Кравец Николай Дорофеевич

Николай Дорофеевич Кравец — человек уникальной судьбы. Он один из последних ветеранов, которые в 1939 году участвовали в боях на реке Халхин-Гол. С 1943 года он командовал 88-м отдельным гвардейским минометным дивизионом. Только на Белгородско-Харьковском направлении он подбил и сжег более 50 танков и автомашин противника. Был отмечен 7-ю орденами: Красного Знамени, Александра Невского, Отечественной войны 1-й (дважды) и 2-й степеней, Красной Звезды (трижды). К сожалению, интервью Николая Дорофеевича Кравец было прервано в связи с ухудшением его состояния здоровья. Автор интервью выражает благодарность его правнучке Ирине Кротовой, которая поделилась своими записями воспоминаний прадеда и фотографиями из их семейного архива. Николай Дорофеевич ушел из жизни в октябре 2018 года, не дожив двух месяцев до своего 101-летия.

И.В. Николай Дорофеевич, когда и где начиналась ваша служба в армии?

Н.К. Для начала расскажу о том, как сложилась моя судьба до этого. Сам я родился в декабре 1917-го года. Так что мне буквально на днях исполнится 100 лет (Интервью записывалось в декабре 2017 года. - Примечание И.В.) Место моего рождения - село Мазуировка Тульчинского уезда Винницкой губернии. Впрочем, мои родители были родом не оттуда. Отец родился в 1872-м году в селе Крещенцы, а мать, на десять лет его моложе, была родом из села Ицка Брацлавского уезда. Семья наша была многодетной. Моими братьями и сестрами были Анна, Яков, Петр, Вера, Екатерина, Евгения и Мария. Я шел предпоследним. Я очень рано начал свою трудовую деятельность. Родители мне буквально с детства привили любовь к земле. Уже с 13-ти лет помогал семье работать в колхозе. Потом где мне только не приходилось работать! Правление колхоза меня направило на Всеукраинское курсы подготовки работников лесного хозяйства при Киевском облесхозе, после окончания которых я трудился уже в вапнярском лесничестве и Тульчинском лесхозе. Помню, в этом лесхозе мы сажали дубовые рощи. Много лет спустя я их видел. Так вот, те хрупкие деревья, которые я сажал, будучи еще совсем мальчишкой, превратились впоследствии в самых настоящих великанов. Вот к чему у меня было призвание, а не вовсе к военной службе, которой я впоследствии посвятил свою жизнь.

В голодном 1932-м году я закончил 1-ю фабрично-заводскую семилетку в городе Тульчине. Уже в 1935 году окончил четвертый курс рабфака, действовавшего при Винницком педагогическом институте. Тогда же вступил в комсомол. Хочу немного задержаться на своей учебе в рабфаке. Дело в том, что поскольку мне приходилось все время работать, то учиться с моими сверстниками, которые оставались в девятом и десятом классе, мне было как-то уже не под силу. А ведь в то время уже пошли десятилетки. И мне пришлось идти немного по другому пути — кончать четыре курса рабфака. Так вот, хотелось бы отметить, что рабфак того времени давал очень высокое образование: то, что было нужно. Одновременно, как я уже сказал, я работал. Причем работал сразу в двух местах.

В период же с 1936 по 1938 год работал помощником секретаря Тульчинского райкома партии. Свою работу я совмещал с учебой в Воронежском сельскохозяйственном институте, на лесохозяйственном факультете. Учился я там, конечно, заочно. Собственно говоря, такой была моя судьба до начала службы в армии.

Я был призван в ряды Рабоче-Крестьянской Красной Армии 17-го сентября 1938-го года. Что интересно, вначале меня в армию не брали. Но мы, дети революции, не могли не откликнуться на призыв в армию. Время в то время было совсем другое. Девчонки даже замуж не шли, если парень по какой-то причине не служил в армии. Пришел я в военкомат, а там мне говорят: «Мы не имеем права призывать вас на службу. У вас родители — инвалиды, и ухаживать за ними некому. Вот если бы кто-нибудь из них пришел и дал согласие». Я поговорил на эту тему с отцом, который участвовал еще в Гражданской войне, и получил от него ответ - «да». Затем моя мама пришла в военкомат и попросила военкома полковника Ерофеева, чтобы меня призвали в армию вместе с моими сверстниками. Я, кроме того, подлежал призыву только в следующем году. Таким образом, можно было год не ходить в армию. Правда, уже в 1938-м году эта льгота была отменена.

Хотелось бы также особо отметить, что незадолго до моего призыва в армию 1-й секретарь райкома партии, не желавший, чтобы я уходил в армию, внес мою кандидатуру на очень большую и высокую должность — на пост председателя райисполкома. Мне тогда было всего 20 с половиной лет. Причем район этот оказался достаточно крупным. Однако я, тем не менее, все равно желал идти служить в армию со своими сверстниками. Конечно, это вызвало большое неудовольствие у начальства. И повестка, по сути дела, ко мне пришла только благодаря тому, что по моему делу мама пришла в военкомат и попросила: возьмите сына в армию. Конечно, там имелись весьма веские доводы для того, чтобы служить в армии. Разумеется, должность, которую мне прочили, ко многому обязывала. Однако я решил идти по другому пути.

И.В. В то время, значит, молодежь стремилась к службе в армии?

Н.К. Да, безусловно. Служба в рядах Рабоче-Крестьянской Красной Армии считалась почетной обязанностью. Каждый, как я уже вам сказал, считал нужным отслужить в ее рядах и выполнить таким образом свой воинский долг. Хотелось бы отметить, что вместе со мной в армию были призваны мои сверстники Яша Шерзадай (очень скоро после этого его не стало, но я об этом расскажу в свое время), который работал физруком в школе, и Иосиф Гаврилюк из села Журавлевка, и многие другие. Конечно, нет необходимости всех их перечислять. Я попал в обычную часть — получил направление в 126-й корпусной артиллерийский полк, в состав Уральского военного округа. Должен сказать, что мне предлагалась перед этим совсем другая работа. Я уже являлся кандидатом в члены Всесоюзной Коммунистической Партии в большевиков. В данном случае я был членом КПБУ — так сокращенно называлась Коммунистическая Партия большевиков Украины. Так вот, я оказался единственным среди новобранцев кандидатом в члены партии. Все остальные были беспартийными. К месту службы мы ехали из города Немирова, в котором жил когда-то Некрасов и который являлся районным центром, двумя командами, то есть, очень большой группой из Немировского и Турчинского районов. Кроме того, Немировский район был известен тем, что там находилось училище, в котором готовили будущих учителей. В пути нас сопровождал художник из Турчинского района Саша Подполяк. Он не был военнообязанным. После войны мы с ним встречались. Он так, по сути дела, и остался на гражданке. Я оказался во второй команде.

Ехали мы не в каких-то там, понимаете ли, удобных и комфортабельных вагонах, а в самых настоящих товарняках с двойными рамами и обычным таким покрытием. Пока находились в пути, друг над другом подшучивали. Кое у кого это вызывало улыбку. Впрочем, кое-когда по-доброму и ругались. К примеру, нашему Шерзадаю, который, как и все мы, являлся призывником, кто-то в шутливой форме сказал: «Вот оденут на тебя шинельку и будешь ты солдатик!» Так вот за то, что все это именно таким образом было кем-то из-за нас сказано, он страшно возмутился. Он закричал: «Как это я буду солдатиком? Я буду бойцом Рабоче-Крестьянской Красной Армии. И не смей меня называть этим старорежимным словом — солдат». Вы уловили суть наших настроений того времени?

И.В. Да, конечно.

Н.К. То есть, вам в общих чертах понятно, в каком положении мы находились. Минуя Москву, мы приехали на Урал в город Свердловск, где нас разместили и определили в полковую школу 126-го корпусного артиллерийского полка. Вооружение там оказалось новым, а тяга старой. В связи с этим с нами, так сказать, приходилось проводить дополнительные занятия. Заключались они в следующем. В дивизионе разведывательной службы, в котором я начал служить, были вычислительный взвод, взвод разведки, взвод радио и взвод связи. Все они друг с другом взаимодействовали. Дальше шли огневые взводы. Из всего этого и состояла полковая школа. Я оказался в вычислительном взводе.

Впрочем, моя служба начиналась не с этого. Конечно, первое время мне, во всяком случае, было очень тяжело нести солдатскую службу. Каждый день у нас начинался с электрозвонка, который включал дежурный. Он давал очень страшный звук. Бывает, только под его звучание глаза откроешь, а перед тобой уже стоит командир отделения Хамаганов, весь аккуратный и чистый, и смотрит на тебя. Попробуй не выполнить его приказ. Немедленно в ответ что-нибудь получишь. Впрочем, началась она совсем с другого. Вот сейчас некоторые говорят, что раньше не случалось такого, чтобы старшие показывали свою власть над старшими, или, как в наше время принято называть это явление, дедовщины. На самом деле все было немного по-иному

Помню, как только мы прибыли на место своей службы, нас сводили в баню, а затем обмундировали. Командиром нашего отделения был, как я уже сказал, Хамаганов. Хороший, кстати говоря, командир. Едва мы успели друг с другом познакомиться и сходить в баню, как меня ночью поднимает командир отделения, толкает и говорит: «Подымайтесь!» После же того, как я поднялся, он мне говорит: «Товарищ, пойдемте!» Я пошел вслед за ним, хотя после бани было одно только желание — как следует поспать. Он привел меня в детскую, в которой размещался раньше клуб, и, показывая на стоящее ведро, сказал: «Вот ведро!» Я посмотрел и еще раз убедился в том, что рядом со мной стоит ничто иное, как ведро. «Вот - тряпка, - продолжал он. - Берите!» Слушаясь его, я взял в руки тряпку. «Вот это — детская комната!» - сказал он мне и указал на детскую комнату. А дело в том, что наш так называемый полк ВТУС разместился в военном городке. «Ваша задача, - сказал мне Хамаганов, - вымыть этот пол. Задача ясна?» «Так точно!» Я немного вылил воду, взял тряпку и начал мыть пол, как говорят, по-своему. То есть, именно так, как я это умел: разлил воду и начал ее тереть. Сообразив об этом, Хамаганов спросил меня: «Вы когда-нибудь пол мыли?» Я ему ответил: «Нет». «А у вас сестры были?» - продолжал он. - «Да!» - «Они пол мыли?» «Нет». «Как это так?» «А так, - сказал я ему, - не мыли и все. Я никогда не мыл пол и никогда не видел, как его моют». «А как вы до этого на свете жили?»

Что тогда сделал Хамаганов? Надо сказать, он оказался очень физически развитым товарищем. Он скидывает гимнастерку, а там — одни мышцы (казах он мощны был), берет тряпку и показывает мне на личном примере, как нужно мыть пол. Почему он так сделал? Потому что я ему разъяснил, что, поскольку я родом из степной Украины, у меня на родине пол не моется, а смазывается кизяком. Все это было очень красиво и хорошо. Полы были у нас на Украине земляные. Он разъяснил мне, как полы моют, и я это дело очень хорошо усвоил.

Когда же я справился со своей задачей, он разрешил мне идти отдыхать. Утром меня стал спрашивать о моих ночных делах один боец. Не буду называть его фамилию, мало ли чего: вдруг жив кто-то из его потомков? Короче говоря, он был очень занудистый. Но я не хочу о нем особо и говорить. А он имел такой характер, что всегда что-нибудь обязательно «выкидывал». Подходит он ко мне и спрашивает: «Что было? Как было?» Я ему отвечаю: «Да ничего не было. Подняли мыть пол. Но пол вымыл вместо меня командир отделения. Он показал, как моется пол». Тогда он на это сказал: «Ну вот мы им намоем полы». И засмеялся: ого-го-го. А командир отделения Хабаганов, услышал это «ого го», пропустил меня после этого полностью через кухонный наряд. Пять дней без перерыва я занимался не своими обязанностями. И если кухня обслуживала 3600 человек, можете себе представить, сколько мне тогда нужно было чистить картошки. Но я дошел до такой «почетной» должности, что мне приходилось не только чистить картошку, но и мыть котлы и заниматься прочими делами.

Но когда я выполнял самую «почетную» работу на кухне — выдавал чайники с чаем, ко мне подошел полковой комиссар Чумиков и задал конкретный вопрос (он, кстати говоря, знал меня лично, поскольку я единственный прибыл вместе с другими новобранцами кандидатом в члены партии — он видел, что я почти что каждый день выдаю бойцам чайник с чаем): «Товарищ Кравец! Вы здесь в штате состоите и числитесь на кухне постоянно?» Я ответил: «Нет, я назначен и числюсь вычислителем вычислительного взвода и курсантом полковой школы». «А чего же, - спросил он, - я все время вижу вас на кухне?» И ушел.

Больше никаких разговоров у меня с ним не было. Уже позднее, во время боев у реки Халхин-Гол в 1939-м году, Хамаганов мне вспомнил про это и сказал: «Было же мне за это дело! Ох и досталось же мне тогда». Конечно, по существу то, что он делал, было не очень хорошо. Через день меня, как говорят, поставили на ремень. Но я безропотно все это выполнял. А где-то в конце ноября или даже, может быть, в начале декабря мне присвоили звание.

И.В. А как впоследствии складывались ваши отношения с тем самым Хамагановым?

Н.Д, Конечно, хотя служба была и не совсем простой в предвоенные годы, у нас сохранились нормальные отношения. Больше того, лично я считаю, что благодаря тому, что моим командиром отделения являлся Хамаганов, я смог стать настоящим командиром во время войны. Он был хороший командир, требовательный до последнего. Именно таким и должен был быть командир Красной Армии. Навыки, которые он мне дал, впоследствии пригодились на всю оставшуюся жизнь. Об этом я вам говорю без всяких прикрас. Он сам мог показать, как в армии все нужно был делать. Кстати говоря, в период боев он уже стал моим подчиненным. Тогда-то он, повторюсь, и рассказал мне о своем разговоре с комиссаром полка. Но это — ужа такое, как бы сказать, личное воспоминание. Что и говорить, армейская служба всегда была очень тяжелой. Среди солдат есть такое слово — сачкануть. Со мной этого не было.

И.В. Вас не удивило то, что вам присвоили звание?

Н.К. Конечно, удивило. Но когда мне присвоили это звание и через какое-то время назначили заместителем политрука 3-й батареи, я продолжал выполнять обязанности курсанта полковой школы. Вместе с тем за мной числился конь Жох, на котором я ездил. Мне не запрещено было на него садиться. А потом в майские праздники, незадолго до начала нашего участия в боях у реки Халхин-Гол (получается, что когда я туда поехал, я уже был даже не два, а больше чем четыре месяца как старшина), был убит наш лейтенант. Это произошло в предыдущие майские праздники.

И.В. Расскажите о том, как это произошло?

Н.К. Наш конь тогда имел недостаток: «закусывал». Ну вы знаете, что это понятие в жизни кавалериста означает. Когда конь «закусывает», у него во рту находится железо. Он его, как говорят, хватает зубами, и после этого коня становится невозможно остановить. Ведь «закусывая» железо, он опускает вниз голову и вырывается вперед. Но дело в том, что Жох вместе с тем не требовал чистки. Когда происходил вывод лошадей, то его заводили, как правило, вдвоем в воду. Бывало, чуть его толкнешь, а он уже встает на дыбы. Его всегда было сложно проверять нашим ветеринарным врачам. Но он все время получал отличную оценку. Возьмите такой случай. Надо проходить комиссию. Его только толкнешь, а он, как я уже сказал — давай на дыбы. Какое тут его проверить? Кроме того, за мной была закреплена и вторая лошадь. Это была лошадь начальника полковой школы. Все это с мой стороны требовало определенного внимания к лошадям. Начальник полковой школы подходил ко мне, спрашивал,хотя у меня уже тогда было звание: «Вам не трудно?» Я отвечал: «Нет!» Жох, конечно, и так был чистый. Но я все равно его чистил.

И вот перед тем, как мы должны были выехать на монгольский фронт, мне начальник полковой школы разрешил на Жохе приехать к фотографу. Это могло очень удивить старшину. Но он в правдивости моих слов тогда, помню, нисколько не усомнился. Это был очень красивый конь, имевший красивый хвост и красивую гриву. Масти он был вороной. Перед тем, как к фотографу я приехал, ему выдали заранее для этого приготовленные деньги. Когда же я к нему прибыл, он меня сфотографировал и сказал о том, чтобы я заехал на следующий день к нему за фотографией. Конечно, молодость берет свое! Когда я в другой раз поехал на Жохе, то не поверил, что я могу и не справиться с с ним. Но едва я ослабил удила, как он «закусил» и буквально понес меня вперед. Причем я абсолютно себе представлял его действия: сейчас он влетит в арку конюшни, где я буду обязательно сшиблен. Ведь он рассчитывает на себя, а не на меня. Тогда я решил от него освободиться. Освободился же я от него следующим путем. Увидев впереди себя лужайку, за которой располагались кусты, я выбросил ноги из стремян и со всей силы дернул коня с правой стороны. В результате он отлетел в одну сторону, а я — в другую.

Что я увидел после этого? Не помню, потерял я сознание или нет, но вскоре заметил, как надо мной стоит глыба. Мне вам трудно передать словами мои ощущения. Это был, конечно, красавец конь. Он был весь в пене. С него свисала уздечка. По существу если бы он наступил на меня ногой, я бы уже тогда погиб. Я взялся за повод уздечки, он поднял голову и мы пешком пришли вместе с ним в казарму. Он, конечно, находился в определенном недоумении. Я его кормил, покупал ему сахар и прочее. Ведь я в то время имел возможность зарабатывать тем, что писал в газету какие-то заметки. Лечился я на квартире начальника полковой школы. Вернее сказать, лечила меня его жена, которая была врач по образованию. Так вот, по этой же причине был убит лейтенант. А потом на конной тяге мы выехали на восток.

И.В. То есть, насколько я понимаю, вы сразу же отправились для участия в боях на Халхин-Голе?

Н.К. Да, именно туда мы тогда выехали. Ведь в мае 1939 года Кватунская армия Японии, которая находилась на территории Маньчжурии, напала на территорию дружественной нам Монголии, захватила на востоке страны в районе реки Халхин-Гол плацдарм в 73 километра по фронту и около 40 километров в глубину. Началась, таким образом, необъявленная война с Японией. По просьбе правительства Монгольской Народной Республики Советский Союз пришел на помощь, заявив, что границу Монголии мы будем защищать как свою собственную. Впоследствии японцы предполагали двинуться к сибирской магистрали, к Чите, Иркутску, к байкальским тоннелям, а затем, вероятно, захватить наши исконные земли — Сибирь и Дальний Восток. До этого Япония оккупировала Корею, захватила три провинции северо-восточного Китая и затем организовала марионеточное государство Манчжоу-Го. Потом она занялся с боями значительную часть Китая. Так вот, что касается меня, то я с мая по октябрь принимал непосредственное участие в боях с японскими соединениями у реки Халхин-Гол. Участвовал я в этих событиях в должности заместителя политрука батареи своего полка Резерва Главного командования, но уже в составе армейской группы под командованием Георгия Константиновича Жукова.

И.В. Вам объявили о том, куда именно вы направляетесь?

Н.К. Нет, это дело было строго засекречено. Значит, в самом начале июня месяца, когда мы еще находились в летних Чеберкульских лагерях, нас на рассвете подняли по тревоге. Затем состоялось построение на передней линейке. На ней выстроилась повзводно вся наша полковая школа по подготовке младших командиров 126-го корпусного артполка Уральского военного округа. Как сейчас помню, начальник школы капитан Трифонов прошел вдоль нашего строя, поздоровался и четким шагом направился на правый фланг для доклада командиру полка Михайлову о построении школы по тревоге. Рядом с командиром нашего полка находились полковой комиссар Чумиков, начальник штаба капитан Кривощапов, ответственный секретарь партбюро полка Ханов и подполковник, который представлял командующего артиллерией Уральского военного округа. Все это нам, курсантам, показалось довольно необычным делом. Конечно, тревоги в нашей лагерной жизни встречались. Но присутствие такого количества старших военачальников и командиров мы встречали впервые.

Затем нам, разведчикам, вычислителям, радистам, связистам, аировцам и трактористам (такие были специальности у курсантов), объявили о том, что нам досрочно присваиваются звания младших командиров и мы назначаемся на должности в линейные подразделения. Приказом командира полка некоторым младшим командирам, членам партии Трофиму Лященко, Иосифу Гаврилюку и мне были присвоены звания «заместитель политрука». Это, конечно, обязывало нас вести более активную учебно-воспитательную работу среди личного состава подразделения, быть примерными в службе. Все остальные просто получили звания младших командиров и были направлены в линейные подразделения. Я прибыл в нашу 3-ю батарею 1-го дивизиона уже на должность командира вычислительного отделения. Об этом я тут же доложил командиру батареи капитану Манерных.

Хотелось бы отметить, что наш полк имел богатую боевую историю, начиная, скажем, с железнодорожного артиллерийского дивизиона, который был создан для защиты города Петрограда в феврале 1918 года. Он участвовал в боях на Восточном фронте во время Гражданской войны. Потом он оказался на Туркестанском фронте и там сражался с басмачами. Командиры дивизионов и батарей в своем большинстве являлись участниками Гражданской войны. Короче говоря, это были профессиональные артиллеристы. Для нас, красноармейцев, которые прибыли в полк по призыву 1938 года, они послужили настоящим примером в исполнении воинского долга и в преодолении всевозможных трудностей. Мы чувствовали их постоянную заботу, видели, как под их руководством совершенствуется боевая выучка, слаженность боевых расчетов и управление огнем подразделений.

Наш 126-й полк получил новенькие 152-миллиметровые гаубичные пушки образца 1937 года. Вес такого орудия составлял 7270 килограмм, вес снаряда — 43,6 килограмм. Кроме того, он имел начальную скорость — 655 метров в секунду и максимальную дальность стрельбы — 17,4 километров.

Нам приказали прибыть на станцию Борзя, в районе возвышенности Буха. Правда, в самом начале ничего этого мы не знали. Когда день стал заканчиваться и наш 1-й дивизион на конной тяге под командованием подполковника Еремина погрузили в эшелон и отправили на восток, нам сказали, что предстоит участвовать в боевых действиях. Однако сами мы ничего точного о месте своего назначения не знали. В пути длительных остановок, как правило, не делали. Не раз в дороге нам встречались составы других воинских частей. На всю жизнь мне запомнилась красота озера Байкал. Для нас, недавних жителей Турчинского и Немировского районов Винницкой области Украины, эти места были в диковинку. Они буквально поражали нас своей красочностью и колоритом. И когда нам, землякам, доводилось встречаться на остановках, то мы делились друг с другом своими впечатлениями от увиденного. Конечно, мы предчувствовали серьезность и неординарность событий, в которых нам предстоит участвовать. Однако ничего о том, какие события происходят на Востоке, в газетах не сообщалось.

После же того, как наш эшелон свернул на бывшую Китайскую Восточную железную дорогу, ситуация стала проясняться. Ведь мы не знали, куда именно направляемся. Но все слышали о том, какие провокации устраивают самураи на наших и монгольских границах. Собственно говоря, что нам было об этом известно? Мы, например, знали о том, что в 1931-1933 годах японские войска захватили Маньчжурию, почти всю внутреннюю Монголию, и фактически уже начали готовить плацдарм для нападения на СССР и на Монгольскую Народную Республику. К широкомасштабным действиям против Монгольской Народной Республики, а фактически и против нас, Советского Союза, их подталкивали такие страны, как США, Англия и Германия. Тем самым они хотели проверить боеспособность нашей Красной Армии, готовность Советского Союза к защите своих рубежей. Не говоря уже о том, что между Италией, Германией и Японией был создан блок. В период с 1935 по 1936-й год японцы дважды организовывали конфликты на границах Монгольской Народной Республики, но получали отпор. Отступая от своего рассказа, также еще отмечу, что 12 марта 1936 года советское правительство подписало протокол о взаимной помощи между СССР и Монгольской Народной Республикой. В июле — августе 1938 года японцы пытались испытать наши силы у озера Хасан. В жестоких боях Красная Армия отстояла интересы и неприкосновенную целостность наших границ на Дальнем Востоке. Все это мы по нашей истории знали.

Когда же наш эшелон, а затем и весь наш 126-й корпусной артиллерийский полк прибыл на железнодорожную станцию Борзя, а впоследствии разгрузился и занял позиции у горы Буха, то мы стали менять упряжки лошадей на трактора ЧТЗ, как сокращенно называлась марка Челябинского тракторного завода, а также машины Московского и Горьковского автозаводов. Так что теперь в качестве тягачей мы стали использовать трактора и автомашины. Нам, конечно, очень тяжело было расставаться с нашими верными друзьями — лошадьми. Если не ошибаюсь, в это же время поменялись все наши командиры. И если раньше моим командиром являлся старый по возрасту Хамаганов, то теперь стал другой. Помню, тогда же ко мне подошел Хамаганов и сказал, как ему неудобно передо мной. Ведь если я теперь носил четыре треугольника в петлицах, то он носил только два. Но это — очень длинная история наших взаимоотношений с ним.

Вскоре после нашего прибытия на станцию Борзя состоялся митинг, на котором нам зачитали приказ: выдвинуться в район боевых действий у реки Халхин-Гол. На этом, впрочем, митинге было тоже немало интересного. Так, например, командир полка майор Михайлов довел до личного состава военно-политическую обстановку и конкретизировал задачи, которые предстояло решать подразделениям полка. Полковой комиссар Чумиков напомнил нам, красноармейцам и командирам, о том, что мы должны свято помнить и выполнять требования военной присяги. Ее, кстати говоря, каждый из нас в индивидуальном порядке, как, впрочем, весь состав армии и флота, принял 23-го февраля 1939-го года. После этого начальник штаба капитан Кривощапов зачитал боевой приказ: 1-му дивизиону — совершить марш-бросок в район боевых действий к реке Халхин-Гол, штабу полка и остальным подразделениям — совершенствовать боевую подготовку и находиться в готовности отбыть в район боевых действий.

После этого всем своим дивизионом разведывательной службы, который сокращенно назывался ДРС, мы двинулись вперед. В него, как я вам уже говорил, входили вычислительный взвод, взвод разведки, взвод радио, взвод связистов и прочие мелкие подразделения. Наш корпусной артиллерийский полк был большим. Что запомнилось: когда мы отправились в 800-километровый марш-бросок на механической тяге ЧТЗ, то нам казалось, что в небе на нас летят самолеты. На самом деле это были просто большого размера звезды. Двигались мы через безводные степи и пустыни. Кругом нам встречались песчаные холмы и низкие сопки, которые простирались вокруг Монголии. Встречались мы и с отдельными местными жителями — монголами, которые жили в юртах и их домашний скот. За всем этим я с интересом наблюдал. Надо сказать, они очень хорошо и по-дружески к нам относились. Наше передвижение проходило преимущественно по ночам. Ведь мы тогда находились в постоянной готовности отражать налеты немецкой авиации. Стоит отметить, что наши тогда еще не завоевали превосходства над японцами в воздухе.

Сначала мы прибыли в Тамсагбулаг, потом — в Баянтумэн, который находился уже близко к границе. По сути дела, это были два единственных населенных пункта, находившиеся на нашем маршруте. Должен сказать, что благодаря опыту наших командиров и личной ответственности каждого бойца марш, который нашему дивизиону предстояло осуществить в кратчайшие сроки и впервые на механической тяге, прошел успешно.

Прибыв непосредственно на Халхин-Гол, мы по приказу начальника артиллерии комбрига Ф.Ф.Корзина заняли побатарейно свои огневые позиции на западном берегу, ближе к левому флангу фронта. Мы находились в боевых порядках монгольской кавалерийской дивизии. По сути дела, мы тогда впервые встретились с нашими монгольскими друзьями. Наши передовые наблюдательные пункты уже стояли на той стороне реки, напротив сопки Песчаная, а это — всего в 80-100 метрах от переднего края противника. Поэтому добраться туда можно было лишь в темноте, да и то — ползком. Каждую ночь мы выкапывали НП, укрытия и ходы сообщения. Причем копали мы их, как говорят, в полный профиль, до глубины полтора — двух метров. Но так как кругом происходили артиллерийские и минометные обстрелы, то окопы оплывали — их стенки осыпались от близких разрывов. Там же везде был песок. Крепежного же леса и других материалов нам не хватало. Его нужно было вывозить за сотни верст. Каждый вечер мы буквально вжимались в дно наших обмелевших траншей и окопов. К утру все повторялась по новой. И так эта канитель тянулась практически каждый день.

В этом смысле японцам приходилось куда легче. У них не были, как, скажем, у нас, так далеко растянуты коммуникации. Железная дорога от них располагалась гораздо ближе. Им легче было подвозить необходимые строительные материалы. Поэтому на захваченной территории они создали мощную эшелонированную оборону. Они, например, в 5-6 километрах от реки Халхин-Гол построили глубокие блиндажи с бетонированными покрытиями и «лисьи норы» (укрытия), опорные пункты и узлы сопротивления, умело дополненные огневыми точками. Они великолепно маскировали свои огневые позиции. Особенно же сильно у них оказались укреплены такие высоты, как Зеленая, Песчаная, Палец и сопка Ремизова.

Кроме того, в район боевых действий прибывали все новые части и соединения Кватунской армии. По истории я знаю, что из них была сформирована 6-я японская армия. В ее составе находилось 75 тысяч солдат и офицеров, 500 орудий, 182 танка и более 300 самолетов. Все это, безусловно, свидетельствовало о том, что японцы готовятся к новой акции. Их целью являлось окружение и уничтожение советских и монгольских войск в районе Халхин-Гола и захват прочного плацдарма на территории Монгольской Народной Республики.

Должен сказать, что, находясь близко от границы, еще в Боянтумэне, мы с самого начала подвергались опасности попасть под нападение и внезапное наступление японцев. Ведь в то время рядом с нами разворачивались боевые действия и создавалась необыкновенно обостренная ситуация. Самую большую тревогу, конечно, наводил минометный огонь. Так, например, японцы с утра до вечера расстреливали наши землянки непрерывным минометным огнем. Поэтому днем мы скрывались от обстрела и только ночью меняли места своего расположения. Ведь для того, чтобы скрыть от противника наши важные военно-технические объекты и главные ударные силы, мы постоянно меняли места своей дислокации. Кроме того, мы проводили маневры для введения противника в заблуждение.

Надо сказать, ситуация на нашем участке в то время складывалась крайне неспокойная. Японцы пытались взять у нас живого «языка». В ходе битвы мы старались сделать все от себя зависящее, чтобы не потерять людей, и упорно копали, как я уже говорил, пески для землянок и окопов. Очень берегли пули. Огонь открывали только по приказу и самовольно не имели права по японцам стрелять. К моему счастью, командир нашей батареи капитан Павел Манерных оказался опытным человеком. Когда-то он воевал с басмачами. Поэтому он оказывал мне во время тех боев большую поддержку. Кроме того, он всегда являл собой пример высокой культуры, порядочности и спокойствия. Как сейчас помню, однажды во время тех самых боев получил письмо от своей жены Марии и нам, личному составу взвода управления батареи, сказал: «Моя Маша пишет словами Долорес Ибаррури: «Лучше быть вдовой героя, чем вдовой труса, так что, орлы мои, наши родные и близкие ждут от нас героизма, подвигов и победы». Забегая вперед, отмечу, что в ходе одного из боев Манерных под артиллерийским и минометным обстрелом корректировал с наблюдательного пункта огонь по подавлению и уничтожению врага, его огневых средств и укреплений. Так, например, в один из дней в глубине обороны противника разведчики обнаружили передвижение эскадрона японской кавалерии. Огнем батареи эта группа кавалеристов была тут же уничтожена.

И.В. Помните ли вы первый ваш бой?

Н.К. Ну, во-первых, бои на Халхин-Голе начались 11-го мая. Но пока дело дошло до вмешательства Москвы, прошло время. Мы же, как я уже сказал, прибыли туда в июне. Еще в период с 3-го по 5-е июля в ходе боевых действий на Баин-Цагоне японские войска были разгромлены. Ожесточенные бои продолжались в течение трех суток. В них с обоих сторон участвовало, если мне не изменяет память, до 400 танков, около 300 орудий и 400 самолетов. Напряжение артиллерийского огня оказалось настолько значительным, что батареи расходовали по 200 снарядов в день. Во время этих боев особенно отличились бойцы 2-й танковой бригады и 29-го мотострелкового полка. Лишь только небольшие остатки разгромленной группировки спаслись бегством через реку Халхин-Гол. На поле боя остались лежать тысячи японских солдат и офицеров. Их боевая техника была или уничтожена, или же захвачена нами. Вот после этого наблюдательные пункты наших батарей и расположились за рекой Халхин-Гол, а НП нашей 3-й батареи, которой командовал капитан Манерных, в 80-100 метрах от переднего края противника, напротив сопки Песчаная.

Первое, что я помню из периода этих самых боев, это солдата, у которого на обмундировании было пять пальцев, обтянутых в манжет, а на манжете — звездочка. Трудно было определить, русский это был или монгольский солдат. Но одного можно было сказать точно — что это был боец Красной Армии. Ведь хотя эту войну встретили и монголы, там среди инструктором находились наши, русские. Но и у нас встречались потом монголы. Второе впечатление от войны — нам сообщили, что летят самолеты. Я уже сейчас не помню, чем мы оказались вооружены тогда, но точно не то карабинами, не то — винтовками. И я хорошо помню, как с этой разобранной винтовкой спрятался в плащ-палатке под прицеп автомобиля, груженного снарядами для 122-миллиметровых гаубиц образца 1937 года. Впрочем, у нас на вооружении стояли не только эти пушки. Были и 32-миллиметровые. Кроме того, в полку, куда перевели командиром отделения Хамаганова, имелись и 107-миллиметровые пушки. В этот минуту я испытал чувство угрызения совести: идет, так сказать, война, а я прячусь под боеприпасами. А потом пошла обычная война.

Я уже говорил вам, какую долговременную оборону организовали у себя японцы. Но наша артиллерия на Халхин-Голе значительно превосходила японскую. Ведь мы своими силами подавляли огневые точки противника, вели контрбатарейную борьбу. Кроме того, указывали разрывами снарядов и дымами цели для бомбежки. По сути дела, артиллерия того времени являлась решающей силой. Нас совсем не зря называли «боги войны». Хотелось бы отметить, что артиллерия, действовавшая на Халхин-Голе, делилась, так сказать, на две категории — на дальнего действия и поддержки пехоты и танков. Я находился в третьей батарее, которая использовалась для стрельбы по целям, которые предназначались для уничтожения авиации противника, то есть нас. Одним словом, я представлял артиллерию дальнего действия. Кроме того, на флангах мы поддерживали танки и пехоту. Помню, во время тех боев создавалось такое впечатление, что фланги окружают, а центр остается.

Приведу вам такой, значит, характерный пример. Наблюдательный пункт, около которого мы действовали и где был командир нашей батареи, находился на сопке Песчаная. Кое-когда к нам заявлялся командир дивизиона. Почему? Потому что он большей частью был связан с Хамалдаба, где располагался Жуков. Собственно говоря, я лично видел и Жукова, и командующего артиллерией Корзина. Тем временем усиленно шла подготовка к генеральному наступлению. Конечно, командование оставалось прежним. Но было усиление тяжелой артиллерией. Как наш полк, так и другие части корпусного значения организовались в группу. И, казалось бы, уже позднее после артиллерийской подготовки, после того, что там было, от сопки Песчаная ничего не должно было остаться. Я уже говорил, что непосредственно у нас были окопы полного профиля. Но так как кругом все состояло из песка, к концу дня это все превращалось в ничто. Нам приходилось ползти ползком из-за осыпавшегося песка. Но я немного забежал вперед.

Итак, шла подготовка к наступлению. На фронт прибывали все новые и новые части. Пополнялись запасы боеприпасов. Кроме того, усиленно велась разведка. К середине августа советско-монгольские войска, как известно, были объединены в 1-ю армейскую группу, которая насчитывала 57 тысяч солдат и офицеров, не говоря о танках (498 штук), бронемашинах (385 единиц), орудиях и минометах (542 штукм) и самолетах (515 штук). В частях шла тщательная подготовка личного состава и боевой техники к операции. Так, например, начальник артиллерии 1-й армейской группы Корзин, его штаб, начальники артиллерии дивизий и командиры артиллерийских частей особое внимание уделяли учету боевого опыта, недостаткам в боевом использовании артиллерии в предшествующих боях. Кроме того, проводили уточнение боевых задач на местности.

Как сейчас помню, для артиллерийского обеспечения наступления стрелковых частей были созданы группы поддержки пехоты и артиллерийские группы дальнего действия. Так, например, в южной группе артиллерия дальнего действия была создана из 1-го дивизиона 185-го артиллерийского полка Резерва Главного Командования в центральной в состав группы авиации дальнего действия входили 2-й и 3-й дивизионы 185-го полка РГК, наш 1-й дивизион 126-го артполка и отдельная 122-мм пушечная дальнобойная батарея. Был составлен план огня артиллерии, который определял порядок ведения огня и задачи каждой артиллерийской группы в соответствии с таблицей взаимодействия родов войск на 20 августа 1939-го года. Он был утвержден командующим 1-й армейской группой и членом Военного Совета. Артиллерийская подготовка предусматривалась продолжительностью 2 часа 45 минут. В последние 15 минут вся артиллерия должна была произвести мощный огневой налет по переднему краю обороны противника.

К середине августа между красноармейцами, командирами и политработниками, пожалуй, говорилось лишь только одно: «Пора разгромить японцев!» Продолжая укреплять оборону, мы одновременно готовились к наступательным боям. Прибывали новые воинские части, подвозились боеприпасы, горючее. Упорно шла, как помню, боевая подготовка, отрабатывались документы. Кроме того, усиленно велась разведка, в том числе и авиационная. По обнаруженным целям от ориентиров готовились данные для стрельбы батарей

Впрочем, наш противник тоже не дремал. Я хорошо помню, как 19-го августа 1939-го года, это было как раз накануне наступления, японцы явно чем-то встревожились. В воздухе постоянно находились их самолеты. Видимо, они пытались разглядеть, что происходит внизу, то есть, у нас. Затем они начали бомбить. Мы же укрывались от них в щелях и окопах. Сбрасывали они на нас тяжелые бомбы, в том числе и дымовые. Наши истребители и зенитки их отгоняли. В то время превосходство в воздухе было уже на нашей стороне. Это раньше нам от них приходилось не сладко. Но с прибытием впоследствии дважды Героя Советского Союза Кравченко ситуация изменилась в лучшую сторону. Его, правда, в этих боях сбили. К нам он прибыл вскоре после участия в боях в Испании. Так что особенно лютовать японцам мы не давали. И если до августа японцы господствовали в воздухе, то теперь наша авиация теперь стала доминировать над ними. Отвлекаясь от темы, отмечу, что в течение июля 1939 года японцы неоднократно пытались на нас наступать, но все их атаки отбивались совместными усилиями наших и монгольских войск. Особенно активно в этом деле участвовала наша артиллерия. Над полем же боя в районе реки Халхин-Гол проходили яростные воздушные бои с участием более чем 200 самолетов с двух сторон. Но преимущество, конечно, имели наши летчики. Во главе их стоял комкор Яков Смушкевич, который впоследствии стал дважды Героем Советского Союза.

Но вернемся к событиям 19-го августа 1939-го года. С наступлением темноты был получен боевой приказ о наступлении. Тогда же до нас довели такое обращение командования. Я почти дословно вам его приведу: «Товарищи! На границе Монгольской Народной Республики мы защищаем свою советскую землю от Байкала до Владивостока и выполняем Договор дружбы с монгольским народом. Разгром японских самураев на Халхин-Голе — это борьба за мирный труд рабочих и крестьян СССР, борьба за мир для трудящихся всего мира, удар по фашистским поджигателям войны Берлина, Токио и Рима». Это обращение до нас довели прямо на огневой позиции, на наблюдательном пункте.

Хочу сказать, что перед этим решительным наступлением, состоявшимся 20-го августа, я видел Георгия Константиновича Жукова. Впрочем, решающая битва состоялась в период еще с 8 июля по 20 августа. Жуков прибыл вместе с членом Военного Совета Никишовым, Богдановым и писателем Константином Симоновым. Вы, наверное, знаете, что он написал очень такие правдивые воспоминания о войне. Сам писатель оставил завещание о том, чтобы после смерти его пепел рассеяли. Все они появились в солдатских гимнастерках и с совковыми лопатами. Они ходили по переднему краю и кое-где останавливались. Это было, конечно, очень рисковым делом.

Ночь 19-го августа оказалась тревожной. На НП редко кто уснул. Все находились в ожидании времени «Ч». Затем занялся рассвет. Туман у земли медленно начал расползаться. Светлел небосвод. На востоке заполыхали первые проблески оранжевой зари. После того, как на горизонте показались солнечные лучи, стала хорошо просматриваться территория, занятая японцами. Но все это продолжалось лишь только какое-то мгновение. Ведь как раз на рассвете 20-го августа, в воскресный день, началась наше совместное с монгольскими войсками наступление. Утро, как сейчас помню, было прозрачным и прекрасным. Помню, сам я тогда находился на передовом наблюдательном пункте и все прекрасно видел и слышал. Повсеместно завязались бои по уничтожению и окружению противника.

Где-то в 5 часов 45 минут утра установленные вдоль всего фронта радиорепродукторы заиграли гимн Советского Союза того времени - «Интернационал». Потом зазвучал «Марш летчиков», под который в небе появилась армада наших бомбардировщиков. Их сопровождали наши истребители. Звучал и Марш танкистов. После того, как прозвучал «Марш артиллеристов», по японцам стала стрелять артиллерия. Наша артиллерийская подготовка продолжалась больше двух с половиной часов. Тучи пыли застилали солнце. По сути дела, нам ничего не было видно за дымами разрывов, в том числе и в сильную оптику. Надо сказать, наши авиация и артиллерия накрыли позиции японцев на всю глубину. Только после этого справа и слева началось продвижение наших войск. Артиллерийское наступление осуществлялось следующим образом. Огнем групп артиллерии дальнего действия начали подавляться зенитные батареи противника. Разрывами снарядов она указывала авиации цели вражеских артпозиций и и скопления пехоты и танков. Так уничтожались огневые точки и живая сила японцев на переднем крае. Разрывы бомб совпадали с разрывами артснарядов на всю глубину обороны противника. Из-за всего этого, как я только что говорил, территория была покрыта огнем и дымом.

В 8.45 — 9.00 последовал новый мощный огневой налет по переднему краю японских сил. В это же время повторная волна советских бомбардировщиков и истребителей стали наносить свои удары. После того, как на флангах успешно была прорвана оборона, наши танки с пехотой приступили к окружению и уничтожению японских самураев. Японцы оказывали нам ожесточенное сопротивление. Были применены даже огнеметы.

Конечно, тогда Жуков провел классическую операцию на окружение. В первый же день наступления оборона японцев оказалась прорванной на флангах. После этого наша пехота смогла выйти к государственной границе. На третьи сутки кольцо замкнулось. Но так как японцы оказывали отчаянное сопротивление, то тяжелые бои в «котле» затянулись еще на неделю, вплоть до конца августа 1939 года. Мы в этих боях понесли немалые потери и некоторые наши товарищи полегли на поле боя. Но и монгольские солдаты сражались не хуже нашего.

Помню, 23-го числа нам пришлось повторно усилить огонь в районе сопки Песчаная. Так как здесь действовала не только наша корпусная артиллерия, удары оказались очень сильными. Кроме того, в этих событиях участвовала авиация дальнего действия. Она ходила по переднему краю и все тщательно изучала. Все это происходило буквально рядом с нами. Она подавляла вражеские огневые точки. Не ошибусь, если скажу, что в этих боях и у этой же сопки Песчаная был ранен командир другого полка дальнего действия Климов. В это время была притянута тяжелая артиллерия из Пор-Артура. Потом я еще раз видел Жукова. Тогда он уже появился в качестве комкора — командующего армейской группой. Так вот, эти пушки, притянутые японцами оттуда, не успели сделать ни одного выстрела. Вот что такое была артиллерия дальнего действия. Между тем находилась она на Хамадаба. Туда, кстати говоря, Жуков вызывал нашего командира батареи и ставил задачу: «Вы все должны «раскопать». О выполнении задания доложите на Хамадабу лично». А уничтожил боевые расчеты крепостных пушек большой мощности наш командир батареи капитан Манерных по приказу подполковника Еремина.

В ходе тех самых боев самураи дрались до последнего. В плен они почти не сдавались. В безнадежных случаях они считали, что лучше покончить с собой, чем идти к нам. Вообще это был очень серьезный противник. По тем временам японская армия считалась одной из лучших в мире. Однако, кто бы чего бы не говорил, наш моральный дух оказался крепче. 23-го августа после нанесения повторного артиллерийского и авиационного ударов, как я вам уже рассказывал, императорская армия Японии была окружена и разбита.

Хотелось бы отметить, что если за первый день боя, 20-го августа, наша артиллерия израсходовала тридцать тысяч снарядов, то за 25-е августа она израсходовала 65 тысяч снарядов разного калибра. Сопровождая огнем и колесами наступление пехоты и танков, наша артиллерия сосредотачивала интенсивный огонь по всем объектам, которые нам оказывали сопротивление. Помню, когда на левом фланге с высоты Песчаной японцы повели мощный огонь, нами была вновь проведена продолжительная артиллерийская подготовка. После подавления же очагов сопротивления подразделения под командованием Заиюльева и Мухамедзарова пошли на штурм Песчаной. Артиллерийским огнем, гранатами и штыком враг был уничтожен. На высоте, таким образом, заалело Красное знамя.

28 августа наши и монгольские войска овладели сопкой Кемзова-Понедин — важным опорным пунктом японцев. Была уничтожена южная, а к утру 31-го августа северная группировка противника. Таким образом, 6-я японская армия была разгромлена, а остатки японских войск взяты в плен. Так 31 августа 1939 года территория Монгольской Народной Республики была полностью освобождена от оккупантов. Кстати говоря, воздушная битва на реке Халхин-Гол считается в истории военных действий самой крупной воздушной битвой. В ней с обеих сторон приняло участие большое количество самолетов. Кроме того, для нас это стало своего рода большим испытанием потенциала военно-воздушных сил перед Второй мировой войной.

И.В. Какими были ваши потери во время боев с японцами?

Н.К. Монголы поставили нашим 124 памятника.

И.В. За счет чего вы несли потери?

Н.К. Как ни странно, но не за счет авиации, а в основном за счет пехоты и танков. Но мне, говоря о потерях, трудно отвечать за весь свой полк. Я могу, например, сказать о том, как погиб наш товарищ Шаварзайд. Он погиб, конечно, смертью храбрых. Меня потом спрашивал его брат, который до этого нас сопровождал во время призыва: «А как он погиб?» А что я могу сказать, если он находился в разведке, а я был вычислителем. Что я мог Богу сказать? Кроме того, в этих боях погиб еще один мой товарищ — Иосиф Гаврилюк.

И.В. Что было после боев на Халхин-Голе?

Н.К. После того, как окончились бои, наш полк разместился на 79-м разъезде, в 18 километрах от железнодорожной станции Борзя и в направлении станции Чита, и приступил к учебе. В чистом поле, в степи, мы вырыли себе землянки, собрали два деревянных дома, один из которых предназначался для штаба, а другой для командиров. Остальные, в том числе и те командиры, к которым приезжали жены, жили в так называемом «копай-городке». Началась будничная боевая учеба, с учетом опыта боевых действий на реке Халхин-Гол и Советско-финляндской войны: боевые стрельбы, наступление с сопровождением танков и пехоты, с огневым валом, кроссы с участием всего личного состава полка, и так далее. Помню, нас, участников боевых действий у реки Халхин-Гол, сфотографировали у боевого знамени нашего 126-го корпусного артиллерийского полка. С благодарностью за подписью командира полка фотографии были направлены нашим родителям.

Еще в апреле 1939 года меня приняли в партию. А в октябре я стал не только заместителем политрука, но и секретарем парторганизации полка, а затем заместителем начальника полковой школы по политчасти. Школу возглавлял капитан Трифонов. 5-го мая 1941-го года мы с полка убыли. Дело в том, что перед этим нам присвоили звания «младший политрук», по-теперешнему это — лейтенант, и дали такую команду: «Если кто из вас желает остаться в кадрах, пусть остается. Если же кто не желает оставаться в кадрах, тот может демобилизоваться». Помню, командир полка в шутку сказал про нас комиссару Чумикову: «Ну ладно, пусть едут. Мы вдогонку отправимся за ними». Все это прозвучало вроде как шутка, а на самом деле оказалось правдой. Полк двинулся вслед за нами 7-го мая. И иностранные газеты, в особенности немецкие, писали, что с Дальнего Востока для усиления перебрасываются советские части. Конечно, кое-какое командование, в том числе командующий артиллерий Корзин, остались.

После этого я вернулся домой и поступил работать инструктором в Тульчинский райком партии. Но это продолжалось совсем недолго. Ведь, как известно, 22-го июня 1941 года началась война.

И.В. Чем вам запомнилось начало войны?

Н.К. Я хорошо помню этот день. Я находился в это время в райкоме партии. После того, как я прослушал выступление Молотова, я выехал в село Копиевка. Там я должен был провести митинг по случаю дня начала войны. К концу дня я простился с родными и уехал в Винницкий обком партии. А там уже было объявлено, что, согласно постановлению ЦК, я мобилизован в действующую армию. Политуправление Киевского военного округа направило меня на Южный фронт. Я стал комиссаром 6-й батареи 496-го гаубичного артполка 130-й стрелковой дивизии. В этом качестве мне пришлось участвовать в оборонительных боях, во время которых мы вели разведку и совершенствовали инженерное оборудование основных и запасных огневых позиций.

Помню, когда мы только на Южный фронт прибыли, нам всем выдали по медальону, где были указаны наши фамилии, имя и отчество, личный номер и адрес. И первое, что я тогда сделал — подошел к Днестру и бросил этот медальон в воду. Зачем он, решил я, мне нужен? Война ведь только началась. Кому, что сообщать? Ведь никто не знал, когда именно она закончится. Для одних,может, раньше, для других — позже. Но пока мы живы, решил я, будем воевать.

Первое время, конечно, отступали. Так, например, хотя 18-го июля наша дивизия вела ожесточенные бои, к исходу дня фашистам все же удалось форсировать реку Днестр и переправиться на левый берег. 19-го июля после упорных боев они уже взяли город Могилев-Подольский. Нам пришлось начать отход с боями на восток. Сердце кровью обливалось, когда приходилось оставлять позади родную землю, женщин, детей. Во время этих боев наша шестая батарея поддерживала 528-й стрелковый полк, прикрывала огнем и колесами отход 55-го стрелкового корпуса. Она вела бои за город Тимашполь, железнодорожную станцию Вапнярка, населенные пункты Вербова и Шарапановка.

После того, как у нас произошел бой восточнее Шарапановки, у нас пропали командир батареи и командир дивизиона. Они находились на наблюдательном пункте восточнее огневой позиции. Мы их искали, но наши поиски, к сожалению, так и не дали никаких результатов. В этом деле нам оказывали помощь группа солдат во главе с комиссаром пятой батареи. Тем временем бои продолжались, в частности, за такие населенные пункты, как Крыжополь, Кирнасовка, Ободовка, Александровка и Новая Одесса. Уже когда мы вели бои в окружении, на огневой позиции, помню, погиб старший лейтенант Коваленко. Его призвали из запаса. Прежде, как мне стало известно, он был доцентом Киевского государственного университета.

В октябре 1941 года меня перевели на должность комиссара штабной батареи командующего артиллерией 99-й Краснознаменной стрелковой дивизии. В составе этой дивизии, которой, как сейчас помню, командовал подполковник Владимиров, я участвовал в боях по освобождению городов Ростов-на-Дону и Краснодон, в боях у переправы через Миасс и по освобождению ряда населенных пунктов. 23-го марта 1942 года мы участвовали в боях за город Славянск. Но потом в моей военной жизни произошел небольшой перерыв. Где-то с апреля по август 1942 года я находился на курсах военных комиссаров артиллерийских частей при Военно-политическом училище имени Фрунзе. После того, как я их окончил, меня назначили комиссаром 388-го отдельного гвардейского минометного дивизиона 97-го гвардейского минометного полка. Так получилось, что уже с ноября 1942 года я стал командовать этим дивизионом. В этом качестве я участвовал в боях на Воронежском, Степном и 2-м Украинском фронтах. Тогда я поддерживал боевые действия частей и соединений 6-го гвардейского кавалерийского корпуса и 7-й гвардейской армии.

И.В. Вы участвовали в боях за Сталинград?

Н.К. Непосредственно в самом Сталинграде мне быть не довелось. «Катюши» находившегося под моим командованием дивизиона поддерживали наступление войск Юго-Западного фронта. Сначала мы находились в Елизаветовке. Но затем война, как говорят, стала передвигаться туда-сюда, и в конечном итоге мы оказались в районе Верхнего Мамона. И тогда командир не нашей, а соседней дивизии попросил меня дать залп из «Катюш» по группе немецких войск в районе Дерезовки. Залп, скажу я вам, получился очень удачный. А дело в том, что как раз южнее Верхнего Мамона в декабре 1942 года войска Юго-Западного фронта прорвали оборону противника. Собственно говоря, именно отсюда началось мощное наступление на юго-восток. Была перерезана железнодорожная ветка Лихая — Сталинград. В официальных сводках об этом рейде сообщалось так: «Механизированные корпуса Юго-Западного и Воронежского фронтов рассекали, окружали и уничтожали вражеские войска». Мы вошли в прорыв 6-го гвардейского кавалерийского корпуса по тылам противника и участвовали в боях по освобождению таких железнодорожных станций и населенных пунктов, как Кантемировка, Россошь, Ровеньки, Валуйки, Уразово, Змиев, Соколово, тарановка, Борки, Подкопай, Мерефа, Новая Водолага, Сергеевка, Ивановка, Охочаи, а также в оборонительных боях за города Харьков и Чугуев.

Также, как и этот рейд, мне хорошо запомнился день 18-го декабря 1942-го года. Тогда дивизион под моим командованием двумя батареями, состоящими из ракет ТС-13, обрушил огонь на немецкую колонну. Эта колонна из автомашин как раз остановилась на западной окраине села Косовка. В результате было уничтожено около роты вражеской пехоты. Многие были ранены. Немецкая контратака, таким образом, не состоялась. Вот и получается, что благодаря нам наши стрелковые подразделения освободили село Косовку и расширили фронт прорыва обороны немцев. Правда, в этом бою погиб храбрый молодой офицер (он родился в 1923 году) — командир батареи гвардии лейтенант Владислав Владимирович Шишкарев. Мы похоронили его со всеми почестями в центре села Елизаветовка Павловского района Воронежской области. Сейчас главная улица села носит его имя.

Когда после этого мы оказались в селе Соколово, то там наш дивизион огнем реактивных установок БМ-13 поддержал Чехословацкий батальон. Он вел оборонительные бои на рубеже Соколово — Тарановка. Здесь же мне не повезло. В феврале 1943 года у железнодорожного переезда Борки я получил осколочное ранение. Так как оно было легкой тяжести, то я остался в строю. Лечился же, так сказать, амбулаторно, при медчасти полка.

Вскоре после этого состоялся бой за населенный пункт Новая Водолага, который мне запомнился на всю оставшуюся жизнь. Как сейчас помню, Новую Водолагу освобождал атакой в конном строю 6-й гвардейский кавалерийский корпус. Мы же своими огнем и колесами, так сказать, обеспечивали его успех. Надо сказать, местное население встречало нас очень тепло и радостно. На многих домах мы заметили вывешенные Красные флаги. С Новой Водолаги 6-й кавкорпус, отражая атаки немецких танков, начал маневр на восток.

Особенно тяжелые бои у него проходили в районе села Охочаи. У нас тогда закончилось горючее, не говоря уже о том, что были на исходе и боеприпасы. Таким образом, наши «Катюши» продолжать движение не могли. Тогда мы наши боевые машины БМ-13 стали закатывать за жилые строения. Причем это делали не только боевые расчеты, но и кавалеристы и местное население. Осуществляли они все это при помощи полотенец и веревок, из которых вязали «канаты». Для стрельбы же по немецким танкам и пехоте мы выкатывали БМ-13 из укрытий вручную.

После этого прошло какое-то время, как вдруг командир 6-го гвардейского кавалерийского корпуса под расписку отдает приказ: «Прекратить бой и подорвать боевую технику - машины БМ-13 взорвать. Уничтожить все машины!» Как только я его подписал (как говориться, деваться было уже некуда), то попросил отложить время подрыва и разрешить мне самому по обстановке его определить. Честно говоря, у меня оставалась надежда на то, что вернутся машины с начальником химслужбы дивизиона старшим лейтенантом Николаем Васильевичем Свиридовым. Кстати говоря, после войны он стал министром печати РСФСР. Буквально накануне всего этого я с четырьмя солдатами на трофейной грузовой машине «Фиат» отправил его за горючим. Он, впрочем, должен был пройти через фронт окружения. Так как генерал ничего мне на это не ответил, я понял, что он на это нисколько не возражает.

К исходу дня 6-го марта 1943-го года обстановка весьма осложнилась. На восток уходили последние подразделения кавалерийской дивизии, которой командовал генерал-майор Суржиков. Штаб 6-го кавалерийского корпуса и генерал-майор Соколов вскоре из населенного пункта Охочаи тоже убыли. Таким образом, во второй половине февраля и начале марта 1943 года кавалеристы уходили по разным направлениям. Так как дороги были засыпаны снегом, шли они бездорожью. Теперь вы, очевидно, представляете, в каком мы тогда оказались положении. Мой 388-й минометный дивизион остался фактически без прикрытия. Он имел на вооружении всего лишь один боекомплект ракет.

Но спасение пришло! Вскоре после того, как на санях и конях ушли части корпуса, месте с горючим вернулся Свиридов. Он, конечно, совершил немыслимое. Воспользовавшись немецкой военной формой, на трофейном грузовике через линию фронта привез горючее. Мы заправили им все машины и стали выбираться. Чтобы уйти подальше от противника, наш дивизион по одной машине отправлялся в пункт Подкопай. Последним шел «Фиат» с бочкой горючего. В нем находились начальник медсанчасти майор Мальцев, фельдшер лейтенант Тюрин, начальник штаба 389-го дивизиона гвардии старший лейтенант Махмуся и две медсестры. Этим-то людям, увы, и не повезло. В машину попала болванка, которая была выпущена немецким танком. Возник пожар, в результате которого погибли лейтенант Махмуся и медсестра Галина. Водитель машины и другие получили ранения. Этих раненых уже подобрали наши кавалеристы.

Оказавшись на хуторе Подкопай, дивизион выстроился для совершения марша. Тогда же командиры батарей получили приказ: «Дать людям один час для отдыха и принятия пищи!» Через какое-то время нам удалось установить, что примерно в полутора километрах от хутора по направлению с Новой Водолаги на Мерефу движутся немецкие машины с зажженными фарами. Впрочем, другие направления движения фашистов разведка не смогла установить из-за весенней распутицы и снежной метели. В такой обстановке я принял решение: дивизион будет совершать марш по выходу из окружения по дороге Новая Водолага — Марефа и далее на город Харьков. Причем двигаться решили с зажженными фарами. Перед началом движения о готовности мы проинструктировали личный состав, командиров и водителей боевых машин.

Так 388-й минометный дивизион под моим командованием совершил марш до поселка Зеленый Гай. Конечно, ветер, снег и метель способствовали нашему скрытному перемещению. В бой с немцами мы так и не вступили. Больше того, мы вклинились в немецкую колонну, которая также ехала с зажженными фарами. Но так как была метель, буря, мы и смогли совершить немыслимое: идет немецкая колонна, а я на трофейной немецкой же штабной машине «Харь» еду и везу за собой свой дивизион. Немцы, видя все это, нас как своих пропускают. Вот и получается, что в то время как под непрерывной бомбежкой наши справа и слева Сбил Днепр, дивизион в районе Хачася смог вклиниться к немцам и въехать в Чугуев.

Правда, тут еще был один случай. В одном поселке весь наш дивизион встретился с передовыми частями Красной Армии, которые обороняли город Харьков. Но когда на рассвете следующего дня мы остановились на площади Дзержинского в Харькове, то наш дивизион вновь остался без горючего. Здесь на помощь к нам пришли дети. Из своих домов они приносили кто бутылку, кто балку, а кто даже и канистру бензина. В результате всего этого мы смогли дозаправить свои машины.

Затем по приказу командующего гвардейскими минометными частями фронта генерал-лейтенанта Ярового мой дивизион принимал участие в обороне Харькова и освобождении населенных пунктов Рогань и Чугуев. Вспоминая все эти дни боев за Харьков, я, конечно, в первую очередь представляю светлый образ начальника связи 97-го гвардейского минометного полка капитана Льва Буняка. Ведь именно он в довольно сложной боевой обстановке прибыл в район города Алексеевка и вручил приказ начальника оперативного управления гвардейских минометных частей гвардии полковника Юфы. Он касался боевой задачи по обороне шоссе Харьков — Чугуев.

Помнится, когда в районе города Чугуева я встретил командира 97-го гвардейского минометного полка гвардии подполковника Чумака, мое появление стало для него полной неожиданностью. Как оказалось, через штаб фронта он получил сведения о полном уничтожении дивизиона в районе Охочаи. Чумак спросил меня, имеется ли личный состав и боевая техника. Он, конечно, был очень приятно удивлен, что весь мой дивизион находится в полной боевой готовности и располагается рядом, в районе Чугуева. Явился — не обелился! Удивление его в каком-то смысле можно было объяснить. Ведь для него было совсем непонятно: как это так дивизион совершил такой марш в целости вместе с другими дивизионами и прибыл в район Днепра, в то время как по документам его не должно было быть? Конечно, из-за этого никто под суд не пошел, как и не был отмечен наградой. На войне всякое случается! Хотя что получилось, собственно говоря, по существу? Командир кавалерийского корпуса подписывает приказ — уничтожить все боевые машины. А я за исключением одной всех их не только спасаю, но и прибываю в район Чугуева. Поэтому с командиром полка состоялся у меня такой разговор: «Ну живой?» - Живой!» - «Ну а материальная часть как?» Тогда я ему и говорю: «Здесь она полностью вся. Дивизион — со мной, за исключением двух последних машин». Нотам солдаты растеряли кухню и какие-то вещи. Но это, как говориться, за потерю не считается. Тогда он сказал: «А как же так вы прибыли сюда и доложили о том, что все в порядке. Вас судить надо. Вы не выполнили приказ». Ничего не скажешь ему в ответ. Это теперь каждый пишет то, что ему вздумается: какой, мол, герой. А на войне все было не так гладко, как теперь, может быть, кому-то кажется. Я, конечно, допускал ошибки, поступал не так, как надо было это делать, но жизнь заставляла принимать решения и что-то подсказывала.

В апреле 1943 года наш дивизион совершил длительный и тяжелый марш по вязким и проселочным дорогам, а затем сосредоточился в селе Заячье Корочанского района. Через какое-то время он занял выжидательную позицию в роще северной окраины села Беловская. Теперь он находился в полосе обороны 81-й гвардейской стрелковой дивизии, которой тогда командовал гвардии генерал-майор Морозов. Мои подчиненные стали оборудовать не только выжидательную, но и основную и запасную огневую позиции, строили наблюдательные пункты на фронте от Белгорода до населенного пункта Щебекино. Кроме того, проводилась и топопривязка машин. К примеру, для стрельбы прямой наводкой из гвардейских минометов БМ-13 были подготовлены такие огневые позиции, в которых использовалась железнодорожная насыпь. Собственно говоря, эта насыпь шла юго-западнее разъезда Крейда.

Помню, передний край 81-й стрелковой дивизии проходил по берегу реки Северского Донца. За этой рекой, кстати говоря, лежал город Белгород. Поддерживая силами моего дивизиона оборонительные бои дивизии, мы тем самым повышали свою боевую выучку. А 5-го июля в 3 часа 50 минут вся наша артиллерия и гвардейские минометы открыли огонь по врагу. Все это делалось по приказу нашего командования, которое разгадало замысел противника и решило его упредить. Таким образом, атака немцев оказалась сорвана. Враг, который пытался южнее, в направлении трудовых колоний форсировать Северный Донец, был истреблен огнем станковых пулеметов, как сейчас помню, батальонов Завадского, Захарченко и, конечно, нашими гвардейскими минометами. Противник, впрочем, не считался со своими большими потерями в живой силе и танках и упорно продолжал свои атаки. Особенно активно он это делал на левом фланге 81-й гвардейской стрелковой дивизии.

Когда продолжались эти боевые действия, то на армейском наблюдательном пункте, который располагался в районе совхоза «Батрацкие дачи», командующий 7-й гвардейской армией генерал-полковник Шумилов лично отдал мне приказ: «388-му отдельному гвардейскому минометному дивизиону — выдвинуться на юго-западную окраину села Крутой Лог и прямой наводкой БМ-13 остановить наступление врага, уничтожить его пехоту и танки, которые намереваются лощиной войти на Крутой Лог, и и далее на Заячье, Короча».

Мне удалось выполнить приказ командующего. Совместными усилиями стрелковых, артиллерийских и минометных частей наступление было приостановлено, а противник понес значительные потери.

В августе 1943 года в боях за Солнцево дивизион прямой наводкой уничтожил две батареи шестиствольных минометов, а 10 августа в бою за село Веселое, опять же, две батареи моего дивизиона уничтожили более ста солдат и офицеров противника. Тогда же мне удалось подавить огонь боевых расчетов двух батарей 75-миллиметровых пушек. Стоит отметить, что от Белгорода до Шебекино мой дивизион вел огонь с закрытых огневых позиций. В этих боях погиб мой замполит гвардии майор Наточий. Мы с ним простились в селе Неклюдово. Похоронили его в братской могиле у церкви.

5-го августа 1943-го года 7-я гвардейская армия взяла город Белгород. Это произошло после того, как она разгромила врага и перешла в контрнаступление. За участие в этих боях ряд моих подчиненных были отмечены наградами. Сам я получил за это орден Александра Невского.

В то же самое время войска 7-й армии продолжали вести дальнейшее наступление. Мой дивизион участвовал в боевых действиях 81-й стрелковой дивизии. Как сейчас помню, в три часа ночи 23-го августа полки 81-й стрелковой дивизии, которые были усилены артиллерией, гвардейскими минометами, танками и саперами, пошли в наступление через станцию Основа на центр города Харькова. Но в этот же день Харьков освободили войска Степного фронта, а 5 сентября фашисты были полностью изгнаны и из города Мрефа. В связи с этим полки дивизии стали двигаться на Красноград. Что интересно: разведчики из моего дивизиона шли в то время вместе с передовыми подразделениями стрелкового полка под командованием гвардии майора Акимова. Эта работа была очень опасной. Так, уже на подступах к Краснодару был убит командир взвода разведки из дивизиона, которым я командовал, гвардии лейтенант Новожилов. Его похоронили в центре Красноград. Мои бойцы и командиры, да и я, тяжело восприняли его смерть.

После того, как войсками дивизии был освобожден 18 сентября Красноград, мы стали громить отходящие силы немцев и пробивались на юго-запад к Днепру. 23-го сентября мы двигались с передовым подразделением по направлению к переправе в районе Старый Орлик. По пути нашего движения нам встретились женщины из села Петровское. Когда мы остановились с тем, чтобы расспросить их об обстановке, то они, увидев нас, насторожились. Оказывается, они никак не ожидали увидеть бойцов и командиров Красной Армии в погонах. Но потом, когда ситуация прояснилась, они очень нам обрадовались. Ведь они в течение двух лет вообще не видели красноармейцев, так как проживали на оккупированной фашистами территории. Это же местное население всесторонне нам помогало в форсировании Днепра.

Затем с передовым отрядом все той же 81-й дивизии наш дивизион переправился на правый берег Днепра и занял плацдарм в районе Бородаевка — Мишурин Лог. Под непрерывными ударами немецкой авиации и танков мы его обороняли пять суток. Но когда на нашу сторону переправилась значительная часть сил, этот плацдарм расширился и наступление, как говорят, продолжилось. По итогам этих боев, в которых особенно отличились командиры моих батарей капитан Александр Евдокимов и капитан Иван Минаев, меня наградили орденом Отечественной войны 1-й степени.

Пока шли бои по освобождению Правобережной Украины и враг оказывал яростное сопротивление, я получал приказ от своего командира полка подполковника Чумака: обеспечивать боевые действия 62-й гвардейской стрелковой дивизии, которой командовал полковник Мошляк, в составе 4-й гвардейской армии. Так мы участвовали в освобождении населенных пунктов Шпола, Звенигородка, Городище, Ольшаны, Моранцы, Почапенцы и других. Также незабываемыми стали для меня бои 184-го и 186-го полков, которые мы поддерживали, за город Городище и село Почаепцы. Он состоялся 17-го февраля. Тогда многотысячная армия гитлеровцев пыталась выйти из окружения, но их встретил огонь артиллерии и, в частности, гвардейских минометов под моим командованием. Таким образом, в Корсуньско-Шевченском котле гитлеровцы потеряли убитыми и ранеными 55 тысяч человек. Кроме того, около 18 тысяч было взято в плен.

Когда мы освобождали города и села Украины, все это происходило в тяжелейших условиях. Ведь мы шли по весенней распутице, утопая в черноземе, находясь, можно сказать, по пояс в грязи. Мне особенно запомнились бои при переправе через Южный Буг, за населенные пункты Тальное, Бершадь, за железнодорожную станцию Кодыма, при форсировании реки Днестр, бои за Оргеев и Зазуляны. Уже в конце августа 1944 года мой дивизион в составе все того же 97-го гвардейского минометного полка участвовал в Яссо-Кишиневской операции.

Но в сентябре 1944 года вместе с командиром 390-го отдельного гвардейского минометного дивизиона гвардии майором Алексеем Никитичем Корнеевым меня направили на учебу в Москву. Мы попали на такие курсы усовершенствования офицерского состава командиров гвардейских минометных частей, которые действовали при гвардейском минометном училище имени Красина. Вместо меня должность командира 388-го минометного дивизиона занял гвардии капитан Кондратов, вместо Корнеева — капитан Уткин. Кстати, оба они прежде были начальниками штабов дивизионов. Эти курсы я закончил лишь в марте 1945-го года.

Находясь на курсах, я посетил завод по изготовлению снарядов для «Катюш», на котором встретил свою будущую жену — Ирину Александровну. Какое впечатление она на меня тогда произвела, не выразить словами. Но я сразу понял, что упустить такую девушку я просто не могу.

Из воспоминаний жены Ирины Александровны: «Время было тяжелое, и мы старались успевать. Тогда я была еще и редактором заводской газеты, и председателем ДОСААФ. Мы готовили допризывников. Наши инструкторы учили их всему, что может пригодиться на фронте: водить, стрелять... А заодно и я училась с ними понемногу. Вот так и летели дни. Порой даже выспаться было некогда. Какая уж тут могла быть личная жизнь? Хотя именно благодаря работе я познакомилась с Николаем Дорофеевичем. Был мой день рождения — 27 августа. Мы отмечали его в нашей компании, и он тоже с нами был. Я сразу обратила на него внимание — такой красивый, статный мужчина! Правда, я тогда и не подозревала о будущем».

После этого с Ириной мы встречались больше по работе. Только иногда нам удавалось переброситься парой слов в заводских коридорах. После этого мы опять расходились каждый по своим делам. Так шел месяц, другой. А в ночь с 5 на 6 марта меня вызвали к руководству и сообщили о том, что приказом главнокомандующего гвардейских минометных частей Красной Армии я был назначен командиром 1-го Польского отдельного гвардейского минометного дивизиона. Таким образом, утром я должен был сесть в поезд. Я полночи не спал, все думал: «Если уеду сейчас, так и не объяснившись, то, пока буду там воевать, ее кто-нибудь у меня уведет».

Формирование дивизиона проходило у железнодорожной станции Зеленоградская, что в поселке Правда в Подмосковье. Он создавался на базе горно-вьючного гвардейского минометного дивизиона и состоял из моряков Черноморского флота. Уже 6-го числа этот дивизион был отправлен на усиление 1-го танкового корпуса 2-й Польской армии. Что интересно — корпусом командовал бывший начальник Саратовского танкового училища Юзеф Кимбар.

Надо сказать, дивизион, которым мне теперь предстояло командовать, оказался полностью укомплектован красноармейцами. Никаких поляков там не было. Тем не менее, все носили польскую форму. Наш дивизион был оснащен новыми машинами БМ-13. И получилось, что на завершающем этапе войны мы участвовали в Берлинской и Пражской операциях. 1-й танковый корпус Войска Польского участвовал в прорыве обороны противника на реке Нейсе в районе Ротенбург (это было 16-го апреля 1945-го года), а затем и в других боях в оперативной глубине противника — за Усьмадорф, Нисски, Бишесферд, Герлиц (в апреле 1945-го года), Дрезден, Каминице, Мельник, Прага (в мае 1945-го года). Так вот, мощным огнем ракет БМ-13 мы этот корпус поддерживали, отражали, так сказать, многочисленные контратаки танков пехоты немцев. Тем самым мы дали возможность корпусу войти в прорыв и выполнить свои боевые задачи.

25-го апреля 1945-го года 1-й танковый корпус Войска Польского вел бои по прорыву обороны немцев на реке Нейсе. В это самое время из района Болбритц немцы предприняли контратаку на наши позиции. Все это они делали силам танков, пехоты и при поддержке авиации. Смяв наши передовые части, они создали реальную угрозу для окружения и уничтожения как штаба корпуса, так и его спецподразделений. В такой непростой обстановке я принял решение: произвести по врагу огневой залп реактивными снарядами. В итоге огнем моего дивизиона были уничтожены три танка и до роты пехоты. Кроме того, сожжено восемь немецких машин. Таким образом, фашистская атака оказалась сорвана. За этот эпизод, а также за бои по взятию Берлина и Праги я получил орден Красного Знамени.

Уже с 7-го по 10-е мая мой дивизион участвовал в выходе на реку Эльбу, а затем в трудном почти 300-километровом переходе через Судеты в Чехословакию. Надо сказать, в этих населенных пунктах нас встречали с большой радостью — как своих. Не имея потерь ни в личном составе, ни в технике, дивизион прошел 700 километров. За все это он был не только назван Нисковским, но и награжден «Крестом Грюнвальда» 3-го класса.

О Победе я узнал 8-го мая, находясь у города Герлиц. Последний залп я произвел по разрозненным группам противника, которые сосредоточились в городе Мельник и оказывали нам весьма ожесточенное сопротивление. Это было уже после официального объявления о конце войны. Через какое-то время весь состав моего дивизиона был отмечен советскими и польскими наградами. На каком-то построении каждому была объявлена благодарность от польского правительства и вручено благодарственное письмо, подписанное Маршалом Польской Народной Республики Ролем Жемерским.

С горечью хотелось бы признать, что и после победного мая 1945-го когда, когда война, как говориться, осталась позади, мне приходилось терять своих боевых товарищей. Так, например, после передачи боевой техники польским товарищам группа наших гвардейцев возвращалась поездом в часть в город Глейвиц. На станции Частарий на поезд напали польские бандиты. В результате этого погибли девять наших военнослужащих, несколько человек было ранено. Среди погибших и оказались мои подчиненные по дивизиону. Для того, чтобы провести служебное расследование по поводу данного происшествия, я направил гвардии капитана И.И.Фролова. Он установил, что в результате налета погибли следующие мои товарищи: гвардии младший сержант Михаил Артемьевич Власенко, гвардии рядовой Григорий Иванович Овчаренко. Также спустя два часа после операции в госпитале от полученных ран скончался Василий Алексеевич Мишин. Так что получается, что, к сожалению, не все наши товарищи вернулись домой даже после того, как официально закончилась война. Вот рапорт капитана Фролова об этом:

«Партуполномоченный 1 ПГМД гвардии капитан Фролов И.И., г.Глейвиц, 25 февраля 1946 г. Командиру 1 ПГМД.

По вашему приказанию я был командирован в город Острув 21 февраля 1946 года сроком на три дня по делу бандитского налета на пассажирский поезд, в котором была команд нашей частив составе 5 человек.

В результате тщательного выяснения, мною установлено: 21 февраля я явился к этапному коменданту города Острув, который посвятил меня, что он 18 февраля выезжал на место происшествия на станцию Частарий, где оказалось 9 человек убитыми и двое тяжело раненые, из них один капитан, которые были направлены в ближайший польский госпиталь города Компно. Больше он ничего сказать не мог.

Я решил поехать на станцию Частарий и в беседе с дежурным по станции (как раз в день налета он был тоже дежурный) выяснил, что на следующий день после налета эти 9 трупов (были) направлены в город Вилюнь для врачебно-экспертной комиссии, где и похоронены

Из рассказа и по приметам из них были установлены два гвардейца нашей части: гвардии младший сержант Власенко Михаил Артемьевич и гвардии рядовой Овчаренко Григорий Иванович, уроженцы Полтавской области, Кишенькивского района, села Селошино, о них также подтверждает спасшийся из членов нашей команды гвардии рядовой Аболихин Алексей Михайлович, который позже заезжал на станцию Частарий и опознал их среди убитых.

Судьбы последних двух я узнал в городе Компно через комендатуру, которая направила меня в госпиталь.

В беседе с врачом я узнал, что гвардии капитан Махалин Н.С. имеет шесть пулевых ран, рентгеноскопия дала положительные результаты, кости не повреждены, гвардии сержант Мишин Василий Алексеевич, уроженец Горьковской области, Сергачевский район, с.Кладбище, после операции жил 3 часа и скончался.

Я ходил в морг и видел его тяжелую рану в полости живота и на лице. Одежда гвардии капитана Махалина Н.С. и гвардии сержанта Мишина В.А. взята бандитами.

Оставшиеся ордена и документы на гвардии сержанта Мишина В.А. направлены комендатурой (в) город Компно на имя командира части (-) полевая почта 3400, направление и перечень пересылаемого имущества я читал. Все оставшиеся документы на гвардии капитана Махалина Н.С. мною ему вручены. Не оказалось справки на «орден Отечественной войны 1-й степени», расчетной офицерской книжки и пакета на сдачу боеприпасов.

22 февраля 1946 года в госпитале взял историю болезни гвардии капитана Махалина Н.С. и его привез в часть, а утром 23-го февраля 1946-го года капитана Махалина Н.С. поместили в русский госпиталь № 1828 города Глейвиц.

Банда в количестве 23 человека поймана, удалось спрятаться только 7 человекам. Дело по налету ведет русский прокурор из города Бреслау, у которого имеется часть документов как вещественное доказательство, возможно, часть каких-либо документов вернутся в нашу часть.

Прилагаю: командировку с отметкой комендатуры трех городов.

Гвардии капитан Фролов».

24-го июня 1945-го года, когда уже закончилась война, я услышал по радио о том, что на Красной площади в Москве проходит исторический Парад Победы. И как приятно со слов диктора мне было услышать, что в нем принимает участие и наш 97-й гвардейский Кировградский Краснознаменный орденом Богдана Хмельницкого минометный полк — так звучало полное наименование части, с которой я в качестве командира дивизиона прошагал с боями более двух лет войны. Повторюсь, это было для меня очень приятно.

Я, конечно, и сейчас с великой благодарностью вспоминаю офицеров своего дивизиона: капитанов Леонида Снегирева, Михаила Широкова, старших лейтенантов Николая Свиридова, Георгия Кондратова, Аркадия Евдокимова, Ивана Минаева, лейтенантов Виктора Соколова, Кузнецова, Виталия Рапцуна.

И.В. Страх испытывали на войне?

Н.К. Больший страх мы испытывал из-за того, что смогу не выполнить боевую задачу. Я уже рассказывал вам о случае на Украине, когда мне было приказано уничтожить наши боевые машины с той целью, чтобы они не достались фашистам. Я решил их выводить буквально по линии фронта. Шли мы тогда в открытую с включенными фарами. Мой трофейный «Харьх» шел первым, а все остальные — уже следом за ним. Так в такую метель немцы приняли машину за свою. Но на фронте случались всякие непредвиденные ситуации. Помню, когда мы воевали на Украине, в армии ввели погоны, которые мы одели. Идем мы по деревне и видим, как крестьянки собирают урожай. Жить-то им тоже как-то было надо! И вдруг они, увидев, что у нас на плечах погоны, попятились от нас в сторону. Пришлось им все объяснять.

Война есть война! Возьмите приказ за № 227 Сталина «Ни шагу назад», который появился в 1942-м году. Это был, конечно, очень суровый приказ, но написанный в пределах разумного. Разумеется, нам приходилось очень трудно при его выполнении. Но в жизни моей все это было уже пройдено.

И.В. Расскажите о том, в каких бытовых условиях вы жили на фронте.

Н.К. В холодные зимы мы, можно сказать, и собой согревали машины. Но наши машины были американского производства и очень хорошие. А что касается нашего быта... Иногда мы и в кабинах ночевали. Мы ведь всегда старались находиться поближе к машинам. Но когда останавливались в деревне на постой, я хозяйскую постель никогда не занимал. Я с собой все время возил походную кровать. Бывает, я приду в избу, занесу свою кровать и сплю. Мой же ординарец Коля забирался, как правило, на печку. Однажды со мной произошел такой, значит, случай. Мы устроили у себя банный день. Я вымылся в корыте. После этого решил идти на отдых. Тем более, что оставил вместо себя командовать своего помощника. Но почему-то не смог усидеть на месте и поехал на передовую. По прибытии заметил какое-то движение. Оказалось, что из моих орудий чуть не пустили снаряд по своим. Мои ребята приняли маневры наших войск за немецкий рейд. Помню, уже выходя из машины, я кричал своим ребятам, чтобы они не смели этого делать. Успел!