Кузнецов Петр Тихонович

И.В. Здравствуйте, Петр Тихонович! Насколько мне известно, вы родились в Китае, в городе Харбине.

П.К. Да, именно там я родился 13-го января 1914-го года. Вот и считайте, сколько мне сейчас лет (смеется).

И.В. Как ваши родители оказались в этих местах?

П.К. Сейчас расскажу. Отец у меня имел чисто крестьянское происхождение — родился в Воронежской губернии. Как и мой дед, то есть, его отец, он являлся безземельным крестьянином. Так вот, когда ему только исполнилось шестнадцать лет, он устроился работать на железную дорогу. В то время на таких дорогах существовали так называемые рабочие кружки. Всех, кто в них состоял, называли бунтарями. Ведь эти люди так или иначе выражали свое несогласие с линией царского правительства. Работая на железнодорожных путях, отец состоял в таком кружке. Учитывая тот факт, что он в кружке был активным и всегда оставался недоволен положением в стране, в депо его приметили «свои» и взяли. Но это продолжалось не так уж и долго. Там он, если мне не изменяет память, работал сначала подручным слесаря, а потом самим слесарем. Но пока шло время, к нему стали приходить царские жандармы, которые начали его преследовать. Ему было совершенно некуда от них деться. Поэтому, когда в 1911-м году началось переселение на Китайскую восточную железную дорогу — туда как раз набирали рабочих (эта дорога в то время считалась еще русской), то он туда уехал вместе с другими железнодорожниками. Там он, кстати говоря, тоже продолжил работать на железной дороге. Сначала я не знаю, какую он занимал должность, но потом стал машинистом паровоза на так называемых маневрах. Там, как и до этого, он помимо самых разных дел, принимал участие в деятельности рабочих кружков.

Когда в октябре 1917-го года, как известно, произошла Октябрьская революция, он вступил в российскую коммунистическую партию и продолжил свою работу на железной дороге. А в 1920 году, когда Гражданская война закончилась, отец задумал уехать в Россию. Но внезапно заболела холерой наша мать. Через семь-десять дней после того, как ее эта беда настигла, она умерла. Наш отъезд в Россию, естественно, по понятным причинам отменился. Ведь отец оказался вынужден заняться ее похоронами. Всем нам, как говорят, стало не до отъезда. В семье у отца с матерью было девять человек детей. Правда, потом двое из нас умерли. Хочу сказать, что наша мать оказалась в Харбине вскоре после переезда сюда нашего отца. Спустя какое-то время после прибытия в эти места он выслал ей документы. Получив вагон, она погрузила в него вещи и поехала. В то время существовало такое правило, что семьям железнодорожников давали на проезд вагоны. Она, как говориться, этим воспользовалась. Тем временем отец подготовил ей квартиру. Но в то время в семье росло только трое детей. Это потом нас значительно прибавилось. Я, как уже сказал, появился на свет в 1914-м году. Так все мы вместе жили до 1920 года. То есть, это продолжалось до тех пор, пока наша мама не ушла из жизни.

Однако, имея настрой, чтобы с этой Китайской восточной железной дороги выехать, отец примерно в июне — июле 1921 года собрал свои вещи и вместе с нами, своими детьми, выехал. Для этой цели ему опять выдали железнодорожный вагон.

И.В. От жизни в Китае у вас остались какие-то впечатления?

П.К. Немного я эту жизнь, конечно, помню. Но не забывайте о том, что когда мы оттуда уехали, мне всего-навсего исполнилось семь лет. В школу я в то время еще не ходил. Но что я могу сказать о нашей жизни в Харбине? Там этой Гражданской войны, которая шла по всей России, по сути дела, и не было. В основном она, все-таки, шла в России. По этой причине отец какое-то время и не выезжал из Китая. Это уже после окончания Гражданской войны, когда все, как говорят, утихомирилось, отец решил, что можно ехать, и через какое-то время поехал. Впрочем, в нашем регионе полного спокойствия также не наблюдалось. У китайцев были какие-то конфликты с японцами. Кажется, японцы захватили у них какую-то часть земли. И в этих местах, конечно, русским не особенно хорошо жилось с японцами.

И вот, значит, в 1921 году, когда ситуация в стране более-менее разрешилась, мы покинули Дальний Восток. Сперва мы уехали на родину к отцу в город Калач Воронежской области. Там мой родитель трудился машинистом на мельнице. Оттуда его послали работать на железную дорогу в город Старый Оскол. Поработав там какое-то время, отец впоследствии попал на машиностроительный завод в город Сумы. Каким образом он там оказался — сам решил или же это получилось второпях, я не знаю. Но перед этим с нами получилась такая вещь. Когда он прибыл на мельницу, нас оставалось у него семь человек. Он решил вторично жениться. Однако его невеста не могла согласиться на то, чтобы в их семье содержалось много детей. Отец ей сказал: «Ну маленьких детей я отдам в детский дом, а те, которые постарше, уже сами смогут работать».

С тех самых пор мы скитались по разным детским домам. Если отец переезжал в другой город, то мы ехали вместе с ним и определялись уже в другие детдома. Из машиностроительного завода его послали на сахарный завод, на котором, собственно говоря, делали сахарный песок и варили свеклу. По прошествии какого-то времени его отправили на другой сахарный завод, уже такого, я бы сказал, рафинадного профиля. Там он тоже некоторое время трудился. После того, как он там поработал какое-то время, его послали (дат я уже помню, все-таки у меня очень солидный возраст) заведовать двумя домами отдыха, которые размещались в бывших помещичьих усадьбах и располагались в пяти километрах друг от друга. Он, как говорят, руководил и тем, и другим домом отдыха.

В 1925-м году его опять отозвали в губком партии в город Воронеж и уже оттуда направили работать на железную дорогу в город Борисоглебск. Там он трудился опять машинистом маневрового паровоза. Прошло какое-то время, и его снова вызвали в губком партии. На этот раз его назначили заведующим артелью «Красный Октябрь». В 1929 году (правда, я не знаю, какие для этого имелись доводы) он стал председателем комиссии по очистке партии. Какую он в этом качестве выполнял работу, я не знаю. Я тогда, считайте, был еще мальчишкой. В 1937-м году его парализовало. Пролежав в таком не ходячем положении сколько-то времени, он умер.

И.В. А когда вы, Петр Тихонович, начали работать?

П.К. Моя трудовая деятельность началась еще, страшно сказать, в 1930-м году. Получилось это так. Когда мы были еще подростками (я, например, только закончил семь классов школы), в нашей местности начали разбирать на камни местную церковь. В то время было такое направление или, что ли сказать, течение в жизни: считалось, что церкви нам больше уже будут не нужны. Так вот, на разбор этой церкви у нас стали набирать рабочих. Но брали туда не всех. Но кого, спросите вы, туда набирали? Во-первых, брали членов профсоюзов, а во-вторых — рабочих через биржу. С одним парнем мы вызвались участвовать в этом деле. Пришли на биржу, встали на очередь и стали ждать того момента, когда же нас на эту работу возьмут. Но потом об этом стало известно отцу. Едва я пришел с биржи, как он меня спросил: «Ты чего и куда ходил?» «Да работать хотел устроиться», - ответил я ему. «Почему мне не сказал?» И после этого разговора помог мне устроиться на работу.

В то время у отца был один знакомый, который являлся заведующим Сберегательной кассой. Так вот, по его протекции он меня взял к себе учеником счетовода. Через какое-то время я стал счетоводом. Потом меня сделали контролером Сберкассы. Впоследствии я оказался на курсах работников Сберкасс, или, как они тогда официально назывались — Курсы финансово-банковских работников. После их окончания я вернулся на прежнее место и какое-то время еще там поработал.

Но потом некоторые мои друзья стали подавать заявления в техникум. Вместе с ними подал заявление и я.

И.В. В какой именно техникум вы подали заявление?

П.К. В авиационно-строительный техникум, на самолетно-строительное отделение. Но меня сразу приняли туда. Кстати говоря, как только я начал учиться, то мне стали выдавать стипендию. Не помню, какой была ее сумма: что-то вроде сорока рублей. Деньги эти в то время получались небольшими. Тем не менее, я ее получал три месяца. А потом мне в ней отказали. Сказали: «У тебя вроде есть отец, который может тебя содержать!» Отец на тот момент времени оставался живой. Но я не хотел от него ничего брать. Как раз в это время мой родной брат работал на машиностроительном заводе имени Калинина. И он, оценив мою ситуацию, устроил меня туда. Тем более, что в то время как раз шел набор на шестимесячные курсы токарей, организованных при заводе. Одним словом, с его помощью я оказался там. Проучившись всего два месяца, я начал работать — там один станок оказался свободным. Трудился я здесь токарем. Однако учитывая тот факт, что я в это время проходил обучение в техникуме, я получал всего лишь 50 процентов из того, что нарабатывал на предприятии. Такие в то время существовали законы. Однако мне и этого оказывалось достаточно.

После этого прошло какое-то время, как вдруг мы, компания из нескольких ребят, решили уехать на Кавказ, в город Тифлис. Оказавшись на месте, мы стали у местных людей спрашивать: «А можно ли у вас устроиться на работу?» Нас сразу же ошарашили вопросом: «А есть ли у вас прописка?» Мы, в свою очередь, наивно спрашивали: «А как можно у вас прописаться?» Стоит отметить, что в то время в Тифлисе никого не прописывали. И нам соответствующие работники сказали: «В течение двадцати четырех часов чтобы вас здесь не было. Уезжайте отсюда!» И нам, конечно, не солоно хлебавши, пришлось уехать.

После этого я жил и работал в разных местах: то, как говорят, в одном, то — в другом. Как вдруг неожиданно заболел тифом. «Подцепил» я его, по всей вероятности, следующим образом. Один мой друг работал парикмахером при «Доме колхозника» и имел своих клиентов. Работая у него помощником, я осваивал первые химические завивки. Возможно, общаясь с ним, я что-то такое у него и подхватил. Шут его знает! Кроме того, другой мой друг работал музыкантом и играл в воинской части в оркестре. Так вот, я не исключаю такой возможности, что мне и через него могло передаться это неприятное заболевание. После того, как я заболел, меня положили в больницу, а моего друга, работавшего, как я вам уже говорил, парикмахером, внезапно забрали в армию. Помнится, находясь в больнице, сперва я перенес сыпной тиф. Но потом это заболевание у меня постепенно перешло в брюшной тиф. Вполне вероятно, что причиной этому послужило то обстоятельство, что когда я болел сыпным тифом, ко мне в больницу приходили друзья и приносили какие-то продукты.

После того, как я вылечился от тифа и был выписан из больницы, я оказался очень слаб. Особенно ослабли у меня ноги. Из-за этого обстоятельства мне было некуда пойти. Но надо же было на что-то жить! Просто так я существовать не мог. Поэтому я пошел работать в столовую. Заведующим столовой оказался один бывший красный партизан. Я пришел к нему и рассказал о том, какое со мной образовалось положение. «Мне хоть бы картошку на кухне чистить, но лишь бы только было питание», - сказал я ему. И он меня взял к себе на работу.

После этого проходит какое-то время, как вдруг он вызывает меня к себе и спрашивает: «Ты грамотный?» Я отвечаю: «Грамотный». Тогда он взял меня работать к себе в контору счетоводом. Я должен был проверять у него все кассовые чеки и делать все от себя зависящее, чтобы сходился баланс. Поработав у него какое-то время, я вскоре окреп. У меня умер отец, а мачеха со своей дочерью уехала в Читу, где служил летчиком ее муж. В том месте, где я жил и работал, у меня не оставалось никого из родных. И тогда я решил: «Поеду домой в Борисоглебск. Там хоть у друга мать с сестрой живут». Кроме того, в этом городе оставались и кое-какие мои вещи. Я приехал туда. Так как нужно было где-нибудь начинать работать, то я устроился на консервный завод распаковщиком жести. В чем заключалась моя деятельность? Как только приходила жесть, я распаковывал ящики и эту жесть калибровал по такому микрометру: та, которая оказывалась потолще, шла на донышко, а та, которая была потоньше — шла на уже на саму банку. Но и эта работа у меня продолжалось недолго. Внезапно я подхватил малярию. После этого жизнь моя шла таким порядком: один день я работаю, другой день у меня начинаются приступы малярии. В итоге мне пришлось бросить свою работу.

А потом мы, несколько друзей (нас тогда набралось, кажется, пять или шесть человек), купили баркас и пошли на реку Волгу ловить ракуш. Из них потом должны были делать перламутровые пуговицы. Занимаясь такой работой, мы числились в рыболовецкой артели. Найденные ракуши мы сдавали в артель. Изготовлением же этих самых пуговиц занималась уже другая организация. Таким образом я проработал все лето, после чего мы рассчитались. Но денег у меня потом снова не стало. Я их, по-моему, куда-то израсходовал. А жить-то надо было на что-то. В то время у меня имелась меховая бурка. Я ее взял и продал. Кроме того, у меня оставался еще и меховой пиджак. Когда я пошел на рынок его продавать, то встретил там знакомого Кожуркова. Как оказалось, он работал шеф-поваром в городе Острогорске. А все дело в том, что какое-то время я жил у него на квартире. Он меня расспросил обо всем. Я ему, в свою очередь, по-честному рассказал о том, какое со мной приключилось дело. Тогда он мне сказал: «Вот что! Приезжай ко мне. Завтра что-нибудь обдумаем».

Как он мне сказал, сам он работал шеф-поваром в привокзальном ресторане в городе Поворино, расположенном от нас в 25 километрах. Туда, стало быть, я и должен был прибыть. Ну я и приехал туда. Зайдя в ресторан, я сказал официантке, чтобы она позвала шеф-повара Кожуркова. Когда он пришел, то устроил мне отменный завтрак. Сказал: «Когда покушаешь, то приходи ко мне». А как только после этого я пришел к нему, то они вместе с директором ресторана начали со мной разговор. Порешили на том, что они берут меня к себе в ресторан работать на кухню истопником. Работая на этой должности, я одновременно привыкал к работе повара. Вернее сказать, я не то чтобы осваивал профессию повара, но уже, так сказать, мог готовить.

Так я поработал какое-то время. И вдруг весной 1937 года меня призвали в ряды Красной Армии. Свою службу я проходил в составе 56-го стрелкового полка в городе Боброве в период с мая по октябрь месяц.

И.В. Кстати, а почему вы так мало прослужили? Ведь срок в армии, насколько я понимаю, составлял два года.

П.К. Знаете, я бы не назвал это полноценной службой в армии. Ведь в то самое время, когда я должен был нести свою срочную службу солдата, я болел тифом. И пока я им болел, все мои сроки службы, как говорят, уже вышли. В итоге что со мной сделали? Нас, таких ребят, у которых все сроки вышли, собрали и продержали все лето в лагерях.

И.В. На какой должности вы служили в армии? Обычным солдатом?

П.К. Непосредственно в армии я служил на должности светосигнальщика. Были такие «Лампы Цельсия», с помощью которых мы по «азбуке Морзе» передавали сигналы. Кроме того, мы занимались строевой подготовкой, изучали оружие, в частности — имевшиеся у нас винтовки. Все у нас проходило как у обычных солдат. Единственное наше отличие от них состояло в том, что мы призывались в ряды Красной Армии только на летний период.

И.В. Что было после армии?

П.К. Когда я из армии вернулся, то встал закономерный вопрос: куда мне теперь можно было бы пристроиться? А дело в том, что еще до начала своей службы в армии я участвовал в какой-то самодеятельности. И мне предложили идти работать дежурным радиоузла в Дом Культуры в городе Поворино. Дальше-больше, и меня избрали председателем художественного коллектива, в который входили драматические, джазовые, хоровые и прочие коллективы, имевшиеся в ДК. Работа у меня шла довольно-таки хорошо. Помню, я и сам состоял в джазовом и драматическом коллективе. Но через какое-то время меня арестовали по известной статье 58-б и продержали три месяца в тюрьме.

И.В. Как так получилось, что вас арестовали? На вас, вероятно, написали донос?

П.К. Дело в том, что когда я работал и дежурил на радиоузле, то, общаясь с коллегами, не скрывал того факта, что свое детство провел в Харбине. Кроме того, во время работы в клубе я одновременно являлся еще и помощником киномеханика. Сам киномеханик дружил с нашим заведующим библиотекой. В то время я жил нормально: хорошо одевался, имел свои вещи и не пьянствовал. А эти ребята, видно, завидовали моему образу жизни. Поэтому, зная о том, что я находился, по сути дела, заграницей, взяли и наговорили на меня куда следует. Естественно, я об этом ничего не знал. И вдруг в одно прекрасное время ко мне подходит капитан органов госбезопасности и говорит: «Пойдемте». Я спрашиваю: «Куда!» Прозвучал ответ: «Мы вас задерживаем!» «Погодите! - сказал я ему. - Я же не могу бросить радиоузел. Я сейчас же вызову заведующего радиоузлом». После этого я вызвал заведующего радиоузлом, и когда он пришел, я вместе с этим капитаном удалился. Вместе с ним я пришел к себе на квартиру, где у меня произвели обыск. Затем капитан показал мне какую-то бумажку.

После этого меня забрали в Бориcоглебск, расположенный в 25 километрах от Поворино, и поместили в камеру предварительного заключения. Я находился один в этой камере. В течение всей недели меня даже не вызывали. Тогда я постучал дежурному и сказал: «Можно ли вызвать такого-то капитана?» Когда явился тот самый капитан, то я его спросил: «Что ж вы меня взяли и ничего не говорите? В чем вы меня обвиняете? Что я здесь делаю?» «Ладно, подожди!» - сказал он мне. В эту же ночь, где-то в 2 часа, меня вызвали на допрос к следователю. Когда я пришел к нему в кабинет, то узнал в нем своего старого знакомого. Когда-то в пионерском лагере, в котором я работал пионервожатым, он был еще совсем молодым парнем. Надо сказать, в то время я работал очень хорошо. Меня за работу вожатым пионерлагеря даже однажды наградили поездкой в Артек. «Пиши!» - сказал мне мой старый знакомый, а теперь — следователь.

Тогда я начал писать о том, как и где прошла моя жизнь. Посмотрев на все это, следователь на меня крикнул: «Что ты пишешь? Пиши правду! Нет, ты пиши все так, как на самом деле было...» Мне его реакция не понравилась и я ему ответил: «Вот я и пишу, как все на самом деле со мной было, что работал там-там и там». Потом этот следователь меня еще раза два-три вызывал ночью. Это, конечно, меня очень сильно утомляло. Бывало, ночью он меня вызовет к себе на допрос, я начинаю у него дремать, как он меня подымает и кричит: «Сесть! Встать!» И однажды он меня своими методами допросов довел. Нас отделяли друг от друга два небольших столика, на одном из которых, около которого находился я, лежала большая стеклянная чернильница. Уставший за день, я задремал, как вдруг этот следователь вновь начал подавать свои команды: «Сесть! Встать! Сесть! Встать!» Сначала я вставал и садился, а потом, перестав ему подчиняться, продолжал стоять на месте. Знаете, меня тогда буквально всего затрясло. «А-ааа, - решил я, - черт с ним, что будет, то и будет. Сейчас ляпну ему этой самой чернильницей». Он мне говорит «Садись!», а я продолжаю стоять на месте, но при этом положив руку на увесистую стеклянную чернильницу. Он это, конечно, заметил, открыл ящик стола, положил на стол наган и оставил меня одного, а затем отправил обратно в камеру.

После столь неприятного разговора со следователем меня два или три дня вообще не трогали. А затем вызвал к себе на разговор заместитель начальника местного НКВД, который, когда я к нему пришел на допрос, начал с того же: предложил написать что-нибудь о себе. Я стал писать то же самое. Этот кабинет оказался в два раза больше, чем у предыдущего следователя. Расстояние, впрочем, между мной и чекистом было тоже порядочным. Мы с ним, как говориться, побеседовали. После этого меня перевели в другую камеру. Через какое-то время (а сколько этого времени прошло, я уже не помню), приехали какие-то работники органов госбезопасности с четырьмя ромбами в петлицах. Какие у них были звания по-чекистски, я не знаю. Это произошло как раз после того, когда сместили с поста начальника НКВД Николая Ивановича Ежова и на его место поставили Лаврентия Павловича Берия. Они стали обо всем меня расспрашивать: как меня задержали, как со мной проводили допросы. Я им как на духу обо всем рассказал.

После встречи с этими высокими представителями НКВД меня отправили в тюрьму. То есть, теперь я не находился уже в одиночной камере предварительного заключения. Тюремная камера оказалась настолько тесной и набитой людьми, что, казалось, там негде было даже и мухам сесть. Всех этих заключенных арестовали примерно за то же, что и меня: было не понять, что и к чему. С одним из таких арестованных мне, помню, удалось поговорить. К сожалению, сейчас я уже не помню его фамилии. Его обвиняли в чем-то непонятном. Жена его являлась членом партии. Сам он в коммунистической партии не состоял. Его супруга, помню, приносила ему какие-то вещи. По прошествии какого-то времени меня снова вызвали в отдел НКВД, где я находился в камере предварительного заключения, и стали со мной беседовать. О чем шел у меня с чекистами тогда разговор, я уже сейчас и не помню. Затем меня отправили обратно в тюрьму. Едва я туда прибыл и пришел в свою камеру, как меня вызвал начальник тюрьмы и спросил: «Ты почему не сказал, что тебя не освобождают?» А я тогда ничего об этом даже и не знал. «А откуда я об этом знал?» - сказал я ему.

Оказывается, для того, чтобы я никаких сведений не дал своим сокамерникам, мне о моем освобождении ничего не сообщили. Честно говоря, ни с кем из своих сокамерников я почти и не успел поговорить. Короче говоря, меня из тюрьмы выпустили. В это время начинались сумерки. Мне следовало ехать на поезде до станции Поворино. Однако, как я узнал, поезд до туда шел только в три часа ночи. И получалось, что мне до трех часов ночи предстояло ожидать этого поезда. Я пришел на вокзал и стал ждать. Поскольку я только что вышел из тюрьмы, денег у меня на руках не оказалось. И хотя деньги за проезд тогда брали совсем небольшие, ехать все равно на чем-то было нужно. И тут, на свое счастье, я встретил на вокзале парня, который со своей девчонкой ходил к нам в театр. Я одолжил у него денег. Сказал: «Все я тебе отдам!» Он мне дал денег. Сев на свой поезд, я приехал в город Поворино, где меня вскоре восстановили на работе.

И.В. Когда вы находились в заключении, какими были условия вашего содержания в камере?

П.К. Ну какие у нас могли быть в то время условия содержания? Я лежал на полу. Возле меня находился небольшой столик. Рядом стоял другой столик, затем — нары в два ряда. Все оказалось битком забито людьми. Они лежали, как говориться, и на нарах, и под нарами.

И.В. Как вас в тюрьме кормили?

П.К. Что-то давали. Но что именно, я уже сейчас точно и не помню.

И.В. Применялось ли по отношению к заключенным какое-либо насилие?

П.К. Лично я такого не видел. Не было у нас этого! Знаете, я ведь находился в заключении всего лишь три месяца. Но о тюремной жизни мне бы хотелось вот еще о чем рассказать. Когда перед самым освобождением меня вызывал к себе начальник НКВД, то он достал откуда-то из шкафа красные «тридцатки», которых у него оказалось очень много, разложил на столе и стал перебирать. Что он хотел этим мне сказать? Я так до сих пор этого и не знаю. Потом этот же начальник мне сказал: «Когда выйдешь из тюрьмы, будешь каждую пятницу приезжать и докладывать о том, где и что от кого слышал, кто, значит, чего говорил». Попросту говоря, он хотел из меня сделать «стукача». После моего освобождения он где-то раза два приезжал в Поворино. Я приходил к нему, но ничего ему не говорил, а всячески хитрил. Перед тем, как я должен был приехать к нему в третий раз, со мной произошел следующий случай. Я в то время как раз дежурил у себя на радиоузле. А дело в том, что в клубе недалеко от рабочего места, на таком, как бы сказать, балконе располагался зал, в котором обычно собирались наши кружковцы. И вот однажды днем там собрались заведующий библиотекой и некоторые другие лица. На противоположной стороне от них висели портреты Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина и Ворошилова. Один из собравшихся работников клуба вдруг ни с того ни с сего предложил: «Может, кто-нибудь попробует и доплюнет до этих портретов?»

Я не стал в их делах участвовать. Тогда один из моих коллег меня спросил: «А ты чего не участвуешь?» «А чего дурака-то валять? - сказал я ему. - Такое дело — через весь зал доплюнуть до портретов». После этого я поехал на свидание с начальником НКВД. «Ну чего?» - стал он меня спрашивать. Я понял, что все действия моих коллег оказались специально организованной провокацией, и прикинулся дурачком. Сказал: «Вроде на балконе в клубе собрались те и те и предложили плевать на портреты вождей. Они плевались, а я не плевал». С тех пор меня больше в отдел НКВД не вызывали. То ли они поняли, что со мной у них ничего не выйдет, то ли дошли до какой-то другой мысли. В общем, я об этом ничего не знаю.

И.В. Что было после вашего возвращения из заключения?

П.К. Я вернулся в Поворино и продолжил работать дежурным радиоузла в местном «Доме Культуры». Как это было и прежде, я участвовал в самодеятельности. Но в 1939-м году, когда началась известная польская компания, меня вновь призвали в ряды Красной Армии. Немцы тогда наступали, а наши освобождали линию от границы и вошли в Польшу. Честно говоря, меня не успели тогда в армию зачислить и только обмундировали, как по радио передали речь Молотова, в которой говорилось, что заключен мирный договор с Риббентропом. После подписания этого знаменитого договор часть из нас освободили, а часть отправили на войну с Финляндией, которая тогда только начиналась. Один мой друг, вместе с которым нас призывали в армию, имел специальность связиста. И если я носил звание рядового, то он — старшего сержанта. Так вот, его взяли на эту войну. Меня же в числе многих отправили домой. Честно говоря, в самом начале нам не говорили, куда нас повезут. И даже когда подали пассажирский вагон и нас в него посадили, с нами не было никакой ясности. Лишь только когда пришла наша очередь выходить и нам стали выдавать документы, мы поняли, что от армии теперь нас освободили. Друг же мой воевал впоследствии где-то под Выборгом.

Вернувшись домой, я где-то осенью 1939-го года женился. Впоследствии я уже работал не в «Доме Культуры», а на электростанции. Получилось это следующим образом. Ко мне пришли и сказали, что на станции есть свободное место. Тогда я пришел к директору электростанции и попросил, чтобы меня взяли туда работать. Там и размер зарплаты был немного побольше: если в ДК я получал за свою работу 110 рублей, то на станции платили 200 рублей. Потом, когда началась Великая Отечественная война, многих наших ребят стали призывать в армию. У меня же как у работника электростанции имелась «бронь» от призыва. Так им образом, на «броне» я пробыл до октября месяца 1941-го года. В армию меня взяли лишь тогда, когда немец начал подходить к Москве.

И.В. Расскажите о том, как вы женились.

П.К. Хочу сказать, что моя будущая жени Нина тоже, как и я, участвовала в самодеятельности: пела в хоре и посещала драматический кружок нашего ДК. Так что я ее знал, но как-то не обращал на нее особенного внимания. Она ведь тогда была девятиклассницей. А потом мы как-то в фойе нашего клуба танцевали. Один парень, который с ней потанцевал, сказал: «Все-таки, как легко она танцует! Какие она движения знает...» После этого пошел с ней танцевать и я. Мне тоже понравилось то, как она танцует. Ведь в танце она действительно очень легко угадывала движения и, можно сказать, была воздушной как перышко. После танцев мы пошли смотреть кино. Шестой ряд внизу оказался весь забит самодеятельностью. В ближайшем же ряду налево имелось всего шесть мест. В этом ряду, в котором оставалось свободным всего лишь одно место, сидела Нина со своей подругой. Я сразу занял его и сел рядом с Ниной. Когда стали демонстрировать фильм, я взял и положил свою руку на ее руку. Она не стала ее отнимать. Лишь только когда перезаряжали ленту и зажигался свет, она свою руку убирала. Потом она снова возвращала ее в прежнее положение.

После окончания сеанса я стал ее провожать. Потом каждый день стал с ней встречаться. Она вроде была не против этого. А потом, когда в связи с началом польской компании я получил повестку в армию, я сделал ей предложение. В ответ на это она мне сказала: «Я не знаю. Надо поговорить с родителями». После того, как я сделал ей предложение, но еще не говорил об этом с родителями, то стал для своей будущей семейной жизни покупать вещи. Купил, например, комод. Короче говоря, я приобретал вещи для того, чтобы дома создалась соответствующая обстановка. И вдруг меня опять призвали в армию.

После этого я пошел на военно-продовольственный пункт, через который осуществлялось снабжение армии продуктами, и попросил военного комиссара о том, чтобы мне дали лошадь и я смог на ней перевезти вещи. Помню, я еще ему тогда сказал: «Меня призывают в армию!» Тогда он мне дал солдата, который помог перевезти вещи. Наутро я сел на поезд и поехал на призывной пункт в город Борисоглебск. После же того, когда началась война с Финляндией, меня от службы в армии освободили. Вернувшись домой, я сказал о своем намерении родителям Нины. С тех пор мы стали жить вместе. Поначалу мы с ней не расписывались. Но ее мать со своей какой-то родственницей мне сказали: «Ну как, вы расписываться будете?» «Ну а разве в записи дело? - сказал я им. - Люди записываются в загсе и не живут, расходятся. Конечно, будем». Через какое-то время мы сходили в загс и расписались.

После окончания десяти классов школы моя жена поступила на курсы учителей начальных классов. После их окончания ее назначили работать учительницей в школу, расположенную в какой-то другой район. Я тогда пришел к местному депутату и объяснил свое положение. «Так и так, - сказал я ему, - есть ли в вашей школе место учителя? А то нас разъединяют». В итоге дело кончилось тем, что жена не пошла работать учительницей в школу, а устроилась диктором вещания в местный «Дом Культуры». Там, собственно говоря, она какое-то время и работала.

И.В. Было ли у вас, Петр Тихонович, перед войной предчувствие, что в очень скором времени на нас будет нападение?

П.К. Знаете, было не то что бы предчувствие приближающейся войны, но что-то вроде этого. Ведь так как рядом с нами располагалась узловая станция, через нас проходило очень много воинских эшелонов, которые двигались на Запад. Их шло тогда, прямо скажем, порядочно. Это, безусловно, настраивало всех нас на определенные мысли. А потом на нас действительно напал немец.

И.В. Чем вам запомнилось начало войны?

П.К. Сам день начала войны я плохо помню и что-то подзабыл. Точно ничего не скажу. Но хорошо помню, что через месяц после случившегося слушал выступление Сталина по радио, в котором он сказал, что враг будет разбит.

И.В. Насколько в связи с началом войны изменился режим вашей работы на электростанции?

П.К. Да вроде бы он и не изменился. Но наша станция считалась районной и была небольшой. Так что никаких изменений у нас и не происходило.

И.В. Когда и как вас призвали в ряды Красной Армии?

П.К. Сначала я, как работник электростанции, находился на «броне». А потом, это случилось где-то в конце сентября 1941-го года, когда на нас попер немец, ко мне пришла повестка в армию. В ней говорилось, что я должен явиться на призывной пункт в город Борисоглебск. Когда я прибыл на место, нас погрузили в эшелон и повезли в город Воронеж. По прибытии нас обмундировали. Продержав нас в Воронеже где-то два-три дня, нас снова погрузили в эшелон и повезли под Москву. Надо сказать, немец находился совсем близко от Москвы. Как сейчас помню, ночью нас выгрузили на такой станции Кубинка. Честно говоря, тогда у нас даже не имелось никакого оружия. На всю роту был лишь один учебный миномет. Впрочем, уже следующей ночью к нам подвезли минометы, мины и карабины. Сам я как раз попал в минометную роту. Помню, когда мы распечатывали эти только что прибывшие к нам минометы, то они до того были смазаны солидолом внутри и снаружи, что ни для какой стрельбы не годились. Мины тоже оказались им смазаны. Так мы после этого сидели в погребах домов и оттирали тряпками, вымоченными в керосине, эти мины от солидола. Ведь мина, которая должна была ударить о боек, с солидолом не шла. Занимаясь этим делом, мы обнаружили в подвале мешок с картошкой. Должен сказать, что дома в занимаемых нами деревнях пустовали: часть из жителей эвакуировалась, часть уехала сама.

И.В. Кстати говоря, а как называлась ваша воинская часть и какую вы занимали в ней должность?

П.К. Сначала я занимал должность наводчика, а потом стал командиром минометного отделения. Непосредственно я находился в Отдельном минометном батальоне 18-й стрелковой курсантской бригады. Уже потом наша бригада влилась в 43-ю Армию, которая обороняла Москву.

И.В. Такой вопрос: после призыва в армию насколько интенсивно вас обучали стрельбе из миномета?

П.К. Когда нас призвали в ряды Красной Армии, то, конечно, немного кое-чему подучили. То есть, объяснили, что представляет из себя миномет, как его надо наводить и как следует из него стрелять. Все это нам объяснял наш непосредственный командир взвода. Но стрелять из него мы не пробовали. По сути дела, осваивать миномет мы начали уже непосредственно во фронтовой обстановке.

И.В. Помните ли вы первый ваш бой?

П.К. Видите ли, учитывая тот факт, что 82-миллиметровый миномет был очень тяжелым и с ним в случае чего было тяжело куда-нибудь уйти, то мы находились не на самой передовой, а немного сзади, где-то, может быть, в ста метрах от нее. Естественно, нам давали задания, называли цель и направление. На основании этого мы ставили прицелы и затем по команде стреляли. Тактика была такая, что сначала мы давали прицельный, а уже потом беглый огонь. Так что находились мы на переднем крае не вместе с пехотой, а немного сзади ее.

И.В. По каким целям вы, как правило, стреляли?

П.К. Я этих целей не знал. Я уже говорил вам, что нам давали направление, сообщали какие-то градусы, после чего давалась команда на стрельбу. Мы же стреляли до тех самых пор, пока не объявлялся отбой.

И.В. Ощущали ли вы во время тех боев нехватку боеприпасов?

П.К. Такого я что-то не припомню. Единственная наша загвоздка со снарядами состояла в том, что они были смазаны солидолом. Уже потом их перестали смазывать. Нехватки же снарядов, по-моему, у нас не ощущалось.

И.В. Часто ли вы меняли места своей дислокации?

П.К. Вы знаете, когда где-то в ноябре месяце 1941 года к нам подошли такие сибирские полки, которые после ноябрьского парада в Москве отправили прямо на передний край, у нас началось наступление. Так они отбросили немцев на довольно далекое расстояние, чуть ли не до самого Малого Ярославца. Мы же шли следом за наступающими частями, в том числе и этими полками.

И.В. Как осуществлялось командование вашим минометным отделением?

П.К. Приказы нам отдавали командир роты и командиры взводов. Я в то время как раз занимал должность командира отделения.

И.В. Немцы вас бомбили?

П.К. В тот период, когда мне приходилось воевать под Москвой, у нас этого не происходило. Честно говоря, немец бомбил больше саму Москву. А когда началось уже само наступление, ему стало, как говорят, совсем не до этого.

И.В. Насколько мне известно (если судить по документам), под Москвой вы были ранены. Расскажите, пожалуйста, об этом.

П.К. Под Москвой я получил два осколочных ранения. Перед этим я находился на наблюдательном пункте и корректировал огонь, в то время как наши минометы находились где-то в тылу. Меня специально выдвинули, как говорят, вперед. Затем пошли в наступление сорок наших танков. После них через реку Угру переправилась наша артиллерия. Наблюдая с НП за тем, как передвигаются наши танки и пехота, я что-то передавал по телефону. Короче говоря, атака у фашистов захлебнулась. И когда я продолжал сидеть в валенках и ватных брюках на наблюдательном пункте, метрах в двадцати от меня разорвался немецкий снаряд. В то время мина обладала такой спецификой, что если у снаряда при взрыве все шло веером, то от мины сыпались круговые осколки. Этими осколками от мины мне пробило валенок и немного что-то задело. Так получилось, что из одного места я сам выковыривал осколок, а из другого его мне вытаскивал санитар, обработав потом рану еще какой-то мазью. После этого ни в какой госпиталь я обращаться не стал.

И.В. Какие во время тех боев вы понесли потери?

П.К. Потерь тогда у нас, вообще-то говоря, было немного. Правда, произошел такой случай. Второй минометный расчет, который стоял совсем недалеко от нас, накрыло. Они, кажется, тогда что-то не рассчитали в стрельбе. В результате этого как только они начали бить, мина была задета веткой и повисла над стволом. Их, конечно, накрыло. После этого одному бойцу из расчета оторвало ногу.

И.В. Как хоронили наших погибших?

П.К. Видишь ли, для этой цели на фронте существовала специальная похоронная команда. Кажется, она именно так и называлась. Те ребята, которые работали в этой команде, подбирали наших убитых и свозили, как правило, в одно место. Я хорошо запомнил братскую могилу, в которой наших убитых захоранивали.

И.В. Имели ли вы дело с пленными в этих боях?

П.К. Такой эпизод случился с нами только один раз. Как только мы оказались на переднем крае, то стали располагаться в домах, в которых на тот момент времени никто не жил: жители или эвакуировались, или разъехались. Окна в этих домах оказались полностью выбитыми. В результате, останавливаясь в домах, мы закрывали окна плащ-палаткой. И как-то раз, помнится, мы выходили из одного дома, в котором остановились на ночлег. Пришла кухня, которая должна была нас кормить. Наши части пошли куда-то вперед. И тут я, к своему изумлению, заметил, что подвальное окно одного дома закрыто подушкой. Я сразу смекнул, в чем обстоит дело, подошел к окну, отодвинул подушку и закричал: «А ну, фриц, выходи!» После этого из подвала вышел сначала один немец, потом — другой. Наши солдаты собрались уже их бить, как в это время мимо нас прошел комбат. Он сказал нам, чтобы мы их не трогали, и забрал к себе на допрос. Вот такой, стало быть, со мной произошел случай.

Хотелось бы отметить, что в это же самое время, когда мы взяли двух пленных, из другого подвала также выскочил немец. В это время наши солдаты стояли и о чем-то балагурили. И вдруг этот немец выскочил и побежал. Наши закричали: «Немец! Немец!» Тогда один наш солдат выхватил у другого солдата винтовку, прицелился и два раза по этому немцу выстрелил. Когда мы подошли к убитому, то увидели у него пластмассовую коробку, в которой у него хранились масло и сухарики. Находившиеся при нем документы мы передали своему командиру.

И.В. Через какие города вы проходили, когда воевали на Западном фронте?

П.К. Я помню, что мы проходили через города Малый Ярославец, Метлево и Медынь.

И.В. Верили ли в 1941 году, что победим?

П.К. Знаете, я бы не сказал такого, что мы не верили в нашу победу. Тем более после выступления Сталина, в котором он сказал, что мы победим и враг будет разбит. Уверенность, конечно, была. Мы и мысли не допускали, что можем в этой войне не победить.

И.В. Помните, как 5 декабря 1941 года началось контрнаступления наших войск под Москвой?

П.К. Кругом все громыхало. Правда, я не имел возможности как-то все это лично обозревать. Но хорошо помню, что когда наши пошли в этот день в наступление, на дороге оказалось очень много брошенной техники и лошадей. Со временем мы стали организовывать оборону.

И.В. Что было после боев под Москвой?

П.К. Так получилось, что политрук и командир роты, оценив какие-то мои способности, в марте месяце 1942 года решили отправить меня на армейские курсы младших политработников при штабе 43-й армии. После их окончания мне уже присвоили офицерское звание.

И.В. Что вы на этих курсах изучали?

П.К. Я сейчас уже точно и не помню. Но мы изучали, как говориться, военное дело. Нас учили поднимать дух у наших солдат. К сожалению, сейчас в связи с возрастом уже многое позабылось. После их окончания я получил назначение в 1126-й стрелковый полк 354-й стрелковой дивизии. Там я стал заместителем командира батареи по политчасти в батарее 76-миллиметровых пушек. Правда, здесь я пробыл недолго. И хотя боев как таковых не было, мы стояли в обороне на реке Вельзе. Как замполит я проводил со своими подчиненными занятия. Мы читали газеты и слушали сводки Совинформбюро. Кроме того, будучи фактически командиром батареи, я ими также и командовал. Солдаты ко мне относились, в общем-то, нормально.

Позднее, где-то уже в 1943-м году, меня направили на курсы танкистов в Казань. Обучение там продолжалось шесть месяцев. Мы, в частности, изучали такие машины, как Т-34 и ИС. После окончания учебы я снова попал на фронт и смог поучаствовать в боях. Это был, как сейчас помню, 82-й гвардейский Берлинский орденов Кутузова и Богдана Хмельницкого тяжелый танковый полк.

И.В. Что это были за бои?

П.К. Конечно, в то время дело близилось уже к окончанию войны. Можно сказать, что и боев как таковых у нас и не было. Мы вели бои местного значения, как они тогда назывались. Думаю, что мне повезло в этом отношении: как говориться, танкистом в больших сражениях я не участвовал. Ведь у танкистов сильные бои проходили на Западе, на Центральном фронте, на Курской дуге, в Сталинграде. Наши же местные бои слабыми и, как тогда о них говорили, разведывательными.

Правда, один интересный случай из этого периода войны мне все же запомнился. Помню, когда мы проезжали через одно место, название которого я, к сожалению, уже позабыл, справа и слева от него находились болота, а посередине между высоток шла дорога. Так вот, по ней сначала проследовали немецкие мотоциклы с колясками, за ними — танк, дальше — пехота и снова танк. А мы, находясь в лесу, шли по возвышенности. Через какое-то время последовала команда ударить сначала по самому последнему танку, затем — еще одному танку и этим самым отрезать наступление фашистов. Собственно говоря, спрятавшись в рощице, здесь мы их и застопорили. Но танкистом, как я уже сказал, долго мне не пришлось воевать.

И.В. Что вы, как бывший танкист, можете сказать о машинах «ИС»?

П.К. Могу только сказать, что у нас имелся полный комплект боеприпасов. Экипаж состоял из командира танка, водителя, заряжающего и стрелка. А больше что еще можно сказать? Ничего!

И.В. Чем вам закончилось окончание войны?

П.К. День Победы 1945-го года я встретил в города Ровно, куда наша танковая часть прибыла незадолго до радостного события и прошла через распределение. Нас разместили в каком-то здании, оказавшейся казармой. Там были даже сделаны нары. Наши же танковые машины стояли в парке под охраной часовых. Я тоже какое-то время стоял на посту, но потом сменился и лег на верхние нары. Там, укрывшись офицерской шинелью, я спал. Некоторые же солдаты бодрствовали. И вдруг в 2 часа ночи у нас открылась страшная стрельба. Я заметил вспышки. Оказалось, что это была стрельба из автоматов. Тогда я выскочил и услышал крики, доносившиеся буквально от каждого: «Победа! Победа!» Надо сказать, о самом событии узнал дежурный в парке, который по радио услышал сообщение о том, что закончилась война и был подписан акт о безоговорочной капитуляции фашистской Германии. Сразу же после этого началась стрельба. Потом все празднество перенеслось на город. Утром вышло солнце. На улице стоял яркий и теплый день. Надо сказать, город вовсю праздновал Победу: играл оркестр, тут же, прямо на дороге, устраивались танцы. В общем, кругом происходило веселье и ликование.

И.В. Среди ваших наград есть не только медали «За оборону Москвы» и «За победу над Германией», но и орден Красной Звезды. За что вы этот орден получили?

П.К. Если не ошибаюсь, я его получил за участие в боях под Малым Ярославцем в самом начале 1942-го года. Стоит отметить, что город Малый Ярославец мы брали ночью раза три. И лишь только в ночь с 31-го на 1-е число его взяли. В то время наши войска уже вовсю вели наступление. И вот, будучи солдатом-минометчиком, я видел, как немцы бежали от нас в одном белье из своих домов. Их отбросили до Мятлево или до Медыни. Где это происходило точно, я не знаю, так как непосредственно с немцами не участвовал в боях, как, скажем, это делали пехотинцы. Так вот, во время тех событий я открыл стрельбу по скоплению немцев, когда они осуществляли свой прорыв. К тому же, в это время наши их еще и разбомбили. Сам я не видел, сколько их там было убито. Да и не один миномет стрелял по ним. Несмотря на все это, я за данную операцию получил орден Красной Звезды.

По поводу награждений мне вот еще о чем хотелось бы сказать. Был у меня на фронте дружок, который, так сказать, очень активно воевал. У него имелось наград больше, чем у меня. С чем было связано то обстоятельство, что меня меньше, чем его, отмечали орденами и медалями? Полагаю, по причине того, что я привлекался к ответственности по статье 58, ко мне проявлялось определенное недоверие. Ведь тут дело вот в чем заключалось. Когда уже на фронте мне предложили вступить в партию, то сказали: «Напиши о себе все правдиво: где жил, работал и так далее». Ну я и написал в своей автобиографии, что привлекался по 58-й статье. И из-за этого, как я понимаю, я и лишился первой своей награды. Ведь командир роты еще тогда мне сказал, что я представлен к ордену Боевого Красного Знамени. Но этой награды я, как ни странно, не получил.

Получить же этот орден я должен был за следующий эпизод. Когда я воевал еще минометчиком, мы стояли около дома, с правой стороны от которого стоял наш танк БТ. Эта танковая машина оказалась совсем маленькой и изредка постреливала в сторону немцев. В километре от данного дома располагалась деревушка, которую наши никак не могли взять. Когда на рассвете наши войска пошли в наступление, то я, посмотрев в бинокль, обнаружил огневые точки немцев: два или, по-моему, даже три пулемета. Тогда я скомандовал своему отделению: «По такой-то цели, огонь!»

Как только мы выстрелили по данным огневым точкам, стрельба тут же прекратилась. Сразу же после этого наши и взяли деревушку. Командир роты мне сказал, что за этот конкретный случай я лично им представлен к награждению орденом Красного Знамени. И что же с этим орденом получилось? Вместо меня его получил подносчик мин. В то самое время, когда мы стреляли по деревушке, он находился в погребе и обтирал мины. Почему, как мне кажется, этот орден достался именно ему? Потому что уже тогда он являлся членом партии, а в мирное время работал директором Подольской районной школы. Должность комиссара у нас занимал один болезненный человек, фамилию которого я сейчас, к сожалению, уже забыл. Так вот, когда его взяли в госпиталь, он на свое место поставил этого подносчика мин. Потом

этот подносчик стал заместителем командира батальона по политчасти. Так вот, как мне сказал ротный, моя награда досталась ему. Он этот орден получил в феврале месяце 1942 года.

Кстати, та же возня случилась и с моим принятием в Коммунистическую Партию. Дело в том, что когда мне предложили вступить в партию, я в автобиографии написал все, как есть. В том числе указал тот факт, что привлекался по статье 58. На фронте в партию, как правило, всех принимали сразу. Впрочем, существовала определенная процедура принятия в члены ВКП (б). Сначала тебя принимали на три месяца кандидатом в члены партии, а уже потом — в партию. Но при том самом комиссаре кандидатом в члены партии меня приняли лишь только в мае 1942 года. Партийным же я стал не через три месяца, а в октябре — ноябре того же года. Я так до сих пор не могу понять: почему меня так долго проверяли?

И.В. Как вас кормили на фронте?

П.К. Кормили нас на фронте по-всякому. Случалось и такое, что кухня запаздывала. Однажды, помню, кухня до того заблудилась, что когда нам привезли гречневую кашу, она успела прокиснуть. В то время мы очень сильно голодали. Как-то раз нам попался оставленный немцами обоз с хлебом. Так мы, помнится, вытаскивали из машин маленькие буханки хлеба образца 1923 года. Несмотря на то, что они оказались сухими, мы все равно их грызли. Все-таки, очень хотелось кушать. В другой раз мы тоже брали такие беленькие сухие «кирпичики». Наши брали их, делили пополам и ели. Что вы, нам в то время было очень голодно. Как говориться, с кем разломишь такую буханку хлеба, с тем и будешь есть.

И.В. А чем конкретно вас полагалось кормит по рациону?

П.К. Для нас варили суп или гречневую кашу. Помню, одно время я и сам этим занимался. Получилось это так. Нашего старшину, который находился при кухне, внезапно убило упавшей бомбой. Дело происходило летом. Мы как раз стояли «в обороне», можно сказать, стояли на отдыхе и не воевали. Так вот, вместо этого старшины при кухне поставили меня. И когда нам привезли твердокопченую колбасу и еще какие-то консервы, то я сказал своему командиру: «Давай сделаем так. Здесь растет луг, а на лугу, как правило, растет очень много щавеля. Дай мне пару солдат, чтобы они нарвали этот щавель. Мы сварим щи на вот этой колбасе». После того, как командир выделил мне солдат, те сходили и принесли мне целый мешок щавеля. Этот щавель мы немного перебрали: обрезали хвостики. Повар немного нашинковал этот суп. Затем мы покрошили в него эту самую колбасу, но, правда, не целыми кусочками, а половинками. В общем, суп у нас получился очень хорошим. Солдаты остались им довольны. И хотя колбаса в нем немного разбухла, солдаты три раза приходили за добавкой. Супа хватило на всех и даже осталось на про запас. Этого густого и сытного супа мы наварили целый бак. Этот эпизод запомнился мне на всю оставшуюся жизнь.

И.В. 100 грамм вам тоже выдавали?

П.К. Да, каждое утро нам выдавали по 100 грамм водки.

И.В. В каких вообще условиях вы жили на фронте?

П.К. На фронте с этим у нас было так. Постель была снежная, одеяло — тоже снежное. Ведь снегу на фронте встречалось навалом. Бывает, выроешь окопчик, залезешь в него, укроешься и немного подремлешь. Самого тебя в это время засыпало снегом. Как-то раз, помню, мы остановились в одном совхозе, в котором оказалось много соломы. Так некоторые наши солдаты брали и надергивали этой соломины и клали под себя. При таких обстоятельствах мы и спали.

И.В. Проблема вши существовала на войне?

П.К. А знаете, не было у нас такой проблемы. Причем, что интересно, у нас очень редко на фронте организовывали баню. Помню, как-то раз нам в какой-то кузнице стали греть воду. Там мы разделись и помылись. Уже потом нам устроили баню на железной дороге в санитарном поезде. Дело было в городе Малоярославце. Мы заходили туда с левой стороны, раздевались, после чего направлялись мыться в вагоны. Там имелся даже душ. Так что все прошло очень хорошо. Выходили же мы из вагона с другой стороны, где к тому времени прожаривалась наша одежда. Ее сушили. Было очень жарко! Потом ее развешивались. Помывшись, мы приходили на старое место и одевались.

И.В. Страх испытывали на войне?

П.К. Знаете, это с нами было лишь только первое время, когда во время боев под Москвой мы испытывали какую-то волну страха или дрожь. А потом привыкли к фронтовой обстановке и считали, что так и надо.

И.В. Кто из ваших командиров вам больше всего запомнился?

П.К. Я, например, хорошо помню командира нашей роты Белова. Помню, что нашим взводным был очень хороший мужик. Правда, я не помню ни его имени, ни фамилии. Должность политрука у нас занимал Торновский, который, как я вам уже говорил, вместе с командиром в свое время направил меня на курсы политработников. Почему, как мне кажется, они меня на эту учебу послали? Потому что видели мое отношение к делу. Тем более, что в то время как раз на эти курсы пришла разнарядка.

И.В. Приходилось ли во время войны вам встречаться с особистами?

П.К. Со мной подобная вещь была только один раз. Однажды меня вызвал к себе особист и предложил такую работу: прислушиваться к тому, что говорят командиры, и об этом ему сообщать. С тех пор больше я его не видел. То ли его отправили в другое место, то ли с ним что-то случилось.

И.В. Друзья были у вас на фронте?

П.К. Там мы все там были друг с другом друзья,

И.В. Воевали ли вместе с вами представители других, кроме русских, национальностей?

П.К. У меня служил один татарин и еще один нацмен: не то казак, не то узбек. Все остальные были русские. Но мы к этим национальностям относились хорошо, то есть, самым обыкновенным образом.

И.В. Встречались ли вам самострелы на войне?

П.К. Что-то похожее случилось не в нашем взводе, но в нашей роте. Один солдат, выполнявший в роте обязанности связного, вдруг стал за дерево и стал крутить в руках гранату. То ли он хотел посмотреть на то, как она крутиться, то ли сделать что-то еще, но она в его руках взорвалась. В результате ему отбило пальцы. Получается, что сам он не пострадал: только повредил себе пальцы. После этого он отправился в медсанбат.

И.В. Проводились ли в вашей части показательные расстрелы?

П.К. Нет, у нас этого не было.

И.В. Как в годы войны вы относились к Сталину?

П.К. Вообще-то все мы считали его богом войны. Даже и не знаю, как можно ответить на ваш вопрос.

И.В. Брали ли вы немецкие трофеи?

П.К. Нет, у нас этого не было.

И.В. Как долго вы после окончания войны служили?

П.К. После войны я прослужил в рядах Красной Армии ровно год, а затем, в августе месяце 1946 года, демобилизовался в звании лейтенанта. Служил я в составе так называемых оккупационных войск. Наша часть стояла севернее Берлина, в 30-ти километрах от города.

И.В. Встречалось ли вам местное немецкое население?

П.К. Только в общественном транспорте: в троллейбусе или трамвае. Бывает, едешь на нем, а тебе местные люди уступают место.

И.В. Как сложилась ваша судьба после демобилизации?

П.К. После демобилизации я вернулся в город Поворино, где на тот момент времени проживали моя жена и сын Анатолий. Сын у меня родился в 1942-м году: когда в октябре 1941 года меня призывали в армию, жена только что забеременела. Уже потом, когда я оказался после войны в Эстонии, у меня родились две дочки — Надежда и Лидия. Отдохнув целый месяц, я стал работать на станции в Поворино.

А дело в том, что старшая сестра моей жены была замужем за летчиком и жила в Эстонии, в городе Тарту. И когда она оказалась в положении, то написала мне в письме: «Приезжай!» Потом она сказала своему мужу: «Петр вот-вот должен приехать. Он только что демобилизовался с армии». И когда в конце августа я посетил эти места, она мне сказала: «Переезжай сюда жить». Тогда я ей сказал: «Знаешь, что? Давай я напишу письмо в Министерство энергетики. Может быть, они и направят меня сюда по работе». Написав в Министерство письмо, я сообщил в нем о том, что имею соответствующую специальность. Далее следовала просьба: если есть такая возможность, прошу направить меня в Тартуский район Эстонской ССР. Они меня сюда и направили. Прибыв вместе с женой сюда, мы начали работать. Нина поступила на электростанцию на должность дежурной щита, а я — в качестве слесаря. По правде говоря, жена моя очень давно работала в энергетике. Собственно говоря, про это я вам еще не рассказывал. Когда осенью 1941 года меня забирали в армию, я пришел к начальнику станции и сказал ему: «Меня забирают в армию. Возьмите на мое место мою жену». И жену взяли на это место работы. Окончив какие-то курсы, она стала трудиться дежурной щита управления. Позднее она стала там диспетчером, то есть, начала заниматься распределением электроэнергии.

А потом в моей жизни произошли некоторые изменения. Однажды, находясь в столовой, мы, коллеги, начали каждый про себя рассказывать. Не удержавшись, я сказал, что в свое время имел отношение к торговле. И однажды, когда я отсутствовал на своем рабочем месте, пришли люди из отдела рабочего снабжения и спросил моих коллег: «Кто из вас работал в торговле?» «О-ооо, - сказали ребята. - Есть у нас один такой!» И указали на меня. Вскоре после этого меня вызвал к себе директор энергорайона. Когда я заявился к нему в кабинет в назначенное время, то там у него уже сидел начальник ОРС. «Ты в торговле работал?» - спросил меня директор. Я ответил: «Работал». И рассказал все о себе. «Вот что, - сказал он тогда мне, - пойдешь принимать магазин».

И оказалось что? До меня этим магазином руководил один демобилизованный офицер, у которого случилась большая растрата. Но, насколько я понял, эту растрату сделал не он, а продавщица, которая вместе с ним работала. Часть денег он государству выплатил. Однако еще оставалась не выплаченная часть. Руководство сняло его с должности, то есть, попросту говоря, уволило, а на его место поставило меня. Но когда они пожелали мне тоже дать своего продавца, я наотрез от этого предложения отказался и сказал: «Нет, я возьму только своего человека». «Семейных нельзя», - возразили было мне. «Ну а что? - сказал я. - Я за друзей, что ли, платить буду? Вот вам наглядный пример: продавщица сделала растрату».

Дело кончилось тем, что взять своего человека мне, все-таки, разрешили, и я принял на работу сестру жены, у которой тогда только что родился ребенок. Она стала жить в маленькой комнатке при магазине. Впрочем, и у нас имелась своя комната для жилья. Проработав на этом месте год, я написал заявление о том, чтобы меня от этой должности освободили и взяли работать на электропоезд.

Данный электропоезд находился в Тапа, обладал мощностью 1000 киловатт и имел свой номер - 56. Я, таким образом, стал на нем работать. На этом же электропоезде трудилась и моя жена. Чуть позже сестра жены уехала немного дальше от нас — ее мужа назначили директором подсобного хозяйства энергорайона в Улева. Там же стала работать и его супруга. Сам я все это время продолжал работать на электропоезде.

Но когда состоялся пуск Ахтмеской ТЭЦ в городе Кохтла-Ярве, меня взяли туда работать. Жена устроилась там на должность начальника отдела кадров. Я же был назначен дежурным у главного щита управления станции. Через два года я стал начальником смены. Эта работа продолжалась у меня до 1959 года.

А когда в 1959-м году в городе Нарва осуществили пуск Прибалтийской ГРЭС, то меня перевели туда. Сначала, помню, меня хотели поставить на главный щит. Но все дело в том, что еще с 1953 года, то есть, со времен обучения на курсах в Ленинграде, я дружил с начальником электроцеха станции Константином Ивановичем Сенчуговым. Впоследствии он стал директором Эстонской ГРЭС. Так вот, узнав о том, что меня хотят поставить на щит, он сказал: «Нет, ты пойдешь работать мастером маслохозяйства!»

Собственно говоря, им я и стал тогда работать. Жена моя трудилась там же аккумуляторщицей. Это продолжалось у нее до выхода на пенсию. На этом месте я проработал до 1982 года - уже выйдя на пенсию, я продолжал еще восемь лет трудиться. Работа у меня шла хорошо. Я находился на неплохом счету в электроцехе. Больше того, за хорошую работу меня однажды наградили бесплатной путевкой в Болгарию и Испанию. Имеется у меня также медаль «За доблестный труд». Ею меня отметили именно за работу на станции. Кроме того, мне было присвоено звание «Заслуженный энергетик Эстонской ССР». Почетные же грамоты мне выдавали чуть ли не каждый год. Уже десять лет как я овдовел. Так что живу вместе с дочкой.

И.В. Скоро вам, Петр Тихонович, исполнится 99 лет (интервью записывалось в 2012 году. - Примечание И.В.). Есть какие-то рецепты долголетия?

П.К. А никаких рецептов нет. Живешь потихоньку, и все тут.