Степанян Сурен Иванович

Моего отца звали Ованес Баграмян. Он был революционером и хорошо знал русский язык, но грамотность у него хромала. Имел свой участок. В фургоне возил в город Нахичевань соль.

Позднее, его заставили вступить в колхоз имени Ворошилова. Занимался садоводством, а потом, в 1936 году, приехал сюда, в Ереван. Когда я был на фронте, отец скончался.

Сколько классов вы окончили перед войной?

— Восемь. А потом поступил в Ереванский медицинский техникум. Отлично окончил, с красным дипломом, мне должны были присвоить звание старшего сержанта медслужбы. Якобы, мне хотели только хорошего, но взяли в Краснодарское пулемётно-миномётное училище.

Вы владели русским языком перед призывом в армию?

— Да. У нас русский и немецкий был. Но владел русским языком плохо.

Как вы узнали о начале войны?

— В тот день я работал в саду с отцом, помогая ему. Позднее, к нам пришёл человек и сказал, что одно дерево необходимо спилить, чтобы провести провода. Мы у него спрашиваем: «Какой провод?». — «Знаете, что немцы напали на Союз? Война идет», — отвечает он. Мы удивились: «Как война?». — «Иди домой, узнай», — говорит мне отец. Я пошёл, уже смотрю – народ на остановке разговаривает, где трамвай был у нас. Это было 22-го июня 1941 года.

Как изменилась жизнь в Ереване после начала войны?

— Народ первым делом начал скупать продукты. “Трудно будет”, – сказали тогда. – “Как будет?”, “Что будет?” — многие задавались в тот момент этими вопросами.

В Армении шесть дивизий дислоцировались. Одна из них стояла в Ереване, чтоб защита была, если что-нибудь. Пограничные войска защищали Родину.

Карточки ввели?

— Да. Тем, у которых маленькие дети имелись, а также беременным женщинам – им всем особые карточки давали на масло и молоко.

Зима 1941-1942 годов была тяжёлой?

— Сперва не очень тяжело было, а потом, когда приехали эвакуированные из Украины то поднялись цены, и жить стало немножко трудно. Самое главное - это то, что никто от голода не умер. У нас в семье лучше было, даже другим помогали.

Кормились с сада?

— Нет, сад был разрушен и урожая не приносил. Главное, что зерно у нас тогда было. Отец в селе работал, а я из армии помощь оказывал.

Вы окончили медицинский техникум в 1942 году?

— Я успел окончить медицинский техникум 15-го мая 1943 года. Сразу хотел пойти служить по своей специальности. Диплом я получил, а чтобы оформить звание, мне сказали: «Иди в Краснодарское училище, там шесть месяцев будешь учиться». Два месяца учился там.

Кто хорошо не овладел русским языком, тому учиться было трудно. Я спортсменом был, а язык не мог хорошо выучить.

На миномётчика учились?

— Да. В Краснодаре было пулемётно-миномётное училище. Однако нас рассортировали и отправили ещё на полтора месяца в подготовительную школу. Оттуда меня на фронт и отправили. Моё счастье, что я попал в Первую Пролетарскую дивизию – это парадная дивизия, которой командовал генерал Крейзер.

Кем вы служили?

— Командиром санитарного взвода в звании сержант. На фронте я показал свой красный диплом. Сказал: «Прошу, закрепите меня к какому-нибудь санвзводу, чтобы я мог ориентироваться. Я отлично окончил, но я теоретик, а не практик. Мне надо изучить, посмотреть. Если жив останусь, приму эту должность».

Через несколько дней был первый бой, мне сказали: «Бери должность сейчас» и сразу назначили командиром санитарного взвода. Офицерское звание уже после войны присвоили.

Великие Луки взяли, Городок. Командовал фронтом Баграмян – Первый Прибалтийский фронт. Надо было штурмом взять Витебск. Там ужасно получилось. Продвинулись километров на семь-восемь, близко совсем, но взять не могли.

Это было зимой 1944 года?

— Да. Мы подошли к прибалтийской стороне, там озеро Именец. В Белоруссии, возле Витебска, есть город Орша, когда началась операция, наша 11-я гвардейская армия под командованием генерала Галицкого, передала нас Третьему Белорусскому фронту. Командовал генерал армии Черняховский.

Началось освобождение Белоруссии, прорвали там оборону врага. Болото там. Знаете, “Украина – золотая была, а Белоруссия – родная, так говорят”. После битвы под Москвой, дивизия заслужила наименование Московской. Когда взяли Минск, к названию добавилось “Минская” - Первая Московская-Минская, первой вступившая с Восточной Белоруссии на немецкую землю. Сразу вышел приказ Сталина, что Первая Московская дивизия первая перешла немецкую границу. Нам всем благодарность от Сталина объявили, всей дивизии. Первым зашел полк комбата Фомина. А потом уже наступали.

Когда был убит Черняховский, командование принял Василевский. Мы уже наступали на Кенигсберг. Два месяца зимой не могли его взять. Пригород весь взяли, ну, а к городу подойти невозможно было. А потом приехал Баграмян. В начале апреля, он принимал фронт. Город бомбили сразу 700 самолётов. Три дня бомбили. Три дня. Комендантом города был генерал-полковник Отто Лаш. После бомбардировки началось наступление, и город мы взяли. Начали наступать на Пилау. По дороге пробка. Вдруг вижу машину Баграмяна. Он здоровый был. Мне говорят: «Так подойди, твой земляк, поговори». Я говорю: «Какие со мной разговоры?». Такой человек, шинель была надета на него, генеральская. Я говорю: «Кто он, и кто я?» А мне говорят: «Он твой земляк!» «Баграмян?» «Да». Я его не видел, откуда я знаю?

Как была организована медицинская служба?

— В каждом батальоне был санитарный взвод. Наша задача оказать первую медицинскую помощь. В бою или обороне, санитары, санинструкторы на месте первую помощь оказывают, а потом приводят раненых к нам. Тех, которые тяжёлые – уже привозят или приносят. Переломы бывают открытые, ранения сложные, ранения позвоночника, открытые живота. Случалось, что раненый держит свои кишки и приходит пешком.

Первую помощь правильно надо оказать. Сразу делали противостолбнячные уколы. Часто раненые в шоковом состоянии находятся, даже боли не чувствуют. Выводили из шока уколом морфия прямо в живот, подкожно. Если ранение в конечности с переломами, то накладывали шины. Они разные были: шина Дитерихса, сетчатая шина – крутится, как бинт, фанерочная шина. Кроме этого, сердечнососудистую систему надо поддерживать – камфару давали, кофеин. Трудные ранения – пневмоторакс: это когда пуля проходит насквозь сквозь легкие. Надо отверстия закрывать, чтобы человек мог дышать.

После оказания первой помощи, раненого отправляли в медико-санитарный батальон – медсанбат, это дивизионный уже. Оттуда в корпусный, армейский и в госпиталь, за тысячу километров могли увезти.

Пенициллин к вам поступал?

— Да, но пенициллин был американским. Наш пенициллин сперва был желтоватым, а позднее и белый появился. Что касается лекарств, то их существовало множество. Болеутоляющие поступали, а также кишечные.

Какие отношения были с однополчанами?

— Мы дружили. Один Давид был с Батуми – грузин, Иван Перковский – из Алма-Аты и Иван Каргатский. Все они были старшими лейтенантами, а я младшим. Но моя зарплата была больше чем у них, потому что я командовал санвзводом, а они фельдшерами были. Ивана Каргатского потом убило. Они пошли за часами к мёртвым немцам, ничего нам не сказав. Потом смотрю – несут труп. “Что случилось?”, — спрашиваю я. Сказали, что просто пошли посмотреть. Ну, человек погиб.

Как действовало ваше подразделение на фронте?

— Когда Нарву форсировали, там бои местного значения шли. Мы часто заходили на передний край, туда, где идёт бой, чтобы тяжелораненые не остались. Начальник медсанбата майор, часто говорил: «Не ходи туда, куда тебе не надо! Молодой, ты не знаешь, что случиться может.». Когда начинались контрнаступления немцев, наши отступали немного – редко, но случалось. А потом вышел приказ: «Все – живые, раненые – не более двух часов на переднем крае должны быть». Если санитары, санинструкторы не успевают, приходит комбат и даёт солдат, они приносят раненых ко мне, а потом, постепенно, распределяем одних в санчасть, других – туда. Близко стояли, где-то километр до санчасти. Иногда происходило так, что стояли 3-4 километра от фронта. Если удобно выставить, то ближе.

Внезапные проверки случались?

— Они часто с проверками приходили. Как-то раз Иван пришёл ко мне и говорит: «Главврач фронта, генерал Бугевич сейчас придёт к тебе». Ну, до этого был главврач армии Потапов. «Пусть приходит», — говорю я. «Ну, ты там себе порядок наведи». «Что есть, то и есть. Что выдумывать?».

Не прошло и полчаса, смотрю, идёт две ЛК машины. Через полчаса сигналы дают, я вышел, руку подал. По закону я не имею права руку подавать. Он если подаст – это другое дело, а я не имею права. Сделал это автоматически, главврач всегда здоровается. Он мне: «Что ты, не знаешь закон?» Я говорю: «Знаю». «А зачем тогда подаёшь, может, я не хочу с тобой за руку здороваться?» Я говорю: «Извините. Привык, главврач всегда здоровается». Он строго так посмотрел. Я вытянулся. «Ты мне в первую очередь покажи, где принимаешь». Спрашивает: «Ты что? Спортсмен?» «Так точно, товарищ генерал, я гимнаст». Ну, он посмотрел туда, сюда. А мы марганцовку дали прям, что обжигала. Он: «Это что такое? Марганцовку дали пить?» «Так точно, товарищ генерал, как дезинфекционный препарат. Слабый раствор приготавливаем и даём. Иногда, если поносы бывают. Если там дизентерия, то уже госпитализировать надо». Брюшной тиф, карантин был. Ну, потом других солдат смотреть пошёл. Рядом главврач армии.

Я говорю: «Невозможно туда пройти» Он: «Как?» «Немцы, как заметят генерала, они сразу попытаются запугать». «Ты боишься пойти туда?» – так он мне сказал. Я говорю: «Нет, я уже два раза ходил туда сегодня. Если надо, в третий раз пойду, и в четвёртый раз тоже пойду».

У нас паспорт был, в котором написано – что дезинфицировать, объем и сколько раз в день. Если с одеждой что-нибудь случилось, её меняют. Армейскую баню врач контролировал: душ работает пять минут, солдат заходит, душ принимает, выходит, нижнее белье одевает. Оно меняется, а верхнее – после жара.

Генерал пошёл, всё посмотрел и захотел сменить одежду. «Товарищ генерал, что вы меня заставляете? Я за вас отвечать буду», — говорю я. Как можно генеральскую одежду менять? Хотел было сказать: «если хотите, дам одежду рядового». Позже решил, что не буду его раздражать. Он проверил санитарку, она хорошо ответила, чисто. И вот уже он подал мне руку.

На следующий день я один раз сходил на передний край, а потом возвращаюсь и вижу, сидит наш главврач, а рядом подполковник Стипченко – заместитель командира полка по политической части. Он сидит с Галицким. Подхожу, и они оба встают. Подают первыми руки. Подполковник Стипченко говорит: «Сурен, вчера у тебя был главврач фронта». Думаю, что, наверно, сейчас я получу.

Вдруг подполковник улыбается: «он сказал: передайте младшему лейтенанту Степаняну от меня благодарность. Я сколько фронтов проверял, сколько санитарных взводов проверил, он занял первое место. Благодарность объявите ему».

Галицкий уже после того, как Кёнигсберг переименовали в Калининград, когда немцев прогнали, организовал спортивный взвод гимнастики. Кто до этого занимался, попали в окружную команду. Четверо нас попало туда. Спортивный зал открыли. Были там генералы, полковники, все очень довольны остались. Но у нас даже мастера не было, все перворазрядники были. Говорит: «Вы четверо открыли этот спортивный зал, ваши имена здесь золотом будут писать». Ну, конечно, там на какой-то доске было написано.

Как пересекали германскую границу?

— Нам 18 километров осталось до границы Восточной Пруссии. Наш батальон на автомобилях сидел, два пулемётчика в составе. И приказ, чтобы совершить прорыв, раненых и убитых оставить на машинах. Ну, что же, прорыв сделали. Потом приказали снять их с машин. И вот на себе снимали. Убьют или что-то – об этом даже не думал, молодой был. Но страх каждый имел. Просто не представлял, что меня может убить.

А утром была бомбёжка и воздушный бой. Ну, а когда воздушный бой, когда немцы бьют, когда наш самолёт подбит уже, пехота начинает наступать, чтобы пилот не попал к фашистам. Часто так спасали лётчика. Однажды пилот с переломом позвоночника лежал. Мы ему шину наложили и сразу отправили в медсанбат.

Как прошла первая встреча с немецким населением?

— Знаете, большинство населения в подвалах пряталось. Тогда были трёхэтажные и пятиэтажные дома. Так вот, говорили, что немцы стреляют, а потом видят, что война уже закончилась, переодеваются в гражданское. А старики и старухи – они в подвалах. Заходя, мы их не трогаем и они нас не трогали. Бывало, что немец в плен попал, так и ему первую помощь оказывали. Это потом уже его судить или расстрелять могут – это меня не касалось.

Другой случай произошёл, когда к Кёнигсбергу подошли. Мы разместились на территории крупной электростанции. В том числе и штаб полка. Привели одного, ходячего немца. Так даже внимания не обратил, бинтовали - делали всё, что положено. Потом один говорит: «Он же немец». «Ну, да, немец. Ну и что, что немец, он же человек». Потом отправили его.

Под Пилау много населения было: женщины, дети. Всех организовали, чтобы дать возможность как-то накормить. В порт мы зашли без боя. Там рядом была дача Геринга. На этой даче у нас медсанбат стоял, шла подготовка врачей. Я и три фельдшера в этом участвовали. Видимо, командование считало, что мы немножко лучше подготовлены. Те сестры, которые военными были, уже потом стали вольнонаемными сёстрами. Каждые три дня мы дежурили, суточные. Стационар у нас был, клали в палаты: офицерские и сержантские.

Там полоса леса, ширина полтора километра, длина 7-8 километров. Две дивизии не могли прорвать оборону врага. Наша Первая Московская дивизия смогла совершить прорыв. Там ужасно было. Командир корпуса погиб в блиндаже. У меня санитарка была – Лена Ковальчук, ей хотели присвоить звание Героя Советского Союза, но не успели, погибла.

После Белау брали морской порт. Война для меня окончилась 25 апреля. Позже вернулись и стояли в Кёнигсберге. Там карантин был. Семнадцать случаев брюшного тифа – комиссия, проверка. Когда комиссия приходит – никто не может подойти, там часовой стоял. Или я должен подойти, или командир полка – только тогда часовой мог пропустить. Проверяли столовую - проверяли всё. Позже поехал в отпуск, заболел, а потом демобилизовался.

Наркомовские 100 грамм выдавали?

— У нас спирт-то всегда был. Кроме этого, нам зимой сто грамм положенных выдавали, но я не пил. Холодно, в Белоруссии зимой идёшь, минус сорок градусов. Шапка-ушанка, а лицо горит. Я не пил.

Вообще не пили?

— Совсем. А как приехал сюда, постепенно начал.

У вас были желающие, которые хотели воспользоваться наркотическими препаратами?

— Нет. Ведь какой порядок, по рецепту пишешь – идёшь и получаешь. Хотя в армии морфия было предостаточно. Потом он трофейный был, сколько хочешь.

Трофейный морфий?

— И морфий, и другие препараты. Даже сульфидин у немцев присутствовал. Мы не понимали что это такое, на их языке написано. Если бы на латыни было написано, тогда другое дело. А у нас и гонорея была, и сифилис был - заразы было очень много.

Больных отправляли или у себя лечили?

— Гонорею лечили у нас. Марганцовка и стрептоцид, промывали 15 суток, даже месяц. А с сифилисом уже госпитализировали.

А специальный венерический госпиталь был?

— Да, был.

Что такое «молочный» укол?

— Молочный укол поднимает температуру тела до 39-41 градуса. Такая температура держится на протяжение трёх дней для того, чтобы убить гонококки. Но мы не занимались этим.

Сколько было человек в санитарном взводе?

— Пять человек. Санитарный взвод имеет четыре роты, в каждой три санитара – это двенадцать человек. Кроме этого, у меня в санвзводе ещё пять человек. Вот это всё. Маленький взвод присутствовал ещё, например, автоматчиков. В стрелковом взводе, обычном, сорок человек может быть.

Женщины часто были санинструкторами?

— Да. Были и санитарками, и санинструкторами, и медсёстрами.

Правда, что женщина могла вытащить мужчину с поля боя?

— Конечно! Вот, например, Лена Ковальчук, про которую я говорил - «зверь» была.

Что значит «зверь»?

— Это значит, что таких мужчин она таскала на себе, на шее. Ведь зимой у нас тогда санок не было. Лезла везде на край, хоть стреляй, хоть что. И связистки рядом находились.

Наступали часто?

— Ежедневно наступали, иногда и ночью.

Как обычно происходит наступление?

— Штаб пошёл, и я пошёл с ними. Со мной всегда санитарка и санинструктор. Те, которые в ротах, на машинах. Однажды меня старшина задержал. Говорит: «Давай, мёд покушаем, а потом успеешь». Он как-то достал у пчёл мёд, принёс, мы немножко перекусили, и я пошёл по тропинке. Смотрю, разведчики проходят. Старшим у них сержант Степан. Они мне: «Доктор, куда ты идёшь?». Я отвечаю: «Батальон пошёл, иду за ними» «Не ходи. Видишь, там в кустах?». А там, метров 200-250 – немецкий бронетранспортер стоит. Я им: «Да что там!». У меня такой характер, если что-нибудь решил, значит – все. Они мне: «Если так торопитесь, ладно, но давайте немножко покушаем» - «А что у вас?» - «У нас мёд». Пришлось отказаться.

А потом смотрю – трассирующие пули. За нами уже идёт штаб полка. Он всегда в тылу находится. Ну, мы собрались и пошли к нему. Там начальник штаба командовал. Я ему говорю: «Товарищ майор, а когда обед? Время обеда, почему не приносят? Надо людей кормить». И он согласился. Позже третий полк освободили, они окружены были.

Они попали в окружение?

— Да. На несколько часов. Полковник Иванников потом получил генерала, а затем и Героя Советского Союза. Утром наши отступали, тот полковник стоял и кричал: «Стоять, стоять!».

Один раз генерал-лейтенанта, командира округа встретил. Он проверяющим был. Проверял, чтобы у нас отравлений не было, чтобы всё качественно было. Суточная норма была.

Отбирается и закрывается?

— Да. Утром это снимаем и новое ставим, то есть суточное. Если что-нибудь не то, сразу будет понятно.

Случаи самострелов были?

— Были. Уже когда из Белау вышли, то Давид приходит с двумя девушками и говорит: «Сурен, земляки!». — «Какие земляки?», — говорю я. Смотрю – одна армянка, а другая грузинка. Они с фронта Баграмяна, Первого Прибалтийского, когда соединились уже с Третьим Белорусским. Завязался разговор с девушками. Вдруг меня вызывают – самострел в нашем батальоне. Прихожу, там трое сидят – заседатели. Подписали приказ. Проверяющий был. «Судья сейчас, – думаю, даст 10 лет в трудовом резерве за прострел или штрафной батальон». Если в штрафной батальон пойдёт, то это снимает судимость. Судья говорит: «Ну, что будем делать?». Я говорю: «Ну, что делать?». Он хочет расстрелять. «А почему расстрелять?» «Это измена Родине». Я говорю: «Знаете, пусть пойдёт на 10 лет, бесплатно будет работать 10 лет человек. Пусть пойдёт в штрафной батальон, он оправдает себя. Уже помилование». Много было таких случаев. А если так всем делать расстрел, это не тот случай. Мы подписали 10 лет трудового резерва.

Вы отправляли посылки?

— Да. Рис, одежду, сахар песок, например. Зарплату отправлял, когда аттестат оформили.

Какие, в основном, были ранения?

— Пулевые и осколочные.

Вы встречались со смертью в бою?

— Да, помню два случая. Иногда санинструктора на передовую уходили. Человек в шоковом состоянии сам пришёл, молча сидит. Смотрю, а там открытая рана вдоль предплечья. Я на него посмотрел, удивился, сразу болеутоляющее сделал.

Также нижние и верхние конечности отрывало. Например, если аорта перебита, то спасти человека было уже невозможно. Помню, было наступление, так один стоит, держит винтовку, а из головы фонтаном бьёт кровь. Он держит винтовку и постепенно опускается. Побежали ему помочь, а он уже всё, убит.

Бывали случаи сумасшествия?

— Не встречал.

Симулянты встречались?

— Нет. Только один замполит был симулянтом. Царапнул где-то, приходит ко мне и там лежит. Его фамилия была Бугара; приходит и говорит: «А, меня ранило». — «У тебя царапина!», — отвечаю ему. Он несколько дней у меня лежал, чтобы не пойти туда.

У вас были вши?

— Да.

Как боролись со вшами?

— Всё снимается, проверяется и дезинфицируется. Вши были даже в нижнем белье. К нам приходили женщины, которые стирали руками. Они обычно приходили утром, на завтрак, а мы, по форме № 20 - вся рота стоит и раздевается, даже зимой. Солдаты начинают ругаться, что, мол, зимой раздеваемся. Проверяем – снова есть вши. На второй день уже снова появлялись вши. Баня далеко находилась – два-три километра.

Такие процедуры были каждый день?

— Да. Иногда в обороне стоим несколько дней. По три-четыре дня бани не видали. Вшей находили очень много, но сыпняка не было. Сколько нас проверяли, но такого случая никогда.

Случаи холеры были?

— Не было.

Как вас восприняли в армии с учётом того, что вы не очень хорошо знали русский язык?

— Очень хорошо восприняли, приветливо. Среди нас даже один грузин был – врач-капитан Катавидзе. Он совсем не знал русского языка. И что сделал? После бани он брился и смазывался от лобковых вшей. И вот однажды приходит, врач смотрит и назначает ему препарат. Капитан спрашивает: «Как эта болезнь называется?» Иван хохмит: «Мандавошка называется». На следующий день его снова вызвал. Медсестре: «Маша, смажь ему». — «А что там такое?», — «Мандавошка». - «Доктор, как мандавошка? Что вы такое говорите! Это же лобковые вши!» Катавидзе потом на этого Ивана напал: «Что ты творишь? Что ты мне сказал?» Иван смеётся: «Я, доктор, шутил!» Вот такие случаи были!

С вами так не шутили?

— Нет. Я уже научился правильно говорить, а если что-то не знал, то не показывал вида. Иван Куликовский хорошо знал мою тактику. Он что-то начинает рассказывать, а я – как будто знаю. А потом Ивану говорю, что я этого не знаю. «Как ты не знал?», — спрашивает он. — «Просто не знал, что это», — отвечаю ему. — «Да не может быть!», — восклицал Иван. — «Если бы я знал, я бы тебя не спросил», — говорю я.

И потом, фельдшера как-то всегда выше стояли. Я от них многому научился, а они меня очень уважали. Потом видят, что ты храбрость имеешь, дело свое хорошо знаешь. Ценили меня. Я кавалер Красной звезды.

У вас за войну три ордена Красной звезды?

— Да, это боевые награды. И юбилейный Орден Отечественной войны.

Но это я не считаю. Кроме того медали «За взятие Кёнигсберга» и «За Победу над Германией».

Как сложилась ваша судьба после войны?

— После войны я работал врачом.