Полонский Яков Натанович

Автор этих дневников - Полонский Яков Натанович (1903-1956) – человек глубоко штатской профессии, врач, профессор, автор многих научных работ. Он был участником финской и Великой Отечественной войны, подполковником медицинской службы, коммунистом. Дневник он вёл, будучи на фронте в Прибалтике, Ленинграде, на острове Лавансари.

О нём и его работе на острове Лавансари была опубликована статья в газете «Медицинский работник» № 40 от 24 сентября 1942 года.

Полонская Клара Натановна (под ред. Полонского Дмитрия Леонидовича)

1942 год

20 января

Я вышел в город по делам службы. В медсанотделе оказалось, что необходимое оборудование ещё не собрано. На этих днях при пожаре Гостиного двора погибло часть медимущества санотдела. Мне предложили малый операционный набор и врачебный набор. Я отказался и настаивал на большом операционном наборе, как единственно удовлетворяющем хирургические потребности группы. Начальник отделения обещал сделать всё возможное. Был в отделе кадров, договорился о вызове в нашу часть второго врача группы. Тогда можно сказать группа будет собрана полностью.

На обратном пути, на Среднем проспекте я остановился. На тротуаре на карачках стоял мужчина и стонал. Я подошёл к нему, на вопросы он не отвечал. Я пытался, поддерживая его за руку, помочь ему встать, но безрезультатно. Тогда я взял его обеими руками и поднял. Он с трудом стоял на ногах. Это был мужчина, по-видимому, лет 45 с резким истощением. Лицо его было землистого оттенка, глаза смотрели бессмысленно. Нос был белый. Пальцы рук скрючены. Внешний вид и одежда напоминали рабочего. Я нагнулся поднять валявшиеся на земле перчатки. Оставшись без поддержки, он быстро осел на корточки.… Остановились две проходившие женщины. Одна сказала: « - У него отмёрз нос». Эти слова дошли до его сознания, потому что он начал скрюченными руками скрести снег, желая растереть замороженные части. Но пальцы его не слушались, и он оставил эту попытку. Одна из женщин сказала, что здесь рядом на 14 линии есть больница им. Крупской, надо бы его туда отвезти. Я энергично взялся за дело. Я остановил несколько пустых подвод, а они редки на улице, но извозчики отказались подвести по тем или иным причинам – у одного лошадь еле передвигается, сама того гляди упадёт, другие не могут, так как едут по определённому заданию. Милиционера на посту не было. Я остановил несколько граждан с пустыми санками, но все они либо были очень заняты, либо спешили по неотложному делу, либо устали, мне отказали в предоставлении санок на два-три квартала. Потерявши надежду, я ещё раз подошёл к замерзавшему человеку. Около него стояла, наклонившись, женщина и шарила по его карманам. «Что вы делаете?» - спросил я её. Она испуганно взглянула и растеряно сказала: «Я… выясняю, кто он, где живёт?...» Я взял руку больного – пульса не было, глаза были закрыты. Нос ещё больше побелел. Человек агонизировал.

Тогда я сделал последнюю попытку. Я поднял его на руки и понёс. Но через несколько домов я почувствовал, что ноша мне не по силам, что силы оставляют меня. Я занёс его в помещение магазина. Там было темно и холодно, но не так как на улице, не было ветра. Воспользовавшись суматохой я ушёл восвояси.

Я медленно возвращался домой. Шёл обстрел города. Со свистом пролетали снаряды и разрывались где-то не вдалеке.

Я шёл спокойно, сердце моё молчало, я не переживал описанного эпизода.

Несколько дней назад я пошёл вечером навестить свою родственницу. За Тучковым мостом поперёк тротуара лежала женщина. Я нагнулся, взял руку, пульса не было. Это был холодный труп. Прохожие проходили мимо, перешагивая через тело. Я отодвинул труп в сторону и пошёл своим путём. Вообще смертность в городе очень велика. Конечно, я не знаю статистики летальности, но смертность очень велика. На улице в дневные часы то и дело провозят на санках трупы, редко в гробах, чаще завёрнутые в простыни.

В больницах, в поликлиниках скопилось большое число трупов. Транспорта нет. Трупы сложены штабелями в сараях и ждут лучшего времени.

На прошлой неделе в порядке шефства я пошёл в поликлинику Балтийского завода. Помещение поликлиники тёмное, холодное, грязное. Около единственного работающего врачебного кабинета столпились больные, все раздражённые, злые.

Меня провели в маленькую, отапливаемую и освещаемую канцелярию. Сестра мне рассказала. За два дня с территории завода доставлено в поликлинику 26 трупов людей, умерших от истощения. Только что их сдали, но вот при нас принесли ещё ряд документов на новые трупы.

21 января

День прошел обычным чередом. Вечером, когда собрались после работы в кубрике, кто-то сообщил последнюю новость - будто есть распоряжение о выдаче населению увеличенного пайка хлеба - рабо­чим до 500,0. Мы все были очень рады за гражданское население, которое действительно находится в тяжелейших условиях, вечером был митинг, посвящённый памяти Ленина. Выступил с докладом начальник части. Доклад состоял из лозунгов, казенных, трафаретных фраз, звучавших привычно, но не до доходчивого слушателя. Создается впечат­ление какой-то трескотни. После со своими выступлениями выступил я. Я рассказал о речи Ленина в Пролеткультуре, о посещения тела Ле­нина в Колонном зале и Мавзолее. Мое выступление заключило митинг.

Поздно вечером пришла телефонограмма, сообщающая о том, что нам прибавили 100 грамм хлеба в день, вообще, надо сказать, что последнее время питание у нас несколько улучшилось, и это отражается на моём общем состоянии. Я стал бодрее и гораздо энергичнее.

22 января

Сивочка живет сейчас в комнате у Цили. Я решил ее сегодня навестить. Увольнительная у меня с 4-х часов дня. Я нарочно вышел засветло, чтобы легче было идти по незнакомому маршруту. Около нас Андреевский рынок, это маленькая, огороженная домами и забором площадка, на которой размещено несколько ларьков. Люди не помеща­ются на рыночной площадке, и человеческая толпа заполнила тротуар и мостовую Малого проспекта. Здесь санки с охапкой дров , 1-2 пачки папирос, пара свечей, пачка кофе, коробок спичек, 100гр. хлеба - вот предметы оживлённого торга и обмена. Когда я поравнялся с толпой, одна женщина возмущённо говорила: «за 100 грамм хлеба он требует 50 рублей, хоть бы 40, а то слыханное ли это дело!»

Я шел не торопясь, приглядываясь во всем встречным. Люди передвигались медленно. У взрослых лицо было кого-то землистого оттенка у некоторых совсем черное. Может быть, это были следы копоти и сажи от буржуек к коптилок. Печать усталости и немой покорности лежала на лицах. Дети встречались различные Я редко видел упитанных, розовощёких, пухленьких - это преимущественно дети младшего возраста. Дети постарше были чаще истощенными. Блед­ные лица с синеватыми прожилками вен, с мешками под глазами, вялые, апатичные...

Я не знал дороги и долго блуждал до улицам и переулкам. На улице Мира я увидел горящий дом. Пламя огромной лавиной вырывалось через окно верхнего этажа, пробивалось через крышу. Как ска­зала мне встречная женщина пожар этот начался ещё утром. Дом большой, пятиэтажный, фасад его выходит на другую улицу. На заднем дворе, открывавшемся на улицу Мира было тихо, ни суетни, ни людской толпы

Две женщины деловито тащили ножную швейную машину, останавливались для отдыха и вновь несли. Через дорогу протянуто два пожарных шланга, но пожарных видно не было. Либо они были в здании, либо со стороны фасада.

Пока пришёл к Сивочке наступили сумерки. В коридоре совсем тихо - все окна заботы фанерой. Добрался. Сивочка хлопочет у новоприобретённой печурки. Эта печурка дорого ей обошлась. Она заплатила за нее килограмм черного хлеба, отдавая его по частям, по 200 грамм. Четыре дня она не ела хлеба, отдавая весь свой паек. Оста­лось отдать последние 200 грамм - еще один день без хлеба.

Она очень обрадовалась моему приходу. С утра она еще нечего не ела и теперь захлопотала с обедом. Я колол дровишки и поддерживал огонь в печке, Сивочка варила. Суп был приготовлен из коробки лап­ши с мясом. Из остатков белой и ржаной муки приготовили оладьи. И в заключение пили черное кофе. Хлеб и сахар я принес с собой, сэкономленные за два завтрака. Но гвоздем нашего пиршества явился студень, приготовленный из столярного клея. Я ел с удовольст­вием это экзотическое блюдо и мне показалось оно очень вкусным.

23 января

Летальность по городу неимоверна велика. Один товарищ вернулся из города и рассказывает, что в Куйбышевском районе за месяц умерло 27 тысяч, а по городу убыль до 2,4 млн. Все говорят, что населению прибавят паек с 25 января. Хоть бы поскорее! Каждый день промедления влечёт за собой тысячи смертей.

Ходил в санотдел. Медсанимущество еще не приготовлено, нет комп­лектов. Придется, может быть подбирать инструментарий по частям. Второй врач группы болен истощением, лежит в м/ч № 3. После выписки явится на работу. Зашёл в м/ч № 2 и взял справку о сданном мною экзамене. Какой отвратительный вид в этом госпитале. Холодно грязь беспорядок. Как изменился он с тех пор, как я там работал. Наш госпи­таль просто золото по сравнению со вторым. Я с каждым днём убеждаюсь в том, что действительно наш госпиталь передовой.

_____________________________________________________________________________

Группа наша подобралась почти в полном составе. Имущество к 1 февраля будет подобрано и... мы готовы к выполнению любого задания. У меня ощущение какого-то «застоя» накопилась энергия жажда работы; хочется вложить свою скромную лепту в дело защиты родины. Я с нетерпением жду приказа, чтобы двинуться на передовые, чтобы быть в пер­вых рядах борющихся и может быть, сложить голову за нашу страну, за мать, жену и сестру за Сталина!

_____________________________________________________________________________

Вечером пришло сообщение, что в дополнение к 100 граммам хлеба, которые мы получили два дня назад, нам добавили немного крупы и мяса. Станет немного сытнее. Я собственно уже спал и проснулся от взволнованного обсуждения в кубрике этого животрепещущего вопроса.

24 января

Первым отрадным вестником был дежурный командир. Он зашел в кубрик в седьмом часу утра, когда все еще спали, и сообщил, что гражданскому населению прибавили 50 грамм на карточку, кроме того крупы немного сахару и т.д. Сегодня узнал про аварию ледокола «М».

14 февраля

Я после продолжительного промежутка времени получил увольнительную в город и ушел из госпиталя в 15 часов. Когда я вечером вернулся домой, то узнал, что меня срочно вызывали в Медсанотдел к 16 часам. Звонили повторно. В это время был как раз обстрел в райо­не госпиталя. Артснаряды попали в соседние дома. В госпитале была суматоха, связанная с транспортировкой раненых в бомбоубежище, и началь­ник госпиталя сказал, что не может в эти напряженные минуты меня отпустить, договорился о моей явке в 9 часов утра. При моем возвра­щении из города мне объявили, что я командируюсь на временную рабо­ту, выдали продовольственный аттестат. Я сложил свои вещички. Утром явился в с/о. Мне было приказано сопровождать корабль «М» в его плаванье (на один рейс). К службе приступить немедленно. Я явился на указанное мне место стоянки корабля, но последнего не нашел. Часовой сказал, что корабль ушел в плаванье вчера вечером. Я вернулся в с/о и был отпущен в госпиталь. Так не состоялось мое плаванье. Но я фа­талист. И мне казалось, что корабль ожидает какая-то беда в пути. Больше я ничего не слыхал об этом корабле до сегодняшнего дня. При выходе в залив корабль наскочил на мину. Сейчас корабль стоит на ре­монте. Жертв, кажется, не было.

_____________________________________________________________________________

Любопытное явление с психологической точки зрения. Один врач мне сегодня утром рассказал, что его сестра, интеллигентная женщина с высшим образованием, сейчас занята тем, что переписывает для себя кулинарную книгу. Сегодня днем я увидел ряд сестер с разных этажей, изучающих кулинарную книгу и переписывающих избранные ими блюда в специальные общие тетради вроде этой. Для удобства толстая кулинар­ная книга была разделена на несколько частей, каждая часть изучалась группой сестер. Я видел пять сестер за этим занятием
_____________________________________________________________________________

В городе электрического света нет давно. В госпитале временами свет появляется, причём любопытно, что чаще всего он бывает между часом ночи и шестью утра. Иногда бывает и днем, вечером и ут­ром - почти никогда. Вот уже трое суток, как света нет совершенно. Живем при летучих мышах. У меня есть коптилка на соляре. По совету д-ра Крылова над ней приспособлено стекло из разбитой пробирки: - она дает лучше свет и не коптит. Несколько дней как привезли много фона­рей в госпиталь, и мы имеем хорошую летучую мышь. Она заправляется два раза в день, днём Калиновским, рано утром - Дымским. От соляра на стекле быстро накладывается муть, резко уменьшающая свет лампы. До этого фонаря у нас был плохой фонарь с разбитым стеклом, да и тот часто из кубрика уносили, и таким образом весь кубрик на 20 с лишним человек сидел все вечера с утра без света.

Сегодня утром я успел помыться, так как вода еще была в кране. С 8 часов утра воды не было. В городе в домах давно уже не работают ни водопровод, ни канализация. Днем вода на несколько часов появилась, вечером и ночью опять воды не было.

_____________________________________________________________________________

Две недели назад в порядке общественном мы приняли участие в об­служивании населения помощью на дому. Работали мы всего один день. Человек 7 или 8 врачей явились в райполиклинику, где нас инструк­тировали о дистрофиях, об имеющихся в аптеках лекарствах и о боль­ничных листах, и дали каждому по 10 вызовов. Вызовы эти расположены крайне скученно на нашей улице. Мои 10 вызовов были в трёх домах. Я сделал за этот день свыше 35 этажей.

Выполнение этой работы заняло у меня почти целый день. 6 вызовов я сделал до обеда и остальные четыре до наступления сумерек. Все 10 больных были дистрофики, в одном из домов я поднялся на шестой этаж. Входная дверь не была заперта, я вошел в бедно обстав­ленную комнату, в ней никого не было. Я прошел в следующую комнату, это была, небольшая каморка с одним окном. Большую часть комнаты занимал рабочий верстак с занявшийся на нем слесарными инструментами. В углу стояла швейная машина. На табуретке сидела пожилая морщинистая женщина с опущенной головой в состоянии какого-то безразличия.

Я спросил у нее, где больной. "Он умер сегодня утром, в 5 часов утра"- ответила она со слезами на глазах. "Вечером заснул и больше уже не проснулся. А может быть он жив? Посмотрите, доктор!"

В тёмной отгороженной комнатушке без окна лежал на постели око­ченелый труп на вид старого мужчины. По паспорту ему было всего 45 лет. Он работал слесарем на каком-то крупном заводе. Жена его, тоже истощенная до крайней степени с уродливыми кривыми ногами, не могу­щая почти совсем передвигаться, беспомощная и жалкая, не знает, что ей делать с трупом и как поступить - вероятно, через несколько дней умрёт и она.

Да, проклятая капиталистическая машина и полубезумный Гитлер, дорого вы должны заплатить за все то горе и бедствия, которые вы причинили, если вообще их можно было бы чем-нибудь оплатить!

На лестницах домов - холод, грязь, местами разлитые нечистоты, выносимые из квартир ведрами и сливаемые во двор. Окна зияют, и поэ­тому ветер кружит на этих лестницах, покрывая снегом окна, углы и ступени. В одной из квартир я посетил дистрофика лет 25, он жаловался на неутолимый голод, он погибал от голода. Жалкий вид имел его ребенок, примерно годовалый, тоже дистрофик крайней степени. Жена ещё держалась.

25 января

Нет света. Воды нет совсем. Не было чая, вместо супа сдела­ли кашу. Больных не мыли. Днём организовали привоз воды с "Ермака", а "Ермак" качает воду с Невы. Во дворе устраивают гальюн.

Электросвета нет уже несколько дней. Кончился соляр, и мы остались без света. Одно хорошо - есть еще пока дрова. Но в госпитале холодно, так как центральное отопление выключено из-за воды, вечером после лекции среди больных политрук привел в кубрик погреться лектора.

Это видный профессор мировой литературы с европейским именем. Он крайне истощён, ноги отекают, силы ему отказывают. Он получает первую кате­горию и приличный обед, в доме ученых. Но он их делит между четырьмя иждивенцами, и, в конечном счете, еле двигается. Он рассказал о смерти от истощения Петрова-Водкина, фольклористов и переводчиков Андреева, Жеяебова, Коковцева и других. Завтра он едет в Гвардейскую часть на фронт с Андреевым и Преображенской для приветствия от ученых и акте­ров города Ленина и надеется там немного подкормиться. В кубрике стоит печура-буржуйка, и мы живем в тепле.

26 января

С сегодняшнего дня есть распоряжение о моем переходе на 2-й этаж, где соберётся вся группа. Посмотрим, реализуется ли это. Днем была научная конференция, меня вызвали, пришёл Моня. Его трудно узнать. Истощенный, в морщинах, с землистым лицом, он зашел на обратном пути с работы. Он прошел уже более девяти километров и остался без сил. Было 5 часов дня. Он еще ничего сегодня не ел. Он попросил у меня супа. Где я мог его достать? Я завел его в кают-компанию, попросил у Маруси дать мне хлеб авансом за вечер. Угостил его 100 граммами черного хлеба и чаем. С какой жадностью он выпил сладкий чай и съел остатки сахара, а потом облизал тарелку. Положение у него катастрофическое. В комнате - 3°С. Девочки не встают с постели, нет сил. Одна надежда, одна мечта - эвакуировать семью. Я обещал завтра зайти в эвакбюро. Доберется ли он до дома, ему еще 6 километров.

_____________________________________________________________________________

Днем пошла вода, какое счастье! Помылся и, наконец, обратился в гальюн. Да, все наши обычные житейские удобства познаются просто как наслаждения после пережитых лишений.

_____________________________________________________________________________

Вот уже три дня как нет радио. Последняя газета за 23 января. Чувствуем себя оторванными от всего мира. А, говорят, был ряд радостных из­вестий, взято много городов, среди них такие важные пункты как Мариуполь, Невель и другие.

Наконец выявляются (более или менее) грандиозные контуры сталин­ского плана уничтожения оккупантов!

_____________________________________________________________________________

Хозяйственник принёс, на ночь ведро антрацитазаложили в печку. Сегодня будет особенно теплая ночь! В нашем кубрике живет 17 человек из них 13 врачей. Живем относительно дружно.

Посреди комнаты - буржуйка, которая прекрасно согревает комнату. И мы живем в тепле, - какое счастье!

27 января

Пришел врач Дымский с ночной побывки. Рассказывает, что в го­роде воды нет. Жена его берёт воду из Фонтанки. В связи с прекраще­нием канализации вода, в Неве, Фонтанке и других каналах чистая, приятная на вкус.

Пошел в город по заданию командования. Мороз 30°С, ветер колючий режущий. Около пожарных кранов очереди: крышки сняты, и из глубины достают ведрами воду.

На углу у Мариинского театра на тротуаре лежал труп мужчины, обувь с него была снята. В каждый свой выход в город вижу трупы прямо на улице. Каждый раз встречаю по несколько покойников, которых без гробов провозят на санках.

Вечером у нас в госпитале пошла вода, заговорило радио.

Сегодня состоялось организационное собрание кружка по изучению немецкого языка.

Днём заходил в эвакопункт. Там много народу, стремящихся к эва­куации. Идет запись. Эвакуация, разрешена, задерживается из-за моро­зов.

29 января

Пошел проведать Сивочку_. Опять идет обстрел города. Немцы ежедневно повторяют это занятие. За Тучковым мостом на льду, у проруби очередь и необычайно оживлённое движение с ведрами и бачками, наполненными водой.

В связи с отсутствием воды и электроэнергии с перебоями работают хлебозаводы. С 5-6 часов утра на морозе выстраиваются колоссальные очереди женщин у булочных, работа которых продлена до 11 часов вечера. До поздней ночи шумит и голосит на улице эта людская толпа.

Сивочка меня угостила ужином - студень из столярного клея, суп из 200 грамм мяса, которые она получила за месяц, и чудесными сдоб­ными лепёшками… Последние представляют шедевр кулинарного искусства. Она размачивала макароны, таким образом, получила тесто, к которому прибавила тертую дурынду. Затем последовали специи - последние изю­минки, орехи, миндаль и корки от мандаринов, вобщем получилось 5-6 штук маленьких коржиков, но на вкус изумительны.

Я принес с собой сэкономленный хлеб и сахар, так что после ужи­на еще немного осталось на следующий день.

Сейчас Сивочка съедает свой паек - 250 грамм хлеба сама, так как ее нахлебников - Савватия и соседей нет. Немного хлеба она выменяла. Варит из остатков крупы супы. Говорит, что ест три раза в день, но весь день ходит очень голодная - ест и не может насытиться.

Сегодня приходил врач Лимонов, ранее работавший у нас, а теперь в ВМЧ №1. Первое, что он сделал, это воспользовался случаем помыть лицо и руки. Несколько дней не мылся. Раненые лежат в своей одежде. В госпитале света и воды нет. Холод. В этом госпитале пару дней на­зад я был по поводу секции нашего больного. Секции не делаются, патологоанатомов нет,- один отсутствует, другой заболел.

31 января

Сегодня доктор Крылов видел в городе следующую картину. Грузо­вая машина, борта которой были подняты вертикально поставленными досками, была доверху нагружена трупами, сложенными как попало. При каж­дом толчке машины трупы, разношерстно одетые, подпрыгивали, как живые. Машина была ничем не прикрыта и следовала по Васильевскому острову на кладбище.

Обстрел города происходит систематически, по-немецки. Сегодня проводилась артиллерийская дуэль. Снаряды с визгом летели через город.

2 февраля

Давно я питал "вожделение" к книге моего соседа, доктора Софмана "Материалы военно-полевой хирургии". Книгу эту на книжном рынке не найдешь, а она очень нужна как маленькая энциклопедия для начинающего хирурга. Я как-то сделал соседу моему предложение - или продаёт мне книгу, или обменять на продукты. Думал, сэкономлю немного хлеба или сахара и откуплю эту книгу. Но он высказал соображение, что не­удобно ему меня объедать. Тогда, между прочим, я предложил ему еще банку эстонских консервов, которую я храню уже больше 6 месяцев на всякий случай про чёрный день. Но сейчас, когда несколько улучшились перспективы, я решил отказаться от консервов в пользу нужной книги. После нескольких дней раздумья сосед мой сам начал разговор…

Дело было вчера вечером. Мы сидели на койках, собираясь полежать. Света нигде не было. Произошел обмен. Я ему вручил банку рыбных консервов на де­ликатесном масле, и получил книгу. Мне было жалко консервов, я так долго их берег и все смаковал, как в один трудный день я открою эту баночку и по два-три кусочка рыбы, буду уничтожать по утрам. Увы, эта мечта оказалась несбыточной. Но за то, правда, я получил вожделенную книгу. Доктор Софман с жадностью набросился и съел коробку консервов одним махом. Так погибла моя последняя коробка консервов. Аминь!

Какая радость, вечером вдруг дали свет. Правда, счастье было недолговечно - электросвет был всего 2-3 часа.

Сегодня после обеда вызвали к главврачу. Получил новое назначение - начальником 3-го отделения, хорошо, что временно. Это назначение меня огорчает. Работа становится менее интересной благодаря своеоб­разному континенту больных этого отделения - выздоравливающие и дистрофики. Так что превращусь в завхоза! Ничего не поделаешь. Договорился с Калиновским, забираю всю свою группу наверх. Кончилось спокойное житьё. Начнутся ежедневные "фитили"!

3 февраля

Первый день моего начальства - это какой-то "безумный день или женитьба Фигаро". Устал как черт, ничего не успел. Бывают бардаки, но подобных я еще не видел. Начали генеральную уборку, вынесли из палат постели, принялись обметать потолки и стены - двух санитаров сняли из отделения. Некому убирать, хоть плачь. В 15 часов объявили, что до 15.30 надо представить списки на эвакуацию больных, а я - первый день, больных не знаю. Основной врач отделения Егоршина - болеет, отсутст­вует, другой врач, Медвинский всего несколько дней в отделении. Получил от главврача срочное задание сегодня же закончить обследование и выписать всех вольнонаемных, не мог добиться консультанта, пришел в 16 часов консультант, начался обстрел нашего района. Спускать лежачих больных в бомбоубежище - забрали санитаров. И так весь день!

Обстрел был солидный. Два артиллерийских снаряда попало в сосед­ние дома в 50-80 метрах от госпиталя.

Днем приходил один товарищ из ВМ № 3 и рассказывал, что у них 70% начсостава получили единовременно в дополнение к основному пита­нию по банке сгущенного молока, по три плитки шоколада и пачке печенья. У нас слюнки текли. Наше командование пока что еще не за­нялось этим вопросом.

5 февраля

Жизнь течет без перемен. Доктор Крылов на днях рассказывал, что в городе ходят слухи о пропаже детей. Дети исчезают среди бела дня…

Я заметил на себе, что за последние месяцы волосы на бороде, на усах растут очень медленно. Я брился через 5-7 дней. Сейчас, хотя питание немного улучшилось, но растительность остаемся такой же «вялой»

Вечером вышел на улицу. На проспекте К. Либкнехта, по-видимому, лопнули водопроводные трубы. Мостовая и тротуар покрыты льдом. Какой- то грузовик вмёрз в мостовую и застрял. Кругом торосы. Идти скользко и трудно. В нескольких местах лед оказался тонким, и я проваливался - хорошо, что был в сапогах, ног не промочил.

Столица напоминает мертвый город. В темноте бродят осторожно и медленно полуживые тени, да и их немного. Ни лошадей, ни автомобилей, и тишина, прерываемая вспышками и грохотанием артиллерийских выстрелов. Мёртвый, изнемогающий Ленинград!

На углу 19 линии лежал труп мужчины в комбинезоне. Части ягодиц и мягкие ткани поясницы были отсечены. Кто-то рассказывал, проезжала телега с трупами. На повороте один труп свалился. Возчик не остановился, проехал дальше. Труп остался валяться на снегу.

Эти трупы напоминают мумии - завернутые в простыни с перевязкой у лодыжек и в области шеи, словно запелёнутые.

_____________________________________________________________________________

Часть наших работников получила дополнительный единовременный паёк - командование, работники медсанотдела и пять врачей, в большинстве кадровые старые работники госпиталя. Я, конечно, остался в стороне. Паек солидный - сгущенное молоко, шоколад, печенье, зернистая икра, яйца. Ну что ж, протянем и без него.

8 февраля

Мемуарные листки

3 июля

Медсанотряд прибыл из Таллина в Н.Петергоф и вскоре получил свою базу в т.н. Заячьем ремизе на станцию Фонтаны в бывшем детском санатории. Я был назначен вторым врачом в хирургическую группу военного врача 2-ого ранга Гофрена А.Г., которая была прикреплена к Петергофскому морскому госпиталю. Группа Либермана работала в городской больнице, группа Маслакова в армейском госпитале. В 9 часов утра после завтрака наша группа направлялась в госпиталь, расположенный примерно в 3 км. от нашей базы. В 14 часов наша работа в отделении заканчивалась и мы направлялись на обед, после которого либо проводили занятия на самой базе, либо возвращались в госпиталь, если здесь намечалась какая-либо интересная операция.

11 июля

Военный врач Гофрен, и я были срочно вызваны в медсанотдел. Товарищ Гофрен, получил назначение под Выборг и отчислялся из отряда. Мне приказано было срочно отправиться в рижский госпиталь, каковой имел предписание в Хапсалу. В тот же день ночью я выехал в Ижору, и утром представился начальнику госпиталя военному врачу

1-ого ранга Флигину. Отъезд предполагался через несколько дней. Я назначался ординатором хирургического отделения, которое возглавлял, молодой хирург военный врач запаса Зорич А.И. С товарищем Зоричевым мы были знакомы, так как вместе летали на гидроплане в Любаву, вместе отстреливались в Риге.

Через два дня пришла телефонограмма медсанотдела об откомандировании меня и военного врача Зорича в Н. Петергоф. Отъезд рижского госпиталя был отменён, я вернулся в медсанотдел, сюда же был прикомандирован военный врач Зорич.

Я был теперь зачислен в группу военного врача Зорича, в которой состояли кроме меня два военфельдшера товарищ Максимова и товарищ Иванов и двое санитаров – Байков и Бобков.

Опять мы жили на Заячьем ремизе, и каждый день ходили в Петергоф, но уже не в госпиталь, а в городскую больницу.

В свободные от работы в больнице часы наша группа готовилась к отъезду. Содержимое кладовой медсанотдела было просмотрено, отобрано всё необходимое. В срочном порядке был выписан ряд медикаментов из аптечного склада. Группа лихорадочно готовилась к отъезду. 18 июля было получено назначение. В тот же день я выехал с машиной, груженной нашим медсанимуществом, которое составляло 21 место. Начальник группы военный врач Зорич вместе с военными врачами и санитарами выехал на автобусе другим маршрутом через Ижору и Ручьи. Мой маршрут был через Гостилицы, Капорье, Котлы до места назначения – Мукково. Через 3,5-4 часа я был уже на месте. Я явился к начальнику В.М.Ч. №2 и был представлен начальнику ЗУРа генерал-майору Денисевичу.

Личный состав хирургической группы задержался в пути и лишь 20 июля в 15 часов прибыл в Мукково. С целью рассредоточения нашу группу с имуществом поместили отдельно от госпиталя, в другом конце посёлка, рядом с аптекой.

В госпитале работы было мало, число больных достигало 4-6 человек, раненых не было. Эту передышку необходимо было использовать. Начались занятия по повышению квалификации медперсонала и санитаров. В занятия включились врачи хирургической группы. Я проводил занятия на тему об уходе за оперированными больными и о переноске раненых, военный врач Зорич – по травматологии.

Госпитальная работа была невелика, но всё же начальник группы принимал в ней весьма деятельное участие. Мне совместно с военным врачом 2-ого ранга Вильнер была поручена организация лечебного процесса, разработка всех инструкций для персонала, составление режима дня.

Однажды я получил срочное задание выехать на санитарной машине к месту аварии нашего самолёта около озера Глубокое. Точного маршрута мне не дали, но совершенно случайно мы выбрали верное направление и через полчаса были на месте. Оставив санитарную машину на опушке с носилками и санитарной сумкой, бросились мы вглубь леса. Какая страшная картина предстала перед нами. Среди деревьев лежало несколько металлических обломков самолёта. Одна берёзка была сломлена, несколько обломились и обуглились. На земле лежала куча золы, от которой подымался дым. Вот и всё что осталось от самолёта. На этом участке в 10-15 метрах друг от друга мы нашли несколько кусков обуглившегося, дымящегося, тёплого мяса – кусок голени и стопы, лопатку. Это всё вместе могло весить 3-4 кг. Больше ничего не осталось от пилота. Везде валялись железки, гайки, шайбы, патроны, разброшенные по сторонам при взрыве самолёта.

Собрав останки покойника на носилки и покрыв их веточками свежей зелени, в грустном молчании тронулись мы в обратный путь, держа направление на Куплинский аэродром. Однако по пути мы встретили санмашину аэродрома, остановили её, передали останки и вернулись домой.

В другой раз я получил от военкома части задание установить связь с другими военно-лечебными учреждениями с целью наладить и организовать эвакуацию больных и раненых из госпиталя, так как со дня на день ждали массового поступления раненых. Ближайший к нам госпиталь, куда мы обычно эвакуировали больных, находился в 130 километрах.

Я выехал на легковой машине в Котлы. Здесь были ещё свежи следы воздушной бомбардировки. Комендант станции сообщил мне, что аэродром со своим лазаретом уже эвакуировался, что километрах 6-8 имеется где-то армейский эвакогоспиталь. Я выехал на бумажную фабрику, но здесь госпиталя не оказалось. Что было делать? Я зашёл на медпункт фабричного посёлка. Вначале фельдшерица долго отнекивалась, а потом после длительных уговоров рассказала, что госпиталь, который мы ищем, находится в лесу неподалёку, и взялась проводить нас до места назначения. Мы полтора-два километра проехали по глухой лесной дорожке, пока не наткнулись на заставу. Здесь проводница нас покинула, а я, предъявив документы, был пропущен часовым. В пятистах метрах оказалась вторая застава, миновав которую, мы оказались в центре госпиталя. Но вопреки моему ожиданию госпиталя не было видно. Меня провели в сторону от дорожки и через пару минут я был в палатке начальника военного врача 1-ого ранга. Он принял меня очень любезно, согласился принимать у нас любое количество, причём даже обещал автотранспорт, а также и железнодорожный транспорт, в случае массовой эвакуации. Оказалось, что у них развёрнуто до 1000 коек, размещённых в лесу в хорошо замаскированных палатках.

Мне также пришлось выполнить ряд отдельных заданий по обслуживанию отрядов ленинградских рабочих и служащих, мобилизованных на рытьё траншей.

Наступил август, но настоящей работы всё не было… Я был дежурным по госпиталю, когда поступило распоряжение немедленно эвакуироваться. По распоряжению начальника я выехал с первым автобусом для развёртывания госпиталя на новом месте. За нами шла грузовая машина с имуществом. Мы миновали село Великино и свернули на лесную дорогу. Километров в шести за Мукково мы остановились в лесу, у края которого расположилась деревня Детково.

После того как было выбрано два участка – для операционной и сортировочной палаток, приступили к установке этих палаток, которая проводилась под руководством доктора Шкокова. Затем установили две палатки для раненых. Постепенно машины подвозили медимущество и личный состав. Наступил вечер. В ночь ждали поступления раненых. Сортировочная и операционная были в полной готовности. В организации последней принимал большое участие начальник хирургической группы военный врач Зорич. В палатках для раненых были разложены тюфяки. Закончив работу, мы легли спать на голой земле, натянувшись на голову кто шинель, кто одеяло. Вечер был свежий, и мы продрогли за ночь.

На следующий день начальник госпиталя отдал приказание начальнику хирургической группы военному врачу Зоричу развёртываться для работы отдельно от госпиталя. В целях рассредотачиванья и повышения пропускной способности нам отвели две избы на краю деревни. В одной избе в наше распоряжение была предоставлена комната под операционную, в другой – в ста метрах - также одна комната под палату.

Началась лихорадочная работа. Вымыли помещение. На санитарных повозках подвезли наше медимущество, которое сложили в сенях избы, подвезли 10 кроватей, которые мы расставили во второй избе, тюфяки, одеяла.

Санитары вскрывали ящики. Военные фельдшера Максимова и Иванов руководством начальника группы собирали операционную. Я пошёл по избам организовывать свет. Удалось получить у колхозников две 8 – линейных лампы, из них одну висячую. К обеду начальник группы рапортовал начальнику госпиталя, что подготовка к приёму раненых закончена.

Что представляла собой наша операционная?

Изба сенями была перегорожена на две половины. Налево от входа жили хозяева – старик со старухой. Правая половина была нашей. Это была комната 10х7 метров. Угол комнаты занимала большая русская печь с плиткой и лежанкой. Этот угол мы отгородили простынями. Здесь на шестке стоял примус, и кипятились инструменты.

У входа направо стоял ящик с перевязочными материалом. Его можно было использовать для сиденья. Рядом стоял маленький прикроватный столик для регистрации больных. Недалеко от него стоял второй столик для перевязок и небольших обработок. Дальше угол комнаты наискосок занимал конторский стол, предназначенный для инструментария и стерильного материала. Середину комнаты несколько эксцентрично занимал походный хирургический стол, около которого стоял прикроватный столик для наркоза. Две лампы и фонарь «Летучая мышь» висели около стола, давая с разных сторон свет. Одна «Летучая мышь» висела около инструментального столика. Над хирургическим столом к потолку была прибита простыня, чтобы не сыпался песок в щели.

С наступлением сумерек окна тщательно замаскировывались.

Вечером второго дня прибыла первая партия раненых. Основная операционная госпиталя быстро оказалась загруженной и раненых направили к нам. Три грузовые машины подъехали почти вплотную к нашей избе. Санитары Бобков и Байков начали разгружать раненых, размещая их часть на носилках, частью просто на земле вокруг нашей избы. Начальник группы руководил разгрузкой и отмечал очерёдность оперативных вмешательств.

Началась работа. Мы оперировали всю ночь напролёт. К утру, мы пропустили 30 раненых.

Ночь была прохладная. Раненые продрогли, многих знобило. Нам удалось организовать чаепитие с бутербродами с маслом и повидлом. Это имело громадное значение, так как большинство раненых были очень голодны. Некоторые товарищи, вырвавшиеся из окружения, не кушали по 3 – 4 суток. Раненым, которых знобило, мы давали по 40 – 50 грамм водки.

После первой медицинской помощи раненых отводили или относили во вторую нашу избу – палату. Вначале мы клали раненых по двое на одну постель. Затем пришлось половину кроватей вынести, разложить тюфяки на полу и помещать раненых рядком.

Утром начальник и военком пришли благодарить нашу группу за отличную работу.

Мы обработали вдвое больше, чем основная хирургическая база госпиталя.

Нам выделили посреди деревни примерно в трёхстах метрах от операционной третью избу, где мы развернули 12 коек для ходячих больных.

Начались дни горячей работы. Для сна удавалось урвать 1-2-3 часа в сутки. Поступление раненых шло беспрерывным потоком. Только, казалось, заканчивали работу, как подъезжали новые машины, и поступали новые и новые группы раненых.

Большую работу проделала Маруся Максимова, наша операционная сестра. Бессменно она дежурила несколько суток, подавая инструменты, а в часы перерыва, производя санитарную обработку перевязочной и заготавливая материал для следующих операций.

Командование госпиталя пошло навстречу и выделило сестру Бычкову в помощь Максимовой. Они работали вдвоём за инструментальным столом, оставаясь по одной лишь на пару часов в сутки, когда вторая уходила подремать.

Наши санитары Байков и Бобков также работали с громадным напряжением. Им приходилось за сутки переносить 50-60 человек лежачих больных, то, подавая их на операционный стол, то, относя в наши палаты.

На четвёртый день работы нам выделили ещё санитарку Тамару, подвижную, бойкую девушку. Она исполняла обязанности операционной няни. Затем в наш коллектив вошла дружинница Зина, доставленная в качестве раненой, но отказавшаяся от эвакуации в тыл.

Кроме того, нам выделили ещё в помощь военного врача Карнач. Таким образом, наша хирургическая группа выросла до 10 человек. При таком беспрерывном поступлении раненых необходима бесперебойная работа эвакуации. Грузовые автомашины и автобусы циркулировали от нас в Гончи.

19 июля

Поступление раненых увеличилось. Наши палаты были переполнены. Тогда мы заняли два сеновала, куда устраивали легко раненых. Пропускная способность хирургической группы доходила до 130-140 человек за сутки, причём в хирургической работе было всего два перерыва по часу для мытья и обработки операционной комнаты.

В первые дни мы лапоритомных больных отправляли в основную операционную базу госпиталя. Затем мы решили весь материал, обслуживать сами. Одним из первых наших чревосечений была операция по поводу слепого ранения брюшной полости с повреждением мочевого пузыря. Доктор Зорич при свете «Летучих мышей» и карманного фонаря удалил из мочевого пузыря металлический осколок. Случай после операции протекал хорошо. Второй крупной операцией была ампутация плеча, произведённая доктором Зорич у военкома морской бригады. Затем несколько случаев оперировал я. Наша хирургическая деятельность нарастала и шла бесперебойно. Между тем фронт приближался с каждым часом. Артиллерийская канонада отчётливо звучала в течение круглых суток. Эшелоны немецких самолётов по несколько раз в день пролетали над нами, так как рядом было расположено несколько важных военных объектов: аэродромы, железнодорожная батарея и т.д. По свастике, по шуму моторов мы научились различать самолёты. Над нами разыгралось несколько воздушных боёв. Иногда самолёты пролетали очень низко и прочёсывали пулемётными очередями опушку леса и нашу деревушку. Кругом были расположены зенитки. От этих залпов стоял немолчный гул.

В этой обстановке громадное значение имела не только дневная, но и ночная маскировка. Нельзя было показать, что наша скромная избушка – это хирургический пункт медпомощи, что здесь имеется скопление раненых и медсостава.

Прибывшие с ранеными машины заезжали в лес, на опушке которого стояла наша изба. Здесь производилась разгрузка раненых. И здесь же на траве под деревьями размещались бойцы, ожидая своей очереди в операционную. Здесь сортировали мы раненых, учитывая срочность хирургического вмешательства и операционные возможности нашего пункта.

Лежачих и тяжело раненых санитары приносили на носилках в операционную, а затем также на носилках отправляли в палату. Легко раненые по очереди поступали для хирургической обработки, а затем санитар собирал по 5 – 6 человек и провожал их на сеновал, где и размещал.

В эти дни под грохот артиллерийских орудий и зениток, под пулемётные очереди немецких самолётов работа хирургической группы шла крайне напряжённо.

В операционной одновременно работало 3 врача, один обрабатывал лежачего больного на походном столе, два других – сидячих больных. Иногда больному делалось дурно. Тогда приходилось составлять три табуретки, укладывать бойца и заканчивать операцию. Два врача оставалось в операционной на короткое время – отдохнуть на пару часов.

Однажды ночью работа уже заканчивалась. Раненых больше не было. В операционной остались я и сестра Бычкова с последним раненым. Остальные разложились на отдых, и мы надеялись последовать за ними. Но в это время подъехала машина и в операционную внесли прославленного командира морской бригады. Он был ранен в бедро. С помощью сопровождавшего раненого врача части я осмотрел комбрига. Ранение было серьёзное, пришлось оперировать. Ввиду отсутствия мест в наших палатах (всё было переполнено до отказа) обратились в соседнюю избу к колхозникам. Когда они узнали, что раненый командир нуждается в ночлеге, то с замечательной готовностью и в несколько минут было освобождено лучшее в избе место для больного. Эвакуироваться в тыл с ранеными комбриг не пожелал, и утром его перевезли в лазарет морской бригады, следовавшей за своей частью. Но и этот лазарет находился в 3-4 км. от нас по направлению к тылу. Наш госпиталь был самым передовым фронтовым госпиталем на Кингисепском участке.

Однажды ночью несколько машин доставили раненых, наш госпиталь был перегружен до отказа и сопровождавшему врачу было предложено направить раненых в армейский госпиталь, находившейся в 1,5 км от нас. Ничего не сказав нам, этот врач разгрузил свои машины, разместив раненых по колхозным избам в деревне. Под утро, ещё не закончив обработку своих раненых, мы от колхозников узнали о новой группе бойцов, размещённых в деревне. Пришлось обойти все избы колхозников и собрать раненых.

Несмотря на близость нашей основной базы (госпиталь был расположен в 300 метрах в лесу), наша группа работала совершенно самостоятельно. Единственной точкой соприкосновения, кроме общего руководства, был автоклав.

К сожалению, наш автоклав нельзя было использовать, так как биксы к нему не подходили. Да и при наличии лишь одной сестры, беспрерывно подающей инструменты, не было и возможности заготавливать материал. С помощью начальника госпиталя удалось добиться того, что в течение 2-3 дней мы получали стерильный материал и бельё готовыми. С прикомандированием второй сестры вопрос о материале был разрешён. Мы сами его готовили и стеризовали в госпитальном автоклаве, тем более что расход его был невелик, так как в основном мы использовали стерильные перевязочные пакеты.

23 августа приехала из медсанотряда военный фельдшер Митрофанова, которая временно включилась в работу нашей группы.

Товарищ Митрофанова сообщила, что должна прибыть вторая хирургическая группа усиления. Действительно 24 августа во вторую половину дня прибыл военный врач Маслаков с военным фельдшером Травиной, со своим медимуществом и несколькими автобусами для эвакуации раненых. Вся группа по приказанию начальника госпиталя была прикреплена к операционному блоку госпиталя, однако, работу свою не успела развернуть, так как 26 августа началась эвакуация госпиталя из Деткова.

Первой остановкой была Пения, вернее мелкий и редкий лесок километрах в 3-х за Пенией. Имущество группы было гружено на одну автомашину и сложено между двумя тощими деревцами. Около вещей на голой земле расположились и мы. Легли голодными. В связи с переездом не доставили хлеба. Перевозка имущества госпиталя закончилась поздно вечером. Ночью пошёл дождь, и мы изрядно промокли. Утро 27 августа было серое, облачное – это было нашей удачей, спасло нас от автобомбёжки. Заладил монотонный осенний дождик. В полукилометре от нашей стоянки находилась деревушка, где развернули камбуз в одной из изб. С разрешения командования группа провела ночь в одной из колхозных изб, где нас гостеприимно приютили. Начальник группы остался на стоянке и ночевал в автобусе.

28 августа при продолжающем дожде мы тронулись на Устье, где по приказу командования в предоставленной нам избе развернули операционную, но на следующий день собрали и двинулись глубже в тыл – в Лебяжье. Вся группа осталась в войсковом лагере в Лебяжье, я же двинулся с ВМГ № 2 в Мартышкино. Здесь я 2 сентября слёг в госпиталь по поводу радикулита, поправился быстро и 8 сентября уже выписался. Числа 11 сентября мы эвакуировались в Стрельну, где развернули госпиталь в здании городской школы. В связи с остаточными явлениями радикулита и необходимости в физиотерапевтическом лечении я получил назначение в Таллиннский госпиталь в Ленинград. 14 сентября часов в 11 утра я проезжал по шоссе Ленинград – Ораниенбаум. Однако через несколько часов дорога эта была уже перерезана, и госпиталь из Стрельны вынужден был эвакуироваться назад в Лебяжье, где находится и по сиё время.

Когда я подъехал к Таллиннскому госпиталю в дверях его я встретил военного врача 2-ого ранга Синенко, который наблюдал за транспортировкой раненых.

Товарищ Синенко встретил меня приветливо и сказал, чтоб я шёл на второй этаж к Яновскому, свои вещи я оставил в вестибюле под наблюдением дежурного командира, а сам пошёл искать Яновского. Тот тоже был предельно лаконичен. «Слетаются орлы», сказал он: «иди на 3-й этаж в распоряжение Маскалёва».

Встреча с Иван Васильечем была задушевной. Я был назначен начальником 1-ого поста на 3-м этаже (на 67 больных). Госпиталь только вчера вечером открылся и с момента открытия его беспрерывной лавиной поступают раненые, шла уже четвёртая сотня. Я был захвачен работой и только вечером вспомнил про свои вещи. К своему удивлению я их нашёл на месте.

В первые дни спали на полу в ординаторской, вначале на шинели, а затем приспособили тюфячок, и лишь через 10 дней были организованы кубрики.

В первых числах октября месяца произошла реорганизация госпиталя из трёх постов третьего этажа было организованно два самостоятельных отделения. Я был назначен начальником третьего отделения. Вскоре я переехал из кубрика в свой кабинет на отделении, и здесь жил до откомандирования. Время было горячее. До поздней ночи я был занят на отделении, ночью вставал проверять посты, а в 5-6 утра вновь принимался за работу. Время работы в Таллиннском госпитале (ВМГ № 2) было лучшем временем. Работа была живой и увлекательной. Наряду с административно-организационной работой я имел возможность наблюдать значительное количество хирургических больных, оперировать, имел авторитетное руководство в лице Елизаветы Викторовны Брицке, сумасбродной старухи, но опытного хирурга-клинициста. Без самохвальства могу сказать, что моё отделение было одним из лучших в госпитале. Командование госпиталя относилось ко мне очень хорошо. В октябрьские праздники мне была объявлена приказом благодарность за работу.

Очень добрые отношения определились у меня с товарищами врачами и средним медперсоналом госпиталя.

Я был облечён доверием, окружен вниманием, перегружен работой – больше ничего мне не было нужно.

С семьёй установилась двусторонняя почтовая связь после длительного промежутка времени полного молчания. Я получил сведения об эвакуации семьи, и был за неё спокоен.

8 ноября меня откомандировали в ВМГ № 6 Б.Петергофский. Я был очень огорчён. Я пришёл в новое учреждение, где никого не знал, к хирургам – сам не специалист хирург, да ещё не штатский, а временно прикомандированный. Я чувствовал себя гадким утёнком в курином стаде. Был назначен в 1–е отделение к Калиновскому.

Иван Алексеевич был хороший человек, но не без недостатков. Последние были по существу столь маловажны, что с ними было легко мириться. В нём чувствовалась какая-то манерность и искусственность, свойственная плохим актёрам. Он несколько преувеличивал своё значение в науке. Он говорил: «Мои клинические наблюдения, а также позднее наблюдения Бурденко и других, или мой личный опыт, а также и литературные данные» и т.д. Нас всех он считал за дурачков и полных неучей. Он мог с серьёзном видом пояснять нам как надо держать пинцет или скальпель, тратил полчаса на рассказ какой-либо лично им продуманной модифицированной детали в технике операции, не имеющей принципиального значения и известной уже много лет. На основании двух-трёх случаев он делал далеко идущие выводы, которые звучали как непреложные истины. К тому же надо сказать, что все оперативные вмешательства вплоть до переливания крови он производил сам. Если к этому добавить, что он ежедневно делал обход всех больных, то нам оставалось только записать дневники данных операций и перевязок и слушать все сентенции.

После кипучей и самостоятельной работы в ВМГ № 2 это напоминало падение в прорубь. Но положительной стороной было то, что нагрузка была невелика, ответственности никакой. Я жил в общежитии на 19 линии рядом с Таллиннским госпиталем. Вставал в 8 часов, к 9 приходил в госпиталь, завтракал, шёл на работу, которую к обеду кончал. После обеда читал книги, смотрел кино до ужина. В 7 часов вечера ужинал, и тут же уходил в кубрик и немедленно ложился спать. Т.е. я спал около 12 часов в сутки.

Питание в это время было уже неважное. Такое полуанабиотическое состояние плюс собственный запас жиров сыграли немалую роль в сохранении энергии.

Мы получали 300 гр. хлеба в день. Утром был чай, в обед жидкие щи без мяса или такой же суп и минимальная порция каши, вечером суп или каша. Хлеб давался по 100 гр. утром, в обед и вечером. Сахар давали 1 раз в 5 дней по 100 грамм. Мне лично хватало его, даже иногда сахар оставался. Большинство расходовали сахар в два-три дня, а четвёртый и пятый дни пили чай с солью.

Жили мы голодно, но по сравнению с гражданским населением жили роскошно. Лично я не особенно страдал от голода, меня только иногда возмущала несправедливость и неправильное распределение того ограниченного количества продуктов, которое мы имели. Но многие товарищи только и говорили, что о чувстве голода, все их помыслы были лишь о еде. Мне это было непонятно. Это не значит, что я был сыт. Нет. Я тоже вставал из-за стола голодным, и всегда был в полной готовности покушать, но я легко мирился с этим полуголодным существованием и никогда не роптал. Напротив, когда я проходил по городу, то мне казалось, что население провожает меня завистливыми взглядами, и я чувствовал себя словно виноватым в том, что мне лучше, чем им.

Недаром говорят, что работа дураков любит. Так и со мной. Не прошло и двух-трёх недель как я получил в виде нагрузки вторую палату, т.е. имел количество больных вдвое больше чем другие ординаторы. К этому времени относится мой переезд в госпитальный кубрик. При госпитале на первом этаже был кубрик на 18 человек, преимущественно жили врачи и несколько хозяйственников. Здесь недавно поставили печурку, было очень тепло и в дровах недостатка не было. Я перешёл в этот кубрик на освободившуюся койку. Первые дни я был в нерешительности – оставаться здесь или вернуться на 19 линию. Но затем понемногу привык. Здесь было очень шумно. Укладывались спать в 12-1 и даже в 2 часа ночи. А пока было электричество, круглую ночь горел свет.

Однако перетянули преимущества. Первое – после обеда можно зайти на часок полежать, второе – включали на дежурство в качестве хирурга, а дежурный получал госпитальный паёк – это значит утром масло и каша, немного больше сахара. А я масло уже несколько месяцев не пробовал.

Понемногу привык к кубрику. Особенно хорошо было то, что в кубрике стояла буржуйка, дров хватало, и температура в кубрике не спускалась ниже 18С. Почти всё время была вода. Безводных дней было очень мало. Я пристрастился к капитальному умыванию: утром раздевался до пояса и плескался в ванной комнате по 15-20 минут. Вскоре я был переведён на 3-й этаж, так как начальник хирургической группы военный врач Терещенко являлся начальником отделения на 3-ем этаже.

4 января был подписан приказ командующим КБФ о назначении меня начальником группы и откомандировании товарища Терещенко, который являлся начальником отделения на 3-ем этаже.

В связи с организацией нового инфекционного госпиталя часть врачей была откомандирована из нашего госпиталя, в том числе начальник 3-его отделения военный врач 2-ого ранга Либготт Савва Миронович. Я был назначен вместо него начальником 3-его отделения, куда перекочевал со всей своей группой.

17 февраля

Давно не писал от текущих событиях наших будней. Ежедневно идёт обстрел нашего города. На днях четыре снаряда попало в Ситный рынок, убито до 400 человек (рассказывал доктор Крылов). На днях одна женщина, работающая в ремесленном училище, рассказывала, что у них из 300 подростков 23 умерло от голода.

Каждый раз при выходе на улицу встречаю вереницу завёрнутых и зашитых в простыню трупов, везомых на детских санках на кладбище.

Вчера пошёл проведать своих старинных знакомых, которых не видел с 1940 года. Номер квартиры я не знал и зашёл справиться к дворнику. Оказывается, семья эвакуировалась, а Яков Осипович и его сын умерли от истощения перед новым годом, сначала, сын, потом отец.

Вообще говорят, что смертность особенно велика среди тех людей, чьи семьи эвакуировались. Они остались без помощи, заботы, ухода, занятые на работе, они не имеют времени выкупить хлеб, за которым нужно стоять в очереди и т.д. От Фридманов зашёл к Сивочке. У них встретил Рахиль Абрамовну, я её не помнил по первой нашей встрече года четыре назад, и Цилю, которая на один день приехала из больницы. Несмотря на полуторамесячное пребывание в больнице выглядит она очень плохо, ей можно дать 45-48 лет, худая, морщинистая, нервная – она производит крайне болезненное впечатление. Дистрофия оставила след и на её психике. Она чрезмерно разговорчива, причём все разговоры центрируются главным образом вокруг еды, грамм, рационов и т.д.

15 февраля

Сделал попытку навестить Тартаковсих, так как беспокоило длительное отсутствие Мони, который при последним нашем свиданье выглядел очень плохо. Никого не застал дома. Оказалось, что в моё отсутствие мне приносили от него письмо. 16 февраля я вечером его навестил. Гл. Сём. и девочки уехали 11 февраля, после длительных и мучительных хлопот. Сам Моня тяжело болен, лежит у родственников жены. Принёс ему хлеб, папиросы, сделал вливание аскорбиновой кислоты и глюкозы, доставил лекарство, обещал зайти на днях.

Пожалуй, он вытянет, хотя состояние крайне тяжёлое.

23 февраля

День Красной Армии и флота. Торжественное собрание состоялось на моём отделении. Весь день я бегал, работал и волновался, подготавливая доклад к 17 часам, и когда всё было уже готово, пришёл политрук и предложил провести концерт до торжественной части. Пришлось убрать стол для президиума и стулья. К 18 часам начали прибывать гости. В 18:30 началась торжественная часть. Среди выступающих был корпусной комиссар товарищ Смирнов, поздравивший госпиталь с завоеванием переходящего Красного знамени и вручивший его от имени военсовета КВФ.

К этому вечеру и личный состав и больные очень готовились, те и другие проделали большую работу. В частности, была подготовлена большая программа художественной самодеятельности. Но дальнейшие события опрокинули все предположения медперсонала и больных.

В 20 часов собрание закончилось. Командование и гости заперлись в кают-компании. Личному составу было предложено поужинать в краснофлотской столовой. Там было очень тесно, пришлось ждать ужина около 40 минут. После ужина многие, и я, в том числе поднялись на отделение. Большинство больных разбрелись по палатам. Никто не знал, состоится концерт или нет. Один из больных спустился вниз и обратился к комиссару, который предложил начать концерт, не дожидаясь командования. Собрали больных, объявили о начале, но в это время пришла сестра и заявила: «- Всему личному составу спуститься вниз». Мы все ушли. Больные остались в неведении, что будет дальше.

Личный состав собрался около кают-компании, затем младший политрук открыл дверь и пригласил в комнату. Заиграл баян, начались танцы. Не прошло и 5 минут, кА вбежал разъярённый начмат и предложил всем выйти, так как ещё не убрана посуда. Кое-как уладили инцидент. Но весь этот вечер оставил неприятный след.

А на следующий день военком госпиталя дал мне распоряжение – объяснить личному составу и вольнонаёмным, что военсовет КБФ объявляет им благодарность за службу, так как, по-видимому, многие этого не поняли на тожественном собрании.

Действительно мы все чувствовали себя оплёванными, а не отблагодарёнными.

1 марта

В связи с улучшением питания я замечаю ускорение роста волос. Одно время я не брился по целой неделе и не ходил обросшим. А теперь обращаюсь к бритве через 3-4 дня.

Моё питание немного улучшилось за счёт т.п. пробы, принадлежащей начальнику отделения. При раздаче пищи, которую я контролирую, из остатков мне выделяется порция на пробу. При других обстоятельствах я отказался бы от этой привилегии. Все сёстры и санитарки собираются к столу раздачи и, не спуская глаз, наблюдают за розливом пищи. С какой звериной жадностью они глядят на эту злополучную пробу, и с какой завистью следят за каждым моим движением, когда я эту пробу получаю. Да и само это стояние у стола в ожидании конца распределения и получения своей пробы кажутся мне унизительными. Однако я решил окинуть излишнюю щепетильность – не до жиру, быть бы живу!

7 марта

Вот уже три дня как работает местная электростанция. Теперь у нас не только тепло, но светло. Однако за день так устаёшь, что читать вечером не хочется – нет сил. Сегодня вторично проверил свои силы динамометром. Правой рукой выжимаю 27 кг., а выдуваю на спиртометре 3200,0. Немного. Вчера ходил к Сивочке. Она здорова. Угостила студнем из столярного клея и мясными щами. На обратном пути, на проспекте им. Горького, я догнал небольшую группку из трёх людей. Когда я поравнялся с ними, меня окликнули. Я увидел старика, было темно и я его не разглядел, которого вели под руку женщина и мужчина. Это были случайные прохожие. Старик шёл с Обводного канала ослабел, ему помогали идти. Жил он где-то здесь рядом на Пушкарной улице, но силы оставляли его. Колени подгибались, и он падал. Я тоже помог. Но приходилось его тащить, так как он ногами уже не мог передвигать.

На улице довольно малолюдно, никакого транспорта. Женщина остановила проходившего по мостовой милиционера. Воспользовавшись, случаем женщина, и мужчина смылись, оставив старика на милиционера и меня. Старик был плох. На вопросы он не отвечал, по временам бессвязно что-то бормотал. Пульса не было. Стоять он не мог. С милиционером мы взяли его подмышки и потащили, волоча по земле до ближайшего подъезда, занесли в тёмный вестибюль. В здании раньше помещалась ремесленная школа. Милиционер пошёл искать жилья и людей, где бы приютить старика для отдыха. Скоро он вернулся с ответом, что всё заперто и забито. Людей в доме нет. Тогда мы вышли на улицу.

Милиционер стал поджидать кокой-то транспорт, чтобы отвезти старика до дому. Я ушёл домой. Вероятно, человек умер. В этот день, днём был солидный артобстрел. Около Сивочки, за два дома на углу Куйбышевской, снаряд разрушил угол дома.

Сегодня 7 марта, утром был артобстрел. Затем, по-видимому, над городом летал немецкий разведчик. Была интенсивная стрельба из зениток.

В общем, всё пока хорошо. Как ни странно, но я пока жив. Вероятно, эта весна будет для меня последней…

9 марта

Был доклад о дистрофиях, привожу на память некоторые интересные данные.

На сто заболевших дистрофией 97 мужчин и только 3 женщины. Наблюдается две формы – влажная и сухая или марантическая дистрофия.

Предпосылки заболевания: 10 ноября резкое снижение пайка, а 19 ноября введена норма в 125 грамм хлеба суррогата. 5 декабря – прекращение трамвайного движения и вызванное им, продолжительное хождение на место службы. Холода с начала декабря. Отсутствие электричества и керосина – темнота, влияние её на психику: влияние на психику военных переживаний. Заболевания дистрофией с начала декабря. Максимальная смертность с 12-13 декабря.

Отёки в 20-30 % гипотермия и монотермия. Недостаток В1.

Вечер принёс радостное событие. Прибыли тыловые подарки на госпиталь, ив их числе других такой подарок получил я. Особенно меня порадовал кусок колбасы, которую я уже 8 месяцев не видел в глаза. Печенье, сухари белые и сахар по 200-300 грамм. Пара паче плохих папирос и табаку 3-его сорта, носовой платок и грубошёрстные вязаные перчатки. Письма не было, на коробках папиросы были написаны приветы от Доры и Дуси.

Если к этому добавить, что 8-ого вместо масла за пять дней нам дали банку сгущённого молока, то теперь можно сказать, я просто купаюсь в изобилии.

Жаль, что следующий день Армии и Флота будет теперь только через год.

23 марта

Мало выхожу из госпиталя, впечатлений мало. Я живу исключительно хорошо, просто не на что пожаловаться – в тепле «светле», сытости, имею не обременительную и не неприятную работу; окружающие люди относятся ко мне не плохо, командование – тоже.

Что можно ещё требовать в это трудное время. Я лично всем доволен. Только очень скучаю без семьи…

Выходил в город. На улицах стало гораздо оживлённее, люди ходят бодрее, энергичнее. Транспорта по-прежнему мало. Чистят трамвайные линии – возможно, скоро появится трамвай.

Зима 1942 года приучила к большой простоте нравов. На улице стоял посредине мостовой мужчина и мочился. Он не отошёл в сторонку, или не скрылся в подворотне.

Он спокойно стоял посредине мостовой, днём, а вокруг проходили пешеходы.

Тоже я наблюдал, навестив своего родственника. Он спокойно вытаскивал из-под кровати утку и мочился на кровати, в комнате при посторонних. То же я видел и при медицинском посещении на дому одного дистрофика с поносом. В комнате было, по крайней мере, человек 6-7, преимущественно женщины. Но больной спокойно ложился на судно, не прикрываясь ничем, и т. д… Таких примеров можно привести много.

Недавно наши сотрудники ходили на спектакль музыкальной комедии им. Пушкина. Я не пошёл: я не хотел мёрзнуть в нетопленном театральном зале, не хотел быть свидетелем убогой игры третьеразрядных исполнителей, голодных и замерзающих на сцене. Я слишком люблю театр, и видел хороших исполнителей, и мне не хотелось портить себе настроение.

На днях в госпитале был концерт заслуженных и народных артистов театра им. Кирова. Выступали Преображенская, Андреев, Плешаков, Мельтцер и другие. Концерт был настолько замечательный, что я забыл про обстановку, в которой мы находимся все, я весь день во власти виденного и слышанного. Особенно сильное впечатление произвело на меня выступление Горина-Горяинова, я так смеялся, что слёзы выступили у меня на глазах.

22 марта

Сегодня второй воскресник для личного состава госпиталя по уборке двора и улицы. Я несколько часов работал в первой смене и поработаю во второй также. День замечательный, солнечный, но морозный. Я весь взмок от работы, только пальцы ног замёрзли.

Был свидетелем следующей сцены. Одна женщина истошно закричала, чтобы задержали девочку, поравнявшуюся с нами. Одна из сестёр её задержала. Подбежала эта женщина. Она сказала, что девчонка вырвала хлеб из рук маленького мальчика. Девчонке лет 14, лицо опухшее. Пойманная она торопилась съесть побольше из своей добычи. Женщина вырвала из её рук кусочек чёрного хлеба, второй кусочек она глубоко запрятала в рукав, еле достали. И всё-таки ей удалось ещё раз откусить от ломтя хлеба. Женщина дала ей пару затрещин и ушла с возвращённой добычей. Шатаясь, девочка поплелась опять на охоту.

----------------------------------------------------------------------------------------------------------------

1943 год

2 января

После большого промежутка опять берусь за дневник. Как много воды утекло за это время, как много прошло времени. 9 месяцев - это много лет жизни. Я даже не могу провести параллели между моей жиз­нью в Ленинграде и здесь. Это день и ночь, это несравнимые величины.

31декабря встретили Новый год в базовом клубе. Хорошо провели время, потанцевали, выпили, закусили. Прошло довольно культурно. Вернулся домой в 4 часа. 1 января отметили Новый год в части, был хороший ужин для личного состава и, позднее, великолепный ужин для начсостава. Личный состав погулял в клубе полка, начсостав немного потанцевал в Ленуголке. Вобщем прошло неплохо. Были гости: полковник, Шарипов, Дашин, Рудовский и Матвеев с катеров, доктора Николаев и Бухтин.

После вечера по настоянию врача Левита заглянули мы к подполковнику Гичак - там народ перепился до положения риз, и я был просто счастлив, когда оттуда ушел.

За последнее время немного отстал от работы, то была самодея­тельность, то встреча Нового года. Теперь включаюсь целиком в работу.

18 марта

Время течет исключительно однообразно. С начала марта ежедневно систематически бомбят. 5 марта бомба упала на территории гос­питаля между наземным зданием и лабораторией. В этот момент я прово­дил конференцию врачей в перевязочной. Раздался мощный взрыв. Посыпались в изобилии стекла. Были легко ранены врачи Левит и Гаврилов. В этот момент прибежала заведующая лабораторией, товарищ Стрельченя и сообщила, что ранило шофера Квятковского в помещении лаборатории. Их было трое в комнате. Г.Стрельченя чудом осталась невредима, шо­фер и краснофлотец Синицкая были ранены, оба в ногу, первый тяжело, вторая легко. Весь домик лаборатории и общежития врачей просто из­решечен насквозь осколками.

Только вставили стекла, как упала вторая бомба вблизи госпиталя и стекла вновь выбило. Больные, которые при падении первой бомбы были исключительно дисциплинированы и выдержаны, ввиду продол­жающейся бомбежки в районе госпиталя начали волноваться. Я выписал всех кого можно было, остальных перевел в подземный госпиталь. Так начался новый этап деятельности госпиталя, потребовавший новых ор­ганизационных мероприятий. Пришлось перенести приемный покой в фильтр, в приемном покое развернуть перевязочную, увеличить часы работы электростанции и т.п.

Почти ежедневно стали поступать жертвы воздушных налетов. В ча­стности доставили инженер-майора Буренцова и краснофлотца Иванова, оба тяжело раненые. За первые сутки им перелили до 4-х литров крови.

С кровью мы ощущали большие затруднения. Но, как нарочно, за день до этого самолетом доставили 8 литров консервированной крови. Так что мы легко разрешили задачу трансфузии.

Комендант сектора разрешил отпуск мне и врачу Нибур. Я сговорил­ся с командиром эскадрильи. В ночь на 19 марта в З часа позвонили по теле­фону и предложили через 15 минут быть на аэродроме, пока собрался, оформлял документы, приехал на аэродром и увидел ракету и уда­ляющийся самолет. 19 марта в 19 часов вместе с Нибур мы отправились с группой разведки до о. Сескар - около 40 км. С нами шло 5 лошадей с санями. Провожал полковник, сердечно простились. Вечер, а затем ночь были замечательные, лунные, очень светлые. Идти было скользко. Снега не было, обнаженный лед. Группа человек 35. Часть идет головным дозором, часть по одиночке уходит в стороны и идет по флангам, часть замыкает. Мы вместе с лошадьми в центре. Часть дороги нас подвезли лошади. Перед подходом к о. Пенисари дали три зеленых ракеты, что обозначало «свои». Сделали привал, затем двинулись даль­ше. Вскоре была обнаружена первая трещина, пришлось идти в обход километра 1,5-2, затем перебросить мостки и перейти на другую сторо­ну. Встретили на пути еще несколько трещин. Каждый раз остановка, проверка льда, укладывание мостков и т.д. Перед о. Сескар за 4-5 км нас встретили разведчики, обменялись ракетами и, возглавляемые ими, продолжали путь.

На острове, оставили вещи в комнате у оперативного дежурного, и в сопровождении начсанслужбы врача Васильева, вызванного по случаю на­шего приезда пошли в хирургическое отделение, где нас покормили, на­поили и уложили спать в перевязочной комнате. (Все эти карандашные записи делаю в вагоне поезда 30 марта, чтобы заполнить свободное время. Событий личного порядка произошло за это время так много, с калейдо­скопической быстротой, что ряд деталей выпал из памяти, наверное).

Сообщение между о. Сескар и материком систематическое, налаженное. Каждый день к 9-10 часам вечера приходят груженые машины и уходят на­зад через пару часов. В ожидании транспорта надо было провести весь день.

Первым делом пошел навестить боевого товарища по Кингисепскому участку врача Зорич. Он ещё спал, узнал меня по голосу и обрадовался встрече. Мы с ним прошли на почту, размещающуюся в кирхе. Я хотел изъять письма, адресованные мне и направляемые на Лавансаари. Это оказалось невозможным. На острове находится для Лавансаари 700 посылок, которые нет возможности переправить. Ввиду обилия крыс посылки эти сложены на нескольких дощатых полках, подвешенных на железных тросах к куполу кирхи.

После завтрака я с Нибур вышли погулять по Сескару. Зорич ушел на работу, встретили коменданта острова майора Буткевич, который был с нами очень приветлив. К вечеру сам приехал за нами на машине и обеспечил нашу отправку. Хотел угостить ужином, но были сыты и огра­ничились чаепитием.

Из Сескара мы выехал 20 марта в 23 часа колонной в 12 машин с во­оруженной охраной. Мы устроились в крытый кузов радиостанции. Ночь была ясная, светлая, лунная. Вешки и мигалки показывали путь. В наи­более опасных участках на 28, 21 и 14 км радист давал сведения о движении колонны.

На Шепелев маяк прибыли к 3 часам. Вскоре удалось устроиться на другую грузовую машину до Лебяжьего, куда мы прибыли к 5 часам утра. Товарищ Нибур здесь работала, и мы остановились у ее знакомых в редакции местной газеты, отдохнули на диванах часа полтора и к 8 часам утра были уже на железнодорожной станции.

После двухлетнего перерыва мне показались в диковинку чистень­кие вагончики с марлевыми занавесками, покупка билетов в кассе за деньги... До Ижоры езды часа полтора, вышли с вещами. Теперь оста­лось по льду до Кронштадта. Нашел машину, обещав шоферу дать спирта, и тронулся в Кронштадт. Машины подвезли нас к штабу. Вещи занес по близости к знакомому врачу, а сам пошел оформлять документы.

Можно себе легко представить мое состояние, когда в штабе мне объявили, что уже несколько дней как все отпуска отменены, а посему мои документы недействительны.

Я решил идти к командиру КМОР капитану 1 ранга Левченко, сговорился с его адъютантом. Ждать пришлось часа два. Наконец он пришел. Левченко был с нами любезен и подписал нам командировки в отпуск, но предупредил, что для проезда через заставу в Нижней Ладоге нужна команди­ровка из штаба КБФ, а его недействительна. Если удастся нам, так или иначе, миновать этот пункт, то дальше его командировка вполне законна.

В инфекционном госпитале нас поздравили с наградой, и только здесь мы узнали, что награждены командующим. На следующий день часа три пришлось оформлять документы. Начальник санотделения товарищ Приходовский обещал с утра дать машину до Ленинграда, но подвел, машины не ока­залось. Надо ждать еще сутки. А тут все говорят, что лед очень плох, не сегодня-завтра кончается ледовая трасса. Порядочно поволновался. Вырулил начальник Кронштадтского госпиталя Ермаков, который дал лег­ковую машину до Лисьего Носа. Погрузились и с шиком покатили по льду. Везде рассеяны регуляторы движения. Левой рукой они показывают доро­гу флажком, правой рукой лихо козыряют.

В Лисий Нос успели как раз к поезду. Взяли билеты и часам к 18 были в Ленинграде. Было 22 марта. На трамвай с вещами сесть невозможно. Случайно подвернулась грузовая пустая машина, которая подвезла до угла Невского и Литейного, где мы оставили вещи и двинулись в разные стороны.

Я пришел к Сивочке, у нее переночевал. На следующее утро явился в МСО. Оказывается, вчера вечером вручали награды. Надо ждать до 26 марта. Просил помочь мне проехать через заставу. Разрешить это было бы очень просто, дать какую-нибудь командировку, которая ни меня, ни МСО, ни к чему не обязывала. Проехал заставу и дальше следую по своим докумен­там из Кронштадта. Но мне отказали.

Надо сказать, что при отъезде с Лавансаари полковник Молодцов дал мне письмо в штаб КБФ к капитану 1 ранга Петрову, насчет того, чтоб он помог мне вылететь из Ленинграда самолетом. Последняя надежда была у меня на этого Петрова. Несколько дней я бегал безрезультатно - везде мне отказали.

26 марта поехал за наградой. Дело это затянулось. А после получе­ния ордена созвонился с Петровым и пошел к нему. Встретил он меня очень любезно. Тут же позвонил в Кронштадт Левченко и выдал мне коман­дировку. Больше того, звонил насчет самолета и предложил ему позвонить через 2-3 часа за ответом.

Немедленно поехал в МСО, там мне беспрекословно оформили литера и талоны на плацкарты. Затем поехал за своими вещами, отвез их к Сивочке, взял свои вещи, которые хранились у нее и разобрал, что взять, что оставить. Гонял я здорово, и так натер себе ногу, что еле ходил. Собрав вещи, (кстати, здесь пропали три небольших остатков шёлка на платья, которые я приобрёл ещё в Таллине для жены, сестры и дочки), я поехал в 6-й госпиталь, где остановился.

Капитан 1 ранга Петров по телефону мне сообщил, что самолет будет в 4 часа 30 минут до Молотова, ехать в Ташкент, минуя Москву. Это обстоя­тельство меня смутило, но главное, что я не мог двинуться из-за натёртой ноги, а мне предстояло ночью с вещами в незнакомом городе искать аэродром.

Да, забыл совсем, что был я в этот день на Финляндском вокзале, где мне сообщили, что ежедневно поезд идет до Нижней Ладоги в 18 часов 30 минут, а из Кабоны по чётным числам в Москву.

Вопрос был решён, я еду поездом завтра 27 марта. Утром 27-го прихо­жу в МСО и встречаю военного врача 1 ранга Кириченко, который также едет в Москву. Он мне сообщает, что билеты приобретаются в правлении Ок­тябрьской дороги, что вот уже несколько дней, как билеты не продаются, так как отправки поездов из Кабоны нет. Люди с 24 и 26 ждут в Кабонах поезда. Была бомбежка Волхова и Бологого, пути разрушены. Поезд будет З-его. Предлагает ждать его. Я еду в правление Октябрьс­кой железной дороги. Кассирша полностью подтверждает слова Кириченко и добавля­ет, что пассажиры в Кабанах жгут костры и греются. Помещений нет, живут на улице. Поезд будет З-его. Получается порочный круг. Сейчас нет поезда. З-его может не быть льда. Дни идут. Я решил ехать сегод­ня же, что будет. Выехал с поездом до Кабаны, там пересидел ночь в сарайчике, утром на машине доехал до заставы, где оформили документы, а затем через лед по Ладоге до Кабаны.

Станция Кабоны - это два грузовых вагона. Комендант не принимает. Иду по путям, вижу классные вагоны. Захожу, оказывается, вагоны идут до Москвы сегодня, это первый поезд, который пойдет после перерыва. Жду коменданта и получаю талончик на место в мягком вагоне. Ну, теперь приключения кончились. Теперь я еду в райских условиях.

Едем мы с быстротой черепахи. Ночью приехали в Волхов, Тьма тьмущая, ни зги не видно. Надо оформлять плацкарту. Я жду утра. Часов в 6 отправляюсь на поиски. Жуткая картина. Кругом разрушенные здания. Грязь непролазная, глина, засасывает галоши. Кругом оборванные прово­да. Я тороплюсь, так как боюсь опоздать на поезд, цепляюсь и лечу, как мешок с песком в самую грязь. Где найти коменданта? Что надо делать? Никто ничего не знает. Наконец оформляю документы и возвращаюсь благо­получно в вагон, где шарахаются при виде меня. До вечера я сохну, за­тем чищусь.

Днем мы в Тихвине. Попытка моя пообедать не удается, и я беру сухой паек на 3 дня.