Юрченко (Заболотная) Галина Васильевна

Там же, мы когда приехали, очень были недовольны. Там же, мы приехали, все-таки с образованием, а там были сестры какие-то, ну такие, роковские или как они называют. И их убрали, а мы приехали. Мы приехали, и харьковская группа приехала. Марица то с харьковской группы. И там еще две сестры было. Их сняли. У нас был вначале доктор Розе, главный врач, доктор Розе. Это западная Украина. Доктор Розе был в больнице главный врач. А потом пришла маленькая, я даже не помню ее, фамилии, ничего не помню, маленького главного врача. А доктор Розе, ну это Рава Русская, нам сразу сказали, что это не Рава Русское, а Рава еврейское, тогда была. Ее потом, уже видимо, переименовали в Рава Русская. Много было. Но, это, западная Украина, она очень была запущенная. Там было столько грязи: сыпняк и дизентерия, вот мы начинали там работать в инфекционной больнице. Вначале было на Мицкевича, а потом такое здание, большое. Такое, двухэтажное, по-моему, или просто каменное. А потом перевели на улицу Шевченко. У нас тут была квартира недалеко. На улице Шевченко. В центре Рава Русской.

Б.А.В. Как все началось?

Работали мы сутками - сутки работали, сутки отдыхали. И вот как раз время то подошло, которое 22 июня. Мы были… Катя наша дежурила одна из нас, а мы с Полиной Рева были дома. Но мы сходили на танцы, пришли поздно вечером и что-то начали разговаривать. Но этой ночью - не помню, в какое время - то ли в два часа, то ли в три часа, в четыре, может быть, часа, мы услышали гул, лай собак, ну что-то невероятное, но так же продолжали спать. Как вдруг где-то утром часов в шесть, может быть, в семь это было, бабушка - хозяйка стучит нам в дверь и говорит: «Девчата, началась война». А перед тем то, перед войной, перед этими, как раз, за несколько дней, нас вызвали в военкомат районный этого города и предупредили, что когда что-то будет такое, не сказали, что война, может быть вам придется прийти по первому зову в военкомат. Дали нам бумажки какие-то, и мы пришли, значит, шутили, что у нас только котелка нет, на войну если идти. Ну, в общем, все это мы, приняли так, значит, бабушкины слова и, что делать, мы побежали в больницу свою.

В больницу прибежали, а в больнице больных наших никого нет. А больница была инфекционная. Но все равно они разошлись по домам. Осталась одна, такая, называлась она Миля, санитарочка. Но больные все ушли, никого уже не было. И мы стали звонить. Телефон был налажен, все нормально. Звоним в военкомат. Несколько раз звоним в военкомат. А этот город, Рава Русская, и большая очень там станция, от нее там уходит на Львов везде. Как бы узловая станция. А эту станцию бомбят, мы ничего не понимаем. Мы никогда не видели, не слышали эти бомбы. Но тут мы видим, что летят бомбы недалеко от нас, и что мы, смотрим, напротив этой же больницы, был дом для семей военнослужащих, там же пограничники жили. И там какая-то была, ну паника - не паника, но там уже женщины с детьми бежали куда-то, потому что бомбы разрываются. Мы слышим, мы видим, как бомбы падают, но нас они не касаются. Мы еще были, видимо, на этот счет не очень понимающие, начали прятаться в кусты, и все равно. И потом звоним еще раз, еще раз, несколько раз звоним: «Ждите распоряжений». Там, видимо, сидел какой-то солдат, и просто он отвечал нам, что ждите распоряжений. Ну, распоряжений сколько ждать?

Мы взяли, и пошли в погранотряд, потому что мы дружили с ребятами и знали этот штаб, девяносто первого погранотряда. И мы пошли туда. Боже мой! Там Кати нашей уже нет, она, ее послали, раненых уже она увезла куда-то, дальше. Может быть Львов, Жовква там есть город такой. И мы увидели раненых там много. Нам выдали, сразу выдали, какое-то обмундирование, брюки-галифе, сапоги и отправили нас, потому что чувствовалось, что город могут занять немцы и на отправляли с ранеными, отправлять в тыл раненых. И я в том числе, и Полина, Катю мы уже не увидели. И вдруг вспомнили, два дня мы так возили раненых, приедем, заберем - там другие. Хирурги работали, медсестры работали. Заберем раненых, везем их, как на эвакуацию. И вдруг, через какое-то время, я вспомнила, что у меня же можно вместо брюк, можно взять дома юбку от костюма. Но нас уже в город не пустили. Это уже был третий, наверное, день. В город не пустили, потому что уже была занята территория немцами. Таким образом, мы, получилось так, что погранотряд, он уже выходит из строя, много раненых было и Малый, командир отряда, собрал всех и отправляет нас куда-нибудь дальше в тыл.

Мы плохо добирались, вот этот лес какой-то большой, пришли там, и солдаты, и мы, и машины какие-то с имуществом приехали. И расположились, начали нас бомбить. Но, оказывается, в дупле дуба, сидел какой-то дедушка, и координировал самолеты. И нас бомбили. Небольшая группа там была, это уже погранотряда остатки, и нас бомбили, но мы, все равно, как-то, не ранило никого, ничего и командир отряда говорит: «Вы, девчонки, отправляйтесь в Киев. Там надо вам обратиться в медицинское управление, и вас там определят, куда». А что значит Киев? Это Львов, да еще Киев. Это далеко. Мы ехали втроем, еще с нами была Марица. Она фельдшер была. Марица Булдакова. Она к нам как-то больше была, потому что она, была группа нашей школы и была группа Харьковской школы. Она с Харькова. И мы, как-то, вместе. Она к нам примкнула как-то, мы были вчетвером. И мы начали добираться до Киева.

Мы ехали и на паровозе, и на машинах, и Катю Глуходед нашу взяли на танк мальчишки. Танк ехал и подобрали ее: «Садись, девчонка», подсадили. Катя, мы боялись, что мы ее потеряем, потом мы кричим: «Катя, попроси остановиться». Она пришла к нам, конечно, не поехала с этими танкистами. И таким образом мы добрались, все-таки, до Киева. Приехали в Киев, нашли это управление, а нам говорят: «Девчонки, с Киева же это учреждение, поезжайте в Харьков». Время идет, а мы думаем: «Ну что же, ну как нам быть» ? Действительно, куда нам теперь? Мы не пристроены же, ничего. Мы же не можем пойти в другую часть. Ну, поехали, таким образом, в Харьков. С Киева до Харькова. Мы приехали в Харьков. Нашли там вот эту Марицу, которая была. Там была тетя. Мы еще к этой тете зашли в Мерчик, село такое, там переночевали, а потом пошли искать управление Харьковское. И мы нашли его. Нашли. Нам очень обрадовались, девчата обстрелянные, и говорят, что да, мы вас направим в двести девяносто седьмую стрелковую дивизию. Она формируется город Лубны Полтавской области. Ну, мы были уже, как я говорила, обстрелянные уже. Ну что же, мы поехали в Лубны, таким же образом, на паровозе чаще всего ехали. Попросимся, ребята говорят: «Ну, садитесь». И доехали до Лубны, приехали, разыскали, там были указатели какие-то, где расположена войсковая часть.

Приехали мы, нашли в лесу эту дивизию. Там все, еще в гражданском, в основном. И были, еще гражданские. Только командиры были. Там был, не помню уже теперь, командир медсанбата. Ну, нас собрали. Полина кричала: «Меня в полк, меня в полк отправьте». А он отвечает, начальник штаба: «Нам такие девчата и здесь нужны». Ну, в общем, нас отправили, точнее нас не отправили, а мы там остались. Дивизия еще не обмундирована. Ждите распоряжения, куда вас еще… И что Вы думаете. Мы спали, а мы, поскольку, были дружные такие, спали под одной шинелью, это уже было летом на травке, утром просыпаемся - все обмундированы. Все солдаты, все девчонки, все ходят в одежде военной. Что Вы думаете, прошел только день и нашу эту дивизию направляют в город Кременчуг Полтавской области, ну это недалеко, Полтавская область, Кременчуг.

В Кременчугу, там конечно, очень ужасно, что было. Причем, медсанбат сам остановился село Гребенки, если я не ошибаюсь, Гребенки, сам медсанбат. А недалеко от Кременчуга, недалеко от переправы этой, а нас взяли туда, на переправу, где были бои и мы оттуда вынашивали, выхаживали, выходили, на машине возили раненых в этот медсанбат. Таким образам, все было поставлено, вроде все нормально, мы какое то приобрели постоянное жительство. Ну, во всяком случае, Полина, вот, но все равно началось отступление, Полина наша, мы отступали, медсанбат стоял на месте, а дивизия наша отступала. И каким то образом Полина от нас как-то дальше была, ей первой дали медаль «За боевые заслуги», потому что она нашла где-то лошадь, женщина ехала, что ли. Она на эту лошадь сложила несколько, три или четыре человека и везла по ржи. Потому что бежать надо было уже оттуда. И она вывезла этих раненых. Раненые были неходячие. Она вывезла этих раненых, привезла их в медсанбат, Гребенки вот это и потом вскоре ей первой дали медаль «За боевые заслуги», за этих раненых. Ребята кричали: «Оставь нас, оставь»! А она, женщина была, гнала эту лошадь, при чем она как-то еще помогала запрячь ее, эту лошадь поймала где-то. Потому, что ехала она не просто по дороге, где это через жито там, оно вызревало, через пашню, это все.

И, что Вы думаете, наши тогда уже начали, на Украине. Понимаете, где-то момент, что мы были по Украине все время, потом. Это 297-ая дивизия. Начальник штаба был Дудник, начальник штаба дивизии Дудник. Но на каком-то этапе формируют медсанчасть на КП дивизии. И меня, фельдшера Черняка, врача Зинченко отправляют на КП. Я возмущалась, не хотелось мне от девчонок уезжать, но пришлось: приказ есть приказ. Ну, собрала санитарную сумку и поехала. Поехала я туда. И там я была очень немного времени, ну сколько: дивизия была все время в боях. Отступала, но с боями отступала. Мы отступали, помню, через кладбище какое-то ехали и ночевали где-то на кладбище. Но все равно, дивизия была в бою. И вдруг, на каком то этапе говорят, что дивизия в окружении. И этот начальник штаба, он носил две шпалы, кто это был, подполковник, наверное…

Б.А.В. - Подполковник.

Ю.Г.В. - Подполковник, полковник?

Б.А.В. - Нет, вру. Майор.

Ю.Г.В. - Две шпалы носил.

Б.А.В. - Майор.

Ю.Г.В. - У меня тоже были петлички. Я была, между прочим, старший сержант. Вначале я носила два кубаря, а потом, когда было переименовано, вот это…

Б.А.В. - Звание.

Ю.Г.В. - Петлицы сняли, кубари не дали, потому что я не фельдшер. Если бы я фельдшер была, то мне бы дали кубаря. Мне бы дали погоны с кубиками. И вот, Дудник говорит, что, ну что, будем собираться пешком идти все. Дивизия заняла какие-то там позиции и отстреливается, воюет, и нам надо как-то что-то делать. И он формирует свой штаб, видимо. Там была еще Валя Калашникова, он радистка штаба была. Валя Калашникова. Штабная радистка. А из девчонок я вот и она были. И говорит: «Надо будет выходить из окружения». Мы стоим днем, посреди леса, в окружении так лес, а стреляют, обстреливает артиллерия, и Дудник, я не помню как, Григорий, но не помню имя-отчество. Но тогда не положено было - товарищ майор, или как мы его называли. Он говорит: «Галя, по-моему, там, в том конце леса, раненые есть. А, ну-ка ты вот так, по бровке леса, дойди туда, Дойди, доползи - как хочешь». Я пошла. Пошла и правда, там был раненый. Я его притащила. Я его немедленно притащила сюда, где сконцентрировался штаб. Притащила его, перевязали мы тут его, санитарная сумка всегда со мной была.

И потом, это подходит уже дело к вечеру, и надо как-то выходить с окружения. Он дал команду, значит, раненых уже собралось порядочно. Вот я принесла этого, перевязали мы. Вместе приползли, и там еще были раненые, и собирается несколько раненых. И у нас ведь был обоз в дивизии, обоз тут был недалеко от нас, кроме машин. Машины, значит, он скомандовал. Машины завести надо. Я потом ребят спрашивала: «Зачем завести» ? - «А, чтобы не оставить немцам». Понимаете, завели моторы, чтобы перегорели или что там может быть.

Б.А.В. - Понятно. То есть, машины с собой вообще не взяли?

Ю.Г.В. - Нет. Нельзя. Нельзя.

Б.А.В. - Так их и оставили?

Ю.Г.В. - Пешком. Мы пешком должны идти.

Б.А.В. - А много машин было, как вот Вы помните?

Ю.Г.В. - Ну, было много машин. Там же обоз был - сколько то много. Но был обоз конный.

Б.А.В. - Повозки с лошадьми.

Ю.Г.В. - Да, с лошадьми повозки были. Он говорит начсандиву. Начсандив был начальник санитарной службы дивизии, Заславский Натан Яковлевич. Такой, майор. Одну шпалу носил. В военном училище преподавал Харьковском. Он еще шутил всегда: «Чай пить - не дрова рубить». Но это так, к слову. Он говорит: «Галя, собирай, пополняй там санитарную сумку и ты поедешь». Раненых сложили на повозки - пять или четыре повозки, не помню. - «Ты поедешь с ранеными. Значит, задание тебе такое: приедешь в село - а село уже занято, все уже занято вокруг, мы в окружении просто, приедешь в село, постарайся, переоденься сама у тетушек и постарайся как-нибудь раненых переодеть во что-нибудь. Ну, в общем, действуй вот так». А Дудник, он же начальник штаба, он распоряжается все, он крикнул ему: «Натан Яковлевич, товарищ майор. А ты думаешь выходить? Отставить Галю». Он так скомандовал: «Отставить Галю. Она пойдет с нами». Потому, что дело к вечеру идет. Мы должны ночью выйти. И он сказал «Отставить», и посла он фельдшера Черняка. Черняк фельдшер был. А Зинченко, вот я не помню, где был Зинченко. Но он тут, наверное, был. Начсандив был. И я, значит, меня он оставил.

И мы, вот вечер, уже поздненько, начали выходить. Но еще светло было так. И мы слышим , как, овраг там недалеко, и по оврагу орудия бьют. Орудия бьют, а как раз, наши то поехали с повозкой через этот овраг. И, я так сама думаю, наверное, они как раз попали под этот ураган, били с орудия. И овраг надо было пройти, но где-то дальше там. Бьют, слышно там, крики какие-то все. И мы начали выходить с оврага, но мы как-то по краишку его шли. И надо было нам поле перейти, чтобы попасть в тот лес. Лес, так, далековато. И вдруг, начали мы идти, и потом начали, скомандовали, группа небольшая, я не знаю сколько, роты не было, наверное. Батальона, тем более, не было. Рота, наверное, была. Бойцы, командиры, вот штабисты тут были. Был там даже прокурор.

Б.А.В. - Дивизии?

Ю.Г.В. - Дивизии. Потому, что я помню, я скажу момент, где я узнала, что он прокурор. Вот. И мы начали идти, ползти - и вдруг, какой-то капитан, говорит: «Галя, я ранен! Я ранен»! Я говорю: «Где»? Он говорит: «Вот здесь». В пах. Я говорю: «Ну, давай. Сейчас забинтуем все. Надо ведь, все равно идти с нашими». Я ему приложила пакет индивидуальный и мы поползли. Поползли, потому что нельзя было головы поднять - вот такой огонь был перекрестный вот по этому полю. Нам надо в то лес проползти. Дудник, значит: «Еще немного, еще немножко. Надо до леса доползти». Ну, мы до леса доползли, с ним и пришли все там, приползли все, и мы остановились среди леса. Ну, окопы там. Мы не знаем, кто там был - немцы или наши были. В окопы. Мы, значит, заняли окопы, расположились в этих окопах и отдыхаем там и ждем, этот день. День некуда нам идти. Нельзя идти днем, везде немцы. Расположились, вдруг, откуда ни возьмись - обстреливают. Причем, знаете, приняли финскую атаку.

Б.А.В. - Психическую?

Ю.Г.В. - Да. Нет. Тактику. С деревьев. С деревьев. И два или три, там сидят немца. И, значит, по нам, как-бы, метят. Ну, Дудника, он, значит, увидел и командует: «Батальон» - а где там батальон - «Слушай мою команду»! У него пистолет. Он, значит, пах-пах, а ему попали сюда, пуля попала. Прямо навылет. Он кричит: «Галя, я ранен. Видишь»? Я ему тоже пакет вот тут. Забинтовала. Он смелый, он кадровый же командир был и остановились. Мы отогнали, сколько их там было, мы отогнали. Кричал: «Слушай мою команду, батальон»! Где там батальон был? Теперь, дело уже к вечеру собирается, уже проходит время какое-то, мы должны куда-то уходить отсюда, не сидеть же в окопах. Да, вот когда посидели в окопах, у меня была кандидатская уже карточка, я ее получила.

Б.А.В. - член ВКП (Б), да?

Ю.Г.В. - Да. А вот у прокурора, и еще у кого-то, у них уже билеты были. Партийные. И вот в этом окопе мы закапывали, чтобы не попасть. Я очень боялась плена. И говорю - тут был какой-то капитан, я его не помню. Он тоже где-то в прокуратуре, где-то в штабе работал. Я говорю: «Очень боюсь плена». Он мне говорит… Ну, может, это не стоит говорить. Он мне говорит.

Б.А.В. - Как сами считаете нужным.

Ю.Г.В. - Он мне говорит: «Галя, не волнуйся. Твоя предпоследняя, моя последняя пуля. Если будут хватать немцы». Я, наверное, ну как-то поверила. Я, все равно, плена боюсь. Пусть убьют, но плена боюсь. Потому, что уже были наслышаны про все это. Вспоминаем, как это все делают немцы. Дудник говорит: «Темновато становится. Мы будем сейчас переходить». А потом где-то нам надо было перейти еще куда-то. И там рожь. А рожь уже высокая. И мы зашли в рожь эту, залегли вот в этой ржи. Почему, потому что нам надо было видимо позже. А мы пошли, еще немножко светло было. Поэтому он говорит: «Залегайте. Ложитесь все, чтобы не обнаружили нас немцы». А немецкие. Я не знаю - чьи это самолеты, летают над нами. Слышно где-то лай собак немецких. Кто-то стреляет где-то. Но мы не можем идти. Он говорит, что будем ждать, пока не стемнеет совсем. И когда стемнело, мы только тогда вышли. Вышли опять в лес.

Ну, мы уже потом в лесу были, где речушка, переходили вброд, так, с частиком. «Галя, вот бери частик, и, если глубоко, не ходи туда». Мы переходили эту речушку и так шли. В деревню, село, мы не могли зайти. А кушали что мы? Что было, сухари какие-то были у нас. А потом мы кушали, вот во ржи лежали, изо ржи. «Галя, а как ты это делаешь»? Я колоски срывала и вот так выминала эти, зернышки. «Галя, как это ты делаешь, как ты делаешь»? Так я говорю: «Как делаю - очень просто». В общем, это конечно, уже мелочи, но есть хотелось. В село не могли заходить. И вдруг Дудник начал говорить: «Идти долго».

Если мы две недели выходили, так вон, сколько мы исколесили все, по Украине. Иначе вышли. Но это мы на Украине попали, да, а вышли мы в Серафимовиче, на Дону где-то. Мы тогда, когда были, так я показывала. Как-то выходили мы к этому месту. Где мы примерно вышли, я не помню. И вот шли, выходили только ночью. Ночью выходили. Больше нигде не встречался нам никто, ни с кем мы не встречались - ни с боями, ни так. Но в село не заходили специально. Потому, что в село зайти - это значит явно погибнуть там всем и все. Дудник не разрешал. Он однажды потерял бинокль - ой была беда! «Ищите, ищите»! Я ползала, Валя ползала, вот, Калашникова, радисточка. И все. Ищите! Нашли мы этот бинокль. Так, без бинокля бы, нам никуда. И мы выходили. И вдруг, где-то уже прошло времени много, мы уже, у меня уже не брюки, а юбка была. Юбка была мокрая. Хоть, ночью, значит, летом, а все равно - ночью мокрым лежать. А днем жарко очень, где-то мы скрываемся там. Ну, одним словом, мы шли-шли, и вдруг Дудник наш говорит: «Ребята, вы знаете что» ? - где-то перед утром. «Какая-то испарина. Пар. Где-то река». Испарина какая-то. Как-бы, туман. Где-то река. Ну, собрались все вместе и начали говорить: «Вот это село, его надо нам перейти». Уже светло было почти. Село надо нам перейти. Что там за селом - мы не знаем. Но надо нам перейти поперек. И он говорит, что сейчас пойдем. Он нас научил, как ходить. Мы зайдем в село, вы не ходите вот так - дружка за дружкой. А вот так как-то, все. Нам, особенно, девчонкам, говорил, да и всем он говорил, чтобы если будут стрелять, так не сразу попали вот.

Мы пришли к этому селу - а надо же его переходить. Он говорит: «Ну, давайте». Мы заходим в село, ну не я, конечно, первая. Там зашли и Дудник был, и все…И вдруг, нам кричат откуда-то, шалаши какие-то разбиты, кричат: «Штой, штой, штой»! оказывается, мы потом узнали - мы откуда знаем? «Штой» - это значит, там были мадьяры. Румыны были. «Штой, штой, штой»! и обстреливают. Валю задело в плечо пулей, а меня задели никуда нибудь! Вот палец расколот - от разрывной пули. И мы бежим. Бежим, где вот испарина. Там какой-то кустарничек. Это значит, что река где-то. И мы прибежали, действительно это река, там мы залегли по берегу вот так. И мы смотрим… Нас обстреляли, Дудник говорит, что если бы немцы, то они нас перехватали бы. Это мадьяры, они вот так поступили. Благо ладно еще. Обстреляли и спрятались в свои шалаши.

И он говорит: «Ну, река. А что теперь - реку надо переплыть». Значит, кто-то на той стороне. А я плавать не умею. Честно. До старости дожила - не умею. Ну, в общем, переплыть. А Валя Калашникова - она киевлянка, она на Днепре выросла. Она говорит: «Я поплыву». И один боец сказал, что я хорошо плаваю, я поплыву. Но плыть надо как есть, в одежде. И он говорит: «Ну, давайте. Давайте, плывите на тот берег». Он сам, это Дон оказался потом уже. Дон, под Серафимовичем. Но он сам не широкий, но быстрое течение. Быстрое. И они поплыли вдвоем. И их понесло - но они слабые же тоже, не ели сколько времени. Слабые, и их по течению понесло. Он наблюдает в бинокль и говорит, что боец перешел уже, вылазит на берег, а Валя еще нет. И Валя, говорит, уже вылазит, смотрит в бинокль. А там, значит, оказывается, там оказались наши уже, на том берегу. И там к ним тоже пришли солдаты, ну тот, кто там был на посту, спрашивают их. «А там у нас небольшая группа, надо им лодки подать». А я тут между этим говорю: «Ребята, я ведь плавать не умею». А один там, не знаю - кто он, что, говорит: «Мы тебя перетащим на плащ-палатке». Через Дон то. Через реку эту. Ну, мы не знали, что это - Дон, или что это за река. Ну, в общем, они сказали. что там группа небольшая, там ведь и командир есть, и там девушка есть. И они нам подали лодок. Сколько лодок - я не помню - то ли четыре, то ли пять. Подали нам лодки быстро. И мы переплыли туда.

Оказались мы в другой, даже, армии. Мы были тогда в двадцать восьмой, по-моему, а попали в двадцать первую. Нас повели в штаб армии, штаб где-то, нас всех спрашивали, но поскольку у нас есть командир, нас никуда больше не позвали. Все расспрашивали их, вот этот Дудник, вот этот прокурор. Вот прокурор, но это может не надо писать, он не нашел свой билет. Ну, не знаю, что там ему было - выговор и что. Во всяком случае, он искал, искал, руки даже дрожали. А я нашла и все нашли, а он не нашел. Вышло так. Потом спрашивали, Дудник докладывал, где он, где мы были, что мы делали, потому что тогда всякое было. Нам однажды какая-то Маруся чехам попадала, это уже позже. Переход через линию фронта и все…

Б.А.В. - Чешка, в смысле, по национальности, да?

Ю.Г.В. - Да. И вот, чешка она, Маруся, но не помню, что такое было. Вот такой случай. Потом их отдельно допрашивали там. Но нас никто нигде не допрашивал, в частности меня, а все начальника штаба дивизии, так он уж доложил все, где мы были, попали в отставание. Потом нас накормили и потом отправили по госпиталям. Дудника, он всю дорогу в руку ранен, так его в один госпиталь, он такой высокий чин, Валю тоже в другой госпиталь. Начасандива, он сидел, вот тут среди времени, у него что-то с желудком случилось, его тоже в госпиталь отправили, а меня отправили, как легко раненую, в Куйбышев. В Куйбышев. И вот туда привезли меня, и я там тоже две недели с этим пальчиком была. Нельзя было ничего делать, у меня распухшая такая рука была. Ну, одним словом, я там была в госпитале. А их я не знаю, еще хотела разыскать - ну как разыскивать Дудника? Он нам, собственно, жизнь не спас, он бы послал меня туда, с раненым, и я бы там уже погибла, тогда еще, в сорок втором году. И вот. Не могла найти. Сейчас вот…

Б.А.В. - Так все-таки это был сорок первый или сорок второй год?

Ю.Г.В. - Нет, это был сорок второй уже.

Б.А.В. - Сорок второй?

Ю.Г.В. - Да, сорок второй это был. Потому что в этот год пришли мы. На Украине мы были, я не помню даже эти города. Был медсанбат, работал он, все на Украине. Это было в сорок первом, а это был уже сорок второй год. Сорок второй год. Ну вот. Теперь, из госпиталя, Вы знаете, я была легко ранена, ходила тут на рынок, просто так смотрели. Там девчонки лежали. Оказывается, одна девчонка попала, которая многих знала пограничников. Вот так случайно было. Вот пограничников многих видала, знала. Ну, мы там были, значит, общались. Ходили, гуляли по школе - видимо, школа была большая. На третьем этаже наша палата была, и я ходила тут везде. И с девчонками, и одна ходила. А потом, я говорю, что, доктор, молодая врач была, «Давайте выпишем меня. Я так хочу попасть к своим девчонкам». А она говорит: «Ну, как попадешь, попадешь, если захочешь. Попадешь». А я говорю: «Так вот, попадать надо как-то». И она говорит: «Знаешь что? Вот я тебе смажу зеленкой, и я тебя выпишу». И был один какой-то день.

Нас приглашают, что идите в столовую, потом в штаб госпиталя, да, в штаб госпиталя и потом на распределительный пункт. Там вас распределят - в какой: может быть, и в морфлот Вы попадете, может быть и в какую-то другую дивизию. Я говорю: «Я не хочу так. Я к своим хочу, как-нибудь к своим попасть». - «Ну как ты попадешь» ? «Да вот так. Очень просто. Выйду на большую дорогу. Я знаю, где машины ходят, санитарные и всякие». А санитарные машины, тогда какие были? Я не знаю. Может быть, Вы были где-то, но она была полуторка с красным крестом. Вот это машины были. Полуторка, красный крест. Вот я там, с ранеными с этими бывала. Вот. Я говорю: «Так как»? Я говорю, что не пойду в столовую, что не хочу я в столовую. Пошла, девчонкам сказала: «Девчонки, я сейчас ухожу. Вы выбросите мне санитарную сумку с третьего этажа, в окно. Я говорю, что пойду сама. - «Как ты пойдешь»? Так я говорю, что очень просто пойду. Буду искать своих. - «Ну, как ты, фронт большой, где ты найдешь»? Я говорю, что все равно пойду. Сбросили мне сумку, и я пошла за справкой.

Ну. значит, я говорю: «Да. Очень просто. Взяла сумку, вышла на большую дорогу, где рынок я знала, где рынок этот. Вышла на дорогу, и едет машина, я голосую. Не помню, не важно какая. Я поднимаю руку, мне говорят: «Куда, тебе, сестренка»? Я говорю: «Мне, знаете, в сторону фронта». Он говорит: «Так я не еду». Ну, нет - так нет. Вторая, третья машина…

Б.А.В. - А это Куйбышев все был, да?

Ю.Г.В. - Это был… Да, это все был Куйбышев.

Б.А.В. - То есть, Вы из Куйбышева хотели…

Ю.Г.В. - Да, из Куйбышева попасть на фронт, да. Третья машина остановилась, говорят: «Куда тебе»? Я говорю: «Знаете чего? Мне поближе к фронту. Если вы едете в ту сторону, то мне поближе туда». - «Садись» - один шофер говорит, «Сюда». Я села. Ехали-ехали, с ним разговорились так. Я говорю, что я с госпиталя еду, что в свою часть хочу попасть. А он говорит: «Я тебя в контрразведку сдам». Была такая контрразведка. Я знаю. Ко мне обращались они один раз за этим. Я говорю, что я не буду этим заниматься. - «А куда тебе»? Я говорю: «Я хочу попасть к своим. В свой медсанбат и в свою дивизию, хотя бы». А дивизия, фактически, она, конечно, где-то существовала, потому что я потом в Киеве видела номер этой дивизии. Но где она? И вот, я вышла.

Значит, да, мы едем с ним, едем долго. Он говорит: «Наверное, кушать хочешь? Давай». А лето же было, он подвернул где-то на травку, травка была желтенькая, вынул свою еду какую-то. Говорит: «Голодная»? Я говорю, что да, я не завтракала. Говорю: «Да, я голодная, не ела». Он говорит: «Ничего. Сейчас мы с тобой перекусим и поедем дальше. Я еду в госпиталь. Может, с твоей дивизии, попадают раненые туда». Я думаю: «Вот хорошо». Поели мы с ним и поехали дальше. Едем, он говорит: «Вот, уже скоро приедем». Но ехали долго. Это все-таки, наверно, был фронтовой госпиталь. Может быть, уже другой какой-то, потому что долго мы ехали.

Где-то уже под вечер приехали мы туда с ним в госпиталь. Он говорит, что пошли к старшей сестре, я о тебе доложу. Он приходит и говорит: «Прошу любить и жаловать. Я вам привез сестру. Едет к своим девчонкам, в свой медсанбат. Посмотрите, возит ли ее дивизия раненых» ? Посмотрели и говорят, что вроде, да, бывает. Нет. Они вообще, ни в какой дивизии, а просто раненых. Я говорю, что 297-ая. Она посмотрела и говорит: «По-моему таких нет. Ну, посмотрим». И вдруг, так девчонки встретили, как родного человека, вот на фронте такие были люди. Всех встречали, как, не знаю… Я переспала на носилках, и под голову мне дали кислородную подушку, я переспала на них, а потом на утро вот они значит. А старшая сестра говорит: «А знаешь, что? А зачем тебе? Давай, я пойду к начальнику госпиталя своего и тебя можно взять сюда, в госпиталь работать. Ты обстрелянная, такая, девчонка». Я говорю: «Нет, я хочу к своим попасть. Как-нибудь к своим попасть хочу. Хоть поползу, а пойду».

И вдруг, хожу по лесочку тут, лесочек такой. Ну, территория школы, асфальтирована, все. Хожу, и вдруг, вижу, напротив меня идет, просто на меня, как-бы, идет, он до меня пошел в другое место. Но я ему просто попала. Валюх. Шофер, который, на Днепре мы возили раненых. Валюх. Я его не знаю ни имени, но шофер Валюх. Возили раненых на переправе Днепра, в Кременчуге. Кричу: «Валюх, Валюх»! А он мне: «Галя, откуда ты взялась»!? Он же хохол тоже. «Где же ты взялась»!? Я говорю: «С госпиталя, видишь»? - «Ой, тебя там так девчата ждут»! Девчата мои. - «Сейчас, я только оформлю, там что-то документы надо оформить». Я говорю: «Что, ты раненых привез»? Он горит, что да, привез раненых сколько-то. Он говорит: «Сейчас я заправлюсь, и мы поедем с тобой». Чудо, да?

Б.А.В. - Да.

Ю.Г.В. - Я, значит, обрадовалась так - чуть ли не реву от радости. Вот, говорит: «Сейчас поедем». И все. Поехали, я девчонок поблагодарила: «Спасибо за прием. Очень хорошо все. Но меня уже теперь переправят к своим девочкам». Они рады за меня: «Ну, вот, хорошо, ты попадешь к своим». И все. Ехали тоже мы долго. Но дивизия то существовала, медсанбат существовал. И, приезжаем, долго тоже ехали, с этим Валюхом. Приезжаем, он говорит: «Вот тут». Это как раз на Дону. Он говорит: «Ты сиди. Я сейчас девчонкам скажу». И пошел он туда: Марица, Катя, Полина - вот эти. И он заходит и говорит: «Девчата! А кого я вам привез»! Катя: «Может, ранен где-нибудь? Может, Галю»? Он говорит: «Ну, идите, смотрите».

Прибежали ко мне все. Прибежали. Я обрадовалась. Они тоже. Галя жива. И вот и все. Тут, значит, были врачи еще какие-то. Ну, Агния Ивановна была, 297-ой там, Туманян был, Анна Ивановна Орехова, она сейчас в Москве живет. Очень хорошая женщина. Она мне фотографии еще подарила. Написала: «Лучшей медсестре медсанбата Заболотной Гале». Вот какая есть фотография где-то у меня! Туманян там, всех помню. Туманяна бедного уже нет. Командир роты медицинской был. Прошунина нет - был хирург замечательный. Прошунин был хирург, и он, знаете, во время войны ведь были самострелы. Вы говорите, говорить правду - вот я Вам и говорю правду. Были самострелы. Вот, доктор Прошунин Константин Тимофеевич, он еще знаете что, ему было поручено, видимо, чтобы этих самострелов распознавать, как хирург, как врач. И вот он ко мне часто: «Галь». Нет, он ко мне: «Галина Васильевна, подшейте мне, пожалуйста, подворотничок». Я ему иногда подшивала. Я говорю: «Что Вы меня называете так, Галина Васильевна, я еще молодая»! Ну и что, ну и что. «Галина Васильевна» - так уже важно он!

И вот начались будни. Вызвал меня Туманян, командир роты медицинской и говорит: «Ну, поскольку у тебя еще пальчик твой не зажил, иди в госпитальный взвод». В госпитальный взвод. Не в перевязочный, не операционный, а в госпитальный. Там взвод перевязочный, операционный, эвакоотделение, и вот, госпитальный взвод - это значит тяжелораненые. Вот оперирует Туманян или Прошунин, классный хирург тоже был, но его вот обязали вот это делать. Поступает раненый, и вдруг у него пальчик на ноге прострелен. Как прострелял? А вот, видимо, винтовку нажимал или как… Или в руку, вот тут ожог. Видимо, друг другу они вот так подставляли… Вот это Вы говорили про правду, так вот это правда.

Б.А.В. - Насколько много таких случаев было?

Ю.Г.В. - Ну, не так много. Я только вот знаю, что Прошунин, ну как, ну, которые боялись. Вот я боялась плена, а они тоже боялись смерти. Ну, немного было их. Я думаю, не так уж и много. Тем более, я не была с Прошуниным рядом, но знаю только, что ему это поручили. Но потом ко мне приходили. Тоже надо было. И был такой казус даже в медсанбате. Была врач Н. Она зашила раненому в животе что-то. И контрразведка, конечно, копалась. Копалась, и находили что-то. Он умер, этот раненый. Вот, говорите правду, я и говорю Вам.

Б.А.В. - То есть, это какая-то врачебная ошибка была?

Ю.Г.В. - Да, врачебная была ошибка. И они ко мне подходили, чтобы я посмотрела. Я сказала, что нет, что я не буду. Я тихо, мирно, так, сестра. И все. Ну вот. И потом госпитальный взвод. И как раз все дело было к тому, а причем медсанбат 124-ой дивизии, которая переименована в 50-ую [гвардейскую] под Сталинградом, и 297-ой, которая вот там, на Украине, формировалась в Лубнах, два медсанбата соединили вот тут, на Дону. Вот там есть вот этот Туманян, эта Орехова - они с того медсанбата. И так и было все. Видимо, штаты позволяли, и так и было все. Все эти. И фельдшер там был. Фельдшер был Юрченко. Командир эвакоотделения. Марица Булдакова, но это фельдшер тоже она была. И потом, где-то дивизия вступила, видимо, в свои права, но это уже было на Дону, в Серафимовиче. В Серафимовиче, потому что у нас есть двести двадцать высота под Серафимовичем, это недалеко. Двести двадцать. Там очень много погибло, и там есть обелиск, посвящен нашей дивизии, двести пятидесятой.

Б.А.В. - Это на правом берегу Дона?

Ю.Г.В. - Вы знаете, я не могу сориентироваться сейчас.

Б.А.В. - Потому что, судя по рассказу, Вы стояли там в обороне с осени сорок второго до зимы сорок третьего.

Ю.Г.В. - Да, видимо так. Ну, вот там. Я Вам могу дать книжку, Вы может потом ее поизучать. Там Вам будет все понятно. И потом, здесь была дивизия в обороне, но все равно, раненые поступали.

Б.А.В. - Вот когда вы вернулись, это была осень или лето еще было?

Ю.Г.В. - Нет, это еще была осень.

Б.А.В. - То есть, сентябрь, октябрь…

Ю.Г.В. - Нет, нет, нет. Сентябрь, октябрь - это уже начались Сталинградские бои.

Б.А.В. - А вы еще раньше вернулись?

Ю.Г.В. - Раньше, раньше. Раньше я.

Б.А.В. - Еще в августе, да?

Ю.Г.В. - Да. Еще в августе. А вот семнадцатого июля, ранение мне пришло семнадцатого июля. Да, это где-то в августе я вернулась в медсанбат. Где-то в августе.

Б.А.В. - Вы говорите, что начались будни, да?

Ю.Г.В. - Да. Начались будни. Там под Сталинградом. Это уже Сталинград занимает место вскоре. Почему? Серафимовичевский район, ведь он далеко от самого Сталинграда. Далековато, я знаю. Но там, я говорила, двести двадцать высота, там очень бои были жаркие. И Сталинград. В Сталинграде я, конечно, была медсестрой также, также в этом же взводе, в госпитальном. Там было, знаете, Сталинград я представляю потому, что, почему-то мы оказались ближе Сталинграду как-то. Потому что была такая артиллерия с нашей стороны и с немецкой стороны. Что так, как мы с Вами, сидим, сейчас, разговариваем, не слышно даже ничего. Голоса не слышно. Вот такая была там, понимаете, шум, канонада. И там, конечно, было очень много раненых. Этот Паулюс, видать, все хотел добить нас там, но не вышло, ничего не получилось. И дивизия то получила, переименовали ее из сто двадцать четвертой дивизии в пятидесятую гвардейскую, имени Кутузова, Суворова. Стрелковая дивизия, переименовали ее под Сталинградом. Вот когда за Сталинград то.

Но в самом Сталинграде, я вот лично, в самом Сталинграде я не была. Под Сталинградом, на окраинах где-то медсанбат здесь стоял. Потому что это же второй эшелон считался, медсанбат. Но не всегда, не всегда. Это получалось, потому что второй эшелон как-то… У нас еще знаете как, передовые группы выставляли. Вот я в Польше, но это уже позже… выставляли наши передовые группы. Потому что в первый год раненых, какой раненый есть, после операции быстро увозили от немцев, эвакуировали рано. И они, частично, раненых, врачи сами говорили, да и мы знаем, что они после операции лаператомии, вот это, желудка или это, они там погибали. Потому что невозможно было выжить в этом. Их нельзя было оставлять, надо было увозить отемцев. Потому что немцы придут - что с ранеными они сделают? Вывозили. А уже на второй год, вот на второй год теперь уже распределяли группировками. Вот останешься ты, я была и под Берлином…

Б.А.В. - А первым годом Вы что называете? Сорок первый?

Ю.Г.В. - Сорок первый.

Б.А.В. - А вторым годом?

Ю.Г.В. - Сорок третий уже.

Б.А.В. - То есть, после Сталинграда, как бы?

Ю.Г.В. - Да, уже после Сталинграда. Потому что там уже была Польша, и Белоруссия, наши фронта там уже…А в первый год отправляли раненых, но они там погибали. А второй год, вот прооперируют Анна Ивановна, или Прошунин, или кто, и оставляют раненых здесь пока, а сами едут на передовую. Меня часто посылали на передовую. Однажды, но это было в Польше…

Б.А.В. - А в чем была цель этой передовой группы?

Ю.Г.В. - Они также брали с собой и носилки, и материал перевязочный. А однажды, знаете, приехала группа. И вот эта Надя, которая прислал мне позавчера письмо, она была перевязочная сестра. Она забыла инструменты с Полиной. Ее посадили на гауптвахту. В каком-то селе была клуня. Клуня знаете что такое?

Б.А.В. - Сарай.

Ю.Г.В. - Сарай такой. Посадили там. Посадили их, как бы, на гауптвахту. И вот Туманян, я иду туда их навестить, а Туманян кричит: «Заболотный»! Он Туманян, поэтому он кричит не Заболотная, а Заболотный. «Заболотный, куда пошел»!? Я говорю: «Я пойду девчонок увидеть, посмотреть». «Завернись сейчас же»! Им кушать носили, но это где-то один-два дня. Порядок такой был. Ну и по-пластунски учились, стрелять, если затишье было, все было. И он: «Заболотный, куда пошел»!? Я говорю: «Я пошла девчонок навестить.» - «Нет. Возвратись, нет. Не надо». Ну вот, было такое. Ну, о чем теперь надо сказать? Это было уже после Сталинграда. Как тогда было? Сталинград это было ужасно. Было очень много раненых. Ужасно было. Кенигсберг еще был ведь! Там жарко было.

Там был случай. У Анны Ивановны случай был. Она оперировала, Паша Шульга помогала ей. Кенигсберг был весь разбитый. Паша Шульга ей помогала, операционная сестра. В палатках. Там палатки стояли, потому что дома все были в Кенигсберге разбиты. Оперировали. Палатка была для раненых, палатка была для…Большая палатка была, там раненые лежали, тут и оперировали. И оперировали, частично оперировали, знаете, гильзы были. Их сплющивали, туда обмотки, кусок, и бензин наливали. И уже с этим оперировали.

Б.А.В. - Светильник такой.

Ю.Г.В. - Да. Фитиль. При этом оперировали. Анна Ивановна оперировала. Вот, это было в Кенигсберге, в палатках. Все стояли в палатках. И вдруг, Анна Ивановна, с ней оперирует, с Пашей, раненого. И вдруг, был сильный артналет, что осколок через палатку - как он попал? Пашу сюда - и она под столом. Все. Насмерть. Пашу Шульгу. Такие волосы были, косища, такая дивчина была красивая. Все. Убили ее. А Анна Ивановна продолжает, кто-то к ней подошел. Потом Анна Ивановна слышит: «Девчонки, где-то мясо горит»! Где-то горит мясо. А раненые были, легкораненые, рука перевязана вот так на плечо, сюда бинт. Они сидят, где. А там, а был это, видимо, март, потому что печки топились. Знаете, печурки такие выводились.

Б.А.В. - Железные.

Ю.Г.В. - Железные. И раненые обступят эту печурку и греются. А там, даже каким-то образом, сидел, говорят, раненый. И ему тоже - стук! И он, видимо, свалился, и горит у него рука, мясо. Она кричит: «Жареным мясом пахнет». Анна Ивановна. Ну, эти годы, где-то девяносто пятые, вспоминали, как она кричит. «Девчонки, где-то мясом пахнет». Прибежали туда, а там раненый. Легкораненый. Вот так рука у него была. Свалился туда и все. Вот такой случай был. Ну, это такие мелочи. А возили так в Польше часто. Передовую группу выдвигают: сестер, врача и там оперируют. Вот выдвинули один раз группу. Это было в Польше, точно. Значит, Штанько поехал, начальник штаба, начальник медсанбата, врач один был, я, сестра и еще кто-то был. А потом, там раненый был. Вытащили мы его - он уже готовый.

Б.А.В. - А как Вы узнали об окончании войны?

Ю.Г.В. - Вот Абаев, и Штанько был, начальник нашего медсанбата. Построили нас и объявили, что война кончилась. Мы так радовались - как, война кончилась! А потом Абаев добавил: «В восемнадцать ноль-ноль - построение». А какое, еще, построение? «Направо»! Какое было? Девятое. Девятого, как раз. Кто поехал, кто пошел. Полки пошли, мы поехали. И там приехали, ну мы десятого, наверно, приехали, я вот не помню. Но там два дня побыли - и война кончилась. Чехов освободили и все. Они такой нам вечер дивизионного порядка устроили тогда! Такой вечер прощальный.

Б.А.В. - Какой? Расскажите.

Ю.Г.В. - Ну, какой? Собрали всех, даже девчонок всех наших пригласили. Весь медсанбат. И всех, там командиров всех пригласили, там, кто был еще. В общем, очень шикарный вечер. Шнапс, шнапс, чего-то еще там пили.

Б.А.В. - А из чехов то кто был?

Ю.Г.В. - Ну, я не знаю, там начальство какое-то. Конечно, я не знаю, кто был. Мэры, или как там назывались тогда? Но был банкет большой такой, устроили вечер нам прощальный. А потом разъехались. По машинам, домой поехали. А потом Абаев устроил мне прощальный, послал меня туда. С коровами.

Б.А.В. - Галина Васильевна. А если про выход из окружения вспоминать. Почему выходом из окружения начальник штаба командовал, а не командир дивизии?

Ю.Г.В. - А Вы знаете, что? Я этого не могу сказать. Был командир дивизии, я его не помню даже. Его фамилию. Начальник, вот, Дудник был, начальник штаба. Потому что меня непосредственно к нему привезли тогда. Не знаю. Этого я не могу ответить, почему. Видимо. А где был командир дивизии, мы его не видели вот. Мы его не видели.

Б.А.В. - Его, может, просто не было там, да?

Ю.Г.В. - Рядом, наверное, не было, потому что иначе бы знали, что он тут. Он меня, когда я сапоги то сожгла, он меня поставил по стойке «Смирно». Тогда, из-за сапога. Ну, в общем, я не помню этого, я не знаю как. Потому что, видите, я же не общалась с командиром, не общалась с солдатами, непосредственно, я потому не знаю командиров всех дивизии. Вот когда уже теперь начали встречаться. Какие приглашения такие, всегда приглашали так. Такие приглашения были яркие, хорошие на встречу. Ну, вот тогда, многих я так вспоминала. Некоторые были ранены к нас просто. Некоторые просто. Я не помню, я, конечно, не могла запомнить всех, так меня запомнили. Были такие моменты. Командиры, вот, и Герман, так он был рядовой. Но он где-то служил при штабе, наверно, Герман Пирославский, пишет до сих пор. Артиллерист один пишет со Свердловской области, жена одного - он не может, у него болезнь Паркинсона. И еще, не помню названия, как Пермь, тут рядом, недалеко.

Как-то городишко такой небольшой. Он мне пишет все время. Я им послала газеты кусок. Она мне говорит: «Ой, тут у нас читали». К ней ходит какой-то корреспондент так, вроде все любовались этой вашей газетой. Вот, пишет Анна Григорьевна. С Уфы пишет, жена у него умерла, хороший такой дядька был. Он был, знаете, в свое время какой-то министр по топливу и энергетике. Тогда Уфа. Причем, Березовский. Странно, да? Березовский Александр Петрович. Теперь пишут дочки его. Недавно прислали, что мама умерла у них, Мария Дмитриевна, я, правда, ее не видела. Иногда же приезжали с женами на встречу. Но она не приезжала. В Донецке, хотели жениться на мне второй раз, Миронов Алексей.

Б.А.В. - Галина Васильевна, почему после госпиталя Вы не захотели в другую часть попасть?

Ю.Г.В. - А Вы знаете, мне девчонки вот эти, три девчонки - Марица, Катя и Полина. Вот я из-за них.

Б.А.В. - А что в них такого особенного было?

Ю.Г.В. - Ну, понимаете, они подруги мои. Мы с Катей и Полиной учились два года вместе. И они мои землячки. Только в других селах жили. Полина под Белопольем жила, село Прорубь, а Катя Терны, это тоже Белопольского района. Вот. И мы приехали вместе сюда и вместе жили мы, как одна сестра. И я стремилась к ним попасть. А больше ничего меня там не удерживало. Только мне вот хотелось попасть к девчонкам.

В медсанбате 50 гв. СД. Слева направо: Тося, санитарка; Полина (Рева) Латун, мелсестра сортировочного взвода; Надя, санитарка; Надя Петренко, операционная сестра; неизвестная; Заболотная Г. В., медсестра госпитального взвода; Мария Исаковна Левитес, ст. сестра медсанбата; неизвестная, командир госпитального

Вот, Дунаевский был, Борис Лазаревич, такой. Он был лаборант. Грамотный такой, он лаборант у нас был. Приезжали когда, он брал там анализы какие-то. Он в дивизии был Дунаевский. Умер тоже. Очень обижался, что никто его не поздравил с семидесятилетием.. потом где-то семьдесят два или три ему исполнилось, умер. Маруся, его жена, под Киевом живет. Мария Николаевна была у нас секретарь дивизии. Сейчас в совете ветеранов, вот год, как умерла. Хорошая такая, занималась она, вот знаете, письма писала, приглашения рассылала. По дивизии она все вела, такой учет у нее, картотека большая была. А сейчас Полина, другая, Браткова. Братков был строевой командир. Он умер несколько лет тому назад. Такой тоже умница, два высших образования и все. Умер рано что-то он. Да, наверное, он выпивал все-таки, полковник. Вот. А Полина, сейчас, его, живет.

А во взводе врач была, капитан была, хирург была, Анна Ивановна была, капитан, или майора даже ей дали. Вот сейчас, которая еще живет. Пишет мне. И врачи были офицерами. Врачи были все офицеры. И фельдшера были офицерами. Вот, Мария Исааковна - старшая сестра, Левитес. Да, Левитес. Она в Киеве жила, она киевлянка, умерла уже, она тоже была офицер. Старшая сестра.

Б.А.В. - В Вашем взводе, да?

Ю.Г.В. - Ну, она была в медсанбате. Она старшая медсанбата была, всего.

Б.А.В. - Старшая сестра медсанбата?

Ю.Г.В. - Медсанбата, да. Она распоряжалась там.

Б.А.В. - Расскажите, по возможности более подробно, об обязанностях сестер и врачей Вашего взвода госпитального?

Ю.Г.В. - Ну как? Во-первых, ну это само собой, питание там за нами было и ухаживание: кому-то что-то подать - или утку, или перевернуть, или что. Сказать врачу, доложить какое состояние, как себя чувствует, вливание - это сестер касалось, палатных сестер. Вот, допустим, в живот ранен - ему надо больше жидкости. Вот такие были пол литровые банки, мы накачивали, не то, что сейчас капельницы такие. А вот сюда ведро накачивали. Поллитровые сразу. Садись и качай во так. Еле засыпали.

Б.А.В. - А что качали, физраствор?

Ю.Г.В. - Глюкозу или физраствор. Чаще физраствор или глюкозу пятипроцентную. И ноль восемьдесят пять физраствор. Ну, камфору делали, кофеин делали, два раза, лежит много, очень много раненых, так мне даже помогали кто-то приходил. Кофеин сделают на ночь.

Б.А.В. - А кроме вот этих обязанностей во взводе еще какие то у Вас обязанности службы были? В наряды Вы ходили по медсанбату?

Ю.Г.В. - Нет. Вот когда учения были какие-то, зачищена дивизия стоит где-то, или что, на Злынке. Злынка - это же Белоруссия, Злынка. Это Белоруссия. Там были долго мы. Вот, вспомнила. В Злынке мы стояли, ну дней десять, это точно. Так нам командир дивизии разрешил со Злынки поехать в Сумскую область на два дня домой. Уже освобождена была Украина. Я приезжаю в село, Катя поехала к своим, к маме, Полина поехала в Прорубь к своей, рядом тут. Приезжаю, а мама в поле. И меня увидели кто-то и побежали к маме в поле сказать, что дочка приехала. Я приехала, одну ночь мы только ночевали, одну ночь.

Б.А.В. - Что Вам запомнилось вот, как вот люди тогда жили?

Ю.Г.В. -Ну, Вы знаете, все как-то бедновато жили. Ведь у мамы была сестра моя еще, она младше на одиннадцать лет меня. А отец, Нины отец, то есть была сводной моей сестрой. Мама в каком-то году, не знаю по глупости, по чему, в чем-то разошлась с моим папой. Мне было восемь лет. Я росла с дедушкой и бабушкой. Отец был, и мачеха была. И все было. Вот такая у меня была жизнь. Ну, ничего, я выжила еще только. Жалко было. Ну, а потом, приехала когда с войны, встречала меня… А отец умер рано, в сороковом году умер. По глупости. Ангина была. Я прихожу на воскресенье - тогда ведь был один выходной. Прихожу на выходной, а бабушка говорит, мать его: «Отца нет. Там ангина, я ему накладываю парить». Мякины какие-то. Она ему парила еще больше. Я говорю: «Что, вы. Вызовите фельдшера. Фельдшер четыре километра от села». Я говорю: «Что фельдшера то не вызовите?» А что фельдшер? Он приехал, фельдшер. Я уехала, я ушла. Двенадцать километров ходила пешком в эту, в Очково-то. С выходного, соберемся и пойдем, с девчонками, они придут ко мне. Вот. А фельдшер пришел и тоже неумеха был. Надо было проколоть, хоть вилкой, хоть чем-то проколоть, чтобы гной вышел. А он кричит: «Везите на район». Район двенадцать километров. А это так было - не снег, не грязь. Вот такое, еще на санках. И привозят мне его, где я в школе, в хирургическом отделении. Что-то вышла в вестибюль - и смотрю: дед передо мной вырос! Я говорю: «Дедушка, чего ты, что с тобой?» Он мне говорит: «Батька помер». Я говорю: «Как батька?» Мне показалось, что бабушка он сказал. Бабушка часто болела, потому что дед то выпивал. Бабушка переживала, болела часто. Я говорю: «Как батька? Бабушка?» -«Батька. Иди, там начальник их лежит». Я прихожу, действительно. У нас был в школе Разумов, анатом.

Б.А.В. - Патологоанатом.

Ю.Г.В. - Патологоанатом, да. И, даже, знал, что он мой отец, он мне ничего не говорит. Анатомировал, посмотрел его и дал справку деду, повез он потом. А я потом, на квартире, где я была. Потому, что на квартиру только на выходной приходила. Ой, это кошмар! Отец умер. Потому, что он кричал отцу своему: «Иди, позови Галю» (по-украински). Умер. Он девятьсот второго, так в сороковом году. Сколько ему было?

Б.А.В. - Тридцать восемь.

Ю.Г.В. - Тридцать восемь лет. А мама замуж вышла раньше. Они развелись с папой. И вот эта сестра, значит, они жили вдвоем. Так приходили. Приходили уже, не немцы, конечно, а может быть и немцы. И спрашивали: «Где сестра комсомол, а муж партиец. Где они?» - спрашивали маму. А мам и говорит: «Откуда я знаю? Дочка уехала еще рано где-то, я не знаю где она, а мужоже не знаю, уехал. С тракторами». Я с ним встретилась, знаете где? Старый Оскол. Вот где я попала в окружение. Старый Оскол. Вот там мы с ним встретились. Я вышла наутро. Не вышла я. Меня позвали в штаб дивизии с санитарной сумкой. Кому-то надо было там температуру смерить. А так иду через улицу и смотрю - трактора стоят. Он сам был председатель колхоза, а потом в тридцать третьем году весь скот у него умер, погиб. Там народа очень умерло у нас. В тридцать третьем голод был. Слыхали, знаете? По истории. Ну вот И его осудили. Дали ему принудиловки. А за маму, за Нину, он уехал в другую область. Как-бы, скрылся. На шесть месяцев ему принудиловки дали. Он поехал туда и там отбыл это время. Потом приехал, построил хату с мамой и с Ниной тут, и жили уже в нашем селе, где папа жил. Вот, когда папа то умер, так Лука Федорович, этот Нинин то отец, он очень хотел, чтобы я к нему перешла. А мне уже было жалко. Папу сначала, ушла то когда, а потом бабушку и дедушку, что они, старики. Дед, когда я уезжала на работу, так он мне выстоял за костюмом, вот так с вечера взялся за ручку магазина. «Это Галю повезли на работу. Мне, Женя, оставь костюм, это Гале». Он выстоял с вечера до утра, чтобы Женя откроет магазин и продаст ему мне костюм. Вот такие были меня дедушка с бабушкой. Мне их жалко было. Ну, одним словом, вот такая у меня была жизнь.

Б.А.В. - Какие ранения в медсанбате были наиболее характерны?

Ю.Г.В. - Вы знаете, характерны, когда попадали в живот раненые, пулевые или осколочные, но чаще всего пулевые, конечно, привозили с полков. И их оперировали. Часто были, в ногу когда, тут развиваться могла газовая гангрена. Часто оперировали, часто ампутировали ногу. Прямо, потому что уже невозможно было. Газ шел сюда - и уже он погибает. У меня был случай, когда кричал раненый: «Галя, напиши моим родителям. Я погибаю. Я погибаю». Я говорю: «Что ты погибаешь! Никто не погибает» Я погибаю. У него, понимаете, вот. Я вызвала врача. Не помню уже, что ему еще сделали. Разрезы где-то сделали, чтобы газ то вышел. А потом начали колоть. Все равно он выжил, все-таки. Он выжил, и его потом отправили куда-то в госпиталь. Вот. В грудь были ранения чаще. Часто были в грудь ранения. Осколочные были и пулевые были. Надо же, не попасть ни сюда, ни сюда. Валю в плечо, а мне вот сюда. А Дуднику сюда. С какого-то дерева. Когда командовал.

Б.А.В. - Чем Вы обрабатывали и перевязывали раны?

Ю.Г.В. - Вы знаете, была перекись, была перекись. И йод еще, чем. Обширные раны, так нельзя йодом, перекись была.

Б.А.В. - Всегда, да?

Ю.Г.В. - Да.

Б.А.В. - Недостатка в ней не было?

Ю.Г.В. - Нет. Недостатка не было. Потому что у нас были Гриша и Паша. Гриша, вот, в аптеке работал. Они все время эти растворы делали сами. Вот это, физиологический раствор они делали. Там была еще Анна Григорьевна, такая маленькая медсестра, она следила за этим всем операционным блоком. Операционный блок был и он, вот эти, которые делали, она следила за всем этим, вот камфора было достаточно. В медикаментах не было, недостатка не было.

Б.А.В. - Не было никогда? Всегда было нормально?

Ю.Г.В. -Не было никогда. Вот, с питанием было хуже. Нельзя было приехать машинам. Самолетами сбрасывали. И раненым, и нам давали по два сухарика где-то в два-три дня. И раненых отправляли самолетом. Вот это там было.

Б.А.В. - Какие средства вы использовали против вшей?

Ю.Г.В. - Вы знаете, что? У меня были длинные волосы. Надо мне найти Вам фотографию. Где-то вот такие волос были. Я не знала - куда, под пилотку, и вот такую сеточку делала. А зимой - под ушанку. И у меня вшей в голове не было. У меня были вши платяные. Потому, что вот тут, бывало, сниму - а там у меня гнид полно. Вот, все они тут. А головных не было. Вот эта Мария Исааковна, у нее был гребешок такой, густой. Рибенес назывался.

Б.А.В. - Как?

Ю.Г.В. - Рибенес. Гребешок такой, густой. Ну, такой он. Ну, не длинный, но обыкновенный такой. Наверное, даже сейчас он есть.

Б.А.В. - Значит, частые…

Ю.Г.В. - Часто-часто. Узенько и часто. И вот, мы когда приезжаем в село, мы просим: «Тетя, звори попилу.» Знаете, что такое попил?

Б.А.В. - Не знаю.

Ю.Г.В. - Зола.

Б.А.В. - Пепел, да?

Ю.Г.В. - Да. Попил. Свари зол. Звори попилу. Она нам чугун, один, два. На, девчата. Сварит попилу. Мойте - мы моем голову. Мария Ивановна: «Девчата. Вот вам гребешок. Чешите и мне, обязательно, возвратите обратно.» И мы вот так делали. Приезжаем в село, тетя сварит попилу, мы промоем, прочешем это щелок. И все. У меня не было вшей. Я в Польше обрезала волосы. И то, обрезала, Мария Исааковна кусок мыла дала мне. Мне сделали завивку вот эту. А так, у меня есть где-то там фото, еще вот такие косички, такие.

Б.А.В. - А у раненых, чем вшей выводили?

Ю.Г.В. - А у раненых. Первый год, было очень сложно, конечно. А потом, у нас был Присич, такой мужчина, типа он похож как на цыгана, но он хохол, конечно. Такой большой был, и ему сделали, такую жаровку. Он мог передвигаться. Вот такая большая железяка, со всех концов. Дверка была. И он этих раненых, которые остаются у нас, за которыми мы еще ухаживаем, он подвешивал вот туда и обжаривал.

Б.А.В. - Одежду их?

Ю.Г.В. - Одежду их. Вот это было.

Б.А.В. - То есть, он этим занимался, да?

Ю.Г.В. - Он этим занимался. Пресич, был такой. Фамилия его Пресич.

Б.А.В. - Пресич?

Ю.Г.В. - Пресич. Это он занимался вот этим. А так, конечно, у нас одежды не было для раненых запасной. Не было. Обходились тем, что было.

Б.А.В. - А что значит, вот Вы говорили, что в первый год со вшами было плохо? То есть, их не выводили?

Ю.Г.В. - Ну, почему плохо? Как же, не выводили? Первый год - конечно нет. Где же? Отступали ведь все. Нет, ничего тогда не было приспособлено. Так же, как раненых увозили быстрее, чтобы не оставить немцам. А тут, видите, так получилось, что нельзя было выводить. Некогда.

Б.А.В. - Просто времени не было и приспособлений?

Ю.Г.В. - И приспособлений, и времени не было. Я говорю, мы и на кладбище ночевали, и в сарае, таком, помню. А поляк один говорит: «Куда вы бегите, все равно вас германец побьет!»

Б.А.В. - На Украине, да?

Ю.Г.В. - Да, на Украине.

Б.А.В. - А в медсанбате были специальные палаты для безнадежных раненых?

Ю.Г.В. - Нет.

Б.А.В. - Почему, как Вы думаете?

Ю.Г.В. - Не знаю. Потому что. Видите, самые тяжелые. Самые тяжелые, это конечно. Ну, экзитусы, были, конечно. Но чаще всего вывозили раньше, чем они экзетируют. Что значит экзетирует? Умрет.

Б.А.В. - Понятно.

Ю.Г.В. - Я не помню, чтобы выносили кого-то. Были. Я была еще донором. Вот. В последний раз взяли очень много. При том прямое переливание, знаете, что значит?

Б.А.В. - Из вены в вену?

Ю.Г.В. - Вот, раненый лежит, и ту меня положили. И взяли у меня много. Ну, а что тогда? Питание какое было? Каша - шрапнель, да все. А потом не стали меня брать. Ну, мне было нехорошо.

Б.А.В. - Вы плохо себя почувствовали?

Ю.Г.В. - Да, я плохо себя почувствовала. Что-то триста или четыреста у меня взяли. Так брали, несколько раз брали. И Вы знаете, мы были патриоты. Мы везде были патриоты. Полина росилась в полк. Притом, даже, Полина пошла в полк. Пошла, ее взяли в полк. Ну, потом там она, видимо, не сработалась. Ребята были молодые, и все, видимо, хотели, что они хотели. И она пришла, и , нет, больше не надо мне в полк.

Б.А.В. - Она вернулась оттуда?

Ю.Г.В. - Да, она вернулась оттуда одна. Вот, полк. Потом, вот если кому-то перелить кровь - ой! И меня возьмите, и меня возьмите - вот такие. Все мы были такие. А я ведь, когда из окружения выходила, вот тут, по Украине. Вот я не могу представить, где это я выходила, то ли Путивль, недалеко была от своего дома, там мама, сестра. Но у меня не было мысли, чтобы пойти к ме. Как я пойду к маме? Останусь там? Может быть то, что немцы там. Может быть, это. А может быть просто - как это я пойду? Раненые тут, а я пойду. Понимаете, было такое, сознание какое-то. Вот это я точно знаю. мы все были - ой, у меня кровь возьмите, у меня возьмите. Климовой, вот тогда мы, Анне Ивановне, которая в Москве, говорили: «Возьмите у меня кровь, у меня кровь».

Б.А.В. - Вот, я знаю, что за сдачу крови были положены награды. У Вас не было такого?

Ю.Г.В. - Нет, не было у меня. У меня вот сколько есть…

Б.А.В. - Там, за сколько то литров полагалось, по-моему, даже, орден.

Ю.Г.В. - Не знаю. Ну, это, наверное, в тылу, нет?

Б.А.В. - Не знаю. Потому, что бабушка рассказывала, что они в госпитале тоже кровь сдавали. И я от нее знаю, что учет велся, и полагалась награда. Но вот, сколько я помню, она тоже говорила, что это учет, он велся так, для проформы. Она говорила, что она литров пять, наверное, сдала, вот так. И ничего за это не получила. А у вас даже разговора про такое не было?

Ю.Г.В. - Нет, не было. Такого даже не было. Что Вы! У меня даже медаль за чехов нету. Чех есть, медали нет. Почему-то не прислали в Киров, или не выдали мне. За Чехославакию наши получили. Все равно. Освобождали же, сколько там были наши то. В Братиславе стояли мы , не в самой, в Братиславе. Нас послали туда.

Б.А.В. - как можете описать свой режим работы в медсанбате?

Ю.Г.В. - Вы знаете, вот еще надо было сказать, как за Шеловрат, как там было. Это было еще в 297-ой дивизии. Сейчас скажу, какой режим. Режим был, у нас были как-бы дежурства. Но они не попадали как-то - вот надо, идем. И две сестры буду дежурить. Допустим, кому-то надо переливать там, кому-то уколы делать, кому-то что. А в Ворошиловграде был случай. Мы приехали туда, это еще в 297-ой, и тоже в школе очутились. Большое здание, расположили нас. И вдруг налет. Да такой налет, вокруг школы, вокруг Ворошиловграда тоже нарыты эти самые, окопы. И куда бежать? А я должна была идти не дежурить. Я должна была. Вот, дежурства все равно были. Но они не полностью выполнялись, так вот, куда я пойду без дежурства то - никуда.

Б.А.В. - А дежурство сколько - сутки?

Ю.Г.В. - Ну, сутки, или ночь там, или день. Иногда стояли и сутками, не выходили оттуда. А вот, куда я пойду? И я пошла в какой-то другой дом. На второй этаж и сплю там. Вдруг приезжает санитар, Абакумов. Абакумов, санитар был: «Душу мать! Ты чего тут спишь! Там наших бомбят»! Налет был такой, что эту школу бомбили. И где окопы, там врач. зубной врач, как его фамилия. Забыла. Врач туда ушла. Один раненый, который у нас был в медсанбате, потом поехал в госпиталь, он там полечился, возвращался через медсанбат. Некоторые говорили, что, наверное, у него какая-то зазноба была. Но это неверно. Он просто с кем-то хотел встретиться, может с врачами, которые его оперировали. Не помню, с чем он был и какой он был. Но только помню его лицо как-то, потому что потом видела его уже убитого в этом окопе. И налет. Абакумов кричит, что выходи, наших всех перебило уже, а ты тут лежишь. Я прибежала и действительно, вижу картину: все уже где-то попрятались куда-то, машины собираются уезжать, а в окопе, вот этот врач зубной, этот раненый, который ехал в дивизию. Он в полк ехал к себе. Так как я стремилась, так все хотят сразу обратно попасть в свою часть. И еще кто-то. Троих. Насмерть. Вот, они лежат там. Как это, забыла фамилию врача. Она, еще, с Надей прибыла. И все. Хоронили их, троих. Это в Ворошиловграде все было, бомбили сильно, вот эти окопы все были засыпаны. Когда построил, Абаев уже был, или еще женщина нами одно время командовала. Нет, Абаев уже был. Когда построили - и их не оказалось, зубного врача и еще одного. А окопы были засыпаны. И они, может даже, не так были убиты, а задохнулись. И там их откапывали.

Б.А.В. - Ну а потом, вот в сто двадцать четвертой дивизии, какой был режим работы?

Ю.Г.В. - Ну, какой режим? Полки там были. Был 119-ый, артиллерийский, и еще три пехотных полка было. Там вот все они полки пишут. Я уже забываю. 119-ый хорошо помню, а там какие-то полки были. Там были командиры и полков…

Б.А.В. - А ваш режим работы во взводе, в медсанбате, какой был?

Ю.Г.В. - Какой режим?

Б.А.В. - Да. Так же сутки через сутки?

Ю.Г.В. - Да нет. Там никакой не соблюдался режим. Если надо - все выйдут. Все выйдут.

Б.А.В. - А когда все выходили? В каких случаях?

Ю.Г.В. - Ну, когда много раненых поступает. Вот, под Сталинградом. Там все выходили. Там все выходили, потому что там было столько раненых. Но, говорят, что только с этого дома, как вот он назывался?

Б.А.В. - Дом Павлова?

Ю.Г.В. - Дом Павлова. Там было раненых сколько!

Б.А.В. - Ну, столько же, сколько там, да?

Ю.Г.В. - Да. И там сколько, теперь уже считают, а нас же не посвящали в это, сколько там было самолетов и сколько там, гремело все. Не слышно было вот так разговор. Мы разговариваем - не слышно было.

Б.А.В. - Ну, а сколько вот вы не уходили оттуда, там под Сталинградом? Значит, подряд, вот несколько дней так, да?

Ю.Г.В. - Конечно. Там не было, ни скользящего, никакого там графика нет.

Б.А.В. - Сколько, примерно, дней вы вот так вот работали? Месяц?

Ю.Г.В. - Ну, наверно. Наверно, там же потом затишье было какое-то. Где-то дивизия пополнялась, видимо. Потому, что там много очень наших погибло всех.

Б.А.В. - Как осуществлялась охрана медсанбата?

Ю.Г.В. - Штаб был. Там, значит, был начальник штаба. Там был, собственно, я даже не могу представить себе, ну, был замполит, Штанько был. Начальник штаба, командир батальона, и Шакалов был, комиссар был. Комиссар Шакалов. Учитель, еще, киевлянин был. Он говорил мне: «Галю, якши ты не погибнешь, так же на передовую отправить». Но это я не буду рассказывать. Был такой, начальник один.

Б.А.В. - То есть, получается, что кроме штаба никто вас не охранял, да?

Ю.Г.В. - А чего там охранять!

Б.А.В. - А в Белоруссии, в Польше? Медики же как погибали: вот они стоят во втором эшелоне, а отступающие немцы на них выходят и всех там…Сколько об этом написано.

Ю.Г.В. - Там, уже видимо, было какое-то, какой-то был промежуток, что они могли уехать как-то.

Б.А.В. - Кто они?

Ю.Г.В. - Да вот те, которые оставались там. Чтобы немцам они не достались.

Б.А.В. - Вы не помните этого, что вас кто-то охранял там?

Ю.Г.В. - Нет, не помню, не знаю.

Б.А.В. - Ну, сколько таких случаев, я, вот, читал. Вот они стоят в тылу - раз, на них немцы выходят и всех там…

Ю.Г.В. - Вот я, в лесу, где осталась с ранеными, возле Берлина, так проходили женщины. Но кто нас там охранял? Никто не охранял. Раненых было, ну, кто-то, санитаров было, легкораненые. Больше никто. Приехал командир эвакоотделения, раненых забрал, нас обрадовал. А, говорят, что рядом с лесом, а это в лесу было. А рядом в лесу, говорят, что немцы там всем груди поотрезали девушкам. Но это слухи. Это так, разговоры. И, говорят, повесили на ветках их. На деревьях. Говорят, что так сделали. Медсанбат. Вырезали и наетках повесили. Но мы, мы же второй эшелон, мы, когда заезжали в село, так говорили, что вот полки поотстали. Рота, там, идет, или полк, даже. Поотстали. Мальчишки, девчонки были в колодцах, по Белоруссии и везде. Они же, белорусы еще, когда мы возвращались уже домой, так они был все бедные зарыты в землянках. Там же все сгорело. Но потом, после войны, когда мы были, так даже вот они лучше строились, чем на Украине. Мы же на Украине бывали и в Белоруссии. Там был какой-то колхоз. Там был очень знаменитый председатель колхоза, как у на , вот, Прозоров, да? А у них там тоже был какой-то. Он так дело построил, что у них даже, знаете что сделали? Они в лесу где-то построили дом, среди леса.

Б.А.В. - Как лечились ожоги в медсанбате?

Ю.Г.В. - Ожоги? Так же как и ранения. Если сильные, у нас попадали танкисты. Я, иногда, обожгу руку где-то что-то и думаю: «Бедные раненые, как они терпели эти ожоги». Были ли танкисты у нас, не было танкистов. Но попадали, иногда, раненые. Они очень мучались. Их, значит, нужно, во-первых, старались не забинтовывать, если это есть возможность, чтобы не бинтовать. Лицо я не помню, даже, было лицо у кого. А руки, если, так пытались не забинтовывать. Смазывали чем-то: камфорой, еще чем-то смазывали, но только не забинтовывали, чтобы воздух, потому что быстрее заживает, быстрее все засыхает все. Старались быстро отправлять. Отправлять. Они, все-таки, ходячие все были. Вот. Танкисты. Летчиков не было. Летчиков не было, а танкисты были. Были танкисты, попадали. Артиллеристы у нас были.

Б.А.В. - Что входило в Вашу медицинскую сумку?

Ю.Г.В. - В основном, индивидуальные пакеты, йод, и, пожалуй, все.

Б.А.В. - А сколько пакетов? Сколько влезет?

Ю.Г.В. - Сколько влезет. Сумка, такая, порядочная сумка. Я с ней в госпитале была, девчонки бросили ее мне в окно, и с окружения выходила, вот этого перевязывала. А, он еще, знаете, что сделал. Ну, я, это по глупости по своей, неопытности и по своему незнанию. Когда в него сюда пуля попала, капитан он был, капитан, по-моему, или старший лейтенант. Он где-то из штаба. И когда мы приползли туда и сели на пенек, на пень, он говорит: «Галя, мне надо убрать это». Я говорю: «Как я уберу? Я не могу. Я сейчас к начсандиву пойду». И я пошла. Говорю: «Натан Яковлевич, вот так». А он говорит: «А что я могу сделать? У меня нету ни скальпеля, ничего». И он не стал ничего делать: «Перевяжи, пусть как-нибудь тихонько двигается». А он, а ему бедному нельзя ступить. Пуля здесь у него. Что вы думали? Что он мне дал? Тогда еще не было острых лезвий этих. Он мне дал что-то острое. Нож, наверное. И мы с ним присели - а у меня же индивидуальный пакет есть, йод есть. Я ему, рискнула, и, дурочка, конечно. Я бы могла его там потерять. Потому что здесь же такая вена проходит. Я ему чиркнула, а она была по верху. На поверхности была. Чиркнула ему, взяла и вот так. Так он везде носил эту пулю, как не знаю что. В штаб дивизии фронта, когда пришли, 21-го мы, так он все там показывал: «Вот, мне Галя вынула». Залила йодом все, забинтовала, как следует. Как уж забинтовала, как то место забинтовать. Вот, забинтовала, и он стал ходить. Пока мы ходили, зажило все. Но это я по глупости. Я когда рассказываю, так врачи удивляются. Да, конечно, я могла потерять, чуть бы задела тут и умер бы он, потерял бы крови.

Б.А.В. - Каковы основные причины смертности у вас в медсанбате были?

Ю.Г.В. - Наверно, потеря крови при эвакуации к нам.

Б.А.В. - То есть, еще до вас, да?

Ю.Г.В. - Да. Это же еще в полку, в роте там. Санинструктора были в роте. Потом они в полк пока его… Понимаете? А потом уже в медсанбат везут. Да. От потери, наверно, больше всего. Но у нас старались. У нас девчонки старались: «У меня возьмите, у меня возьмите». Это переливание крови. Анна Ивановна сколько переливала крови. Теперь вот вспоминаю, когда была в Москве. А теперь вот уже пять лет или шесть не бывала. Не встречались.

Б.А.В. - А Как Вы можете вспомнить? С верой в нашу победу какие-то изменения происходили в течение этих четырех лет?

Ю.Г.В. - Не поняла. Честно.

Б.А.В. - Вот. Сначала отступали. Поражение. Одно за одним. Вот это как-то влияло на веру в нашу победу?

Ю.Г.В. - Вы знаете, вот лично у меня - нет. Почему-то. Я думала, что все равно мы дойдем. Дойдем до конца и с победой. Вот так. За других, Вы знаете, ребята, которые лежали еще, они же разговаривали между собой, называли меня по имени и все. У них, по-моему, тоже не было такого мнения, что мы не победим. Вот, мне кажется, что нет. А всем - не знаю. За каждого я не могу сказать.

Б.А.В. - А как Вам кажется, почему?

Ю.Г.В. - Что?

Б.А.В. - Ну вот…

Ю.Г.В. - Ну потому, что были так воспитаны. Это Комсомол и пионерия. Вот, мне кажется, так. Не знаю, может я не права. Я осталась все равно такой. Никто меня не переделает. Понимаете?

Б.А.В. - Понятно.

Ю.Г.В. - Я, вот, комсомолка, потом коммунист, я честно все выполняла. И верила в победу. Верила. Вот я была недалеко от дома, чтоб мне пойти к маме и к Нине - у меня не было мысли. У меня не было мысли, чтобы пойти туда. Я говорю девчонкам, а они не верят. А я говорю, что можете не верить.

Б.А.В. - Какие чувства Вы испытывали в боевой обстановке?

Ю.Г.В. - Чувство страха, чтобы не попасть в плен. Вот тогда в лесу, вот тогда, когда мадьяры эти. Я тоже бежала и дрожала. А потом, бежишь, неизвестно куда. Прибежали, там заросли, а там река. Река. У меня же сразу мысль, что я не умею плавать.

Б.А.В. - Как Вы относились к противнику, к немцам? Свои чувства как можете описать ?

Ю.Г.В. - Вы знаете, я считала, что это, конечно, враг, и не должен по нашей земле ходить. Раз он враг, он заставляет людей так мучиться, мы уже второй эшелон, и то мы видели последствия их. Но, однажды кто-то сказал: «Не все немцы враги.» А один сказал: «Увидишь немца - убей!» Это неправильно было. Я так считала и считаю сейчас. Что не все немцы были, и что если увидишь немца - убей, а он, может быть, не враг. А Вы думаете как? Что я сказала об этом?

Б.А.В. - Ну, я думаю, что Вы правы. Потому что…

Ю.Г.В. - Нет. Это Илья Эренбург сказал. Увидишь немца - убей. Это Илья Эренбург. У нас потом, по-моему, Шакалов, заострил на этом внимание. Он заострил внимание. Ну, шакалов, это был замполит медсанбата. Кстати, учитель, хороший дядька был. Учитель с Украины он был. «Галя, ты якшо не погибнишь, то мене отправит на передовую».

Б.А.В. - А куда Вас посылали?

Ю.Г.В. - Куда посылали? К мужику, которому я должна была банки ставить. Я отказывалась.

Б.А.В. - Это там, в штабе, да

Ю.Г.В. - Не в этом штабе, другой уже. Уже в этой дивизии.

Б.А.В. - В 124-той, да? А что за начальник был?

Ю.Г.В. - И один парень… Ну, это не буду я. Это мое чисто личное. И, я, конечно, один раз поехала, а у меня был молодой человек. И мы с ним расстались на этой почве. Он мне не поверил.

Б.А.В. - Что Вы отказались, да?

Ю.Г.В. - Нет, что, я поехала, я сделала банки и приехала тут же. Ничего не было, никаких, там не было, тары-мары, просто я поставила банки, и все. Он мне не поверил. И мы расстались с ним. Так тому быть. Видите, у меня жизнь была сложная, но я остаюсь оптимистом, и все.

Б.А.В. - Видно, что Вы оптимист.

Ю.Г.В. - Мне женщины говорят: «Ой. С шестисяти лет ходят с палочкой, а она, еще, и без палочки». Можно взять палочку, но не хочу еще. Вон она стоит в уголочке.

Б.А.В. - Какой день, событие на войне, был для Вас самым трудным или опасным?

Ю.Г.В. - Вот, наверно, тогда, когда я выходила из окружения, все-таки. Вот для меня эта неустроенность, что я не у дел, что я иду по земле, неизвестно чьей, может немцы тут или русские тут. Вот это у меня так. Самое было, неприемлемое для меня.

Б.А.В. - Что Вы думаете о наших, попавших в плен к немцам?

Ю.Г.В. - Вы знаете, если наши попали к немцам по вине своей, то есть они могли, ну, что будет - то и будет. Пойду. Я осуждаю таких. Но, если в критический момент он не мог ничего сделать, то я их не осуждаю. Правильно я говорю?

Б.А.В. - Правильно, конечно. Каково Ваше мнение о союзниках в той войне?

Ю.Г.В. - Почему же они не давали второй фронт так долго? Не давали долго очень второй фронт. Вот я читала книжку, даже на Потсдамской конференции они обсуждали этот вопрос. После войны то. Почему они не давали так долго фронт?

Б.А.В. - Вы их осуждаете за это?

Ю.Г.В. - Да! Почему они не могли помочь ? Мы сейчас должны помогать им, а они почему нам тогда не помогали? Осуждаю я. Это у них друга, не хочу это слово говорить…

Б.А.В. - А Вы думали тогда об этом?

Ю.Г.В. - О чем?

Б.А.В. - О союзниках, о втором фронте?

Ю.Г.В. - Вы знаете, я же уже сказала, что я не кадровый, не командир, что, я думаю о том, как солдат там послать, я думаю о том, как спасти раненого, так? А это в мою задачу не входило. Думали там всякие Абаевы, там Шакало все, начальство, командир дивизии был. Это в пятидесятом он умер. Рано довольно. Говорят, что он выпивал. Но хороший был командир.

Б.А.В. - Что можете вспомнить из встреч, отношений с людьми? Вот, на Украине, в Польше, в Германии?

Ю.Г.В. - Когда, уже после войны, что ли?

Б.А.В. - Нет. Во время войны.

Ю.Г.В. - А вы знаете, что? Люди на Украине, или в Белоруссии, и даже в Польше. Они нас встречали замечательно. Но если Украина и Белоруссия - это наши, близкие наши братья, и все. И они с распростертыми руками все, где-то соломки принести скорей, если мы ночуем, если на ночь остаемся где-то в хате. И также Белоруссия. А вот в Польше. В Польше, там, значит, «Прошу пани». Но мне кажется, все равно, где-то камень у них был за пазухой.

Б.А.В. - А в чем это проявлялось?

Ю.Г.В. - Ну, я вот сказала Вам один момент, дед говорил. Мы идем, еле плетемся: «Куда вы бегите» и другой координировал в лесу самолет, где пограничники, когда мы только приехали. Там на лошадях приехали, мы пришли или приползли. Они нас обстреливали. Он координировал в лесу. Да мало того. Командир отряда, он же построил нас и сказал, что если бы он достал этого поляка, то он его при всех бы расстрелял. Потому, что он координировал самолеты. Самолеты несколько раз, несколько штук вот над этим кусочком, где мы там сосредоточились. Но, благо, никто там не погиб, из наших то.

Б.А.В. - Ну а потом, когда освобождали, в сорок четвертом, в сорок пятом?

Ю.Г.В. - Тогда, конечно, они тоже там - «Прошу пани», но ничего. Мы ведь там, в Польше, долго не задерживались. Как-то быстро проходило это все. Там мы заходили, у них перины были всякие: «Ложитесь, отдыхайте», ну не знаю. Я, честно говоря, поляков не люблю. Чехов, вот. В Чехии три дня, там они нас чуть ли не на руках носили.

Б.А.В. - А в Германии, с мирными немцами, запомнилось что?

Ю.Г.В. - В Германии мы знаете что, мы с немцами не контактировали, я вот, лично. Я видела, как они проходят, так вот смотрят, ничего они не говорят нам. И мужчины проходили, и женщины. Я, вот, лично с ними, никаких разговоров, ничего не было. Не контактировала с ними.

Б.А.В. - Какие трудности были связаны с временами года? Вот для Вас, как для медика, как для женщины-военнослужащего?

Ю.Г.В. - Ну как, мы не знали особых трудностей, потому что мы как бы на обеспечении на всем. В этом плане, да? Или в чем? Или в моральном?

Б.А.В. - Да, в каком угодно. Ну, например. Бабушка мне рассказывала, что одна из трудностей была работы в госпитале, это…

Ю.Г.В. - Нет медикаментов?

Б.А.В. - Нет. Уход. Потому, что приезжаешь на новое место - надо же раненых помыть. Надо воду согреть.

Ю.Г.В. - Ну нет. Это сами мы…

Б.А.В. - А где ты воду согреешь? Как ты их помоешь? Только все руками.

Ю.Г.В. - Это да, конечно. Но мы, Вы понимаете, мы этим не занимались. Мы не занимались. Потому. Что мы как бы временно. Мы временно и мы там не занимались. Где-то если в медсанбат поступил, и где-то ему надо сменить, вот это что-то, обмундирование как-то просушить, прожарить его в этой жаровке этой. А больше мы не занимались этим. Если было что-то на складе, что-то менять, заменили. Но это очень редко было, потому что, в погранотряде это было там. Но где этот погранотряд - давно ушел? Но в дивизии, конечно, АХЧ там было, у них все было.

Б.А.В. - Но, допустим, операционную же надо было устраивать? Правильно?

Ю.Г.В. - Да.

Б.А.В. - Ну вот.

Ю.Г.В. - Так, все возили с собой, все с собой возили. Ну, и столы там, вот эти. Все с собой возили.

Б.А.В. - В этом отношении никаких трудностей не было, да?

Ю.Г.В. - Нет. … ну, вот я и говорю. напрасно дали так, фронт разделили. Надо было и тыловым дать такую же пенсию. Я, когда выступаю где-то, ну сейчас я стала меньше, после инфаркта особенно, так я говорю: «Без тыла бы фронт не победил». Так?

Б.А.В. - Правильно.

Ю.Г.В. - Я с тыла получила валенки, обмундирование все, в конце концов, еду то же самое. Хоть каша-шрапнель, но все равно. Мы были довольны. К Костенко не зря же прибежишь с надеждой: «Костенко, дай картошечки!» - «А! Чем я буду кормить комбата!? Что я буду давать комбату!?» Нам хотелось картошечки. А в Белоруссии, там конечно, приезжаем: «Бульба е? - Бульба е!» Бульба е. На Украине тоже. Женщины тоже так: «Девочки, наверно вам все надоело - это каша, да каша». Я говорю: «Нет, ничего». Были пухленькие, молодые. Молодость все брала.

Б.А.В. - Как строились отношения между солдатами и офицерами в медсанбате?

Ю.Г.В. - У нас офицеры были, командиры все были: Абаев, Штанько, Шакалов, там другие врачи. Прошунин, там Середа был, такой хирург. Видный очень мужчина был. Обыкновенно. Дружили между собой, врачи врачами как-то дружили. Вот, Орехова дружила с Прошуниным, такая, чисто дружба была. У нее муж был в Москве, бронь у него была. Дудати дружила со Щенниковым. Они были оба незамужние - ни та, ни тот. А потом Щенников. Вот этот, который самострелы то определял, не помню в каком городе, он заболевает сыпным тифом. Температура до сока. И его отправляют в госпиталь тыловой. И он там эту душу забыл. Забыл, и там женился, говорят, на дочери начальника госпиталя. В каком городе - неизвестно, ну вот, видите. Щенников Вениамин Тимофеевич. Подшить ему подворотничок, Галина Васильевна. «Галина Васильевна, у меня подворотничок грязный, подшей, пожалуйста». Срам такой.

Б.А.В. - А как строились отношения между младшими по возрасту и старшими?

Ю.Г.В. - Ну, разницы большой не было. Ну, Абаев, допустим, ему было лет сорок, командир медсанбата. Туманяну тоже лет, наверное, тридцать восемь - тридцать семь. Ну, я не знаю, как. Просто молодежь не была раздельно, как-то. Если где-то умерцы были… Но, в основном, рабочая была обстановка. День и ночь тут рабочая обстановка. Мужчины, где то, в другом месте там поспят, женщины в другом. Не было никаких, как сейчас, посиделки или собираться вместе.

Б.А.В. - А пожилые санитары были у вас в медсанбате?

Ю.Г.В. - Нет.

Б.А.В. - То есть, если санитары, то всегда из легкораненых, да?

Ю.Г.В. - Легкораненые, да.

Б.А.В. - Всегда, да?

Ю.Г.В. - Да. И потом мы были в Ворошиловграде, я Вам говорила. Там, кстати, мы взяли двух учительниц, было две учительницы. Надя, Дуся и еще, по-моему, кто-то. Учителя! Они пошли санитарками у нас работать. Потом они что-то там помогали, сестрам приносили что-то, накачивать груши вот эти. А груши, действительно, так качаешь и устаешь. Особенно, когда вечером, клонит вот так спать.

Б.А.В. - То есть это часа два надо было так сидеть?

Ю.Г.В. - Нет, не два, но минут сорок-пятьдесят то точно. Пока, потому что если дать большую струю, то будет очень больно, надо тихонечко, потом она рассасывается уже, накладываем повязку стерильную или пакет, да проще всего пакет делали и заматывали тут. Если в вену, то, иногда, операционная сестра так делает. А мы подкожные в палате делали, подкожные в вену. А камфору в руку, сюда, бывает некуда - в живот даже делали.

Б.А.В. - А вот раз это госпитальный взвод был…

Ю.Г.В. - госпитальный.

Б.А.В. - На сестру какая-то была норма раненых положена?

Ю.Г.В. -Нет, нормы никакой не было.

Б.А.В. - Не было?

Ю.Г.В. - Никакой. Никогда не вспоминали ничего о нормах, никогда не хныкали так больно. Не хныкали. Другой раз подменить. Подменить, так могли подменить. У меня был случай. Когда приехали мы в штаб после окружения уже, там записывали всех, и меня, и всех записывали. Делали куда, что и как. Дудник все отчитывался перед всеми там. Нас никуда, я говорю, у меня была подруга, фельдшер, но она из другой дивизии была, так ее даже, она вышла одна из окружения, вышла одна, так ее везде и все, даже в Москву ее вызывали. Что она делала в тылу. А она переодевалась несколько раз по селам и вышла все-таки. Фельдшер она была. В полку она была фельдшер. У нас, меня, допустим, и Валю, ничего не пытали в этом плане, что мы там делали. Мы делали свое дело, что было надо. Так вот. Шли вместе со всеми.

Б.А.В. - А в какие-то приметы на войне верили? Которые позволяли выжить?

Ю.Г.В. - Нет, я не знаю. Нет, я не верила. И Вы знаете что, вот, я бога не гневлю. Так вот, отношусь нормально, но у нас был в селе поп. И на него, я еще была такая и такая, чуть побольше. Если я в семнадцать, собственно, лет уже вышла оттуда, уже перешла в восьмой класс когда, я уже вышла оттуда, с села. Ну, в селе обижались на этого попа. Он ходил с попадьей своей и дань собирали. Но, это наверно, они не занимались ничем больше другим, но была церковь. Большая церковь была. Меня бабушка водила, еще, Пасху там светить, помню. Один раз пошли, это в тридцать третьем году, она что-то собрала там пожитки, пошли, узелок намастила себе. И пошли мы с ней к двенадцати часам в церковь. Идти было, такой мосточек был, потом садочек, а потом церковь. Церковь хорошая была. Она была деревянная, вся в липах. Еще липа цветет, мы ее там срывали. Я особенно не лазила по липам, но вообще-то собирала липу иногда. И поп этот там, видимо, за счет этого… Мы с бабушкой пошли, идем в церковь, а через садочек. А тридцать третий год, голод. Выскакивают какие-то два мужика и хватают у бабушки этот узелочек, что она там припасла. Что-то такое, что-то испекла, что. И они у нас вырвали это, голод был. И мы потом побежали, свет был. С женщинами мы побежали и немножко пересидели это. Вот такой момент был. Потом, я один раз заблудилась, вышла не на ту дверь, и бабушка ищет, ищет, и пришла домой. Пришла домой и говорит, что Гали нема. Пошел отец меня искать. А я пошла не в ту дверь, надо было, там три двери было - туда выйти, туда. А мне надо было в одну, а я в другую вышла. И отец не пошел, собирался, бабушка даже что-то на столе приготавливала, а меня мужчина, я знала адрес, знала, где я живу и знала родителей - имя-отчество, фамилию. И мужчина меня привез к ним. Вот был такой случай.

В общем, к церкви я отношусь сейчас, ну, по стольку по скольку. Я хожу, когда провожаю в последний путь. Тут одного однополчанина, командиром роты он у нас был в 124-ой, 50-ой. Командир роты, мы с ним ездили на встречу, он уже плохенький был, но он не мой, а может быть даже моложе меня, командир роты был. Мы с ним ездили на встречи. Он умер. Пантелеев такой был.

Б.А.В. - То есть, на фронте никакого изменения не произошло?

Ю.Г.В. - Что?

Б.А.В. - На фронте никакого изменения к религии не было, да?

Ю.Г.В. - Нет. Ничего не касались, ничего не было абсолютно. И ни в какие я приметы и сейчас не верю, а тогда тем более, молодая была. Нет, нет. Ну, сейчас, в церковь я не хожу. Мои ровесники, хотя, ходят. А я в церковь не хожу. Может, потому что я, как я считаю, раб квартиры. Но я не все конечно, делаю. Дочка молодая есть. Пятьдесят только ей.

Б.А.В. - На войне какие развлечения были у вас?

Ю.Г.В. - Знаете, ничего. Никаких не было. Никаких. Вот, единственное, в Чехославакии, вот только был вечер создан, сделан для дивизии. Дивизионного, видимо, порядка. Были офицеры все, и все там, кого-то приглашали. Нас, девчонок, всех медсанбатовских, и полковых, даже, девчонок. Вот когда мы приезжали в послевоенное время. А, между прочим, Катя меня, вот эту Катю я вспоминала, Головина. Она мне, прошло шестнадцать лет, ее муж отсюда, из Слободского района, Головин. Я писала сюда, что-то мне ни разу не ответила.

Б.А.В. - Вот еще такая тема осталась. Женщины на войне. Вот что-то есть такое, особенное, в отношениях мужчин и женщин на войне? Или ни чем это от мирной жизни не отличается?

Ю.Г.В. - Вы знаете что, на войне относились по-разному. Старшее поколение, они, конечно, что-то еще придумывали там себе, а молодежь нет. Относились нормально и как-то по нормальному разговаривали. Не с какими то выкрутасами, прямо говорили что-то такое. А мужчины, видимо, старше, им наверно надо было женщину. А парни нет. Ну, хотя, Полина, ушла лишь потому, что там ее именно имели в виду, как женщину. Она ушла из полка, помните, я Вам говорила?

Б.А.В. - Я помню. Но, насколько я знаю, это всегда…

Ю.Г.В. - Там, знаете, называли этих женщин ППЖ. Полевая жена.

Б.А.В. - Знаю. Поэтому и спрашиваю.

Ю.Г.В. - Нет. Это я не касалась такой.

Б.А.В. - А у Вас в медсанбате были такие жены?

Ю.Г.В. - Были. Вот, учительница, которая приезжала с этого, которая приехала с Ворошиловграда, мы ее забрали там. Она, по-моему, так и уехала. Даже у командира дивизии была.

Б.А.В. - Ну, это я знаю, это, как правило, было. У всех старших офицеров.

Ю.Г.В. - У командира дивизии была. Вы знаете, он ей трофеи, у нас ведь какие трофеи были? Ну, подумаешь, нам, когда мы уже демобилизовались, нам дали по отрезу. По отрезу на пальто и что-то не помню еще, из белья что-то. А говорят, что Г., как это ее зовут, забыла. Надя тоже. Надя. У нас Надя была немножко в дружбе. Говорят, машину ей трофейную. Хотя, когда мы были в Слуцке, жена приезжала. Жена Г., приезжала жена. А Надя уже была уехавшая, он уже ее отправил. Ну это все опять я сама не видела, а это все просто разговоры были. Это так сказать. Но у Г. была. Он рано, между прочим, умер, в Москве. И умер при своей жене.

Б.А.В. - Большое спасибо, Галина Васильевна.