Тимофте (Осуховская) Надежда Павловна

Я родилась 2 марта 1922 года в селе Мелешены Каларашского района, это правобережная Молдавия, которая тогда входила в состав Королевской Румынии.

Расскажите, пожалуйста, как ваша семья жила при румынах?

В Молдавию мои родители приехали жить еще в 1905 году с Украины. Мама моя украинка, из какого-то села из-под Черновцов, а вот отец из Каменец-Подольского, но, как он, этнический поляк там оказался, я не знаю. Дома мы говорили по-украински, хотя папа прекрасно знал польский язык, народные традиции, и как я только потом поняла, был великий демократ, которых сейчас еще днем с огнем поискать. Отец был настоящий труженик, но, несмотря на тяжелую жизнь, никогда не унывал, и очень любил петь. Даже когда в поле тяжело работал, но все равно пел даже там.

Ему довелось участвовать в русско-японской войне, и хотя у него образования было всего полтора класса, но он имел феноменальную память, и когда что-то начинал рассказывать, то мы все просто заслушивались. Знал всю Библию едва ли не наизусть, но ходил в церковь всего раз или два в год. Он говорил так: "Что толку если человек в церкви бьет поклоны, а потом у тебя с поля ворует снопы пшеницы..." Жили мы тогда, это даже и домом то по большому счету нельзя назвать, настоящий сарай. Так, когда по какой-то причине снимали из угла икону, и мы не знали куда креститься, то он нас так учил: "Бог везде".

Наше село молдавское, но его часть, магала, была украинская. Там у людей были такие фамилии как Гоголь, Ростецкие, Жебовские, Братанюк, я сейчас таких фамилий даже и не слышу уже. Были и немцы, и евреи, правда, немного. Но жили все дружно, и на национальность тогда никто не смотрел.

А какая бедность была... Я, например, зимой в школу ходила в такой обуви, которая была хуже нынешних домашних тапочек... Поэтому ходила вся синяя от холода... Конечно, никаких ранцев у нас и в помине не было, а только домотканые торбочки. И на весь класс всего по два-три учебника. И если у нас уже пошел такой откровенный разговор, то до самых взрослых лет мы и не знали, что такое трусы...

У нашей семьи был надел земли, но совсем небольшой, поэтому отец брал "исполу", т.е. брал в аренду чужую землю и отдавал хозяевам половину урожая. Мы, дети, с ранних лет начинали помогать родителям, поэтому детства я фактически и не знала. Я, например, с восьми лет помогала, чем могла, а уже с десяти вместе с взрослыми работала в поле, с сапой или серпом. Так что на игры у нас времени не было, а о настоящих игрушках мы даже и не мечтали.

Одна моя старшая сестренка тяжело болела эпилепсией, и по несколько раз в день у нее бывали тяжелые приступы. Но оставить ее дома было вообще не с кем, поэтому мама брала ее с собой в поле. И брала с собой свечки и спички на случай если она прямо там в полке и умрет... Кстати, ее как раз и звали Надей, но потом она все-таки умерла, а когда родилась я, то мама меня также назвала. Хотя есть народное поверье, что одним именем нельзя повторно называть ребенка, потому что и второй тоже умрет. А я вот всех пережила...

У нас ведь семья была большая. Наша бедная мама всего родила шестнадцать детей, но в те времена была высокая детская смертность, и до взрослого возраста дожили всего пятеро... А почти все остальные умирали в три-пять лет...

Например, я хорошо помню 1934 год. В том году вначале от болезни умер мой шестилетний братик. Через пару месяцев вернулся из армии старший брат, но где-то он заразился сибирской язвой и буквально за три дня сгорел... А где-то 20 июля мама родила двойняшек. Ночью она их родила, а еще накануне она в поле жала с серпом, это ведь как раз период уборки урожая. И представьте, в три погибели в жару работать, а после этого рожать... Так месяца через полтора одна из девочек умерла... В общем, представляете что это за "жизнь" была? Просто страшная... Сейчас когда вспоминаешь все это, то даже и не верится, что мы совсем недавно так жили...

Голода 1932-33 года я не помню, потому что в наших краях его вроде и не было. Зато помню, что зима 1929 года была просто страшная. Было столько снега, что отцу приходилось просто пробивать тоннели. А когда снег растаял, то воды было по крону деревьев, и когда ударили заморозки, мы по этому льду катались на санках.

Вы где-то учились?

В нашем селе школа была четырехлетняя, а после нее поступали, кто куда мог. Но один из моих старших братьев - Петр, был очень способный к учебе. Когда он за один год успешно закончил сразу два класса, то директор нашей школы, кстати, он был русский, очень порядочный и добрый человек, увидел это, и стал уговаривать нашего отца, чтобы Петя мог учиться дальше. Но на какие средства?

И все же отец как-то нашел возможность, отвез его в Кишинев, и устроил учиться в лицей "Донича", который находился там, где сейчас консерватория. А уже на второй год учебы у моего брата появилась пара учеников, из числа нерадивых, но зато из богатых семей. Он занимался с ними, и тем самым зарабатывал себе немного денег на учебу. А потом брату даже доверили заведовать библиотекой лицея, и я помню, как он мне привозил детские книжки, чтобы я читала. А я очень любила читать, могла забиться с книжкой в какой-нибудь угол, и больше мне ничего и не нужно было. А потом за то, что Петр очень хорошо учился, то ему дали "бурсу" - именную стипендию. И только благодаря этому он в 1935 году вытащил из села и меня.

Устроили меня учиться во что-то похожее на нынешние профтехучилища. Там мы учились ковроткачеству, вышиванию, вязанию, в общем, разным подобным ремеслам. Осенью отец привозил нас в училище, оставлял мешок картошки, буряка, морковки, и до лета мы там учились.

Жили мы в общежитии училища, но полностью сами себя обслуживали. Даже готовили сами. Наша директриса принимала частные заказы, и я помню, какие красивые вещи мы делали. Фактически мы на нее работали, но зато и учились ремеслу.

Помню, что почему-то одно время она вдруг на меня взъелась, и очень сильно ко мне придиралась. Но я даже и сейчас не понимаю почему, за что? Кричала мне: "Иди за Днестр, будешь там лошадиный навоз жрать..." Она была настоящая, такая клятая румынка, тогда ведь все руководство было только из румын: примары, священники. Кричала, что пусть ее глаза лопнут, если она меня переведет в следующий класс...

И я не знаю, чем бы все это кончилось, но рядом с нами была мужская гимназия, и мы готовили разные номера художественной самодеятельности для совместного праздника. Я пела в хоре, и мы тоже должны были выступить, но наш руководитель вдруг внезапно заболела, и я вместо нее как-то сдирижировала, и тем самым спасла ситуацию. И вот только после этого случая гнев директрисы сменился на милость.

Четыре года я отучилась в этом училище, закончила его. Но можно сказать, что городской жизни мы и не знали совсем, и даже Кишинева почти не видели. У нашего училища был свой закрытый двор, и в город с территории училища мы почти и не выходили, а летом сразу уезжали домой, помогать родителям. Строем нас выводили на прогулку, строем водили в церковь, на государственные праздники, а так мы и не ходили никуда, и мало с кем даже разговаривали.

Продолжить обучение можно было только в Бухаресте, поэтому я об этом даже и не мечтала. Но я поступила в школу бухгалтеров, которая находилась напротив нынешнего цветочного рынка на улице Гоголя. За обучение я ничего не платила, потому что это какой-то банк готовил для себя специалистов, а жила на квартире у старого друга отца. Год я там проучилась, и тут 28 июня 1940 года случилось освобождение.

Какой же это был для всех нас праздник... Это был период уборки, мы как раз работали в поле, и я до сих пор помню, как увидела, что над нами пролетел самолет. Когда люди узнали в чем дело, то от радости шапки в воздух кидали, настолько были счастливые... Сейчас я даже не могу толком объяснить, почему люди так обрадовались. Наверное, потому что больше меня что-то знали и понимали, но я то была обыкновенным подростком, причем не таким развитым как сейчас. Хотя вроде, как и учились, но все равно были полностью забитыми, и неразвитыми совершенно. И даже радио, например, очень редко слушали.

А вы уже как-то догадывались, что скоро придет Красная Армия? Может, вам кто-то что-нибудь говорил, преподаватели, например?

Да разве они с нами разговаривали? Нет, это была полная неожиданность, хотя был один момент. У нас в селе руководителями были даже не румыны, а румынские венгры. И люди заметили, что за пару дней до этого между ними вроде как что-то произошло, а буквально накануне ночью они все быстро собрались и тайком уехали в Румынию. Местных богатеев у нас и не было, поэтому никто с ними и не уехал.

Как изменилась ваша жизнь после воссоединения?

Этот год до начала войны буквально пролетел, и мы нарадоваться не могли новой жизни, хотя в полной мере и не успели оценить все ее прелести. Но я, например, уже со своей первой зарплаты смогла купить родителям телочку, хотя раньше об этом и речи быть не могло.

Так как новые руководители были в основном из приезжих, которые молдавского языка не знали, то в государственные структуры стали набирать людей со знанием языков. Я как раз проходила практику в Бравичах в банке, но так как я знала и молдавский, и на русском могла общаться, то меня стали везде использовать как переводчика. В любое время могли вызвать то в милицию, то в прокуратуру, то в райсполком. Вот так я стала работать в райсполкоме, а вскоре меня повысили и назначили заведующей общего отдела.

Как вы узнали, что началась война?

Это была полная неожиданность для всех нас. Например, в то воскресенье, когда началась война, у нас был кросс. Прибежала я часов в десять на финиш и тут меня просто ошарашили: "Война!" Эта новость была настолько неожиданной, что мы буквально остолбенели, когда услышали это известие...

Но мы поработали еще где-то неделю, и только числа 28-29 июня, когда уже стало слышно артиллерийскую канонаду, то мы поняли, что пора уезжать. Собрали в узелки свои нехитрые пожитки, и на трех повозках работники райкома и райсполкома поехали в сторону Дубоссар. Пару дней пришлось ждать переправы через Днестр, потому что из-за постоянных бомбежек переправляли в основном только ночью, но в этой темноте и хаосе я своих потеряла. Причем, на повозке остались все мои вещи и документы, а я только в красном платьице и босоножках... Что делать? Для порядка поплакала вначале на берегу, и потом вдруг подумала, что наши могли поехать в Тирасполь.

Приехала в Тирасполь, но там никого из наших не оказалось. Тогда я вернулась в Дубоссары, зашла в исполком, спросила про своих. В то время я была еще очень наивная, думала, что раз эвакуация, то значит, все осуществляется строго по плану, и начальству известно кто куда поехал. Но там на меня с таким недоумением посмотрели... Конечно, никто ничего не знал, ведь был полный хаос, и никакой организации. И ведь все равно мы тогда думали, что война скоро кончится, и что мы немцев шапками закидаем...

Расстроенная выхожу из исполкома и вдруг вижу знакомого - Даниленко, заведующего нашего Бравического районного финансового отдела. У меня уже и память совсем не та, что была раньше, но я отлично помню, что когда я его увидела, то подумала, что все - я спасена, это мое спасение! Спрашиваю его, где все наши, а он говорит, что той ночью нас всех раскидало. Причем, наши повозки остались на той стороне Днестра. Основная часть нашей группы пошла вперед, а трое, он, Баушер и еще кто-то, остались для того, чтобы забрать повозки. Я, конечно, присоединилась к ним, и стала возницей на третьей подводе.

Но наш бравический военком на подводах вез свою мебель, у него в Балте жили родители, и он хотел ее к ним туда отвезти. Поэтому мы поехали в Балту. Приехали, они меня оставили у какой-то женщины, а сами поехали к его родителям в район железнодорожного вокзала. Я прождала их весь день, ночь, утро, а они все не возвращались. И что мне оставалось делать?

Помню, что той женщине я почему-то сказала, что пойду на почту, и по дороге вдруг встретила заведующего нашей сберкассы Квиткова. И он мне рассказывает: "А я только вчера вечером видел твоих родителей, когда они выезжали за город". Фактически чуть-чуть я с ними разминулась. И что мне было делать?

Тогда я пошла в военкомат, и стала проситься в армию, т.к. в свое время окончила курсы санинструкторов. И хотя военкомат уже был готов к эвакуации, но мне сказали, что они меня возьмут с собой, и когда догонят воинскую часть, которая последней уходила из Балты, то передадут меня ей. Как раз с ними был старшина из этой части, поэтому меня ему и поручили. Но на машинах мы приехали в Вознесенск раньше этой части, и несколько дней ждали пока она подойдет. А пока ждали, питались в городской столовой. И как-то со старшиной пошли туда, заходим, а там наши бравичские милиционеры, которых я хорошо знала. Как все-таки тесен мир... Они мне очень обрадовались, говорили: "Оставайся с нами". Но я им сказала: "Нет, я уже определена в воинскую часть", хотя сама еще была в своем платьице.

А по дороге не попадали под бомбежку?

Везде по дороге мы видели следы бомбежки, но сама я под нее не попадала.

А потом приехала наша часть, 130-й стрелковый полк, правда, номер дивизии уже не помню, и меня приняли в качестве санинструктора.

И пошли мы отступать с боями... Но, кстати, во время того отступления я на одном привале вдруг увидела Даниленко. Подошла к нему, мы поговорили. Оказывается, они за мной все-таки возвращались, но я тогда уже ушла.

В этом 130-м полку я вначале служила в медсанбате, а потом меня назначили санинструктором стрелковой роты. Но прослужила я там недолго.

Уже где-то в конце сентября меня вдруг пригласили в штаб полка, и я даже не поняла зачем. И комиссар полка меня спрашивает: "Вы западница?" Помню, что смотрела на него, и даже не знала, что ответить. Я ведь тогда и понятия не имела о чем это он. Как оказалось, вышел приказ, что люди с недавно освобожденных территорий, не имеют права находиться в передовых частях... Поэтому мы должны были покинуть наш полк. Причем, главврач нашего санбата, одессит, ходил к комиссару полка и за меня лично ручался, просил меня оставить... Но как пойдешь против приказа главнокомандующего? Этот момент, кстати - моя самая большая обида за всю жизнь. Ведь ты себя знаешь, а тебе вдруг выказывают такое недоверие...

Но в жизни все рядом, и горе и радость. И то как меня провожали значительно смягчило мою обиду, и я помню об этом всю жизнь.

Я ведь в этом полку совсем недолго прослужила, но меня провожали как родного человека. Я всю жизнь была очень исполнительной, не чуралась никакой работы, поэтому за то короткое время проявила себя с самой лучшей стороны. Помню, когда наш старшина объявлял, что надо несколько человек туда-то. Но так как я всегда вызывалась первой, то даже он меня уже стал осаживать: "Нет, ты посиди. Ты и так уже много работала..."

Подарили мне на прощание две пары белья, портянки, торбу сухарей... Со всего 130-го полка таких "западников" собралось пятнадцать молдаван, из которых было всего две девушки, я и Таня Иванова. И началась наша эпопея. Дали нам запечатанный конверт и приказали идти в Геническ, это город на берегу Азовского моря.

Где шли, где садились на попутные поезда и машины. И ведь уже в дороге разные командиры нам неоднократно предлагали: "Оставайтесь в нашей части". Но мы ведь такие наивные были. Думали, раз к нам такое недоверие, то значит в Геническе нас очень ждут, мы там нужны... Поэтому мы всем отказывали, и шли дальше. И никто из нас даже и не думал куда-то убежать, так все пятнадцать человек и пришли в Геническ. Нас там, конечно, никто и не ждал, но нам дали направление идти в Гуляй Поле. И хотя немцы бомбили просто страшно, и нам пришлось идти полями, но мы все равно дошли.

Как оказалось в Гуляй Поле формировались саперные части. И вот как меня тогда определили санинструктором в одну из рот 169-го отдельного саперного батальона, так я в нем до самого конца войны и прослужила.

Боевой путь нашего батальона примерно такой: Ростов, Астрахань, Сталинград, Крым. Оттуда наш 4-й Украинский Фронт шел через Западную Украину и Карпаты вдоль границы Польши и Чехословакии. В наши обязанности входило создавать условия для прохождения войск, поддерживали дороги в рабочем состоянии, где надо строили мосты. Минировали и разминировали, строили линию обороны и различные укрепления. А в Сталинграде нас оставили надолго, месяца на четыре, потому что мы участвовали в восстановлении Сталинградской ГЭС.

Оттуда нас должны перебросить под Курск, но уже по дороге нас развернули и отправили в Крым. Там мы строили через Сиваш деревянный мост длинной 1 200 метров. Потом нас вернули под Геническ, где мы строили линию оборону. Но оказалось, что в Крым нужно переправлять и танки, а наш деревянный мост их тяжести не выдерживал, поэтому наш батальон придали 12-й саперной бригаде и с ноября 43-го по март 44-го мы уже строили насыпной мост.

Вы себе даже не представляете, что мы там пережили... Все эти пять месяцев без пресной воды, без бани, без крыши над головой, под постоянными обстрелами... Но как видите выжили. К тому же зима еще была, а сырость там просто страшная... Бывало ребята за день участок построят, утрамбуют его, обложат, а ночью вода из Азовского моря все это смывала... Что делать, опять строили. К тому же и немцы несколько раз все разбомбили...

А колодец с пресной водой был всего один, как раз между нами и немцами. Но с ними как-то договорились, потому что ходили к нему и мы и они. Правда, вода была только для кухни, а ни помыться ни постираться не было никакой возможности. Что и говорить, просто тяжелейшие, нечеловеческие условия...

Зато когда пошли в наступление, то в расположении немцев оказывается был сделан водопровод с буркутной водой из артезианской скважины. Вот только там мы и отмылись впервые за пять месяцев... У немцев и землянки были отличные, в рост человека, тогда как у нас, как будто под стол залазишь... Там же глубоко копать нельзя, вода близко к поверхности. Поэтому буквально норку себе выкопаешь, укрываешься плащ-палаткой, потому что земля сыпется на тебя. Так поспишь, а потом когда надо вставать, то, делаешь как крот: вначале одно плечо высвобождаешь, потом другое...

Просто невероятно сколько тогда люди всего перенесли... А вернулись с войны и тоже сразу включились в работу. Но я за всю свою жизнь никогда даже не спрашивала, какая у меня будет зарплата. А сейчас люди готовы сидеть без работы, раз их зарплата не устраивает. Такого я вообще не понимаю и никогда не пойму...

В Крыму вам особенно что-то запомнилось?

Я лично в Крыму еще видела, но точно знаю, что немцы везде так делали: пускали впереди себя румынские войска. Так убитые там лежали как неубранные снопы в поле...У них же шинели были цвета хаки, а у немцев серые, так что сразу было заметно кто где. А раз я иду, смотрю землянка. И прямо возле нее сидят двое румын. Перетрусила, конечно, сильно, но они оказались мертвые. Просто так сидя и погибли...

А сколько там осталось оружия, и сколько мы там собрали мин и разных боеприпасов... И был там такой горький случай. Как-то приехали к нам в роту лейтенант и какой-то капитан. Проконсультировали нас по новым видам мин, а утром все разошлись по своим участкам. Я как раз делала санитарный осмотр. Война войной, но с этим у нас было очень строго. И не успела я его окончить, как мне кричат: "Сестра". Вскочила на какую-то машину, поехали к месту взрыва. А там этот капитан, который нас же и инструктировал... Словами не передать, что с ним стало от взрыва... Просто кровавое месиво... Без рук, а голова буквально как красный шар... Так вы себе даже не представляете. Когда я стала его перевязывать, он мне шептал: "Сестра, не тратьте на меня бинты, они пригодятся другим. А мне они уже больше не нужны..." Никогда этого не забуду! Представляете, и в такой ситуации человек думал не о себе...

Что входило в ваши обязанности санинструктора роты?

В нашей роте было 120 человек, и нужно было следить за состоянием их здоровья. Бывало, не успеешь заснуть, как уже зовут, потому что кому-то плохо... Если появлялись раненые, то нужно было ими заниматься. Следить за состоянием дел на кухне - это тоже была моя обязанность.

И спасала людей от завшивленности, это было вообще что-то страшное. Я же вам говорю, на Сиваше мы пять месяцев не мылись... Когда снимали одежду, то прямо по шву было столько вшей, будто овес... Поэтому старались одежду хоть время от времени прожаривать, но для этого каждый солдат должен был принести с собой то ли каких-то щепок, то ли бурьяна, там ведь дров вообще нет... А после прожарки хоть несколько дней можно было спокойно жить.

Очень много пришлось делать разных профилактических прививок. Солдаты говорили, что у меня легкая рука, и всегда благодарили. Так я всегда хвастаюсь, что "спасибо" слышала столько, что на несколько жизней хватило бы. Компрессы всякие делали от ожогов. Кстати, в Крыму нам досталась просто великолепная немецкая мазь. После того как всего пару раз помазал, то все ожоги моментально проходили, и даже следов не оставалось.

Вообще я потом себе поражалась. Несмотря на то, что у меня фактически не было медицинского образования, а только курсы, но я со всем справлялась. Никаких дополнительных курсов, ничего не было, но просто, когда ты поставлен в такие условия, то всему научишься. Я ведь в роте фактически была единственным медработником, потому что четыре роты нашего батальона были разбросаны в разных местах, и врач редко когда у нас бывал. Но всему научилась, потому что помощи просить было неоткуда. Ничего больше и не видела, и не знала, только каждый день одни и те же лица и обязанности...

Но зато я была на очень хорошем счету, и командиры рот между собой из-за меня иногда даже ссорились. Все хотели, чтобы я служила именно у них, но обычно меня посылали в ту роту, которая находилась на самом сложном участке.

Бывали периоды, когда медикаментов не хватало?

Случалось такое. Потому что или вовремя не подвозили, или просто недостаточно было. Когда на Сиваше наш мост немцы разбомбили, то было десятка два раненых. А сколько у меня помещалось в той сумке? Поэтому рвали какое-то белье и перевязывали им.

Часто отмечается факт, что на фронте солдаты якобы меньше болели.

Вот я по своей роте сужу. Ведь в массе своей у нас служили больные люди, но ведь все равно они как-то держались. Я вспоминаю, когда мы от Ростова отступали в 40-градусную жару... А там же еще и песчаные бури... Помню в одном месте был колодец. Так я сама двухлитровый котелок воды взяла, и хорошо если два раза останавливалась, пока выпила его... А в некоторых колодцах воды уже не было, так люди эту влажную жижу прямо ели... И ведь все равно не болели, держались, потому что было просто дикое нервное напряжение.

Или, например, когда я сама чуть не умерла от фолликулярной ангины. Я ведь две недели даже не разговаривала, и до сих пор не понимаю, как я тогда выжила, ведь на ногах ее перенесла.

Когда мы отступали от Ростова на Астрахань, то остановились в какой-то деревушке, и там появилась возможность выкупать солдат. Рота километрах в двух от села, строила линию обороны, хотя там земля летом, будто зимой, настолько сухая и твердая, что только ломом и кирками ее долбили... Устроили баню по-черному. Но солдат приводили мыться не всех сразу, а небольшими группами, и я решила, что между партиями успею и сама искупаться. Но у меня уже тогда была сердечная недостаточность, и в бане я вдруг почувствовала, что мне не хватает воздуха. Я наклонялась все ниже и ниже, даже на пол села, и распахнула настежь двери, потому что так плохо стало... А там как раз стояла бочка холодной воды, я себя из нее окатила, и умудрилась заработать в эту дикую жару гнойную ангину... Я даже говорить совсем не могла, поэтому то, что хотела сказать, писала на бумаге. И отправить меня было некуда, какой там санбат? Да и кто вместо меня в роте останется? Когда человек собран, то он многое может перетерпеть, но потом это все обязательно аукается...

А вообще вы можете выделить самый явный случай, когда могли погибнуть?

В конце декабря 1943 года немцы сильно разбомбили мост, который мы строили через Сиваш. Стащили всех раненых в землянку, и дня три я там с ними провела. А потом уговорила одного офицера, чтобы он на своей машине отвез раненых в госпиталь. Когда я их отправила, то пошла искать свою роту. Мне подсказали направление, где они могут быть, и 31 декабря я сама вброд переходила Сиваш. Я нашла своих, но меня ведь тогда вполне могло и засосать. Помню, что после этого перехода мне пришлось выбросить хорошие ватные брюки, потому что они совсем не сохли, вода же там очень соленая.

А еще более явный случай был, когда мы отступали через Сальские степи по направлению к Астрахани. Тогда у меня во время перехода фактически отказали ноги. Я почувствовала, что все, просто физически не могу идти, ноги отказывают. И пока шла, думала, не дай Бог упаду, никто же не поможет, просто оставят и уйдут. Не потому что не хотели или бездушные, а просто ни у кого уже не было никаких сил, даже чтобы помочь товарищу... Ведь две недели постоянно шли... А нас до этого на Дону сильно бомбили, и у нас не было вообще никакого транспорта: ни одной машины ни телеги, вообще ничего. Тогда даже на привале далеко от своих не отходили, потому что боялись, что все уйдут и все... Очень боялись, остаться одному в степях. Дошло до того, что на ходу тогда спали. Я в детстве, помню, удивлялась, что мой отец мог сидя спать, а мне на ходу довелось спать... Держались за руки и так и шли полусонными... И вот так всю войну пешком... У нас в роте транспорта не было совсем. Если и было две-три повозки, то на них везли инструменты, а сами пешком...

Вы же были ранены.

Это случилось, кажется, в районе Каховки, еще когда я служила в 130-м полку. Осколком мне несильно зацепило правое плечо, поэтому я даже из роты не уходила. А потом еще меня как-то легко контузило.

Где вы услышали о Победе?

В городе Тешин, который стоит прямо на границе Польши и Чехословакии. Мы узнали ночью, ворвался какой-то солдат и крикнул. Спросонья все вывалились на улицу. Особой стрельбы, правда, не было, так как у нас в роте пистолеты были только у трех человек, но зато, сколько было криков радости, объятий т слез...

Но вскоре нас перевели в чешский город Острава. Там мы занимались тем, что демонтировали различное оборудование и отправляли его в Союз. А как нас принимали чехи! Они нас просто боготворили! Потому что так они от немцев настрадались... Ведь при немцах чехам, например, даже нельзя было по трое собираться... Им было за что мстить, и мы видели, как они это делали, но в эти дела не вмешивались.

Например, они местным немцам на голове выстригли дорожки, чтобы их все сразу отличали. В магазинах их обслуживали в промежуток всего в час. Выводили их на разные работы. И однажды я лично видела, как в телегу вместо лошадей впрягли немцев, а чех ими погонял...

Вообще, какое впечатление у вас осталось от заграницы? Как там люди принимали наши войска?

Мне с нашим батальоном довелось побывать только в Польше и Чехословакии, потому что мы шли как раз вдоль границы. У меня осталось впечатление, что поляки или не хотели нам помогать, или они все такие лодыри, что их постоянно надо было подгонять. А вот чехи - это совсем другое дело. О них у нас остались самые добрые воспоминания.

Вообще я вам должна сказать, что у саперов очень тяжелая доля. Эта постоянная тяжелая работа... К тому же и первыми приходилось идти, потому что надо было разминировать, и отходили тоже последними, потому что минировали все. И от снега дороги расчищали. В Карпатах как-то застряли, там снега было столько, что даже лошади не справлялись. Так пришли чехи из ближайшего села, и помогли нам выбраться. На "ура" вытащили. Кстати, мы ведь на работы привлекали и местное население.

Ходили к примару села, и просили столько-то человек с инструментами. Но если чехи были на редкость добросовестные, то поляки в первый день приходили помогать работать, а на второй уже нет. Приходилось их по сараям и чердакам искать. А чехи просто на редкость были добросовестные, ради нас ничего не жалели, и даже последним кусочком готовы были поделиться...

Помню, что новый год 1945 года нам пришлось встречать как раз где-то в тех местах, на границе Польши и Чехословакии. Только устроились в каком-то коровнике, приготовили что-то праздничное, а я даже принесла хвойных веточек, и украсила ими помещение. И тут вечером приказ: "Срочно передислоцироваться". Но мы когда даже ночью приходили, то нам везде открывали дома, и устраивали нас на ночлег. А тут как раз, наверное, все же это было польское село, стучимся, но нам так и не открыли. Пришлось нам самим открыть двери, и как сейчас помню, заходим, человек пять в дом. Дали нам комнату, но вообще пустую. Ну, просто совсем ничего в ней не было, только подоконник. Но мы не возмутились, ничего, да и что нам было нужно? Ведь крыша над головой была, и место где прилечь тоже. Но когда приехала наша кухня, и нам принесли еду, то мы не стали сами есть, а пригласили и хозяина. И едва ли не тут же после этого появились и все члены семьи, и даже стулья, и мы дружественно все вместе поужинали и утром расстались по-доброму. Нигде мы не применяли никакой силы, с этим было очень строго. Так что никаких инцидентов с местным населением не было. Про то, что нашим солдатам стреляли в спину, я ни разу не слышала.

А уже после войны в Чехии мы довольно долго стояли в городе Острава. Я там жила в одной семье на квартире и даже могла неплохо говорить на чешском. Вот эта фотография, кстати, сделана именно тогда.

Обратили, конечно, внимание на их уровень хозяйствования, чистоту, порядок. В одной брошенной квартире в большом сундуке я видела, наверное, добрую сотню чулок, и почти все штопаные. Тоже самое и с бельем, так что мимо моего внимания такие детали не прошли. Кстати, именно тогда за границей я первый раз в жизни увидела закрутки.

Даже маленькая деревня на 20-30 домов, и то имело электроэнергию от собственной маленькой гидростанции. Везде чистота, аккуратность. Поэтому когда я у нас вижу эту грязь, то у меня прямо сердце болит. И ведь многие же сейчас ездят за границу, видят все это, восторгаются, так почему не сделать и у себя также? А если даже в квартире все вылизано, зато в подъезде можно руки ноги сломать... Привыкли мы, чтобы кто-то нам сделал, дал, преподнес...

Когда вы демобилизовались из армии?

Только в конце сентября 45-го, из Севастополя, куда направили нашу часть. Когда нас везли в Крым, то в Черновцах была пересадка, и я отпросилась на три дня домой. А в то лето стояла страшная жара. И когда я на телеге проехала через все родное село, то не увидела ни одного человека... Жара была просто страшная, и все попрятались по домам. Даже собаки не лаяли. Захожу во двор, вышли мои родители, руками от солнца глаза прикрывают и смотрят на меня, ведь четыре года меня не видели, хотя разных слухов было очень много. Говорили даже, что убитой меня видели...

А ведь когда нашу местность освободили, то я написала домой, наверное, полмешка писем. Родителям, знакомым, всем кого знала, но никто не ответил. Оказывается, линия фронта была прямо возле нашего села, и всех жителей из прифронтовой зоны эвакуировали. Как раз тогда и наша бабушка умерла где-то под забором, даже и не знаем где... Где-то полгода линия фронта там простояла, но потом я, конечно, с родными списалась.

Про оккупацию, кстати, ваши родители что-то рассказывали?

Я вам уже рассказывала, что в начале войны родители поехали в эвакуацию, но когда их немцы обошли, то они не хотели возвращаться в наше село. На то были свои причины. На весь наш Бравический район до войны успели организовать всего два колхоза, и как раз в организации одного из них участвовал мой отец, и даже был назначен заместителем председателя. Но отец был уважаемый в селе человек, настоящий трудяга, и он в жизни никому вреда не сделал, и уж тем более никого силой в колхоз не тащил.

Родителей даже готовы были принять в каком-то колхозе в Николаевской области, но жандармы заставили поехать их домой. Прямо подогнали к дому телегу, все погрузили, и отправили домой. И отец не сообразил, что можно было поехать не в наше село, а к его брату, который жил в Сынжерейском районе. А так когда они вернулись, то румынские жандармы со своими холуями встретили их с кольями... Над отцом особенно издевались, избивали, таскали его по разным инстанциям... Мать заставляли работать. В общем, всем досталось страшно...

Кстати, немцы тут у нас в Молдавии в управление почти и не вмешивались. А румыны, молдаван, даже за людей не считали... Я ведь это все прекрасно помню еще по довоенной жизни. И сейчас, когда я слышу эти лозунги, что они наши братья...

А сразу после войны опять засуха и голод... И вот самая моя большая печаль в жизни, что не дожили мои родители до времени, когда можно было им облегчить жизнь... Мама умерла от рака 1950 году, просто на корню сгнила. Такие они были труженики, такие мученики, и ни светлого дня в жизни не видели, пахали только всю жизнь... Всем досталось, кому больше, кому меньше... А сейчас смотришь, что за люди стали, не пойму я их...

В вашем селе жили евреи? Как сложилась их судьба?

Я помню, что жили три семьи и у меня сохранились о них самые лучшие воспоминания. Это были очень порядочные люди, настоящие труженики, люди слова и чести. Родители с ними дружили, и они нам всегда, чем могли, помогали. Но вот как сложилась их судьба, пережили ли они оккупацию, войну, я не знаю.

А вообще с людьми каких национальностей вам довелось вместе воевать? Какого возраста были солдаты в вашей роте?

Больше было русских, вообще славян, но много было и казахов, узбеков, таджиков, хотя мы тогда национальности особенно и не различали. Прямо так нацменами их и называли.

Некоторые ветераны рассказывают, что их называли елдашами.

Елдаш - это товарищ. До сих пор помню, что курсак - болит, яман - плохо. Вообще они по-русски плохо говорили. А в 1944 году к нам начали поступать и молдаване. И они вначале не знали, что я разговариваю по-молдавски, и прямо при мне стояли и между собой сочувствовали мне. Мол, бедная, она бедная, так мучается вдали от родителей...

Вот, кстати, вспомнился смешной случай. Был у нас один нацмен, который часто мне жаловался на головные боли, поэтому приходилось ему давать таблетки, а иногда и освобождать от работы от работы. Но он часто приходил, и все таблетки уже закончились. А не дашь ему таблетку, так не хотел выходить на работу. Но у меня еще оставались таблетки "сантонин", против глистов. Так вместо таблеток от головных болей я стала ему давать "сантонин", он их выпивал, сразу говорил "якши" - хорошо, и шел работать. Но это он делал не потому что как-то хитрил или хотел уклониться от работы, а просто был чересчур мнительный.

У нас в роте никто никогда не уклонялся от работы, хотя у нас служило много "нестроевиков", которых не взяли на фронт по состоянию слабого здоровья. Вообще в саперы брали не то что по возрасту, а тех, кто по каким-то причинам не подходил для строевых частей. Я, например, помню, что у нас было два молодых солдата, которые после контузии очень плохо слышали, фактически были глухие, и вот как их было на фронт отправить? А по возрасту люди были разные, но большинству, я думаю, что лет до сорока.

Но я вам, что хочу сказать. Что абсолютно все солдаты, независимо от национальности, работали добросовестно. Все жили мирно и вообще не смотрели на то, кто какой национальности. И ведь время такое было, что казалось бы люди должны ожесточиться, но, солдаты, например, когда видели, что я к ним подхожу, то прекращали материться... Тогда в людях была удивительная человечность, доброта... Друг за друга болели, чем могли помогали, взаимовыручка была, а сейчас этого почти и не осталось...

Какие у вас боевые награды?

Медали "За оборону Кавказа", "За оборону Сталинграда", "За Боевые заслуги", "За победу над Германией". И самая моя большая награда - знак "Отличник санитарной службы", но у меня его попросил один музей, и я его им отдала.

Но поверьте, мы про награды тогда даже не думали. Вообще не придавали этому значения, только после войны опомнились.

В каком звании вы закончили войну?

Я всю войну как рядовой была, так рядовой и осталась.

Как вы тогда относились к Сталину? Сейчас ваше отношение к нему не поменялось?

В комсомол я вступила еще в 1940 году, а кандидатом в члены партии стала еще в 1943 году, правда, окончательно вступила уже только после войны, в 1947-м. Вступала я абсолютно осознанно и по собственному желанию. Кстати, когда я в 43-м ехала в штаб на утверждение, то наша машина перевернулась, и я не знаю, как я тогда жива осталась. Что вам сказать... Я и до сих пор в своих убеждениях ничего не поменяла.

А к Сталину... Не то что к Сталину, но... Просто время было такое. Но я считаю, что самая главная ошибка и даже преступление, что были проведены раскулачивание и депортации. Например, моего будущего мужа в 1949 году выслали в Сибирь. И главное за что? Якобы вроде за то что был знаком с каким-то румынским генералом, хотя он был простой педагог... Вот и вся его вина... И он мне потом рассказывал с кем он там сидел. Ведь это были лучшие люди страны: ученые, военные, педагоги... Сколько людей зря погубили... Это, конечно, простить нельзя, но что было, то было...

Многие ветераны отмечают, что без Сталина мы бы не выиграли войну.

Так глобально мне судить очень трудно, я же была обычным рядовым солдатом, фактически мало что знала, но, наверное, я все-таки соглашусь с этим мнением.

А когда умер Сталин, то вы себе даже не представляете, как мы все переживали. Это было настоящее всенародное горе, плакали все... И это было абсолютно искренне. Мы ведь мало, что знали тогда, весь этот негатив мы узнали позже, но зато мы знали, что под его руководством выиграли страшную войну. Поэтому переживали страшно, думали, что с нами конец...

Но неужели еще при его жизни не возникало каких-то сомнений?

Те, кого это прямо коснулось, понимали, конечно, больше нас. Правда, и я к тому времени уже о каких-то вещах стала задумываться.

В 1948 году я училась на втором курсе республиканской партийной школы. И где-то в июле слушателей партийной школы позвали на лекцию о международном положении, которая должна была состояться на территории воинской части, на улице Болгарской. Мы очень долго ждали лектора, но он появился только когда уже начало темнеть.

А после лекции из нас сформировали тройки, и отправили по адресам людей, которых должны были депортировать. Вот тогда уже у меня возникло первое серьезное недоумение. Как сейчас помню, что нашей тройке поручили пойти по адресу на улице Киевской. Но там нам сказали, что этот человек живет в общежитии сельхозинститута в районе нынешнего стадиона "Динамо". Поехали туда, а нам говорят, что он живет на Комсомольской, 3. Приехали туда, заходим, и что же мы увидели? Как сейчас вижу эту картину: этот молодой парень спал, мы его разбудили, а в его черных кудряшках было конфетти, потому что он только вернулся с выпускного вечера... Но оказывается этот парень уже жил с семьей и поэтому встал вопрос: забирать его одного или со всей семьей. Я пошла в райсполком, там заседала комиссия. Они так переглянулись, и говорят: "Берите его одного"...

А утром после всего этого я возвращаюсь к себе домой, у меня тогда была небольшая комнатка на улице Ленина. Там у меня соседом был отличный сапожник, и он сдавал комнату одной супружеской паре средних лет. И что вы думаете? Когда я утром пришла, то оказалось, что их тоже этой ночью арестовали. А я же прекрасно знала, что они были простые портные, сама видела, как они много работают. Вот тогда я и задумалась, да что же это творится... Я потом, правда, слышала, что они вернулись, но вся эта история подействовала на меня очень удручающе...

А когда я уже работала в районе и во время хлебозаготовки мы ездили по домам и забирали у людей последнее зерно, фактически обрекая их на голод, то сомнений стало еще больше - что-то у нас в государстве все-таки не так...

С особистами вам приходилось общаться?

Я их и не видела даже. А между солдатами никаких конфликтов не было, что им там было делить? Я, например, когда видела, что человек очень устал, что уже еле ходит от усталости, и все равно сам не жалуется, то я ему сама выписывала освобождение от работы на день или на два. Я, правда, этим не злоупотребляла, но ротный меня за это никогда не ругал.

Что вы тогда испытывали к немцам?

Конечно, ненависть была, это ведь они на нас напали, убивали наших людей. Но мы то живых немцев почти и не видели, даже пленных, поэтому и случаев расправы или какого-то жестокого обращения с ними я не видела.

Зато в Сталинграде я лично видела, как из трупов немцев прямо штабеля складывали...

Вы можете сказать, что чью-то смерть переживали острее других?

Потерь у нас в роте особенно и не было. Да и время такое было, что это как-то проходило... Но, например, на Сиваше в нашем расположении взорвался немецкий снаряд, ранило одного солдата, и хотя я его перевязала, но он все равно умер... Там же его и похоронили... Или тот случай с капитаном...

Что для вас было самое страшное на войне?

Больше всего я боялась плена, просто страшно, и тяжелого ранения, а других страхов вроде и не было. Но о том чтобы живой в плен не даться я даже и не думала, потому что у меня и оружия никакого не было. Ведь у нас в роте оружие было только у командира и его заместителя. А мне за всю войну даже стрелять ни разу не пришлось.

А из того что пережила... Наверное, все-таки это отступление к Астрахани через Сальские степи. Когда буквально все силы закончились, но все равно не упала и как-то шла...

Вы знаете, я ведь выросла в верующей семье, и хотя сейчас ни в церковь не хожу, и даже не крещусь, но верю, что в душе каждого человека есть Бог. Кстати, на войне я ни разу не видела, чтобы кто-то из солдат молился. Может они где-то, и молились, но я не видела. Так вот, во время того перехода я в первый раз подумала: "За какие такие грехи мне все эти страдания? Разве я кого-то убила?" Но я не хныкала, шла, а слезы все равно сами катились... А сейчас я еле хожу от дивана до кресла...

Но вот вы знаете, что странно. Никогда за всю войну у меня не было мысли, что немцы нас победят. Вот не было и все! И я даже не знаю, откуда бралась такая уверенность, но мы даже не могли представить, что немцы нас могут победить...

А самый тяжелый период за все время войны можете выделить?

Лично для меня это, пожалуй, на Сиваше. Я вам уже рассказывала, что там были просто нечеловеческие условия... В Сталинграде еще было очень тяжело, к тому же там было очень холодно. В Карпатах тоже было сложно... Там на перевалах мы должны были обеспечивать прохождение наших войск.

И еще вдруг вспомнился такой случай. В Крыму после освобождения осталось огромное количество боеприпасов и вооружения. Мы тоже участвовали в его сборе и утилизации, и вот как-то шли с места работы в свое расположение. Как вдруг начали взрываться снаряды, которые свезли в одно место. И главное с таким неприятным воем, что мне кажется, что это было еще хуже, чем при выстреле из орудия...

Как кормили на фронте?

Если была возможность, то нормально. Сказать, что в какие-то периоды мы откровенно голодали, я не могу. В этом плане тяжелее всего пришлось в Сальских степях. Нас должны были отправить оттуда на пароходе в Сталинград. Но мы плыли на нем всего пару дней, потому что впереди оказался мост, под которым наш пароход, не мог пройти, и нас высадили на берегу Дона. Дали нам в эту дикую жару сухим пайком воблу и сухари, и вперед. Вначале, где еще жило русское население, то удавалось обменять у них на какие-то продукты что-то из обмундирования.

Но там отступали не только воинские части, но и огромная масса гражданского населения. К тому же в тыл гнали много колхозного скота, поэтому мяса было полно. Но, во-первых, его же надо в чем-то варить, а с водой были огромные проблемы. Но и то, что все-таки удавалось приготовить, просто невозможно было есть из-за того, что из-за песчаных бурь все было в песке, и он прямо хрустел на зубах.

Спиртное часто выдавали?

Часто, но я не курила и не пила, поэтому и спиртное и табак всегда отдавала ребятам.

Случаи отравления спиртным бывали?

У нас такое случилось всего один раз. Уже ближе к западной Украине солдаты где-то нашли какую-то розовую жидкость, понапивались, а мне их пришлось спасать. Но ничего, спасли. Отпаивали их чем могли, и никто не погиб, и не ослеп. Но на этот случай всех солдат специально предупреждали.

Трофеи у вас были какие-нибудь?

Я же вам говорила, что чехи к нам относились просто прекрасно, и в Чехословакии у меня был такой случай. Одна женщина, чешка пригласила меня в свой дом, распахнула шкаф, и просила, прямо умоляла, чтобы я выбрала себе все что захочу. Но мне ничего не нужно было, и у нее я ничего не взяла.

Вот в брошенных немецких квартирах можно было брать какие-то вещи. Я, например, искала себе запасную юбку, чтобы в одной ходить, а вторую иметь про запас. Подобрала сестрам какие-то платьица и послала пару посылок домой. Но я же их не видела четыре года, и они потом так смеялись надо мной, потому что они уже были больше меня, и им ничего не подошло.

А вообще на эту тему я вам так скажу. Какие-то вещи, конечно, можно было брать, но как их с собой потом таскать? Поэтому солдаты брали только что-то самое необходимое по мелочи. Например, смену белья. Вот некоторые командиры да, я тоже слышала, увлекались, и чуть ли не вагонами отправляли. Но у них же и возможности были и транспорт. Но я про такое только слышала, а сама ни разу не видела.

Как вам, молодой девушке, было находиться среди такого количества солдат? Не обижали вас? Вы среди них никому не отдавали предпочтения?

Я же вам говорила, что в моей роте даже не матерились при мне, а не то, что приставали. Может, если бы девушек было больше, то тогда что-то и было бы. Но как делить одну девушку на 120 мужиков? У меня со всеми были ровные отношения, и за всю войну ни с кем не было никаких близких отношений. Но и время было совершенно другое, мы были совсем по-другому воспитаны.

Вы прошли через такие испытания, какие мало кому довелось пережить. Не задумывались, что вам помогло выжить? Вы, например, на фронте не стали верить в Бога?

Судьба, наверное. И в Бога я тоже верила, хоть и была комсомолкой. Помню, что еще во время учебы всегда думала, что мне Бог помогает. Но я хоть и крещеная, но крестика у меня на войне не было, и сейчас нет. И в церковь я тоже не хожу. Я бы и хотела, но вот почему-то не могу. Поэтому и считаю, что не имею право ходить в церковь и нечистосердечно креститься. Но ведь Вера есть в душе каждого человека, и во мне она тоже есть. И я всегда помню самый главный урок, который усвоила от своих родителей - Никому ничего плохого не делать и даже не желать. Поэтому за всю мою жизнь у меня и врагов никогда не было. Всю жизнь я стараюсь помогать людям, и искренне радуюсь успехам других.

Примет, суеверий у вас никаких не было?

Нет, никаких суеверий у меня никогда не было, так меня мама воспитала. Всю войну у меня была только одна мысль - дожить до Победы! Выжить и победить! И уж как мы отступали, но вот всегда верили, что обязательно победим, хоть я и до сих пор не знаю, откуда такая уверенность бралась.

Как сложилась ваша послевоенная жизнь?

В конце сентября 1945 года я демобилизовалась из армии. Приехала на родину, и устроилась в Кишиневе на работу в Красноармейский райсполком. Была там инспектором по кадрам и спецработе. А потом меня направили на учебу в республиканскую партийную школу. После нее меня направили в Каларашский райком партии, где я работала завотделом по работе среди женщин.

А потом мне предложили стать заместителем председателя Григориопольского райсполкома. Вызвали меня прямо в ЦК и три дня уговаривали, но я не соглашалась. И тогда меня вызвали на разговор прямо к Брежневу, он тогда был первым секретарем ЦК компартии Молдавии.

Когда я вошла к нему в кабинет, он встал из-за стола, вышел ко мне, поздоровался: "Мне сказали, что у вас ко мне есть вопросы". И так это тепло сказал, что у меня все напряжение сразу спало: "Познакомиться я хотела, а вот вопросов как будто бы и нет".

Начали разговаривать, а с нами был председатель Совета Министров Герасим Яковлевич Рудь: "Она отказывается, потому что думает, что не справится". Тогда Брежнев пошутил: "Значит надо назначить ее председателем райсполкома". А я пошутила в ответ: "Ну, если у председателя работы меньше, то я согласна". Но потом уже пошел серьезный разговор:

- Кадры мы специально не готовим, они у нас в работе растут. Войну ведь прошла и не боялась.

- Еще как боялась. Но что было делать?

Так они меня все вместе уговаривали, а потом я чувствую, что надо соглашаться.

- А если начну тонуть, будете спасать?

- Будем, будем.

И все так душевно, с юмором. И как мне потом было обидно, что Москва его так испортила... Он ведь был умный человек, организатор отличный. У нас в Молдавии он себя очень хорошо проявил, и о нем у меня остались самые хорошие воспоминания.

И вы знаете, в то время из районов можно было напрямую звонить первому секретарю и предсовмина республики, это было в порядке вещей. Я, например, лично звонила председателю совета министров, когда в разгар уборки у нас в районе не хватало горючего. И всегда нам помогали, принимали меры.

А в 1953 году округа расформировали и меня направили на работу в только что организованное Министерство Культуры МССР.

Так в 1956 году я еще и на Целину поехала. Я тогда уже работала помошником министра культуры МССР Артема Марковича Лазарева - это был по-настоящему великий человек. Пришла разнарядка на пять человек, но только добровольцев. Я и не думала ехать, но к тому времени уже была заместителем секретаря партбюро, и меня из президиума начали подзуживать: "Если ты поедешь, то и мы поедем". А я тогда еще была без семьи и подумала: "Пол-России исходила, пол-Европы прошла, а тут какая-то целина..." К тому же я сельская, и никакой работы никогда не чуралась, поэтому и вызвалась. Но как же я тогда намучилась...

Мы попали в совхоз Марьинский, это за 200 километров от Петропавловска. Днем жара, а ночью холодно, а я тогда как раз гайморитом болела... Около трех месяцев мы там были, устали страшно, а как эта каша надоела... Но все равно потом не жалела.

А на пенсию я уходила в 1980 году из профсоюзов. В 1965 году меня избрали председателем республиканского комитета профсоюза работников культуры. И как меня ни уговаривали остаться, но я уже почувствовала, что мой ресурс исчерпан. Чувствовала, что через стену я пробиться уже не могу, а значит, настала пора давать дорогу молодым. Но я и потом дома не сидела, работала на общественной работе в ветеранских организациях. У меня один сын, есть внучка, правнучка.

Войну потом часто вспоминали?

Вспоминала, конечно... Но многое и забылось уже, а то, что еще помню, то даже и не верится, что это с нами было. Как мы все это вынесли?