Лесина (Друзьякина) Мария Степановна

Это воспоминания о прошедшей войне одной из тысяч молодых девушек, добровольно вставших на защиту своей и своих родных жизни, на защиту своей Родины от врага.

Родилась я 24 мая 1921 года в Трушевцах, Чигиринского района, Кировоградской области первым ребенком. Отцу  и матери шел 20-й год, поэтому о материальном благополучии в семье говорить не приходилось. Отец был работником, в районном финансовом отделе, а мать домохозяйкой. Жили, как большинство семей в ту пору, тем более на одну зарплату советского служащего далекого от высоких сфер. Нужно сказать, что в то время, даже более высокооплачиваемые служащие жили тоже не ахти как. Поэтому мама  с раннего утра и до поздней ночи занималась хозяйством: корова, свинья, куры требовали большого внимания и ухода. Но это здорово помогало в выживании. Я в то время, а это был 1939 год, после окончания десятилетки поступила в Полтавский педагогический институт на биологический факультет. В 1940 году моего отца, хотя он был беспартийным, командировали в Черновицкую область, в Сторожинецкий район, на должность контролера-ревизора  и мы вместе с ним  переехали в небольшой городок  Сторожинец, а я перевелась из Полтавского института в Черновицкий университет на тот же факультет.

Как вы узнали о начале войны?

О начале  войны  я  узнала из  выступления Молотова по радио, но о том,  что будет  война с немцами, в Черновицах, в «народе», поговаривали шепотом задолго до войны. Особенно такие разговоры шли среди немцев, мадьяр, евреев  и даже среди местных гуцулов и других старожилов. Я думаю, что это было связано с тем, что эти люди, до прихода Красной Армии жили в Румынии, стране, которая сама готовилась к войне и в которой о приготовлении Германии к войне знали даже обыватели. С первых дней войны, в  университете началась запись добровольцев  в армию и я, желая всем сердцем быть полезной, добровольно вступила в ряды санитарных дружиниц, тем более что в университете, были до войны организованы курсы, на которых обучали оказанию медицинской помощи и противохимической защите. Сдавали зачеты по знанию этих навыков, за которые выдавались нагрудные знаки ГСО (Готов к санитарной обороне) и ПВХО (Готов к противохимической обороне) и удостоверения к ним. Так что девушек с такими знаниями охотно принимали в медицинские подразделения на различные должности, После выступления В.М.Молотова по радио, события в городе начали разворачиваться с калейдоскопической быстротой.

Cреди профессорско-преподавательского состава университета, студентов и гражданского населения появились группы людей, которые с нетерпением ждали прихода немцев и говорили об этом открыто с угрозой. Многие начали покидать город,  Началась стихийная эвакуация, и естественно, начались грабежи. Налеты авиации на город были, но не очень интенсивные. В основном бомбили дороги и отходившие армейские части. Появились первые раненые, среди которых были   наскоро перевязанные и  с примитивно наложенными шинами красноармейцы и командиры.

Я по собственной инициативе пошла на станцию, в стоявшую на путях санитарную летучку (возможно, это был поезд) и обратилась к первому попавшемуся мне навстречу военнослужащему, с просьбой принять меня на работу в этот поезд в качестве медицинской сестры. Поговорив со мною еще несколько минут, он мне сказал, что он и есть тот начальник, кого я ищу и тут же отдал распоряжение рядом стоящему военнослужащему зачислить меня медицинской сестрой в перевязочный блок. Так я оказалась одной из первых медсестер в этом поезде. Вскоре стали поступать раненые и больные, которых с каждым  днем  становилось все больше и больше. Но поезд продолжал  стоять и принимать раненых. Наша операционная, в которой работал один врач и нас две девушки- сандружиницы была настолько перегружена работой, что не оставалось времени даже перекусить, не говоря уже об отдыхе. Когда  места в поезде уж не осталось , раненых  стали укладывать прямо в здании вокзала.

Где-то, в последних числах июня меня и еще двух девушек-сандружиниц направили в качестве сопровождающих особо тяжелых раненых в 376-й гарнизонный госпиталь, который в то время находился в Черновицах. Когда мы пешком возвратились  на вокзал,  поезда уже не было. Мы кинулись расспрашивать, куда и когда отошел поезд,  и с ужасом узнали, что он два часа тому назад отправился в тыл. Ничего не оставалось, как вернуться в госпиталь, который пока еще был на месте. В первых числах июля 1941 года госпиталь начал готовиться к эвакуации. В момент, когда  госпиталь выезжал из города, с другой стороны в город уже вступали немцы. Самым печальным было то, что часть наиболее тяжелых  раненых, вместе с двумя красноармейцами  пришлось оставить на попечении привокзальных местных жителей в надежде, что им удастся примкнуть к отходившим воинским частям. Их судьбу я не знаю до сих пор.

Какой был штат госпиталя?

Точно я сказать не могу, но наверное как и все эвакуационные госпитали в его штате  было 18-20 врачей и столько же среднего медицинского персонала.

Наш госпиталь, в основном на подводах и на оставшихся  полуторках, и как мне помнится, на одном каком-то дряхлом автобусе  все дальше и дальше уходил на восток. Мы видели как по дороге и не только по ней, вразброд отходят воинские части,  движется  поток людей,  по обочинам гонят скот.

На коротких остановках, по пути следования,  стихийно к нам стали  подходить  раненые, которые просили их перевязать, приютить и разрешить продолжать путь вместе с нами. Мы пытались помочь хоть чем-нибудь. На коротких остановках кого-то перевязывали ,кого-то кормили, кому-то добывали гимнастерку ,а то и просто рубаху, кого могли, вталкивали в отходивший транспорт. Кого куда.

Как часто налетали самолеты немцев?

Мне казалось, в то время, что налеты самолетов и бомбежка были непрерывными. Дорогу,  вместе с людьми, машинами, повозками,  скотиной  нещадно бомбили. Причем немецкие летчики  снижались и на бреющем  полете обстреливали из пушек и пулеметов  разбегающихся во все стороны людей. Не знаю почему, то ли от ярости, то ли от беспомощности я стала стрелять из винтовки, по этим снижающимся самолетам, надеясь попасть куда-нибудь  в самолет, а лучше всего в летчика. Вдруг я отчетливо увидела его в кабине, он как-то суетился и, мне показалось, широко улыбался. Видимо был очень доволен своей работой. Потом я заметила, что некоторые наши санитары  и даже раненые, тоже  стреляли из винтовок и пистолетов  по самолетам, ах, как хотелось сбить хотя-бы одного. Но это было похоже на комариные укусы, мы еще не знали, и не ведали , с кем нам придется иметь дело.

В голове были фильмы, песни и другая ересь, далекая о наступившей действительности.

Медицинские сестры полка. Слева Друзьякина М.С. 1942 г.

Когда вы увидели первого немца?

Я уже вам сказала, что это был тот наглый и самоуверенный летчик, который чувствовал абсолютную безнаказанность.

А вообще, немцев, как говорится «цивильных», я видела и даже училась с ними ранее. Потом, во время войны,  я их видела всяких;   наглых и самоуверенных в начале войны  и жалких, приниженных в середине и в конце войны, которые в любой ситуации твердили, что Гитлер капут. Мне даже приходилось оказывать им медицинскую помощь и не одному из них.

Несмотря на все ужасы наш долгий и многострадальный отход на восток продолжался.

Были ли потери среди работников госпиталя?

В пути мы  теряли врачей  и медсестер, были и убитые и раненые, но уцелевшие госпиталь не покинули. С ранениями, с забинтованными ранами, все, кто мог стоять на ногах –  продолжали работать без сна и отдыха.

Помню, во время нашей короткой остановки в Жмеринке, началась  такая жестокая  бомбардировка, что часть наших раненых и даже персонал, не выдержав стали разбегаться. Самое главное в такой ситуации, постараться сохранить спокойствие, а это ох как непросто. Часть раненых пришлось, как говорится, «рассовывать»  по двигавшимся на восток войсковым частям и даже по уцелевшим частным домам. Сделать это было чрезвычайно тяжело, так как  части имели своих раненых, а тех, кого оставляли на попечении местных жителей, очень жалели, тревожась за их судьбу. Но другого выхода не было. В Жмеринке, в одной из таких  «операций» по сдаче раненых, случайно набрела я на  подружку из того санитарного поезда, в котором я работала в первые дни. Мы обе очень обрадовались. Она рассказывала, что  до них доходили слухи, что при одной из бомбежек я погибла. Теперь уже на правах бывалого и обстрелянного воина  я пошла вместе с ней  к начальнику госпиталя , с просьбой о зачислении моей подруги в штат госпиталя. Возражения не последовало, и эта девушка стала работать вместе со мной. Из-за быстро меняющейся обстановки госпиталь  не мог долго останавливаться на одном месте и продолжал отходить на восток.

Так мы добрались до Северного Кавказа.

Станции  Кавказская, где у нас было  развернуто приемно-сортировочное  отделение, в котором я работала, в одну из ночей подверглась жестокой бомбардировке. Эта тяжелая ночь запомнилась мне на всю жизнь. Бомбы падали и рвались на вокзальном здании и на путях с воинскими эшелонами.

В кромешной темноте станционного зала, из разных закутков, из-под обрушившихся обломков потолка и стен мы доставали людей, натыкаясь на трупы убитых, так как в темноте среди  этого кромешного ада было не разглядеть кто живой, а кто уже мертвый. Мы, горстка молодых девчат, растаскивали раненых и прятали их в малейшие укрытия. В этой тяжелейшей работе нам помогали солдаты из эшелонов, которые остались на месте. Утром было не узнать ни этой станции, ни того, что было вокруг. Догорало все то, что не успело сгореть за ночь. Утром к руинам стали съезжаться повозки. Это было спасение, так как госпиталь своего транспорта не имел и надежды на чью- либо помощь не было. Так закончилась эта трагическая ночь. После непродолжительной задержки наш отход продолжался и еще не раз на этом пути нам доставалось от дневных и ночных бомбежек.

Что было дальше, куда ваш госпиталь направился?

Лесина Мария Степановна (Друзьякина)

Конечным пунктом  назначения  оказался  город Орджоникидзе, столица  Северной Осетии. Здесь  госпиталь занял несколько зданий и стал принимать раненых и больных. Известно, что обстановка на Северном Кавказе, продолжала ухудшаться и в октябре 1942 года резко обострилась. Противник подошел  к окраинам города,  и линия обороны наших войск была рядом,  многие  раненые и больные,  минуя полковые медицинские пункты и медсанбаты, поступали прямо к нам, зачастую без  первичной их обработки, поэтому наша работа осложнилась, но что было делать? Так приходилось работать не только нам.

Какое настроение было  у врачей, сестер, раненых?

Ситуация была тревожная, настроение работников госпиталя или как их принято было называть «личный состав», было разным, хотя панических настроений ни у офицеров, ни у девочек-сестричек  я не замечала, наоборот, с  каждым днем крепла уверенность в том, что вот- вот враг будет отброшен от города. Эта уверенность подкреплялась прибывавшими прямо с передовой ранеными, которые, несмотря на ранения, говорили, что «фрицы», так называли немцев, выдохлись. Были среди сотрудников госпиталя и скептики, я их называю маловерами. Они ни во что не верили, но таких было меньшинство. Да и паниковать было некогда,  всем     нужно было работать. Ночной отдых был коротким и ценился на вес золота.

Какое было питание?

Армейское питание было не ахти какое, но очень существенно помогали местные жители, кто чем мог. Приносили кукурузу, мясо, в основном баранину и свинину, кой -какие фрукты.  Настроение у раненых было разным, все зависело от характера, тяжести ранения, вестей с фронта и полевой почты. Трудно было без слез смотреть на молодых ребят с ампутированными руками и ногами, ослепших, стонущих от боли, но мы, сами девчонки,  знали, что плакать нельзя, они ждут от нас помощи . В тот момент мы были для них и няньками, и  сестрами, а для многих и руками и глазами. Главное – выжил.

Как вы попали из госпиталя в часть на передовую?

Конечно, насмотревшись на все эти ужасы и наревевшись в подушку я, как и тысячи молодых людей (и не только)  рвалась на фронт. Мотивы были у всех одни - месть за разрушенную жизнь, за смерть родных и близких, личное желание участвовать в боях, да и партийно-политический аппарат не дремал. В то время жизнь висела на волоске, враг стоял у ворот, совсем рядом, поэтому призыв «Всё для фронта, всё для победы!»  был не пустым звуком. Это было главным в газетах, политинформациях, заседаниях и собраниях партийных и комсомольских организациях. Я, а мне было тогда 20 лет, и я была комсоргом госпиталя, «сам бог велел»- быть всегда примером. Поэтому я неоднократно обращалась к командованию с просьбой направить меня на передовую. Но все, начальник и замполит мне втолковывали, что я и так на передовой и люди нужны везде, в том числе в госпитале. Но мысль попасть на передовую, там, где решается судьба Родины, меня не покидала ни на одну минуту. И вот однажды к нам помыться в душевой приехал заместитель командующего 58-й армии, (фамилию этого генерала я не помню). Я в это время была дежурной приемно-сортировочного отделения и воспользовалась возможностью обратиться к нему, тем более, что как я заметила, что он проявлял интерес к общению.

Я его попросила уговорить мое начальство отпустить меня и направить в любую часть, но только на передовую. Не знаю,  о чем говорил генерал с начальником госпиталя, но просьба моя, и еще двух моих сослуживиц,  была удовлетворена. Так мы очутились втроем  в числе санинструкторов в 1159-м  полку, 351-й стрелковой дивизии. Здесь мне действительно пришлось, как говориться, понюхать пороху. Тяжелейшая эта работа под огнем подползти, а затем вынести тяжело  раненого,  да еще с его оружием. Говорю только о тяжелых раненых потому, что тот, кто мог выйти из боя самостоятельно, помощи не требовал - чаще всего помогали товарищи, находившиеся рядом Я уже не помню сколько раненых я вынесла с поля боя,  в то время было не принято считать их число. Мы делали свою работу,  и  я считалась «мастером» этого дела.

Кфар-Саба, Израиль. 9-го мая 2010 г.

Что вам запомнилось особо?

Запомнился мне такой эпизод. Погода в это время года  была исключительно скверная; холодный дождь, вперемешку со снегом, жидкая грязь покрыла все поле, но , где перебежками, где ползком я добралась до очередного раненого. Ранение у него оказалось тяжелое. Наложила жгуты на конечности, и перевязав раны, лёжа  рядом, с трудом  повернула  его на плащ-палатку,  привязала лямки  к  углам, сделала «лодочку», как учили, и начала  оттаскивать его с этого места, тащить пришлось метров 50-70 по мокрому полю, перепаханному снарядами, под огнем фрицев и вот, когда мы почти доползли до бруствера наших окопов, раздалась длинная пулеметная очередь, затем вторая, я почувствовала какой-то сильнейший удар в спину и больше инстинктивно, со всей оставшийся силой столкнула этого раненого через бруствер в окоп и за ним свалилась сама. Находившиеся в окопе солдаты и молоденький младший лейтенант поразились; как я, хрупкая  девчушка могла дотащить и спасти такого тяжелого солдата. Можете себе представить картину в окопе: слезы радости и у молодых и пожилых солдат, видевших на своем веку и не такое. Меня обнимали, целовали и рады были, что  и сама осталась жива, и солдатика спасла. Такого ликования я еще не видела. Я тогда подумала; какое это великое счастье на войне – солдатское братство! Общая беда сплачивает, сближает. Особенно это было на фронте! Уже в мирное время я видела это воочию всегда, когда появляется беда. Мне не раз приходилось переносить раненых на носилках, но тащить беспомощных солдат, да еще с оружием, пришлось тогда впервые. На этот раз смерть меня обошла стороной. На спине бушлата была большая рваная борозда, из  которой торчали куски опалённой ваты, я получила ранение; на спине было касательное ранение с повреждением лопатки. С этим  ранением я поступила на лечение в наш же 376-й эвакогоспиталь. Так состоялось мое возвращение, которое было отмечено  благодарностью. Обещали награду и не обманули, вручили знак «Отличнику санитарной службы РККА», тогда это было очень почетно, почти как орден. Так я и мои подруги «понюхали» настоящего пороху. Да, чуть не забыла, та пулеметная очередь испортила мне ватную куртку, прошив ее в нескольких местах выше ремня. Чуть ниже и не пришлось бы мне вспоминать этот эпизод. Выздоровев, я осталась работать в своем родном госпитале.

Что было дальше?

25-26 декабря 1942  года  началось  долгожданное  наступления нашей  Армии, но наш госпиталь продолжал работать на месте, но мы все знали, что вскоре нам предстоит догонять наступающую армию. Это было легко сказать или приказать, наш госпиталь,  как и многие другие госпитали, почти не имея транспорта, значительно отставал от темпов наступления войск, задерживаясь в пути, госпиталь не успевал развертываться и подчас работал, как говориться, на «колесах»,  задерживала нас нещадно и кубанская грязь, непогода , бездорожье, но потихоньку  мы добрались до станицы Варениковской. Здесь, в различных уцелевших сараях и  хатах  были развернуты отделения, операционные и лаборатории. Жили мы по домам  у местных жителей. Иногда на станицу налетали немецкие самолёты, Здесь мы познакомились, если можно так сказать, с местным способом защиты от бомбёжек. При налётах  жители прятались под кроватями или под столами. Объяснили они это тем, что от прямого попадания все равно не уцелеть, а вот если обрушится крыша или потолок, то кровать или  стол может защитить от обломков и осколков. Совершенно удобный способ.

Как к вам относились раненые?

С большим  уважением и очень тепло. Работали по 24 часа. Спали - тут же, не раздеваясь. Однажды, ночью в полудрёме, после 2 суток непрерывной работы, я услышала , как один из тяжело раненых просил своих  товарищей, которые лежали на носилках, стонать потише и не мешать сестричке поспать. Это было очень трогательно. Раненые сочувствовали и переживали за нас.

Вы как-то говорили, что были еще раз ранены, как это было расскажите, пожалуйста?

Однажды бомбежка  станицы застала меня во время перебежки  из хаты-аптеки, в хату- операционную, со стерильным материалом. Взрывной волной меня закинуло в подвал, осколок попал в живот, но стерильный материал,  который был у меня в руках, я спасла.  Осколочное ранение и контузия не вывели меня из строя,  я продолжала  работать, хорошо понимая, что в госпитале не хватает медицинских сестер и наша  работа одна из самых нелегких; бессонные ночи сменялись длинным,  трудовым  днем. Часто приходилось выполнять другие  обязанности; работать в разных отделениях,  ходить в караул, работать  санитаркой. Поэтому уже после войны фронтовые медицинские сестры ценились на «вес золота»  Но мое начальство проявило ко мне внимание - меня перевели из приемно-сортировочного отделения  в клиническую лабораторию – это, как я полагаю,  в благодарность за труд  и самоотверженность . Так шли дни и ночи. Но госпиталю оставаться на месте не пришлось  и, когда наши части освободили Керчь, госпиталь на короткое время переехал  на  Чушку, ожидая переправы  на Керченский полуостров.

Особенно много работы было у нас  в декабре 1943 года, когда с  Огненной Земли - Эльтигенского плацдарма, стали  поступать раненые , не знаю как в другие госпитали, но к нам прибывали тяжелые раненые, наспех перевязанные, иногда подручным материалом. Мы к этим героям относились с особым вниманием и заботой. Затем, наступила обычная госпитальная будничная работа.

В первых числах апреля 1944 года был освобожден  город Керчь, затем последовали другие города Крыма и наш госпиталь, следуя  за  наступающими войсками  Отдельной  Приморской  армии,  наконец, прибыл  в город Симферополь.

В этом городе, в июле 1944 года, я познакомилась с своим будущим мужем. Он был тогда старшим врачом 244-го Отдельного танкового полка, который дислоцировался в небольшом городке  Эски-Орда недалеко от Симферополя. Позже я узнала, что за год до нашего знакомства он был легко ранен и контужен и лечился в  нашем госпитале. Через две недели после знакомства мы поженились. В сентябре 1944 года мой муж был назначен  начальником медицинской службы 78-го Укрепленного района, и я поступила на службу в качестве медсестры в этом соединении.

В конце 1944 года этот УР приказом Верховного Командования был передислоцирован в пограничный с Турцией высокогорный район Кавказа. Здесь тоже не пришлось сидеть без дела.

В зимних суровых условиях было всякое: и обморожение, и болезни. Приходилось бывать на «точках» и прямо здесь оказывать необходимую медицинскую помощь. Фронтовой опыт и здесь пригодился.

Позже я была награждена орденом Отечественной войны 2-й степени, медалями. Многократно поощрялась командованием.

Победа застала меня  в Тбилиси, куда мой муж получил  новое назначение. Этот день я не забуду никогда.

Потом была мирная и счастливая жизнь со своими радостями и огорчениями, но долгие годы мне снился сон, в котором  я  слышу разрывы бомб и снарядов и бегу-бегу за поездом и все не могу догнать….

И до сих пор я радуюсь каждому дню, который мне подарила Судьба и не дала пропасть в этой страшной и жестокой Войне.

У нас замечательная дружная, работящая семья. С мужем мы живем по сей день. Уже отметили 66-летие нашей совместной счастливой жизни. У нас две дочери, которые продолжили профессию отца. Обе врачи, одна из них терапевт, другая невролог. Зять кандидат технических наук, внук магистр,  невестка программист. Есть три очаровательных правнучки.

И в заключение хочу вам сказать вот о чем; трудно, очень тяжело на войне всем. Но особенно тяжело женщине, права Светлана Алексиевич, у войны совсем не женское лицо, скажу больше, у войны лицо дьявола, если нет  еще более  ужасного лица.

Трудно, ох, как трудно вспоминать войну, возвращаться к этой мясорубке... память отказывается возвращаться в прошлое, хотя даже среди того ужаса были добрые и светлые моменты, примеры доброты и сострадания.

Скажу вам по секрету, это было замечено давно,  те, кто воевал, не любят вспоминать ужасы, которые выпали на его долю. Все хлебнули лиха. Обычно, больше в разговорах вспоминают все  добро , и в основном тех людей  и товарищей по оружию, с кем делились хлебом, водой и махоркой.

Прошло много лет, много всего пережито и раны уже потихоньку затянулись, но иногда ноет сердце и приходят воспоминания и не дают уснуть.

24 апреля 2011 года, не дожив до своего 90-летия, ушла из жизни.

С наградными листами ветерана можно ознакомиться на следующих страницах.