Р.С.- Я родился в марте 1923 года в городе Николаеве. В сорок первом году окончил среднюю школу в Харькове с «золотым» аттестатом и в июне 1941 года был принят на учебу в Харьковское военно-медицинское училище -ХВМУ. Отличников принимали без экзаменов. На мой выбор - связать судьбу с армией - повлиял пример старшего брата. Мой старший брат Илья к тому времени окончил артучилище и командовал батареей. Вскоре после начала войны на базе училища создали курсантский полк и мы были выведены на линию обороны, на дальние подступы к Харькову.. В боях мы не участвовали, просто немец до наших рубежей не дошел.
Уже в начале сентября училище в полном составе, а это примерно 1500 курсантов, было эвакуировано в город Ашхабад. Разместили нас в казармах и начались занятия. Практику мы проходили в ашхабадских госпиталях и больницах.
Г.К.- Какой объем специальных знаний давали в училище? Как Вы оцениваете свою общевойсковую подготовку?
Р.С. - Основной нажим в учебном процессе делали на ВПХ -военно-полевую хирургию. Первичную обработку ран, наложение шин, десмургию (наложение повязок) и так называемые «малые хирургические операции» мы знали в достаточном объеме.
Проведение реанимационных мероприятий мы знали приблизительно, тогда и понятия такого - «реанимация» - не существовало. Конечно, такие вещи, как экзамен «по латыни», не воспринимался нами серьезно в такой тяжелый для страны момент, когда немцы стояли у ворот Москвы, но такова была специфика нашей профессии.
Много учебных часов уделялось на полевые занятия - разворачивание батальонных медпунктов, эвакуация раненых. Ну и конечно шагистика: строевая подготовка забрала у нас много нервов и времени. Дело то в жаркой Туркмении было. Никто не хотел под палящим безжалостным солнцем на плацу маршировать Кормили нас неплохо. Часто давали на обед верблюжье мясо.
Стрелять мы неплохо научились из всех видов стрелкового оружия, раз пять были занятия по бросанию гранат. Из нас не готовили командиров пехотных взводов, но я думаю, что мы в плане стрелковой и тактической подготовки мало чем уступали выпускникам ускоренных пехотных курсов младших лейтенантов. Еще раз хочу заметить, что
нас готовили к строго определенной задаче - спасать жизни раненых на поле боя.
Г.К.- Но хватает в истории войны примеров, когда медики становились пехотными командирами. Ушел несколько лет тому назад из жизни Рафаил Полещук. Военфельдшер, выпускник ЛВМУ сорокового года. На войне стал диверсантом-парашютистом в 1-м ПДП ЧФ, 40 прыжков в тыл врага, пять орденов, войну закончил подполковником, начальником разведки стрелковой дивизии. В Польше крупным партизанским отрядом командовал доктор Атлас. Курс ВМА (военно-медицинской академии) в составе 240 человек, брошенный на передовую осенью сорок второго года в городские бои в Сталинграде тоже дал несколько впечатляющих прецедентов. Когда в 1944 году выживших собрали снова на учебу, то там были и пехотный комбат, и командир разведроты Эвенштейн. Доктор Александр Копанев, курсант из ЛВММА, командовал взводом в морской пехоте под Ленинградом. И герой гражданской войны Щорс тоже был фельдшером. Вот Вам и доктора.
Р.С.- Война и не тому научит! Летчик-штурмовик ГСС Емельяненко, тоже когда-то учился в консерватории, а легендарный командир батальона, майор Рапопорт, будущий академик-генетик, до войны в микроскоп глядел в лаборатории, а не в прицел снайперской винтовки. Но тут речь идет о курсантах военно-медицинских училищ или о военфельдшерах. А от дипломированного врача, или даже от «зауряд»-врача - никто не требовал знаний по тактике стрелковой роты в бою. В июне 1942 года нас выпустили из училища, присвоили звание лейтенантов м/с. В составе группы из 50 человек я прибыл в Подмосковье на формировку.
Г.К.-В какую часть Вы попали?
Р.С.- Вначале я попал в «не очень понятное» формирование. Собрали стрелковую бригаду и в течении месяца мы изучали английское вооружение, и еще несколько «странных» вещей под названием -«спецкурс». Было несколько десятков солдат из бывших студентов, знавших английский язык в разной степени.
По бригаде поползли слухи, что нас готовят к переброске в Англию, чтобы принять участие в открытии Второго Фронта. Тогда этот «термин» уже прочно вошел в наш обиход. Но вскоре, видимо, как сейчас принято говорить - этот «проект закрыли», и нас всех распределили по разным частям.
Г.К.- До сих пор ходят слухи, что один батальон советской морской пехоты был дислоцирован в Англии уже в 1943 году. А так ли это? - не знаю. В официальных источниках на эту тему ничего нет. Скорее всего очередной миф войны.
Р.С.- Не полагайтесь особо на официальные источники. Я воевал в сорок третьем на Малой земле, под Новороссийском.
Когда брежневские прихлебатели в 70-х годах объявили сражения на малоземельском плацдарме главной битвой ВОВ, то я в газетах такое читал со ссылкой на «официальные источники», что потом долго не мог понять, а где я вообще был шесть месяцев 1943 года? Может на другой Малой земле?
Кричали при Брежневе на каждом шагу - мол мы там половину вермахта перебили.
А что там творилось на самом деле я до сих пор по нoчам во сне вижу.
Ладно, продолжим. После расформировки «английской» бригады я получил направление на должность фельдшера 180-й отдельной роты тяжелых ранцевых огнеметов. Рота стояла в Кузьминках, в резерве ГК.
Г.К.- Что такое огнеметная рота?
Р.С.- Это были части армейского подчинения, но принадлежавшие хим.службе.
Я попал в роту старшего лейтенанта Хаустова. Отличный был мужик. В роте были огнеметы ФОГ-1, это огнеметы на станках, стрелявшие одноразовыми зарядами. Но был у нас одно время и взвод ранцевых огнеметов РОКС. Рота предназначалась для ведения боев в городских условиях или в стационарной обороне. В чистом поле от нас толку не было. РОКС бьет на 30 метров, а ФОГ в действительности всего на 70 метров. Я один раз видел подобную попытку применения огнеметов в стрелковых порядках во время атаки на равнине. Никто не смог приблизиться к немцам на расстояние залпа. Всех огнеметчиков перебили еще до того.
Рота была очень большой, свыше 200-х человек личного состава. Одних огнеметов было порядка ста единиц, и это еще не полный комплект.
Г.К.- Как долго формировалась Ваша часть?
Р.С.-В начале февраля 1943 года нас погрузили в эшелон и через Среднюю Азию (!) мы поехали на фронт. Направили на Кавказ. Прошли Беслан, Моздок и в этоге оказались в районе Новороссийска. Ротного Хаустова у нас забрали и вместо него прислали какого-то жлоба. А через двадня вех огнеметчиков раскидали по Малоземельскому плацдарму.
Я получил приказ развернуть медицинский пункт в районе цементного завода..
Я не подчинялся напрямую какой- либо медслужбе из 18-й Армии. Сказали идти на передовую, и я пошел с двумя санитарами, хотя, по идее, я должен был остаться с управлением роты.
Приказали, а что я тогда понимал?
Пока до завода дошли, а вернее доползли, я думаю, что нас, как минимум пять раз должно было убить. Жуть...
Артобстрел не прекращался на минуту, а сверху немецкие пикировщики...
Объяснили, что в тылу, где-то в километре от меня дислоцирована санрота, которая обязана обеспечить меня необходимыми медикаментами и снаряжением.
Оборону в районе завода держала морская пехота. В подвале разрушенного цем.завода я развернул медпункт, в котором прошли шесть месяцев моей фронтовой жизни.
Г.К.- Что пришлось испытать за эти месяцы?
Р.С.- Лучше не рассказывать.
Но пару вещей я хочу вам сказать. Действительно, героизм на Малой земле и в боях за Новороссийск был массовым. Хоть и не люблю я «высоких фраз», но здесь нельзя подобрать других слов! Легкораненые, в подавляющем большинстве, по своей воле возвращались в траншеи. Я преклоняю голову перед мужеством морской пехоты.
Ведь там действительно было неимоверно трудно.
Как-то слышал из чужих уст формулировку тех боев -«Позиционная война в условиях очаговой обороны». А там была война другая - Немцы истребляют тебя день и ночь из всех видов оружия, а наш солдат держит позиции, да все время ходит в атаки, пытаясь расширить плацдарм.
Какая-то жизнь на плацдарме появлялась только ночью.
Приносили еду, боеприпасы, бинты, эвакуировали раненых. Ночью можно было рискнуть и выпрямиться в траншее в полный рост. Но когда днем мне приходилось выходить из своего подвала наверх, чтобы принять или вытащить раненых, я нередко прощался с жизнью. Уцелеть там было весьма сложно.
За все это время я не видел ни одного врача рядом с собой.
Никто не хотел лезть в это пекло...
Вам будет тяжело представить какие потери мы там несли...
Г.К.- 30 лет тому назад я еще был школьником, но как и все из моего поколения, хорошо помню, что из «Малой земли» сделали культ. На каждом углу висела картина «Брежнев вручает партбилеты в окопах на Малой земле», а по радио только и слышался оперный бас исполняющий песню «Малая земля, священная земля!..». Я не кощунствую. Песня кстати замечательная. Но уже тогда появился анекдот, о том, как фронтовика вызывают в партком и спрашивают -«Вы воевали на Малой земле или отсиживались и прятались от войны в окопах Сталинграда»... Был ли Брежнев там?
Р.С.- Никогда Брежнев на Малой земле не был! В 70-е годы борзописцы и лизоблюды просто «отрабатывали свой хлеб», и сочиняли приятные байки для услады вождя КПСС. Еще раз скажу, бои на Малой земле были страшными и ожесточенными, люди вели себя геройски, но эти бои не были грандиозным сражением ВМВ.
Помню, в то время начали толпами рыскать журналисты, военкоматчики, придурошные пионеры с просьбой - « Вы воевали в 18-й Армии под Новороссийском. Расскажите нам о боях на Малой земле».
Я их всех культурно отправлял подальше. Мне было стыдно от того, что идут именно ко мне, а не к моему соседу Николаю Иванову, потерявшему ногу под Москвой в 1941, или не к моему товарищу Гене Кацу, герою-разведчику, или к тысячам другим.
Г.К.- Бывший морской пехотинец Исаак Любарский, кстати участник обороны Одессы и Севастополя, пишет в своих воспоминаниях с огромным уважением о Мише-докторе выведшем из немецкого окружения 30 раненых бойцов из «куниковского» батальона.
Миша-доктор - это Вы. Что это был за эпизод?
Р.С.- Ничего особенного. Это уже были последние бои за Новороссийск. Вызвали, сказали, что батальон морпехов прижат к морю контратакующими немцами. Всех батальонных медиков уже выбило из строя. Посадили меня на катер, объяснили - надо вывести легкораненых по кромке моря в направлении на юго-восток. Высадили меня на «пристани». И побежал я под огнем к раненым. В одной руке автомат, в другой - «чемоданчик» - фельдшерский набор. Прошли мы, скажем так, относительно спокойно, хотя кругом была такая стрельба! От моряков получил за это медаль «За боевые заслуги», и эта медаль вскоре круто изменила мою фронтовую судьбу.
Если честно, то мне было очень приятно, когда на послевоенных встречах ветеранов в Севастополе или в Новороссийске ко мне подходили многие люди, обнимали и благодарили за то, что спас их жизни на войне. Значит, что-то нужное и я сделал на фронте.
Г.К.- Бои на Кубани, в районе Темрюка чем-то запомнились?
Р.С.- Для нас они были недолгими, но впечатлений хватает. Вся война в плавнях. Ноги у солдат распухали, и после нескольких дней в воде они уже не могли ходить по суше.
Разбил свой МП на каком-то островке, посреди воды, но как было возможно отправить в тыл раненых?! Делали плотики для раненых и толкали их в тыл, находясь при этом чуть
ли не по горло в воде. Лежит перед тобой раненый боец, еще в сознании, держит свои кишки в руках, смотрит с мольбой и надеждой на тебя, а что я мог сделать. Санбат черт знает где, обезболивающие препараты закончились. Рядом еще солдат с оторванными ногами, просит его пристрелить...Весь островок забит истекающими кровью телами.
Я до сих пор, иногда вижу перед собой эти мгновения...
Но самое тяжелое воспоминание о том периоде, это участие в бою нашего офицерского штрафбата против батальона «власовцев». Дай бог памяти, в районе станицы Кавказская или Казанская. Я, лично видел, своими глазами, что оружие было только у каждого второго штрафника. Повторяю -только у каждого второго!..
Вытаскиваю с поля боя раненого штрафника. Лежим за какой-то кочкой, ждем когда «власовский пулеметчик от нас отвяжется». Штрафник, корчась от боли, бледный от потери крови, вдруг говорит мне- «Я моряк, капитан-лейтенант, сунули меня в штрафбат «за разговоры».Сюда бы их сейчас, всю эту сволоту трибунальскую!»...
Г.К.- Как Вы попали в десант на Эльтиген?
Р.С.- Все началось с нового ротного, а закончилось моей медалью «за БЗ». Есть в роте Миша Ситницкий, а кто он? Русский, украинец, или другой какой?
Мало кто этим интересовался. Но новый ротный нашей отдельной 180-й РТО, полистал личные дела офицеров, и уж больно ему не понравилась моя «пятая графа». И стал он меня «добровольно» посылать то к морякам на Малой земле, то к штрафникам на оказание медпомощи, то в бои в плавнях, хотя это не было его правом и его функцией! Инициативный был товарищ, наш командир роты...Но я передовой не боялся.
Я ехал на передовую, и считал в 1943 году это место единственно приемлемым для себя на войне. Ротный жутко переживал, что я до сих пор живой.
Я ведь не принадлежал к медслужбе какого-то полка или дивизии, эт ыл мой непосредственный и единственный командир. Рота наша отдельная...
Устал с ним собачиться и выяснять отношения.
Была еще одна деталь. Ротный заявлял в присутствии всех, что пока его лично наград не удостоят, никто в роте никаких орденов-медалей не получит!.
И тут я заявляюсь со своей медалькой...Он свое «хайло» открыл... Опять слово за слово. Говорю ему -«Я не желаю больше с вами служить вместе!». Он мне, конечно с матерным сопровождением, мол я тебя сгною и так далее. Рядом стояла 318-я стрелковая дивизия, готовившаяся к десанту на Эльтиген. Пришел к ним. Зашел в штаб 1331-го полка и попросился в десант. Сказал, что воевал с дивизией рядом в Новороссийске, и хочу быть в ней и далее. Посмотрели на меня, подивились. Начмед полка обрадовался, у них был большой некомплект личного состава в медслужбе. Оформили бумаги, и отправили меня фельдшером в батальон. После я еще долго путался, кто был мой первый комбат -Бирюков, или Лесовский, или Клинковский? А через несколько дней -десант на Эльтиген.
Г.К.- Была ли особая подготовка к десанту, тренировки по высадке с кораблей?
Р.С.- При мне такого не было. Я не помню чтобы у кого-то поинтересовались - а умеет ли он плавать. Не помню я и каких-то специальных инструктажей о будущем плацдарме и особенностях высадки.
Врач полка мне сказал, что санбат дивизии тоже должен высадиться на берег, так что все координаты для эвакуации я получу на месте высадки.
Шли в десант со своим обычным оружием, никто связками гранат не обвешивался и пулеметными лентами не перепоясывался. Все было «по-нашему» стандарту - Встали и пошли, а там посмотрим...
Все интуитивно набирали боеприпасов по максимуму, ну и само собой - каждый брал лишний сухарик или чего посолидней. То, что на этом плацдарме мы будем «девятый хрен без соли доедать», все знали заранее на все 100%.
Хотя вроде нам выдали НЗ. Сейчас не упомню.
Я запихивал куда мог дополнительный запас бинтов, готовился к своей работе.
Г.К.- Есть очень серьезное историческое исследование Г.Литвина и Е.Смирнова «Освобождение Крыма». В главе посвященной десанту на Эльтиген написано черным по белому - немцы знали место и день высадки десанта. Желаете прокомментировать?
Р.С.- Нет. Что я просто лейтенант-медик мог знать о немецких или o советских планах?
Мало кто знал куда и на что мы идем...
Печальный и кровавый опыт прошлых морских десантов на Черном море был у многих на памяти и на слуху, но мандража особого ни у кого не было.
Г.К.- Как происходила высадка?
Р.С.- Скажу вам сразу, на Эльтигене я провел всего двое суток и был эвакуирован мотоботом с плацдарма. После санбата я на плацдарм уже не попал.
Так что я могу и имею право рассказать только о первых двух днях.
Всю 40-дневную героическую трагедию десанта, мне пережить не довелось. Вам надо встретиться с теми кто прошел всю эльтигенскую эпопею. Таких здесь несколько человек.
Или читайте мемуары Гладкова, они правдивы и достоверны, невзирая на то, что публиковались в годы «партийной цензуры».
Г.К.- Недалеко от Вас живет Герой Советского Союза Рахмиэль Фельзенштейн, командир стрелкового взвода, получивший геройское звание за этот десант и прошедший его «от и до». Но когда он в 1974 году эмигрировал из Союза, у него отобрали Звезду Героя, все ордена, и лишили этого геройского звания. Вычеркнули его имя из всех источников о ГСС и о боях в Эльтигене. В 1993 году награды ему вернули, но я не думаю, что после всего подобного - он согласится на встречу. Из десяти эльтигенцев живших здесь, вроде еще живы трое. Но не могу их пока найти. Один, Михаил Шер, был переводчиком разведотдела дивизии, несколько раз отличился в десанте, получил за десант ордена БКЗ и КЗ, а при декабрьском прорыве хладнокровно провел, будучи в форме немецкого офицера, под видом конвоирования советских военнопленных около тридцати своих товарищей через позиции немцев. Но только тут с такой фамилией и именем уйма народа проживает. Ищем, надеемся...
При всем моем огромном уважении к комдиву Гладкову, там, в его мемуарах, слишком много «молчания» в рассказе о последних днях десанта.
Но он не виноват, светлая ему память. Видимо «комиссар» книгу редактировал.
По книге Литвина все происходило иначе и гораздо страшнее.
Так что, попрошу именно Вас, сколько сможете или сочтете нужным, рассказать о высадке в Эльтигене.
Р.С.- Погрузились на катера, тендеры и мотоботы ночью . На море было сильное волнение, но я штормом это не назову. На мотоботы набивали по 40-50 человек. Плавсредства шли рядами, как «пехотные цепи». Я оглянулся назад и сравнил нашу «тюлькину флотилию» с муравейником.. Там столько было мелких судов! С мыса Чушка или с Тузлы била наша дальнобойная артиллерия. Немцы стреляли в ответ. Оба берега были в зареве огня...
Подошли поближе и тут началось. Суда тонут, корабли горят. Снаряды в воде рвутся. Кругом крики о помощи...
Тонущие люди. Обычная история при высадке десанта под огнем...
А дальше все «на автомате». Куда-то побежал, куда-то стрелял. Потом опомнился и пошел к кромке берега собирать раненых и оказывать помощь.
Помню, что в первый день нас высадилось мало. Половина наших тогда точно погибла. После нас уже никто не высадился в эту ночь...Сказали, что командир полка утонул.
Основной десант отошел на Тамань. А на следующий день рядом со мной разорвался немецкий дальнобойный снаряд и меня контузило. Слух пропал, голова и руки трясутся. Комбат меня что-то пару раз спросил, а я ничего не могу понять. Он мне в ухо орет, но результат тот же. Мне потом дословно передали фразу комбата -«На кой .... мне инвалиды на плацдарме нужны! Уведите его к катерам, к такой-то матери!».
Комбат был оптимистом, если бы он знал, что всех ждет впереди на плацдарме, вряд ли бы он медика отпустил.
Почему я оказался рядом с комбатом? На передовой, если ты хочешь, чтобы раненых вовремя эвакуировали в тыл, то всегда надо разворачивать батальонный медицинский пункт (БМП) рядом со штабом батальона и «мозолить глаза» комбату.
Это в училище нас учили - найти отдаленное от передовой траншеи место для развертывания БМП, и замаскировать его. А начальники потом своих раненых иногда и забывали в таких «отдаленных местах» во время отхода. Примеры были...
Для батальонных медиков это стало «железным правилом»: не располагать БМП вдали от боевых порядков батальона.
3/11/1943 я оказался в санбате на нашем берегу. Через два дня вроде полегчало, вернулся на пристань, посадили меня вместе с другими на катера, но...Уже никто не мог прорваться к плацдарму. Несколько катеров в одиночку пошли к Эльтигену и не вернулись. Меня временно прикомандировали в санбат дивизии, оставшийся на таманском берегу. Только малая часть санбата высадилась в Эльтигене. Вот и все мое участие в десанте.
Г.К.- Что рассказывали Ваши товарищи выжившие в Эьигене?
Р.С.- Если я сейчас передам Вам слова моих товарищей о том десанте, то это будет сплошной матерщиной! Вы что, не понимаете, что там произошло?.. Я не думаю, что людей сознательно бросили на смерть и забыли...Но... Очередной черноморский десант окончился... Хорошо что не полным истреблением десанта, а беспримерным прорывом из окружения. А чтобы мы сейчас сказали, если бы остатки дивизии не вышли бы к своим? Да, люди геройски сражались до последнего патрона, наиболее стойкие и удачливые прорвались из окружения, но факт остается фактом -«Десант списали уже на седьмой день». Давайте здесь остановимся, а то я в сердцах чего лишнего скажу.
Договорились же сразу, расскажу только о своих впечатлениях о первых двух днях.
А о той 40-дневной трагедии и о мужестве ее переживших, пусть говорят те, кто был там до последнего дня.
Я уверен, есть еще такие люди в живых.
Г.К.- И кто виноват в неудачном десанте? Петров? Сталин? Штаб флота? Представитель Ставки? Может Сталину хотели подарок сделать - взять Керчь к 7-му Ноября? Каково Ваше личное мнение? Что говорили участники десанта обсуждая «сильных мира сего», по приказу которых они пошли на смерть?
Р.С. - Мое мнение частное, я не прокурор и не историк войны.
Я не думаю что десант был «подарочным», это же, не «Берлин на блюдечке» к первомайский праздникам.
Наше дело на войне было «телячье», пехоте - воевать, мне - раненых спасать, а не рассуждать. Да и кругом «чекистские ушки» торчали. Но если честно...
К вашему сведению, «великого вождя всех народов» товарища Сталина в окопах, на передовой, весьма нередко проклинали и материли в открытую. Не боясь ничего! Потому что «Дальше фронта не пошлют!». А тех, кто не политрук, а «на Сталина молился» или за его здоровье тост поднимал, считали на передовой не совсем здоровыми на голову. Я сам на войну шел фанатиком-комсомольцем, да только к 1945 году многое увидел и понял.
Генерал Петров, был человек культурный, грамотный командир, но фатально не везло человеку в судьбоносные моменты...
Ему не верили... Помню, как он нас в январский десант напутствовал...
В солдатской среде, как мне помнится, его имя всегда ассоциировалось с неудачами, с прошлыми и грядущими. Особенно, когда начинали в штабе с десантами мудрить.
Еременко, сменивший Петрова, наоборот - был любим, при нем мы успешно наступали и взяли Крым. Человеческие качества или там этические аспекты поведения Еременко нас не интересовали.
Кто виноват в провале десанта?
Легче спросить : кто - нет?, или вообще этот вопрос не задавать...Но стоит ли вообще искать виноватых через столько лет?
Г.К.- Что за январский десант 1944 года Вы упомянули ? На мыс Тархан?
Р.С.- Десант на Тархан погиб за несколько дней до нашей запланированной высадки Наш десант назывался «третий январский». Собрали 500 человек из разных частей с Керченского плацдарма. Отобрали обстрелянных бойцов. Ну и я туда фельдшером попал, как говорится -«за компанию удавился». Сказали -«У тебя опыт подходящий, тебе не впервой...».
Утром, перед десантом., приехал к нам командарм Петров, толкнул речь, и приказал взять Керчь с ходу. Спросил нас - «Кто чем не доволен? Кто не награжден? Кто представлен к награде и до сих пор ее не получил? ». Люди с хорошим фронтовым опытом знают, что когда задают перед боем подобные вопросы, то это означает только одно -шансов вернуться живыми назад почти нет, а вернее сказать - нет совсем! Все солдаты, стоявшие в строю в строю молчали.
Пожелал нам удачи и мужества, сказал, что Родина гордится нами, и так далее...
Погрузили нас на мотоботы, в вечерних сумерках мы отчалили. На километр от берега отошли, смотрим моряки «семафорят» прожектором. Нас вернули назад, мы сошли на сушу, и по приказу, через три дня, вернулись по своим частям.
Потом ребята рассказали, что вечером того же дня, в Приморскую Армию прибыл Еременко вместо Петрова, узнал, что суда с десантом отчалили от портовой стенки и сразу отменил наш десант...Видимо, не хотел свое вступление в должность командарма лишней кровью обмыть. Вот так, по случайному стечению обстоятельств 500 человек остались живы в тот день. Не успела генеральская рука нас забросить в топку войны, как «очередную порцию угля».
Потом еще 2,5 месяца сидели на Керченском плацдарме и голодали. Спасались хамсой, жрать больше было нечего. Клима Ворошилова к нам наблюдателем прислали, а про еду забыли...
Г.К.- Десант знал, что идет на смерть. Какие чувства испытывали люди? Лично Вы?
Р.С.- Ни у кого не было истерики или паники. Мы были как «зомбированные» : молча загрузились, в тишине отошли от пристани.
Свои ощущения опишу в двух -трех словах : Приказ получен -значит обязан!
Понимаете, те кто хотел выжить в десант не шел, они в тылу прокантовались...
Что еще сказать?...У нас был долг перед Родиной, солдатский долг.
А то что нас когда-нибудь убьют, это было ясно как «дважды два»...Есть такая пословица -«Лейтенанты погибают в бою, и только генералы умирают в своих постелях»...
Один раз на войне я испытал чувство сильнейшего, почти животного страха. Под Балаклавой я раненых на голой равнине в неглубокой воронке разместил, и тут - появляются три немецких танка и идут прямо на нас. Я же не могу раненых бросить! Метров 50 до воронки не дошли, вдруг им в борта, из засады, стали наши артиллеристы бить. А в остальных случаях, чувство долга пересиливало любой страх...
Иногда идешь один ночью в полковой тыл за перевязочными средствами, тут и там стрельба, и становится не по себе, на душе неспокойно, какая-то оторопь берет. А вдруг сейчас меня немецкая разведка сцапает?
Плена я боялся больше, чем своей гибели...
На фронте шутка была -«Кто не боится -тот не герой!».
Г.К. - После взятия Севастополя куда была направлена Ваша дивизия?
Р.С- Сапун-гору мы не брали и потери у нас были относительно терпимыми.
Когда Севастополь взяли, весь личный состав полка выстроили, и уцелевшим, вручили награды. Я получил тогда орден Красной Звезды.
После освобождения Крыма нас вывели на переформировку. Из 318-й стрелковой дивизии вновь создали горно-стрелковую. Увеличили штаты, в каждой горно-стрелковой роте появился пулеметный и автоматный взвод. И в таких усиленных ротах, каждой полагался свой военфельдшер. К нам в батальон пришли новые фельдшера Арутюнов и Вера Матюха. Через пару месяцев нас, всех, фельдшеров рот, в одном бою поранило.
Но скалолазанием в горно-стрелковых ротах не занимались на формировке.
А дальше Карпаты, тяжелейшие бои в районе Санок, окружение...Там меня уже осенью сорок четвертого года и ранило.
Г.К.- Можно услышать подробности?
Р.С.- Дивизия попала в окружение. Вернее сказать - там получился «слоеный пирог» из наших и немецких частей. Перед нами была гряда высот, и чтобы прорваться к своим надо было занять главенствующую высоту.
В атаку погнали весь полк, включая медиков, разведчиков, саперный взвод, знаменную группу, поваров и всех тыловиков. Всех, без исключения!
Первая атака на высоту захлебнулась, сотни людей остались лежать на скатах высоты навсегда. Но дороги назад не было. Смерть ждала нас со всех сторон.
Снова с криком «Ура!!!» пошли в атаку.
Что я ощущал в те мгновения Не помню.
В атаке человек невменяем!.. Просто ничего не соображаешь, бежишь вперед на немцев, куда-то стреляешь перед собой...Сверху нас из пулеметов расстреливают.
Справа от нас другая гора, где расположились немецкие артиллеристы и минометчики. Они нам крепко врезали...Мы залегли, и поползли вперед. На гранатный бросок приблизились, так сверху немцы нас гранатами забрасывают. Уже метров двадцать до гребня высоты оставалось, как находившийся рядом со мной лейтенант, командир взвода, получил пулю в голову. Место вокруг «голое», склон пологий , а пониже был выступ, за которым можно было перевести дух. Лейтенанта на спину взвалил и пополз к выступу. Не проползли и пяти метров, как тело лейтенанта обмякло. Я говорю ему -«Не сползай!», обернулся, а он уже убит другой пулей. В то же мгновение и мне немецкий пулеметчик в правую руку попал, да еще покорежил мой автомат . Высоту эту мы так и не взяли, а полк был выбит почти полностью. После рассказывали, что командира полка отдали под трибунал.
Из окружения я по случайности вышел, потом - почти два месяца провел в Львовском госпитале, а после выписки уже меня в дивизию не вернули. Попал сначала в ОПРОС - отдельный полк резерва офицерского состава.
Г.К.- И куда дальше привела Вас фронтовая судьба?
Р.С.- А дальше мне очень и очень повезло.
В офицерском резерве все были разбиты по большим землянкам, согласно воинской специальности. Медиков было человек тридцать. Приехал «покупатель» -артиллерист, в звании майора. Подходил к некоторым, что -то спрашивал. Я лежал на нарах. Он сел напротив и спросил -«Откуда будешь лейтенант, где служил?». Отвечаю : «С 318-й дивизии, фельдшер стрелкового батальона». Майор дальше поинтересовался -«Давно воюешь? Где был? ». В двух словах ему рассказал, что и как. Майор изрек -«Тебе парень пора отдохнуть, ты лиха уже достаточно хлебнул. Поедешь со мной!». Взяли с ОПРОСа еще человека три артиллериста и привезли нас...- в 1404-й зенитно-артиллерийский полк РГК, имевший на вооружении 85-мм зенитные пушки на автомобильной тяге. Командовал полком майор Безруков.
Попасть в зен.-арт.полк считалось на фронте чуть ли не счастьем, там можно было выжить.
Г.К.- Не совсем с Вами согласен. Случаев, когда зенитные орудия выводили против танков на прямую наводку, на войне было не счесть. Достаточно вспомнить под Москвой, взвод Григория Волнянского или орудийный расчет наводчика Ефима Дыскина, зенитчиков Букринского плацдарма и многих других...
На заключительном этапе войны Вам приходилось лично видеть такое использование зенитных частей?
Р.С. - Когда я говорю - «там можно было выжить», то сравниваю потери зенитчиков с пехотой. И зенитчики иногда погибали. Но в стрелковом батальоне месяц продержаться целым в наступлении было для бойца чем-то фантастическим, а у зенитчиков : и судьба и смерть были другими. Только один раз, под Бреслау, нас вывели на прямую наводку при штурме города и на ней мы стояли несколько дней. Но танковой атаки на нас не было, иначе бы от полка никого бы не осталось. Но тогда, 1404-му ЗАП тоже досталось. Тут пришлось и мне серьезно поработать. Даже медаль «За Отвагу» дали.
Люди в зенитном полку своим местом дорожили. Никто не хотел в пехоту.
Дисциплина в ЗАПе была на уровне, это вам не «пехотная вольница». У нас «особист» в зенитном полку, кстати неплохой был человек, донской казак, так он просто «сидел без работы». Даже в Германии, я не помню чтобы кто-то был замечен в мародерстве и в прочем «проявлении благодарности к немецкому народу».
Когда я еще был в 318-й СД, мы зашли в Чехословакию. Остановились на ночь у одной чешской семьи, нас усадили за стол с прекрасной сервировкой и серебряной столовой посудой, от души накормили а утром мы пошли вперед. На привале выяснилось, что один из солдат стащил у чехов столовое серебро. Комбат сначала хотел солдата пристрелить, а потом сказал -«Даю тебе сутки. Вернешься в село и отдашь награбленное назад. Не выполнишь приказ, тебе не жить!». Солдат вернулся в срок и поведал, что когда возвращал чехам серебро и извинялся, они ему сказали : «Мы знали, что вы взяли серебро на время, и знали что обязательно вернете. Вы же русские солдаты! Вы для нас родные люди!».
Г.К.- А как встречали нашу армию на Западной Украине?
Р.С.- Вы и так знаете мой ответ заранее. Самостийники к нам относились с ненавистью. Приведу один пример. Дело было в Карпатах. Полк был на марше к линии фронта. По карте, в семи километрах от нас находилось уже освобожденное от немцев село. Должны были поехать вперед пять человек и разведать - что к чему, и присмотреть места для ночевки батальонов. Назвали пять фамилий офицеров в главе с парторгом, и мою фамилию в том числе. Запрыгнули на машину, вдруг случайный выстрел, солдата поранило. Я слез с машины, начал бойца перевязывать. А вместо меня поехал комсорг полка. Через часа два мы вошли в село. Наши товарищи висели повешенные на деревьях, замученные, изуродованные и раздетые...
«Бандеровцы» повесили их...Мы спалили это село до последнего бревнышка.
Я часто вспоминаю этот страшный трагический случай... Ведь погибший комсорг поехал вместо меня...
Г.К.- Вопрос неприятный, но все же осмелюсь Вас спросить. Вы воевали фельдшером роты и батальона. Как часто приходилось сталкиваться на фронте с «самострелами» или с «сачками по медпоказаниям»?
Редкий фронтовик в своем рассказе не упомянет подобное явление.
Р.С.- Я почти не сталкивался с «самострелами» во время службы в 318-й СД.
Явных «самострелов» фактически не видел.
Если «самострел» не полный идиот, он сразу после « боевого ранения» бежал в полковой тыл, в санроту. Почему?
Да если бы в батальоне заподозрили, что он «самострел» - его бы товарищи по роте без колебаний и промедления убили бы сразу, на месте.
Мы, курсанты ХВМУ во время учебы, проходили практику в ашхабадских госпиталях и все удивлялись - откуда у нацменов столько раненых в левую руку? На фронте понял - эти, с позволения сказать, « некоторые бойцы» -- «голосовали на выборах в Верховный Совет» -- руку из окопа высовывали и ждали, пока немец «смилостивится» и подстрелит. Но в 1943 году такой номер уже не проходил...
И «особисты» к тому времени уже стали ушлыми ребятами.
Во время карпатских боев, появились так называемые «мыльники» : глотали мыло, чтобы не идти в атаку, а потом корчились от болей в животе, катаясь по земле, изображая заворот кишечника. Эти знали, что никто им членовредительство или симуляцию «не пришьет». Но таких гадов были единицы., и если такая сволочь снова в свою роту попадал, то его могли и...Еще раз скажу - подобные «сачки» встречались редко.
Если говорить в целом : люди воевали честно, не щадя своих жизней.
Г.К.- Как вооружали медиков?
Р.С.- У нас было такое же оружие, что и у других солдат в батальоне. Только уже служа у зенитчиков, я оценил, какая это радость не таскать за собой автомат ППШ. После училища у меня был «наган», затем -ТТ, а в Севастополе мне мой друг из разведроты подарил «парабеллум».
Гранаты таскал с собой всегда, вещь на фронте необходимая.
Г.К.- Каковы были потери на передовой у медиков батальонного звена?
Р.С.- Потери были у нас очень тяжелыми, нас даже иногда своя пехота жалела. Я не помню чтобы у меня в санвзводе, оставалось в живых больше двух санинструкторов.
Всегда была нехватка медиков на передовой. В санитары подбирали здоровых степенных мужиков, лет 30- 35 .Чтобы раненого с оружием с поля боя вынести надо должную силенку для этого иметь. Так санитары в стрелковых ротах погибали очень часто, редко кто больше двух-трех боев смог продержаться, выбора не было : или в «наркомзем» или в «наркомздрав».
Не все уповали на Бога, но на медработников батальона солдаты надеялись всегда, и доверяли нам .Они знали, что мы своих раненых товарищей спасем и не оставим на поле боя истекать кровью. Пусть даже нам будет суждено погибнуть. Такая была наша работа на фронте... И солдатское доверие мы оправдали...
|
Интервью: |
