- Я родилась в 1926 году в селе Нижние Липки Логовского района Сталинградской области, но родители потом из этого села переехали в село Писаревка. Мама у меня была женщина боевая, колхозница, а отец работал сначала председателем сельского совета, а затем председателем колхоза.
- Братья или сестры у Вас были?
- Нет, я у родителей была одна. Мы жили вчетвером: мама, отец, я и бабушка. Когда подошел возраст, я пошла учиться в Писаревскую школу, где окончила семь классов.
- Это была средняя школа?
- Нет, это была школа-семилетка, а начальное образование я получила в селе Терновка, где находилась четырехлетняя школа. Во время учебы в школе нас готовили к взрослой жизни: я уже умела на тракторе ездить, сдавала различные физкультурные нормативы, чтобы, как говорится, “быть готовой к обороне родной страны”. За это мы получали различные значки, которыми очень гордились.
Взрослые, конечно, смотрели на все эти приготовления к войне вспоминая предыдущие войны - кто Первую мировую, кто Гражданскую - и говорили: “Ох, не дай Бог, конечно!” Ну а мы тогда еще не знали, насколько это страшное дело - война.
- Кроме сдачи норм БГТО, у вас в школе были какие-нибудь кружки?
- Был кружок ОСОАВИАХИМа. Изучали мы, кроме трактора, и оружие: винтовку и наган каждый должен был знать как свои пять пальцев. У нас на несколько деревень был один участковый, вот он приезжал к нам в школу со своим наганом, приходил на уроки и показывал нам, как обращаться с этим оружием.
- Стреляли из винтовки или нагана?
- Большей частью только разбирали - собирали. Ребятам повезло, однажды им дали пострелять, а нам, девчатам, не давали.
- Какие из школьных предметов были у Вас любимыми?
- Я любила географию, изучала с интересом разные государства, и любила математику, без которой никуда в жизни не денешься.
- Планы у Вас были куда-нибудь идти продолжать учебу?
- Многие, в том числе и я, хотели стать учителями. Неподалеку, в Михайловке, было педагогическое училище, куда мы планировали подавать документы. Но был еще шанс стать медицинским работником, поступив в той же Михайловке в медучилище. В то время у нас в деревне не было даже ни одной медсестры, не говоря уже о врачах. Это только уже после войны в деревнях стали массово появляться и врачи и учителя.
- Как Вам запомнился день 22-е июня 1941-го года?
- Это был воскресный день, и мы с друзьями и подружками собрались на улице, как называлось, “водить хороводы”. Гармошка у нас была, балалайка и гитара - в общем, развлекались как могли. Танцевали и в клубе и возле клуба. Радиоприемник был закрыт в клубе, а мы все на улице танцевали, поскольку погода была хорошая, поэтому сообщение о начале войны не услышали. А когда на следующий день узнали о выступлении по радио Молотова, то всем стало очень страшно.
- Радиоприемник всего один был?
- Да, он один был на все село. У нас в селе даже электричества не было, у всех в домах лампы-керосинки горели по вечерам. Когда я в конце 1945-го года вернулась домой из армии, электричества в деревне до сих пор не было. Жили как встарь, выращивая пшеницу, рожь, подсолнечник и кукурузу.
С началом войны сразу стали забирать на фронт ребят девятнадцатого и двадцатого годов рождения, а также мужиков постарше. Очень на это было тяжело смотреть, когда жена с кучей детишек шла провожать своего мужа. Крики, плач стоял по всей округе. Затем те, кого призвали, сложили свои вещички, сумочки на телегу и, под причитания женщин, отправились в путь. Очень трогательная это была картина! Я и сейчас, как вспоминаю это, так обязательно плачу. Папу моего тоже в первые дни войны забрали на фронт.
- Куда их отправили? В какой военкомат?
- Сначала всех собрали в Логу, а оттуда отправили в Иловлинский военкомат. Хоть мы и жили в Логовском районе, но военкомат у нас был в Иловле. Я, по возвращении с фронта, тоже с документами направилась в Иловлинский военкомат. А папа мой так и погиб на фронте, не знаю даже где. У мамы были какие-то документы о гибели отца, но они за войну где-то потерялись.
После того как мужиков позабирали, на полях остались работать одни женщины. Я тоже пошла работать: на телеге, запряженной быками, от комбайна хлеб отвозила. Машин у нас в деревне отродясь не было, лишь однажды появилась какая-то маленькая машинёнка. Хлебушек мы везли на станцию Верхние Липки, где была мельница, там его мололи на муку и отправляли дальше, кормить армию. Вся мука у нас уходила для нужд армии.
- Быков не забрали на мясо?
- Несколько быков оставили, остальных, вместе с коровами, отправили на мясопереработку. Но основную массу колхозного стада угнали через Волгу под Капустин Яр, чтобы их немец не забрал, который уже подходил к Сталинграду. Через нас проходили стада и других задонских районов области, которые гнали в сторону Ольховского района, а оттуда к переправам через Волгу. Перегоняемый скот обязательно сопровождался колхозниками. С одним таким стадом уехала в эвакуацию за Волгу и моя мама. Там она долго пробыла, до тех пор, пока наши войска не прогнали немцев от Сталинграда. В эвакуации она заболела, по возвращению домой у нее отказали ноги и она умерла в возрасте сорока пяти лет. Похоронена она в родных Верхних Липках.
- Немцы же к вам в деревню не заходили?
- Нет, они были в районе Качалино, где была наведена самодельная переправа, а к нам они не дошли. Мы в тех краях возводили линию оборонительных сооружений, или как ее называли в народе “рубежи”. На “рубежах” я стала работать практически сразу после окончания школы-”семилетки”. Нам досталось рыть противотанковые рвы и длинные ряды окопов на берегу Дона в районе хуторов Вертячий и Песковатка. От Песковатки до Писаревки было километров сто пятьдесят, это расстояние мы проехали на быках. Жила наша бригада в лесу.
- Сколько человек было в бригаде?
- Пара мальчишек, а все остальные - девушки и женщины.
- Кто вами руководил?
- Старшим у нас была Елена Рвачева, которая потом работала в Писаревке медсестрой.
Когда немецкие самолеты стали бомбить Сталинград, к возведенным нами “рубежам” подошли воинские части и начали там располагаться. На дорогах вдоль Дона сразу же были выставлены военные посты. Приехал какой-то военный, поговорил с нашей Еленой Рвачевой, а та потом пришла к нам и говорит: “Девчата, давайте удирать отсюда! Раз уж бомбят Сталинград, то и сюда скоро немцы подойдут”. А немцы уже наши “рубежи” изредка обстреливали, а иногда сбрасывали нам на головы кучу листовок. Помню, я подняла одну из них, которую ветер по степи носил, а в ней было написано: “Дон перейдем с гармошкой, а Волгу возьмем бомбежкой”. Но не получилось у них взять, как хотели - “окунули” их наши войска по всем правилам.
- За поднятую вражескую листовку было какое-нибудь наказание?
- Нет. Да мы-то ее прочитали, а потом порвали и выбросили. И все. А вслух говорили, обращаясь к невидимому Гитлеру: “Дулю тебе, а не Сталинград!” Детвора мы были, что с нас взять.
- Инструмент для рытья траншей вы привезли с собой или получили его на месте?
- Мы все со своими деревенскими лопатами и ломами прибыли. У каждого же были сады и огороды, поэтому соответствующий инвентарь тоже имелся.
- Как вас там кормили?
- А кормились мы сами: ездили в деревню и привозили оттуда картошку и прочие харчи. С нами на “рубежах” была лошадь и, когда было нужно, кто-нибудь из мальчишек садился на нее и скакал домой, а оттуда привозил какие-нибудь продукты.
- Где вы жили?
- Мы нарубили палок, наломали веток и наделали себе шалашей. На землю побросали все свои “шабалы” и на них лежали. В лесу нас сверху не было видно, поэтому немцы, когда обстреливали “рубежи”, нас своим огнем не доставали.
- С вами были военные инженеры, которые показывали вам, где и что копать?
- Да, были такие военные, в фуражках, в форме как полагается. Их было двое или трое. Они делали на земле разметку, и мы по этой разметке копали. Мы тогда еще были молодые и глупые, мне тогда всего пятнадцать лет было. Мне потом, после войны, какая-то справка понадобилась из военкомата, я ее получила, а там было сказано, что в то время, когда я прибыла на строительство “рубежей”, мне было пятнадцать лет и четыре месяца. Вот с каких лет я начала участвовать в Великой Отечественной войне!
- Были случаи, когда кто-нибудь самовольно оставлял место работы и уходил с “рубежей”?
- Нет, у нас никто не убегал. Но это я говорю за свою бригаду, а про другие мне ничего не известно. Наши все были вместе, и во время работы и домой отправились тоже все вместе. А ведь народу на строительстве было очень много, из разных районов области. Даже детей привозили, они там хорошо помогали взрослым.
- Вы к тому времени уже были комсомолкой или все еще пионеркой?
- Пионеркой я была. В комсомол я вступила позже, в хуторе Тары Иловлинского района, когда меня уже призвали в армию. В этом хуторе стоял штаб нашего прифронтового госпиталя.
- Вместе с Вами много работало Ваших одноклассников?
- Да, много. Один парнишка, а остальные девчата. Сейчас все эти девчонки уже поумирали, никого, кроме меня, не осталось в живых.
- На строительство “рубежей” вас вызывали повестками?
- Да, только школу закончили, июль месяц начался и тут повестки приносят, чтобы мы собрались в определенный день у колхозного правления. В назначенное время мы прибыли куда надо, перед нами выступил председатель колхоза и сказал: “Вы должны поехать копать окопы”. Организовали нам пять или шесть подвод, запряженных быками, мы сложили на эти подводы свои харчи, инструмент и отправились на берег Дона копать окопы. Кроме харчей кто-то взял с собой одеяло, а кто-то подушку.
- Когда вы прибыли туда, там уже работали?
- Да, там уже народу много работало, в основном из ближайших населенных пунктов. Может среди них были и городские жители, я того не знаю, я дальше своей бригады никуда не ходила.
- Куда Вы отправились с “рубежей”?
- Домой все поехали. Приезжаю я домой, в свою деревню, а там уже расположились два госпиталя, один из которых был инфекционным госпиталем номер восемьсот пятьдесят один, а другой хирургическим, номера его я не знаю. В госпитали уже стали поступать больные: кроме бойцов стали привозить и сельских жителей, пострадавших от бомбежки. Мы стали помогать докторам обоих госпиталей ухаживать за больными.
- Где располагались госпитали?
- Инфекционный госпиталь разместился в Писаревке в здании школы, а другой, хирургический, госпиталь расположился в клубе, в котором мы перед войной плясали. В зал клуба привезли и рассыпали на полу солому, застелили ее плащ-палатками и на них укладывали больных и раненых. Потом хирургический госпиталь вылечил своих больных и переехал в другую деревню куда-то под Михайловку, а мы остались помогать персоналу инфекционного госпиталя. Так я и осталась работать в этом госпитале.
- В хирургическом госпитале где проводились операции? Прямо в клубе?
- Нет, в здании клуба находились больные, а для проведения операций рядом с клубом была разбита большая палатка. Там врачи с медсестрами и работали.
А в нашем инфекционном госпитале врачей было всего двое. Кроме них был еще начальник госпиталя. Штаб госпиталя со всеми начальниками и писарями располагался в деревне. Под него было выделено несколько домов, жителей которых выселили. Наши госпитальные водители помогли им вырыть землянки и в землянках их поселили.
- Как люди восприняли то, что их выселяют?
- Ничего, все было нормально, никто не возмущался. Все понимали, что нужно помогать Красной Армии, ведь у них тоже отцы и братья воевали на фронте. Тем более, что им самим ничего рыть не пришлось, для них все уже было сделано. А я жила с мамой и бабушкой в своем доме, что находился на противоположном берегу речушки, протекающей через деревню. Потом мама погнала скот в эвакуацию, я ушла работать в госпиталь, а бабушка пекла хлебушек и относила его в госпиталь, чтобы им кормили раненых солдатиков. Иногда, кроме госпиталя, хлеб отправляли и на передовую, тем, кто защищал Сталинград.
- Мука ей для этого специально выделялась?
- Да, у нас в деревне были огромные запасы свежесмолотой муки. Вся мука хранилась в амбарах и оттуда ее выдавал главный кладовщик-завхоз Чувашин. С его дочкой, Марией Чувашиной, мы вместе работали в госпитале и, после принятия присяги, отправились дальше вместе с этим госпиталем. Когда я приняла присягу, мне было шестнадцать лет. Тогда нас никто не спрашивал о нашем возрасте.
- Ходить в госпиталь чтобы помогать - это была Ваша собственная инициатива или вас опять на это мобилизовали?
- Нет, это на окопы мы по повестке поехали, а сюда мы ходили помогать исключительно по собственному желанию. Девчата собирались по двое-трое и шли хоть чем-то помочь врачам и медсестрам. Мы двое потом так и пошли дальше за этим госпиталем, который двинулся вслед за армией.
- Вы сами попросились или вам предложили остаться при госпитале?
- Врач сказал начальнику госпиталя: “Эти девчата мне нравятся! Все, они будут работать у нас!” Да мы и сами этого хотели. А потом, когда было получено согласие командования, нас зачислили в штат и мы принесли присягу. Приказ на наше зачисление написали тут же, буквально на коленке, потом по-быстрому поставили нас на довольствие и все - мы стали солдатами.
- Как присягу принимали?
- Да как обычно - зачитала текст и все. Присягу принимали с оружием в руках. Нам перед этим выдали винтовки, но сначала мы изучили их устройство и сделали несколько выстрелов. Кроме винтовки я повторно изучила и устройство “Нагана”, который мне потом довелось поносить. Но это было уже в Германии. Народу много в тот день принимало присягу: кроме нас, девчонок, были и недавно призванные в армию ребята - шофера с санитарных машин. И все на тот момент уже были с винтовками.
- Военное обмундирование Вам выдали?
- Да, после зачисления в состав госпиталя меня сразу одели в военную форму. Выдали нам ботинки с “трехметровыми голенищами”, как среди солдат называли матерчатыми обмотки. Потом, ближе к осени эти обмотки заменили на другие, двухметровые суконные. В зиму еще выдали шапку и к ней маску шерстяную, чтобы лицо не замерзало, мы эту маску называли “подшлемник”. Получили мы шинель, а кроме нее нам выдали ватную фуфайку.
- Что Вам выдали: юбку или шаровары?
- Сначала нам выдали кальсоны со штанами, а потом уже в госпитале всем женщинам стали выдавать юбки. Трусы, лифчики, береты - все это мы тоже получили. У нас разрешалось носить и пилотки и береты. Среди всех моих фотографий нет ни одной, где бы я в пилотке была, только в берете.
- На какую должность Вас зачислили?
- Мы с подружкой стали младшими медсестрами.
- Что входило в Ваши обязанности?
- Уколы сделать, таблетки раздать больным. Кроме того на нас ложилась санитарная работа - умыть, подмыть - ведь у нас в госпитале лежали тяжелобольные и мужчины и женщины. Женщин, а чаще просто девчат, нам привозили из-под Сталинграда.
- Палаты у вас разделялись на мужские и женские или все лежали вместе в одной палате?
- Все время, от Сталинграда и до самого Берлина, у нас в госпитале было разделение на женскую и мужскую палаты.
- Уколы делать Вы умели раньше или научились в госпитале?
- В госпитале меня этому научили. Где бы я в деревне в свои пятнадцать лет этому научилась? Тренировались делать уколы на подушках сначала, а потом уже на людях практиковались. Но у меня ничего, с первого раза все хорошо получилось! У меня сейчас правнучка учится в мединституте, так она говорит, что и они там тоже учились уколы делать на подушке. Даже если у меня и не получался укол, то больные никак этого не показывали, лежали и терпели. Ну и я к ним обращалась всегда ласково: “Дорогуша, мой хороший, я к тебе пришла с любовью!” Больные, когда это слышали, всегда мне улыбались, ведь большую часть их составляли молодые ребята. Были там и солдаты в возрасте, как мы их называли “деды”. Им было уже лет под пятьдесят, они были из Украины и мы их, признаться, сильно стеснялись.
- Тип вашего госпиталя за время боевых действий не изменялся?
- Нет, он все время был инфекционным.
- С какими заболеваниями туда поступали больные?
- Грипп, например, со всеми его осложнениями. Была и холера, был столбняк после ранений, даже сумасшедшие к нам поступали.
- Сумасшедшие поступали в инфекционный госпиталь?
- Ну как Вам объяснить… При каком-то заболевании у человека поднималась температура, он терял сознание, начинал бредить в горячке и его отправляли к нам. А он, когда отходил от этого, явно терял рассудок. Однажды, мы тогда были в Белоруссии, один такой больной влез на печку и кричал нам оттуда: “Вы меня отсюда не достанете! Когда война закончится, я на вас жениться не буду! Вы тут уже столько мужиков переглядели, а теперь и до меня добрались!” Ой, столько я тогда всякого и насмотрелась и наслушалась, а вот сейчас, ночами, часто плачу и себя вспоминаю: и хорошее и плохое.
- Вы с госпиталем стояли в своей деревне все время, пока шла Сталинградская битва?
- Нет, нас переместили в Песковатку, помню, в это время туда из Сталинграда вывели на отдых танковый корпус. А потом из Песковатки мы своим ходом отправились во Фролово, там погрузились в эшелон и дальше поехали.
В Песковатке мы простояли долго, там лечили пленных немцев. Пока лечили немцев, успели подлечить и всех наших бойцов. Немцы у нас содержались в отдельной комнате, а мы их охраняли. Помню, они там у себя спят, а я у двери сижу, тоже носом клюю. Кормили и поили мы немцев так же, как и наших солдат, для нас не было различия. Лежали они через стенку: в одной комнате немцы, а в другой наши.
- Не было попыток со стороны наших раненых как-то расквитаться с немцами?
- Нет, ни разу ничего подобного не случилось.
- Охрана была у госпиталя?
- Никто нас не охранял, мы сами себя охраняли. Мы же солдаты! Мы и себя охраняли и немцев. Причем когда я немцев охраняла, у меня в руках даже винтовки не было.
- Много немцев было у вас на излечении?
- Человек пятнадцать или шестнадцать из числа военнопленных. Потом их сдали обратно в Сталинград, где в поселке “Сорок домиков” располагался немецкий лагерь. Их к нам из этого лагеря и привезли.
- С какими заболеваниями их привезли?
- Ну они такие же люди как и все, их те же самые болезни настигают. Вот их к нам с гриппом, в основном, и привозили. Ну и еще дизентерия у них была сильная, потому что с питанием, сами понимаете, как было в то время. А у нас их кормили получше: из силосных ям для них доставали капусту, манную кашу им варили, ну и хлебушка кусочек им давали. Хлеб нам поставлялся одной из пекарен и его еле хватало, чтобы кормить раненых.
- Вы упомянули о холере…
- Да, была вспышка холеры, пара человек заболели где-то под Курском. Но наша врач своевременно сама выявила заболевших и отправила их дальше, в другой госпиталь, подальше от фронта - в Сибирь или в Ташкент. Поскольку их нужно было поскорее доставить на лечение, больных забирали и увозили самолетом, достаточно для этого было одного лишь сигнала. Медицинская система на фронте работала безукоризненно.
- Дезинфекция в госпитале проводилась постоянно?
- Да, у нас для этого специально был солдат-дезинфектор и дезинфекционная камера. Все вещи поступающих больных обязательно проходили через эту камеру, ведь там могла быть и вошь и другая зараза. Эти вещи в обязательном порядке по два раза пропаривались в дезинфекционной камере.
Уже после войны, годах в шестидесятых или семидесятых, меня свозили в Песковатку, где я прошла по нашим местам, посмотрела, повспоминала. Нашла большие блиндажи, где жили наши танкисты и где стояли наши палатки.
- Ваш госпиталь был придан какой-то части или он у вас считался “отдельным”.
- Наш госпиталь никому не подчинялся, мы были сами себе хозяевами и у нас был свой начальник. Подчинялись мы, наверное, только командованию армии.
После Песковатки нас отправили в Иловлю, где мы долго простояли. Там наш госпиталь снова развернул свои палатки, свою дезинфекционную камеру и устроил большую дезинфекцию, занимаясь обработкой всего госпитального постельного белья. Это уже был конец февраля, а мы по-прежнему жили в своих огромных палатках.
- После Сталинградской битвы были вспышки каких-нибудь инфекционных заболеваний?
- Был тиф. Но у нас он не считался каким-то страшным заболеванием. Врачом-терапевтом у нас была киевская еврейка по фамилии Коган, вот она четко работала по выявлению тифозных. Она постоянно нам в госпиталь подбирала врачей из числа заболевших. Вот прибудет кто-то из бойцов на лечение, а потом окажется, что он имеет медицинское образование, так она все силы приложит, чтобы этот боец потом у нас в госпитале работать остался, ей помогать. Кроме нее у нас еще из Киева одна медсестра была. А остальные девчонки-медсестры были либо из Харькова либо из Белоруссии. Потом поступали из тыла еще девчонки, но наша врач уже никого к себе не набирала, поэтому тех отправляли служить связистами, радистами или оружейницами на аэродром. Они потом к нам в госпиталь все-таки попадали, но только в качестве больных, с гриппом.
А вот когда мы были в Белоруссии и потом еще в Германии, к нам стало поступать много раненых с ожогами. Там по всем дорогам много стояло нашей сожженной техники со сгоревшими экипажами. Ой, это было жуткое зрелище! Мы, двигаясь в хвосте фронта, проезжая по этим дорогам, обязательно подбирали тех, кто был сильно обожжен, но выжил. При первой возможности обязательно помогали, кому могли.
- Недостаток в медикаментах и прочих медицинских средствах испытывали?
- Ну что сказать… Бинты, вата и йод были всегда. Главным лекарственным средством был стрептоцид, его тоже всегда хватало. Разные лекарства для уколов у нас были в аптеке. В госпитале был аптекарский пункт, там у заведующей в металлических ящичках было много всяких препаратов. В госпитале был небольшой автопарк из санитарных “полуторок”, за каждой машиной был закреплен санинструктор, у которого был набор необходимых медикаментов. Наши машины представляли собой небольшие фургончики, выкрашенные в зеленый цвет.
- Руководство госпиталя помните?
- Начальником госпиталя был мордвин Федотов, а главным врачом была Коган Ольга Яковлевна, о которой я уже рассказывала. Этот госпиталь еще с самого начала войны отходил от западной границы, поэтому в нем медперсонал и был в основном из Белоруссии и Украины. А тут, под Сталинградом, и мы, местные, влились в этот коллектив.
- Госпиталь постоянно передвигался на собственных машинах?
- Там, где не было железной дороги - да. От Иловли мы отправились своим ходом во Фролово, где нас погрузили в эшелон и отправили в направлении Орловско-Курской дуги. Все наши машины тоже погрузили на платформы.
- Помимо автомобилей в госпитале имелся гужевой транспорт?
- Нет, у нас никаких телег и лошадей не было, все перевозилось только на машинах: приехали, загрузились или разгрузились, и снова в путь.
- На чем располагались в госпитале больные и раненые?
- Да на чем придется: и на носилках и на полу на расстеленных матрасах. У нас для этого целая машина матрасов имелась. Все подушки и все матрасы набивались соломой, а, если не было возможности раздобыть соломы, набивали их еловыми ветками. Как-то приехали в Белоруссию в село Старая Белица, расположились там и стали лечить больных. Своих ребят вылечили и стали лечить местное население от разных заболеваний. А заболевших там было очень много. Так мы нарубили еловых веток, застелили ими землю около своих палаток и укладывали больных прямо на землю. Солнце пекло сильно, поэтому мы старались поскорее оказать местным жителям помощь. Некоторые, как только мы их подлечили, сразу отправлялись по домам, а другие, чего уж тут скрывать, не выживали и отправлялись на тот свет. Так что мы и военных и гражданских лечили.
- Как-то проверялись те люди, которые приходили к вам в госпиталь? Ведь вы же не знали, кто это и какие у него намерения. А вдруг он враг?
- У нас начальник штаба и замполит, во-первых, проводили с медперсоналом инструкции о бдительности, а во-вторых, обязательно беседовали с пришедшими, выясняя кто они такие и откуда.
- Особист при госпитале был?
- Это СМЕРШ который? Ох, сильный был дядька! Он приезжал, если появлялись какие-то подозрения относительно тех “гостей”, что к нам приходили. Особист частенько к нам заглядывал, да. Работа у него была такая, мотаться по разным подразделениям.
- СМЕРШ арестовывал кого-нибудь в госпитале?
- Были случаи, что увозил с собой для разбирательства, если начальство кого-нибудь заподозрило. А вот арестов ни разу не было. У нас замполит всегда был бдительным. Кстати. замполиты у нас часто менялись. Обязанности замполитов выполнял кто-то из лечащихся офицеров. Подлечат его - и он отправлялся обратно на фронт, а взамен него на эту должность подбирался кто-нибудь другой. Главврач поговорит с кем-то из офицеров, предложит исполнять обязанности замполита и если тот соглашался, то назначали его на эту должность. Мы всех своих замполитов уважали и замечательно принимали у себя в коллективе. Последний наш замполит, с которым мы вместе закончили войну, потом к нам в Волгоград приезжал вместе с представителями своей части на открытие памятника Михаилу Паникахе.
- Чем занимался замполит в госпитале?
- Да тем же, чем и обычно: проводил с нами политзанятия. Я в Германии стала секретарем комсомольской организации госпиталя, мне вручили значок КИМ - Коммунистического интернационала молодежи - и отправили на целый месяц на комсомольский семинар. Там же, в Германии, я вступила в партию, так что комсомолкой я пробыла недолго, с сорок второго по сорок пятый год. Домой в Сталинград вернулась уже членом партии.
- Где проходил семинар?
- Мы стояли в одном городе, а для участия в семинаре нужно было поехать в другой город, не помню названия. Семинар организовывал штаб фронта, поэтому нужно было ехать туда, где он располагался. Добираться пришлось на перекладных, благо машины военные туда-сюда мотались, но какую-то часть пути пришлось пройти пешком.
- Вы сказали, что основным лекарственным средством был стрептоцид. А доходил ли до вас пенициллин, который нам поставляли союзники?
- Были какие-то американские лекарства, но пенициллина среди них точно не было, был, кажется, сульфацид. А, в основном, стрептоцид использовался, белый и красный.
- В чем их разница?
- По-моему, действие их было одним и тем же, отличались они только красителями.
- Немецкие трофейные медикаменты использовали в работе?
- Там этих медикаментов море было, их целыми машинами немцы бросали. Особо ценились среди трофейных материалов бинты обычные и бинты, которые потом растворялись. Старались раздобыть немецкие химические грелки, которые мы использовали для прогревания груди. Взболтаешь такую, она нагревается и греет. Если она остыла, то достаточно ее снова взболтать и она снова нагревалась.
А бинты мы еще использовали для освещения своего жилья. Возьмешь небольшую скрутку из бинта, всунешь его в гильзу, плеснешь внутрь керосина или бензина - вот и светильник готов. За больными ухаживать в потемках неудобно было, вот мы и ходили по палатке с такими самодельными лампами. Бензин для заправки ламп брали у своих же ребят шоферов, всем этим занималась наша сестра-хозяйка. В ее главное ведение входило обеспечение всех больных постельным бельем. Повара еще у нас были…
- Кстати, как кормили вас?
- Я бы сказала, неплохо кормили. Гречка была, пшенка была всегда. А манная крупа - это вообще было золотым лекарством. Манка лечила всех! Мы ее на сухом молоке варили обычно. Сухое молоко нам американцы поставляли, как и колбасу, которую привозили в коробках: вытаскиваешь ее оттуда, а она уже порезана на кусочки. Иногда привозили и консервированные колбаски, упакованные в маленькие жестяные баночки. Кроме импортных привозили и наши, отечественные, “охотничьи” колбаски. Вкусные! До сих пор хочется снова попробовать те, которые тогда делали для армии!
А когда мы ездили куда-нибудь в командировку, мы получали сухой паек. Я всегда просила, чтобы мне дали в пайке этих “Охотничьих” колбасок. Когда отправляли по демобилизации домой, нам выдали немного сухпайка и талоны на питание во время следования. Так я и тогда смогла этих колбасок набрать столько, что еще и дома угощала знакомых.
- По нормам довольствия Вам, как бойцу Красной Армии, табак и алкоголь полагались?
- Ребята у нас были в основном курящими, постоянно самокрутки крутили, поэтому весь табачок уходил им. А мы, девчата, свой табачок иногда отдавали им, а они взамен нам привозили откуда-то шоколад. Иногда мы сразу вместо табака получали конфеты или сахар. Но сахар давали очень редко, чаще конфеты. Сахар мне дали в составе пайка, когда я в Сталинград уезжала. Из Германии я добиралась долго, делая пересадки на разных станциях - Львов, Перемышль. Последняя пересадка была в Ростове, откуда я отправилась прямиком в Сталинград.
- Шоколад, который вам привозили ребята, был немецким?
- Нет, русским. Немецкий шоколад мы пробовали и он нам не нравился - безвкусный, словно кусок мыла какой-то жуешь. То ли дело наш, русский, шоколад! А мыло какое было немецкое: его мылишь, а оно даже по рукам не размазывается, словно глина противная. Наше мыло, “Земляничное”, было ароматное и душистое, не чета немецкому. Маленький кусочек, но зато отмывало все очень хорошо. Для стирки мы получали кусок обычного хозяйственного мыла, им же и помыться можно было.
- К вам в госпиталь приезжали с концертами какие-нибудь агитбригады?
- В Белоруссии когда стояли, к нам приезжала с концертом певица Зара Долуханова, пела нам песни, в том числе и “Самара-городок”.
- Как осуществлялась помывка больных?
- Да как… Носили ведрами воду, кипятили ее на костре. Затем в двух корытах их по очереди мыли. Но это все было по возможности, если не было возможности, то их не мыли. Если летом была поблизости речка, то выводили всех больных туда, чтобы у них была возможность помыться. Иногда сооружали временную баню. У нас в госпитале был свой парикмахер, Стукалин из Тамбова, он и стриг наголо и брил мужиков, чтобы у них ничего не завелось там. У нас почти все шофера были тамбовскими, кроме одного, который был из Курска.
- А Вы носили длинный волос или короткую прическу?
- В деревне я носила две длинные косы, в которые были вплетены красные ленты. А когда пришла работать в госпиталь… Ну что… Отрезали мне эти косы, постригли нас, девчонок, по-солдатски. Стукалин нам говорил: “Давайте, девки, садитесь, я вас постригу. А то вшей еще себе позаведете там!” И мы все время ходили с короткими стрижками, как деревенские девки - в платочках или косыночках. А потом, когда уже пришли в Германию, стали уже модными, стали себе делать разные завивки на отросший волос.
- В Германии вас в сапоги переобули?
- Нет, мы не стали переобуваться в сапоги и остались в своих маленьких ботиночках. Мы уже сняли и не носили свои прежние большие ботинки с обмотками, нам выдали другие, черненькие, поменьше размером и поаккуратнее. Примерно такие давали девчонкам, которые служили на флоте, им такие полагались по форме. Обмотки ведь были только в Красной Армии, в авиации и на флоте обмоток не носили. В Польше мы пошли к одному поляку, он нам за двухсотграммовый брикетик масла тапочек понашил, чтобы нам было полегче бегать. Когда в палате работаешь, в ботинках тяжело весь день ходить, а тапочки - они лёгонькие, в них ногам хорошо.
- Женское нижнее белье выдавалось вам?
- Колготок нам, конечно, не давали. Вместо них давали чулки и пояс, к которому эти чулки крепились. Из нижнего белья нам давали трусы, подтрусники, бюстгальтер.
- Обмотки не обрезали, делая из них чулки?
- Нет, мы этого не делали, потому что нам давали настоящие чулки.
- Как в Польше складывались отношения с местным населением?
- Да вроде нормально все было. Мы с ними здорово и не общались. Поляки - они, как говорится, “ни вашим ни нашим”. Поэтому мы старались выбирать себе места для проживания, чтобы там хозяев не было, чтобы ни с кем не пришлось общаться.
- За границей тоже приходилось оказывать медицинскую помощь местному населению?
- Нет, там мы никому не помогали, только нашим бойцам. Да местные и сами к нам не обращались, лишь однажды приходили к нам с концертом в госпиталь. Подобный случай был и в Германии, но там мы уже чаще сами ходили в театры, когда война закончилась.
- Если сравнивать местное население Польши и Германии, кто на Ваш взгляд лучше относился к русским солдатам?
- Откровенно скажу, что в Германии население было гораздо приятнее чем в Польше. Мы в Вальденбурге, неподалеку от Штутгарта, жили у немки: в одной половинке дома она с двумя своими девочками разместилась, а во второй мы. Она носила черную повязку в память о погибшем муже, все нам о нем что-то рассказывала и плакала: “Сталинград, Сталинград”.
- Вы ей сказали, что сами из Сталинграда?
- Говорила, а она только слезы лила.
- Детей хозяйки подкармливали?
- А как же! Конечно подкармливали! Мы там своим госпиталем все население кормили. К нам часто приходили старики и дети с тарелками, им всем давали поесть. А немок из этого города брали к нам в госпиталь на работу, они, как санитарки, помогали нам в обслуживании больных в палатах, стирали, полы мыли, ухаживали за нашими солдатами. В Германии очень много поступало к нам больных и очень много мы похоронили их там в братских могилах.
- Чем расплачивались с немками?
- Харчами. Наварят повара много еды, немки приходили с пустыми ведерками или котелочками, им туда наливали, и они шли кормить свои семьи. Большие у них были семьи или нет, мы этого не знали. А той немке, у которой мы жили, мы приносили еду сами. Даже масло ей отдавали, которое нам выдавали.
- В Польше не было случаев нападения польских националистов на госпиталь?
- Нет, такого у нас не было. С поляками мы жили рядом, но, практически, не общаясь. Довелось нам вместе квартировать с польской армией Ярузельского, мы все вместе в одной деревне жили с польскими ребятами и девчатами. Дружно с ними жили. Но это было уже в Германии.
- На каком фронте Вы воевали?
- Войну я заканчивала у Рокоссовского в составе Второго Белорусского фронта, командующим нашей 4-й армии был Батов Павел Иванович.
- Раз ваш госпиталь был прифронтовым, наверняка подвергался бомбардировкам авиацией?
- Да нет, мы под бомбежку не попадали. В Курске, когда мы стояли неподалеку в деревне, был сильный авианалет. Говорили, что пятьсот самолетов летело, чтобы сровнять город с землей, но мы находились в деревушке, затерянной в лесу, поэтому немцев не заинтересовали. Перед нашим приходом оттуда ушли партизанские соединения под командованием Ковпака. Они оттуда, наверное, и пошли на Украину и Белоруссию. Ковпак же сам украинец и на Украине, по-моему, похоронен. В Беловежской пуще мы потом с партизанскими отрядами иногда в лесу сталкивались: они шли мимо нас, ребята с красными лентами на шапках и папахах.
В Белоруссии леса очень огромные. Помню, я там двоих немцев вилами колола. Село Гайновка в Беловежской пуще - там леса такие, что идешь по дороге, а вверху неба не видно из-за густых крон. Людей там жило немного, лишь волки, медведи да зубры бегали. Наша часть только прибыла в это село, развернулась и тут же приказ: “Срочно свернуться!”. Оказывается, где-то неподалеку обнаружились замаскированные немецкие танки. Мы давай по-быстрому сворачиваться, а у нас еще оставались трое больных. Какой-то из местных поляков, после недолгих уговоров, дал нам телегу с лошадьми, мы погрузили на нее своих больных и повезли их в тыл, где располагался ближайший хирургический госпиталь. Отвезли их, сдали, вернулись обратно, а все наши машины уже ушли и нам пришлось ночью драпать своим ходом из этой Гайновки в Белую Вежу. Поляк своих лошадей у нас забрал, и мы пошли пешком. Пришли в Белую Вежу все мокрые, в грязи. Мы переоделись, привели себя в порядок, позавтракали и забрались на сеновал в надежде немного поспать. Этот сарай был разделен деревянной перегородкой, по одну сторону которой отдыхал старшина, а по другую расположились мы. Легла я на сено, чувствую, а оно подо мной зашевелилось. Я резко вскочила, схватила стоявшие в углу вилы и ткнула ими в сено. Смотрю, а оттуда немец вылезает! Я сначала от неожиданности перепугалась, как закричу этому немцу: “Хенде хох!”, а старшине: “Вовка, немцы!” Вовка подскочил, выхватил свой наган. А в это время из сена вылез второй немец с поднятыми руками. Старшина перепрыгнул через перегородку, забрал этих двоих немцев и увел их.
- Страшно было немцев встретить так близко?
- Никакого страха не было. У меня же оружие в руках было - вилы.
- Огнестрельного оружия никакого при себе не носили?
- В тот раз ничего при мне не было, это потом у меня тоже наган появился. Когда на комсомольский семинар ездила, мне этот наган выдали под расписку для обороны: “Мало ли что с тобой может случиться в дороге!” Добираться приходилось своим ходом и хорошо, если в нашу военную машину попадешь, а то вдруг немцы переодетые будут ехать. Начальник о нас заботился, поэтому невооруженной отпустить меня не мог.
- За Вами, как за военнослужащим, было закреплено какое-нибудь оружие?
- У нас оружие было только у начальника госпиталя, замполита и старшины. За нами были закреплены винтовки, но они постоянно хранились на складе и возились вслед за госпиталем. Винтовки нам выдавались только когда надо было на посту стоять, мы же сами охраняли и сам госпиталь и склад со своими вещами.
- Из выздоравливающих никого не привлекали к несению караульной службы?
- Нет, их, если выздоравливали, сразу обратно в часть отправляли. Некоторых наша врач оставляла санитарами: понравится ей мальчишка, видит, что помогает во всем медперсоналу, она к начальнику госпиталя: “Давайте его у нас оставим?” У нас в госпитали еще и “старички” работали, которым по пятьдесят лет было, так их, при первой возможности, комиссовали и домой отправляли.
А я, когда с сеновала после этих немцев спускалась вниз, сделала это неудачно и, споткнувшись, упала и сильно себе повредила ногу. Она после этого настолько вся распухла, что мне в госпитале предлагали ее отнять, но потом врачи решили ее сохранить. Приехал врач из хирургического госпиталя, посмотрел на мою ногу и сказал: “Давайте мы ее попробуем в гипс закатать”. Ой, столько гипса они на мою ногу потратили! Но за месяц опухоль спала и нога стала потихоньку восстанавливаться. И вот до сих пор это повреждение дает мне постоянно знать, ничем не излечивается.
- Были случаи, чтобы кто-нибудь убегал из госпиталя обратно на фронт?
- Был один такой. Искали мы его потом по всей округе. Думали, что с немцами убежал. У нас в госпитале, уже в Германии дело было, работали пленные немцы, которые часто пытались сбежать. А потом на адрес госпиталя приходит письмо от этого бойца: “Не ищите меня, я догнал свою часть и теперь воюю вместе со своими товарищами”.
- Тех немцев, которые убегали, находили?
- Нет. Недалеко от города Легница, в селе Калеш, у нас два немца убежали. Здоровые такие были, работяги и, к тому же, хорошо знали русский язык. Картавили, конечно, но мы при общении друг друга хорошо понимали. В их обязанности входило заниматься баней: они ее топили и помогали нам мыть в ней больных. Жили они отдельно от госпиталя, никто их не охранял. И в один прекрасный день они вдвоем не вышли на работу, удрали. Там неподалеку граница была, наверное переоделись в гражданское и “поляками” стали - пойди их там найди. Вполне возможно, что договорились с местными и те им помогли бежать.
- Много немцев работало у вас в помощниках?
- Нет, по-моему, вот эти два парня были и все.
- Как они к вам попали?
- Не помню. Кажется, нам их передали из другого госпиталя, хирургического. Тот госпиталь поехал дальше, а мы оставались еще на месте, вот нам этих работников и отдали. Они еще и на нас поработали, а потом удрали. Был случай: там, в Легнице, один из гражданских немцев узнал одного нашего врача, который прибыл к нам на лечение с передовой. Не знаю, что у них там было, как они познакомились, но они вдвоем долго о чем-то разговаривали. Среди гражданских ведь тоже были врачи, которые помогали нашим солдатам.
- Какова судьба тех двух немцев, которых Вы пленили на сеновале?
- Их отправили в штаб, в СМЕРШ. Там их, наверное, допросили, а потом отправили в какой-нибудь из лагерей в Советском Союзе. К нам в Сталинград сколько их привозили, они тут целыми бригадами работали, город восстанавливали! Я с ними потом на заводе “Баррикады” в горячем цеху некоторое время вместе проработала. В поселке “Сорок домиков” лагерь был, в котором они содержались.
- Наградили Вас за пленных?
- Нет, ничего не дали. Может старшину и наградили, он же их привел в штаб. А у меня только медали “За оборону Сталинграда”, “За победу над Германией” ну и прочие юбилейные награды.
- Между девчонками-санитарками и ребятами из больных романы случались?
- Какие там романы? Он побыл и уехал в свою часть, поэтому только переписывались, да и все. Хотя было, что и замуж наши девчата выходили за тех, с кем переписывались, но это было уже после войны, когда все по домам возвращались. Я девкой была молодой, мне девятнадцатый шел, поклонников было много, приглашали поехать с ними, но я решила, что поеду только домой к маме и бабушке.
- По беременности демобилизовался кто-нибудь?
- У нас в госпитале нет, никто из девчат по беременности не уезжал.
- Руководство госпиталя было постоянным, не менялось за время войны?
- Как только мы вошли в Германию, на подходе к городу Штеттин, у нас забрали и начальника госпиталя Федотова и врача Коган. Новым начальником к нам прибыл врач с фамилией Атабек, грек по национальности. Имя-отчество его мы и тогда с трудом выговаривали, сейчас уж и подавно я его не вспомню. Его жена была назначена в наш госпиталь врачом на место Коган.
- Где Вы встретили конец войны?
- В Штутгарте, где мы вместе с польскими частями стояли. У нас в госпитале была рация, из которой мы поздним вечером восьмого мая и узнали о том, что война закончилась. Так что мы девятого мая по этому случаю уже банкет справляли. Помню, хороший такой день был, теплая погода, сирень цвела. Красота! А потом, в июне месяце, там выпал снег чуть ли не в колено. Мы жили на какой-то из немецких дач, там у дома было много ягод разных - клубника, крыжовник - так выходишь на улицу, а там все снегом укутано, и ягоды и деревья.
- Чем вас угощали на банкете в честь Победы?
- В первую очередь гречкой, которая у нас была всегда. А к гречке открыли банки с американскими консервами. По-моему, даже огурцы были с листьями какой-то травы. Говорили, будто их из России прислали.
- Как говорили - “из России” или “из Советского Союза”?
- Обычно говорили “с Родины”. В то время у нас использовали, в основном, это слово.
- Праздничную стрельбу устраивали?
- Ну а как же! У нас при себе оружия не было, зато наши ребята-шофера постреляли от души. Не знаю, дожил ли кто-нибудь из них, двадцать пятого - двадцать шестого годов рождения, до наших дней.
- Вам в Берлине побывать довелось?
- Нас возили туда на экскурсию, слушали там, как Русланова выступала. А раньше, еще в Вальденбурге, довелось послушать Лемешева. Я даже сфотографировалась напротив театра, где он давал свой концерт.
- У Рейхстага были? Удалось расписаться на нем?
- Да, расписалась я и на Рейхстаге, нацарапала на нем “Морозова”. Там неподалеку как раз Русланова и выступала. У меня была фотография у Рейхстага, где мы сидим на лавочке, слушая выступление певицы, но кто-то из девчонок у меня потом ее взял и не вернул.
- Во время нахождения на территории Германии Вы денежное довольствие получали в рублях или в марках?
- Нам никаких вообще денег не давали. Когда я демобилизовалась, то получила книжку, на которой лежало то ли семьсот то ли восемьсот рублей. Это были большие деньги на то время, так что домой было с чем ехать.
- Посылки домой отправляли из Германии?
- Да, одну посылочку отправила. У нас это все делалось строго по разрешению начальника госпиталя, все это было под контролем. Вот что я отправляла домой - не помню совершенно. А домой из Германии я везла себе трофей - велосипед. Но только наши русские ребята его у меня в Ростове стащили. Там многие везли с собой велосипеды, они были наверху вагона закреплены и, видимо, ростовские ребята, забирая свои велосипеды, прихватили и мой тоже. Бедная у нас страна была, поэтому везли домой все, что могли. Но за свой украденный велосипед мне было очень обидно. Изо всех трофеев у меня осталась одна только немецкая ложка, которой я пользуюсь и по сей день. На ней стоит какое-то берлинское клеймо, но кто из нее ел до меня, я не знаю.
- В немецких брошенных домах брали что-нибудь “для себя”?
- Мы чаще посуду брали, кому сколько нужно было, и из нее ели. Да, немцы квартиры оставляли как есть, почти ничего с собой не забирали когда убегали. Едешь на машине по дороге, а на обочинах их лошаденки дохлые лежат, впряженные в коляски и повозочки с домашними вещами. Наши танки наступали стремительно, не будут же они ждать, пока гражданские немцы им дорогу освободят, вот сами себе и расчищали путь. А мы уже ехали “в хвосте”, поэтому наблюдали все, что оставалось после наших танков. Иногда подъезжаешь к городку, а он весь затоплен водой: немцы взорвали плотины на каналах, чтобы остановить продвижение наших войск.
Да, однажды мы ходили пиво пить. Никто из нас не знал до этого, что такое пиво и каково оно на вкус. Там, в одной из деревушек, немцы свадьбу справляли. Кто на ком женился, мы не знали. Мы хотели зайти в их харчевню, но нам сказали, что там свадьба идет. Наш шофер говорит: “А там еще и пиво продается”. А мы у него спрашиваем: “А что это такое? Вода какая-нибудь вкусная?” Зашли, попросили налить. Я-то думала, что это будет какой-то сладкий напиток, а это “бормотуха” какая-то! Поставили мы кружки на стол, расплатились марками и ушли. Не помню, откуда у меня эти марки были, но немножко было.
- После окончания боевых действий необходимость в госпитале по-прежнему была?
- Да, мы продолжали работать там, в Германии в городе Фюрстенберге. Госпиталь из прифронтового стал просто армейским и расположился в немецком монастыре, со временем туда прибыли работать уже московские врачи с московскими медсестрами и стали лечить больных. Наших солдат привлекли к строительству военного городка и капитальных зданий для госпиталя. Эти дома строили качественно, они, наверное, до сих пор стоят там, в Германии. А нас отправили в город Бреслау, где был сборный сортировочный пункт. Там нас распределяли по эшелонам и отправляли по домам. Но наших девчонок не всех сразу отправили в Бреслау, отправляли небольшими партиями, поэтому одни вернулись домой раньше, а другие чуть попозже.
В Бреслау нас посадили на поезд и поехали мы домой. Правда, на границе пришлось сделать остановку и немного подождать, пока меняли железнодорожную колею. Потом мы ехали через Украину, махая с украинцами другу другу, доехали до Ростова, там я пересела на поезд, идущий в Сталинград. В Сталинграде прямо у вокзала, я отоварила свои продовольственные талоны, которые мне выдали в дорогу. Там, на площадке у разбитого фонтана с танцующими детишками, стояли машины с крупой, сахаром, консервами. Я отдала талоны, а взамен получила всего понемногу.
- Кроме продовольственных талонов Вам выдавались талоны для питания во время следования домой?
- Да, были и такие талоны. На них я питалась в привокзальных ресторанах и пунктах питания. В ресторанах питались всего пару раз где-то на Украине, а так обычно на пункте питания получали сухой паек. В одном из городов неподалеку от Киева мы питались на улице. Несмотря на то, что уже была осень, было достаточно тепло, поэтому столы нам накрыли прямо на улице. Специально к нашему приезду была приготовлена горячая пища. Хорошо помню тот огромный кусок мяса, который мне положили на тарелку. У нас, конечно, в армии тоже мясо давали, но чаще всего оно было консервированным. Из консерв там и супы готовили и вторые блюда. Когда в Германию вошли, в рацион питания госпиталя вошла капуста и морковь. Там полные погреба этой моркови были! Все продукты, которые брали на вражеской территории для употребления в пищу, конечно же проверялись в обязательном порядке - не отравлены ли.
Из Сталинграда я добралась до Фролово, а оттуда отправилась в свою деревню. Матери предварительно послала телеграмму, что я еду. Эта телеграмма до сих пор где-то идет, никак не дойдет до своего адресата. Хорошо, что соседка приехала на рынок и увидела меня. Я ее попросила сообщить моей матери о том, что я прибыла и что я ей отправляла телеграмму. Соседка вернулась домой, сказала матери, а та выехала мне навстречу на лошади, забрала меня со станции и отвезла домой в Писаревку. Потом из Писаревки я приехала в Сталинград и устроилась работать на “почтовый ящик № 221”, так назывался тогда завод “Баррикады”, где и проработала целых сорок лет.
| Интервью и лит. обработка: | С. Ковалев |
