– Меня зовут Камышникова Валентина Трофимовна. Я родилась в селе Низы Полтавской области в 1925 году. Помню, по возрасту меня не хотели брать в армию, поэтому пришлось прибавить себе один год и указать, что я 1924 года рождения. Папа был партизаном в годы Гражданской войны. Мама – батрачка. У нас в семье были три дочки и один сын. Брат 1920 года рождения до войны служил в Карело-Финской СССР, проходил службу недалеко от станции Надвоицы. Там его и застала Великая Отечественная война.
Я окончила семилетнюю школу. Тогда было очень сложно поступить в медтехникум. А у меня невестка была акушеркой, и поэтому я смогла пройти по блату.
Когда объявили о начале боевых действий с Германией, я уже училась в медтехникуме. А директор моей школы был кадровым командиром. Он меня тогда встретил и сказал: «Валюша, тебе надо уходить – ты комсомолка. Если придут фашисты, они тебя просто убьют».
22 июня я приехала в военкомат. Но меня не взяли из-за возраста. Я честно им призналась, сколько мне лет. Мне предложили только работать курьером. И вот я жила в общежитии, а днем разносила повестки в Кременчуге. А потом оказалось, что мы с женщиной в военкомате однофамильцы. Она мне и сказала, что не хватает только одного года мне. Повезло, что председатель сельсовета был моим крестным. Вот он и подделал справку. Потом эта женщина заставила меня написать заявление о том, что я доброволец.
Я сразу попала в 300-ю дивизию, 1049-й стрелковый полк. Мое боевое крещение состоялось на Украине за Белой Церковью в июле 1941 года, когда там высадился десант. Нас было человек триста. Потерь несли очень много, но нам повезло, что достался толковый, грамотный и культурный командир, благодаря которому мы отбились. А потом мы оказались в кольце окружения. Наш командир вел нас из окружения пешком до Кременчуга.
– А какая у Вас должность была?
– Я санинструктором стрелковой роты была. Но даже ходила в тыл за языком.
Командир наш был очень скрытным. Ничего не говорил. Он, по-видимому, искал Киевский военный округ Кирпоноса, поэтому взял курс, по которому мы двигались, выше. Оказавшись в районе Кременчуга, я сообщила ему, что это мой родной край. Поставил меня на дежурство. Но он все равно, бедный, не спал, потому что думал, что я могу убежать домой. Наутро он увидел, что я осталась, и спросил почему. А я ответила: «Так я же приняла присягу. Как же я нарушу этот приказ? Чтобы меня постигла злая кара и ненависть советского народа?»
– Вы текст присяги еще помните?
– Да. А потом я получила тяжелое пулевое ранение, ночью 11 сентября 1941 года, когда спасала шесть раненых в кукурузе. Ливень страшный тогда шел. Это уже мы отступали под Редутами в район Келеберды. Это большой населенный пункт. Немцы тогда уже в Кременчуг зашли. И вот я выехала за ранеными на повозке, и, по-видимому, немецкий снайпер выстрелил. Я получила сквозное пулевое ранение бедра. Сама перевязала себе ногу. А пули продолжали свистеть над головой, да и вообще…
До самого утра я пролежала с ранеными, а наутро услышала крик ребят: стреляла наша 45-миллиметровая батарея. Ко мне подъехал фельдшер в повозке на конной тяге. Митя Стонога взял меня на руки. Это мне уже потом в санчасти рассказали, как меня туда доставили. Мне сразу наложили гипс, шину и на машине отправили в Полтаву, потому что была задета кость, а там раненых было много. Оттуда меня повезли в Харьков, где бомбежка стояла страшная! Раненых было столько, что негде ступить. Школы, подвалы, жилые дома были забиты. Потом туда подошел большой эшелон. Помню, что солдаты несли меня к нему и ругались матом, а потом один говорит: «Не ругайтесь матом: мы несем сестричку раненую». Там я сразу узнала одного капитана, кавалериста. Его в первые дни войны очень тяжело ранило в ходе разведки боем, перерубило шашкой руку. Я его перевязывала. И вот он подошел ко мне раненой и сказал, что тоже узнал меня. У него на руке шина была наложена. И вот он от меня не отходил, сказал всем: «Я не уйду, пока вот эту девочку не возьмете. Это моя спасительница». Меня положили в плацкарте, а его с командирами.
Меня привезли в госпиталь в Красноярск. Ночью эшелон двигался, а днем нас маскировали, и мы стояли на месте. По дороге нас почти не бомбили. Обстрелы были, а бомбежки – нет. Город встретил нас очень радушно. В Красноярске я лежала в госпитале почти полгода. Там мне наложили шину. Благо, что червяков не было, несмотря на то, что доктора работали плохо. А вот вши появились. Нога у меня посинела, мне ее хотели ампутировать. А вот главный хирург Фёдоров сказал: «А вы спросили, сколько ей лет? Ампутировать мы всегда успеем, а лечить будем, сколько нужно». Ну и начал лечить. На вытяжку меня положили. Мне уделяли особое внимание. Потом этот врач Фёдоров сказал: «Валя, давай я тебя удочерю. Ты будешь учиться». А у него жена Валя тоже была. Врачом там работала. Говорит: «Мы будем учить тебя, будешь у нас как дочь». Но нет, я рассказала, что у меня и мама есть, и брат.
После лечения я попросилась на фронт, хотя меня хотели оставить работать при этом госпитале. Поступила я в распоряжение новосибирского горвоенкомата. А в Барнауле формировалась 298-я стрелковая дивизия. Вот в конце января 1942 года туда я и попала, в 888-й стрелковый полк. В этом полку я пробыла до конца войны. Под Сталинградом он особенно отличился. Но вначале нас погрузили в эшелоны и повезли на задание. Оно заключалось в том, чтобы перерезать шоссе Варшава – Москва. И вот в белых шубах, валенках вступили в бой. Это был апрель 1942 года. Ни повозки, ни машины не могли ходить из-за размякшей земли. Начался голод. Ну в общем условия ужасные. Снаряды в мешках доставляла лошадь на себе. На передний край ребята приносили сухари.
– А какое у Вас было обмундирование, когда Вы попали в армию?
– Мне дали две гимнастерки. Из одной мне сестричка сшила юбку. Мне дали еще брезентовый ремень и пилотку, а сестра отдала хромовые сапоги. Но в боях я всегда в штанах была – в кальсонах хлопчатобумажных. Потом мне выдали стеганые ватные брюки и телогрейку-безрукавку.
– А Вы кем были, опять санинструктором роты?
– Я была медсестрой в 45-миллиметровой батарее. Очень я запомнила Заячью Гору. Условия ужасные были. Очень большие мы потери понесли, но все же перерезали эту главную магистраль Москва – Варшава. Был убит под Сталинградом мой начальник штаба. Комбат батареи погиб. У нас шесть батарей было. Всего в нашем распоряжении на батарее числились шесть 76-миллиметровых пушек и 120-миллиметровый миномет. Пехота состояла из трех батальонов по четыреста человек примерно.
Через некоторое время нас отправили в лес на формирование и пополнение. Затем перебросили на эшелоне в Сталинград. Это было в июле – августе. Наша дивизия стала 10-й гвардейской. Когда у меня спрашивают: «Валентина Трофимовна, какой для вас орден самый дорогой?» Я всегда отвечаю, что больше всех мне дорог мой гвардейский значок. Пока мы стали гвардейцами, нас так потрепало… Там я перевязывала своего мужа. Мой будущий муж, командир полка, был очень тяжело ранен в бок. Я его выносила под Заячьей Горой, тянула его метров четыреста, а потом положила на плащ-палатку. Наутро я пришла в санчасть, а мне говорят: «Валюша, ты так много вынесла! Вытащила командира полка». С того момента я стала особой: получала деньги, яловые сапоги носила.
В Сталинграде доктор военных наук Карнаухов разработал план, по которому мы наступали ночью, а артиллерия пошла в обход. Командиру полка Камышникову поставили задачу – наступать с тяжелой артиллерией, Резервом Главного Командования. 82- и 120-миллиметровые минометы пошли в обход, а ПТР, автоматы и гранаты были с собой.
Наш врач, доктор Богомолов, называл меня «хибажкой». Меня полюбили в полку. Иногда я была в батарее «сорокапяток», а потом в батарее 76-миллиметровых орудий. Все зависело от того, где нужна была помощь. Я была очень старательной. Вот врач потом часто вспоминал, что я командира полка вынесла. У него была рваная рана, нанесенная большим осколком. Я вначале пыталась его сама достать, но не получилось. И вот ко мне врач вскоре обращается: «Валя, мы осколок удалили, обработали, но командир полка не дается нам, чтобы сделать укол противостолбнячный». Рассказали, что он обо мне много спрашивал. Я пришла к нему, а он весь в крови лежит: его никто не обмыл. Лежит и смотрит на меня. А мне в Барнауле хирург дал деревянный чемодан с платочками, мылом, полотенцем и белым пикейным одеялом. Я набрала воды и пошла его мыть. А он, как ребенок, лежит и ничего не говорит. Потом перевернула его и шприцом укол сделала. Он мне на это сказал: «Девушка, а вы нахальная». А я объяснила, что на передовой командует он, а в санчасти командую я. Это ему не понравилось, а может, и понравилось. Потом принесла ему одеяло, которое попросила ребят набить сеном, и подложила его под командира. Он лежит на нем чистый и красивый. Я даже ногти ему обрезала, так он был мне очень благодарен.
Потом я пришла к нему на третий день. А затем ушла, потому что у самой было шесть раненых. Встречную «полуторку» просила забрать их и отвезти в полковую санчасть в Привольное. Медсанбат тогда переполнен был. Меня санитарка Ира упрашивала ее раненых забрать. Тогда еще меня попросили не говорить о том, что начальник штаба погиб. В то время у нас и началась вспышка малярии.
Я в этой батарее прошла до конца войны. Без повышений, потому что у меня не было образования. Мне присвоили сразу звание старшины медслужбы. Дали мне погоны.
– На фронте коротко стригли?
– Да, вшей было много, меня под мальчика постригли. Пока я лечилась полгода, у меня волосы отросли, и я сделала завивку.
Как-то я вернулась с передовой, и командир полка Камышников меня спросил, как там обстоят дела. Я рассказала, что плохо, потому что нет еды – продукты не доставляли. Это все из-за плохих дорог. До этого нас кормили хорошо: каша была, суп. То есть все основное. Под конец войны мы стали получать американские консервы. Кормили нас два раза в день: утром и вечером, как стемнеет. С утра, в часа четыре, – сухари и консервы. Привозили их на повозке. Наши ребята брали котелки, надевали на палку, чтобы можно было нести несколько одновременно.
На фронте я однажды получила ранение. Это произошло в ночь с 5 на 6 октября 1943 года. К нам поступил штрафник Алёша Приглебов. Камышников доверил ему командование ротой автоматчиков. Всего у нас в роте их было сто человек. Задачей его роты было высадиться на правый берег, уничтожить противника, захватить и удержать плацдарм, обеспечив форсирование реки всем подразделениям полка. Когда они форсировали Днепр, их обнаружили немцы. А к нам перед началом наступления приехали генерал Яковлев и Бирюков и спрашивали у Камышникова, знал ли он, что Алёша – штрафник. Он ответил, что, конечно знает, но приказа своего отменять не будет: Алёша будет командовать первой ротой, а Кирсанов – второй.
В тот момент немцы как раз справляли праздник какой-то. Вначале все было хорошо, но, как только наши минули половину Днепра, осветительная ракета обнаружила ребят. Весла не скрипели, а вот только ракета свою роль сыграла. И тут сразу полетели мины, снаряды, ребята потеряли весла. Связь поддерживали с лодкой самого Алёши Приглебова. Как раз в этот момент накатила большая волна, и наших ребят прибило к берегу острова, но они успешно отбивали все контратаки противника. В результате Приглебов все равно погиб и посмертно был удостоен звания Героя Советского Союза.
Я в это время форсировала Днепр с артиллеристами противотанковой батареи полка старшего лейтенанта Живодерникова. Для переправки мы использовали четыре бочки, снятые ворота. Вот так мы перевозили шесть орудий, одно за другим. Потом все пошли в атаку, и медики, конечно, не были исключением. Нас было два санинструктора, то есть я и Лида. Командир еще спрашивал у Камышникова: «Там такой страшный бой идет. Неужели среди бойцов есть женщины?» Да, мы там были. А если нужно, хватали автоматы и сами шли в бой вместе с солдатами. У меня с собой был серебряный портсигар, но я не курила, еще комсомольский билет, книжка и справки. Когда меня ударили штыком, он соскользнул в сторону. Вы знаете, в тот день вода Днепра вообще была красная, пена – розовая. Лида утонула, потому что плохо плавала. У нас был приказ переправляться без ботинок, я в одних овечьих носках плыла. Но я хорошо плавала, меня брат научил.
В десять утра 6 октября шестьсот гитлеровцев перешли в атаку, желая отрезать наш полк от Днепра и окружить. Но мы отбили их наступление, в результате чего немцы бежали до Новогеоргиевска. Среди убитых было около ста тысяч человек. Пятьдесят фашистов мы взяли в плен. В этом бою я бросилась на помощь одному нашему артиллеристу и сама лично убила двух немцев, а трех взяла в плен.
После битвы 6 октября 1943 года мне разрешили съездить домой. Мне дали лошадь, а я же была сама дочкой конюха, у папы было много своих лошадей в колхозе.
– Ваша семья осталась в оккупации?
– Брат был на фронте. Сестра 1918 года рождения прятала двух летчиков, работала на швейной фабрике. Ее муж предал: стал дезертиром. Когда он пришел домой, услышал, что кто-то кашляет в подвале. Потом сдал мою сестру полиции, а она этого и не знала. Ее и этих двух летчиков расстреляли. Мама нашла ее, одела, и похоронили мою сестру на месте, где артсклад был. А когда пришла Красная Армия, мама рассказала начальнику НКВД о предательстве мужа моей сестры. Его поймали в Румынии и расстреляли за то, что он ушел с немцами. А третью сестру 1927 года рождения папа прятал в стоге сена, а зимой она в погребе за досками жила.
– А какие ранения чаще всего встречались на фронте?
– В голову, в живот. Основное – руки и ноги. В руку было много раненых, особенно среди ребят-казаков. Были даже самострелы – кто пугался и стрелял себе сам. Но их быстро разоблачали. Были еще контузии, ожоги.
– Личное оружие у Вас какое было?
– ТТ, потому что проще было патроны добыть.
Пока немцы были в Сталинграде, они съели всех кошек и собак. Мы стояли на станциях Гумрак и Петунья. Так вот когда мы слышали гул немецкого самолета, понимали: это фашистам в Сталинград продовольствие везут (шоколад, в резиновых мешках горячий хлеб, кофе, шнапс). Мы сбиваем самолет, он падает на нейтралке. Нам начальство за это было благодарно. Старшина привозил кашу. Воды не было. Мои раненые умирали без нее. Один помочится в консервную баночку, а другой выпьет. Знаете, какие скандалы были… А чтобы старшине достать воду, нужно было на смерть идти. Вот в таких мы условиях были в Сталинграде.
И вот как-то вечером я возвращалась в медсанчасть и увидела, как летит самолет и спускает бомбы. Я тогда побежала прямо на них, как меня учили, чтобы бомба меня перелетела, потому что осколки летят вслед за самолетом по инерции. Меня тогда сильно контузило и накрыло осколком, а потом и снегом. Я целую ночь пролежала.
Утром приехал Елисеев, наш командир дивизии. Я пошевелила ногой, и они меня вытащили. Привезли в госпиталь, а мой комбат Живодерников искал меня среди убитых и раненых. Потом им позвонили, сообщили, что я жива. В госпитале я пролежала довольно долго. Затем приехал мой доктор Богомолов. Десять дней я не могла говорить. На самом деле, только после войны стало известно, кто меня вытащил и спас.
– Во время боя Ваше местоположение где было?
– Рядом с командиром батареи, возле орудий, возле снарядов. Я подносила снаряды.
– А батарея до конца войны «45-ки» имела?
– Потом поменяли на 76-мм орудия. Они хорошо броню пробивали, а «сорокапятки» слабыми были.
– Скажите, были ли в госпиталях, санчастях палаты для безнадежных?
– Не могу сказать. Я знаю, что хоронили ребят на поле боя, обычно в окопах. По двое, по трое в палатку закутывали. Мой командир, начальник артиллерии, погиб после ранения в живот.
Однажды меня допрашивал особист. Я их ненавидела. Муж мой тоже ненавидел. Так вот, особист допрашивал меня, потому что я не убежала со всеми, а осталась, не успев перебежать, схватила автомат, дала очередь, отбив нас, троих солдат. Вот об этом меня три дня допрашивали.
– А что лежало в Вашей санитарной сумке?
– Специальный хирургический нож, который у меня до сих пор сохранился, ножницы, ложка на случай, если кого-то попоить нужно. В качестве шин мы использовали металлические сетки, лангетки, палки выламывали, приклад от ружья иногда брали. Бинты обязательно использовали. У каждого бойца было три индивидуальных пакета. Зеленки у нас не было. Если нужно было обработать рваную рану, то использовали индивидуальные пакеты (лучше немецкие, потому что они были чем-то пропитаны и хорошо останавливали кровь). Мазей у нас никаких не было. Новокодеин лежал и глюкоза.
– А когда Вы спасали раненых, Вы должны были забирать с собой с передовой и их оружие?
– Обязательно. Не может быть боец без оружия. А если был поврежден половой орган у офицера, то в первую очередь нужно было отнимать у него пистолет, потому что они не хотели жить и пытались застрелиться.
– Сколько раненых Вы за все время вытащили с поля боя?
– Не помню, не считала. Помню, как увидела повешенного ребенка. Мне аж плохо тогда стало.
Первой моей медалью была медаль «За отвагу», которую мне вручили в Сталинграде. Также получила орден Красной Звезды, потом медаль «За боевые заслуги». Одну медаль мне Кучма давал, вторую – Ющенко. Потом пошли награды за города, затем за трудовую деятельность. Была награждена и орденом Ленина за трудовой стаж в сорок три года.
Я прошла Московскую, Сталинградскую, Корсунь-Шевченковскую, Уманско-Ботошанскую битвы и Кишиневскую битву в августе 1944 года. Это было генеральное сражение. До этого я в районе Максимовки форсировала Днепр. Это было в октябре 1943 года. Затем стали освобождать мою родину: Опошня, Батьки, Ласта, Бельск, Зубани, Крынки, Глобино, Зинко и пошли на Кременчуг. Форсировали Днепр, зашли в Новоивановку. Наш Губарев разминировал электростанцию, и нас послали уничтожать немцев, которые не успели перебраться за Днепр и нападали на раненых и одиночек, то есть тех солдат, что бродили по тылам.
– В каком году вы с мужем поженились?
– В 1945. На фронте мы не жили вместе, и он даже не ухаживал за мной. А встретились мы в Сталинграде. Знаете, я спускаюсь с горы, и он спускается с горы. Я вообще бежала позвонить, чтобы прислали повозки шестнадцати раненым для эвакуации. А нам вот так встречу подстроили. Я прибежала звонить и удивилась, что никого нет, а тут он мне навстречу, обнимает меня и целует. Я говорю: «Вы что позволяете себе? У меня две гранаты, сейчас чеку вырву…» Он потом вспоминал это всю жизнь.
Прожили мы вместе сорок пять лет. Он ни разу меня по имени не назвал, всегда называл «моя Розочка». Я ему родила трех девочек. Жили мы недалеко от академии, а потом он отправил меня в Ташкент в 1951 году. Он был начальником отдела кадров округа. Его командующим был Иван Ефимович Петров, который сдавал Севастополь, Одессу. Потом юг взяли. Он остановился у меня. Я ему выстирала китель белый, ухаживала за ним, а он меня так уважал!
– Сложно женщине на войне было?
– Меня все очень уважали, даже боялись. Помню, что, пока пройду через батарею, мне пятнадцать-двадцать записок любовных с назначением свидания всунут. Но я одна никогда не приходила, только с подругами: Наташей, Ларисой.
Хорошо общалась с Овсянниковым. После женитьбы у него родились два сына, стали радистами в Кремле. А как война закончилась, он два раза ко мне в гости приезжал.
– Спасибо за рассказ!
| Интервью: | А. Пекарш |
| Лит.обработка: | Н. Мигаль |
