Я родилась 25 августа 1925-го года в городе Симферополе Крымской АССР. При этом в паспорте у меня стоит 1924-й год, ошибочно записали мои данные в военкомате в начале войны. Росла сиротой, отец и мать умерли совсем молодыми. Воспитывалась у бабушки с дедушкой, мы жили в домике на улице Оборонная. До войны окончила семь классов, и в 1939-м году поступила в Симферопольскую фельдшерско-акушерскую школу, располагавшуюся на ул. Карла Маркса.
22 июня 1941-го года рано утром поднялась стрельба в Севастополе, и мы ее все услышали и проснулись. Происходил налет немецких самолетов, бабушка и дедушка вышли во двор, и я с ними. Поднялись всей улицей на близлежащий бугор, и, как ни странно, несмотря на большое расстояние, мы увидели в стороне Севастополя какое-то далекое зарево. Наблюдали его долго. В конце июня 1941-го года нас как будущих медиков сняли со сдачи экзаменов и отправили на фронт, даже не выдав дипломы. К счастью, перед войной мы как раз проходили военную практику на последнем курсе фельдшерско-акушерской школы, так что я умела и по-пластунски ползать, и все делала, как положено. В итоге без обучения нашу группу направили в 7-ю бригаду морской пехоты, сформированную в августе 1941-го года. Попала один из батальонов. Мы должны были выносить раненых с поля боя и оказывать им первую помощь, по возможности, или подтягивать их куда-нибудь в укрытие, или сразу же отправлять в медсанбат. После формирования наша бригада двинулась к Ишуньским позициям. Мы пошли через Джанкой, и запомнился на всю жизнь один случай. Каким-то образом мы очутились на железнодорожном вокзале, и прямо перед моими глазами очутилась платформа, на которой было насыпано много пшеницы. Зерно жгли, а я стояла рядом и плакала, ведь хлеб жгут.
Вскоре после прибытия в Джанкой мы узнали о том, что враг прорвал позиции наших войск на Перекопском перешейке и тогда части 7-й бригады морской пехоты начали отступать через Симферополь по Южному берегу Крыма, и заняли оборону на подступах к Севастополю. Вскоре разгорелись тяжелейшие бои, я была ранена и в августе 1941-го года попала на теплоход «Украина», который был переоборудован под санитарный транспорт.
Мы занимались эвакуацией раненых в Новороссийск. Кого собирали по госпиталям, тех привозили на теплоход, а там мы распределяли раненых по каютам. В Новороссийске выгружали, точнее, подходили к причалу, а санитары выносили раненых к поджидавшим машинам. Ходили в море в основном в ночное время суток, но приходилось и днем отправляться на задание, потому что не успевали вывозить всех тяжелых раненых. Немецкие самолеты часто налетали на наш транспорт, особенно когда мы проходили турецкие берега, здесь нас даже не бомбили, а засыпали авиабомбами. К счастью, в каждом рейсе нас сопровождали в обязательном порядке боевые корабли Черноморского флота, и они отгоняли врага из своих зениток. Раненые находились в основном в трюме, но бывало и такое, что мы вынуждены были располагать их сверху. Спасибо Судьбе, теплоход долгое время не имел никаких серьезных повреждений. Но в июне 1942-го года при эвакуации раненых из Севастополя нашему судну отрубили нос и мы кое-как с ранеными на борту добрались до Новороссийска.
Теплоход «Украина» поставили на ремонт, а меня в июле направили в 83-ю отдельную морскую стрелковую бригаду в качестве медсестры, где я провоевала до конца Великой Отечественной войны. Наше соединение прославило себя в боях и в конце войны стало называться «83-я отдельная стрелковая Новороссийско-Дунайская дважды Краснознаменная ордена Суворова II-й степени бригада морской пехоты». Первоначально определили в отдельную медико-санитарную роту сестрой хирургического отделения. В это время шли очень тяжелые бои за Кавказ, так что работы было очень и очень много. В феврале 1943-го года приняли участие в десанте под Новороссийском. Сначала в ночь на 4 февраля мы погрузились на суда, и пошли к Южной Озерейке. Но там нам не удалось высадиться, тогда транспорты с бригадой вернули в порт Геленджик, откуда мы были переброшены на Малую Землю. К берегу у Станички могли подойти только баржи, там мелководье, и мы прыгали прямо в холодную воду. Погружались по шею, и кто не умел плавать, оставался в море навеки. Первый наш десант стал самым тяжелым за всю войну. Здесь у меня заморозило ноги. Когда я вышла из воды, то сапоги намертво примерзли к ногам, так что на берегу мне их срезали и сняли вместе с родной кожей. Дальше была медсанрота, где от неминуемой ампутации меня спас наш единственный хирург, отказавшийся мне резать ноги, ведь мне тогда еще даже не исполнилось восемнадцати лет. При выписке этот хирург заметил: «На всю ты меня запомнишь!» Я говорю, мол, конечно же, ведь вы мне ноги сохранили, тогда врач пояснил свою мысль: «Нет, не потому, что сохранил, а потому, что ноги теперь у тебя всю жизнь будут болеть!» Кстати, в медсанроте я узнала, что в марте 1943-го года мне вручили медаль «За отвагу».
После излечения меня перевели на должность санитарного инструктора 1-й роты 16-го отдельного батальона морской пехоты. Наша часть первыми заняла оборону на плацдарме, раньше нас высадились только куниковцы. Наши позиции проходили прямо по кладбищу, а соседями стал 305-й отдельный батальон морской пехоты. Бои были очень тяжелыми, каждый день множество раненых. Немцы усиленно обстреливали нас из орудий, им же проще было, они стянули по суше к Малой Земле большие войска. Буду всегда помнить эти артобстрелы, потому что когда вражеский снаряд попадал в памятник на могиле, гранит мгновенно крошился и разлетался во все стороны множеством осколков. Здесь 3 июля 1943-го года была ранена в голову, а в августе получила легкое ранение под лопатку.
До сентября 1943-го года мы на плацдарме провоевали, сначала освобождали цементный завод «Октябрь», там были страшные бои, о тех, кто выжил, все говорили, что боец в рубашке родился. После того, как мы вернули контроль над заводом, двинулись в город, где немцы уже не так сильно сопротивлялись и отступали. Дальше пошли по берегу Черного моря, и тут на очень короткое время нас вывели во второй эшелон и немного пополнили. Затем снова бесконечные бои, освобождение городов и поселков в горах, и в итоге осенью 1943-го под наш контроль перешел весь Таманский полуостров.
Начали готовиться к высадке в Крым. Садились на катера и по команде выпрыгивали. Прошли инструктаж, и вся учеба на этом закончилась. В феврале 1944-го года мы высадились на Керченском полуострове и прочно удерживали позиции до апреля, когда началось наступление наших войск. Сначала, перед десантом, берег от мин освобождали водолазы, но все равно не обошлось без того, что где-то бойцы натыкались на вражеские «гостинцы» и подрывались. Под Керчью 5-го февраля 1944-го года получила ранение в бедро. А в апреле перед самым наступлением мне вручили Орден Красной Звезды.
В ночь на 11 апреля началось генеральное наступление войск Отдельной Приморской армии, и мы двинулись по Южному берегу Крыма. Шли через Карасубазар (ныне – Белогорск), потом Феодосию и сн7ова, как и в 1941-м году, прошли южный берег Крыма. Уже на подступах к Севастополю, я упросила командира отпустить меня в Симферополь, где мне удалось переночевать дома, повидать дедушку с бабушкой. Дальше был Севастополь. К тому времени меня уже перевели во 2-ю роту ставшего таким родным 16-го отдельного батальона морской пехоты.
В мае 1944-го года мы должны были брать штурмом Сахарную головку. Когда поднялись и пошли в атаку, то немцы открыли шквальный артиллерийский огонь, мы залегли, ребята есть ребята, накрыли меня своими телами, и тут снаряд почти в цель попал, всех четверых ребят, лежащих сверху, разорвало на куски. Так что когда я поднялась, на мне повсюду была кровь и куски мяса. Все командиры получили ранения, и мне самой приходилось поднимать ребят в атаку, не давать им отступать. Выскочила вперед со своим автоматом и кричу: «За мной! Вперед! Кто дал вам право залечь?!» Ворвались мы в траншеи и захватили позиции врага, истребив остававшихся там немцев.
Командира роты ранило, и я должна была спустить его вниз с Сахарной головки. Еле тащу ротного, а тот внезапно говорит: «Дочка, брось меня, уже ничего не выйдет, спасай себя, бросай же». А когда человек разговаривает, его намного труднее нести, ведь он напрягается во время разговора и становится тяжелее. Вынесла его к краю высоты, внизу растут какие-то кустики, положила ротного на край, и говорю: «Сейчас скачу тебя вниз, а дальше сам уже пойдешь, хочешь жить, доберешься до медсанроты». И командиров, и бойцов там скатывала, даже ногами им помогала, некогда было относить раненых далеко. За бои под Севастополем меня наградили Орденом Славы III-й степени. Я же была вскоре ранена и снова попала в госпиталь, так что нагнала свою часть примерно через несколько месяцев, когда наша 83-я отдельная бригада морской пехоты в конце августа 1944-го года находилась в Одессе и готовилась к десанту по освобождению Констанцы. Только я прибыла в часть, как увидела такую картину – моя лучшая подруга санинструктор Муся страшно боялась идти в десант, потому что была в плену, и так и не смогла себя пересилить, переступить мостик на причале и взойти на катер. Я же в первый день, как только вернулась из госпиталя, отправилась вместо нее в Констанцский десант.
Наш батальон принял участие в освобождении болгарского порта Бургас 9-го сентября 1944-го года. Шли по морю на катерах и тральщике. Местные жители нас встречали хлебом и солью на подносах. Это было первое место, куда мы высадились, и где нас так радушно ожидали. Хорошо запомнилось, что, когда мы проходили мимо одного из болгарских боевых кораблей, на его палубе стояли командиры в шортах. А наши десантники, среди которых было много украинцев, крестились и говорили: «Дывысь, дывысь, с постели, что ли, встали, в подштанниках нас встречают!» В Болгарии я стала переводчиком, ведь моя мать была гречанкой, а болгарский язык сильно похож на греческий, поэтому местные жители зачастую принимали меня за свою. С большим удовольствием свободно общалась с бургассцами.
Через Софию мы наступали в сторону Будапешта. Участвовали в высадке под столицей Венгрии, и выяснили, что мадьяры сражались с не меньшим ожесточением, чем немцы. В самом Будапеште нам пришлось штурмом брать много мостов, и каждый раз надо было громить упорное сопротивление врага. Бесконечная высадка и борьба, высадка и борьба. Потери были немаленькие.
После Будапешта в марте 1945-го года мы приняли участие в Эстергомском десанте, а 30 марта вышли на окраину города Комарно. Далее в апреле 1945-го года участвовали в очередном десанте на Дунае в районе города Брно в Чехословакии. Бои были все еще тяжелые, но хотела бы подчеркнуть, что десанты в Венгрии и Чехословакии были организованы намного лучше, чем в середине войны, наши офицеры уже обладали хорошим опытом в этом деле, не то, что под Малой Землей, где было весьма много стихийности во время высадки.
День Победы, 9 мая 1945-го года, мы встретили на подступах к Йиглаве. 8 мая наше командование получило сведения о том, что эсесовцы и власовцы будут прорываться к союзникам в определенном месте в районе сосняка, росшего у обочины дороги. В результате мы получили приказ не пропустить ни одного врага. Только начался бой с ними, и в эти минуты в небе расцвел фейерверк, отовсюду раздается стрельба в воздух. А мы стреляем по врагу, ведь если мы пропустим эсесовцев, то война продолжится. Так что в небе был фейерверк, а на земле шел бой, обильно лилась кровь. Столько хороших ребят погибло, прямо ужас. Вот так для нас закончилась война. После боя нас выстроили, и офицеры объявили о безоговорочной капитуляции фашистской Германии. Но для нас стычки так и не завершились, до самого октября мы зачищали Чехословакию и Австрию от остатков власовцев и разных бандитов.
В Австрии мы освобождали узников концлагерей. Хорошо помню тот момент, когда мы сбивали цепи с огромных ворот и открыли их. Перед нами стоит толпа изможденных голых людей. Смотрю, один старичок держит что-то в руке и мне дает. Думаю, может быть, записку с адресом вручает. Взяла – оказалось, что он мне вручил обручальное кольцо, сам стоит полностью голый, очень старый-старый. У меня же ничего нет, чтобы накрыть его, тогда взяла его руку, а он так страшно затрусился при этом, что ужас. Протянула его руку к себе, и надела кольцо на палец, зажала ладонь в кулак, все заключенные стоят вокруг и смотрят на нас, кто голый, а кто совсем чуть-чуть прикрытый. И в эту минуту началось, еще ворота не открывались, как они бежали, в чем мама родила, на свободу, при этом топтали друг друга. Стало действительно страшно, что они растопчут кучу народа, ведь люди очень и очень мучились. Поэтому на воротах поставили двух бойцов, чтобы они помогали им выходить. Каждому жестами объясняли, что они освобождены из концлагеря, и мы будем о них заботиться. Но на все это было очень страшно смотреть, ужас такой. И до сих пор, только лягу спать, просыпаюсь ночью, хочу заснуть и не могу, все эти картины крутятся в голове, как будто бы вчера произошли.
- Перевязочного материала всегда хватало?
- Никогда не хватало, хотя бинты нам стирать не приходилось, ведь у нас в бригаде мы оставляли в санитарной роте только легкораненых, всех остальных отправляли в госпиталь. Самое тяжелое чувство, это когда идешь по полю боя и подбираешь тела. Посмотришь на покойника и уходишь, потому что живой тебя ждет. Ребята после боя срывали с себя тельняшки, снимали кальсоны, и все это рвали на бинты. Стало полегче, когда мы начали освобождать города, я просила ребят, чтобы они снимали в домах занавески, брали с собой постельное белье и рвали его на бинты.
- Что входило в сумку санинструктора?
- Ее выдавали нам только тогда, когда мы на пополнении или на отдыхе стояли во втором эшелоне. В сумку входили стерильные бинты, причем не простые, а именно стерильные, но их было слишком мало и даже на один серьезный бой не хватало. Обязательно выдавали бинты-косынки, с помощью которых подвешивается рука на перевязь, но за всю войну мне никому не пришлось так делать. Почему? Потому что когда над головой свистят пули, таким мудреным и трудоемким делом не будешь заниматься. Поэтому мы, девчата, вскоре научились из таких бинтов-косынок мастерить себе трусики или даже лифчики, ведь старшина не всегда мог выдать запасное нижнее белье, а твое быстро снашивалось. Кроме того, во время критических дней делали себе прокладки. Приспосабливались, как могли. Но вообще старшина всегда при первой же возможности старался нас хорошо снабжать.
- Каким было отношение к женщинам в морской пехоте?
- Если девушка вела себя порядочно, значит, ребята по отношению к ней также порядочны. Ротные командиры всегда старались мне помочь, присылали ребят, чтобы они помогали мне окопаться после боя. А в обороне старались паровать в землянках с пожилыми мужчинами. Он как отец тебе, вот не знала отцовской ласки дома, а на фронте поняла, что это такое. Он тебе и лишний раз напомнит, что ты должна покушать или в туалет пойти, или не стесняться чего-то. Очень хорошее отношение было со стороны мужчин.
- Как кормили на фронте?
- Как медработник, я каждый день проверяла камбуз, как мы называли полевую кухню, снимала пробу. В бой все шли впроголодь, так как опасались ранений в живот, а камбуз следовал за нами. Бывало, что супчик привозили с песочком, как не цедили, а все равно на берегу его черпнешь. Но ребята все с удовольствием уминали, ведь есть после боя хочется. Я же крымская, у принято приправлять все травами. Поэтому я бойцов заставляла собирать травы, они мне в перерыве между боями насобирают и принесут, я отдам все коку, и с этого получался неплохой навар, готовили травяной борщ. Но чаще всего давали перловую крупу, или, как мы ее называли, «гвардии шрапнель». А если давали есть пшено – то это уже был самый настоящий праздник. Ленд-лизовскую тушенку мы, может быть, и ели, но не задумывались над тем, что она американская. Кроме того, я внимательно следила за рационом и стремилась постоянно бороться с цингой, бичом в нашей бригаде. Постоянно или варил отвар из сосновых иголок, или давала ребятам жевать усики от винограда. У них сок кислый, кто выплюнет, а кто и ел, в основном кушали их. Ко мне даже из других рот приходили санинструкторы и спрашивали, как я борюсь с цингой.
- Вши были?
- Вы знаете, гигиена в части полностью зависела от хозяина, ротного, и от санинструктора. Если я должна была отвечать за отсутствие вшей, контролировать приготовление пищи и лечение ранений, то относилась к каждому вопросу очень ответственно. Так, в вопросе лечения главное было не запустить легкие ранения, ведь многие на передовой не уходили в госпиталь, а чтобы рана заживала, надо было ее постоянно обрабатывать и знать характер каждого легкораненого. Я точно знала, где какая родинка у солдата. Теперь о вшах, за ними ты также должен следить. Когда становилась известно о том, что мы отходим на отдых или пополнение во второй эшелон, то я дня за два просила старшину подготовить бочку в обозе для прожарки вещей. Только встанем на привал, тут же разжигаем костер, подкопавшись под поставленную вертикально бочку, и прожариваем вещи. При этом всегда стараемся привал сделать или возле небольшого озера, или неподалеку от речки. Пока вещи прожариваются, ребята должны искупаться, после чего старшина их снабжает прогоревшими вещами, и мылом, если есть, они должны все постирать в речке. На земле, на травке или на ветвях деревьев развешиваем. Потом раздается команда двигаться дальше. Кто просушил одежду, кто не успел, тогда мокрое надевали, морской пехоте не привыкать. Так что если аккуратно следить за гигиеной, то проблем не будет. Иной раз идем в длительный поход. Объявляют привал, ребята сели на час или даже на полчаса, по моей просьбе все разуваются, и даже ноги моют, если есть возможность. Каждый своего товарища осматривал и помогал ему водичку принести. Следила за тем, чтобы бойцы при каждом удобном случае умывались. Старшине постоянно заказывала ножницы, и ребята друг друга стригли волосы. На фронте, как и везде, все зависит от того, как ведет себя санинструктор. Вшей у меня не было, а ребята в благодарность мне всякий раз при освобождении городов приносили какие-нибудь трофеи.
- У вас было личное оружие?
- Обязательно. Сначала был карабин со штыком, потом СВТ-40, и во второй половине войны ППШ. Кроме того, пистолет на поясе, в другой раз и в сумке есть, за голенищем сапога и даже у груди. Доводилось из них стрелять по врагу. Когда мне после говорили о том, мол, женщина, а стреляешь, то всегда отвечала одно – я бью по врагу, а не по человеку.
- Что было самым страшным на войне?
- Все было страшным. Вот сидишь в окопе, а в небе вражеские самолеты появились, группами по 10-12 штурмовиков, и начинается круговерть, летят и бомбят один за одним. Все страшно. Но больше всего я лично боялась в плен в попасть, это мой самый сокровенный страх был. Ведь моя лучшая подруга Муся каким-то образом попала в немецкий плен, это было ужасно, как она мне рассказывала.
| Интервью и лит.обработка: | Ю. Трифонов |
