, не война, так работала бы по своей специальности на Севере в этой… Целлюлозно-бумажный комбинат-то, как там?

Б.А.В. - Это туда распределение у Вас было, да?

Н.И.Г. - Да, да.

Б.А.В. - То есть, и на практику то Вы туда должны были ехать?

Н.И.Г. - Да, да. На практику я должна была ехать от техникума.

Б.А.В. - Мурманская область или Петрозаводск?

Н.И.Г. - Да, да, да. Петрозаводск, Карелия. В Карелию. Вот, два. Техника-механика и я, технолог. Должны были ехать после летних каникул на производственную преддипломную практику, и потом защита диплома, и все.

Б.А.В. - А какой день, событие на войне для Вас было самым трудным?

Н.И.Г. - Ой, не знаю. Не могу теперь сказать. Много было трудных дней, так я не могу сказать сейчас.

Б.А.В. - Невозможно выделить, да?

К.О.Г. - А вот самое яркое, что-то запоминающееся? То, что запомнилось больше всего?

Н.И.Г. - Ну что, после войны - на смотр художественной самодеятельности ездили. Как-то уж вроде облегчение какое-то было. Ну, вот я там получила приз - хрустальную розу. Ну там она и осталась. Стали когда садиться в вагон, дождик прошел у меня в одной руке чемодан - с одеждой , то-се. А в другой руке - роза. Ну а тут девушка и говорит - а как, надо ведь цепляться за эти, за поручни то, да. Она говорит: «Давай розу то, я подержу. Зайдешь в вагон, я тебе и подам». Я ей отдала розу, она сзади меня стоит. Я подскользнулась и на эту розу упала. И все у меня там осталось. В городе, на вокзале города Суботица. Но когда мы приехали туда, там, на асфальте, на перроне, написано большими буквами белыми: Иосиф Брос Тито, Иосиф Сталин - друзья и братья. Там хорошо к нам относились, пока Горбачев не развалил все это. А Ельцин, уже, то социалистический лагерь развалил, развалил Советский Союз. А сейчас все недра земные скоро выкачают. За четыре километра с моря будут доставать нефть и все.

К.О.Г. - Какы помните, как Вы узнали об окончании войны, и каковы Ваши чувства были?

Н.И.Г. - Нас собрали, по-моему, собрали в зале и сказали, что война закончилась.

К.О.Г. - Просто собрали, да?

Н.И.Г. - А мы еще, знаете, поехали мы на кладбище от нашего госпиталя, гражданское кладбище. Но, конечно, у них какой порядок!

К.О.Г. - Это в Венгрии?

Н.И.Г. - Да, город Сегет. Какой порядок у них! В городе, во время войны - чистота везде, в Румынии, где мы были. В общем, везде чистота. Еще в Румынии мы к этому, к королю или как его, ему еще Сталин орден какой-то дал…

Б.А.В. - Михай, по-моему..

Н.И.Г. - Михай, Михай. Михай его звали. Так вот, еще до победы мы узнали. Мы поехали на кладбище, там наши были похоронены раненые. Гражданское кладбище, оно конечно загорожено. У нас сейчас и такой памятник, и такой памятник, и бог знает, наворочено чего. А у них, если вот в один ряд, то все памятники одинаковые. И оградки все одинаковые. Все. У нас у кого-то вот такая оградка, у кого-то такая, черт знает, наворочено чего. У них все по линейке. Ну а за этим кладбищем, за ихним, наши были солдаты похоронены. Из нашего госпиталя там шесть, по-моему, могилок было. Мы поехали, чтобы прибрать их, из нашего отделения втроем мы поехали. Цветы повезли. Ну, нам сказали, чтобы мы посмотрели, как там стоят. Там деревянные крестики стояли, надписи: фамилия, имя, отчество, год рождения, часть и все. Мы приехали туда, посмотрели, там все сделали. Думаем, как бы нам посмотреть их кладбище, тут же за изгородью то видно. Все так красиво сделано. У нас ведь столы наворочают, там это жрут, пьют. У них только скамейки, никаких столов. Чтобы зайти на кладбище, там ворота и потом, как-бы, домик какой-то. И там кнопочка. Ну, мы пришли, думаем, что пустят нас или не пустят посмотреть, нажали кнопку. Выходит мужчина. Он нас спрашивает на ломаном русском языке, а мы хотим посмотреть. Ну, сказали ему, что приехали сюда к раненым, к тем раненым, которые у нас тут похоронены, и хотели бы посмотреть, посетить ваше кладбище, посмотреть. Он нам показывает: «Тихо». У нас ведь чего - песни поют, орут. А он сказал, что бы ухо не резало, и нас не слышно было. Вот и все. Мы говорим: «Поняли». Вот на кладбище в Мурыгино, где у меня муж похоронен, где у меня родители похоронены, как-то недалеко от его оградки. Ну, могилка то не ухожена. Пришли три мужчины. На могилку постелили газету, поставили бутылку, там чего-то еще. Сели на эту могилку, выпили. Один песни запел, другой стал штаны стягивать, извините за выражение.

Б.А.В. - Оправился.

Н.И.Г. - Около могилки, отошел, наверное, на метр. Ну, вот кто? Вот культура какая наша!

К.О.Г. - Не знаю. Наша не такая, наверное, культура. Это пережитки, наверно, какие-то. Просто в каждой стране, в каждом народе есть свои паршивые овцы.

Н.И.Г. - Но у нас то сейчас просто безобразие! Посмотрите! Раньше ребят воспитывали - с октябрят начинали. Октябрята, пионеры, комсомольцы. А сейчас! Вот у нас же на скамейке, скамейки убрали, дважды убирали. На скамейке днем, парень с девкой пришли, выпили, он сел также ноги растопырил. Она к нему тут встала, его за шею, он ее за это и поехали! Теперь, я хожу вокруг дома, ноги разминаю. А за домом тень как-раз. Одиннадцать часов дня. Парень встал к металлической изгороди. Потом девка пришла - как дернет у него здесь все! Разорвала, расстегнула. Поймалась за него, он за нее и поехали! Я говорю: «Вам как не стыдно! Народ ведь идет в одиннадцать часов дня»! А он мне говорит: «Проходи, бабка, проходи»! Вот так вот.

Б.А.В. - Нина Ивановна, как Вы относились тогда к немцам?

Н.И.Г. - Я их мало видела, так я не знаю. Ненавидели мы их, немцев, вот и все. Да, ненавидели. Ну, конечно, трудно в Ленинграде стало, когда Бадаевские склады разбомбили, ой! Тогда народ очень плохо жил. Сто двадцать пять граммов хлеба покупали, давали, так ведь черный хлеб-то был - с чем там, не знаю…

К.О.Г. - С отрубями, с опилками?

Н.И.Г. - Да, да, да.

Б.А.В. - Каково Ваше мнение о союзниках в той войне?

Н.И.Г. - Ну, чего. Американцы, конечно, которые раненые у нас лежали, к нам очень хорошо относились. Очень хорошо. И англичане тоже. По-моему, они неплохо к нам относились в то время. А сейчас? Со Сталиным у них была дружба. Помогали они и все.

К.О.Г. - Тут, скорее всего, были друзья по неволе.

Н.И.Г. - Да, по неволе.

К.О.Г. - Я вернусь к своему вопросу, по поводу окончания войны. Вы съездили на кладбище, а дальше?

Н.И.Г. - Да, мы поехали на кладбище, в троллейбусе едем. Автобус или троллейбус - я уже не помню. И там мужчины разговаривают. Это было которого числа? Война то закончилась у нас девятого? Мы, наверное, числа седьмого поехали. Седьмого. Мужчины разговаривают в автобусе. Так говорят: «Все-таки война то закончилась»! Мы говорим: «Как война закончилась? Нигде еще не объявляли ничего». Потом я подошла к одному мужчине: «Откуда Вы знаете, что война закончилась» ? - «А Вы тоже скоро узнаете. Война закончилась». Это было седьмого мая. Откуда они знали - вот я не знаю. И он только сказал: «Скоро и Вы узнаете».

Б.А.В. - Ну, капитуляция то, вообще то, второго мая была подписана. В Берлине война закончилась второго мая. По радио, наверное, говорили, и они слышали. Девятого мая, просто, окончательную капитуляцию подписали.

Н.И.Г. - Да, но пока не было объявлено.

Б.А.В. - Да, конечно. Вот они то, мы узнали, они разговаривают. Они то откуда-то узнали! Я подошла и спрашиваю: «Откуда Вы знаете»? - «А скоро и Вы узнаете». И все.

К.О.Г. - А потом назад приехали, не узнавали ни у кого? Может у замполита или еще у кого-либо?

Н.И.Г. - Нет, не узнавала.

К.О.Г. - А потом уже, после официального объявления, вас собрали, наверное…

Н.И.Г. - Да, конечно. Конечно. Собрали всех. Все. Подвели итоги работы, отметили там.

К.О.Г. - А настроение было какое? Просто, с точки зрения эмоций?

Н.И.Г. - Конечно, радостное было настроение. И у раненых то у всех. Даже, когда все это закончилось, когда нас собрали, потом сказали, что идите по палатам и объявите, что закончилась война. Ну, я побежала по своему отделению: забежала в одну палату, в другую. Ой! Все выбежали из палаты - кто кое-как: на костылях, на одной ноге. Все обнимаются, целуются. Ну, а один мужчина молодой, ну я не знаю, сколько ему лет - может двадцать пять ему. У него ног вообще не было. И рук не было. И вот он култышка такой был. Он один остался в палате то. Про него забыли. Все целуются, обнимаются, слезы у всех идут. И смотрим - этот мужчина вылез. Он на животе - безрукий-то, без ног! Свалился, и он тоже вылез в коридор! Ну, его сразу все подняли на руки, положили на стол. Стали его обнимать, целовать! Ой! Вот как такой приедет домой!? А потом стали разговаривать, а он говорит: «А куда я поеду»? Забыла, из какой он местности. «У меня ведь дом то сожгли! Родных убили». И вот, один раз, я помню, мы ехали по одной, не помню по какой, местности, около станции какой-то. Населенный пункт был. И там деревня вся сожжена. Только остались одни трубы, печи то эти. Кирпич то остался. И женщина лежит, вот у нее белая кофточка, как сейчас помню, и ребеночек на груди у нее ползает - грудь, видимо, ищет. Она лежит мертвая, так руки раскинуты. Ох. К начальнику госпиталя побежали, стали говорить, что вот такое дело. Остановили поезд. Поезд остановили, ребенка этого взяли, довезли до какой- то станции. Помню, али его там. А она, мать, так и осталась там.

К.О.Г. - Убитая или она умерла от голода?

Н.И.Г. - Убитая. Убитая там. Там много было убитых то, а ребеночек один ползал по матери, искал грудь.

Б.А.В. - Нина Ивановна. Как в госпиталях, где Вы работали, строились отношения между старшими по возрасту и младшими?

Н.И.Г. - По-моему, никакого различия не было. Не было.

Б.А.В. - А они как-то Вас опекали, старались вам жизнь облегчить как-то?

Н.И.Г. - А все как-то хорошо друг к другу относились, и не было никакого подразделения так вот, чтобы как вот сейчас: чиновники так, а рядовые так.

Б.А.В. - То есть, Вы имеете ввиду, и отношения между начальниками по службе и подчиненными?

Н.И.Г. - Да, да, да. Ну, если бы такое отношение было, как сейчас, то работать-то нельзя бы было. В таких условиях.

Б.А.В. - Вообще, такой вот вопрос есть. Вы можете сказать, чем-то особенным отношения на войне, между мужчиной и женщиной, отличаются?

Н.И.Г. - Я даже не могу сказать. Не знаю.

Б.А.В. - А ППЖ (походно полковые жены) у Вас в госпитале были?

Н.И.Г. - Это что такое?

Б.А.В. - Любовницы. Фронтовые.

Н.И.Г. - Нет

Б.А.В. - Не было такого? У меня бабушка в войну тоже в таком же госпитале проработала, на Западном фронте была. Так она рассказывала, что как-то раз, когда они уже в Прибалтику вошли, был такой случай, что-то ли замполит, то ли местный какой то крупный начальник, потребовал, чтобы медсестры из их госпиталя, и бабушка в том числе, направились на какую-то вечеринку с местными активистами.

Н.И.Г. - Ну, у нас никаких вечеринок не было. Некогда было.

Б.А.В. - И вот, была у них там старшая медсестра, ну, по возрасту, как мы, наверное, была. Лет под сорок ей было. Она их не пустила туда.

Н.И.Г. - Нет, у нас этого не было. Нет. Никакого увеселения не было. Некогда было этим заниматься.

Б.А.В. - И даже там, когда через границу перешли?

Н.И.Г. - Нет. Я не знаю. У нас в госпитале такого не было. И отношение было какое-то такое, доброжелательное ко всем. Начальники, как-то тоже, к нам очень хорошо относились.

Б.А.В. - Когда Вы вернулись сюда, на родину, в Кировскую область, как Вы можете описать отношения с теми, кто был в тылу? Вот к Вам, как к фронтовичке?

Н.И.Г. - А ничего, ровное, такое отношение было, и ничего такого не было.

Б.А.В. - То есть, никак Вас не выделяли, да?

Н.И.Г. - Нет.

Б.А.В. - А Вы как себя чувствовали? Вас сны о войне мучили?

Н.И.Г. - Нет. Ну, все равно, как-то ко мне относились, хорошо, я не знаю. Вот первый секретарь то был, Пирогов. Конференция была у нас. Готовились к партийной конференции. Мне поручили оформить зал. Сцену, где президиум будет.

Б.А.В. - Это когда Вы уже начали в райкоме работать?

Н.И.Г. - В райкоме работала, да. Ну, там каждому распределили, кому чего делать. Ну, мне сцену оформить. А кто-то еще, из Ленинграда кто-то приехал. Не знаю, художник какой-то. Ну, я говорю: «Дайте мне слесаря, художника и по охотницким делам которые занимаются. С фабрики Мурыгинской. Ну, дали мне это все. И мы оформили сцену как: Кремлевская стена, Кремль, звезды кремлевские, раннее утро. Значит, марлю покрасили в голубой цвет. Там лампочки, где звезды в красный цвет покрасили. И когда марлю то повесили голубую, свет то включили - как- будто раннее утро. Свет то сделали так, что лампочки то на Кремле светлые были и красные звезды. Как сцену то только открыли, народ то весь стал и зааплодировал. Потом прошла конференция. Утром на второй день, на следующий день, первый секретарь меня вызывает с утра: «Зайдите ко мне». Я думаю: «Чего это я наделала неладно? Сейчас меня убьет»! Захожу, сама трясусь: «Что я сделала неладно»? - «Садись» - он такой, грубоватый был. Полковник он, командовал. «Садись. Ну чего, первые аплодисменты то ты схватила»? (смеется) - Не он. Обычно, выйдет первый секретарь. Первый секретарь выходит, и начинаются аплодисменты.

Б.А.В. - В президиум садится когда, да?

Н.И.Г. - Да. А тут еще президиума то не было, сцену то открыли, и весь зал встал и зааплодировал. Они не видели такого. Вот он мне и говорит: «Первые аплодисменты то ты схватила»!

Б.А.В. - Сам же взял к себе на работу! Потребовал! Да он доволен был, доволен!

Н.И.Г. - Ну а потом был случай, в Кирсе я работала. Флаг над райкомом висел. А ночью его не видно с фабрики. Секретарю парткома говорю: «Знаете, надо бы как-то осветить тут у нас. Давайте флаг осветим, чтобы ночью видно было, что это красный флаг развевается». Он говорит: «Как это сделать»? Я говорю: «Дайте мне слесаря и электрика». Он распорядился, пришел сам, чтобы посмотреть, как и что. Вот, сделали флаг, там подсветку, все. Вечером народ, когда свет то зажгли, фла-то красный колышется в темноте. Народ бегает, смотрит: «Это что такое»?

Б.А.В. - Скажите, когда Вы вернулись с фронта домой, какие были у Вас ожидания от жизни? Многие говорят, что ожидали после окончания войны чего-то нового, счастливого, неожиданного? Что тогда Вы думали?

Н.И.Г. - Я не знаю. Я только думала, что мне надо учиться. Потом вот затащили меня в райком партии: «И здесь можно учиться». Вот и все началось. Все. Ну, а так не знаю даже, что и сказать.

Б.А.В. - А Вы сталкивались с непониманием? Многие говорят, что на войне они по-новому стали смотреть на жизнь. Вы можете про себя такое сказать?

Н.И.Г. - Ну, только то, что дисциплина во время войны была, дисциплина. Не знаю я, конечно, в частях то я не была, а в госпитале, конечно, дисциплина на высоком уровне была.

Б.А.В. - Вот этому Вы научились, да?

Н.И.Г. - Да. Дисциплина на высоком уровне была.

Б.А.В. - Ну а потом вот…

Н.И.Г. - И уважение друг к другу. И уважение друг к другу. А сейчас что?

Б.А.В. - Нет, ну хорошо сейчас, понятно. А вот тогда? Вот Вам тяжело было от этого отношения фронтового братства к мирной жизни приходить?

Н.И.Г. - Ну, Вы знаете, может быть в какой-то другой организации, но в райкоме, там, народ то более-менее был подобран, так лучше, быстро все это…преображалось.

К.О.Г. - Нина Ивановна, вот вопрос еще такой. После того, как Красная Армия прошла по Европе , у фронтовиков появились ощущения, которые были в свое время у декабристов, то есть появилось свободомыслие какое-то. Они увидели совершенно другую сторону жизни. И в свое время в связи с этим было запрещено создание ветеранских организаций, даже ассоциации Героев Советского Союза. Вы не замечали, пытались ли фронтовиков каким-то образом ущемить, ограничить?

Б.А.В. - Какое отношение тогда вот, в первые годы, было к фронтовикам?

Н.И.Г. - А я даже как-то и не замечала. Никакого отношения не было. Как равные все.

Б.А.В. - То есть, их вообще не выделяли?

Н.И.Г. - Нет, нет, нет, нет.

К.О.Г. - А вот настроения, Вы ведь, наверное, много с фронтовиками и вообще с людьми, общались. Настроение этих людей, которые прошли Германию, Польшу, Чехословакию, Румынию. Которые вернулись оттуда, что-то повидали, возможно, какие-то мысли у них появились, свободомысли там?

Н.И.Г. - Ну, я не знаю. Вроде, как ничего такого и не было.

К.О.Г. - Под свободомыслием я имел в виду какие-то мысли или действия вопреки существующему режиму. Было ли что-то такое?

Н.И.Г. - Ну, так я что-то не знаю даже…Ну вот только то, что там культура, чистота - это все отмечали. Что у нас сейчас тут? Наш город за годы перестройки в помойку превратился! И вся страна, не только ведь наш город. Посмотрите, что сейчас случилось с нашими полями и лесами. Черт знает, что делается! А они вот там это все берегут. У них очень бережное отношение ко всему. Вот это надо отметить. Бережное отношение. А у нас сейчас размахали все. Если у нас до войны работало восемьсот тысяч в сельском хозяйстве людей, сейчас триста тысяч. Почему хлеб то дороже? А как дальше жить будут люди, которые получают три тысячи, четыре тысячи? Есть люди трудового фронты, которые во время войны работали. Вот такие маленькие у станков стояли! И что они получают сейчас!? А люди бедствуют, большинство то плохо живут! В государстве у нас чиновников расплодилось. Если раньше в обкоме работало семьсот человек, то сейчас тысяча семьсот. Предприятие ликвидировалось, предприятие обанкротилось, предприятие продано, еще чего-то там. А чем управляют? Чем управлять? Посмотрите, город то во что превратили! А река Вятка. Обещали ее углублять, сделать ее судоходной. И тут показали - началась навигация. Какой-то катерок маленький, икону до Вятских Полян провезли! И началась навигация! Это же безобразие! Раньше все лето семь землечерпалок на реке Вятке работало! И расчищали берега. И к нам же волжские пароходы приходили. Пристань была. А сейчас ничего там нет.

Б.А.В. - Сейчас везде так. И Северная Двина такая же. И Вычегда тоже также.

А что еще помните?

Н.И.Г. - Я вот помню, даже когда хирург собирал нас на пятиминутку. Как на войне - как операции идут, какая требуется помощь еще, значит, спрашивает, и он говорит: «Знаете, что, девушки» - он нас девушками звал,- «Раненых нужно лечить не только скальпелем, шприцом, таблеткой и пипеткой, а своим нежным взглядом, ласковым словом и милой улыбкой». И вот, мы ходили, улыбались. Ведь придешь, и по головке-то погладишь, и по щекам то и сынок, и браток, назовешь, хотя он тебе почти вровень по годам. Работал у нас здесь, в госпитале тоже лежал, но я вот его не помнила. Сначала он работал в Куменах предриком, потом он в Омутнинске первым секретарем работал, а потом работал председателем облсобеса. Как его фамилия - не помню. А, Сергей Тимофеевич Головезнин. И вот я в облисполкоме работала, уже прошло после войны лет десять, он приехал на сессию областного совета, пришел к нам в кабинет, сел вот напротив меня, вот так глаза уставил, сидит и смотрит. Я сидела, сидела и говорю: «А что Вы так на меня упорно смотрите, Сергей Тимофеевич»? - «Да вот, смотрю, какая Вы серьезная стали». «Так я же», говорю,- «Взрослый человек».

«А во время войны все ходила, улыбалась». Я говорю: «Откуда Вам известно»? - «А Вы во время войны в блокаде были? В Ленинграде блокадном были»? Я говорю: «Была». - «В госпитале 273 работали» ? - Я говорю: «Работала». «В подвале» ? Я говорю: «Точно»! Ну вот. А я говорю: «Нас учили. Нас, вот, хирург учил, что мы раненых должны лечить не только скальпелем, шприцом, таблеткой и пипеткой, а своим нежным взглядом, ласковым словом и милой улыбкой. Так вот, придешь, и сынок, и браток, назовешь, и погладишь по головке».

Б.А.В. - То есть, Вы его лечили там, в Питере, да? Он был раненый?

Н.И.Г. - Он был раненый. Вот в подвале то он лежал, я то его не помню! А он то вот, запомнил. Прошло, ведь, десять лет после войны! Ну и потом разговорились, так он и говорит: «Так чего, госпиталь то разбомбили»! Я поехала, кто в подвале-то лежал, там, по-моему, пятнадцать или двадцать коек было, которые уже в бомбоубежище не могли бегать, неходячие совсем были. Ну и вот, он говорит, что госпиталь разбомбили, а кто в подвале был, те остались живы. Нас на третьи сутки раскопали. И вот после того, как я закончила работу, поехали мы с мужем. Мы хотели проехать от Ленинграда, до Сталинграда и до Одессы - он на Сталинградском фронте воевал. Приехали к госпиталю. Там ни одного здания не осталось. Остановка Лесная, мы приехали. Сквер напротив был госпиталя. Кто ни идет, я спрашиваю: «Где-то здесь был госпиталь». - «Не знаем». Кого ни спрошу - никто не знает. А выстроено маленькое здание такое и из здания кверху выходит такая труба. И в землю идет. Я одного мужчину спрашиваю: «Это что за здание»? - «А не знаю» говорит, «Вот американцы приезжали, так они нос закрывали». Так что вот тут? Не знаю. Никто не знает. А сквер тут, я уж по скверу узнала, остановка то Лесная, ничего не осталось, все разбомбили. Вот если бы меня не сунули под Сталинград, вот там бы и лежала, если бы в подвале была.

Б.А.В. - А получается, что он там, в Питере вместе с Вами был?

Н.И.Г. - Кто?

Б.А.В. - Вот этот хирург.

Н.И.Г. - Нет, он не был у нас.

Б.А.В. - Про милую улыбку Вам не в Ленинграде говорили?

Н.И.Г. - Нет, в Ленинграде, это говорил он.

Б.А.В. - Так получается, что из Питера он в новый госпиталь вместе с Вами попал ?

Н.И.Г. - Нет, он остался в Ленинграде.

Б.А.В. - То есть это 273-ий госпиталь?

Н.И.Г. - Ой, нет. Я перепутала. Это не в Ленинграде. Это уже когда мы приехали в новый госпиталь, он там был.

Б.А.В. - Там, который второй госпиталь формировался?

Н.И.Г. - Да.

Б.А.В. - А начальника госпиталя как звали?

Н.И.Г. - Любимов. Замполит Буренок. Вот зимой, в Ленинграде, в декабре месяце. Надо ведь топить эти печки, кухню отапливать надо, готовить обед и ужин, хотя и плохой, но, все равно, горячее надо было. Мы по очереди все ездили. Вот на станцию Пери приехали мы. Там дремучий лес. Палатка, не было, видимо, теплых то палаток, такая обыкновенная палатка была и железная печка поставлена. Ну что, ватные брюки у нас были. Лес то сырой, срубим, наколем дрова, начнем топить - у нас одни слезы идут из дров-то, и дым. Тепла то нет, и печка чуть-чуть порозовеет. И в первую ночь мы брюки свои стянули, сложили Мы, когда встали, они у нас смерзлись. Давай раздирать их руками. Потом, на следующую ночь, мы уже стали распорки ставить, около печки веревки повесили, и брюки стали туда вешать, чтобы потом хоть ноги туда всунуть. И, сколько, мы семь дней, наверное, тут были. А тут близко стояли зенитчики. Пришел к нам майор, в возрасте уже мужчина. Пришел, посмотрел, как мы тут живем. Что то он начал говорить, потом говорит… Ой! И заплакал. Заплакал, ну прямо, вот, зарыдал. И говорит: «Девушки, вы меня извините. Я, как командир, не должен перед вами показывать слезы, но я ведь еще и отец. Где-то моя дочь, может тоже в таких же условиях находится»? И зарыдал. Несколько раз просил прощения. Мы говорим, что все мы понимаем. Он ушел. Через два часа он приходит. И говорит: «Девушки, пойдемте в землянку». У них же там часть то стояла давно. У них землянки были сделаны, а у нас что, на десять дней, так палатка. Пришли в землянку, обрадовались - в рай попали! Они же дрова то готовят - не то что мы, сразу спилили, срубили и все. У них же подсушены дрова, печка красная. А мы то какой-то фитюлькой свет, освещались-то. Такая баночка, туда фитилек вставлен, наливался бензин или керосин, что-то. С этим сидели светом. А у них, как это назывались лампы - лампы дневного света, или как? Какие-то лампы с фонарями. А, называется «Летучая мь». Пришли - обрадовались: тепло, светло, печка горячая, красная. Говорим: «В рай попали»! Только улеглись спать - в одиннадцать часов тревога! Начали обстреливать все. По тревоге, когда обстреливают, если в землянку попадет, то никто не уцелеет. Надо было выскакивать в лес и в снег бросаться. Ну вот, мы выбежали, бросились. Дали отбой тревоги, пришли в землянку, считаем - одной девушки нет. Она не с нашего отделения. Почему-то ее звали Таня Шина. Где Таня Шина? Наверное, ее ранили. Пойдемте ее искать. Потом слышим, под нарами, там ведь нары у них сделаны были, ворочается она там. Заглянули - она там. Голова у нее в стенку, а ноги то выставились немножко. Мы давай ее: «Таня, вылазь»! А она не вылазит. Мы ее за ноги давай тащить. Она там за что-то поймалась. Кое-как вытащили, с перепугу то она, видимо… А там у солдат ведерко стояло, сапоги чем чистят, я не знаю, щеточка была…

Б.А.В. - Гуталин.

Н.И.Г. - Гуталин? Жидкий такой какой-то, жидкий. Не знаю - что она делала. Все лицо измазала. И руки. Ой! А отмывать то нечем, воды то нет, снегом. Ну, вот так, на станции Пери мы прожили десять дней.

Б.А.В. - Так вы там лес пилили?

Н.И.Г. - Пилили лес.

Б.А.В. - И на себе все таскали это?

Н.И.Г. - На машину грузили на себе, да. Распиливали там, чтобы в машину заходило. Потом, еще в Ленинграде, летом уже было. На берегу Финского залива. Угольная, как-это, Угольная гавань. Доски разбирали - они сухие летом то уже. И поднимали, приходил трамвай грузовой, поднимали кверху туда. Распиливали, там, на сколько то частей, не знаю. Поднимали, грузили на этот трамвай. Но работали только ночью, с двенадцать до четырех часов утра. Потому, что на следующем берегу стояли уже немцы. Они из дальнобойных обстреливали Ленинград. Но у нас мертвое пространство было. Снаряды летели дальше. Но у нас было построено, как, с сервант высотой, какая-то, одно окошечко, в общем, коробка какая-то. И там вот целый день - и сидели, и спали, и ели, и все делали. А с двенадцати часов до четырех работали. И вот один раз, то ли мы задержались, то ли они раньше стали обстреливать Ленинград. И волной воздуха нас всех бросило на землю, а пыль угольная поднялась. И мне глаза все запорошило. Я долго очень лежала, лечила глаза, и особенно вот этот глаз. И приехали к нам днем, привезли еду, надо было доски то туда стаскать. Но когда лечили, помню. Все это засохнет, гной оттуда идет. Один раз пришел ко мне хирург и окулист, доктор Фукс был. Ну, я не вижу ничего, тут сестра мочит мне, размачивает, вытирает. И что они там между собой тихо говорили, я не поняла, только он этому, доктору, глазнику то и говорит: «Постарайтесь вылечить без хирургического вмешательства». Он, видимо, хотел у меня глаз еще этот удалить. Только вот это я услышала: «Постарайтесь вылечить без хирургического вмешательства». Долго, конечно, глаза у меня болели после войны. Сколько раз сделается красный глаз, тут все опухнет, ничего потом уже стало. Года два или три вот так все болел. Но, теперь, на станции Чертково Ростовской области, мы стояли. Тоже лес заготавливали. Кухню то надо топить. Привезли в какую-то деревеньку небольшую нас, это летом было, жарко, и поместили к женщине. Но домик у нее небольшой, нас четверо было. Но пол, помню, крашеный у нее был. Было жарко. Ну, пошли лес рубить. А лес то от деревни был, наверно, с километр, недалеко очень. Там дома, так на таком, небольшом, расстоянии деревня от леса была. Жарко было. Мы сняли свои гимнастерки, юбки. В трусиках, бюстгалтерах и сапогах. В сапогах, потому что там уже лес. Вот это, пилили, да рубили, сучки обрубали. И там одна девчонка кричит: «Девчонки, я соты нашла»! Соты.

Б.А.В. - Мед.

Н.И.Г. - Да, мед. «Соты нашла! Идите сюда! Идите сюда»! Ну, мы прибежали, она там росла. А дерево, там такое толстое дерево, а там дупло, дыра такая. И пчелы то там сроились.

Б.А.В. - Лесные пчелы? Лесной мед. Дикий.

Н.И.Г. - Так, мы ели.

Б.А.В. - Так это же хорошо! Он же хороший.

Н.И.Г. - Мы, это, она разломила соты нам, мы это все жуем. Вдруг - рой пчел прилетел! Ой, они на нас. Мы соты бросили, гимнастерки свои оставили и юбки и бежать. Ой, так они до самой деревни за нами гнались. Они нас так искусали. Мы пришли все - ой, даже так сейчас страшно. Все у нас горит, все это красное, тело распухло. По полу катаемся. А эта женщина, у которой мы были, принесет воды из колодца, а она холодная, как бухнет на нас. Холодная то вода вроде успокаивает. Потом сходила она, принесла нам гимнастерки, юбки. И, вот мы день мучились, ночь мучились - а что, у нас лечиться ведь нечем. Она только нам воду давала - бухнет из колодца воды, как бы немножко полегче. Утром привезли нам еду, а что нас, мы работать не можем, нас увезли. Вот так лес заготавливали. Все приходилось делать.

Б.А.В. - как часто приходилось на лесозаготовки ездить?

Н.И.Г. - Три раза я только ездила: на станции Пери в Ленинграде, потом на Финском заливе…

Б.А.В. - Доски вот эти?

Н.И.Г. - Доски, да. И потом вот это, Чирково, Ростовской области. А больше не приходилось.

Б.А.В. - То есть, получается, что не очень часто сестер привлекали для этого дела?

Н.И.Г. - Так, у всех это привлекали.

Б.А.В. - Но, наверно, санитары, хозвзвод ездил туда, в основном?

Н.И.Г. - Я не знаю. Мы по очереди ездили, по десять дней.

Б.А.В. - Но видно. Вот все-таки, что в дежурствах Вы были гораздо чаще заняты, чем на лесозаготовках?

Н.И.Г. - Конечно, конечно. Вот, три раза ездила.

Б.А.В. - То есть, это просто, какие то экстренные были ситуации, когда Вас приходилось отрывать от дежурств?

Н.И.Г. - Да, да.

Б.А.В. - Нина Ивановна, а вот в критические дни как-то службу Вам послабляли или нет?

Н.И.Г. - Как?

Б.А.В. - Ну, критические дни, как у всех женщин?

Н.И.Г. - Ой, нет. У нас же во время войны этого не было.

Б.А.В. - Да?

Н.И.Г. - Не было.

Б.А.В. - Ни у кого?

Н.И.Г. - Ни у кого. Вот так. Остались мы бездетные, безродные.

Б.А.В. - То есть, это как в Питере началось, так и до самого конца, да?

Н.И.Г. - Только один раз во время войны в первый месяц у меня было. И больше не было. После войны три или четыре года не было. А потом началось такое кровотечение - ужас! Потом в больницу положили. А потом, значит, где я, в Лальске работала, а там все время надо ездить в леспромхозы, там иногда на лодке едешь, все. А тут началось такое. Я сказала, что больше я работать не могу. Приехала, я говорю: «Больше я работать не могу. По состоянию здоровья». А он: «А что такое»? Я говорю: «Увольняйте меня по собственному желанию.» Ну вот, я уехала. Приезжаю сюда, в Киров. Здесь работала секретарем облисполкома Колеватова Капитолина Ивановна. Ну, она меня по Халтурину знала.

Б.А.В. -Ну, Вы рассказывали, что она Вас сюда устроила на работу.

Н.И.Г. - Она на работу устроила и в больницу. Тут, где основное здание политехнического, тут была деревянная больница. Она говорит: «Ну, как будешь жить то?», а я говорю: «Не знаю.» Она говорит: «Пойдем тогда ко мне». Пришли, она сходила к председателю облисполкома. Она рассказала все. Она и говорит: «Оформляем Вас инструктором облисполкома. А то чего, как ты будешь жить то?» и, вот она позвонила в больницу. Там сказали: «Пусть приходит». Я пришла. Врач посмотрел и все, там говорит, вот так. У Вас детей не будет. Вот и все. Все. «Детей у Вас не будет». Я не знаю, что там делали, не спрашивала.

Б.А.В. - Давайте, наверно, закончим. Большое спасибо.

Н.И.Г. - А еще письма то.

Двадцать второе ноября 1941-го года. Здравствуй, Нина. Получилось маленькое недоразумение. Первое твое письмо я получил третьего ноября, второе сегодня. То есть двадцать второго, вечером. Но, в виду того, что ты прислал его с задержкой, я днем, третьего же, отослал тебе второе. Большое спасибо тебе за написанное тобой по моему адресу, письма. Читая его, как-то на время забываешься. Забываешь о том, что ужасно хочется есть. А есть, кроме ста двадцати пяти граммов хлеба с кипятком, совершенно нечего. Приходится большую часть времени уделять лежачему положению. Ты спрашиваешь, как мы занимаемся, и , вообще хорошо высказалась о технике - механике, который из меня должен был выйти в феврале. Но, Нина, только и всего, что должен был. Не придется нам с Васей окончить четвертый курс из-за того, что техникум первого декабря должен закрыться до наступления соответствующих подходящих для занятий условий. Это, конечно, особенно для нас, четвертокурсников, плохо. Но что же поделаешь! Нина, ноги совершенно отказываются выполнять положенную им по штату работу. В остальном техникуме ничего хорошего нет. Нина, с этими письменными строками, я обращаюсь к тебе как к старому и в то же время новому, для меня, товарищу и другу. Нина, прошу тебя, если можешь, поддержи в продовольственном положении. Может быть ты сможешь, как-нибудь, наскрести что-нибудь из съестного, сухари, и вообще, что положено, что можно есть? Приезжала к нам Зина Злобец (это со мной училась женщина) просила меня приезжать и говорила, что можно что-нибудь наскрести (это еще в начале войны было) и предлагала мне денег. И, вообще говорила, приезжай. Я думаю, что и сейчас как-нибудь что-нибудь наскребете. Нина, не дай подохнуть с голоду! Живой останусь - сторицей тебе отплачу за внимание в такое тяжелое время. Зина говорила, что все вы научились курить. А ты? Пока, до свидания. С приветом. Саша.

Нина, я забыл: как к вам приехать?

Н.И.Г. - Тогда трамваи уже не ходили, и я не смогла приехать. А курить? Нам же выдавали табак или папиросы, и некоторые, конечно, курили. Потом, как-то, мы собрались у печки, сидим. Видимо, от дежурства свободные были. Видимо, спали. А спали мы по двое на кровати, во всем, в одежде и матрасами закрывались. Ну и вот, одна и говорит: «Ой, я выкурила папироску - и мне сразу не захотелось есть». Я думаю: «Дай И я выкурю». Я выкурила одну папироску. Ничего хорошего нет. Больше я не курила. Одну папироску выкурила. А потом нашли книгу какую-то, кто нашел - не знаю. Там о вкусной и здоровой пище. И вот, мы как свободные от дежурства, садимся к печке - электричества же не было, к этой печке, там огонек горит, давай читать эту книгу. И вот после войны буду это печь, это печь…Готовить и все…Вот так.

Б.А.В. - А он выжил?

Н.И.Г. - А я не знаю. Нет, наверно. Техникум то разбомбили. Наверно, не выжил. Больше связи не было.

Б.А.В. - То есть, это он из одного района Ленинграда писал в другой?

Н.И.Г. - Да, это Приморский район, а там Лесная, как это назывался район, не помню.

Б.А.В. - От голода люди загибались.

Н.И.Г. - Да.

Б.А.В. - Ну, как и все, вот эти, гражданские.

Н.И.Г. - Да. А табак то нам давали, папиросы, я отдавала санитарке. И она их меняла на хлеб.

18 августа 2007г.

Г.Киров (областной)