Соколова (Курапова) Мария Ивановна

Я родилась 22 июня 1923 года, то есть в день и месяц начала Великой Отечественной войны, в селе Высокое Воробьевского района Воронежской области. Родители мои были крестьянами-середняками. До организации колхозов у нас в хозяйстве имелась корова, были утки и куры. В 1927 году мы погорели, дом и все хозяйственные пристройки были сожжены дотла, так что остались родители погорельцами с шестерыми детьми. После пожара мы переехали в с. Петровка Аверинского сельсовета Новохоперского района нашей области. Не знаю, почему родители именно туда решили переехать. В 1929 году на месте здешнего колхоза была основана коммуна «Красное поле», просуществовавшая до 1933 года. Мне этот период детства особенно врезался в память, потому что мы всей семьей ходили в общую столовую. К примеру, раздавался звонок на завтрак, и все идут в общую столовую, дома из еды ничего нет. В большом зале детей сажали отдельно за столы, взрослых – отдельно. Также по звонку был организован и обед, и ужин. В коммуне, а затем в колхозе мои родители работали на обслуживании свинарка., в котором находилось 250 голов свиней. В селе я пошла в школу, окончила 5 классов, а в шестой и седьмой классы каждый день ходила пешком за восемь километров в совхоз им. Эрнста Тельмана. В близлежащем от совхоза поселении жили немецкие переселенцы. И преподаватели в школе у нас все также были немцами. Седьмой класс я окончила ударницей, так раньше называли тех, кто хорошо учился. У меня до сих пор сохранился табель успеваемости пятого класса от 1937 года, я тогда была переведена в 6-й класс новой школы. Русский язык письменно сдала на «отлично», родной язык, тоже русский, только устно – также на «отлично». По остальным предметам поставили следующие оценки: история, обществоведение, геометрия, рисование и физическая культура – «хорошо», математика (I ступень), география, биология и литература – «отлично». Причем тогда  в табеле обязательно ставились подписи родителей и подпись нашего групповода, как раньше называли классного руководителя.

После окончания школы я очень хотела стать военной летчицей, и написала письмо в Борисоглебскую военную авиационную школу. Мне даже специально выдали комсомольскую характеристику, в которой говорилось, что во время обучения в школе я проявила хорошую дисциплинированность, комсомольское мужество, взыскательность, и, что в то время играло главную роль, добросовестно отношусь к поручениям и идеологически выдержана. Но из школы мне прислали ответ о том, что женщин на обучение они не принимают. Тогда я начала работать в колхозе, и тут в начале 1941 года в Воронеже организовали 11-месячные курсы медицинских сестер. Попала туда по комсомольской путевке. Нас начали куда-то ускоренно готовить, и вдруг началась война.

- До 1941 года о надвигающейся войне какие-то разговоры велись в обществе?

- У нас, комсомольцев, регулярно проводились политзанятия, но такого, чтобы на них прямо говорили о возможной войне, такого не было. Но в тоже время нужно отметить, что мы еще и не воспринимали подобную информацию. Вот уже на курсах я чувствовала, что нас готовят куда-то ускоренными темпами, весной 1941 года в город прибыло много военных, на железнодорожной станции стояло множество эшелонов. Но все равно, мы так и не поняли, что впереди страну ждет война.

- Как вы узнали о начале войны?

- Об этом объявили на площади по радио. После начала Великой Отечественной войны мы сразу же встали на учете в военкомат. Кончено, внутри каждого человека сидел страх, но все перевешивал патриотизм, тем более что мы, комсомольцы, были авангардом советской молодежи. Но и страх никуда не делся, ведь мы не представляли себе, что собой представляет воинская служба. Первое время все мы,  проходившие подготовку на курсах, были настроены весьма решительно, тогда молодым людям даже в голову не могло прийти, что война будет тяжелая и продлиться долгое время. Затем в город начали доходить сведения о том, что немцы начали с первых дней войны капитально наступать и бить наши армии. В Воронеже началась паника, люди с  трудом верили в то, что врага удастся остановить. Но когда немцы стали подходить к Москве, меня уже направили в госпиталь, тут все  начали говорить о том, что пора советским людям собраться и начинать останавливать врага, ведь отступать дальше некуда.

- На курсах вас чему обучали?

- Медицинскому делу, особенно правилам перевязки ран, а также работе с кровоостанавливающими лекарствами. Всему. В то время больных и раненых лечили преимущественно стрептоцидом и фурацилином, с пенициллином я столкнулась уже после войны, у нас же его в госпитале даже и в помине не было. При этом на курсах проходили мы только медицинскую подготовку, военного дела у нас не было.

Курсы я окончила в сентябре 1941 года, в итоге выпустили всю группу, 25 человек. После выпуска нас сразу же призвали в армию. Меня направили в госпиталь № 2638, который формировался на ст. Таловая Воронежской области. И здесь мы получили первое боевое крещение. Только начали формировать госпиталь, как налетели немецкие бомбардировщики, они стали с большой высоты бросать бомбы, в итоге полностью разбомбили вокзал и расположенную рядом башню. Сначала мы спрятались в вокзале, где оперативно создали санлетучку, начали собирать раненых, но затем, как я уже говорила, здание разбили, пришлось перебегать в другое место, и в это время рядом со мной разорвалась бомба. Так я получила первую контузию. Но меня в тыл не отправили, я сказала, что хочу остаться в госпитале, так что немного отлежалась в палате и вернулась в строй. После бомбежки мы положили в палаты множество раненых солдат и офицеров, в том числе и тяжелораненых. И здесь я получила своего первого однокровца: Курочкина Александра Ивановича, 1915 года рождения, родом из Сталинграда. Ему ампутировали ногу, и после операции срочно требовалась кровь. Здесь я ее и сдала в первый раз.

Потом наш госпиталь стал продвигаться вслед за фронтом, и нас переименовали во фронтовой госпиталь для легкораненых. Мы находились на расстоянии в 10 км от передовой. Бывало такое, что за одну ночь мы получали по тысячи или даже полторы тысячи раненых. Всем им сразу же нужна перевязка, кроме того, необходимо каждого обмыть и накормить, а также сдать кровь для нуждающихся. При этом каждому надо угодить, так что как родные матери ухаживали за ранеными. Хотя мы считались госпиталем для легкораненых, но и тяжелораненые продолжали через нас проходить – мы их грузили в санитарные поезда и отправляли в тыл. А легкораненые, срок лечения которых не превышал недели, оставлялись в нашем госпитале. Первые недели было непривычно, и я сильно уставала, потом в душу ко мне пришел страх за раненых, но после все вошло в привычку. Уже и сдачу крови, и бомбежки стали восприниматься как-то более обыденно.

Выписка из приказа от 6 марта 1943 года о присвоении Кураповой Марии Ивановне звания сержант медицинской службы

Под бомбежки довелось попадать частенько, но нельзя сказать, что немцы нас специально бомбили. Просто рядом с нами постоянно находились какие-либо воинские части второго эшелона, они и попадали под бомбежки, а нам между делом также доставалось. Вот что немцы специально бомбили – это эшелоны с ранеными. Потери среди медицинского персонала госпиталя также имелись, но убитых  не было, потому что у нас была очень грамотно организована эвакуация персонала в случае бомбежки. За все время войны умер только начальник госпиталя Адигезалов. Это произошло уже в 1943-м году в Ростовской области на железнодорожной станции пос. Целина. Мы прозевали распространение среди раненных в одной палате тифа, Адигезалов заразился и умер. Это был самый хороший и грамотный начальник нашего госпиталя за всю войну.

О времени пребывания госпиталя в Ростовской области у меня в памяти сохранился еще один момент. Неподалеку от нашего госпиталя находился армейский конезавод, которым командовал подполковник солидного вида, и как-то к ним на инспекцию прибыл Семен Михайлович Буденный. Нас также пригласили в конезавод, мы очень хотели увидеть знаменитого героя Гражданской войны, и вот Буденному вывели красивую лошадь, а он провел ей рукой по холке, а на перчатке осталась пыль. И Семен Михайлович говорит начальнику конезавода: «Дармоед ты!» А подполковник вытянулся и говорит в ответ: «Есть дармоед!» Не знаю, что с ним потом случилось, сняли его с должности или он только выговором отделался.

За время войны нам довелось помотаться по фронтам. Сначала мы относились к Южному, потом к Юго-Западному, затем к Сталинградскому фронтам. Числились мы и в 4-м Украинском фронте, в составе которого приняли участие в освобождении Крыма. После этого нас перебросили в западную Украину, оттуда в Польшу. Кстати, в 1943-м году мне присвоили звание «сержант медицинской службы».

5 июня 1944 года меня перевели на должность делопроизводителя строевой и секретной части секретного отдела. Я вела всю документацию, допрашивать никого не допрашивала, зато писала характеристики на офицеров. Здесь я столкнулась с тем, что среди раненых были и те, кто пытался притвориться контуженным. Это не зависело от национальности, среди симулянтов попадались и русские, и украинцы, и представители других народов. Особенно много симулянтов стало появляться в госпитале в конце 1944 года, когда в армию начали массово призывать жителей Западной Украины. Они после первых же боев сразу притворялись контуженными, делали вид, что совершенно не могут говорить и слышать. В госпитале они сразу же писали письма на имя Сталина, в которых просили отпустить их домой, мол, они контужены, а в селе осталась одна жена и несовершеннолетние дети. Конечно, традиционные самострелы через нас также проходили, но все-таки в нашем госпитале симулянты чаще всего притворялись контуженными. Начальником секретной части у нас был очень внимательный старший лейтенант из СМЕРША, он их быстро выводил на чистую воду. И однажды к нам в госпиталь с передовой прибыло сразу пять западников, как мы называли жителей Западной Украины, и они договорились между собой, что будут притворяться контуженными. А ведь нам, медсестрам, служившим с 1941 года, было сразу видно человека, когда он притворялся, глаз к тому времени был наметан. И я где-то неделю к ним ходила и уговаривала, чтобы они отказались от показаний, ведь старший лейтенант их раскусил и всем грозил расстрел, зачем же это?! Объясняла, что в случае признания их, самое большее, в штрафную роту отправят, там можно отслужить и в живых остаться. В конце концов, все-таки удалось их уговорить, хотя я в итоге сама перепугалась, когда они согласились признаться в притворстве. Начальник секретки сидел в отдельной землянке, я мимо нее иду, и тут вижу своих «контуженных», которые якобы говорить не могут. И вдруг они меня зовут: «Сестричка, а мы все заговорили!» Тогда я к старшему лейтенанту забежала, он на меня удивленно уставился, и спрашивает: «Ястребок (так меня прозвали на фронте), что случилось?» Я же ему в ответ говорю: «Заговорили, товарищ командир, заговорили!» Вся в радостях, а он понять не может, кто же заговорил. В итоге все выяснилось, и их действительно отправили в штрафную роту. А в других случаях липовых контуженных судил военный трибунал.

Выписка из Приказа от 5 июня 1944 года о переводе Кураповой Марии Ивановны в секретную часть

Потом мне как-то пришлось 20 грамм рома в рот взять, был такой случай. У нас назначили очень плохого командира госпиталя – Попова, он очень много воровал и без зазрения совести собирал трофеи. Смершевец, он обычно ни на кого доклады писал, я свидетель этому, а тут не выдержал, и  написал оперативное донесение, я же его отправила, потому что только у меня имелось право такие документы высылать. Через какое-то время к нам прислали молодого капитана, уроженца Коми АССР, он должен был проверить работу нашей части. Он якобы прибыл в качестве нового начальника строевой части. Мы же как раз ехали на поезде в Ужгород, и мы решили пойти посмотреть на вокзал, капитан тоже собрался с нами выйти и поговорить по душам. Мы еще не дошли до вокзала, как вдруг прибегает связной, и говорит, что меня вызывают к командиру госпиталя. Оказалось, что он побоялся, как бы я ничего лишнего не наговорила. Ну, я в сердцах и говорю: «Чтоб его черти взяли, только вышла из состава!» Прихожу в штабной вагон, а они уже накрыли стол, хотели начинать выпытывать. Пригласили за стол, у них в рюмках налита водка, а у меня что-то цвета ситро, которое я до войны очень любила. Решила выпить с ними, только взяла в рот жидкость, и тут чувствую, что не то. Выливаю тут же все изо рта обратно в стакан, и говорю Попову: «Товарищ майор, я Родину за ром не продам, и пить ничего не буду!» так что ничего у них не вышло, через две недели тот капитан уехал, и при отбытии тихонько сказал мне: «Жди нового командира части!»

Разрешение СМЕРШ на допуск Кураповой Марии Ивановны к секретной работе, 10 июня 1944 г.

Закончилась для нас война в польском городе Борышын. В госпитале началась большая радость по поводу того, что мы едем домой. Тут сразу же отдали приказ на погрузку в эшелон, все были уверены в том, что нас на демобилизацию везут, а в действительности повезли на 1-й Дальневосточный фронт. Но здесь мы пробыли недолго, война вскоре закончилась, а 23 августа 1945 года мне вручили благодарность Верховного Главнокомандующего Иосифа Виссарионовича Сталина «за отличные боевые действия в боях с японцами на Дальнем Востоке».

- Каков был штат госпиталя?

- Точно не смогу сказать, уже много времени прошло. Но точно помню, что у нас было 2 хирурга, еще 2 врача-терапевта, стоматолог, начальник госпиталя, начальник медицинской службы, замполит, и 12 медсестер. А вот санитарок у нас не было, мы сами работали за них. А через некоторое время к нам в штат ввели работников пищеблока. А так основную работу, в том числе и приемку раненых, ведение документации – все это делали медсестры.

- Как передвигался госпиталь?

- У нас были подводы с лошадьми, только в 1944 году после освобождения Крыма у нас появились грузовые автомобили, мы тогда как раз стояли в Симферополе. Помню, что тогда я тяжелораненых отправляла в Алушту на автомобилях. Рядом с городской набережной есть место, где росли каштаны, там я останавливалась, и их источника поила раненых. Затем их отправляли морем в Массандру, там был расположен один из тыловых госпиталей.

Коллектив хирургов и медсестер госпиталя легкораненых № 2638, вместе с 1941 года, Польша, 1944 г

- Доводилось ли эвакуироваться, когда немцы прорывали оборону наших войск?

- Было такое дело, нас отводили в тыл. Но о новостях с фронта мы не особо знали, ведь постоянно занимались ранеными, и что случалось на передовой, трудно сказать. А вот под артобстрелы, в отличие от бомбежек, мы ни разу не попадали. Просто находились слишком далеко от передовой.

- В госпитале было оружие?

- Да, имелось. Мы, медсестры, стояли с винтовками на посту. Но я крайне редко стояла, так как была довольно грамотной, и меня предпочитали не на пост ставить, а давать бумаги заполнять. Кроме того, врачи меня очень жалели, потому что я сдавала много крови для раненых.

- Самодеятельность в госпиталь приезжала?

- Да, регулярно приезжали различные ансамбли и творческие коллективы, они и пели, и танцевали. Правда, и имена и фамилии артистов я уже позабыла. А сами мы ни в чем не участвовали – просто-напросто времени не было. Зато у нас была медсестра Люба Курыгина, она обладала очень красивым и сильным голосом, пела нам «Валенки», а также «Чилиту» Клавдии Шульженко. Мне эти душевные песни за всю жизнь запомнились.

- Как были настроены раненые в госпитале?

- Да как настроены, один мечется, другой стонет, третий хрипит. Нам о патриотизме некогда было говорить, но в целом настроены люди были неплохо, кроме западников, те только поныть любили. Когда мы кормили раненых, кто сам не мог ложку держать, они зачастую просили нас написать за них письма. И в своих письмах все они писали о том, чтобы побыстрее победить. Все они начинались со слова «Здравствуй». Дальше рассказывали о том, что ранены, сейчас лежат в госпитале, затем вернутся на фронт. Кто женат, те еще писали женам, мол, держись и береги детей.

- С какими ранениями чаще всего сталкивались?

- Пулевые и осколочные. Наши хирурги сразу же вынимали осколки. Кроме того, дважды мне пришлось столкнуться со случаями столбняка – а так у нас были только раненые, с болезнями солдат и офицеров не присылали. Мы тогда использовали противостолбнячную сыворотку и отправляли их в тыл. Кстати, один из больных столбняком также стал моим однокровцем.

- Солдаты и офицеры из каких родов войск прибывали в госпиталь?

- Среди раненых было больше всего пехотинцев, в том числе и офицеров с передовой, особенно молодых лейтенантов. Несколько раз к нам присылали летчиков. Помню, один из летчиков был ранен в коленный сустав. Потом как-то прибыло много раненых кавалеристов. А так к нам все рода войск попадали.

- Прожарку одежды раненых устраивали?

- Да, обязательно. Перед этим заранее описывали одежду в ходе приемки. Вообще же это было непросто, при наплывах раненых с передовой нам приходилось по пять суток не спать. По прибытии они сначала сдавали вещмешки, а затем мы все записывали при опросе, что есть у каждого – к примеру, шинель, шапка-ушанка. Однажды под Сталинградом я как-то пятые сутки не спала, и тут в санпропускник завели очередную партию раненых, человек сорок, и я по инструкции спрашиваю у первого: «Шапка-ушанка есть?» При этом я вдруг склонилась над столом, и не могу в себя прийти. Сквозь сон слышу, как раненые смеются, а голову поднять не могу. Слышу, что замполит зашел в землянку и говорит им: «Ребята, не смейтесь, она пятые сутки не спит». Тут я схватилась и на автомате опять спрашиваю: «Рукавицы есть?» Они опять смеются. Так что доставалось нам хорошо. Но помогало то, что среди медсестер были женщины старше нас, молоденьких, они нас заменяли, это сильно облегчало службу.

Служебная характеристика на медсестру Курапову Марию Ивановну

- Часто случались наплывы раненых?

- Да. К примеру, под Сталинградом раненых прибывало столько, что они вповалку друг на друге лежали. Столько раненых я за всю войну не видела. Приходилось за одну ночь обрабатывать по полторы тысячи человек.

- С перевязочным материалом не было проблем?

- Нет, мы постоянно стирали использованные бинты. А медикаментов особых не было, только фурацилин и стрептоцид использовали, как нас учили на курсах.

- Умирали ли в госпитале от ранений?

- Да, и принимала участие в анатомировании умерших. Из медсестер только я этим занималась, больше никого, кроме Ястребка не привлекали. Врачи делали вскрытие, каждому надо достать то сердце, то желудок, то еще что-то. После первого анатомирования недели две я не могла в столовую ходить. Просила только девочек водички с перловкой принести. А потом как-то попривыкла.

- Как кормили?

- Да как, обычно, три раза в день, давали больше перловку. Я ее и сейчас очень люблю, правда, уже той, что тогда выращивали, нет. Она была действительно очень и очень вкусная.

- Как мылись, стирались?

- Так же, как и все. Сами все делали, у нас, медицинских работников, вшей не было. За этим врачи строго следили.

- Госпиталь чаще всего располагался в палатках или в домах?

- Чаще всего в зданиях. Единственный раз, мы жили в землянках под Сталинградом, не очень комфортное жилище. А когда прибыли на станцию Терпение Мелитопольского района Запорожской области, она была вся разгромлена, и мы расположились в 4 км от станции в домах в селе Федоровка. Затем переехали в с. Матвеевка Вольнянского района Запорожской области – там мы находились в церкви. А в Симферополе госпиталь стоял в здании, расположенном у шоссе, которое шло на Алушту. Там до войны роддом размещался, рядом еще стояли цеха консервного завода. В Польше мы располагались в большом здании какого-то предприятия. В палатках же находились медсанчасти на передовой, мы всегда старались найти хоть какие-то здания.

- Как к вам относились раненые?

- Очень хорошо, ведь среди них было много моих однокровцев. Кстати, сразу же после войны Советский Красный Крест вручил мне нагрудный знак «Почетный донор СССР».

Письмо погибшего брата Василия с фронта

- Как члены вашей семьи приняли участие в войне?

- У меня было два брата, оба погибли на фронте. Старший брат Макар, 1915 года рождения, был призван еще в 1937-м году, прошел Советско-финскую войну 1939-1940 гг. Погиб где-то в Белоруссии. Младший, Василий, 1925 года рождения, погиб при освобождении оккупированных территорий Юга России. У меня сохранилось письмо от брата Василия, которое он написал родителям. Могу его прочитать (орфография автора сохранена):

Адрес: г. Новохоперск Воронежской области, Аверинский сельсовет, колхоз «Красное поле». Получить Курапову Ивану Афанасьевичу, от Курапова Василия, Саратовская обл., г. Вольск, часть 134..

Написано 7.11.1942 г.

Пишу письмо от известного Вам сына Василия. В первых строках моего письма я вам спешу сообщить о том, что я жив и здоров, того и вам желаю. Папа и Мама, я вам хочу сказать, что я нахожусь на старом месте. Папа и Мама у нас тут холода стали. Выпал снег. 7 ноября был парад. Папа и Мама я не получил от вас писем ни одного Вам посылал но от вас ни одного ответа не было. От Иры одно письмо получил за все время, от Маши ни одного не получил. Папа и Мама пишите, получили ли вы хлеба или нет, чего делаете в колхозе, пропишите про все, что делается там. Папа и Мама я ваши деньги получил, которые вы высылали мне. Папа пишите мне чаще письма, а то я не знаю, что там делается. Папа и Мама пишите все новости. Пропишите почему не пишет Ира письма мне, я не знаю. Папа и Мама не обижайтесь, что я мало написал, потому что писать больше нечего. Передавайте привет всем родственникам.

С тем до свидания. Жду ответ.

Соколова Мария Ивановна, с Солнечногорское, 2005 г.

- Неуставные отношения в части случались?

- Нет. Чего не было, того не было. Все проходило благополучно, без стычек.

- Трофеи собирали?

- Наши госпитальные работники этим делом, за исключением Попова, никогда не занимались.

- Как к вам относилось мирное население?

- В Запорожской области относились хорошо, а на Западной Украине – очень плохо. Правда, мне повезло с хозяевами, а многие девочки жаловались. К примеру, в Запорожье в том доме, где я квартировалась, хозяева были очень хорошие, все, что есть, отдавали, а другие девочки плакали, что хозяева им не дают ни помыться, ни даже сесть за стол или что-то сварить. А в Ивано-Франковске убили нашего начфина за 10 тысяч рублей. Он пошел получать зарплату, и бандеровские бандиты его убили. И вообще к нам местные жители плохо относились. В Польше же мы не стояли по квартирам. Зато при отъезде поляки нас капитально раздели. Как  только пришел приказ об отправке госпиталя в Советский Союз, мы сразу же упаковали свои вещи, я запаковала и секретную часть. Поляки же должны были отнести наши вещи в состав. К счастью, они побоялись открывать секретную часть, а честно погрузили ее в вагоны, зато мои личные вещи и вещи некоторых офицеров забрали. Я осталась в одном халатике, а офицеры без кителей и вообще без всего. Причем самое смешное, что мы видели, как они в шкафы в поезде чемоданы с вещами положили, но потом прямо перед отправкой из вагонов все вытянули. Мы же в спешке ничего не заметили. Так что вплоть до Дальнего Востока я ехала в одном медицинском халате.

- Какие-то деньги на руки получали?

- Да, мне полагался аттестат. Я не знаю, сколько там было. Дело в том, что я его перевела сразу же на старшую сестру, потому что у нее не было мужа, а на руках осталось двое детей.

- Замполит в госпитале был?

- Конечно же, имелся. Первым нашим замполитом был капитан Воробьев, цыган по национальности. Он нам как родной отец был, всегда рассказывал о международной обстановке, и читал сводки Совинформбюро. Кстати, у него почему-то не было жены, но имелась дочка. Тогда начальником нашего госпиталя была Козлова, она жила вместе с дочкой Инной. И девочка Воробьева очень сильно дружила с Инной. Да, и еще вот что – Воробьев перед отправкой на фронт собрал медсестер и сказал: «Девочки, у вас на войне будет любовь, пожалуйста, с ранеными близко не дружите, можно сходиться, если только ваш возлюбленный в другой части служит». Также Воробьев рассказывал, как надо относиться к раненным, мы всегда следовали его советам. Вторым замполитом был Циркуль Михаил Исаакович, еврей из Львова. Он к нам тоже очень хорошо относился. А вот третьим стал Вильский – это был настоящий подлючий гад. Но меня он опасался, потому что Ястребка командование ценило за работоспособность. Вильский же придет к нам в палату, и сразу же начинает медсестру ругать, тогда я не выдерживала и говорила: «Товарищ капитан, я сейчас пойду к майору, начальнику госпиталя и вынуждена буду доложить обо всем». Тогда Вильский обычно шел на попятную, но не всегда. Иногда действительно приходилось докладывать. В таком случае командир госпиталя, когда мы шли в столовую, замполиту прилюдно все высказывал.

- Как вас наградили за время войны?

- Медалью «За боевые заслуги». Ее мне вручили уже в мае 1945 года за работу в качестве медсестры и делопроизводителя секретной части. Я сама писала наградные листы, но сама была очень скромной, и тот наградной на медаль «За боевые заслуги» без меня уже написали. Кроме того, у меня есть еще медали «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941- 1945 гг.» и «За победу над Японией».

После войны я переехала в Крым, работала в медицинских учреждениях. Сейчас живу в селе Солнечногорское, это первый из трех курортных населенных пунктов, находящихся на дороге из Алушты в Судак. Являюсь почетным жителем этого села. Много работаю в Совете ветеранов Малореченского сельсовета. Мы приводим в порядок могилы, регулярно проводим митинги, кроме того, я организовала хор бабушек. Еще с помощью местных спонсоров для местного детского ансамбля шью для детей форму времен Великой Отечественной войны.

Ветераны Малореченского сельсовета в пошитых для них гимнастерках, 2005 г.